Вечерний звон

Канает и фраеру пруха,

фартит фраерам отчего-то:

такая у Витьки маруха,

что даже в тюрьму неохота.

В ментовке ни слова не скажет,

случись если с мужем чего,

умелую ксиву закажет,

возьмет на поруки его.

На кичу снесет передачи,

чтоб хавал бациллу пахан,

утешит в лихой неудаче,

а к ночи поставит стакан.

Укроет клифтом в полудреме,

хрусты на похмелку займет,

атасницей встанет на стреме,

а пропаль – барыге спульнет.

Поддержит в преступных стремленьях,

разделит и ночи, и дни…

Есть женщины в русских селеньях!

И часто – еврейки они.

НА СОРОКАЛЕТИЕ СОБЛАЗНЕНИЯ ВИЛЕЙ ДЕВИЦЫ ФИРЫ

Случилось это сорок лет назад,

война еще вовсю грозила миру,

когда увидел Виля райский сад -

в пивной увидел он девицу Фиру.

Там Фиру домогался подполковник:

поставив перед ней пивную кружку,

хвалился ей, что чудо как любовник,

и звал ее в казарму на подушку.

Был Виля в небольшом военном чине,

но лучшее имел он впереди:

и все, что полагается мужчине,

и плюс еще медали на груди.

С достоинством держа большую палку,

нисколько Виля драки не гнушался

и с легкостью отправить мог на свалку

любого, кто на Фиру покушался.

И Фира силой женского таланта

почувствовала крепость лейтенанта.

Да, Фира это сразу ощутила

и тихо прошептала – «Боже мой!»,

и к Виле всю себя оборотила,

чтоб Виля проводил ее домой.

(Был Виля ума многотомник

с вальяжностью шаха персидского.

В казарме рыдал подполковник,

шепча про Богдана Хмельницкого.)

В сон девичий Виля явился,

и Фира воскликнула – «Ах!»,

поскольку он ей как бы снился,

но был он уже не в штанах.

А был он раздетый скорее,

и был он хотя в темноте,

но Фира узнала еврея

в роскошной его наготе.

(А девки лили слезы на мониста,

сморкались в расшиваемый рушник,

им пели два слепые бандуриста,

что смылся на еврейку их мужик.)

И длится это счастье очень долго,

и можно объяснить его научно:

обязанность супружеского долга

наш Виля обожает потому что.

И счастливы, придя на годовщину

их дивного совместного житья,

мы выпить за отменного мужчину

и Фиру безупречного шитья.

ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ В СТРУЮ

Родясь почти что вровень с полувеком

на светлых берегах реки Невы,

ты мог бы стать приличным человеком,

но сделался художником – увы!

Теперь там хаос общего разброда,

и ты за счет еврейской головы

мог быть оплотом русского народа,

начальник был бы ты бы – но увы!

Для русской это редкостно равнины,

что в жителе нет генов татарвы;

в роду, где есть великие раввины,

ты сделался художником – увы!

Владея непростым и редким даром

улучшить вкус еды пучком травы,

ты мог бы стать известным кулинаром,

но сделался художником – увы!

Смакуя меломанские детали

в потоках гармонической халвы,

ты б даже мог настраивать рояли,

но сделался художником – увы!

Легко играя мыслей пересвистом,

слова переставляя так и сяк,

ты был бы залихватским публицистом -

зачем ты стал художником, босяк?

Роскошно развалясь перед камином

с осанкой патриарха и главы,

ты мог бы слыть отменным семьянином,

но склонен ты к художествам – увы!

На голос твой, пленительный и падкий -

пришла бы даже диктора карьера,

ты мог бы рекламировать прокладки,

художником ты стал – какого хера?

Воздавши дань любовной укоризне,

сказать уже по совести пора,

что счастливы мы рядом быть по жизни

с тобой – большим художником – ура!

