Валтасаров пир

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ОПАЛА

Был теплый май 1788 года, и Париж благоухал цветами, сиял чистым небом и яркими шпилями колоколен. В легком сиреневом платье и вышитой бисером накидке, в широкополой шляпе с приспущенной на лицо густой вуалью я шла по улице Катрфис, направляясь к Сене. Я была совершенно одна, затерявшаяся в толпе прохожих. Меня никто не сопровождал. Любой придворный из Версаля, встретив меня на улице, непременно подумал бы, что новоявленная принцесса д'Энен, не успев выйти замуж, уже живет по законам адюльтера.

Но у меня не было любовника, и спешила я не на свидание с ним. Я шла к Паулино, встреча с которым была назначена на пять вечера у монастыря святого Бенуа.

Я чувствовала себя удивительно легко и свободно и летела по улицам как на крыльях. Мне не хотелось нанимать экипаж. Приближался вечер, и из окон домов доносились запахи скорого ужина. Было душно, и вода у водоносов подскочила до целого су за стакан. Окна почти везде были распахнуты; на подоконниках цвела герань и стояли клетки с канарейками. Дикий виноград уже начинал виться по стенам домов.

Я расточала улыбки всем, кто удостаивал меня взглядом. Мне казалось все таким знакомым, милым, родным, я была в восторге от того, что снова оказалась в Париже и Париж принял меня так дружелюбно. Эмманюэль уехал в провинцию, отец больше не докучал мне, сердце мое не было затронуто никакой любовью, и даже жгучая боль от разлуки с Жанно стала глуше. Словом, душа моя была почти умиротворенной. Впервые за несколько месяцев мне хотелось петь – к примеру, даже этого «Милого Августина», что пиликал на углу шарманщик. Услышав звуки музыки, я прибавила шагу и замурлыкала песенку. Взгляды встречных мужчин говорили мне, что я привлекательна.

Я подошла к набережной и перешла Сену по мосту Нотр-Дам, очутившись, таким образом, на острове Сите. Душистый запах свежего сена щекотал ноздри, а ветерок был так чудесно-прохладен, точно прилетел в Париж из изумрудной Бретани. Я с новой силой ощутила, как мне хочется туда. Версаль так великолепен, так роскошен, что это порой надоедает. Мне хочется походить босиком по траве, мокрой после дождя, ощутить теплое дыхание земли и соленые брызги океана… Закрыв глаза, я на мгновение отдалась во власть свежего ветра. Потом причалила баржа, и на берег стали выводить лошадей, пристань наполнилась приехавшими пассажирами – кормилицами, монахинями, лакеями, – и я продолжила свой путь.

Переходя на левый берег Сены, на Малом мосту, я купила букетик фиалок у цветочницы, в порыве щедрости заплатив за него целых пять ливров. Цветочница долго выкрикивала мне вслед благословения… Мне понравилось делать покупки. Выйдя на улицу Нуайе, я пристроилась к толпе детей, окруживших торговку сладостями. За пятнадцать су я купила у нее целую пачку теплых кремовых вафель и с радостью отдала их детям. Их восторг вызвал у меня чувство изумления. Внутренне я была удовлетворена. Мне даже не хотелось уходить отсюда.

Но это были лишь первые впечатления.

Когда я пересекала площадь Мобер, попав, таким образом, в рабочий Сент-Антуанский квартал, из нескольких подворотен на меня повеяло отвратительным кислым духом дешевых кафе и распивочных, я услышала дикие непристойные песни и брань… Мне стало не по себе. Не потому, что здесь царствовала бедность. Видя мерзких вонючих типов, пристроившихся у стен домов, обнищавших девиц легкого поведения, их унылые лица и вульгарность, я почувствовала себя неуютно и нехорошо и даже опасалась, не станет ли кто-нибудь из них приставать ко мне. Бессознательно я поискала глазами полицейского. Да, конечно, мое место – не здесь… И не может быть здесь, даже если Версаль исчезнет.

Впрочем, как может исчезнуть Версаль? Тем более странно допускать это теперь, когда у меня дома лежит приглашение на маленький бал в версальском салоне принцессы де Роган… Нет, Версаль существует, Версаль вечен, как вечна красота, женственность и легкомыслие.

Я зашагала дальше, вскоре добравшись до монастыря святой Женевьевы. В воздухе таял мелодичный звон колоколов. Я подошла к полицейскому, застывшему на углу улицы, и уточнила у него дорогу. Затем, дойдя до широкой многолюдной улицы Сен-Жак, остановилась на тротуаре, как бы пропуская группу монахов-доминиканцев, облаченных в сутаны и черные шляпы. На самом деле я остановилась по иной причине: на другой стороне улицы я заметила черную служебную карету военного министра, маршала де Бройи. Он считался большим другом моего отца, и мне совсем не хотелось, чтобы маршал меня узнал.

