Васюган-река удачи

Нарымское сено

С обеда — нудный холодный дождь. Из мутной пелены выныривают вертолеты, садятся на аэродромный «плитняк». Мы пристально всматриваемся в черные номера на фюзеляжах: ждем свой борт. Он где-то застрял между небом и землей или отсиживается на бревенчатом пятачке, дожидаясь ясного неба, чтобы поплыть по нему в пашу сторону, к Пионерному.

У нас в машине баллон пропана, мешки с солью, бачок солидола, пачки электродов, листовой металл, бочка дизельного масла. Все это ожидает кормозаготовительный отряд, составленный из нефтяников. Он далеко, в пойме Оби.

Для подкрепления сил сводного отряда по заготовке сена летят электрик Саша Андреев и сварщик Галиахмет Гафуров. Галиахмета мы называем Витей. Откликается, словно это его родное имя. Надо ли добавлять, что он смуглолиц, черноволос, кучеряв? Четвертым пассажиром с нами лайка Дружок, шестимесячный пес, начинающий привыкать к небесным путешествиям. Электрик Саша — заядлый охотник и рыбак. Смастерил из дюралюминия лодчонку, прихватил с отрядным грузом.

Ветер треплет тучи за серые загривки. Они покорны и понуры.

Узнаем: наш вертолет неисправный. Ожидаем другой. Ревниво следим за двумя последними цифрами номерного знака. В пасмурную погоду зажжены и часто мигают на вертолетных хвостах красные огоньки. Всматриваюсь в импульсную работу лампочек, мысленно читаю: не ваш борт, не ваш борт. Верно. В этот день мы так и не дождались своего вертолета.

Гафуров внешне спокоен. Не зря за старшего в нашей небольшой группе. Возможно, в его душе творится сумятица, но по лицу это не прочесть.

Назавтра будем делать подвеску, чтобы не мучиться с загрузкой и выгрузкой. Сложим наш груз в сваренную из труб вместительную корзину. Когда она повиснет под вертолетным брюхом на четырех расчалках крепчайших тросов, то будет походить на гондолу аэростата.

Пришел новый день. Мы без привязи привязаны к аэродрому. Отлучишься на минуту — и МИ-8 может мелькнуть хвостом. Пилоты ждать не любят. Авиация прессует свое летное время.

Вот он — наш! Молодого пилота, повернувшего к нам узкое, безусое лицо, мы принимаем за бога. Бог взглянул на нашу подвеску, увидел краснотелый баллон пропана, бочку дизельного масла, солидол. Это соседство показалось ему подозрительным и опасным. Напрасно втолковывали ему: не пропан — кислород боится масла, взрывоопасен. Никакие уговоры не помогли. Вертолетная дверца захлопнулась. Птица отпорхнула в сторону.

Мне припомнилась известная загадка о волке, козе и капусте, которых без ущерба друг для друга надо перевезти на другой берег реки. За волка мы приняли злосчастный баллон, упрятали его под мешки с солью. Бачок с солидолом придавили листовым металлом.

Другой вертолет клюнул на нашу уловку. И вот мы в воздухе. Стальная вертолетная упряжь натянута до предела. Соединенный со специальным замком-приспособлением трос ныряет в квадратный люк. Глядим в него и видим корзину-гондолу, застропленную с четырех концов. Ее качает, раскручивает. От подбрюшного груза машина дрожит. Каждый бешеный поворот винтов приближает нас к обским лугам.

Непривычно смотреть под прямым углом на макушки пролетающих внизу деревьев. Откованные пики елей словно вонзаются в тяжелую подвеску. Крупноголовые сосны и кедры бодают ее. Им помогают ветры — живой природный и искусственный, рожденный скоростью винтокрылой машины и бесприютностью трубчатой корзины. Толстые листы металла мощными струями воздуха подняло, поставило на ребро. Притискивает то к одной стенке корзины, то к другой. Один лист вышвырнуло из вращающейся люльки. Он бабочкой запорхал над зеленью куполов. Не сносить головы сосне или кедру, если эта бабочка случайно опустится на них. Хорошо, что под нами безлюдные пространства хвойных грядин, зажатых тисками хлюпких болот…

Еще в апреле деловой предусмотрительный начальник васюганских нефтяников Фанис Идрисович Бадиков издал приказ о создании бригады по ремонту сельскохозяйственной техники. Подшефный совхоз «Дружный» передал в аренду тракторы и навесные агрегаты. Их требовалось отремонтировать, произвести регулировку. Первой в приказе числилась фамилия Козлова, начальника прокатно-ремонтного цеха эксплуатационного оборудования. На Владимира Ефимовича возлагалась главная задача — с небольшой ремонтной бригадой оживить к началу сенокосной страды всю отведенную технику.

Оживить, влить в нее силу для трудной работы на лугах.

С Козловым мы ровесники — родились за три года до начала войны. Его родина — деревня Большая Речка в Новосибирской области. Моя родина — Нарым. Есть у меня в родове тоже Большая Речка — Обь. Она помогала взрослеть, набираться терпения и житейского ума-разума.

Владимир Ефимович работал слесарем-лекальщиком. Знаток механосборочных операций. Слесарное дело и по сей день осталось любимым делом его жизни. Однако из-за несчастного случая пришлось отойти от него. Отняли этому жизнелюбивому человеку левую руку. Но судьбе не удалось отнять, поколебать его волю, ослабить характер. Выход из трудного положения был найден такой: Владимир Ефимович закончил Томский автодорожный техникум, остался в родном цехе рядышком с металлом, станками, главное — с людьми, производящими ремонт нефтепромыслового оборудования. Не очень-то его прельщает должность начальника цеха: он успел попять, оцепить великую ценность и значимость рабочего человека. Его «металлический стаж» большой, почти три десятка лет. Внедрил на производстве много дельных рационализаторских предложений. Я радовался предстоящей встрече с Козловым на сенокосных угодьях.

Полуденное солнце обжилось в высоких голубых хоромах. Велик и красочен мир земли, утопающей в его щедрых лучах. Потянулись припойменные равнины. Не поймешь: кустарниковые островки забредают в воду или выбредают из нее. Поражает причудливость серебристых завитков проток и речек, обилие больших и маленьких озер.

Узорчатое полотно убегает к светло-зеленой дымке горизонта и где-то там сшивается с новым затейливым кружевом.

Гигантскими рептилиями выползают из вод травянистые гривы. Ярко-изумрудные спины взблескивают под напором лучей, словно пошевеливаются, скатывая с себя остатки влаги.