БАЛЛАДА ПРО ВЕРУ И КСАНУ

Как-то раз умудрились родиться,

созревая в едином яйце,

две прекрасных собою девицы

с видом сходства на каждом лице.

Неразлучными были близняшки,

расходились не дальше вершка,

но по-разному клали какашки

в два больших неразлучных горшка.

Вера лихо носила юбчонку

и собой была очень стройна,

но попутал нечистый девчонку,

и с евреем связалась она.

Ксана долго терпела, как стоик,

но внезапно женился на ней

всей российской культуры историк,

славянин из литовцев, еврей.

Сестры мало собой различались,

а родясь под созвездьем Весы,

при походке немного качались

и в мужчинах ценили усы.

Потому их мужья бородаты

и темны, как сибирская ночь,

и все время немного поддаты -

девки выпить и сами не прочь.

Их мужчины смотрелись не чахло,

а родились под знаком Тельца,

но тельцом золотым там не пахло,

были только хуй и сердца.

Утопали в любовных объятиях

и в мечтах, мужиками навеянных,

и не знали о мероприятиях,

сионистами гнусно затеянных.

Ведь не знаешь, откуда печали

и разлука с какой стороны…

Ветры времени Верку умчали

далеко от советской страны.

Тосковали две чудные дамы

от порватия родственных уз,

и не выдержал Бог этой драмы

и разрушил Советский Союз!

Стали встречи светлы и прекрасны,

а мужья их, угрюмы и хмуры,

тихо шепчутся: просьбы напрасны,

снова пьяные две наши дуры.

Но сегодня – молчат эти монстры,

будем пить и горланить припевки,

веселитесь, разгульные сестры,

будьте счастливы, милые девки!

ОДА НА БРАКОСОЧЕТАНИЕ МАШИ И ИДАНА

С рождения девочка Маша

блистала умом и лицом,

а Вера была ей мамаша,

а Саша был Маше отцом.

Семейством гордилась приличным,

где предки – от рава до цадика,

однако путем очень личным

влеклась она с детского садика.

Опасность ее не смущала,

и страх был неведом Машуте,

верблюдов она укрощала

и прыгала на парашюте.

В науки вгрызалась, как лев,

и все начинала с начала,

и, шесть языков одолев,

девятый она изучала.

Была хороша она в талии,

имела бездонные очи,

с ней два кардинала в Италии

пытались сойтись покороче.

При всей ее женской гармонии

стреляла без промаха в тире,

с ней семь самураев в Японии

хотели иметь харакири.

В подарок ведя дромадера,

на облик в далекой дали

из Франции два гренадера,

мечтая о плене, брели.

Кто жар ей ученый остудит?

Сошлась бы с каким молодцом,

когда ж она трахаться будет? -

шептались мамаша с отцом.

У них о потомстве забота,

им нянчить хотелось внучат,

а Маша научное что-то

кропала в бессонных ночах.

Однако пришел тот единственный,

отменных еврейских кровей,

со службой настолько таинственной,

что сам же не знал он о ней.

Был духом и телом нормален,

шиитов спасал и суннитов,

а в Турции спас из развалин

четыреста антисемитов.

Так мужа нашла себе Маша,

пошла между них канитель,

сварилась любовная каша,

к семье привела их постель.

Летай по державам отсталым,

но делай детишек, Идан,

не век тебе лазать по скалам,

от Бога твой хер тебе дан!

КРАТКАЯ ОДА НА 70-ЛЕТИЕ ДОКТОРА ФАЙВИШЕВСКОГО (КЛИЧКА – ПРОФЕССОР)

Повсюду – совпадений светотень,

поскольку неслучайно все в природе:

ты с Лениным в один родился день,

и ты, конечно, назван в честь Володи.

Как молот, был безжалостен Ильич,

безжалостна, как серп, его эпоха;

его разбил кошмарный паралич,

а ты – мудрец, ебун и выпивоха.

