Валентина

ГЛАВА 8

Паксон, султан Джакарда, ехал по лагерю верхом на своем коне, направляясь на Совет, созываемый Саладином. Трагедия бойни, свидетелем которой ему пришлось стать, все еще камнем лежала у него на сердце, но все переживания затмевала мысль о девушке из Наварры.

В последний раз он видел ее в темной комнатке на верху той башни, где располагались покои королевы. Юноша вспоминал следы, оставленные злобной плетью Беренгарии на нежном теле.

О, если бы ему не захотелось столь сильно проявить дерзость, участвуя вместе с Менгисом в турнире! Если бы только он не увлекся там сапфировыми глазами Валентины! Если бы не принял придворную даму за английскую королеву! Если бы не стремился снова увидеть ее и не согласился б проскользнуть в сад на свидание! Если бы, обнаружив, что на самом деле Валентина вовсе не королева, он пренебрег бы назначенной встречей с Беренгарией! Если бы… Ах, если бы!..

Но что теперь Валентина думает о нем? В какое опасное положение поставил он ее своим необдуманным поступком! Подумать только – высечь королеву! Поняла ли девушка, почему он не смог за ней приехать? Ведь после устроенной резни Ричард Львиное Сердце, опасаясь возмездия за тысячи загубленных жизней, усилил охрану города, и увезти Валентину стало невозможно.

Паксон пришпорил коня. Ветер трепал свободные края ткани, покрывавшей его голову. Лицо султана было угрюмо. Какое ему дело до того, поняла ли Валентина, почему он не приехал? Она христианка… и слишком худа на его взгляд… Прелестная христианка со стройной фигурой и смеющимися глазами! Увидит ли он ее когда-нибудь снова? Почему же его одолевают мысли о ней?

Паксон сердито вонзил пятки в бока коня. Да избавит его Аллах от этого наваждения!

Но он беспокоился о Валентине, ни на минуту не забывая о ней.

Военачальники и советники уже собрались в шатре Саладина. Все они расселись на пышных подушках, скрестив ноги. Малик эн-Наср нервно расхаживал, и плащ колыхался за его спиной.

– Времени не осталось, – тихо проговорил он, черные глаза предводителя были полны отчаяния. – Провизии едва хватает для войска, а тут еще эта обуза, которой мы обременили себя за время похода! – он имел в виду множество людей, не имевших отношения к военной службе, но присоединившихся к войску, а также христиан-пленников, предназначавшихся прежде для обмена на мусульман, плененных Ричардом Львиное Сердце. – После долгих размышлений, – печально сообщил предводитель, – я не нашел иной возможности освободить войско от ответственности за этих людей, кроме как выставить их на торги для продажи.

Тишина воцарилась в большом восьмиугольном шатре, и головы в тюрбанах сочувственно склонились перед великим человеком, глубоко сожалевшем о необходимости пожертвовать своими единоверцами ради спасения войска.

– Сколько человек должно покинуть лагерь? – спросил Паксон, нарушив тишину.

– Три сотни христиан, прежде всего, – Саладин повернулся к заговорившему, и решимость блеснула в его глазах, – и, конечно же, все те, кто не может прокормить себя сам. Молюсь, чтобы Аллах не счел пятном на моей душе принятое мной решение отправить на торги своих единоверцев. Я долго размышлял, но другого выхода нет. Бесчеловечно оставлять этих людей в пустыне умирать от голода и жажды. Единственный выход – торги. Как только хозяева заплатят за них выторгованную нами цену, то немедленно возьмут своих рабов на попечение и впредь станут заботиться о благополучии купленных ими людей. Но, в любом случае, больше нельзя истощать войско. Прежде всего мы должны думать об исходе войны с христианами.

Паксон заглянул во встревоженные глаза предводителя и испытал неведомую ранее глубокую печаль. Суровое решение Малику эн-Насру далось нелегко, но кладовые были почти пусты. Паксон давно удивлялся, почему Саладин так долго содержит пленников и терпит при войске посторонних. Великий военачальник и отважный воин, Саладин всегда открывал свое сердце состраданию к людям.

– Когда об этом будет объявлено в войсках?

– Сегодня же! – мрачно заявил Саладин и предложил Совету обсудить, как именно осуществить задуманное.

Несколько часов спустя было принято окончательное решение. Семьи воинов должны вернуться в город или же в те места, откуда родом отцы семейств. Близкие погибших могли выбирать между возможностью отправиться в родные края и правом попытать счастье на торгах. Но у тех, кто сопровождал войско по своей воле – всех этих женщин, не находящихся под покровительством мужей, – выбора не было. Вместе с христианами-пленниками их погонят в Дамаск, где состоятся торги. Доход от продажи позволит закупить зерно и прочие припасы для войска.

Слух пронесся по лагерю подобно мгновенно разгоревшемуся пожару. Рыдающие женщины с заплаканными глазами прижимали к себе детей и сокрушались о предстоящей разлуке с мужьями, ведь встречи уже могло и не быть. Воины с суровыми лицами помогали женам сворачивать шатры и старались провести с детьми последние драгоценные часы. Неуверенность в будущем усугублялась и тем, что снова и снова люди раздумывали, куда им отправиться на жительство – многим идти было некуда.