Обские воды нынче вновь обошли, обхитрили огромные пространства вокруг своего излюбленного ложа. Они подмяли под себя грядины кустарников, обременили тяжестью луга, растворили в мутной пучине озера. Матерая река давно откатилась к своим границам, оставив в спешке и забывчивости множество потопленных низин: близлежащие луга возле них, как невыжатые мочалки. С косой еще можно пройтись по травам, выстричь прокосы. С техникой лучше не соваться.

Но не везде такая картина. Кое-где сухие гривы в шлемах стогов. У нарымчан так: воду брани, да не упускай дни. Прозвенит бубенчиком короткое северное лето, не ухватишь его, не попросишь: повремени, не успел корма заготовить.

Нынче васюганские нефтяники пошли «в отдел» от подшефного совхоза. Выделили им далеко не золотое местечко — луга вблизи протоки Муч. Совхоз «Дружный» их не выкашивал несколько лет, отчего они потеряли свою продуктивность, местами, как бородавками, покрылись кочкарником. На луга по закрайкам стали наползать кустарники. Вот тебе и Муч! Будет мучение с сенокосом, ведь надо поставить в стога ни много ни мало — шестьсот тонн сена. План, как приказ. Кругленькая цифра многим ввинчивалась в голову, заставляла проявлять расторопность, предпринимать решительные действия.

…Притерпелся к вертолетному шуму. Сосредотачиваю внимание на диковинном живом холсте земли. Каждый год воссоздает природа эту великую картину, обновляет ее. Сколько затрачено мастерства и красок! Прогибы нежно-зеленых ложбин. Скопище кудрявоголового ракитника. Охряно-коричневые разводья на заболачиваемых низинах. И повсюду нерасшифрованные иероглифы безымянных речек, невесть откуда появившихся ручьев и проток. Земля кажется накрепко зашнурованной этими стальными жгутами, надежно опечатана личными печатями озер. Но давно уже эта нарымская земля — не тайна за семью печатями.

Гафуров дремлет. Саша возится с Дружком: поглаживает нежно кобелька по голове. Терпи, Дружок! Твой собрат в космосе побывал, а ты летишь всего лишь на километровой высоте.

Вот и отрядный стаи показался: рядок аккуратно расставленных вагончиков, похожих на длинные бочки, бревенчатая изба в стороне, другие постройки, соединенные между собой тротуарами. За волейбольной площадкой тракторы, навесные агрегаты. С одной стороны огромный луг упирается в полосу берегового кустарника возле широкой протоки. С другой его поджимают озера.

Воздушный извозчик осторожно опускает подвеску на обозначенной флажками площадке. Приземляется сам. Мы выпрыгиваем вслед за Дружком. Саша не забывает прихватить самодельную лодчонку.

Первый, кому я пожал руку на луговом станс, был Станислав Владимирович Кузнецов, секретарь объединенного парткома васюганских предприятий. Он отлетал с этой машиной. Мы успели переброситься двумя-тремя фразами.

С Кузнецовым познакомился год назад. Меня всегда поражал прямой доверительный взгляд его до удивления голубых глаз. Они были под цвет весеннего, пронизанного солнцем неба и не внушали ни малейшего опасения, что их обладатель может когда-нибудь сфальшивить, поступить не по совести. Его отец три десятилетия работал электриком на буровых. Сын по эстафете перенял эту специальность. Только по дороге знаний ему удалось вырваться вперед: закончил Томский политехнический институт. Был командиром стройотряда. В молодом еще Стрежевом прокладывал лежневки, занимался бетонными работами. Монтировал первую буровую на Оленьем месторождении. Однажды вышел из строя мотор весом около четырех тони. Раньше его заменяли, теряя уйму времени и сил. Теперь решили сами запаять обмотку, заизолировать. Включили. Сколько же было радости, когда электрическая махина ожила, продолжила исправно служить нефтяникам.

Ставили Станислава Владимировича комиссаром кормозаготовительного отряда. К этому поручению молодой коммунист относился с такой ответственностью, точно от его выполнения зависел исход сражения. Каждая ежегодная битва за корма требовала победы. На малолюдном севере и один на лугах — воин. Когда засыпали от усталости молодые трактористы, подвозившие траву к агрегату по производству витаминно-травяной муки, садился за трактор Кузнецов. Не знала передышки гудящая сушильная машина. В мешки сыпалась и сыпалась пахучая сенная мука. Зачастую спать приходилось по три-четыре часа в сутки. Комиссар, его отрядная гвардия хорошо научились наращивать время суток за счет нового, пришедшего на смену дня.

Создания объединенного парткома потребовала сама жизнь. Нефтяное Васюганье стало важной ключевой позицией, где развернулись большие дела, сошлись горячие интересы многочисленных крупных и мелких организаций. Оркестр большой, несыгранный. Объединенный партийный комитет направлял деятельность всех предприятий в русло главных дел. Их немало. Добыча нефти. Строительство. Быт вахтовиков. Обустройство новых месторождений. Бурение. Прирост фонда скважин. Воспитательная работа. И конечно — участие нефтяников Васюганья в реализации Продовольственной программы.

Вертолет взмыл теперь уже налегке. Долго носились над базой кормозаготовителей сухие травинки.

Приглядываюсь к лицам. Мимо меня, насупясь, прошел длинный, слегка сгорбленный парень. Заглянул в корзину, доставленную из вахтового поселка.

Навстречу мне со скупой улыбкой идет вразвалочку Михаил Петрович Вайнер, главный механик Васюганского нефтегазодобывающего управления. Он и тут за главного — командир отряда. Встречал его раньше на планерках и совещаниях. Легкая смуглота лица. Закругленная валочком шкиперская бородка. Если бы еще торчала изо рта трубка с длинным изогнутым чубуком, то портрет морского бывалого скитальца был бы полностью завершен.

Здороваемся. Видно, что я, гость-чужак, не ко времени в отряде. Вот прилетевшие электрик и сварщик — другое дело. Читаю в глазах отрядного командира: «Досаждают тут разные…» Позже узнаю: здесь побывали уже газетчики, разные комиссии, проверяющие подготовку отряда к сеноуборке. Даже гостила группа немецких специалистов — шеф-монтажная группа из ГДР, следящая за монтажом установки подготовки нефти. Установка, произведенная в ГДР, раскинулась на вместительной площадке рядом с поселком Пионерный. Неоднократно встречался с немецкими инженерами в поселковой гостинице «Юность». Сидя за чаепитием возле сверкающего русского самовара, эти мастера-весельчаки походили на членов одной дружной трудолюбивой семьи.

Устроился в первом — гостевом вагончике. Отрядный завхоз Рамиль Сагдиев — низкорослый, шустрый, жилистый паренек — выдал мне одеяло, марлевый полог от гнуса, постельное белье. В минуты сильной озабоченности и волнения у Рамиля подергиваются мышцы лица. Проживя в отряде неделю, узнал, что завхоз работал чокеровщиком в леспромхозе, его стукало сосной: не делю в правую сторону засматривался. Он весел, бодр, любит построжиться. Обязанности «главного каптенармуса» выполняет ретиво.

