Валентина

ГЛАВА 4

В последующие шесть дней продолжались переговоры между христианами и мусульманами об обмене пленными. Это было для Валентины трудное время. Ее нервы, казалось, вот-вот лопнут, как слишком туго натянутые струны лютни. Напряжение наложило отпечаток и на внешность девушки: под глазами появились фиолетовые круги, придававшие несколько болезненный вид.

Она проводила все дни с Беренгарией, наблюдая за ходом переговоров из-за решетчатой дверцы галереи или же слушая песни Тарсы, кипрской принцессы, развлекавшей королеву. Отношения между Тарсой и Валентиной быстро накалялись, смутная неприязнь превратилась в едва сдерживаемую ненависть. Валентине претили наклонности Тарсы, а та, в свою очередь, испытывала ревность к давним отношениям Валентины и Беренгарии и к уважению, которое оказывали окружающие этой придворной даме, как доверенному лицу королевы.

Усталость Валентины усугублялась необходимостью проводить долгие и холодные ночные часы на каменной скамье у тропинки в саду. С той самой ночи, когда сарацин впервые проскользнул в покои королевы, девушке так и не удавалось выспаться. Пять ночей подряд султан Джакарда появлялся с вызывающей улыбкой на устах и вел себя, словно близкий друг.

При первых лучах зари ему приходилось прерывать свидание и следовать за Валентиной, провожавшей его к двери ограды, и каждую ночь он пытался обнять ее и прильнуть к устам, но каждый раз придворная дама уклонялась, отвергая ухаживания под предлогом, что от султана пахнет духами королевы.

Молчаливая, с плотно сжатыми губами, провожала Валентина дерзкого сарацина в жадные объятия Беренгарии и утром отправляла прочь – до следующей встречи.

– Валентина! – послышался резкий окрик. Последние две ночи сарацин не объявлялся, и потому королева пребывала в злобном расположении духа.

– Валентина! – снова крикнула Беренгария. Придворная дама откликнулась и поспешила в покои королевы.

– Да, Ваше Величество.

Беренгария растянулась на низком диванчике, созерцая розовые пальчики на своих ножках. Высокие окна, украшенные ажурными решетками, были распахнуты, и сладкий запах цветов проникал в круглую комнату.

– Я хочу, чтобы ты нашла Паксона и выяснила, почему он пренебрегал мною в последние две ночи. Отыщи его и передай: королева Англии желает его видеть, – голос Беренгарии, едва слышный, был пронизан отчаянием.

– Моя королева, – посочувствовала ей Валентина, – может, он выполняет какое-нибудь поручение Саладина?

– Если бы дело обстояло именно так, я бы знала об этом. Он сказал бы мне! – Беренгария вскочила с дивана и принялась мерить шагами комнату, нервно заламывая руки.

Ее глаза внезапно потемнели.

– А где ты провела эти две последние ночи? Почему ты кажешься такой измученной?

– Ваше Величество, неужели вы забыли, что приказали мне сторожить у дверцы сада, не появится ли сарацин?

Глаза Беренгарии сузились еще больше.

– Я думаю, – ядовито произнесла она, – что это ты отбила у меня красавца-султана и валялась с ним в постели последние две ночи. Вот почему у тебя такой усталый вид! Это правда, Валентина? – спросила королева.

– Конечно же, неправда! Как ты можешь подумать обо мне такое, Гария?

– Не надейся, что я глупа! В последнее время объятия султана стали не слишком уж горячими. Может, он начал посматривать на кого другого?

Если я когда-нибудь узнаю, что ты украла его у меня, то голова твоя расстанется с телом. Он мой! Мой! Понятно?

– Гария, ты устраиваешь много шума, не имея к тому ни малейшего повода, – попыталась ласково успокоить ее Валентина.

Когда Беренгария находилась во взбудораженном состоянии, ее самая доверенная придворная дама начинала страшиться, что подтверждаются подозрения королевского двора насчет душевной болезни королевы. Было хорошо известно, что мать Беренгарии зачала дочь в один из редких моментов просветления, но родила – в тисках безумия. Все, кто был тесно связан с королевским домом Наварры, внимательно следили за сумасбродными выходками миловидной Беренгарии. Не осталась незамеченной необычность ее поведения и при дворе английского короля.