Все одинокие женщины лагеря оказались охвачены гневом. Они стояли между шатрами, уперев в бока руки и громко проклиная свою судьбу.

– Нам не оставили никакого выбора! – жаловалась одна широкобедрая молодая бедуинка. – Они обрекают нас на тяжкий труд и рабство лишь потому, что мы не замужем. Это несправедливо!

– Они знают, мы отыщем дорогу в лагерь другого войска! – откликнулась другая. – Меня, например, с удовольствием приютят в лагере Саифа ад-Дина. Там многим я нравилась.

– Ты многим там нравилась? – воскликнула третья. – Да тебя же просто-напросто вышвырнули из лагеря Саифа ад-Дина, и тебе еще повезло: воины не смогли доказать, что ты воровка, не то осталась бы однорукой!

С пронзительным воплем женщина набросилась на обидчицу, ощерив зубы и выкинув вперед руки, чтобы выдрать той все космы.

Розалан, вместе с Валентиной наблюдавшая за сценой со стороны, подскочила, чтобы разнять дерущихся.

– Прекратите, пока не покалечили друг друга настолько, что и слепой в вашу сторону не глянет!

Женщины тотчас же обратили свой гнев на Розалан.

– А тебе, что, и дела нет до всего? Нас лишили возможности зарабатывать себе на пропитание! Можно подумать, ты отхватила себе мужа!

– Мужа у меня нет, – беззаботно проговорила Розалан, и огоньки возбуждения засверкали в ее бархатистых глазах. – Но меня непременно купят для гарема, и мой господин окажется богатым, красивым и добрым.

– Ба! Да кому ты нужна, разносчица заразы! Глаза Розалан потемнели, а губы искривились в гримасе ненависти.

– Поосторожнее со словами, ты, пристрастившаяся спать с собаками! Моли Аллаха, чтобы зубы остались целы! Смотри, как бы тебе их не лишиться!

– А-а-а-а!.. С собаками? Проклятье!.. Розалан отвернулась с язвительной усмешкой на губах и направилась обратно к Валентине, нарочито виляя бедрами, чтобы еще больше разозлить соперниц. Валентина невольно рассмеялась.

– Розалан, – поколебавшись, спросила она, когда вместе с бедуинкой оказалась в тени своего шатра, – а что с нами будет?

– А то и будет, что я сказала этим квохчущим наседкам. Когда нас выставят на продажу, то какой-нибудь благородный господин непременно купит меня для гарема. Я в том не сомневаюсь! Уж слишком я привлекательна, чтобы случилось иначе. Что же касается тебя, Валентина, то точно такая же судьба может быть уготована и тебе. Мы распустим слух, что ты черкешенка. Известно, что эти женщины умеют возносить мужчин на вершины блаженства.

– Но, Розалан! У меня вовсе нет желания попадать в гарем! Я хочу в Акру! – голос Валентины дрожал от волнения.

– Надо верить в судьбу, Валентина! Наверняка отыщется какой-нибудь выход и для тебя. Нас поведут вместе с пленными христианами, чтобы мы не сбежали по дороге и не перебрались в лагерь другого войска, Саифа ад-Дина, например. Путь к Дамаску займет несколько дней, и ты должна держать ухо востро! Может, пленники замыслят побег, и тебе удастся присоединиться к беглецам. Вот увидишь, все сложится для нас хорошо, – сказала Розалан.

Валентина впервые улыбнулась с тех пор, как двое воинов ворвались в шатер и заставили ее им покориться. «Бедная, бедная голубка! – подумала Розалан. – Неужели она так и не научится мириться с судьбой? Неужели никогда не поймет, что прошлое следует оставлять за спиной и благословлять новый день? Когда же высохнут слезы на этих лилейных щеках?»

– Пошли! – оживленно позвала бедуинка подругу. – Помоги мне приготовить что-нибудь поесть, а потом мы начнем собираться в путь.

Расстроенная до слез, Валентина принялась разводить огонь. Розалан, хотя и была ей преданной и любимой подругой, все же умела довести ее до белого каления этими разговорами о судьбе и невозможности избежать своей участи. По крайней мере, девушке хотелось надеяться, что это не так, потому как если и дальше судьба столь же безжалостно будет распоряжаться ею, то проведет через торги, чтобы упечь в рабство к злому и жестокому хозяину, и тогда она до конца своих дней не увидит ни одного христианина.

Розалан ошиблась. Христиане, попавшие в плен к Саладину, слишком ослабели от ран и были чрезвычайно истощены, чтобы помышлять о побеге, к тому же мусульмане-охранники не спускали с них глаз. Долгий путь до Дамаска окончательно подорвал их силы, многие умерли в дороге. Сама Валентина никогда не преодолела бы в пустыне такое огромное расстояние, если бы не Розалан: бедуинка напомнила охранникам, что ее подруга храбро оборонялась от христианского воина-гиганта, и пересказала тем, кто не слышал, историю, как нашли девушку рядом с трупом французского пехотинца, сжимавшей в руке окровавленный кинжал, – и в результате им обеим до самого Дамаска было обеспечено место на верблюде, нагруженном поклажей.