На крылечке вагончика сидит раздетый до пояса молодец лет двадцати пяти. Взгляд «заземлен», лицо в глубокой задумчивости. Не хочу нарушать его созерцательного покоя, прохожу мимо. Заговорил сам:

— Надолго к нам?

— Как поживется… кем в отряде вон тот длинный, что спешит по тротуару в штаб?

— Хмурый-то?

— Да.

— Комиссар наш.

— Всегда он такой хмурый?

— Лет тридцать семь, наверно… с рождения… фамилия у него такая. Как сказал один классик: у нас на Руси угрюмого от заспанного не отличишь.

— Литературой увлекаетесь?

— Всем понемногу… Рисую. Стихи пишу…

«Ну, вот и славненько, — подумал я, — свой человек в отряде».

Анатолий Пилипенко — так звали моего нового знакомца — поднялся с крылечка, и я увидел его покрытый крупными шрамами живот.

Нефтяники устроили свой трудовой лагерь великолепно. Большая столовая «Васюганочка» с электропечами на кухне, вместительными холодильниками. В бочкообразных, с любовью отделанных вагончиках не тесно, уютно. Достраивалась баня на берегу протоки. За складами, примыкающими к столовой, дизельная. Отрядный штаб сооружен из крепких сосновых бревен. В нем рация. Маленький городок радиофицирован. В столовой находится центр общественно-политической работы. На длинном столе телевизор, книги, журналы и свежие газеты, доставленные сюда на вертолете, совершающем ежевечерний облет покосов. С размахом устроились нефтяники. Вот если бы еще десятка два стогов стояло на лугах. Но их пока не было. Технику на баржах привезли поздно. Много новой требовалось собрать, отрегулировать, испытать.

Застал я отряд за горячей работой. Неподалеку от озерушки, похожей на большой гнутый пряник, на площадке за стеной густой травы разместились главные тракторные силы — «Беларуси», «Владимирцы», «Казахстанцы», К-700. Ничего собрался табунок — под тысячу лошадиных сил. Стоял новый подборщик-копнитель. Замер в ожидании дела стогометатель. Шла сборка модернизированных широкозахватных граблей. Регулировалась гидравлика. Опробовались роторная и сегментная косилки.

Баржи приходили в адрес отряда по ночам. Почти до утра разгружали технику, брус, доски, горючее. Короткий сон — и за сборку. Прежний луговой стан нефтяников был на речке Паня. Оттуда вертолетом привезли на подвеске банный сруб в разобранном виде. Отдельным рейсом летали за печкой. Сейчас столяры и плотники из строительно-монтажного цеха делали в бане полок, конопатили степы, наводили на стропила крышу.

Отрегулировав сварочный аппарат, Гафуров занялся любимым делом. Сварочных и газорезных работ в отряде много. Успевай менять в руках держатель на резак. На траве голубой длинный баллон с кислородом, красный, пузатенький — с пропаном. Не зря мы его прятали от вертолетчиков.

Из горелки выбивается гудящее синее пламя. Поворотом ребристой головки Гафуров слегка укрощает его: синева уплотняется. Сейчас Галиахмет-Витя будет резать трубчатые ножи для банной печи. Мелка в его руке нет, режет без разметки. Не подводят «пристрелянные» к металлу глаза. Они у него не крупного калибра, но бойкие, выразительные: думаю, не раз били в девчонок без промаха.

Пламя всей температурной мощью ударяется в горбушку трубы, и вот первые снопики искр летят врассыпную из-под резака, падают светлячками в траву. Резчик раскроил трубу ровнехонько, как саблей сиял четыре ножки за четыре удара резаком. Виктор сам заинтересован в скорейшем пуске бани: заядлый парильщик.

Закончил резку, получил приказ приваривать зубья к волокуше. Накладывает электродом, как кистью, уверенные мазки на металл. Он отличный знаток этих огненных красок. Привезенные электроды расходует экономно. Здесь малая земля, где достанешь, если кончатся. Вспоминаю свою первую в жизни стройку — томскую ГРЭС-2. Был такелажником, монтажником-верхолазом. Не хватало тогда у нас электродов. Пользовались самодельными. Рубили тонкую проволоку, получали из толченого стекла и мела смоченную густую массу. Обмазывали нарубленную проволоку, сушили. Наши самоделки сильно «прилипали» к металлу. Фабричные электроды, особенно импортные, ценились высоко. Чтобы получить новые, надо было поштучно сдавать «огарки» — сгоревшие почти до держателя.

Весной нефтяники ремонтировали тракторы в центральной усадьбе совхоза «Дружный». Владимир Ефимович Козлов с группой ремонтников почти безвыездно находился в Лукашкином Яре. Приказ начальника управления Ф. И. Вадикова был выполнен: все несметные лошадиные силы «подковали» в срок. Не приди: с опозданием новая техника — миссия Козлова была бы давно завершена. Теперь он, начальник отряда Вайнер, его заместитель Бреднев помогали трактористам устанавливать навесные косилки, проверять работу гидравлических устройств. Владимир Ефимович не любил играть роль стороннего наблюдателя, особенно когда дело касалось слесарных и сборочный; работ. Взяв гаечный, ключ, он с великим проворством притискивал его к головкам болтов. Иной и двумя руками не действует так. ловко, как орудовал единственной рукой мой ровесник… Костюм был покрыт въедливыми мазутными пятнами. Густая чернота на ладони, пальцах.

— Владимир Ефимович, дайте ключ. Мы сами, — упрашивает тракторист Николай Гребнев. — Козлов; упорно и молча продолжает закрутку.

Подшефный совхоз мог бы выделить нефтяникам: одного-двух помощников для ускорения сборочных работ. Ведь здесь собрались люди, в общем-то не имеющие отношения к сельскому хозяйству. Они были неплохими: знатоками нефтепромыслового оборудования, работали: операторами, ремонтировали различные насосы, станки, качалки. В совхозе «Дружный», наверно, рассудили так: «Отделились нынче нефтяники. А ну-ка, пусть попробуй ют теперь обойтись без нас».

И васюганцы справлялись сами. Пройдет день-другой, и косилки станут бойко валить траву. Цифра 600 четко обозначена оформителями городка на бумаге и стендах. На три стожка походит эта пузатенькая цифра. Но их надо поставить не три — почти триста, если брать за вес стога две тонны. Нефтяники обязались приплюсовать к плану еще двадцать тонн.