– Скорее всего, отсутствие Паксона в конце концов объяснится, как я и предположила, необходимостью выполнить какое-то поручение, – успокаивала Валентина королеву. – А сейчас, если я тебе больше не нужна, мне хотелось бы поспать немного, потом же я непременно отправлю послание султану. Разрешите удалиться, моя королева? – сказала, низко кланяясь, Валентина.

– Дражайшая леди, наверное, действительно Я подняла шум из-за пустяка, о чем сейчас сожалею. Ты выглядишь усталой, Валентина! Я ужасно вела себя по отношению к тебе и прошу за то прощения, – сладким голосом замурлыкала Беренгария, простодушно округлив глаза. – Чтобы показать тебе, сколь великодушна твоя королева, я позволю тебе спать в моей постели, и никто тебя не побеспокоит, я сама прослежу за этим. Скажи, что прощаешь меня, милая Валентина, моя лучшая подруга! Скажи, что прощаешь свою королеву! – круглые простодушные глаза стали задумчивыми, розовый язычок появлялся и исчезал, в то время как королева сжимала и разжимала свои пухлые ручки.

При виде изменившегося лица королевы Валентина забыла об усталости, и кровь с такой силой заструилась по жилам, что ноги сами собой понесли ее, несмотря на давившую раньше тяжесть. В одно мгновение оказалась она за дверью и помчалась по тропинке сада.

– Валентина! – донесся до ушей придворной дамы оклик королевы. – Валентина!

– Будь ты проклята! – пробормотала девушка, продолжая бежать.

Нет, уж лучше оказаться в застенке, чем терпеть все это. Никогда она не отдаст себя во власть этих нежных розовых ручек!

– Никогда, – шептала Валентина.

Ее густые волосы цвета воронова крыла расплелись и разметались по спине. Она тяжело дышала, слезы струились по щекам.

Девушка замедлила шаг и прислонилась к дереву, вытерла слезы и еще раз поклялась себе, что никогда розовые руки королевы не прикоснутся к ее телу. Куда же подевался этот проклятый султан, завладевший сердцем королевы? Это из-за него она оказалась в таком ужасном положении! Если бы его визиты продолжались, Гария не обратила бы на нее свой взор.

Как бы в ответ на мольбы девушки, к ней подъехал всадник и остановился возле плачущей придворной дамы.

– Королевская сводня вышла на прогулку?

Вы сейчас гуляете… или сводничаете? – грубо спросил Паксон, склонившись к Валентине, но не сходя с коня.

Не обращая внимания на сарацина, Валентина быстро зашагала по пыльной дороге, независимо вздернув подбородок и не беспокоясь, что Паксон увидит слезы на ее щеках.

– Валентина! – окликнул Паксон. – Остановись! Я хочу поговорить с тобой.

Валентина сделала вид, что не услышала его слов.

Паксон спешился и спустя мгновение уже сжимал девушку в объятиях. Тогда-то он и заметил, что она плачет.

– В чем дело? – мягко спросил он. – Кто довел тебя до слез?

Кончиками пальцев он вытер слезинку, скользнувшую по гладкой коже.

– Скажи, кто тебя обидел, и я вытрясу из него всю душу! Взгляни на меня! – попросил он.

Валентина против своей воли заглянула в темные глаза и почувствовала, что тонет в глубине взора. Руки и ноги у нее ослабели и задрожали. В этот миг она поняла, что Паксон – воин, и, согласно его разумению, женщина должна быть завоевана, как кусок земли, город или корона. Завоевав же ее, он станет рассматривать свое приобретение как собственность и будет сражаться, защищая ее, но не из-за чинимых несправедливостей, а по гораздо более прозаической причине: чтобы кто-либо не отнял у него нажитое добро.

