Вдовье счастье

Глава двадцатая

Я совершала революцию в городском транспорте, но предпочла бы онеметь, чем озвучить сию крамолу — за слово «революция» мне вырвали бы язык и сослали куда подальше.

Некая часть горожан упорствовала до последнего, не желая расставаться с привычными неудобствами, но тех, кто оценил «маршрутки», с каждым днем становилось все больше, спрос превышал предложение до беззлобных пока склок.

Въезд в город — мещанский рынок — второй въезд — снова мещанский рынок — первый въезд — городской рынок, и далее по кругу. Маршрут я скорректировала, он выглядел оптимальным. Проезд стоил семь медяков, в коляску влезали четыре непритязатальных пассажира, за сорок минут я получала двадцать восемь медяков или как раз два серебряника, или один золотой. Коляска не стояла, не ждала, я давала лихачу и лошади три перерыва по полчаса, за десять часов работы выходило двенадцать поездок по золотому. Двенадцать золотых в день.

Афанасия чуть не побили другие лихачи. Мне сообщил об этом все тот же городовой Демид Кондратьевич, и я при этом известии стоически стиснула руки, но полиция не зря ела свой хлеб и защищала интересы честных предпринимателей, а я вела свой бизнес честнее некуда. Сыграло роль и то, что сложно укрыться от бдительных дворников, каждый из которых был полицейским осведомителем, раз, и коллегой нашего Фомы, два. Зачинщики были отправлены под арест, прочим вынесены штрафы и предупреждения. Я, уже приняв правила игры, вручила Демиду Кондратьевичу десять золотников.

Инвестиция в безопасность, почти «крыша».

Я написала письмо купцу Аксентьеву, обрисовав свои успехи, и он не медля прислал ответ. Слухи по городу разносились как ветром, Аксентьев досрочно признал, что партия осталась за мной. Он согласился за пятьдесят процентов стать моим компаньоном и заказать за свой счет две коляски на двенадцать человек и купить еще шесть лошадей. В конце он приписал, что удивлен мной весьма, а также тем, что дворянский ум при деле быть может.

Кто такой купец Аксентьев, меня просветил всезнающий Фома. Миллионщик, поставщик двора, влиятельный настолько, что вхож к самому императору. Миллионщику Аксентьеву было невдомек, что бизнес он вел не с пустоголовой дворянкой Верой Апраксиной, а с такой же купчихой-миллионщицей Верой Логиновой.

Мы с тобой одной крови, ты и я.

Фома привел в порядок магазин, и я снесла и развесила вещи, не торопясь прошла вдоль улицы, посмотрела, как оформлены другие торговые точки, вспомнила про ширму, которая стояла у меня в спальне в доме Петра Аркадьевича, приказала купить такую же. Я обустроила магазин, вспоминая последние достижения маркетинга двадцать первого века, и у меня была не просто лавка с товаром, но уютное, располагающее помещение с демонстрацией ассортимента, объявлением о приеме на комиссию ношеных вещей, с примерочной и вазами. Пусть цветы навертела из обрезков ткани Анфиса, пока дети спали, магазину они придавали шарм.

Я договорилась с бакалейщиком, что буду подавать покупателям его крохотные свежие булочки, и он охотно сделал мне скидку за рекламу, а владелец чайной лавки предложил задешево брать на пробу разные сорта травяных чаев. Аптекарь согласился приходить по утрам и ароматизировать мой магазин духами, если я повешу объявление, где можно приобрести целый флакон.

Взаимовыгода, то, что всегда можно и нужно использовать с толком и пользой.

С креативом у меня вечно не складывалось, найти копирайтера не представлялось возможным, и я заказала у художника вывеску с проверенным названием «Дамское счастье». Не называть же было, в конце концов, магазин, как прообраз знаменитого универмага — «Дешевый рынок». Художник уверенно закладывал за воротник, но не подвел, вывеска была готова накануне вечером, Фома приладил ее над дверью, и Никитка, вернувшийся с извоза, объявил, что на магазин уже засматриваются покупатели.