Не хочу утверждать, что в подшефном совхозе нерачительные хозяева. Но луга у протоки Муч можно было содержать в лучшем состоянии. Провести бы совхозу несложные мелиоративные работы: срезать кочки, потеснить надвигающиеся кустарники, нарезать осушительные каналы для более быстрого стока вод, очистить луга от коряг. А то оставили луга бесхозными на протяжении пяти лет, и те значительно потеряли свою продуктивность.

Травы наших обских лугов считаются особенно ценными и питательными, если собраны в лучшие, отведенные природой сроки — в июле, августе. В тонне такого сена содержится от четырехсот до пятисот двадцати кормовых единиц. Корма очень богаты протеином.

Земледельцев торопят созревшие хлеба. Кормозаготовителей зрелые травы. И нефтяники торопились. Приезд Кузнецова, проверяющих комиссий ускорили темпы сборочных работ. Наконец-то отладили гидравлическую систему сенокосилок. Довольный Козлов вытер сильную пятерню о тряпку, пропитанную соляркой. Наклонился к примятой траве, стал выпутывать масляные ролики рассыпавшегося подшипника. Назидательно поучал парней:

— Надо собрать — пригодятся.

Послушные парни, внемля деловому совету старшего товарища, тоже принялись собирать стальные ролики.

Движимый чувством солидарности и товарищества, не хочу слоняться но городку руки в брюки. Подхожу к Анатолию Пилипенко. Он с Касеном Отарбаевым собирает многоколесные, широкозахватные грабли. Давно по журналистскому и писательскому опыту знаю: ничто так не сближает с героями, как совместное участие в каком-нибудь деле.

В амурской тайге один шурфовщик выразился так:

— Хочешь изучить рельеф моей души — берись за кайло. А я отдохну, чайком побалуюсь.

Пока он обливался потом от густого чая, я усердно потел в шурфе, подбираясь со всех сторон под увесистый, облепленный глиной камень. Вознаграждение меня ждало вечером в таежной избушке, где шурфовщик поведал исповедь своей, как он выразился, ребристой жизни. Знаю: не золотые ключики, не замысловатые отмычки открывают клады судеб. Иногда простое кайло, увесистый колун, лопата, шоферская монтировка, примененные в совместном труде, откроют доступ к чужому сердцу, помогут изучить далеко не ровный рельеф чьей-то души.

Касен, он же по-отрядному Коля, подтягивает болты на новых модернизированных граблях. Мы с Пилипенко вставляем в отверстия колес пластмассовые втулки. В сборе грабли походят на растянутого в гармошку дикобраза: двенадцать ощетиненных кругляшей должны жадно захватывать сенные рядки, собирать их за собой в пышный валок.

Отарбаев родом из Казахстана. Его отец прошел через пекло гражданской и Отечественной войн. На Васюгане Касен работает оператором по исследованию скважин. На лугах будет собирать сено в копна одной из двух волокуш. Они готовы, навешены на «Владимирцы» — шустрые, ходкие двадцатипятисильные тракторы. Отарбаев за свою сравнительно короткую жизнь одержал много побед в труде. Они давались не так трудно, как победа над самим собой. Еще три года назад он не мог совладать с убийственной силой вина. Нелегко было выйти из повиновения ему. Оно властвовало не только над телом — над неокрепшим сознанием. Не хотелось пускать молодую жизнь под уклон. Позже с чувством вины и гадливости вспоминал свои похождения, бытовую безалаберщину. На горьком опыте убедился: нет безвыходных положений. Если проявить волю.

Его лицо освещено ясным светом внутреннего спокойствия. Берет из ящика необходимые для сборки шайбочки, гайки, ловко насаживает на болты. К вечеру грабли собраны. Их надо теперь обкатать, отрегулировать ровный ход.

В отряде кроме Галиахмета и Касена есть еще один «перекрещенец» — Билалов Фидаиль — Федя. Комсомолец. Родом из Башкирии. Служил в Германии. До армии работал в топографической группе. Дорога на Первомайское месторождение построена с его участием. С Севера призывался на армейскую службу. Потом Север снова призвал его: вернулся в родное нефтегазодобывающее управление «Васюганнефть». Он еще) не успел доносить солдатский парадный китель. Готовит «к бою» косилку. Раньше приходилось ему косить башкирские луга на конной косилке, обские будет утюжить на тракторной.

Федя уезжал в мае в отпуск в родную башкирскую деревню. Уехал холостяком — вернулся «женатиком». На семейного мало похож — еще много в нем мальчишеского. Молчалив, замкнут. Рядом с трактором оживляется. Теряется угловатость движений.

Отрядный командир, ветеран труда васюганских нефтепромысловиков Михаил Петрович Вайнер на одной из утренних планерок внушал членам штаба:

— Отряд у нас сводный, имеются представители многих цехов. Поэтому хорошо узнайте людей, с кем нам предстоит делать большой план по сену. Знайте, кто откуда родом, у кого какие наклонности, привычки, интересы. Даже имена их жен вам должны быть известны.

Кормозаготовительный отряд нефтяников был хоть небольшой, но силой. Каждый человек на учете. Каждый должен быть в поле пристального внимания. Флаг над лагерем поднят давно. Пусть на сегодня нет ни одной тонны заготовленного сена, но никого не должно одолевать сомнение, что план будет выполнен.

Вечером мне попалась на глаза старая ржавая коса. Давным-давно забытая покосниками, она валялась в траве, посрамленная перед могуществом колесной и гусеничной техники. Вдоль по косовищу прошел трактор, но чудо: сухое, березовое, оно не сломалось, лишь остались на нем «укусы» тяжелых траков. Поднял косу, проверил подушкой большого пальца острие: хоть до Вологды катись. Ручки на косовище не было.

Держал в руках древнее орудие труда, вспоминал свои детдомовские годы, проведенные в Усть-Чижапке, неподалеку от Васюгана. Наше подсобное хозяйство находилось в Успепке на правом берегу этой хмуроводной реки. Лошади, коровы, овцы, свиньи — все было в крепком детдомовском хозяйстве. На васюганских лугах приходилось ставить много стогов. До конца августа жили в Успенке. Переезжали на лодках на левый, луговой берег Васюгана, «хороводили» с косами, обкашивая озера, протоки, изобилующие рыбой и водоплавающей птицей. Вжиканье кос перекликалось со свистом пролетающих утиных стай, с характерным «блеяньем» упругокрылых бекасов.

Директор детского дома фронтовик-разведчик Виктор Александрович Сухушин, оглядывая луг и вереницу юных косарей, говорил ласково:

— Вот она, моя семейка дружная… невелики хлопцы, но крепенькие, точно курки ружейные…

И мы — «взведенные для сенокоса курки» — старались вовсю: косили, сгребали сено, возили копны на лошадках, сытых от вольной луговой жизни.

