Вечные мгновения

Над слюдою речного плеса,

над стеклом в золотых отливах —

зачарованный берег в белых

тополях и зеленых ивах.

Бьется в русле уснувшем сердце,

льется в сонной излуке лето,

и реке упоенной снится

женский голос, и голос флейты.

Зачарованный берег… Ивы

окунулись в затон глубокий

и целуют во сне ветвями

золотое стекло затоки.

И рукою подать до неба,

и течет это небо сонно,

голубым серебром тумана

гладя водную гладь и кроны.

Примечтался сегодня сердцу

этот берег с плакучей ивой,

и решило оно за счастьем

плыть по воле волны сонливой.

Но у самой воды внезапно

на глаза навернулись слезы:

зачарованный голос песню

пел совсем у другого плеса.

Я не вернусь, и ночью,

молчащей, теплой, спокойной,

весь мир уснет под лучами

своей луны одинокой.

Тела моего здесь не будет,

и войдет свежий ветер

в открытые настежь окна,

чтобы справиться о моей душе.

Не знаю, будут ли ждать меня

из долгой двойной отлучки

и беречь воспоминания

со слезами и поцелуями.

Но будут цветы и звезды,

и вздохи, и надежды,

и поцелуи на улицах

под тенью ветвей и стен.

И опять прозвучит рояль,

как этой спокойной ночью,

но не будет того, кто слушает

задумчиво у моих окон.

Ночь и ночная дорога —

это одно и то же.

К тайне твоей любви

иду по черному бездорожью.

К тайне твоей любви —

ветром морей тревожных,

светом горных вершин,

ароматной цветочной дрожью.

Над испанской границей вечерняя тишь…

Под негаснущим солнцем вершины искрятся —

мирозданья врата… Очертанья шиферных крыш

остались во Франции — задником декораций.

С колокольни Сальента к нам долетает звон —

воскресный… Ветер в зеленых скалах резвится.

И пахнет югом. И западный горизонт

багрян. И светло струится пшеница.

Мычанье красных коров, тяжелых от молока,

идиллических пастбищ очарованье.

И речь пастуха сердцу до боли близка…

И над родиной — тень вечернего умиранья…

Блаженство, покой, глухомань. И бредут стада,

и — как звездами высь — полны луга бубенцами.

Глухомань, блаженство, покой. И поет вода,

и колокольчики вторят звонкими голосами.

По золотой дороге уходят дрозды, уходят… А куда?

По золотой дороге розы уходят, уходят… А куда?

По золотой дороге, по золотой дороге я бреду…

А куда? Осень, ответь. Ответьте, птицы и цветы.

Сначала явилась в белом,

чиста, как сама невинность,

и я влюбился по-детски.

Потом пришла разодетой

в немыслимые наряды,

и я ее втайне проклял.

А там предстала царицей,

кичащейся жемчугами…

О, как я зашелся гневом!

Но сбросила эту роскошь,

и я улыбнулся.

Осталась в одной тунике,

чиста, как была когда-то.

И вновь я в нее поверил.

Потом сорвала тунику

и встала совсем нагою…

Поэзия, моя му΄ка,

нагая, моя навечно!

Сначала пришла невинной —

под девическим покрывалом,

и я, как дитя, влюбился.

Но платье она сменила —

разоделась, будто для бала,

и я от нее отвернулся.

Явилась потом царицей,

в драгоценностях небывалых,

и в гневе я задохнулся!

…Но она раздеваться стала.

И я улыбнулся.

Осталась в одной тунике,

маня простотой античной.

И вновь я к ней потянулся.

И сняла под конец тунику

и во всей наготе предстала…

О поэзия, — страсть моей жизни! —

нагая, моя навеки!

Бабочка света,

красота ускользает,

едва прикоснусь к ее розе.

И гонюсь я за ней, ослепший…

И то там, то здесь настигаю…

А в руках остаются

одни очертания бегства!

Как ясно, на ветру шумя в деревьях,

мне говорит душа,

что я во всем.

Что в руке у меня? Я не знаю —

ты ли это, легче пушинки,

или — это лишь тень твоя?

В кроне птица поет,

ключ — в корнях камыша.

С песней вод и высот

оживает душа.

Птица звезды качнет,

ключ — побег камыша.

Зыби вод и высот

отзовется душа.