С легким удивлением я отметила, что маршал переговаривается из кареты с какой-то дамой, также не покидающей экипажа. Кажется, эта была сама Соланж де Бельер… Я выждала, пока они уедут, и продолжила путь.

У ограды монастыря святого Бенуа Паулино не было. Я поискала его глазами, но безрезультатно. Какой-то грязный мальчишка в лохмотьях и явно краденой треуголке, блестя плутовскими глазами, то и дело поглядывал на меня, как бы наблюдая. Он сидел на ограде, скрестив потрескавшиеся, почти черные босые ноги, и щелкал орехи едва ли не на головы прохожих.

– Добрый вечер! – вдруг задиристо крикнул он мне, спрыгивая с ограды и подтягивая штаны. – Уж не меня ли вы дожидаетесь, мадам?

Я нахмурилась и оглядела сорванца с головы до ног.

– Что тебе нужно, гамэн?[12]

– Вы забыли поздороваться, мадам. Меня зовут Брике.

– Имечко как раз для тебя, – сказала я, отворачиваясь.

– Вы собираетесь уходить, мадам?

– Я собираюсь позвать полицейского.

– Это еще зачем?

– Чтобы он освободил меня от ненужной беседы с вами, господин Брике.

Мальчишка хитро прищурился.

– А вы давно из Вест-Индии, мадам?

И тут я все поняла. Да этот мальчишка, всем своим видом похожий на обитателя Двора чудес,[13] оказывается, разговаривает со мной вовсе не из преступных побуждений!

– Ты… ты пришел от Паулино, да?

– Да, если только вы говорите о таком черном-черном, как головешка, господине, страшно похожем на мавра.

– Паулино черный, но совсем не как головешка. Где он сейчас?

– Он-то? С ним дело скверно, мадам. Он прячется сейчас на чердаке дома, что на углу улицы Мовез-Пароль, рядом с кабачком папаши Крюшона…

– Погоди, – сказала я. – Какой еще папаша Крюшон? Паулино должен был быть здесь еще четверть часа назад. Почему он не пришел?

Брике пожал плечами.

– Похоже, он скрывается от фараонов.

– От полиции? Но его не должны искать.

– Стало быть, ищут, раз скрывается.

Эта логика показалась мне железной. С отцом я давно не виделась и не знала, преследует он Паулино или отказался от таких намерений. В любом случае я обязана помочь мулату.

Я протянула мальчишке золотую монету.

– Возьми. Это тебе за то, что ты передашь Паулино. Плутовские глаза мальчишки округлились.

– Ого! Двойной луидор? Да на такие деньги я могу жить два месяца!

Я взглянула на него с подозрением.

– Да вы не сомневайтесь, мадам, я все сделаю!

– Мне больше нечего делать, кроме как довериться тебе. Достав карандаш, я написала на клочке бумаги:

«Если вам действительно необходимо скрываться, поезжайте по адресу, который укажет вам посыльный. Деньги у вас есть. О необходимых указаниях я позабочусь. Через два месяца можете возвращаться в Париж без всяких опасений. Я буду рада видеть вас своим управляющим».

– А остальное я писать не буду, ты должен запомнить, – сказала я. – Бретань, замок Сент-Элуа близ Канкарно. Ты что-нибудь понял?

– Еще бы.

– Ну-ка, повтори.

– Бретань, замок Сент-Элуа близ Канкарно. Да чего тут повторять, и ребенок бы понял!

– Скажи Паулино, что его будут там ждать и что там он будет в безопасности… Скажи, что я вышла замуж и этот замок стал теперь моей собственностью… ты все запомнил?

По изумленно вытаращенным черным глазищам Брике я почувствовала, что произвела на него необыкновенное впечатление: он и мысли не допускал, что разговаривает с особой, которой принадлежат целые замки.

– Хорошо… я все передам, ваше сиятельство.

От прежнего обращения «мадам» он отказался. Улыбнувшись, я хотела дать ему еще денег, но не успела: Брике уже перепрыгнул через ограду, нырнул в кусты и скрылся за углом.