Воспитание трудом, как и добрым отеческим словом, было поставлено в детском доме высоко. Вместительные детские души вбирали в себя ласку воспитателей, говорок духмяных ветров и скрытую в книгах мудрость…

Иду за отрядный штаб, в лесок. Срезаю на ручку для косовища черемуховый прут. Завхоз дает брусок. Точу и точу лезвие косы, пока оно не начинает «кусаться».

Обкашиваю за кустами, у озерка, где стоит стеной матерая осока вперемежку с густым пыреем. Подходит заместитель отряда, весело смотрит на мои валки.

— Вот и конкурент нашей технике появился.

— С вашими силами машинными не потягаешься. Траву с этих лугов не уложишь влежку косами.

Сергей Бреднев — старший мастер прокатно-ремонтного цеха эксплуатационного оборудования. Позже он возглавит профсоюзную организацию управления. Его отец работал буровиком в разведочном бурении. Часто брал с собой сына. Заронил в него искру любви к своей профессии. Со школьной скамьи Сергей знал — будет нефтяником. При распределении после окончания Уфимского нефтяного института был в списке девятнадцатым из ста двенадцати выпускников курса. Желающих ехать в Сибирь было много. Выбор пал — в Стрежевой.

Сергей общителен, по отношению к механизаторам проявляет тактичность и выдержку. Под спокойствием не скрывается желание отгородиться от хлопотливых отрядных дел. Комиссар Хмурый вроде бы тоже от них не отгораживается, только ведет себя чересчур начальственно, с прикриком, хотя сам из рабочей среды, по профессии электромонтер. Надо отдать должное — по электрической части большой мастер. На Оленьем месторождении подключал подстанцию, станки-качалки, дожимную и блочно-кустовую насосные станции. Запускал на сто двадцать пятой скважине центробежные погружные насосы. На вахты теперь ему летать трудно: плохо стал переносить перелеты — давление повышается. Живет и работает в Стрежевом. Как и Вайнер, он ветеран нефтегазодобывающего управления «Васюганнефть».

Рассказывали: утром комиссар подходил к моей раскладушке будить лежебоку. Спросонья не разглядел, что под марлевым пологом пусто. Поднялся я рано, принялся докашивать свой клин. Если сейчас какая-нибудь совхозная буренка усердно жует мое, лично заготовленное сено, то говорю ей: приятного аппетита, коровушка! Пусть на пользу пойдет тебе этот корм! Давай побольше молока, корми северян сытно.

Рядом с моей раскладушкой стоит кровать Николая Гребнева. Скоро он выведет на луга «Беларусь» с роторной косилкой и с первых же дней завоюет прочное звание главного отрядного косаря. Про него говорят: в двенадцать часов Коля еще не спит, в шесть утра уже не спит. Он в очках, задумчив. Походит на студента или молодого ученого, стоящего на пороге какого-то важного открытия. Его отец ушел на действительную военную службу в тридцать восьмом году. Служил на Дальнем Востоке. Ударил колокол войны — поехал батя через всю страну на запад. На Дону семья его жила. Так и прошел воинский эшелон мимо дома родного, не задержался на станции ни на минутку: беда, нависшая над Родиной, торопила солдат, откладывая побывку на четыре огненных года. Не всем будет дано услышать победный залп. Дядя Николая сложил голову под Кенигсбергом. Отец был танкистом. Писал брату-пехотинцу: «Ну, браток, держись! Теперь будем взаимодействовать вместе — танки с пехотой…»

Бабушка Николая до смерти ждала возвращения сына: может, без вести пропал или в плену у фашистских лиходеев… вернется, быть может… Уже внук ушел на действительную, а сын с войны не вертался. Бабушка стала говорить: сыночка не могу дождаться, Коленьку-то обязательно дождусь.

— Пришел из армии — ей восемьдесят пять стукнуло. Через год умерла…

Гребнев рассказывает, почти не меняя интонации голоса. За каждым словом чувствуется крепкая суровая правда жизни.

Его прадед, дед, отец — потомственные кузнецы. Дед был оружейным мастером. Получил Николай от предков бесценный клад — трудолюбие. Перенял «родственное» обхождение с металлом, с техникой.

«Беларусь» и роторная косилка — с иголочки. Неделю назад хотели взять новые тракторы для вызволения застрявшего К-700. Воспротивились Николай Гребнев и находящийся в отряде секретарь объединенного парткома Кузнецов. Техника еще обкатку не прошла, а ее уже хотели в тяжеловоз превратить. Это же верная гибель.

Гребнев успел потрудиться и под землей, и на земле. Работал в шахте в Восточном Казахстане. На Васюганье строил дорогу от вахтового поселка на Первомайское месторождение. Бригада состояла из вальщиков и чокеровщиков. Первая скрипка — водитель трелевочного трактора Николай. Прокладывали трассу-просеку шириной в тридцать метров. С поваленным лесом обходились по-хозяйски: он шел на строительство лежневок, на обустройство промыслов.

Много привлекательного в этом тихом, застенчивом парне. Житейской мудростью, внутренним спокойствием веет от кроткого, задумчивого взгляда.

Николай полностью отрегулировал роторную косилку. Завел трактор. Посмотрел на широкий луг:

— Ну вот, теперь можно и в поле.

Он назвал луг полем по-крестьянски светло и любовно.

С утра мы наметили для кошения сухие гривки, вплотную подступающие к кустам. К дальним озерам шло заметное понижение: под сапогами хлюпала густая жижа. Не так давно отсюда скатилась вода, просочилась сквозь космы пожухлого застарелого сена. Над пружинистым кочкарником стоял плотный пырей. Ближе к воде он заметно перемешивался с широкостебельной осокой. Северный луг не мог удивить разнообразным травостоем, пестротой цветов, гудением пчел. Комары, правда, с тягучим звоном, с безустальным рвением исполняли нехитрую музыку и порхающие тайцы.

Началось!

Фидаиль-Федя на малой скорости обкашивал сухие ннзкотравные полянки. Напарник напролом врубался в густую пырейную стену. Сделанные из крепчайшей стали ножи роторной косилки не брезговали мелким кустарником, дудочником, зарослями таволожника, если они попадались на пути. Гудящие ножи ссекали их с завидной легкостью, оставляя среди жесткой щетины трав белые срезы прутняка.