Он тоже, как и ты, талантлив был,

однако же вы разны чрезвычайно:

он – много миллионов погубил,

а ты – немногих вылечил случайно.

Психованность весьма разнообразна,

общаться с сумасшедшими опасно,

душевная поломка так заразна,

что тронулся и ты – но как прекрасно!

Свихнувшись, не жалеешь ты об этом,

душой о человечестве скорбя,

и каждый, кто пришел к тебе с приветом,

излечится приветом от тебя.

Еще не все в России хорошо,

еще от ваших жизней длится эхо,

того – клянут, что некогда пришел,

тебя – благословляют, что уехал.

Перо мое от радости дрожит,

и ты меня, конечно понимаешь:

он, всеми проклинаемый, лежит,

а ты, любимый нами, – выпиваешь.

Сейчас вокруг тебя клубится пир,

и ты обязан помнить непременно,

что в этот день родился и Шекспир,

а ты к Вильяму ближе несравненно.

ОДА НА 60-ЛЕТИЕ АРКАДИЯ ГОРЕНШТЕЙНА

Готов на все я правды ради,

варю на правде свой бульон;

однажды жил хирург Аркадий,

любил кромсать и резать он.

Людей он резал самых разных,

но малышей – предпочитал,

и в этих играх безобразных

он жил, работал и мечтал.

Мечтал о воздухе он свежем,

хотел в Израиль много лет,

поскольку мы младенцев режем -

едва появятся на свет.

Не всех! Аркадий жил в Херсоне,

и словом «хер» я все сказал:

он резал Хайма, но у Сони

он ничего не отрезал.

Потом он в Питер жить уехал,

лечил у пьяных стыд и срам,

его работы плод и эхо -

у тех – обрез, у этих – шрам.

Разрезав, надо приглядеться,

чтоб ясно было, что лечить,

а он умел яйцо от сердца

легко на ощупь отличить.

Жена его звалась Татьяна,

писала краской на холстах,

и без единого изъяна

была она во всех местах.

Он резал всех, как красный конник,

ища ножом к болезни дверь,

но был аидолопоклонник,

и вот – в Израиле теперь.

И тут Аркадий не скучает,

он на архангела похож

и Божью благость излучает,

когда младенец есть и нож.

Не только режа, но и клея,

Аркадий грамотен и лих,

и плачут бабы, сожалея,

что резать нечего у них.

Он за людей переживает,

живя с больными очень дружно,

и многим даже пришивает,

поскольку многим это нужно.

Ему сегодня шестьдесят,

и пациентам лет немало,

труды Аркадия висят

у них, у бедных, как попало.

А сам Аркадии – о-го-го,

и, забежав домой однажды,

он сотворил из ничего

себе детей, что было дважды.

Прибоем в отпуске ласкаем,

любил поесть, но голодал:

женой по выставкам таскаем,

он у холстов с едой – рыдал.

Живи, Аркадий, много лет,

пою хвалу твоим рукам

и завещаю свой скелет -

уже твоим ученикам.

ТРАКТАТ НА 80-ЛЕТИЕ

Лидии Либединской

Чтоб так арабов не любить,

графиней русской надо быть!

Когда бы наша теща Лидия,

по женской щедрости своей,

была любовницей Овидия, -

он был бы римский, но еврей.

Когда б она во время оно,

танцуя лучший в мире танец,

взяла в постель Наполеона -

евреем был бы корсиканец.

В те легкомысленные дни

она любила развлечения,

евреи были все они,

почти не зная исключения.

К ней вечно в дом текли друзья,

весьма талантливые лица,

и было попросту нельзя

в их пятом пункте усомниться.

У дочек в ходе лет житейских

когда любовь заколосилась,

то на зятьев она еврейских

без колебаний согласилась.

Когда порой у дочерей

в мужьях замена приключалась,

она ничуть не огорчалась -

ведь новый тоже был еврей!