Танцы утомили меня, и граф де Водрейль любезно взялся проводить меня в салон. Я приняла его предложение. Проходя мимо большого золоченого зеркала, я не преминула вновь полюбоваться своим новым платьем, сшитым к балу у принцессы де Роган и уже завоевавшим множество комплиментов. Над платьем трудилась сама Роза Бертен и сотворила это маленькое чудо из роскошного сиреневого бархата со сверкающей диасперовой нитью, отделав его бесчисленными белыми вогезскими кружевами и муаровыми лентами, сплошь затканными золотом. Низкий вырез был заколот тяжелой сапфировой брошью – яркой, как сгусток морской синевы. Причесывал к сегодняшнему приему меня Леонар: волосы пышно подобраны на затылок и в золотистые пряди вплетены нити голубоватого жемчуга, один вьющийся локон спускается на грудь с чарующей изящной небрежностью… По счастью, Соланж де Бельер, самой красивой дамы Франции, на бале не было, а принцесса Монако, слывшая красавицей, была старше меня на десять лет – словом, нынешним вечером мне нечего было опасаться соперниц.

– Вы оставили мадам де Жаржей, граф – берегитесь! – сказала я смеясь. – И ради кого? Ради меня, своей старой знакомой!

– Ах, мадам, вы мне льстите. Я никогда не тешил себя надеждой назвать вас своей знакомой, и вы это знаете.

– Но и не слишком старались завязать со мной знакомство. На первом месте у вас всегда были кутежи и попойки с графом д'Артуа.

Эти совсем не любезные слова я произнесла с такой очаровательной кокетливой улыбкой, что у графа недостало духу оскорбиться. Граф был не слишком умен и не слишком образован, о его похождениях и долгах ходили скандальные легенды, его чело венчал титул «первого любовника Марии Антуанетты», но, в сущности, он был мне безразличен. Я не любила графиню де Жаржей, его любовницу, и была рада досадить ей. Ради такого удовольствия я дала от ворот поворот герцогу де Куаньи и шевалье де Монлозье. Сколько их было сегодня, охотников назвать меня своей любовницей… Я чувствовала себя свободной и совершенно не вспоминала о своем замужестве.

– Где ваша жена, граф?

– В Бель-Этуаль. Она снова беременна.

– Святая пятница! Это в который же раз?

– В четвертый.

– За четыре года замужества!

Я мысленно поблагодарила пресвятую деву за то, что мне такая возможность не грозит. Эмманюэль никогда не сможет иметь детей, это я точно знала от Лассона. Перспектива повторить судьбу Терезы де Ла Фош, вышедшей замуж за этого повесу Водрейля, меня вовсе не прельщала. За четыре года замужества она всего семь месяцев была в Версале, тем временем как ее муж, отослав ее рожать в провинцию, развлекается со своими любовницами!

Мы прошли мимо Марии Антуанетты, и я сделала глубокий реверанс, выражая королеве свое почтение. Она отвечала мне довольно невнимательно, и я сочла это за недобрый знак. Из моей памяти еще не испарился тот случай с графом д'Артуа, когда я обожгла его кофе. Пока что никаких репрессий не последовало, но как знать – ведь я подняла руку на принца крови!

– Где ваш муж, принцесса? – спросила королева.

– Честное слово, не знаю, ваше величество. Наверняка где-то поблизости – на этот вечер мы приехали вместе.

Я лгала королеве очень спокойно и невозмутимо: Эмманюэль уже который день был в провинции…

Мария Антуанетта сделала знак, что отпускает меня, и граф провел меня к игорному столу. Хозяйка бала, тощая исплаканная принцесса де Роган, прижимая к груди свою любимую собачку, любезно протянула мне хрустальный бокал с черным мускатом – он благоухал запахами полевой ромашки. Я сделала три глотка и присоединилась к играющим. Играли в брелан, и барону де Ратиньи сегодня явно везло. Кроме него за зеленым столом находился кардинал де Роган, известный больше своими авантюрами, чем благочестием, Жюль де Полиньяк со своим молодым сыном, маркиза де Ла Луэтт и тетка короля ее высочества Виктория Луиза.

Мне сегодня везло, хотя я никогда не могла похвастать особым умением играть в карты. Поставив двадцать луидоров, я выиграла целых сто пятьдесят, составив конкуренцию самому барону де Ратиньи. Козыри сами шли мне в руки – у меня постоянно складывался карре брелан,[14] и я выигрывала.

– Вам сегодня невероятно везет, – заметил кардинал, проигравшись.

– Еще бы! – сказала принцесса Виктория Луиза. – Видит Бог, счастье всегда покровительствует счастливым, – а ведь вы, мадам, счастливы, получив такого мужа.

