Вечный человек

Глава двадцать седьмая

Он обращался к пустой кабине. На этот раз Вопрос Первый даже не попрощался перед отбытием.

Джим проверил инструменты.

— Вон там Земля, — сказал он. — Сейчас, наверное, по всей планете звучит тревога, поскольку у нас с собой корабль лаагов. Вызову-ка я их лучше.

Мэри промолчала. Конечно, его последние слова не требовали ответа, но все же он не возражал бы услышать пару слов, чтобы понять, как она себя чувствует. Она явно до сих нор за что-то на него сердилась, если тут подходило слово «сердилась». Ладно...

— База, — сказал он, настроив оборудование корабля на соответствующую волну, — это корабль XN413, ваш потерявшийся в темном лесу малыш. Я оставлю сигнал локации включенным, чтобы вы смогли выслать за нами эскорт. У нас пленный, он безвреден — не палите из пушки по воробьям, — но эскорт ему тоже понадобится. И еще мне надо поговорить с Луисом Один. Повторяю...

Он несколько раз повторил передачу, и едва закончил, как появилось с полдюжины истребителей, начавших окружать «ИДруга» и пленный корабль.

— Добро пожаловать домой, XN413, — кабину «ИДруга» наполнил голос, донесшийся по межкорабельной связи. — Раз уж пошли формальности, то это XY1668, командир этой эскадрильи. Как насчет прикрепиться ко мне, и мы вас доведем? И еще, ваш пленник к вам прикреплен? И жив ли он?

— Очень даже жив, будьте с ним поосторожнее, — ответил Джим. — Он ко мне не прикреплен, повторяю, не прикреплен, но за нами он последует. Оставьте его в покое и работайте как обычно, он последует. Посадите его, но больше не трогайте. И меня тоже после посадки не трогайте. С базы вам наверняка дадут еще указания на наш счет, но пока все ясно?

— Все. Поехали.

Эскорт двинулся с места, а «ИДруг» и корабль лаагов повисли будто на невидимых нитях в центре построения.

— Мэри! — тихо позвал ее Джим прямым мысленным контактом.

Она не ответила.

— Мэри! — позвал он опять, все так же. тихо.

— В чем дело? — Ее голос больше не был холодным, но не было в нем и теплоты. Она обращалась к нему отстраненно и незаинтересованно.

— Мы дома, — ответил Джим, — это опять твоя область. Как мы собираемся возвращаться в тела?

— Лучше подождать и сначала посмотреть, готовы ли они нас принять. Луис должен скоро нас вызвать, верно?

— Наверняка, — ответил Джим, зная, что ничто не помешает генералу Моллену связаться с ними, как только он услышит о их возвращении.

— Надо попросить его связаться с теми, кто обслуживает тела, и удостовериться, что техники готовы к оживлению. Когда он подтвердит готовность, можно будет начинать.

— И как это сделать? Как мы в них вернемся? — спросил Джим.

— Когда я была в разуме Рауля в «Охотнике на бабочек», — сказала она по-прежнему отстраненным тоном, — то после того, как я выяснила, что самой мне корабль не сдвинуть и с Раулем не связаться, я поняла, что зря трачу время. Тогда я захотела вернуться в свое тело, и как только захотела, там я и оказалась. Опыт показывает, что там, где ты больше всего хочешь находиться, там и находится твоя личность. Помнишь, как ты вообще попал в «ИДруга»?

— Если бы мы с тобой могли остаться в корабле навсегда, я был бы рад, — сказал Джим.

— Как хочешь, — весело отозвалась Мэри. — Как только мы получим подтверждение, что тела готовы, я ухожу.

Он больше не пытался с ней разговаривать, и она тоже молчала. Звено кораблей проследовало к Земле с ускорением, равным одному g, достигло полпути. Затем, все еще при нормальной силе тяжести, корабли совершили маневр торможения, развернувшись на сто восемьдесят градусов. Скоро на экранах «ИДруга» появился голубой шар земли, пока еще совсем маленький.

