Вдовье счастье

Глава тридцатая

Я прогнозировала ажиотаж по мере развития сюжета, не раньше, чем недели через две, но весь тираж со второй частью главы раскупили в первые же часы. Нашу купеческую улочку лихорадило, я впервые увидела читающих женщин — не вечно занятых лавочниц, быстро просматривающих газетные объявления, а моих же клиенток. О половине покупательниц я не сказала бы, что они вообще умеют читать.

Даже жена кузнеца, надзирающая за Лукеей, уткнулась в серый рыхлый лист с мелкими кривыми строчками. Несчастную красавицу-крепостную везли в роскошной коляске в имение к новому хозяину, который показался ей как есть лютым, шумел темный лес, бродили дикие и очень голодные звери, выли волки, хохотали разбойники, героиня бесстрашно боялась за свою девичью честь, но из экипажа не дергалась. Расчувствовавшаяся кузнечиха утирала кулачищем слезу. Я молча осмотрела стерилизационную, проверила качество чистки одежды и ушла, но чудеса слова живого на этом не кончились.

С первыми нотами жаркой бразильской мелодрамы мой родной город когда-то разом пустел и можно было без очередей купить что-нибудь кем-то не купленное. Здесь же люди ходили с такими лицами, словно что-то произошло, и никто теперь не знает, что делать. Мои лихачи, не подозревая, как я воспринимаю их слова, озлобленно ворчали на совершенно спятивших мальчишек-газетчиков и одуревших от погони за романом прохожих.

— Под лошадь бросаются, барыня, — разводил руками Федор, получивший штраф от городового — ни он, ни я не поняли конкретно за что. Скорее всего, городовой тоже очумел и хотел хоть таким образом вернуть своему окаянному утру покой. — Опоздал-то я опоздал, так не давить же людей! Как скаженные через улицу несутся, дороги не разбирая!

Извозчики здорово выбились из графика, но я махнула на это рукой. К хорошему привыкают быстро, а впереди осенняя непогода, потом зима, выдержать расписание не выйдет никак, разве что записать себе где-то, что к холодам нужно обустроить закрытые остановки и, пожалуй, поставить будки с глинтвейном и пирожками. Пока же, отловив Никитку, я наказала ему послезавтра быть к открытию у типографии и забрать триста экземпляров свежих газет, а потом раздать их лихачам для последующей продажи пассажирам. Экипажи пользовались спросом у крестьян, мещан и небогатых купцов, я стремилась заманить в свои сети чванливое дворянство, и слухи, расходившиеся здесь быстрее, чем в мое время через социальные сети, должны были послужить рекламой. Парочка чиновников средней руки купит прямо у лихача продолжение книги, и через несколько дней простолюдинам придется потесниться.

Попытка перекупить газеты внаглую могла закончиться дракой, и серьезной, поэтому я отправилась в типографию, заплатила за часть тиража и договорилась, что Никитка получит триста экземпляров.

Я съездила к редактору, убедила его увеличить тираж в несколько раз, поскольку сам он до этого не додумался, и, чтобы умаслить, продала — притворяясь, что неохотно — второй роман за гонорар в пятнадцать раз больший, чем первый. Третий роман мы с Аксентьевым уже собирались издать самостоятельно, напечатав его в той самой купленной на скорую руку газетке.

Загадочный «О. Серебряный» стал главной темой всех бесед. Я смотрела на скачущие кузнечиками, с ошибками — потому что иначе текст в эти времена набирать было практически невозможно — строчки, растекшиеся, воняющие краской, и думала, что печатный вид придаст лоска чему угодно.

Авторская истеричная интонация была бережно сохранена, герои не поумнели, злобные враги не приобрели ни капли здравого смысла. Художественной ценности книгам Григория труд студентов и редактора не прибавил ни гроша, зато коммерции пошел исключительно на пользу.

— Дурная такая, — поделилась со мной нервная дама средних лет, то ли чья-то гувернантка, то ли родственница-приживалка. Пока девушки принимали у нее барскую одежду, она не отрываясь читала газету и говорила со мной, глядя в текст, и тонкие пальцы ее были испачканы краской. — Дурная эта Аксинья, хотя что с крепостной взять, жила бы при барине, а она сцены закатывает, будто ему законная жена. А что матери графа неймется, и вовсе ума не приложу. Продала бы девку, и все!

Я мотала мнение читателей на ус, ухмыляясь и вспоминая совсем не смешную «Мизери». Лучший редактор в мире была героиня знаменитого триллера, мне повезло намного больше, чем бедняге писателю, да я и умней, меня не нужно морить голодом или ампутировать ноги, чтобы я прислушалась к пожеланиям платящей целевой аудитории.