У меня так и вертелось на языке замечание о том, что эту принцессу крови еще ее отец, покойный Людовик XV, называл пустомелей, но я вовремя сдержалась. В конце концов, ее высочество не виновата в том, что глупа.

Офицер в форме капитана лейб-гвардии подошел ко мне и, наклонившись, тихо спросил, произнося слова с явным немецким акцентом:

– Тысяча исфинений, сутарыня: мне поручено уснать, не исфестно ли фам, где находится фаш муш?

Это вторичное упоминание о моем муже, теперь уже из уст капитана лейб-гвардии, заставило меня насторожиться. Какое им дело до бедняги Эмманюэля?

– Понятия не имею, – отвечала я резко. – Ради Бога, оставьте меня в покое хотя бы на сегодняшний вечер!

Интерес к игре у меня пропал. Я собрала выигрыш в изящный вышитый кошелек и вышла в музыкальный салон. Там пела что-то из оперы «Вечер на бульварах» Фавара знаменитая певица мадемуазель Арну. Вообще-то доступ ко двору для нее был закрыт, но здесь, в так называемом обществе без предрассудков, принимали кого угодно – от актрисы до доктора магнетизма Месмера и шарлатана Калиостро, необычайно модных два-три года назад. Считалось, что такая «изюминка» придает прелесть всему вечеру.

Когда Арну закончила петь, выступил какой-то клавесинист. Нежные серебристые переливы мелодий Перголезе, Кампра и Детуша немного меня успокоили. Я забыла о том любопытстве, которое все почему-то проявляли к Эмманюэлю, и взглянула на графа де Водрейля поласковее. Он просто расцвел и стал до того смел, что принялся нашептывать мне на ухо эротические стихи Дюра и Лафара.

– Перестаньте, сударь! – сказала я. – Вы стали невыносимо дерзки.

– Мадам, разве есть на свете хоть что-то, что удивило бы Версаль своей дерзостью? Все непристойное и скабрезное здесь, в этих стенах, уже сказано и сделано. Может быть, вы не любите литературу?

– Мои литературные вкусы немного отличны от ваших… Признаться, я предпочитаю «Киллеринского настоятеля» аббата Прево.[15]

– Фи, это же сочинение для монастырских воспитанниц!

– А ваши стихи придутся по вкусу разве что Розали Дюте![16]

– Что же тут плохого? Эта танцовщица, по-моему, великолепная женщина, и ничуть не уступит нашим версальским жеманницам!

– Надеюсь, вы не оскорбите меня сравнением с этой особой? – спросила я высокомерно, с ясно ощутимым холодком в голосе.

Граф понял свою ошибку и рассыпался в извинениях.

– Я сегодня так сражен вами, что говорю невпопад. Если хотите, я почитаю вам «Ночи» Юнга – эта меланхолическая поэма вас устроит? Кроме того, это последнее, что я знаю наизусть.

– Читайте, я слушаю вас…

На самом деле я слушала графа невнимательно. Во-первых, я плохо понимала английский, во-вторых, поэзия в данный момент была мне мало интересна. Я занималась наблюдением за мужчинами, присутствующими в салоне принцессы де Роган. Мне было ясно, что я могла бы заполучить для себя почти любого из них. Но ни один из них не интересовал меня так сильно, чтобы я помыслила хоть о каком-то чувстве, пусть даже чисто физическом. Спокойствие моего тела удивляло меня саму. Казалось бы, после той школы, что я прошла с графом д'Артуа, я развратилась до невозможности. Но теперь, возвратившись из Вест-Индии, я вдруг снова чувствовала себя робкой, неуверенной и неумелой, как та далекая невинная девушка, готовая открыться навстречу любви и призывающая ее. Теперь в моей душе было много черного и жгучего, но я не чувствовала себя женщиной опытной, зрелой и всему наученной.

Жюль де Полиньяк? Ему уже за сорок, и он кажется слишком грубым. Внешность лысеющего кардинала де Рогана, известного сластолюбца, ничуть меня не привлекала, да и как помыслить о любви с духовным лицом? Герцог дю Трамбле красив, но нельзя не заметить, что он чуточку ниже меня ростом. Куаньи слишком стар, Монлозье слишком худ. Лозен слишком развратен, д'Эпине слишком болтлив, а все они – да, все вместе взятые – скучны до невозможности. Я заранее знала, что они скажут, как поведут себя. Все было известно наперед, и мне было скучно от этого. Вряд ли кто-то из подобных аристократов способен доставить мне хотя бы физическое наслаждение; о душевном удовлетворении и речи быть не может…