Может, сегодня кто-то из них вернется, думала я, затягивая на Палашке одно из своих платьев.

Им я решила пожертвовать. Раз уж она так трясется при виде одежды, нянька из нее так себе, а кухарка вообще не приведи бог, у Лукеи хотя бы съедобно, стоит попробовать Палашку в ином деле.

— С покупателями будь вежлива, скромна, угодлива, не спорь, не обсчитывай, — наставляла я ее, в приступе пессимизма торжественно хороня свое начинание. — Впрочем, я с тобой буду, обучу тебя всему.

Барыня и торговля — вещи до сей минуты несовместные, но недалекой Палашке в голову не приходило задуматься ни о чем. Насколько я остерегалась Лукею и даже Ефима, настолько махнула рукой на свою приданую девку. Ленива, неряшлива, терпелива — что тоже серьезный недостаток, восторженное «хо-хо» я слышала лишь в адрес шмоток.

— Ну, готово, — я отступила, осматривая результат. Не Консуэло Вандербильт, конечно, какими шанхайскими барсами ее ни укрась, и я хлопнула Палашку по спине, чтобы она выпрямилась.

— Ой, барыня, — растерянно протянула Палашка, поворачиваясь к зеркалу и осанку все равно не держа, ну что ты будешь делать. — Да я же прямо барышня!

— И запомни, не «Палашка», а «Пелагея». Как барышня, привыкай… и веди себя соответственно.

Я отправила Палашку… Пелагею за свежими булочками, а сама спустилась и через черный вход вошла в магазин. Он удушливо благоухал розами, я зажгла несколько свечей, расставленных заранее так, чтобы ни в коем случае не поджечь вещи и мебель, и открыла дверь. Звякнул колокольчик, и от этого звука встрепенулся бравый молодец на стоящей напротив входа щегольской коляске.

— Прасковья Саввична! — гаркнул он. — Открыли лавку! Прикажете выносить?

Я, заинтригованная, так и осталась стоять в двери и наблюдала, как из коляски выбралась полная, важная пожилая купчиха, совсем как баба на чайнике, а кучер быстро принялся выгружать тюки с вещами. Утро было ранним, владельцы лавок только продирали глаза, а первые пташки ко мне уже слетелись — то ли соловьи, то ли стервятники.

— Твоя лавка будет? — сурово спросила купчиха, высокомерно задирая голову.

— Моя, — кивнула я, пропустив панибратство мимо ушей и считая мешки: два, три, четыре… ого.

— Товар по счету возьмешь или скопом? Скопом за все пятнадцать золотом попрошу.

Кучер закончил выгрузку и ждал. Я посчитала — семь мешков, пятнадцать золотом у меня найдется, это остатки былой роскоши, но если товар хороший… Как торговля пойдет, нервно подумала я. Интерес у публики, может, и есть, но интерес еще не выручка.

— Вон, — нетерпеливая купчиха ткнула пальцем в объявление о скупке. — Али не ты писала? Чего стоишь, язык проглотила? У меня амбаров тьма, дел куча, не до чаев с тобой!

— А я как раз хотела чаем угостить, Прасковья Саввична, — очнулась я, заметив спешащую с булочками Палашку. — Чай у меня ароматный, а выпечка — пальчики оближете! А я пока посмотрю, что за товар, глядишь, и сговоримся!

Купчиха хмыкнула, покачала головой, но, подобрав юбки, переваливаясь, пошла к магазину, и я посторонилась, пропуская ее. Следом вбежала Палашка, держа корзинку на вытянутых руках, а затем кучер внес мешки.

Купчиха устроилась на стуле, с любопытством осматривая интерьер и принюхиваясь. Я шепотом приказала Палашке приготовить чай и подать клиентке, она забегала, я надеялась, что хоть с чаем у нее проблем не возникнет, не вконец же она криворукая. Сама же я присела на корточки и открыла первый мешок.

Не сбывают ли мне краденое, мелькнула мысль, и купчиха словно прочитала мои подозрения.