Отличное замечание сделала нервная дама, я успеваю силами пары студентов переделать финал. Двухтомник так двухтомник, и так как продала я в газету только первую часть, на второй, печатать которую буду сама, сделаю целое состояние. Лучше, чем мой изначальный синопсис, и на складе я сидела, оттеснив Льва Львовича с его бухгалтерией, и переписывала план последних двух глав. На окне устроился жирный голубь, таращился на мою писанину и издавал такой звук, словно его от увиденного тошнило.

— Ничего, дружище, привыкнешь, — пообещала я голубю, и Лев Львович с опаской вжал голову в плечи и сдвинулся на край. — Втянешься, сам начнешь читать. Нет-нет, Лев Львович, вам я ознакомиться с книгой не предлагаю, я берегу ваш рассудок, поверьте, такого приказчика я не найду больше нигде…

Я посетила шумное купеческое заседание будущего правления страхового общества. После того как суммы взносов были оговорены, проценты распределены, а должности установлены — не без продолжительных споров, надо заметить — я по предварительной договоренности с Аксентьевым будто случайно обмолвилась, что нужен банк. Мне негде хранить деньги, я убеждена, что я такая пугливая не единственная, а чужие капиталы, даже не отданные под проценты — это потом, когда конкуренция возрастет! — прекрасная возможность не вкладывать собственные средства в страховые, не приведи Всевидящая, выплаты.

Столичное страховое общество и Общественный купеческий банк сместили с пьедестала популярности господина Серебряного. Я была не в обиде, зацепило лишь небольшой купеческий сегмент, который и без того не столько читал, сколько гулял в ресторанах. Мещане и дворяне как скупали, так и продолжали скупать газеты, увеличенного тиража не хватало, и я, понимая, что железо куют, пока оно горячо, объявила о возмещении трети стоимости за проезд при возврате лихачу прочитанной газеты. Извозчики ругались, я добавила им забот, но прибавка к заработку быстро устранила все недовольства.

Я взбиралась все выше по социальной лестнице, ощущала себя все уверенней, звон монет ласкал слух, и с каждым днем крепло чувство, что пора что-то менять. Начать с флигеля Трифона Кузьмича? Детям нужно пространство для игр на воздухе, а Сережа уже достаточно взрослый, чтобы нанять ему гувернера…

На радикальные перемены я не отважилась, ограничилась тем, что заказала портному перешить платье. Рациональность не позволяла спустить несколько тысяч на шмотку, которую я потом продам за двадцать серебряников, кроме того, я все еще блюла траур. Платье, которому предстояло стать моим бальным нарядом, было тоже траурным и мало ношеным, хотя местами ткань успела слегка залосниться.

Закрытый лиф, модные пышные рукава — какого черта, только что, в прошлом сезоне, никаких рукавов не было! — юбка с оттопыренным задом — снова какого черта! — и скромная золотая нить по вороту. Траурный наряд до меня носила дама в теле, портной оказался умел, перекроил все так, будто на меня и пошито, выглядело скромно и благородно, никаких следов носки. Платье на меня примеряла швея-помощница, и я чувствовала, что прибавила с ним десять килограммов.

— В этом году, — мурчала швея, нещадно тыкая в меня иголками, и я терпела, стиснув зубы, — сборочки, сборочки по талии и ниже спины, оттого тяжелое, барыня. А к осени, говорят, вернут китовый ус. А вот еще, барыня, тут кисею Карл Людвигович пустит, — я моментально догадалась, где окажется проклятая кисея, вот именно здесь мне ее и не доставало, — и вы как пойдете, здесь под оборочками все будет кисея шуршать…

Бурдалю на поясе, табуретка под китовым усом прикручена намертво — кстати, к чему, но я не уверена, что хочу знать. Женщина на все случаи жизни. Я закатывала глаза и крепилась: солнце поднималось все выше, пекло все сильнее, в слоях кисеи мне грозил тепловой удар, кружево с золотой нитью драло до крови шею, я могла лишь радоваться тому, что танцевать мне не придется.

— Мама, ты похожа на куклу Марфы, ту, которая в синем платье, — задумчиво изрек Сережа, рассматривая меня в бальном платье, и я с гордой страдальческой миной возвела очи горе. Куклу, которую мой сын имел в виду, в моем мире называли «баба на чайнике», что же, Сережа, возможно, тоже станет писателем, причем не таким дрянным, как отец. У него уже развиты не по годам наблюдательность и умение двумя словами выразить метко схваченную суть.

Швея ушла, прихватив с собой почти законченное платье, ткани, кружева, кисею и изрядный моток моих нервов. Феврония и Анфиса одевали детей на прогулку в новый парк Купеческого собрания — с музыкой, потешками и сластями, я собиралась на первое заседание правления банка, и когда вышла в прихожую, застала там своего огромного незаметного Данилу.