Я снова посмотрела на графа де Водрейля. Вид у него был совсем недурен, и к тому же его имя окружают сплетни и легенды. Пожалуй, он самый интересный среди версальских кавалеров. Я едва сдержала улыбку, вспомнив одну из историй, ходивших о нем. Мария Антуанетта, выданная замуж прелестной пятнадцатилетней девушкой, из-за физического недостатка у Людовика XVI до двадцати двух лет оставалась девственницей, а король все не решался на операцию. Именно тогда она близко подружилась с Водрейлем. Говорят, он был так пылок и настойчив, что невинность королевы подверглась серьезной опасности – такой серьезной, что испуганная Мария Антуанетта сама решила удалить графа со двора, а потом, огорченная своим поступком, доверительно призналась принцессе де Ламбаль: «Видит Бог, моя дорогая, если в течение двух недель государь не отважится на операцию, я уступлю ухаживаниям этого дерзкого Водрейля». Девственность королевы все-таки досталась королю, но это не помешало Марии Антуанетте вскорости стать любовницей графа.

– О чем вы задумались, мадам? Поэзия Юнга уже закончена.

– Ах, она оказалась так скучна, что закончилась явно слишком поздно!

Ради благодарности я протянула графу руку и позволила прижаться к ней губами – чуть дольше, чем следовало, и не совсем в том месте, как того требовали приличия. Граф явно собирался сказать мне что-то насчет будущего свидания, но не успел: в салон вошел герцог Энгиенский – шестнадцатилетний юноша, смазливый принц крови со смуглым лицом и пробивающимся на подбородке пушком. Герцог был внуком принца крови Конде и одним из самых юных членов королевской династии. Он был в компании Луи Филиппа, герцога Шартрского, сына герцога Орлеанского и также принца королевской крови.

Юный герцог Энгиенский уставился на меня с нескрываемым восхищением – можно было подумать, он видит меня впервые. Впрочем, раньше он был мальчишкой и не обращал на меня внимания… ну, а сейчас явно возмужал.

– Вот уж не ожидала, что вы так вырастете, ваше высочество! – воскликнула я, улыбаясь и делая легкий реверанс.

– Спасибо, кузина, – произнес он, заливаясь румянцем. – Я всегда знал, что вы самая любезная… и самая красивая дама при дворе.

Он поцеловал мне руку и назвал кузиной – словом, я могла быть уверена, что благоволение этого принца крови, когда он вырастет, мне обеспечено. Луи Филипп последовал примеру своего приятеля и тоже покраснел, когда я сказала, что он стал необыкновенно мил. Могла ли я в эту минуту догадываться, что говорю с будущим королем Франции, которому суждено также стать и последним?

– Мы слышали, у вас много талантов, кузина, – сказал герцог Энгиенский, – и один из них – пение.

– И что же дальше, принц?

– О, мы хотели… словом, мы пришли сюда с единственным желанием попросить вас спеть. Однажды я встретил вас у королевы и слышал, как вы поете в компании герцога де Куаньи. Это было так восхитительно, кузина.

Он смотрел на меня так умоляюще, что я рассмеялась.

– Ваше высочество, в этих стенах только что пела знаменитая Арну. Не кажется ли вам, что после этого я покажусь слишком неумелой?

– Вы? Вы покажетесь неумелой? Кузина! Да вы же всегда так ослепительны, а сейчас… сейчас в особенности.

Я подошла к клавесину, пригласив с собой маркизу де Ла Луэтт – она любезно согласилась составить мне компанию.

Посоветовавшись, мы выбрали одну из старинных фривольных песенок, которые непременно шокировали бы короля, если б он тут был, и спели ее с игривым лукавством:

Я никогда не воображала, что так уж хорошо пою, но, едва мы закончили, герцог Энгиенский бросился ко мне и с жаром покрыл поцелуями мои руки. Я прекрасно видела, что он подошел ко мне слишком близко и явно заглядывает за корсаж, поэтому мягко отстранила юношу и, чтобы смягчить это действие, вынула из вазы влажную алую розу и протянула ее принцу:

– Это вам будет воспоминание о том светло-алом шиповнике, о котором мы с маркизой пели.

– Вы… вы были божественны, принцесса! Разве я мог надеяться на такое счастье?

Я прекрасно видела по его глазам, что надеется он и на счастье гораздо большее, но только улыбалась, ничего не отвечая. Граф де Водрейль от того, что юный принц ухаживает за мной, был в бешенстве. Маркиза де ла Луэтт, наклонившись к моему уху, прошептала тихо-тихо, чтобы никто не услышал:

– Кажется, душенька, вы решили повторить роль Изабеллы де Шатенуа в отношении принца Луи Филиппа и просветить нашего милого девственника герцога Энгиенского?