Отвратительное животное, издающее неприятные и резкие звуки, протестующе заревело, когда ему было приказано опуститься на колени и позволить усесться на его спине двум женщинам, весившим совсем немного. Забравшейся на тюки Валентине показалось, что она вознеслась над землей на много миль. Тошнота подступала у нее к горлу всякий раз, как верблюд, покачиваясь, делал очередной шаг. Даже на борту корабля, доставившего девушку в Святую землю, качка не угнетала ее столь удручающе, как путешествие на дурно пахнущем вьючном животном.

Как только караван останавливался на ночлег, Валентина клялась никогда больше не взбираться на этот корабль пустыни. Но каждый день после нескольких часов ходьбы, когда ноги начинали вязнуть в песке, а одежда тянула опуститься на землю, она умоляюще взглядывала на погонщика верблюдов, и тот помогал ей взобраться на шаткие тюки.

Долгая череда мучительных дней, проводимых под палящим солнцем, и холодных ночей, слишком коротких, чтобы снять усталость дневного пути, ожидала Валентину вместе с тысячью прочих невольников, покорных воле Саладина.

Привыкшие к климату пустыни мусульманки несли маленьких детей подвязанными за спиной, и даже с такой дополнительной поклажей они уверенно шагали по пескам, словно вьючные животные. Эти женщины оказались выносливее, чем закованные в кандалы пленники-христиане, ослабевшие от недоедания.

В глазах мусульманок можно было прочесть лишь одну боль разлуки с мужьями, которой предстояло длиться столько же, сколько и войне. Из древнего города Дамаска женщины должны были отправиться к своим родным или же к родственникам мужа, но были в караване и отчаявшиеся страдалицы, не имевшие родных и потому вынужденные предстать на торгах, – им грозило расставание с детьми.

Несколько раз за ночь можно было услышать свист плети, сопровождаемый страшными криками матери и пронзительными воплями ребенка. Никто не мог поручиться, что мать и дитя купят вместе, и, пытаясь избежать разлуки с малышами, женщины пытались бежать под покровом ночи. За ними стража следила особенно зорко – ведь эти женщины охотно присоединились бы к другому войску.

Валентина и Розалан крепко прижимались друг к другу, пытаясь согреться холодными ночами. Бедуинка в сердцах ругала приказание, запрещавшее устанавливать шатры ради экономии того времени, которое потребовалось бы, чтобы сворачивать их утром. Еду на всех готовили мужчины, получившие такое поручение, отдельных же костров никто не разводил. Дневная порция выдавалась из больших котлов – к ним в сумерках тянулась длинная цепочка путешественников.

Валентина принялась стелить тюфяк для ночлега, а ее подруга взяла миски и присоединилась к длинной очереди, зазмеившейся по всему лагерю. Вернувшись, Розалан протянула Валентине миску.

– Фу! Этой бурдой разве что свиней кормить можно! – с отвращением воскликнула придворная дама английской королевы и размахнулась, чтобы выплеснуть сероватую водянистую массу на землю.

– Нет! – возмутилась Розалан, перехватывая миску. – Если сама не хочешь есть, отдай мне, но не выбрасывай!

– Ты меня удивляешь, – сказала Валентина, покраснев от возмущения. – Как можно поглощать эти помои с таким удовольствием?

Розалан оторвала глаза от своей миски. Темные и блестящие, они широко распахнулись, на лбу от удивления собрались морщинки. Это было не похоже на Валентину, воспринимавшую прежде путешествие в Дамаск с молчаливой покорностью! Временами Розалан даже беспокоилась за подругу, ставшую мрачной и отчужденной, и потому она даже обрадовалась, когда та проявила хоть какие-то бурные чувства – впервые со дня отправления каравана.

Выходка Валентины понравилась бедуинке: наконец-то девушка ожила, вспылила, рассердилась! Слишком уж часто раньше устремляла она взгляд к горизонту, ничего не замечая вокруг. Даже оводы, донимавшие путешественников, могли тогда садиться на ее лицо незамеченными и вгрызаться в гладкую кожу, и Розалан, ехавшей на покачивающемся верблюде позади Валентины, приходилось прикрывать подруге лицо, отгоняя оводов. Теперь же христианка вышла из этого странного состояния и встрепенулась – как хорошо!

Завладев миской похлебки, Розалан стала зачерпывать варево тремя пальцами и жадно втягивать жижу в рот.

– Меня просто тошнит! Как ты можешь эту гадость есть? Тебе все равно, что с тобой случится после? Посмотри, как отвратительно ты выглядишь, вот так обсасывая пальцы! Боже! Зачем ты зашвырнул меня к этим варварам? Кочевники! Свиньи! – Валентина возвела руки к небесам. – Розалан, и ты действительно думаешь, что тебя может купить богатый человек, чтобы поместить в свой гарем и сложить сокровища к твоим ногам? Как можно быть такой глупой?

