Вечные мгновения

Это дерево с ветхой листвою

стало солнечным шаром литым, —

это дерево скорбное стало

склепом мертвенным… и золотым.

Приготовилось к смерти спокойно,

примирилось уже, что мертво…

Два томительных месяца муки

позлатили страданья его.

Капли над водою…

По речным затонам

камыши пригнуло

к берегам зеленым.

Как дохнуло горько

поле молодое!

Капли над водою…

О челнок мой утлый —

в беспросветном мире,

как надежда, смутный!

Над рекой седою —

сердце сиротою!..

Капли над водою…

…И я уйду. А птица будет петь

как пела,

и будет сад, и дерево в саду,

и мой колодец белый.

На склоне дня, прозрачен и спокоен,

замрет закат, и вспомнят про меня

колокола окрестных колоколен.

С годами будет улица иной;

кого любил я, тех уже не станет,

и в сад мой за беленою стеной,

тоскуя, только тень моя заглянет…

И я уйду; один — без никого,

без вечеров, без утренней капели

и белого колодца моего…

А птицы будут петь и петь, как пели.

Я погрузился в рощу.

Как роща благоухала!

Благоухала — непостижимо!

Я погрузился в речку.

Как она убегала!

Как убегала — непостижимо!

Как в зеркало, в дружбу

глядят наши души…

А на закате стало небо

еще спокойней и бездонней.

Сегодня вечером повсюду

тебя я чувствую, Антонио.

А этот Аполлонов вечер,

он пахнет музыкой и раем,

и наши лиры мотыльками

в закатном пламени сгорают.

Ах, наши лиры на закате,

где струны — огненные струи!

Не к ним ли завтра эти розы

прильнут бессмертным поцелуем?

А ты — в дали, где солнце тонет, —

ты помнишь обо мне, Антонио?

На потолке вагона размытый блик — светает?

Заплаканные окна туманятся белесо…

Смыкаются разрывы — и снова пролетают

прильнувшие друг к другу потемки и утесы.

Селенья пеленою окутаны, как снами,

которыми забылись сырые луговины;

несокрушимы скалы, встающие над нами,

в тумане — или в небе? — пропав до половины.

Без остановки мимо… За изморосью хмурой

в мутнеющем оконце бегущего вагона

мелькнет полунагая прекрасная фигура:

— Прощай!

— Прощай!

Лишь капли бормочут монотонно.

Беспокойные тучи сочатся зарею —

утро? вечер? Бесцельно кружат в отдаленье

крылья сумрачных мельниц за дымкой сырою,

на унылом ветру расплываясь, как тени.

Полупрозрачны и безмятежны долины,

и туманны отары на склонах белесых.

Грубо выведен чернью на кромке карминной,

мирно дремлет пастух, опираясь на посох.

Бурый камень селений; погост на взгорье —

и ни веки зеленой, ни розы, ни птицы!

Трудно брезжит рассвет в нелюдимом просторе,

где на брошенной пашне бурьян золотится.

Омыла нам сердца тенистая вода,

и пахнет розами ручей среди малины.

А в небе на ветру колышется звезда,

льют нежный аромат нездешние долины.

Уже царит луна над отсветами дня.

В небесной ясности коза стоит на круче,

одна среди цветов, и падает, звеня,

капель бубенчика протяжно и плакуче.

Любовь так молода! Еще душа нежна,

как цвет на миндале, как стебель майорана,

еще блаженно спят под сердцем семена

грядущих горестей, посеянных так рано!

Бродят души цветов под вечерним дождем.

О ростки желтоцвета по кровельным скатам,

вы опять отогрели заброшенный дом

нездоровым и стойким своим ароматом!

Он как голос, который заплакать готов,

или сказка лесная, с лачугой в низине,

где невеселы краски, и много цветов,

и большие глаза нелюдимы и сини…

Привкус горя навек с этим запахом слит

и возник в незапамятно-давние годы…

Крыша пахнет цветами, а сердце болит,

словно эти цветы — его желтые всходы.

Да сотворим имена.

Нам недолгая жизнь дана.

Жизнь вещей — и та коротка.

Остаются навеки одни имена:

не любовь — о любви строка,

не цветок — названье цветка.

У любви и цветка

жизнь — бессмертье, когда им даны имена.

Да сотворим имена.