Я так же спокойно улыбалась, не обратив внимания на эту едкую остроту и позволяя принцу жарко сжимать мою руку в своей. Я не преувеличивала меры его восхищения мной: в его возрасте думают только об одном и каждую женщину, кажущуюся доступной, считают необыкновенной красавицей. Я сегодня вела себя так мило, что принц действительно мог сделать вывод о моей доступности. Во всяком случае, он кажется мне куда более обаятельным и чистосердечным, чем все эти опытные развращенные аристократы. В нем, по крайнем мере, есть надежда на свежесть чувства.

Я ждала, пока он наберется смелости, и наконец дождалась.

– Ах, мадам, – сказал юноша, краснея, – не откажете ли вы мне в прогулке по парку? Там церемониймейстер устроит фейерверк и взрывы петард, а это зрелище лучше наблюдать не из окон и балконов, а из парка.

Сегодня был праздник Вознесения Господня, и фейерверк действительно ожидался. Желая досадить дамам, уж слишком недовольным моим сегодняшним успехом, я вложила свою руку в руку принца крови, сказав при этом громко, чтобы все слышали:

– Ваше предложение, принц, просто замечательно. Разумеется, я принимаю его.

Мы вышли из правого крыла дворца и, побродив по аллеям, направились к бульвару Королевы. Юный герцог едва сдерживал волнение и говорил так искренне, что это меня тронуло.

– Я очень несчастен, мадам, и все потому, что так мало видел любви и искренности. Я принц крови, мой дед – принц Конде, отец – герцог Бурбонский, меня зовут «ваше высочество», и все полагают, что этого достаточно для счастья. Нет, кузина. Вы, наверное, чувствуете то же самое, что и я.

– Поэтому вы и уделили мне так много внимания?

– Да… Другие дамы насмешливы и развратны, а в ваших глазах то же, что и у меня. Вы чем-то озабочены, я вижу это. Но ведь те красивые мужчины, что окружают вас, этого не замечают. Они видят в вас только прелестную черноглазую блондинку, изящную и элегантную, хотя, надо сказать, вы так хороши, что немудрено потерять голову. Даже кузен д'Артуа – и тот влюблен в вас.

– Это заблуждение, друг мой.

– Может быть… Но я-то, я! Я вижу, что вы одна смотрите на меня так, как того мне хочется. Все аристократки почему-то считают меня девственником, а я, между прочим, никакой не девственник. У меня уже есть опыт, – добавил он с наивной гордостью.

Я едва не рассмеялась. Ну разве можно поверить, что этот мальчик младше меня всего на два года? Он говорит со мной как с матерью…

Вечер был теплый, душный, совсем по-майски благоухали свежие душистые травы. Воздух был пропитан росой и запахом жимолости. Вдалеке мерцали огни дворца, томно поблескивала гладь водных партеров и тихо шумели водопады фонтанов, смешиваясь с треском цикад. Тускло сияли светлячки. Мы повернули к бассейну Нептуна, полускрытому стеной высоких буков и мраморными статуями, смутно белеющими в темноте.

Я положила руки принцу на плечи, ласково погладила щеку. Он был выше меня, и его руки, несмело обвившиеся вокруг моей талии, оказались неожиданно сильными. «Он же военный», – мелькнула у меня несвоевременная мысль… Герцог Энгиенский был такой юный, такой чистый, что я невольно ощутила нежность. Что станут говорить обо мне при дворе? Наверное, скажут, что принцесса д'Энен, едва выйдя замуж, принялась прокладывать себе дорогу в будущее, соблазняя молодых членов династии Бурбонов. Пусть болтают что вздумается! Я-то знаю, что это не так.

– Ну, – прошептала я ласково.

Юноша наклонился ко мне, и наши губы встретились. Его поцелуй был не так уж умел, но настолько страстен и нежен, что это меня тронуло. Мои губы приоткрылись, дрогнули, отвечая, и поцелуй стал так глубок, что у меня закружилась голова. Мы принялись целоваться со все возрастающей страстью, но даже теперь поцелуй не терял известной доли целомудрия. Со мной такое было впервые.

Склонив голову ему на грудь, я переводила дыхание, чувствуя, как он целует мои волосы. Мне было немного стыдно. Зачем я вношу смятение в душу этого мальчика, между тем как моя душа остается незатронутой? Не играю ли я в этом случае роль Мессалины?

– Вы испортите мне прическу, – прошептала я, поднимая голову.