— У меня одиннадцать дочерей, — проскрежетала она мне в спину. — И пока что семнадцать внуков. И все фу-фу-фу фифы, что твоя барыня. — Я не знала, чему удивляться больше — тому, насколько шикарные, хотя и вычурные, вещи принесла мне купчиха, или тому, что одиннадцать детей! Дала же Всевидящая здоровье богатырское. — Как прослышала, что снести продать можно, так приказала все собрать, что не носят. Тьфу, пока мыши все не поели. Какие булочки у тебя, милейшая! Сама печешь или берешь где?

Купчиха рассыпалась в комплиментах пекарю, Палашка куда-то делась, но мне было не до нее, я просмотрела остальные мешки. Есть вещи детские, совсем на младенчиков, а что-то подойдет и моим детям, есть на подростков и на девушек. Я вдруг вспомнила, что чума не была бы таким бичом, если бы с умерших не снимали одежду, пока тело еще не остыло… Но я не Всевидящая, судьбами не вершу, а если ей понравится то, что я делаю, она мне поможет. А я… я обработаю паром вещи. Как-то выкручивались мои предки.

Пятнадцать золотом за такой товар — форменный грабеж, я как никто другой понимала, как важно правильно начать, поэтому выпрямилась, посмотрела на купчиху, которая слопала уже все положенные Палашкой булочки — слава Всевидящей, хватило мозгов не выкладывать первой же клиентке все, что куплено на утро! — и отдернула руку от последней оставшейся.

— Я не дам пятнадцать золотом за это, — заявила я, купчиха спала с лица и булочку все-таки съела. — Вещи стоят дороже, но и свободных денег у меня нет, поэтому я возьму на реализацию. Я буду их постепенно продавать, а приказчик ваш или кто пусть приходит ко мне каждый вечер, и я ему буду отдавать сорок процентов с каждой проданной вещи.

Купчиха сунула нос в пустую чашку, облизала пальцы в меду и поднялась.

— Чудная ты, — протянула она, щурясь на меня, и на крупном лице плясали свечные тени, — но будь по-твоему. Отчего пятнадцать не дала, я больше не просила?

Она знала толк в ведении дел, а я знала, что она не станет мне конкурентом. Невыгодно лезть туда, где не устоялся спрос, потребитель не приучен к товару или услуге, прежде чем новое направление начнет приносить прибыль такую же, как все старые, много воды, сил, денег и лет утечет. Мне стоило опасаться не богатой купчихи, а мелких торговцев, которым без разницы было, где собирать ежедневные гроши.

— Я заработаю, и ты заработаешь, Прасковья Саввична, — отозвалась я спокойно, — потом кому скажешь, что мне сдавать вещи можно с прибытком. Гнаться за сиюминутной выгодой один дурак будет.

— Молодая, а ишь толковая, — одобрительно засмеялась купчиха, оглядывая меня с ног до головы. — Я такая же была, с моим-то мужем! Только детей делать хорошо и умел. Слава Всевидящей, я овдовела под старость лет. Сама-то при муже?

— Вдова.

— Оно как! И дети есть?

— Четверо, — улыбнулась я.

— Ну, дай тебе Всевидящая здоровья, — хмуро пожелала на прощание купчиха и отбыла.

Я растерянно оглядела магазин, отыскала Палашку, торчащую за ширмой перед зеркалом. Не сомневаюсь, что она в восторге от своего внешнего вида, но работа не ждет, одета ты хоть как королева, хоть как дворовая девка.

Я выдернула Палашку в зал, не дав насладиться преображением, и вместе мы принялись разбирать переданные купчихой вещи и развешивать их. Палашка на меня косилась, и я не особо гадала, то ли она лишний раз убедилась, что у барыни не все дома, то ли наоборот, Вере такого рода хлопоты по хозяйству были свойственны прежде, до того как я оказалась в ее теле. Но полностью привести в порядок магазин нам не дали клиенты, и я начала догадываться, что визит ко мне купчихи был не последней тому причиной.