Бедуинка продолжала с аппетитом есть, получая от отвратительного варева очевиднейшее удовольствие. Украдкой она поглядывала на Валентину – девушка вскочила и теперь возвышалась над своей подругой, уперев в бока руки. Ее щеки пылали, а глаза были полны негодования и ярости. Придворная дама английской королевы не унималась:

– Нет, ты посмотри на себя! Ты только посмотри! Где твоя гордость? Где это твое особенное внутреннее чутье? Где твоя душа? Ба! Да ты продалась за миску похлебки и одеяло, полное блох, всего лишь ради того, чтобы согреться холодной ночью!

Вместо ответа Розалан облизнула пальцы, собрав со дна миски гущу.

– Перестань сейчас же издавать эти ужаснейшие звуки! Ты разве не слышишь, что я тебе говорю? – воскликнула Валентина.

Опустившись на колени, она с трудом удерживалась, чтобы не ударить бедуинку. Схватив ее за руки, Валентина не позволила подруге снова поднести ко рту грязные пальцы.

– Розалан, послушай же меня, прошу тебя!

Словно только сейчас заметив девушку, бедуинка подняла на нее глаза и приняла снисходительный вид.

– Ты ведь знаешь мое отношение к нищим попрошайкам. Стоит один раз дать им что-нибудь, как будешь подавать каждый день, и так – всю жизнь. Я же привыкла отвечать только за себя!

Валентина с силой встряхнула подругу:

– Ты самое невыносимое существо, какое только Бог посылал на землю.

– Шшш! Говори тише! Ты забываешь, кем должна притворяться! Если будешь кричать, не сомневайся, тебе придется быстрее, чем хотелось бы, предстать перед своим Богом.

– И когда ты только задумаешься о жизни? – спросила Валентина уже потише, но с прежней горечью. – Ты идешь навстречу своей судьбе, полагая, что ее нельзя изменить. Ты говоришь, неизбежное можно только принять. Но как ты можешь согласиться с судьбой, что сулит тебе рабство до конца твоих дней? Или это благодать, ниспосланная тебе Аллахом? Неужели ты никогда не оглядывалась вокруг себя и не замечала, каково будущее женщин, остающихся при войске? Даже за то короткое время, что провела среди них, я увидела, как грубо с ними обращаются: у многих нет зубов, тела исхлестаны плетью!.. Во время месячных и после родов, когда ни один мужчина не прикасается к ним – что тогда с ними происходит? Я скажу тебе! Они голодают! У них пропадает молоко, потому что они не могут даже купить воды у водоноса. Их дети тоже голодают и дерутся с собаками из-за отбросов, небрежно выкидываемых из шатров. Ты, конечно, еще молодая и сильная, совсем дитя по понятиям христиан, но долго ли ты будешь оставаться молодой и привлекательной для мужчин? Открой глаза, Розалан! Посмотри, что тебя ждет! Я прихожу в ужас, когда думаю об этом, и очень боюсь. И если жизнь шлюхи при войске представлялась тебе лучшей участью, чем доля рабыни, то могу себе представить, что нам уготовано! – Валентина оказалась в полном изнеможении, закончив свою пылкую речь, слезы сверкали у нее на ресницах, и последние лучи заходящего солнца отражались в глубине глаз, полных боли.

Розалан едва удержалась, чтобы не обнять подругу и не успокоить ласковыми словами. Однако, когда она заговорила, в ее голосе прозвучала неприкрытая ярость:

– А теперь твоя очередь выслушать меня, Валентина! Мне отвратительна бурда, которой нас кормят, однако я ее ем, потому что это мудро. Смерть меня не привлекает, молодость и красота – единственное, что у меня есть для продажи. Что же касается моей души, той тайной сердцевины, как мы это называем, то она все еще моя! Ее я не продаю и делаю все возможное, чтобы сохранить, но наверняка не сохраню, если стану голодать и доведу себя до смерти. И не говори мне о рубцах от плети на теле! Ты видела хоть один у меня? Нет! А ты пришла ко мне из мира христиан со следами порки на спине. С тобой грубо обошлись мужчины. Они ворвались в шатер и изнасиловали тебя. И что ты получила за это? Ничего! Женщины всегда страдают от грубого обращения, но умные женщины понимают, какую выгоду могут они из этого извлечь. Если выгода состоит в том, чтобы душа не рассталась с телом, меня она устраивает. Таков мой выбор, и это единственный путь, который мне известен.

Розалан отставила миску похлебки и придвинулась к Валентине, заговорив уже не таким враждебным и резким тоном.

– Бедная голубка! Ты боишься будущего. Я тоже. Но у меня еще есть надежда.

В тот вечер Валентина все-таки отказалась от своей порции похлебки и провела долгие ночные часы, молча глотая горькие слезы до самого рассвета. Однако на следующий день к полудню она попросила, чтобы ее подняли на верблюда, где уже сидела Розалан, и принялась, как и бедуинка, прятать свое красивое лицо от немилосердного солнца и укусов оводов.