Косари отпластывали от луга широкие ленты прокосов, боясь вести тракторы во всю травяную ширь: там подстерегала топь. Дважды Федор попадал с «Владимирцем» в ловушку. Не помогали и двадцать пять лошадиных сил, упрятанных в горячем моторе. Я бегал на стан за гусеничным трактором. Буксующую машину цепляли тросом, вытаскивали на сухое место. Луг можно было условно принять за шахматную доску. Белыми клетками служили крепкие бугристые пятачки. Черными — сырые опасные провалы. Под правые колеса трактора мог попасть плотный участок луга, левые безнадежно проваливались в вязкую почву. Несколько часов был я для трактора и косца поводырем: топал впереди, пробовал сапогами мягкую землю. Начинаю увязать, сигналю руками: стоп, Фидаиль! Держи левее или правее. А там новая замаскированная ловушка под ломким слоем прелого сена.

У Федора косилка слабее. В полотно беспрестанно набивается трава. Останавливается, вырывает зеленые пучки пырея. На полотне расшаталось несколько ножей-сегментов. Бойком молотка поддерживаю заклепки снизу. Косарь расклепывает их, пробуя стальные треугольнички пальцами — не шатаются ли.

Его крепкую смуглую кожу не вдруг прокусывают комары. Увлеченный делом, тракторист почти не отгоняет их от себя.

Выборочное кошение — чистое мучение. Часто приходится буксовать, звать на помощь более сильные тракторы — по одному, иногда и по два сразу. Многие глубокие колеи в липкой черной земле напоминают о следах недавней борьбы с мокрым лугом.

В отряд прилетел Мецкер. Давид Генрихович послан сюда для форсирования сенозаготовок. Вторая декада июля подкатывается к концу — ни одного стога, ни тонны сена из будущих шестисот.

Мецкер — заместитель начальника управления «Васюганнефть» по кадрам и быту. Быт в отряде налажен отлично. Девчата Ольга Башкова и Тамара Нестерова кормят вкусно и, как говорится, на убой. Для жаждущих на высоком крыльце столовой стоит вместительный бачок с компотом. Рядом эмалированная-кружка.

Говорят, в прежнее луговое страдование в отряде были другие повара и успешно «закончили двухмесячный вуз» — вышли удачно замуж. Шутники по этому поводу сочинили стихи местного производства: под словом победа подразумевали замужество:

Нынешних поваров эта проблема не волнует, хотя они и живут под «обстрелом» многих бойких глаз.

Пока не были оборудованы луговой стан, столовая с холодильниками и электропечами, Ольга одна со стоицизмом доброй хозяйки три недели готовила обеды на костре. Борщи, гуляши, омлеты, пропахшие дымком, ели с та-а-аким завидным аппетитом…

Если выдается свободный часок-другой, Ольга вяжет. На Васюганье помаленьку обвыкается, не ищет, как случалось по первоначалу, клюкву на кустах.

Начинаю обживаться в отряде. Командир, комиссар, отрядовцы смотрят на меня теплее. Вот что значит участие в делах отряда!

У Мецкера тоже появился зуд в руках. Взял косу, ловко, напористо погнал широкий прокос. Он косил с захлёбистой, молчаливой радостью — она исходила от всего упругого собранного тела, расправленной груди, сильных, слитых с косовищем рук. Выстригал траву чисто, без огрехов.

— Косить давненько научился, — делился позже воспоминаниями Давид Генрихович, — когда мы обходили луга в поисках новых сухих участков. — Мой старший брат в Кривошенне живет. Перед самым покосом ногу сломал. Жена его, как на грех, болела в то время. Пришлось мне выйти с косой на братнин покос. Мужики на лугу показали, каким манером с травой расправляться. Сперва конец литовки все норовил «землю понюхать» — втыкался. Потом пошло и пошло. Половину покоса сам выкосил, да друзья брата помогли. Полностью сено поставили. Было мне в ту пору шестнадцать лет.

В нефтяном Приобье Мецкер два десятилетия. Участвовал в строительстве шести нефте- и газопроводов. Давид Генрихович говорит: «Кроме вертолета всю живую технику водить приходилось».

Кое-кто в отряде надеялся на представителей подшефного совхоза. Мол, приедут, покажут, где в первую очередь начинать косьбу, где во вторую. Заместитель начальника управления был мнения твердого: на совхозного дядю надейся, а сам не плошай. Ноги при тебе, померь луга во всех направлениях, выясни картину.

Мы исходили с Мецкером многие километры, открыли «сухие залежи трав»: косарям фронт работ дня на три. При строительстве нефтепроводов и газопроводов Давид Генрихович тоже делал главную ставку на свои ноги. Возьмет с собой так называемую карту-трассовку, где в сантиметре уложено сто метров трассы, отправляется в разведку. Уйдет впереди трубы километров на десять-пятнадцать, каждую речушку, каждый бугорок и ручеек в память уложит, наметит пути их преодоления. Следом техника увереннее движется, дорогу торит.

Спрашиваю северянина:

— Наверно, нынче без ручной косьбы здесь не обойтись?

— Все от погоды будет зависеть. Постоит сушь — тогда и косилками управимся. Но в резерве десятка три кос иметь надо.

— В отрядном складе всего пять и то маленьких — детских. Кто-то заточил их на наждачном круге, как стамески. Теперь их отбить трудно. Дерево строгать такими косами можно, а траву вряд ли свалишь.

Менкер прищурил глаза, высек из них усмешку.

— Мое утверждение: если «масла» нет в башке, его, как в машину, не зальешь. Литовки затачивал человек, не имеющий ни малейшего представления о косьбе.

Комары наседают на меня упорно. Над попутчиком их мало. Все равно предлагаю ему мазь.

— Не надо, — отнекивается Давид Генрихович. — У меня с комарами заключен договор о ненападении.

Но вот и над ним закружились серые стан, облепили голову. Улыбаюсь, протягиваю мазь:

— Быстро же комарье договор нарушило. Помажьтесь.

Выдавливает из тюбика белого червячка, растирает в ладонях, мажет шею, лицо, за ушами. Так-то надежнее.

Иногда попадается нам такой высоченный пырей, что его метелки оставляют на наших потных, покрытых мазью шеях и подбородках россыпь мелких семян. Перестояла травушка. Еще бы неделю назад свалить.

В нынешнем году васюганские нефтяники ведут заготовку кормов на два фронта. Если сводный отряд на сеноуборке состоит в основном из рядовых гвардейцев, то в заготовке веточного корма принимал участие командный состав — инженерно-технические работники. И в прежние годы работников управления посылали «на венички». Их заготавливали, сушили и, случалось, они не попадали на скотные фермы — корм пропадал. Ничто так не бьет по рукам, как сознание напрасного труда. Волей-неволей поостыли люди к этой заготовительной операции.

В високосном восемьдесят четвертом году план на управление дали немалый — около ста тонн березового веточного корма. Васюганцы не привыкли вздыхать и чесать затылки. Была объявлена почти всеобщая конторская мобилизация. Мецкер ходил по кабинетам управления и, приятно улыбаясь, показывал на ладони зеленые гранулы.