Пишу трактат я, а не оду,

и сделать вывод надлежит,

что теща к нашему народу

уже давно принадлежит.

Галдит вокруг потомков роща,

и во главе любого пьянства

всегда сидит хмельная теща -

удача русского дворянства.

МАЛЕНЬКАЯ ОДА ПРО БОЛЬШОГО ДОДА (НА ЕГО 75-ЛЕТИЕ)

Он был бурильным однолюбом:

вставая рано поутру,

во вдохновении сугубом

весь век бурил одну дыру.

Жить очень тяжко довелось,

но если б Доду не мешали,

дыра зияла бы насквозь,

пройдя сквозь толщу полушарий.

Просек бы землю напрямик

бур Губермана исполинский,

и в Белом доме бы возник -

на радость Монике Левински.

Он жил в холодном темном крае,

всегда обветренном и хмуром,

хотя давно уже в Израиль

он мог приехать вместе с буром.

Пройдя сквозь камень и песок,

минуя место, где граница,

он бы сумел наискосок

к арабской нефти пробуриться.

Он и другие знал заботы,

не в небесах Давид парил,

и, как-то раз придя с работы,

жене он сына набурил.

Советский строй слегка помер,

явилась мразь иного вида;

но, как вращающийся хер,

бурил планету бур Давида!

Дод посвятил свою судьбу

игре высокой и прекрасной,

и Дон Жуан сопел в гробу,

терзаем завистью напрасной.

Труды Давида не пропали

в шумихе века изобильного,

и в книгу Гиннесса попали

рекорды пениса бурильного.

Сегодня Дод наш – академик,

и льется славы сок густой,

а что касаемо до денег,

то все они – в дыре пустой.

Горжусь тобой и очень рад

сказать тебе под звон бокальный:

ты совершил, мой старший брат,

мужицкий подвиг уникальный!

ПАНЕГИРИК В ЧЕСТЬ 60-ЛЕТИЯ ГРИГОРИЯ, ЧЕЛОВЕКА И ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКА

Гремели российские грозы,

хозяйки пекли пироги,

неслись по Руси паровозы,

горячие, как битюги.

А следом вагоны катились,

железом бренча многотонным,

и разные люди ютились

на полках по этим вагонам.

И в чай они хлеб окунали,

мечтая доехать скорей,

того эти люди не знали,

что чинит вагоны – еврей.

Поэтому прочны вагоны,

для дальних выносливы рейсов,

в любые идут перегоны,

о стыки стуча между рельсов.

Еврей тот по имени Гриша -

сметлив удивительно был,

легко бы в министры он вышел,

но очень вагоны любил.

И плелся с работы устало,

и в голову лезли дела,

но Жанна его ожидала

и двух сыновей родила.

(А нынче – крушенья дорожные,

и скажет любой вам носильщик:

вагоны теперь ненадежные,

уехал в Израиль чинильщик!)

Меняют любовники позы,

ползут на Израиль враги,

но мчат по нему тепловозы,

горячие, как утюги.

А сзади вагоны трясутся,

евреи в вагонах сидят,

куда-то с азартом несутся

и сало украдкой едят.

За весь этот транспорт в ответе -

Григорий, кипучий, как чайник,

теперь он сидит в кабинете,

большой и солидный начальник.

В субботу он землю копает,

монет наискал миллион,

мудреные книги читает,

хлебая куриный бульон.

И едут вагоны, колыша

еврейских шумливых людей,

хранит их невидимый Гриша,

великий простой иудей.

НА БРАКОСОЧЕТАНИЕ МУЗЫКАНТА ЖЕНИ И ЛЕНОЧКИ ИЗ РАДИОВЕЩАНИЯ

Он был контрабас разведенный,

она – выходила в эфир.

И горек был путь их пройденный,

и пуст окружающий мир.

Они не мечтали о встрече,

страшил их любовный обман,

однако клубился под вечер

в их душах надежды туман.