Валентина не желала становиться собственностью Паксона. Девушка никому не хотела принадлежать, а сколько себя помнила, она всегда кому-нибудь принадлежала: была сначала дочерью своего отца и ученицей наставников, затем подданной короля и придворной дамой королевы – всегда ее личность растворялась в чьей-то личности. Внезапный проблеск истины подсказал девушке, что ее самым заветным желанием было бы стать самой собой, отвечать за себя, быть Валентиной. А в глазах Паксона читалась просьба принадлежать ему, и если сейчас она проявит беспечность, то окажется в его власти, и он завладеет ею – ее разумом, ее телом, сердцем и душой.

Валентина насторожилась, но глубокий взгляд агатово-темных глаз необъяснимым образом уже заворожил ее. Горло у девушки сжалось, и она покачнулась, но крепкие руки поспешили поддержать гибкий стан.

Валентина была так измучена и так утомлена, что ей захотелось закрыть глаза и остаться навеки в надежном и теплом кольце рук сарацина. Она не сделала и попытки высвободиться и затихла, лишь крепче прижавшись к юноше и прислушиваясь к ровному биению его сердца.

Паксон опустил глаза на копну мягких спутанных волос у своей груди, и у него возникло желание вечно оберегать и защищать эту девушку. Она была такой теплой, такой нежной… Он заключил ее лицо в свои ладони и заглянул в сапфировые озера глаз, опушенных густыми темными ресницами, на которых еще поблескивали слезинки. Его уста прильнули к губам Валентины, сначала робко, потом все более настойчиво.

Поколебавшись, Паксон отстранил от себя девушку.

– Валентина, я спросил, а ты мне не ответила. Он заботливо подвел ее к выступавшему из земли камню и сел рядом.

– Расскажи мне, почему ты плачешь. Может, я смогу тебе чем-либо помочь?

Паксон был потрясен впечатлением, произведенным на него поцелуем. Необходимо было что-то сказать, все равно что, лишь бы отогнать от себя наваждение. Ни одна женщина так не волновала его прежде.

Гладкая черная кошка, не отходившая от Паксона, уткнулась мордой в руку Валентины. Девушка осторожно почесала ей за ухом. Пантера сразу же успокоилась и улеглась у ног беседовавших.

– Ну так расскажи мне, почему ты плачешь. Ты должна рассказать мне! Все всегда кажется более простым, когда поговоришь с кем-то. Так наставлял Аллах, – с улыбкой добавил султан.

Валентина, однако, не делала попыток заговорить.

– Все из-за твоей королевы? – спросил Паксон.

Валентина кивнула.

– Она сердится, потому что я перестал приходить к ней? Лишившись моего внимания, Беренгария заставляет тебя страдать? Я угадал? Поэтому слезы застилают тебе сейчас глаза?

Девушка снова кивнула.

– Понятно… – задумчиво протянул юноша. – Я надеялся, что ошибаюсь. Значит… если я не приду к ней сегодня вечером, это обернется против тебя?

Потеряв над собой власть, Валентина выпалила:

– Я ненавижу прикосновения ее рук, этих мягких розовых ладошек! От них по коже идет озноб. Лучше умереть! – всхлипнула она.

Паксон прижал ее темноволосую головку к своей груди и устремил взгляд к далеким холмам.

– Можешь сказать своей королеве, что я нанесу ей визит сегодня вечером. Осуши слезы свои и выброси все это из головы. Я поговорю с Беренгарией, и, поверь моему слову, больше она не дотронется до тебя. Клянусь пророком Мухаммедом! Посмотри на меня, Валентина! – произнес он, глубоко заглянув ей в глаза. – Поверь мне!

«Если бы я мог, то с радостью утонул бы в этих сапфировых озерах», – безрассудно подумал Паксон. Усилием воли отбросив мысль, он помог Валентине подняться.

– Пойдем, я отвезу тебя во дворец. Небезопасно девушке прогуливаться за городскими стенами без сопровождающих. Не беспокойся, что меня увидят христиане. Как участник переговоров, я имею право находиться в городе.