Принц несмело, даже робко прикоснулся к моей груди, волновавшейся под сиреневым бархатом. Я снова подставила ему губы… Вокруг неистовствовал май, душистые запахи дурманили голову, обволакивали сознание. Возможно, я была уже готова уступить этой юной страсти, была готова немного потерять голову…

Под чьими-то шагами потрескивал гравий аллеи. Я отпрянула от принца, поспешно приводя в порядок платье. Незнакомец любезно остановился в темноте, выжидая, пока пройдет наше замешательство, а потом подошел ближе.

– Принцесса д'Энен, вы здесь?

– Да.

– Вас немедленно просит к себе принц Конде.

Мы переглянулись. Посыльный, сказав то, что было ему приказано, удалялся по аллее к дворцу.

– Вас вызывает мой дед, кузина?

– Вы же сами слышали. – Тревоги с новой силой проснулись во мне. Уж не была ли я слишком беспечна?

– Кузина, вы пойдете?

– Друг мой, неужели вы думаете, что я могу противиться приказу принца Конде? Для этого я не такая большая персона.

Подобрав юбки, я почти бегом направилась к Версалю. Принц, сознавая, что мы не должны возвращаться во дворец одновременно, остался у бассейна Нептуна.

Я остановилась посреди зеркальной галереи, приводя себя в порядок и поправляя волосы: правда, мне было ясно, что чудесное творение Леонара нарушено. Тут-то меня и настиг граф де Водрейль.

– Этот сопляк, герцог Энгиенский, явно ищет со мной ссоры!

– О Боже, граф, – отвечала я, – вы явно переоцениваете себя в глазах герцога, и потом – разве слово «сопляк» допустимо по отношению к его высочеству?

– Но он нарушил все наши планы!

– Что-то я не помню, чтобы наши планы совпадали, граф. Моя холодность поразила Водрейля.

– Вот как? Значит, вы… вы…

– Ах, перестаньте! – взмолилась я. – Только ссоры мне и не хватало. Чего вы хотите?

– Проклятье! Конечно, свидания!

Мне не хотелось ссориться с графом, и я не стала возражать.

– Я заеду к вам завтра на ужин, – прошептал Водрейль. – Вы согласны?

Желая покончить с этим и разом избавиться от Водрейля, я поспешно кивнула. На ходу протянув ему руку для поцелуя, я почти побежала по лестнице, к апартаментам принца крови Конде.

Принц Луи Жозеф Конде принадлежал к боковой ветви династии Бурбонов, а если говорить более широко – даже Капетингов. Ему было пятьдесят четыре года, и он имел в королевстве большое влияние. Достаточно было сказать, что принц Конде является главнокомандующим войсками Франции. Именно он отправил когда-то моего жениха герцога де Кабри на остров Сан-Доминго.

И все же с Конде я была почти незнакома. Он никогда не удостаивал меня разговором, а принцесса Монако, его любовница, рассказывала, что в жизни он невыносим и склочен. Словом, перспектива разговора с ним отнюдь не настраивала меня на оптимистичный лад…

– Монсеньор, извините меня, – сказала я, входя в кабинет принца и приседая в реверансе, – я в отчаянии, что посмела отнять у вас так много времени.

Я едва не запнулась на полуслове: в кабинете принца находились, кроме него, Мария Антуанетта и граф д'Артуа с пластырем на щеке от ожога. «Ну, все, – подумала я, – сейчас мне будет очень, очень скверно».

– Послушайте, дорогая моя, где находится ваш супруг? – бесцеремонно, даже не здороваясь, обратился ко мне принц Конде. – Его невозможно найти ни в Версале, ни в Париже.

Я ожидала такого вопроса. Но поскольку раньше уже солгала королеве, теперь не могла ответить как-то иначе. Кроме того, кому может быть интересно то, что Эмманюэль на маленькой вилле в Нормандии подвергся операции и вернется в Париж только завтра к обеду.

– Боюсь, что вы плохо искали, ваше высочество, – сказала я. – Мой муж никуда не выезжал из Парижа и все вечера проводит со мной.

– Неужели? А уж не лжете ли вы, моя дорогая?

– Кузен! – одернула принца королева. – Сюзанна – моя новая статс-дама, и я просила бы обращаться с ней повежливее.

Я стояла, кипя от злости. Ах, если бы эта долговязая жердь не была принцем крови!

– Нет, мадам, не надо меня защищать, – заявила я. – Его высочество, по-видимому, не имеет понятия о том, что такое аристократическая вежливость.

– Мадам, – высокомерно произнес принц, – я назначил вашего мужа комендантом крепости Жу в Альпах: он должен выехать туда завтра вечером, если только хочет сохранить мое благоволение.