Они повстречались случайно,

о чем-то пустом шелестели,

над чем-то смеялись печально

и вдруг оказались в постели.

И поняли – не без испуга -

по стуку взаимных сердец,

что именно их друг для друга

когда-то назначил Творец.

И все начиналось с начала,

и обнял невесту жених,

и музыка с неба звучала -

играл ее ангел для них.

А Женя по миру мотался,

в узде свои страсти держа,

и весь его волос остался

в гостиницах разных держав.

Себя он отравливал водкой,

лишь музыкой в жизни гордясь,

а Лена – роскошной красоткой

и рыжей была отродясь.

Но с радостью рыжая Лена

за лысого Женю пошла,

в уюте семейного плена

она свое счастье нашла.

И пушки сегодня палят

в честь этих израильских жителей,

и взрослые дети шалят,

завидуя счастью родителей.

БАЛЛАДА ПРО РЫЖУЮ ЛЕНУ

Баллада сочинилась не случайно:

в ней Лена – тема каждого куплета,

есть в имени – секрет, загадка, тайна,

и я вам расскажу сейчас про это.

И выдумки в балладе этой нет,

идея взята мной не с потолка:

недаром я болтался много лет

на улице Елены а-Малка.

Хочу вам для начала изложить

секрет наполеоновского плена:

на острове хотел он век дожить -

святая пусть, но все-таки Елена.

И те, чьи имена избегли тлена, -

обязаны их женам, нету спора:

у Рубенса была жена Елена,

у Рузвельта жена – Элеонора.

Такое это имя, что полену

сияло оно пламенным угаром,

и сказка про Прекрасную Елену

возникла, как вы видите, недаром.

Но сказка зарастала книжной пылью,

и даже прочитал ее не каждый,

а чтобы эту сказку сделать былью,

родилась Лена рыжая однажды.

Родилась, как известно, Лена в Риге,

в семье, где почитался дух искусства,

читала увлекательные книги,

но к музыке ее клонились чувства.

Валились музыканты на колени,

вливался в инструменты их экстаз,

но были их порывы чужды Лене,

в мечтах она избрала контрабас.

А Женя был солдат, носил винтовку,

в судьбе своей предвидел перемены,

и «Леночка» – его татуировку -

немногие, но видели до Лены.

На всяких языках читая тексты,

любовные разучивая танго,

такое знала Леночка о сексе,

что сделалась черна Елена Ханга.

Когда готовит Леночка обед,

то плачут и женатый, и вдовец,

загадки тут и не было, и нет:

Еленою была Молоховец.

А голос?! Он рождает в сердце эхо,

и пению сирен подобен он:

на голос рыжей Лены к нам приехал

евреев из России миллион.

Поэтому ты, Леночка, живи,

ничуть, как ты умеешь, не старея;

твой голос, полный неги и любви,

из чукчи скоро сделает еврея.

И мы тебя все любим не напрасно:

полно в тебе душевного огня;

ты – женщина, и этим ты прекрасна,

а возраст – это мелочь и хуйня.

ТОРЖЕСТВЕННАЯ ОДА НА 85-ЛЕТИЕ ЭФРАИМА ИЛЬИНА

Сколько разных талантов, однако,

ниспослалось Эфраиму в дар:

меломан, бизнесмен и гуляка,

полиглот, меценат, кулинар.

Развивая еврейские корни,

был Эфраим с рожденья не слаб:

делал деньги, играл на валторне

и любил подвернувшихся баб.

В деле страсти послушлив судьбе -

скольких женщин взыскал ты и выбрал?

Дон Жуан, услыхав о тебе,

с корнем хуй немудрящий свой выдрал!

Когда были дороги тернисты

и еврейский народ пропадал,

ты, Эфраим, пошел в террористы,

и мы знаем, что ты попадал.