Твердые мускулы на руках султана напряглись, когда он усаживал Валентину на своего вороного коня. Пантера держалась рядом, поглядывая желтыми глазами на девушку.

Валентина склонила голову на грудь своего защитника и прикрыла усталые глаза. Ресницы легли, словно темные шелковистые опахала, на щеки, белые, как слоновая кость.

Незнакомое чувство шевельнулось в душе Паксона, когда он посмотрел сверху вниз на прекрасное лицо девушки. Это не было сладострастным желанием и не было… нет, не могло быть любовью. Пантера заворчала и мотнула головой.

– Вот как, кошка! Ты тоже чувствуешь это? – тихо спросил Паксон.

Королева находилась в башне в комнате Тарсы. Она пришла, чтобы поговорить о Валентине. Беренгария из осторожности не раскрывала истинной причины своего раздражения. Весьма неразумно было бы признаться в том, что она неверна Ричарду, сколь близкими не стали бы ее отношения со смуглой кипрской принцессой.

Тарса сидела на низком стуле, бездумно перебирая струны лютни. Время от времени она издавала сочувственные возгласы, в то время как Беренгария сердито мерила шагами комнату, жалуясь на поведение Валентины. Кипрская принцесса была достаточно умна, чтобы не вмешиваться и не вставлять свои уничижительные замечания в презрительные речи королевы. При всей ненависти Тарсы к Валентине, благородное воспитание не позволяло смуглой принцессе высказывать мнение, пока Беренгария не даст понять, что отнесется благосклонно, если собеседница возжелает выразить и свое негодование по поводу поведения придворной дамы.

– Пора преподать Валентине урок! – пылко воскликнула Беренгария, гневный румянец казался ярче из-за бледно-сиреневого тона скромного платья с высоким воротником. – Несмотря на нашу давнюю дружбу, ее следует наказать! Валентина перешла все границы дозволенного! – решительно заявила королева.

– Как же, Ваше Величество, намерены вы наказать ее? – как бы между прочим спросила Тарса, хотя принцессу не отпускало внутреннее напряжение.

И тогда Беренгария произнесла слова, которых так ждала Тарса:

– Ее надо высечь! Я сама стану наблюдать за исполнением наказания. Десять ударов плетью на закате солнца! И ты, милочка, тоже будешь присутствовать при этом, – пухлая рука королевы, унизанная кольцами, заласкала кудрявую головку Тарсы.

Улыбаясь, Беренгария легкой походкой приблизилась к высокому окну и глянула вниз на дорогу, проходившую вдоль стен дворца. Паксон! А кто это с ним? Неужели… Валентина? Королева заслонила от солнца глаза, чтобы получше разглядеть происходящее внизу.

Сердце бешено забилось у нее в груди, когда красавец-сарацин наклонился, чтобы поцеловать придворную даму, а та в ответ вскинула голову и улыбнулась. То была прелестная улыбка! Даже издали Беренгария могла видеть, сколь красит улыбка лицо Валентины. А Паксон! Он тоже улыбнулся! Нежно, мягко!.. Такой улыбкой султан Джакарда никогда не удостаивал ее, королеву!

Вдруг юноша обнял придворную даму и… поцеловал долгим и страстным поцелуем.

– Пятнадцать ударов плетью! – крикнула Беренгария Тарсе.

Она неотрывно смотрела, как Паксон спешивается и снимает Валентину с седла.

Сарацин опустил руку девушке на плечо и склонился, приблизив губы к ее лицу. Он произнес нечто такое на прощание, что заставило Валентину улыбнуться.

– Двадцать ударов плетью! – крикнула Беренгария голосом, полным злобы.

Тон королевы заставил Тарсу поднять глаза, отведя взор от лютни. Ничего не зная о развернувшейся у стен дворца сцене, она была потрясена внезапной ненавистью, отразившейся на лице Беренгарии. Если раньше кипрская принцесса опасалась, что королева впустую грозит наказанием Валентине, то теперь уже не сомневалась в серьезности угрозы.