— ...XN413, это Луис Один. Отвечайте, XN413. Это Луис Один. Вы меня слышите?

— Мы оба вас слышим, — ответил Джим.

— Рад вас слышать. Мэри?

— Она тоже тут, — сказал Джим, так как Мэри могла общаться только через него.

— Замечательно! Отложим разговоры до вашей посадки. Прямо сейчас вам что-нибудь нужно?

— У нас тут во втором корабле живые лааги, а в нашем — мертвый представитель инопланетного подвида. Отметьте, что по приземлении в обоих кораблях будет атмосфера планеты лаагов.

— Ладно, — сказал генерал. — Что-нибудь еще?

— Скажи Луису, чтобы проверил наши тела, — передала Мэри. — Пусть техники подготовятся к приему.

Джим повторил ее слова вслух.

— И когда прибудете?

— Скажи ему: как только он подтвердит, что внизу все готово, — произнесла Мэри. — Нам не обязательно ждать, пока корабль туда прибудет.

Джим повторил.

— А, понятно, — сказал Моллен. — Тогда подождите. Я все проверю и сообщу вам как можно скорее. Мне нужна всего пара минут. Ждите.

Голос генерала Моллена исчез.

— Мэри! — позвал Джим.

Она не ответила.

Он ждал в молчании, пока до «ИДруга» снова не донесся голос Моллена.

— Там все готово, — сказал он.

— Спасибо, — ответила Мэри.

— Спасибо, — повторил Джим.

— Мэри, — сказал он по их внутреннему каналу мысленного общения, — хочу кое-что сказать тебе перед уходом. Я просто хочу сказать, что навсегда запомню эти удивительные месяцы, когда мы были парочкой разумов. Я многому научился...

Джим прервался. Его слова словно эхом отдавались в пустоте «ИДруга». Мэри уже ушла. Он понял, что она ушла, как только Моллен подтвердил, что их тела готовы. Он говорил в никуда.

Джим мысленно покачал головой. Ему тоже не было смысла задерживаться. Он вышел из «ИДруга» точно так же, как выходил из него с Вопросом Первым, и пустился к поверхности земли, к базе.

Перед ним лежал североамериканский континент, и разумнее всего было бы направиться прямо к нему. Но почему-то — возможно, в память о Вопросе Первом и его друзьях — Джим выбрал маршрут подхода по плавной кривой. Так или иначе, торопиться было некуда.

«Я, наверное, и сам выгляжу как невидимый светлячок, — подумал Джим, — или выглядел бы, если бы рядом был другой свободный разум, который мог бы меня увидеть». Было очень приятно скользить по выбранной им кривой, а не спускаться прямо. Он наслаждался последними моментами без корабля, без тела, просто наедине со звездами.

Он чувствовал удовольствие... и внезапно ощутил, что в какой-то степени мог видеть узор сил, о котором так много говорил Вопрос Первый. Джим ясно ощущал прочную нить притяжения Солнца, а теперь, так близко, и не менее сильное притяжение Земли, которые переплетались на небесной ткани. Странно было то, что хоть он и ощущал сильное притяжение Земли из-за близости планеты, в глубине души он знал, что это одна из самых тонких и маловажных нитей во всем переплетении. Джиму казалось даже, что он ощущает нити от некоторых планет и звезд.

Вопрос Первый сказал чистую правду. Потеряться было невозможно, потому что фрагмент узора неизбежно вел к целому. Направление к центру галактики было видно так же ясно, как дорожный знак в пустоте, указывающий на середину гигантского водоворота звезд, пыли и космических останков.

Но он уже входил в атмосферу Земли и поэтому, как сделал однажды Вопрос Первый, попрощался со звездами. Внизу был континент, к которому он направлялся, горы вокруг базы и сама база.