К радости Розалан, Валентина стала втирать бараний жир в ступни и проявлять больше интереса к расчесыванию волос и вытряхиванию из локонов упрямых песчинок, набивавшихся то и дело.

День за днем извивающийся меж песков длинный караван, сопровождаемый надежной охраной, приближался к Дамаску – к будущему путешественников. Так как закованные в кандалы пленники не могли передвигаться слишком быстро и приходилось часто делать привалы из-за маленьких детей, то прошло несколько недель, прежде чем караван достиг ворот древнего города.

К этому времени, по совету Розалан, Валентина уже съедала свои порции похлебки и старалась заснуть холодными ночами. Ее волосы снова превратились в темное, как ночь, облако блестящих локонов, а руки и ступни вновь стали мягкими и нежными, благодаря бараньему жиру. И вместе с преображением внешности восстанавливался и ее дух – стойкость нужна была Валентине, чтобы выжить.

Однажды после полудня, когда солнце ослепительно сияло, застыв высоко в небе, караван обогнул холм, и перед путешественниками открылся вид на Дамаск.

Всех, кому предстояло пройти через торги, заковали в кандалы и только после этого прогнали через городские ворота. К тому времени солнце уже село и тьма опустилась на узкие улочки и рынки. Валентина цеплялась за руку Розалан, опасаясь, что ее разлучат с подругой. У самой бедуинки ладонь была влажной от пота, выдавая волнение мусульманки.

– Что же с нами будет? – тихо спросила Валентина.

Розалан пожала плечами:

– Одному Аллаху это известно! Стражник, шагавший рядом с ними, ответил:

– Все не так уж плохо! – отозвался он добрым голосом. – Малик эн-Наср запросил высокую цену за своих людей. А чем выше цена, тем лучше с вами будут обращаться после торгов. Сейчас женщин отделят от мужчин и разместят в разных кварталах. У вас будет время отдохнуть, умыться и приготовиться к торгам. Я нисколько не сомневаюсь, что такие красивые женщины, как вы, займут высокое положение в гареме верховного владыки, – он подбадривающе кивнул и продолжил обход колонны пленников.

– Вот видишь, голубка, что я тебе говорила? – лучезарно заулыбалась Розалан. – Ты сама слышала, что он сказал: скорее всего, мы отправимся в благоуханный гарем верховного владыки! Благослови же свою судьбу, Валентина! Аллах улыбается тебе!

В квартале, огороженном со всех сторон стенами, бедуинка и ее подруга вместе с другими женщинами каравана были вымыты, умащены благовониями и наряжены в одежды из тончайших тканей и драгоценные головные уборы. Браслеты украшали руки повыше локтя и щиколотки ног у мягких туфелек из козьей кожи. Розалан помогла Валентине облачиться в этот странный для нее наряд и отступила, залюбовавшись девушкой. Прозрачная юбка держалась на серебряном поясе, охватывавшем бедра, короткая кофточка сиреневато-синего цвета была расшита серебряными нитями.

– Я никогда прежде не видела таких роскошных нарядов! – воскликнула Розалан, подхватывая щетку для волос, чтобы причесать подругу.

Валентина чувствовала себя обнаженной. Серебряный пояс не прикрывал живота, а кофточка оказалась такой короткой, что едва скрывала грудь. Розалан украсила шею девушки тонкими цепочками. Соскользнув в ложбинку груди, они приятно холодили кожу. Широкая пышная юбка спускалась до самых пальцев ног, но сквозь тонкую ткань просвечивалось тело.

– Я не могу в этом наряде показаться перед людьми!

Терпение бедуинки истощилось. Она схватила Валентину за плечи и встряхнула.

– Ты покажешься в этом наряде перед людьми! Ты должна это сделать! Лучше уж оказаться в гареме богатого калифа, чем в серале. В гареме хозяин пошлет за тобой и станет оказывать тебе знаки внимания и уважения, как женщине, вошедшей в его семейство. А хочешь, я расскажу, что будет с тобой в серале? Знаешь, скольким мужчинам тебя заставят там прислуживать? Если же откажешься, засекут плетьми до смерти! Ты не догадываешься, как долго может надеяться прожить женщина в публичном доме? Уверяю тебя, Валентина, коротка жизнь у тех, кто попадает туда. Мужчины заразят тебя дурной болезнью и станут избивать лишь потому, что злые демоны вселились в их души!..

– Замолчи! – крикнула Валентина, зажимая уши ладонями, чтобы приглушить голос подруги.

– Подумай обо всем хорошенько! – потребовала Розалан, устремив взгляд своих черных глаз прямо в глаза Валентины. – Чтобы снова оказаться среди своего народа, тебе надо прежде всего выжить! И не ропщи на…

– …судьбу! Вот что ты хочешь сказать! Не ропщи на судьбу! О, как мне надоело выслушивать от тебя все это!