— Вас сопровождать, барыня, или с барчатами идти? — осведомился он, я отмахнулась:

— Конечно с детьми, обо мне не беспокойся, — но что-то в хмуром лице Данилы мне не понравилось. — Почему спросил, случилось что?

— Никак нет, барыня, — отрапортовал Данила, и монетки на подносе для визитных карточек зазвенели от его рыка, — только вот девка ваша сегодня с утра с каким-то хлыщом встречалась.

— С каким хлыщом? Какая девка?

— Не могу знать, барыня. Вострый такой, дохленький, — и Данила так перекосился, что мне стало ясно — хлыщ слова доброго не стоит. В отличие от факта его встречи… с кем? — А девка, так дворовая ваша. Пелагея.

Я как раз пересчитывала деньги, которые намеревалась взять с собой на мелкие расходы, но все-таки прервалась и уточнила:

— Что делали, как хлыщ выглядит?

— Да поговорили, барыня, и разошлись, — пожал плечами Данила, старательно припоминая события. — Вроде как передал ей что хлыщ, я далеко стоял, так-то не видел, так оно, вестимо, еще у нее, могу сходить посмотреть. А хлыщ, ну, плюгавенький, тьфу. Я это к чему? Как бы вашу девку он не попортил.

Палашка хотела замуж, но посторонних побаивалась. Мужчины нечасто бывали в магазинах, если и заезжали, то купеческие и мещанские порученцы, которым чужая крепостная девка была сто лет не нужна, но на улице кого только не было, и я бы не обратила внимания на слова Данилы, если бы не помнила, кто он был. Полицейский филер, и его тревога передалась и мне, хотя, вероятно, он перестраховался, а я была просто пуганая.

Два покушения на меня и смерть матери — это что-то да значит.

— Какого роста был хлыщ? — прищурилась я, оценивающе смотря на Данилу. С его роста все, что ниже двух метров, плюгавое, я сама едва доходила ему до плеча.

— Пониже меня будет, — презрительно показал он довольно высокий рост, и я вспомнила низенького швейцара «Савоя». Рост, как и возраст, понятие относительное. — Так что, сходить узнать, что за хлыщ был и что девке передал?

Я могла опоздать, но кивнула и, уже спустившись к коляске, ждала возвращения Данилы, стараясь не выдать при детях волнения. Удавалось мне плохо, терпение не всегда было моей добродетелью, и когда я завидела высоченную фигуру телохранителя, рванулась к нему.

— Вот, — и Данила протянул мне на огромной ладони три золотые монетки. — Девка ваша, барыня, ревмя ревет, трясется вся. Вернуть ей, что ли?

Что оставалось делать? Бедная Палашка, все-таки совратили, большой город место такое, только и держи ухо востро. Но, уже садясь в экипаж, я решила, что если она начнет истерить и проситься на волю и замуж, черт с ней. Не так она мне и нужна.

День выдался непростой, было много нюансов, о которые мы могли споткнуться что в страховом деле, что в банковском. Я всегда была потребителем этих услуг, а не производителем, и пришлось вспоминать, ошибаться, поправлять саму себя и упреждать возможные риски. Часть купцов возражала против всяческих непонятных им мер, часть одобряла, я вернулась домой вымотанная донельзя и, что для купеческих встреч нетипично, адски голодная — явно от нервов.

Лукея хлопотала на кухне, Феврония пошла в лавку за овощами к ужину, Анфиса занималась с детьми. Я села за стол, потянула носом — пахло печеным, похоже, птицей, и похоже, Лукея решила ее не ощипывать до конца, рассудив, что в печи лишнее сгорит само.

— Дай мне поесть что-нибудь, умираю, — простонала я. — А это откуда?

Взгляд упал на корзину с выпечкой и фруктами, я наугад сунула руку, вытащила мешочек с отличным чаем, выставила перед Лукеей — мол, завари. Лукея зыркнула на мешочек недоверчиво, со вздохом поставила передо мной тарелку с тыквенным супом.

— Горячее еще, матушка, ешь. Дай-ка я медом тебе полью. А это барыня прислала.

— Какая барыня?

— А она мне не докладается! — оскалилась Лукея. — Оно мне, матушка, надо, не мне назначено, чего мне лезть. Ешь суп, пока не остыл, — и сменила гнев на милость: — Вдова какая-то, как и ты, запамятовала я ее фамилие… Козлова? Баранова? Вона и мешок с вещами она прислала, Никитка его вниз снес.

От Лукеи было мало толку, я, чуть не теряя сознание от голода, встала, заглянула в корзину и к своему счастью сразу увидела карточку. Ответный презент прислала мне моя добросердечная купчиха вместе с приглашением на чай.