И наконец он был там. В здании, в комнате, в постели, где лежало его тело. Тело притягивало его, потому что по-своему тоже было частью узора.

Тело со всеми воткнутыми в него трубками выглядело довольно неуклюже. Но этим он займется, когда попадет внутрь него.

Джим скользнул в тело, потом двинул мускулами, открывавшими глаза, и посмотрел на людей в белых одеждах медиков. Они уставились на него сверху вниз, будто он был ожившей египетской мумией...

Потом последовал долгий период возвращения его тела в рабочее состояние.

Во-первых, хотя за его телом тщательно ухаживали, мыли его, кормили, переворачивали и даже делали упражнения, оно отвыкло действовать самостоятельно и растеряло не только мышечную силу, но и привычку к работе.

Плюс к тому, после путешествия в виде невесомого свободного разума, которому не мешает сила тяжести и ничто не нарушает восприятие, пришлось заново привыкать любить свое тело. Это было нелегко. Оказавшись опять в теле, Джим почувствовал себя как запертый в шкафу ребенок.

Он был в ловушке.

Джим мрачно подавил в себе это ощущение. Тело — это замечательно, сказал он себе. Кроме того, оно необходимо. Надо остановиться и подумать. С телом возможно было такое, чего одному разуму не подвластно: обоняние, зрение, осязание и масса других приятных возможностей.

И потом, хоть сейчас это было и не важно, где-то рядом была Мэри в своем теле, и только в своем теле он мог пусть ненадолго, но столкнуться с ней.

Так что он сказал себе, что возвращение в плоть — это именно то, чего он хотел. Он делал то, что говорили ему техники, послушно перешел от внутривенного питания к жидкой, а потом и к твердой пище, подчинялся проделываемым с ним манипуляциям, пока не смог упражняться сам. Несмотря на силу тяжести, он добился того, что стал снова функционировать как обычный человек.

Просто дыра, но в отличной для дыры форме.

Пока он выздоравливал, несколько раз заходил Моллен; кроме того, Джима, конечно, одолевали толпы народа. Люди приходили по одному, сначала стояли у его постели, потом — у велотренажера, ходили и, наконец, бежали рядом с ним. Они выкачивали из него каждое воспоминание или мысль, мелькнувшие у него во время путешествия, кроме тех, которые он приберег как личные. От Моллена и из болтовни техников он понял, что работа над кораблем лаагов и его пленным экипажем идет вовсю. Тело сквонка не упоминали ни разу, но Джим был уверен, что и его тщательно исследовали скальпелем и микроскопом к тому моменту, когда он смог выйти из здания, где хранилось его тело.

К этому времени он был готов отправиться к Моллену на окончательное подведение итогов путешествия. Обсуждение было закрытым — только он, Моллен и, Джим надеялся, Мэри. Он не видел ее с момента возвращения в собственное тело, хотя спрашивал и узнал, что она адаптировалась хорошо. Она явно начала ходить раньше, чем он сам сумел встать на ноги. Держали ее не там, где лежал он, но где, Джиму, конечно, не сказали.

Наконец наступил день, когда он покинул здание, в котором вернулся в свое тело, и направился в кабинет Моллена. Был кристально ясный летний день, один из тех, которые он всегда любил, и он впервые оценил тело, которое воспринимало этот день. В приемной Моллена сидела не знакомая ему стройная женщина-майор лет сорока с седыми волосами.

— Полковник Джим Уандер, — сказал он. — Генерал меня ждет.

— Да, полковник. Посидите минуту.

Сидеть, слава богу, и правда пришлось только минуту. Приемная находилась в здании, которого еще не было, когда Джим и Мэри покинули базу. Хоть и с высокими потолками, но комната не имела окон, так как располагалась в самом центре здания. С момента возвращения в тело Джим стал чувствителен к замкнутым пространствам. Он поднялся на ноги, отложил журнал, который держал перед глазами, не разбирая ни слова текста, и зашел в кабинет Моллена.