На семитов напали семиты,

и, воскликнув: «Ах, еб вашу мать!» -

ты, Эфраим, купил «Мессершмиты»,

чтоб евреи могли воевать.

А потом, когда мы победили,

нос утерли и шейху, и лорду,

то еврейские автомобили

сделал ты в посрамление Форду.

Всех галутных жалея до слез

(им казалось житье наше раем),

ты румынских евреев привез -

но зачем же так много, Эфраим?

Собирая картины друзей,

наливая за рюмкой стакан,

в Ватикане открыл ты музей,

и безвестный расцвел Ватикан.

Много лет нас во тьме содержали,

но играла мечта полонез:

Моисей передал нам скрижали,

а Эфраим завез майонез.

Ты сидишь, распивая шампанское,

на пустыню ложится туман,

и грустит королева британская,

что с тобой не случился роман…

Всюду тихо и сонно на небе,

толпы девственниц шляются вяло,

и тоскует Любавичский ребе,

что с тобою он виделся мало.

Лучше жить, чем лежать в мавзолее,

и сегодня себе мы желаем

на столетнем твоем юбилее -

чтоб и мы выпивали, Эфраим!

ДИАЛОГ ВЕНЕРЫ С АФРОДИТОЙ В ЧЕСТЬ 90-ЛЕТИЯ ЭФРАИМА ИЛЬИНА

ВЕНЕРА. Хотя мы выглядим печально…

АФРОДИТА. Красотки были изначально.

ВЕНЕРА. Мы, вечной женственности ради.

АФРОДИТА. Короче говоря, мы бляди…

ВЕНЕРА. Мы – современницы Гомера.

А. Я – Афродита, ты – Венера.

B. От лет прошедших Афродита похожа на гермафродита.

А. А ты по старости, Венера,

сама – точь-в-точь скульптура хера.

B. У нас для ссоры нет причин…

А. Мы знали тысячи мужчин!

B. Царь Александр Македонский…

А. И Буцефал!

B. Забудь про конский.

А. А император был…

B. Траян!

А. Потом еврей…

B. МошеДаян.

А. Да, одноглазый. И французов

он победил…

B. То был Кутузов.

А. Еще был как-то царь Мидас…

B. Ну, тот был чистый пидорас!

А. А Бонапарт?!

B. Хоть ростом мал -

ложась, он сабли не снимал.

А. А древний грек -

слепой Гомер…

B. Так он как раз на мне помер!

А. А короли! Филипп, Луи…

B. Совсем ничтожные хуй.

А. Маркс, Энгельс – помнишь их, подруга?

B. Ну, эти два ебли друг друга.

А. У нас и Ленин побывал…

B. Меня он Надей называл.

А. А посмотри на век назад -

к нам заходил маркиз де Сад!

B. О нем я помнить не хочу,

пришлось потом идти к врачу.

А. Писатель Горький был прелестник…

B. Ебясь, орал, как буревестник.

А. И Евтушенко нас любил…

B. Он сам изрядной блядью был.

А. А Троцкий?!

В. Снял презерватив

и убежал, не заплатив.

А. А помнишь – был еще один

весьма некрупный господин?

B. Француз по тонкости манер…

А. А вынимал – еврейский хер!

B. Был у него такой обрез…

А. Его макал он в майонез.

В. Здесь темновато, нет огня,

не растревоживай меня.

Мне с ним постель казалась раем…

А. Да, это был Ильин Эфраим!

B. Теперь уже мы с ним не ляжем…

А. Давай, подруга, вместе скажем.

Мы сегодня выбираем -

добровольно и всерьез -

лишь тебя, Ильин Эфраим,

воплощеньем наших грез.

Мы с тобой – как две медали

в честь ночной любовной тьмы,

мы тебе бы снова дали,

только старенькие мы.

Это здесь с душой открытой

выступали для приятства -

мы, Венера с Афродитой,

покровительницы блядства.