– Я об этом догадываюсь, но ведь на самом деле ты меня не слушаешь! Верно, нельзя роптать на судьбу, но ты должна научиться смягчать ее удары. Ты, что же, вечно будешь сидеть и ждать, когда кто-нибудь другой позаботится о тебе и никогда не станешь заботиться о себе сама? Куда же подевалась твоя смелость? А мужество? Ты ропщешь на судьбу, все же отдавая себя в ее власть! Наверное, судьба обрекала меня на смерть в пустыне от голода, когда умерла моя мать. Но я еще девочкой стала зарабатывать себе на жизнь и не роптала на судьбу, а просто не позволила ей довести меня до смерти. Валентина, порой ты очень глупа!

Преисполнившись отвращением, Розалан удалилась. Валентину задели за живое слова бедуинки. Правду ли она ей сказала? «Неужели на самом деле я всегда ждала, чтобы кто-то другой позаботился обо мне? Значит… у моей подруги создалось именно такое впечатление: ни мужеством, ни смелостью я, по ее мнению, не отличаюсь!..»

Слезы градом катились по щекам, и Валентина чуть было не позволила тяжким рыданиям вырваться из груди. Ну нет! Она не станет плакать! Всю свою прежнюю жизнь она проплакала: из-за вероломности Беренгарии, из-за любви к королю, никогда ее не любившему, из-за… из-за всего и вся!.. Но больше этого не будет! Она сделает то, что должна сделать! Если только судьба не доведет ее до смерти.

Последующие дни стали нелегким испытанием для Валентины, принявшей решение жить иначе. Работорговцы приходили в дом, где находились женщины, осматривали их, записывали имена в туго свернутые свитки и против каждого имени проставляли цену, которую должны были выкрикнуть, когда товар выставят на продажу.

Валентина была потрясена. Ее оскорбляли грубость и равнодушие подобного обращения с женщинами. Когда она высказала свои наблюдения верной подруге, та лишь усмехнулась:

– Ты придаешь этому слишком большое значение, Валентина! Сама посуди, разве купила бы ты вещь, не осмотрев ее хорошенько?

Но Валентина все же заметила отвращение в глазах Розалан, и ей стало легче переносить тяготы, зная, что подруга разделяет ее чувства. Однако, она с опаской ждала момента, когда ей придется предстать перед холодными глазами покупателей и почувствовать на своем теле их ощупывающие пальцы.

На следующее утро, когда солнце едва поднялось над горизонтом, обещая знойный день, евнух объявил характерным высоким голосом, что сорок женщин сейчас подвергнутся осмотру торговца, который и будет проводить торги. При одном лишь извещении о предстоящем Валентина почувствовала, как наполнилась ее душа тревогою и страхом.

Розалан сразу же начала приготовления. Заставив Валентину последовать своему примеру, бедуинка тщательно расчесала волосы и заплела несколько тонких косичек, обернув их затем вокруг головы. Принесенная утром вода пошла на умывание, а потом Розалан щедро облила себя духами и воспользовалась румянами и белилами, чтобы подчеркнуть красоту лица.

Одна из женщин ткнула локтем в бок свою товарку и стала насмехаться:

– Посмотрите-ка на эту! – издевательски протянула она, указывая на Розалан и возвышая голос, чтобы все слышали. – Должно быть, войсковая шлюха думает, что торговец купит ее для себя!

Остальные женщины прыснули и стали смеяться над Розалан, закипевшей от столь наглого зубоскальства.

При других обстоятельствах Валентина не удивилась бы, если б бедуинка налетела на свою обидчицу с пронзительным воплем, загоревшись желанием выцарапать той глаза, но в это утро Розалан держала себя в руках.

– Не обращай внимания! – сказала она Валентине. – Эти глупые сучки полагают, что торговец не мужчина! Он мужчина и, как все мужчины, может соблазниться смазливым личиком и пышными бедрами. Но у него также есть и нос! Если бы они сейчас пораскинули умишком, то постарались бы, чтоб от них приятно пахло, и возможно, тогда бы за них дали более высокую цену. Помяни мое слово, в серали будет отправлена большая часть этих глупышек! – для большей выразительности Розалан даже плюнула.

Как и обещал евнух, женщин отвели в низенькое здание, огороженное каменным забором, к которому они добрались по лабиринту вонючих узких улочек и переулков со множеством бродячих собак. Стражники пинками прогоняли огрызающихся истощенных животных, лающих изо всех уголков.

Когда процессия оказалась перед строением, двойные створки внешних ворот распахнулись, и молчаливые, настороженные женщины вошли во двор. Валентина и Розалан держались рядом, чувствуя себя увереннее друг подле друга.

Пройдя внутрь здания, они обе были поражены, насколько разными оказались внешний вид дома и его внутреннее убранство. Отбросы и нечистоты переполняли близлежащие улицы. Там, где мог бы раскинуться сад, находилась пустошь, населенная бродячими собаками. Но внутри дома был совсем другой мир. Здесь царили роскошь и богатство, каких даже Валентине никогда не приходилось видеть. Розалан и в мечтах представить себе не могла такого великолепия. Она широко открыла глаза и разинула рот, впрочем, как и все остальные женщины.

