Валтасар

1942 год в Поромбке Ушевской

Школу — уже третью с начала войны — я воспринял равнодушно. И смирился с судьбой «одинокого интеллигента», хотя сам себя таковым не считал. В третий раз перебирал листья клена, дуба и липы, старательно зарисовывал их в тетради и подписывал: «Славомир Мрожек — 5 класс». В начале каждого учебного года первым заданием было рисование листьев.

На чердаке я снова обнаружил книги. На этот раз — религиозно-исторические: трудно назвать журналы вроде «Рыцеж Непокаляней»[33] изданиями чисто религиозными. К счастью, в доме было несколько сельскохозяйственных календарей, а у соседа я нашел переплетенные подшивки журнала, названия которого уже не помню. Кажется, это был «Варшавский курьер» 70-х годов XIX столетия.

Раньше я жил в Поромбке летом, а теперь уже стояла зима. Обильный снег выпал к Рождеству, а перед этим хватил трескучий мороз. Из-за недостатка дров в «парадной зале» царил вечный холод, а керосиновую лампу из-за отсутствия керосиназаменили гораздо худшей карбидной. К тому же нам объявили, что по причине суровой зимы школа будет закрыта впредь до новых распоряжений. На хозяйстве остались старики, Хеля, Казимеж, дядя Ясек и я. Весь день в постоянном полумраке неизменно шел снег, потом быстро темнело, и уже ничего не было видно. Только лай невидимых собак разносился по околице. По-прежнему соблюдалось затемнение. Карбидка светила кошмарным, мертвенным светом и зачастую, злобно пошипев несколько секунд, внезапно гасла. Читать в таких условиях я не мог, даже с моим якобы уже хорошим зрением. Единственное, что мне оставалось, — это закутаться на кухне в ворох старой одежды и предаваться мечтам. Воображение у меня тогда было безграничное. Корова за стеной время от времени чесалась, картошка под кроватью лежала спокойно, а я всей душой отдавался, например, музыке. И до сей поры не знаю, стоили чего-нибудь мои музыкальные фантазии или нет. Думаю, не стоили, но праздничное ощущение сохранилось.

Потом стало еще хуже. Крепнущие морозы при отсутствии топлива добрались и до кухни. Наша жизнь сконцентрировалась в одной комнате. Я круглосуточно не вылезал из постели. Развлечение у меня осталось одно — дышать на оконное стекло, пока не появится часть овина, навозная яма и собачья конура, из которой пес никогда не выходил, а также непрекращающийся снег. Как только я переставал дышать, окно зарастало фантастическими узорами. Выхода уже не предвиделось, и я решил действовать.

Я разработал далеко идущий план. У дяди Ясека во время войны не было постоянной работы. Он стал заниматься «торговлей» — это давало ему свободу выбора и передвижения. Кое-как дотянул до конца войны и отправился на Воссоединенные земли[34] — за добычей. Привез оттуда пару коньков, арфу и раскладушку. Это был его ответ на вопрос тети Хели: «Чем ты, собственно, занимаешься?»

А в 1942 году у него на «складе» лежало несколько пар новых туфель, которые он надеялся выгодно продать. Увы, покупатель не появлялся. Дядя Ясек находился в Поромбке, а потенциальные покупатели — на краковском рынке. В Краков, однако, дядя Ясек не ехал из-за суровой зимы. Он решил подождать, пока кончится зима и наступит весна Мой же стратегический план заключался в том, чтобы дядя Ясек отправился в Краков сейчас, немедленно, и взял бы меня с собой.

Я хотел вернуться в Краков неожиданно, без предупреждения. Потому мне и нужен был дядя Ясек. Совсем не одно и то же — вернуться самому или с кем-то. Тук-тук в дверь: «Кто там?» — «Я!», или: «Кто там?» — «Дядя Ясек, привез сюрприз». В Кракове я не был уже два с половиной года, и мое внезапное появление без сопровождающих могло поразить и рассердить мать, не говоря уж об отце. А я хотел остаться в Кракове, остаться навсегда. К тому же, путешествие было далеко не безопасным. Мне едва исполнилось двенадцать — такой путь мальчик может проделать в мирное время, но не во время войны. Следовало выйти глубокой ночью, чтобы до рассвета успеть добраться до Стерковца, маленькой железнодорожной станции на линии Тарнув — Краков. Сомнительность затеи усугублялась тем, что для начала нужно было как-то выскользнуть из дому. Потом три часа топать по снегу, бездорожью, в безлюдной местности, в темноте — в любой момент можно наткнуться бог знает на какого татя в ночи. Лучше, если в путь отправятся два человека. Ну, скажем, полтора, если считать меня половинкой.

Поезда в основном перевозили солдат и военнопленных в немецкие концлагеря — обычные пассажирские были переполнены, особенно на коротких перегонах. Большинство пассажиров составляли торговцы, то есть простые женщины. На каждой станции, на каждом полустанке их поджидали жандармы и — в особых, более важных случаях — гестапо. И на станциях, и в поезде, на ходу, беспрерывно проверяли документы. Нужно ли уточнять, что за спекуляцию можно было поплатиться жизнью? Дядя Ясек, как старший родственник, должен был меня опекать. И — после некоторого нажима с моей стороны — он согласился меня сопровождать.

Сейчас, описывая эти события, я вспоминаю, как через сорок восемь лет повторилась та же история. Я тогда жил в Мексике и в январе 1991 года лежал в больнице после тяжелой операции. Врач предупредил, что вскоре у меня начнутся галлюцинации, в связи с приемом, как он выразился, «медицинских препаратов в количестве, превышающем человеческие возможности». Сусана, зная меня, была готова ко всему.

Врач оказался прав. Мое помешательство заключалось в том, что я решил немедленно бежать из больницы. В свой план я посвятил лишь одного человека, поручив ему организовать побег. И он — обычно трезвый и рассудительный — поверил мне и, словно заколдованный, приступил к реализации замысла. Это был один из братьев Сусаны, и он поклялся, что ничего ей не скажет. Все было продумано: хитроумная доставка одежды, спуск по лестнице, детали побега на машине. Но ничего из этого не вышло: меня сразу же обнаружили на полу, голого, и уложили обратно в постель. С тех пор я знаю, что в своих фантазиях могу рассчитывать на помощников.

Продолжение этой истории доказало мне существование закона, который только через много лет я смог применить на практике. В жизни трудные и сложные ситуации разрешаются сами собой, и, наоборот, ситуации, внешне простые, усложняются сверх меры. Эта история относилась к первым.