Первыми повалили жены и дочери всех лавочников на улице. Доход у владельцев магазинчиков был разный, я слишком мало здесь прожила, чтобы распознавать сходу, кто на какую сумму купит у меня товар. Скромно одетая бакалейщица забрала детские вещи, легко отдав десятку золотом, зато разодетая в пух и прах аптекарская барышня копалась, копалась, забрала веер из купеческих закромов за серебряник и испарилась.

До самого обеда я не присела и чувствовала, что, во-первых, мне необходимо поесть, во-вторых, молоко распирало грудь. Я все еще оставалась кормящей матерью, а сцеживать молоко не умела, да и боялась, что оно в этих условиях испортится, поэтому, оглядев взволнованных посетительниц и абсолютно обалдевшую Палашку, я рискнула и ушла наверх, молясь, чтобы мои инструкции у Палашки в оперативной памяти сохранились и она не спустила весь магазин кому-нибудь за блестящее ситечко.

Дома все было как всегда: дети играли, Анфиса следила за ними, Лукея кашеварила. Я покормила Гришу, поиграла немного с детьми, наспех перекусила и вернулась в магазин, томимая нехорошим предчувствием.

— Ох, барыня, постойте, вот вам еще шаль! — услышала я елейный голосок Палашки — откуда что взялось? — Укутайтесь, и тепло будет, а вот шляпка! Или эта? С шалью эта шляпка хороша, а без шали — эта… и вот еще, гляньте, барыня!

Я притаилась за дверью коридора. Видно мне было далеко не всю сцену, но что я могла сказать уверенно — на барыню толстая пожилая женщина никак не тянула. Даже на очень бедную барыню, такую, как я, что Палашке не мешало вести себя с ней как камеристке с королевой. Она вертелась, умело поднимая юбки, проворно подавала ошарашенной напором клиентке то шали, то веера, то шляпки, благо Прасковья Саввична снабдила меня этим добром на год вперед. Впрочем, когда вырвавшаяся из Палашкиной хватки покупательница стала отсчитывать деньги, а я вышла в магазин, чтобы записать причитающиеся купчихе проценты, я смогла оценить, что количество аксессуаров здорово поубавилось.

За невыносимо хлопотный день я поняла, что у Палашки один существенный недостаток: она неграмотна. Весь схожий товар я продавала за одну цену, и после закрытия мне осталось лишь пересчитать, сколько всего осталось, но ситуацию следовало исправлять. Палашка, которая рождена была для торговли дамским барахлом, счастливо попивала чай, ассортимент магазина поскуднел, а выручка составила без малого сто золотом.

— Иди-ка сюда, — позвала я ее и протянула пять монет. — Держи. Это твой заработок за сегодня.

Палашка так поменялась в лице, что первой мыслью было — она рассчитывала на большее. Вторая мысль показалась более трезвой: Палашка не умеет считать, ее хватало, чтобы дать столько монет, сколько нужно, но я готова была чем угодно поклясться, о процентах она понятия не имеет.

— Да как же, барыня? — запричитала Палашка, бледнея и морща лицо, перед тем как удариться в рев. — За что же вы меня гоните? О-ой! — и она бухнулась на колени, так вцепившись мне в юбку, что я чуть не упала. — Барыня! Помилуйте! Да за что же! Да в деревню отошлите обратно! Я ж без вас пропаду-у!

Выла она так усердно и артистично, что я начала дергаться — на ее вопли сбежится вся улица, но при всем кривлянии боялась Палашка чего-то всерьез, и до меня никак не доходило, где я напортачила.

— Хватит, хватит реветь! — шипела я, тщетно пытаясь отодрать ее от юбки. — Да ты мне всех клиентов перепугаешь! — Хотя уже и не было никого. — Да перестань ты, а то высеку!

Услышав знакомую угрозу, Палашка вмиг успокоилась, а я расслышала тихое хихиканье из глубины магазина и повернулась.

— Что вы, ваша милость! — фыркнул Фома, выходя в зал. Не одна я подсматривала за дверью. — Девка-то, поди, ваша дворовая? Так пошто вы ей, ваша милость, деньги даете, она сочтет, что вы гоните ее. Я до вас с арендой пришел.