Потолок в кабинете был такой же высокий, но сама комната была раза в четыре больше приемной. На стене справа от Джима висел огромный экран. На другой стене — большая картина, на которой он ничего разобрать не мог, наверняка она служила, чтобы производить впечатление на важных посетителей. Стена напротив двери, к счастью, представляла собой сплошное окно. Тяжелые шторы были подвязаны и отодвинуты как можно дальше, так что новоприобретенной клаустрофобии Джима разыграться не удалось. Между ним и окном был толстый ковер, кресла, книжные стеллажи, бар и большой стол в паре метров от окна, за которым в кресле, лицом ко входу, сидел Моллен.

Мэри тоже была там. Она сидела сбоку от стола, у окна, одетая не в форму, а в серо-зеленое платье. Кресло ее было повернуто так, что она смотрела в окно. Джим столько дней ждал этого момента, а сейчас вот так и не увидел ее лица. Когда он вошел, Моллен разговаривал с ней, развернув кресло. Генерал повернулся обратно к Джиму, но Мэри так и осталась сидеть лицом к окну.

— Садись, Джим, садись, — сказал Моллен и указал ему на стул напротив стола. Джим сел, хоть ему и не по душе было положение, когда он не видел лица Мэри.

— Ну что ж, — продолжил генерал. — Выглядишь ты хорошо. Надеюсь, что и чувствуешь ты себя не хуже.

— Для дыры вполне неплохо, — отозвался Джим.

Моллен рассмеялся.

— Да, я читал вашу информацию по мыслелюдям. Идея, что для кого-то я просто дыра в континууме, здорово отрезвляет. Тем не менее человечество существовало таким образом миллионы лет, будет существовать, думаю, и дальше. Вы двое замечательно справились. Куда лучше, чем мы рассчитывали. Вы нашли не только новые миры и способ решить проблему лаагов, но и новую расу, а еще и пару лаагов в плен взяли.

— Как они, кстати?

— Отлично, — сказал генерал. — Мы их поместили отдельно, в конструкции вроде той, в которой в лаборатории Мэри стояли ваши корабли. Сначала все беспокоились, чем их кормить, но потом предположили, что им хватит больничной еды вашего друга сквонка. Мы построили переходную камеру возле их входного люка, наполнили ее такой же атмосферой, как на вашем корабле, и оставили там контейнеры с кубиками, что вы захватили для сквонка, и несколькими уже нашего собственного изготовления.

— Вы сумели их сдублировать? — спросил Джим.

— О да, по крайней мере по химическому составу. Бог знает, какова наша версия на вкус. Но эти двое в корабле наблюдали за нами с помощью своих приборов, и когда мы построили эту камеру и оставили там контейнеры с едой, один из них вышел, взял исходный контейнер и один из наших кубиков и ушел. Очевидно, мы все сделали правильно — потом они забрали остаток и съели его.

— Мало приятного быть пленником, — сказал Джим. Он посмотрел на Мэри, но она не пошевелилась и не сказала ни слова.

— Да, но чего тут еще ждать, — ответил Моллен. — Мы продвигаемся к возможности общения с ними, используя идею, которую ты высказал в одном из отчетов. Насчет того, чтобы вешать на грудь людям экраны с изображением лаага, и речь говорящего переводилась бы в жесты лаага на экране.

— И вы этого уже добились? — спросил Джим.

— Нет, еще нет, — отозвался Моллен, — это конечная цель, и мы к ней идем. Но пока мы пытаемся разобраться в их языке жестов. Ты слышал про технику «третьего языка»?

— Нет, — ответил Джим.

— Это значит, что если двое не говорят на языках друг друга, то нужно изобрести третий язык для их общения. Это отросток искусственных языков, которым учили шимпанзе и других животных, пытаясь общаться с ними начиная с двадцатого века. Существовал знаковый язык, и язык символов, который исследователи использовали с разными животными, и так далее... Так вот, мы и пытаемся разработать третий язык для общения с лаагами.