Я растерялась. Нет, этого я никак не ожидала… Какая-то крепость Жу, какие-то Альпы – что все это значит? Ссылка? Ссылка в провинцию, в непроходимые горы? Опала? Но за что?

– Я искренне сожалею, дорогая моя, что вы вынуждены лишиться своего супруга, – сказала королева виновато. – Но граф д'Артуа уверил меня и принца, что так будет лучше. Знаете, с тех пор как вы вышли замуж, вы стали меньше уделять мне внимания, и я подумала, если ваш муж уедет, вы исправитесь.

– Вас уверил граф д'Артуа? – переспросила я в ужасе.

– Ах, нет! – спохватилась королева. – Я сама так решила.

«Вот оно, самое существенное! – подумала я. – Потеря Эмманюэля мне не страшна. Но в том, что меня оставляют в Париже, и заключается причина этой неожиданной ссылки».

– Послушайте, ваше высочество, – сказала я, обращаясь к принцу Конде, – мой супруг сам просил вас отправить его в крепость Жу?

– Нет, сударыня, он и не заикался об этом… Что за вздор, кому придет в голову мысль просить о назначении в провинцию!

– Так за что же свалилась на нас эта немилость?

– Какая немилость, мадам? Это временно, только временно. Вы меня понимаете? Просто я не нашел никого более подходящего, чем ваш муж.

– Ну да, из восьми тысяч офицеров только принц д'Энен оказался приемлемой кандидатурой!

Я была уверена, что это граф д'Артуа подстроил отправку моего мужа в провинцию, чтобы избавиться от мук ревности и иметь возможность беспрепятственно приставать ко мне. Конде – друг д'Артуа, он по его просьбе сделает что угодно. А чтобы не разжалобилась королева, этот негодяй уверил ее, что муж отвлекает меня от обязанностей статс-дамы!

– Сюзанна, дитя мое, не огорчайтесь, – жалобно сказала Мария Антуанетта. – Ведь ничего ужасного не произошло.

Я метнула на нее испытующий взгляд. Да, поистине только она чувствует себя неловко от того, что делает.

– Мадам, – сказала я громко, – мне не остается ничего другого, кроме как передать мужу приказания принца Конде… Я сделаю это. И завтра приступлю к своим обязанностям статс-дамы.

– Вы так холодны, Сюзанна, – заметила королева. – Но вы-то, вы остаетесь в Париже!

– Бедняжка безумно влюблена в мужа, – насмешливо протянул граф д'Артуа. – Боже, как трогательно!

– Принц, уверяю вас, от излишней чувствительности, которой вы страдаете, прекрасно помогает чашка свежего обжигающего кофе, – заявила я.

– Что вы хотите этим сказать?

– О, только то, что сказала. Мадам, – обратилась я к королеве, – позвольте мне удалиться.

– Пожалуйста, милочка. И поскорее придите в себя. У вас ужасно скучный вид.

В голосе Марии Антуанетты уже звучало раздражение. По ее мнению, я должна была танцевать от полученного известия.

Я вышла из кабинета принца в прохладную галерею, освещенную яркими мерцающими вспышками далекого фейерверка. Жанно неизвестно когда вернется ко мне. Муж уезжает в Альпы. Кто же останется со мной? Граф д'Артуа?

Мне было невыносимо сознавать, что ему так легко удалась эта интрига. Он одурачил меня, и это меня уязвляло. Что ж, он имеет теперь все основания посмеяться… Теперь у него будет совершенно свободное поле деятельности, а я лишусь единственного оружия – его ревности.

И тут у меня в голове мелькнула мысль, что я совершила ошибку.

Действительно, зачем мне добровольно сдаваться, идти на попятную и подставлять себя под удары обольщения графа д'Артуа? Лишь бы внешне сохранить гордость и хладнокровие?

Да он будет в тысячу раз унижен, если я изменю свое намерение и спутаю его карты!

Я стремительно обернулась, рывком распахнула дверь кабинета.

– Мадам! – воскликнула я, приседая в реверансе. – Мадам, я передумала.

– Что такое, сударыня?

– Пользуясь законным правом пребывать вместе с супругом, я ставлю вас в известность, ваше величество, что покину Париж вместе с мужем и поеду в форт Жу. Я вынуждена на время отказаться от должности статс-дамы вашего величества. Долг повелевает мне сопровождать супруга.

Если бы в тот миг кто-нибудь вошел в кабинет, он непременно изумился бы при виде лица графа д'Артуа.