У стен дворца Паксон поднялся в седло и теперь, наклонившись, разговаривал с Валентиной. Они не могли знать, что мстительный взгляд Беренгарии устремлен на них.

– Скажи королеве, я ее не разочарую, и, Валентина, утри же наконец глаза от слез! Это непременно тебе следует сделать, прежде чем отправиться к Беренгарии. Помни, что я сказал: тебе никогда не придется покоряться ее мягким ручкам! Вот видишь, – непринужденно рассмеялся Паксон, – и у нас, мусульман, есть сердца! Совсем, как у христиан. Только, – снова усмехнулся юноша, – наши сердца бьются так, как и должны биться: наверное, несколько быстрее, чем у вас.

Валентина, улыбаясь, смотрела, как человек, конь и пантера исчезают за поворотом пыльной дороги.

Торопливо пробежав по тропинке сада и вверх по лестнице в свою комнату, придворная дама поспешила привести себя в порядок. Она ополоснула лицо холодной водой, на скорую руку расчесала волосы и заново красивой заколкой укрепила тяжелые пряди, скрученные в узел на затылке. Бегло осмотрев свое платье, Валентина сочла его приемлемым для визита и легко сбежала по лестнице в покои королевы.

Беззаботнее, чем когда-либо прежде в последние дни, с улыбкой на устах, придворная дама вошла в комнату и обнаружила, что Беренгария уже ее ждет.

– У меня хорошие новости, Гария. Сарацин придет сегодня. Я встретила его на дороге. Он просит прощения и говорит, что будет у тебя вечером непременно. Паксон даже был так любезен, что подвез меня на своем коне.

– Ты наглая лгунья, Валентина! – резко заявила королева. – С этого момента изволь, обращаясь ко мне, называть мой королевский титул.

Удивленная неожиданным выпадом, придворная дама отступила и оперлась на стену, чтобы не упасть.

– Я видела из окна, как сарацин целовал тебя! А ведь только сегодня утром я предупреждала, он мой и только мой! Ты же при первой возможности прильнула к его телу! Уже тогда я знала, что права: эти последние две ночи он провел с тобой! Не смей мне врать, Валентина! Я все вижу по твоим глазам. Теперь Сина будет впускать его в сад, а тебе я запрещаю с ним видеться. Понятно?

– Да, моя королева, – спокойно ответила Валентина, осознавая, что сейчас не время возражать. – Понятно.

– Раз ты устала, то, наверное, тебе следует сейчас поспать, потому что позже выспаться, по крайней мере на спине, тебе уже не удастся. Я решила, что своими наглыми поступками ты заслужила двадцать ударов плетью. И ты сама во всем виновата, Валентина! – ядовито заметила Беренгария.

Придворная дама не произнесла ни слова. Оправдания были бы бесполезны. Королева кипела от злости, раздражаясь от самообладания «провинившейся». Как же мог Паксон, страстный и пылкий любовник, увлечься таким бесцветным существом, как Валентина? Ей недоставало огня и пылкости, а их, по мнению Беренгарии, очень ценил в женщинах красавец-сарацин.

Когда дверь за придворной дамой закрылась, королева села на диван и задумалась. Пора избавляться от Валентины. Но как? «Думай, Гария!» – приказала она себе. Должен же быть какой-либо выход! И чем скорее она избавится от несносной подруги-соперницы, тем лучше! Может быть, Ричард сегодня за ужином наведет ее на какую-нибудь мысль? Надо поговорить с ним, и, может быть, отыщется решение. Но следует быть очень осторожной, чтобы никто ни о чем не догадался. И тени подозрения не должно лечь на королеву, и никто не должен заподозрить, что здесь замешан сарацин.

Дрожь пробежала по телу Беренгарии, едва перед мысленным взором возник образ темноволосого султана, склонившегося над ее обнаженным телом. Она заставит Паксона позабыть, что его взгляд падал на эту бесцветную придворную даму! Беренгария была убеждена, что удержит сарацина в своей постели. Так или иначе, этот юноша будет принадлежать ей – пока то угодно королеве!