— И это возможно? — спросил Джим.

— Это возможно, если у обеих сторон достаточно общего. Например, с шимпанзе, собаками, слонами и парочкой других видов это сработало, а вот с дельфинами и китами ничего не вышло. Слишком разная среда. Нам просто повезло, что лааги создали технологическую цивилизацию, не слишком отличающуюся от нашей. Может, мы и думаем не так, как они, но у нас достаточно общих проблем — например, как попасть на космическом корабле из одной звездной системы в другую.

— Вы уже разговариваете с лаагами о космических полетах?

— Нет, до этого, боюсь, еще далеко. Сначала нам, согласно твоей идее, пришлось создать лаага-переводчика. Техники спроектировали картинку, которая повторяет телодвижения лаагов. Телодвижения вызывались нажатием соответствующих клавиш на клавиатуре под картинкой. Потом в стену камеры, построенной вокруг входного люка лаагов, мы добавили прозрачное окно. У окна поставили экран-переводчик и посадили около него оператора, который нажимал на клавиши и заставлял картинку двигаться. А тем временем мы старались выделить из привезенных вами снимков разговаривающих лаагов по крайней мере несколько жестов, в которых наши пленники угадали бы попытку общения с ними.

— Вы, наверное, используете снимки из камеры в щупальце сквонка, — предположил Джим. Он глянул на Мэри, но она по-прежнему не шевелилась и смотрела в другую сторону. Джим даже не знал, слушает ли она их разговор.

— Да, у нас есть изображения почти всех мест, которые вы посетили в том городе, — подтвердил Медлен. — Первый крупный прорыв мы сделали, когда разбили движения рук и тела на отдельные единицы действия в заданном трехмерном пространстве. Эти единицы были достаточно малы, чтобы мы были уверены, что каждая из них — это один сигнал или даже часть его. Тебе понятно?

— Нет, — сказал Джим.

— Суть в том, чтобы добраться до исходных составляющих их языка. Мы также учитывали, когда они одновременно двигали более чем одной частью тела. Так или иначе, все жесты были записаны и сравнены — слава богу, что на это есть компьютеры, — а потом упорядочены по частоте употребления, по условиям и ситуациям, в которых они употреблялись, и так далее.

— Да, я что-то подобное себе представлял, — сказал Джим. — Большая, должно быть, работа.

— Очень большая, — согласился Моллен. — Но потихоньку техники стали выделять связи. Ну знаешь, это движение связывается с началом разговора с кем-то, а это с концом. Это употребляется при приветствиях, а это при расставании с кем-то; и так далее, и тому подобное. Из всего этого мы собрали фразу, примерно означающую «мы хотим с вами поговорить». В камере у люка мы поставили для лаагов экран и клавиатуру и подсоединили их к экрану и клавиатуре снаружи, а потом оператор у нашего экрана напечатал: «Мы хотим с вами поговорить».

— А где в этот момент были лааги? — спросил Джим.

— В корабле, конечно, — сказал Моллен. — Они отправились внутрь, как только мы послали людей в скафандрах установить для них экран и клавиатуру. Мы решили, что они будут наблюдать за происходящим на экранах корабля. Так или иначе, техник повторял то же самое послание снова и снова.

— И что было дальше, сэр?

— Один из лаагов вышел к клавиатуре, несколько часов изучал систему клавиш и наконец набрал послание, которое мы не в состоянии были расшифровать.

— И техники застряли.

— Нет, они поняли, в чем дело. Они послали другое сообщение, в котором говорилось: «Мы хотим поговорить с вами с помощью этого», и экран показал некоторые символы искусственного языка, который мы разработали для налаживания контакта между людьми и лаагами. Им эта идея пришлась по душе, и дальше уже мы работали как с лабораторными животными, только очень умными, конечно.