После яркого солнечного света, заливавшего улицы, они оказались в затененном помещении и не сразу смогли разглядеть все великолепие пышного убранства, но постепенно их глаза привыкли к свету мерцающих масляных ламп с добавленными в масло дивными благовониями. Помимо ламп, на равном расстоянии друг от друга вдоль украшенных мозаикой стен были закреплены факелы.

Стражники торопливо подгоняли женщин. Было слышно, как одна девушка спросила у них, почему такое великолепие прячется за неприглядными стенами уродливого строения.

– Ты думаешь, Абд-Шааба хочет, чтобы нищие осаждали его жилище, а воры приглядывались к богатству? – таков был ответ.

– А кто такой Абд-Шааба? – поинтересовалась девушка.

– Самый прославленный и могущественный из работорговцев! – воскликнул стражник. – Именно ему тебе надо понравиться, если хочешь попасть в гарем достойного господина, – нетерпеливо добавил он.

Валентина услышала этот разговор и еще раз убедилась в правоте своей подруги. Теперь она была рада, что позволила Розалан вымыть себя, умастить благовониями и расчесать волосы так, чтобы те отливали синевой. Ее судьба – в руках Абд-Шаабы!

Тем временем женщин ввели в овальную комнату с высоким сводчатым потолком, и все в восторге запричитали при виде огромного панно из слоновой кости, сплошь покрытого замысловатыми рисунками и орнаментом.

Среди прочих произведений искусства, украшавших стены, Валентина заметила рог в форме бивня слона. На роге были вырезаны сцены из легенд о какой-то богине, в которой одна из женщин признала Иштар. На обнаженной груди богини перекрещивались два пера, а рядом с нею располагались всяческие животные и символы счастья и удачи.

На дальней стене комнаты были нарисованы фрески, изображавшие нимф и сатиров в разнообразных любовных позах. Двойные арки в переходе из одной комнаты в другую оказались украшены каменными фигурами обнаженных женщин с большой грудью. На арке в противоположном конце комнаты можно было разглядеть мужчин с преувеличенно большими детородными органами.

Розалан опустила глаза на свою собственную грудь, едва видневшуюся в вырезе восточного костюма, и обеспокоенно глянула на фигуры женщин. Оглянувшись на противоположную арку, она торопливо толкнула локтем Валентину.

– Взгляни-ка! Тот, кто украшал эту комнату, никогда не встречался с мужчинами, которых я знала!

Повсюду, куда бы ни падал взгляд, Валентина видела картины разнузданной похоти.

Женщин провели в другую комнату, где в нишах, искусно задрапированных шелковыми тканями, стояли статуи, застывшие в тысяче сладострастных поз. Пол был устлан толстыми коврами, игравшими всеми цветами радуги.

На почетных местах в комнате восседали на шелковых подушках трое мужчин, богато одетых в роскошные халаты и вышитые туники. Их головы были обернуты шелковыми тюрбанами, украшенными полудрагоценными камнями, бороды имели определенную форму, что делало их похожими на сатиров, изображенных на фресках.

Валентина догадалась, что человек, сидящий на более высоких подушках, и есть Абд-Шааба. Кроме того, именно его приветствовали стражники.

Ни слова не говоря, Абд-Шааба сделал вошедшим знак выстроиться вдоль стен зала. По следующему его жесту стражники приказали женщинам пройти по одной перед знаменитым торговцем.

Валентина и Розалан последовали за остальными и, проходя перед Абд-Шаабой, заметили, что одному из стражников он сделал такой же знак, как и при прохождении некоторых других женщин.

Всего торговец отобрал восьмерых красавиц, включая Розалан и Валентину, а остальных стражники увели в следующую комнату.

Абд-Шааба заговорил. Его голос был ровным и скользким, как стекло, смазанное маслом.

– Будьте любезны раздеться.

Валентина бросила взгляд на Розалан, уже освобождавшуюся от своего наряда.

– Снимайте все: бусы, браслеты… все, пожалуйста, – продолжал Абд-Шааба.

Валентина прикинула на глаз расстояние до двери и посетовала, как же далеко до выхода: ни за что ей не вырваться отсюда, она в западне! Уже много дней ей было известно, что этот момент наступит, и девушка считала себя готовой к испытанию. Оказывается, все было не так. В горле у нее пересохло, сердце безудержно забилось. Валентина почувствовала, как краска заливает ей лицо.

– Поторопись, – предупредил стражник. – Абд-Шааба тебя ждать не будет.

– Я не могу…

– Лучше будет, если я сам сорву с тебя одежду и тем самым избавлю от затруднения? – вопросил мужчина.

Валентина покачала головой и начала снимать браслеты с запястий. Пальцы у нее дрожали, и она сжала зубы, чтобы они не стучали.

– Наверное, следует сначала взглянуть на ту, чья скромность угрожает нам задержаться здесь на всю ночь, – сказал Абд-Шааба своим помощникам. – Долгий опыт научил меня поторапливаться со скромницами. Медлить в обращении с ними нельзя, иначе они дрожат и трясутся, а некоторые даже падают в обморок в ожидании, когда же я обращу на них внимание.

Двое мужчин рассмеялись и согласились: Валентина должна быть осмотрена первой.