Мужик, как и купец, своего никогда не упустит. Я наконец вырвалась из хватки Палашки, оправляя изрядно помятую в схватке юбку, подошла к Фоме, и он скис, по выражению лица моего смекнув, что торговаться со мной стоило изначально. Теперь я уже была в курсе расценок, а сам Фома успел понять, что в бизнесе я человек ловкий, и неизвестно, как он себе это объяснял, но, возможно, он вовсе не задавался такими вопросами.

— Двадцать золотом магазин, — уныло объявил Фома. Это была средняя цена за такое помещение, но меня она не устраивала.

— Пятнадцать, — поправила я. — А поедят товар мыши, и того не дам. Мышей изведи, Фома. Гадость какая.

Как бы с мышами вместе не извели и меня… но выбора не было. Я подошла к Палашке, которая встала с колен, но деньги, которые я ей дала, положила на столик и подвывая раскладывала товар.

— Вольную, значит, не хочешь? — спросила я, смотря ей в спину и кусая губы.

— Да как же! — снова зашмыгала носом Палашка. — Воля, барыня, страшно! Я девица, меня тронуть никто не моги, кто барское добро портить будет! А на воле долго ли девкой побуду? Барыня, она и за мужика хорошего отдаст, и приданое даст, а высечь, да как еще холопов учить. Поди плохо мне? В тепле, сытая, работы немного, жаловаться мне, матушка, грех, а так лучше у вас поротой, чем без вас порченой…

Я шумно выдохнула сквозь зубы, не зная, что ей сказать. Насколько я уже понимала законы, это правда. Крепость для любой дворовой девки гарантия и защита — не без исключений, но в случае Палашки бесспорные. Не было ни охочих до юбок разудалых деревенских мужиков, ни похотливого всемогущего барина, а Фома, его сыновья или тот же Ефим рисковали бы очень многим, решись они покуситься на Палашкину честь, ведь она — чужое имущество, отвечать за которое придется сполна и по всей строгости.

— Эти деньги ты заработала, — негромко сказала я, — честным трудом. А будешь хорошо работать и считать научишься, заработаешь еще больше. Вольную я тебе не дам, пока сама не попросишь, а замуж… захочешь замуж, там и поговорим. Прибери тут все, проверь и домой иди. И не реви больше, бесишь.

Никакой ошибки я вроде бы совершить не могла, или мне, окрыленной успехами, так казалось. Все шло так, как должно, будь я менее опытна или фаталистична, усмотрела в этом паршивый знак, но я отдавала должное своим знаниям. Торговля была мне знакома лучше, чем извоз, неважно, что книги сменились на сэконд-хэнд, я была спокойна и воодушевлена, уснула быстро и спала как младенец, но посреди ночи проснулась от странного звука.

Дети спали. Я повернула голову, желая убедиться, что мне не померещилось, и мутная фигура с явственным белым пятном бросилась в приоткрытую дверь.

Первым желанием было вскочить, но я не хотела потревожить детей. Я не слышала, как хлопнула входная дверь, в квартире я, Палашка и Лукея, и кто-то из них вошел ко мне в спальню и пытался — снова пытался меня убить?

Я осторожно поднялась, вышла в прихожую, ловя каждый звук. Сердце мое билось ровно, адреналин не давал разогнаться истерике, а сил я чувствовала столько, что могла бы легко справиться даже с Фомой или Ефимом. Мать, чьи дети могут остаться сиротами, лучше не злить.

Но была тишина такая, что я слышала, как за окном стучит капель. Капли падали с крыши, отсчитывая мгновения пустоты, но жутко не было. Вера, которая боялась каждого шороха и впадала в выматывающую немую истерику, в эту ночь покинула меня навсегда.

Я наклонилась и подобрала с пола предмет, которому здесь было совершенно не место, и с его помощью любая из баб, будь то Лукея или Палашка, в два счета могли расправиться со мной.

Моя собственная подушка. Я едва избежала верной гибели, и у меня осталось двое подозреваемых.