— И все получилось? — спросил Джим.

— В каком-то смысле да. Искусственный язык, как ты сам понимаешь, очень ограничен. Но теперь мы добавляем движения фигуры лаага, когда символы не передают то, что мы хотим сказать, или если нам кажется, что мы достаточно хорошо понимаем жест и можем употребить его по назначению. Лааги это заметили и стали исправлять наши ошибки, и с тех пор у нас начался прогресс.

— И как далеко зашел этот прогресс?

— Мы, конечно, только начинаем учиться с ними разговаривать, — объяснил Моллен. — Никто не знает, сколько это займет, но должен заметить, что эти лааги очень активно с нами сотрудничают. Как только один встает из-за клавиатуры, другой за нее садится.

— Разумеется, — сказал Джим.

— Почему разумеется? — с любопытством поинтересовался Моллен.

— Потому что они живут ради работы. Я говорил об этом в отчете, и Мэри наверняка сказала то же самое. Если бы вы подольше продержали их в плену без всяких занятий, они бы, наверное, умерли. А теперь вы дали им повод для жизни.

— Так или иначе, — сказал Моллен, — скоро мы сможем с ними разговаривать, и тогда начнется настоящая работа.

— Заставить их осознать, что нет смысла изматывать себя войной, которая ни одной из наших рас не принесет никакого толка?

Моллен внимательно посмотрел на него.

— Да ты это, похоже, уже обдумывал, — сказал он.

— У меня на это были месяцы, — сказал Джим. — Научиться общаться с лаагами — это одно. Заставить их видеть дело по-нашему может вообще оказаться невозможным.

— Ты, да вдруг пессимист? — удивился Моллен. — Это что-то новенькое.

— Я не пессимист, а реалист. Мы людей между собой-то не могли заставить договориться, пока не началась война с лаагами и нам всем не пришлось сотрудничать. А образ мыслей лаагов отличается от нашего куда больше, чем у любого человека. И потом, вряд ли они изменят свой образ мыслей просто потому, что мы им скажем что-нибудь. Лучший наш шанс — это продать им что-нибудь.

— Продать им что-нибудь? — Моллен с изумлением уставился на него. — Джим, откуда ты это взял?

— От Вопроса Первого и компании, — продолжил Джим, — Когда имеешь дело с одной расой инопланетян, то легко сделать массу ложных выводов. Если рас две, то из ошибочных выводов, которые они делают друг о друге, можно догадаться, где неверны наши собственные выводы.

— Мэри рассказывала про этих мыслелюдей, с которыми вы столкнулись, — сказал Моллен.

— Со всем уважением к Мэри, — сказал Джим, глядя на ее неподвижный затылок, — я думаю, она согласится, что с лаагами она эксперт, а с мыслелюдьми — все-таки я. Она даже сама как-то раз так сказала, верно, Мэри?

— Верно, — сказала Мэри, не двигаясь. — К нему стоит прислушаться, Луис.

— Я к кому угодно прислушаюсь, а уж к тебе и подавно, — сказал Моллен, откинувшись назад так, что кресло заскрипело и наклонилось под тяжестью его тела. — Но что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что лучший наш шанс в переговорах с лаагами — это предложить им сделку, где мы помогаем им найти новые миры для заселения, а они временно пытаются захватить наш.

— А, ты про то, чтобы дать им некоторые из тех миров, о которых вы договорились с мыслелюдьми.

— Пока еще не договорились, — сказал Джим. — Мы легко можем забыть, что лааги не так устроены, чтобы оставить наш мир в покое; и точно так же мы можем решить, что то, на что мыслелюди согласились сегодня, они одобрят и завтра. Оба этих убеждения о других расах могут быть ловушками, потому что они основаны на нашем образе мыслей, а не на их.

— Я не вполне тебя понял, — Моллен нахмурил брови.