Наблюдая, как она пытается распутать длинную золотую цепочку, Абд-Шааба сказал:

– Оставь! Подойди, встань перед нами. Мы оценим твои достоинства и определим, чего ты стоишь.

На Валентине остались лишь головное украшение и тонкая золотая цепочка. Распрямив плечи, она встала в центре возвышения. Ее лицо порозовело, глаза засверкали зелеными искрами.

Абд-Шааба и его помощники изучающе окидывали молодую женщину опытным взглядом. Они сразу же отметили природную грацию и плавный чувственный изгиб бедер. Золотая цепочка, которую Валентина не смогла снять, подчеркивая совершенство, охватила одну из упругих грудей, увенчанных кораллово-розовыми сосками.

Оценивающие взгляды задумчиво скользили по телу девушки, и во взорах мужчин не было ни похоти, ни чувственности – лишь острая наблюдательность.

– Повернись, – приказал Абд-Шааба, и, к своему удивлению, Валентина беспрекословно повиновалась.

Торговец был так холоден, что она поняла: ей тоже стоит отрешиться от происходящего и делать, что говорят.

– Встань, как стояла, – велел торговец, и Валентина снова повернулась лицом к мужчинам.

Только теперь Абд-Шааба встал с подушек, и Валентина почувствовала, как пробежал по ее коже холодок. Сжав зубы, она заставила себя оставаться на месте.

Быстро и умело пробежались руки торговца по вздрагивающему телу девушки. Начал он с головы: открыл ей рот, определяя, нет ли испорченных или отсутствующих зубов, приподнял веки и отметил ясность и чистоту глаз, потом его руки двинулись вниз по шее и плечам и прикоснулись к грудям, проверяя их симметричность. Он согнул и разогнул гибкие запястья и локти, а также ноги, приподняв каждую поочередно.

– Когда ты поворачивалась, я заметил следы побоев. Плеть, конечно! Все превосходно зажило, но я легко замечаю такие вещи. Не беспокойся, это не повлияет на твою цену при торгах.

Ладони Абд-Шааба скользнули по розовым следам плети Беренгарии.

– Нет, это не помешает взять за тебя достаточно высокую цену. Ты обладаешь многими достоинствами.

Руки торговца прощупали ягодицы, бедра, икры ног. Валентина стояла, будто высеченная из мрамора. Глаза остальных женщин жгли ее, пока Абд-Шааба осматривал прекрасное тело, выясняя, нет ли изъянов.

Как раз когда девушка решила, что все позади, торговец провел рукой по внутренней стороне ее бедер. Валентина оцепенела и сжала ноги.

– Это только формальность, – успокоил ее Абд-Шааба. – Я хочу проверить, девственна ты или нет.

– Я не девственна, – просто сказала Валентина тихим голосом, сдавленным от волнения и унижения.

– И все-таки… – настаивал торговец. – Я буду очень осторожен… ну, давай же, разожми ноги. Уверяю тебя, лучше, если это сделаю я, а не один из стражников.

Валентина скосила глаза на ближайшего воина из охраны и заметила неясное выражение желания на его лице. Закрыв глаза, она позволила Абд-Шаабе сделать то, что он считал необходимым.

– Да, действительно, – спокойно подтвердил он, – ты сказала правду. Странно, – добавил торговец, заглядывая в глубину ее глаз. – Судя по твоей застенчивости, я готов был предположить, что ты невинна и никогда еще не испробовала наслаждения любви. Однако, мне следовало бы знать, что если женщина говорит, что она не девственна, то так оно и есть. Только когда женщина утверждает, что сохранила свою невинность, можно заподозрить ее во лжи.

Замечание торговца вызвало взрыв смеха у мужчин, сидевших на возвышении, и у женщин, стоявших у стены. Глаза Абд-Шаабы казались бездонными черными озерами, в них отражались мерцающие огоньки светильников.

– Жаль! Мы получили бы за тебя гораздо больше, если бы ты оказалась девственна.

Обращаясь к своим помощникам, он пошутил:

– Хотя причина, по которой мужчины отдают предпочтение девственницам, недоступна моему разумению. Они ведь как необъезженные кобылицы, строптивы и вольнолюбивы. Невозможно добиться от них ровной скачки.

Не в силах сдержаться, Валентина выпалила:

– Быть может, вам еще нужно знать, что качества коня зависят от искусства наездника?

Торговец не был лишен чувства юмора и, распознав смысл слов Валентины, рассмеялся.

– Красота и остроумие – роковое сочетание для женщины, – он улыбнулся. – Если бы я не был обременен моими обязательствами по отношению к Саладину, то, наверное, доказал бы тебе, какой я опытный наездник.

Когда их вели обратно, глаза Розалан сияли от гордости.

– Беру свои слова обратно, Валентина! Ты вовсе не глупа! И теперь я понимаю, почему христианин пал, сраженный твоим кинжалом.

Она обняла Валентину, и подруги пошли дальше, смеясь и болтая. Но обе с болью в сердце понимали, что на следующий день состоятся торги, и, быть может, они, расставшись, никогда не увидятся снова.