— Бестолочь, — прошипела я, отламывая от свежайшей сайки огромный кусок и запихивая его в рот, одновременно зачерпывая ложкой суп. Мне не передались манеры дворяночки Веры, ела я точно так же, как и тридцать лет назад за своим шатающимся книжным прилавком — аккуратно, но жадно, по-простому, пусть вместо жиденькой лапшички на воде у меня теперь было парное мясо. — В следующий раз спрашивай, и гуся ощипывай как следует, руки не отвалятся!

Лукея посмотрела на меня оскорбленно, грохнула крышкой, под которой доходила опара, окунула палец в тесто, оценила готовность, вытерла палец о юбку и отвернулась. Пора ее рассчитать, подумала я, захочет вольную — дам, не захочет — верну Леониду. Сил моих больше нет каждый раз за обедом гнать от себя сцены ее стряпни.

Дети умаялись в парке и запросились спать раньше обычного, хотя Анфиса предупредила, что проснутся они с первыми петухами и покоя мне не дадут. Я вздохнула — она права, и попросила ее остаться на ночь. Лукея еще возилась на кухне с пирогами, я ушла в кабинет и слушала, как няньки готовят детей ко сну, а Лукея грохочет противнями.

За расчетами и попытками написать очередной синопсис я не услышала звонка, поняла, что кто-то пришел, лишь когда негромко закрылась дверь, и вышла в прихожую отсоединить звонок, чтобы вечерние визитеры не разбудили угомонившихся детей. Из кухни вышла Палашка, увидев меня, побледнела, губы у нее затряслись, она попятилась и прижалась к стене. Я смотрела на нее, пытаясь угадать, насколько сильным было ее грехопадение.

— Ты что пришла? — спросила я. — Я тебя не звала сюда.

Палашка указала на столик в прихожей, куда по обыкновению уже складывали всю дневную выручку из магазинов, пока Лев Львович ее не забирал и не пересчитывал.

— А приказчик где?

— В магазине, придет скоро, — пролепетала Палашка, еле живая от страха. Я покачала головой — нужно что-то решать, причем быстро.

— Завтра к Марфе сходишь, скажешь — пусть семян тебе отсыпет, — распорядилась я, и Палашка ополоумела от испуга. — Она поймет и тебе объяснит. Что за человек к тебе приходил, кто денег дал? — Палашка молчала, окончательно прибитая. — Жених?

Несмотря на мой богатый жизненный опыт, мне редко доводилось видеть у людей такое облегчение на лице. Палашка подняла голову, залилась краской и кивнула, не в состоянии вымолвить ни слова.

— Так, ладно… В следующий раз пусть ко мне зайдет, — раздраженно выдохнула я. — Там решу, что с тобой делать. Пошла вон.

Я закрыла за ней входную дверь, постояла, зашла на кухню. Лукея уже поставила пироги в печь и мыла посуду, я шикнула на нее, чтобы вела себя тише, но в целом не ее вина, что дети легли спать раньше. Я подошла к корзинке, поворошила ее, вытащила бутылку вина, поставила на стол, отломила мясной пирог, положила на тарелку вместе с парой яблок, опять закрылась в кабинете. Мне толком поесть некогда, черт возьми, но зато — зато я уже на плаву. Я просто умница. Совсем умницей я буду, когда закончу синопсис второго тома, а нужно еще десяток глав. Какую бы задницу уготовить этой страдающей овце, которая сюжет не двигает абсолютно?.. Утопить ее, что ли, чтобы потом кто-то выловил, и пусть ее примут за ту богатую даму, которая на нее набросилась на причале, ах да, для студентов тогда нужно вписать пояснение, что дамочке — барышне — тоже лет двадцать…

Не влететь бы мне с этой чертовой крепостной томов на пятнадцать, но ведь будут хорошо покупать, и влечу. Доживет страдалица до владычицы морской, а я — до невроза, а может, каким-то образом сподвигнуть читателей на фандом?.. Пусть сами себе насочиняют, что хочется?.. Но бесплатно.

Пришел Лев Львович с остатками выручки, мы рассыпали деньги по столу, Лев Львович разложил журналы, я убрала книжки. Я смотрела на приказчика и думала, что процесс нужно как-то оптимизировать, бедняге сложно каждый раз ютиться в моем кабинете, надо, надо что-то решать с новым жильем, как бы мне в этом доме ни нравилось. Да и вообще Льву Львовичу от меня житья уже нет, надо бы ему удобную отдельную конторку снять и толкового секретаря где-то найти…

Из прихожей донесся короткий болезненный вскрик, и я вздрогнула.