— Помните, как мы удивлялись, почему иногда один корабль лаагов атакует целую эскадрилью, если наткнется на нее, а иногда целая их эскадрилья при таких же условиях разворачивается и бежит от одного нашего корабля.

— Да, и что из того?

— Ответ тут простой. Скажи ему, Мэри.

Мэри промолчала.

— Ладно, тогда я сам скажу, — продолжил Джим. — В обоих случаях пилоты-лааги делали то, что им приказано, а не то, чего требовали обстоятельства.

— Это же глупо! — воскликнул Моллен. — Слишком уж они умны, чтобы делать такие глупости.

— Нет, это не глупость. Это просто другой мир, другой способ мыслить. Если бы им предложили поступать по собственному усмотрению, они бы так и сделали. Но в случаях, о которых я говорю, им просто дали общий приказ. Их поведение не отличается от поведения человека, следующего приказам, когда лично он с ними не согласен, — с одним исключением. Лааг позволяет себе не соглашаться только при определенных условиях, и работа в эти условия не входит. А то, что относится к одному лаагу, относится ко всей их расе. Я хочу сказать, что лааги могут заселить миллион миров, если мы столько для нас найдем, и все равно продолжать попытки победить человечество и захватить Землю.

— Почему? — спросил Моллен.

— Потому что они за это уже взялись. Это работа, которую они начали, но не закончили.

— Ты хочешь сказать, что даже если обстоятельства делают их задачу ненужной, они все равно продолжат ее выполнять? — поинтересовался Моллен.

— Именно это я и хочу сказать, генерал. Окончание работы лааги не обсуждают. Это встроено в глубинную часть их мозга, так же как территориальный инстинкт — в нашу подкорку. Он так глубоко в нас заложен, что мы реагируем на него согласно моделям наших культур и не задумываемся, почему мы стоим на определенном расстоянии друг от друга при разговоре, смотрим или не смотрим людям в глаза, когда разговариваем с ними. А в разум лаагов встроено как факт, что жизнь имеет смысл только тогда, когда делаешь какую-нибудь работу. А работу не бросают, пока она не закончена. Для того чтобы ее закончить, можно использовать столько лаагов, сколько потребуется, но любой ценой работа должна быть закончена. Это раса, которая никогда не сдается и никогда не отступает, просто потому, что они не могут.

— Да ты мне тут говоришь, что нам никогда не заключить с ними мир! — воскликнул Моллен.

— Точно, никогда, — согласился Джим.

— Ладно, тогда скажи, что нам делать? — поинтересовался генерал.

— С тем, что они сейчас собой представляют, — сказал Джим, — мы мир заключить не можем. Но, может быть, мы сумеем организовать перемирие на неопределенный срок, как раз такой, который им потребуется для выработки другого отношения к проблеме, — а это займет поколения. Нам надо использовать присутствие мыслелюдей как средство воздействия на лаагов для продления перемирия, и в то же время использовать присутствие лаагов для того, чтобы убедить мыслелюдей выполнить свои обещания.

— И как ты собираешься этого добиться?

— Надо поставить себя так, — объяснил Джим, — чтобы, с точки зрения лаагов, только мы не давали мыслелюдям мешать им работать, а с точки зрения мыслелюдей, только мы могли объяснить лаагам, что они не должны мешать искусству, которому мыслелюди посвящают всю свою жизнь. Потрясающее, кстати, искусство, генерал. Может, оно более значительно, чем все наши искусства вместе взятые.

— Ладно, — сказал Моллен; тон у него был самый обычный, но Джим не мог отделаться от мысли, что генерал ему подыгрывает, — значит, ты хочешь установить трехстороннее соглашение, которое бы с помощью сочетания запугивания и обещания выгоды заставило бы и лаагов, и мыслелюдей делать то, чего хотим мы. Допустим даже, что мы сможем дать им повод так себя вести по отношению друг к другу, зачем им при этом люди?

— Люди им понадобятся как переводчики.