— Что это, Давид Генрихович? — спрашивали бухгалтерские работники и сотрудники отдела кадров.

— Это частичка измельченного, высушенного и спрессованного веника.

— Как интересно!

— Нынче мы будем готовить веники примерно раза в два крупнее парильных. Их подвергнут измельчению, пропустят через агрегат по производству витаминно-травяной муки. Он выдаст вот такие гранулы. Теперь наш труд даром не пропадет.

И он не пропал. Управление «Васюганнефть» заготовило сверх плана тридцать тони веточного корма.

Общение с Мецкером доставляет немалое удовольствие. Весь он напористый, деловой, с кипучей энергией — она невольно передается и другим. Видимо, и он сам подзарядился энергией от начальника управления: Фанис Идрисович Бадиков — сметливый, хозяйственный человек — привык цепко держать в поле зрения и множество скважин, и не выкошенные пока луга, и сотни других немаловажных забот. Если бы все эти, расписанные по пунктам дела и заботы, вложить в память электронно-вычислительной машины, она бы выдала примерно такой результат: все надо выполнить безотлагательно. Ради этого неоспоримого, требовательного надо приводились в действие важные рычаги управления. Поднимались вертолеты. Шли к покосникам баржи с техникой и горючим. Ремонтировались скважины. Вырастали горы березовых веников. Качалась нефть. Шла незримая, но планомерная работа с людьми.

Объединенный партком васюганскнх предприятий и партийная организация управления являлись в этом целенаправленном труде крепкими, надежными союзки* ка ми. Без слаженного взаимодействия, без постоянной поддержки коммунистов многие бы задачи и планы остались мертвы, невыполнимы.

Скоро собирается прилететь на луга Бадиков. Отрядовцы хотят порадовать его первыми стогами. Теплый ветер неплохо просушивает кошенину. Завтра к вечеру можно будет сгрести сено первого укоса.

Вода скатывается неторопко, и протока Муч все еще поражает своей шириной. От нашего стана хорошо видна ее изумрудно-зеленая заводная граница. Длинным, заостренным островком она тянется параллельно кустарниковым грядинам. Трава, словно неосмотрительно рано вынырнула из-под воды, огляделась и находится в раздумье: не скрыться ли опять. Парни ездят после работы проверять сетенки, поставленные у затопленных кустов. Комиссар сердится, когда угоняют дюралевую лодку. Поломается подвесной мотор, на чем попадешь в Лукашкин Яр, откуда привозятся хлеб, запасные части. Хмурый считается капитаном мотолодки. Недавно получил распоряжение командира отряда Вайнера доставить с центральной усадьбы совхоза камни для бани. Предупредил, чтобы синие, угарные не везли. «Мухой» слетал в поселок, отыскал настоящие банные камни без синих прожилин. Плеснешь на такие кипятком — парок будет крепкий, уши в трубочку свернутся от неугарной жары.

В Лукашкин Яр комиссар ездит охотно: привозит оттуда толстых червей для закидушек. Рыбачит допоздна, часто из других суток прихватывает часок-другой, оттого утром кажется сердитым, насупленным. Пилипепко подобное состояние комиссара расшифровывает так: ночью рыбачит, днем тенью маячит. Пет, не только маячит. Иногда он бывает распорядительным, деловым. Если и любит «погаркать», то для пользы дела. Злость так же скоренько потухает в нем, как зажженная спичка на ветру.

Роторная косилка Николая Гребнева напластала уйму пышных валков. Они начинались от кустарниковой стены, бежали к озерной глади. Машинный косец научился по наитию определять топкие места и вовремя уводить от них неутомимый колесник. Избегать крепкую хватку мокрого луга ему позволяла повышенная скорость трактора. Он словно летал над травами на воздушной подушке.

В половине второго ночи комиссар потопал к Николаю. Был злостно нарушен распорядок дня: все спят, а Коля луг прочесывает. Возможно, неудачная рыбалка в эту ночь сделала Хмурого под цвет грозовой тучи. Набросился на косца со словами жгучего упрека:

— Тебе что, дня мало?! Хоть на часы иногда поглядываешь?!

А у Гребнева и часов на руке нет. Его время сенная страда отсчитывала. Торопила минуты и часы. Виданное ли дело — человека с работы гнать, ругать его вместо простой комиссарской похвалы. Тут даже спокойный Николай не выдержал, шумнул на Хмурого. Косец проследил, как светлый вечер перешел незаметно в белую северную ночь. У Гребнева одни колер перед глазами: зеленый. До минут ли и часов, когда матерая луговина раскатилась под горизонт и еще не началось в отряде стогоисчисление.

К нам иногда по два-три раза в день садятся вертолеты. Доставляют продукты, свежие газеты, журналы. Утром с Большой землей связь по рации. Земля ждет сено, но в сводке по-прежнему — ноль-ноль тонн. Говорят— в долгах не деньги, в копнах — не сено.

Вертолет сделал круг над лугом, приземлился на излюбленный пятачок. Не успели мы подойти к открытой дверце, как оттуда посыпались на землю продолговатые банки концентрированного молока. Чернявый малый, сопровождающий мешки и ящики с продуктами, выкраивал летные секунды, выбрасывая ногами рассыпанные в вертолете банки. Мы мигом помогли выгрузить мешок со свежими огурцами, большие мягкие буханки хлеба, флягу с растительным маслом, мясную тушу, чеснок, вермишель. Винтокрылая птица опрометью понеслась по задуманному маршруту. Мы, точно курицы-наседки, прикрывали своими телами и руками коробки, буханки, чтобы не раскатились от могучих воздушных струй.

В нашем вагончике одно оконное стекло расколото. Дыра прикрыта фанерой. В нее дует на Николая и меня: моя раскладушка и кровать главного косца стоят рядом с окном, мы спим головами к нему. Получаю со склада алмаз и стекло, прямо на тротуаре крою нужную шибку. Вставляю. Теперь в нашей спальне комаров и паутов будет меньше, и перестанет настырничать ветер. Временами его порывы бывают такими сильными, что наша жилая бочка слегка вздрагивает и покачивается.

Живем ожиданием «завтра», ожиданием первых стогов. Хватились — нет черепков для трехрожковых вил. Чем же вершить стога, очесывать, приглаживать их? Лохматые, туполобые стога быстро промочат дожди. Значит, плакали многие тонны сопревшего сена. Стогометателем не придашь стогам красивой формы, как это можно сделать вилами и граблями. Идем с Мецкером в лес вырубать заготовки для вил.

Черенки надо было заготовить задолго до сенокосной страды, чтобы они просохли, набрали крепость. Во обще в отрядном складе необходимо иметь про запас косы, грабли, вилы уже в готовом, рабочем состоянии. Еще бы лучше запастись березовыми вилами-тройчатками.

Раскладываем черепки на просушку возле склада с горючим. Скоро придет баржа еще с двумя восьмикубовыми емкостями солярки. С этим известием комиссар приехал из Лукашкиного Яра. Он был чем-то расстроен, сильно возбужден. Оказывается, речники отпустили для разгрузки цистерн мало времени: на барже имелись грузы для других покосников, их надо было скорее развезти по станам.

И вот теплоход с баржой пришвартовались к нашему берегу. Мы все в полной боевой готовности: подкатили бревна, приготовили троса, ломики. Шустрый завхоз вьюном крутился возле толстого бревна. Подталкивая лом под комлевую часть сосны, громогласно утверждал, что в одном хорошем ломике содержится три мужицких силы.

Руководил разгрузкой комиссар. Мы подняли на борт баржи бревна, они стали к земле под углом. Оплели тросом край цистерны. Трактор К.-700 всей своей мамонтовой силенкой поддернул ее к борту баржи. Такую же операцию проделали со вторым боком емкости. Комиссар громче обычного покрикивал, командовал, размахивал руками. Мы долго провозились с разгрузкой первой емкости.

Мецкер предложил оплести вторую цистерну тросом посередине и одним махом вытащить ее на берег. Хмурый был против. Его бурчание пришлось не по душе Давиду Генриховичу. Он решительным приказом повелел сделать так, как хотел.

Я находился неподалеку от комиссара. Он сейчас безучастно сидел на бревне, скрестив на коленях большие руки. Мол, раз власть перешла к другому, мне тут делать нечего. В тот момент, когда полилась на землю солярка, в глазах Хмурого вспыхнуло злорадство: «Ага, достукался Мецкер, докомандовался! Моли богу, что не отломилось при рывке приспособление, приваренное к торцу емкости для выкачивания горючки… Залил бы протоку соляркой…». Но этого, к счастью, не случилось.

Через день Хмурый откажется отвезти на мотолодке Мецкера по делам службы в районный центр Александровское. Этим неповиновением, упрямством он как бы отомстит за нанесенное оскорбление комиссарскому самолюбию.

Справедливости ради хочется сказать, что отрядовцы не очень-то лестно отзывались об Игоре. Называли его «чужаком», «заготовителем». Ставь закидушки, рыбачь в свободное время, но ведь не для этого ты послан сюда. Хмурый не помогал ремонтировать и собирать технику. Не брался за вилы при стогометании. Все — командир отряда, его заместитель, Мецкер, секретарь партийной организации управления Павел Николаевич Селезнев, приезжающий с отрядом инженерно-технических работников, не покладая рук трудились на лугах. Комиссар до конца страды играл роль большого начальника и… рыбака.

Забегу немного вперед. Девятнадцатого августа кормозаготовители застоговали двадцать пять тонн сена. Последний стог поставили в полночь. Торопились все сметать до дождя. Комиссар спал. Когда лагерь наполнился веселыми голосами удачно и много поработавших людей, Хмурый проснулся. Ему предложили:

— Поздравь коллектив — славно потрудились сегодня.

— Нечего поздравлять, — пробурчал комиссар. — Бывало, и побольше тонн сена в сутки ставили… Поторапливайтесь, парни, разбегайтесь по вагончикам — энергию экономить надо.

— Мы энергию не экономим, — возразил Пилипенко, — а ты дизельной энергии пожалел. Сейчас в бане попаримся, восстановим свои потерянные телесные киловатты.

Комиссар посмотрел на Анатолия Пилипенко косо. Молодой коммунист успел побывать под пулями душманов. Шрамы у него на животе, на ногах. Хмурый не верит в геройство бывшего офицера Пилипенко, а он ведь был командиром взвода, отбивал безымянные высотки, чтобы свободно жилось и дышалось афганским друзьям.

Насадил на черенки вилы.

Тракторы с волокушами живо подбирают кошенину, теснят ее в плотные копны. Стогометатель, раскрыв широкую пасть, сжимает их крепкими челюстями, подвозит на видное место, где мы готовы поставить первый основательный стог.

Южный порывистый, но теплый ветер косматит сено, наши волосы. Он, наверно, разделяет радость покосников. Суетится вместе с ними возле основания стога. Подталкивает работников в спину, всячески поторапливает, словно мы без него не знаем цену каждой минуте.

Тракторы — «Владимирцы» Касена Отарбаева и Толи Пилипенко шально носятся по лугу, слизывая волокушами валок за валком. На стогометателе Сергей Корольков — плотно сбитый, с припечатанной подковочкой землистых усов. Парень крестьянского роду-племени. В казахстанской деревне пас коров. Рассказывал мне как-то поздним вечером под скрипичный концерт комаров:

— В моем стаде коровенка ходила дряхленькая. Молока не давала, а блудня была страшная. Могла среди ночи все стадо черт знает куда увести. Кнутом и дерзкими словами воспитывал — не помогало. Думал: тебя — бойня исправит. Однажды взял грех на душу, нарочно ее в ил загнал — утонула по брюхо. Прибежал к председателю— выручайте, чэпэ случилось. Вытащили с трудом еле живую. Поневоле забить пришлось. Мясо такое жесткое оказалось, будто жилы у коровенки из капроновых лесок…

Ясным оком выглянуло из-за облака солнышко, ласково оглядело наш широкопузый стог-первенец. Вблизи он казался несуразным. Мы долго очесывали его бока, бодали головой стогомета, придавая надлежащую форму. Отошли в сторону, поглядели — вроде бы ничего, похож на тяжелый шлем Ильи Муромца. Под трудовой запал поставили еще два стога. И сразу стало ясно, чего недоставало зеленому пейзажу необозримого луга. Он терпеливо ждал завершения широкого полотна, но был рад и первым уверенным мазкам, нанесенным нами неподалеку от лагеря.

К концу страды этих мазков появится множество. Шестьсот двадцать две тонны одноцветной краски разольется но лугам большими каплями стогов. Впечатляющая картина труда нефтяников Васюганья будет передана в дар подшефному совхозу.

После жаркой бани на берегу протоки у костра проводил я в отряде вечер поэзии. Вернее, это была уже ночь поэзии: маленькая стрелка на циферблате подкрадывалась к первому часу. Читал Есенина.

Мы все в эту белую северную ночь были сегодня крестьянскими детьми. Из крепкого рода широкой вольной земли, вот этого притихшего луга, струистой протоки Муч, всего, что зовется чистым напевным словом — природа.