Вечный человек

Глава двадцать восьмая

— Переводчики? — Моллен нахмурился, но тон его стал абсолютно серьезен.

— Именно, — подтвердил Джим. — Вы подумайте об этом. Мы можем говорить с лаагами, с большим трудом, но можем. И мы можем говорить с мыслелюдьми, хотя взаимопонимание для нас тоже связано с большим трудом.

— Да, и что из того? — спросил Моллен.

— Лааги и мыслелюди совсем не могут общаться. Для них это сложнее, намного сложнее, чем проблемы, которые вы упомянули при обучении дельфинов искусственному языку. У этих двух рас нет вообще ничего общего. Они смогут общаться только через нас, людей.

— Продолжай, — сказал Моллен.

— Например, для нас с лааги общее — это как минимум тела и технологическая цивилизация. А теперь, благодаря Раулю Пенару, мы, как и мыслелюди, можем двигаться в пространстве как свободные разумы. И в обоих случаях есть и другие примеры общности. У нас есть трудовая дисциплина — не такая врожденная, как у лаагов, но она у нас есть. У нас есть понятие искусства, которое выражается совсем не так, как у мыслелюдей с их «танцами», но по крайней мере мы в состоянии уловить, почему для них так важны их танцы. Спорю на что хотите, что, даже когда мы научимся свободно общаться с лаагами, понятие искусства мы так и не сможем им передать.

— Это, конечно, замечательно, — проворчал Моллен, — но вот что будет, когда лааги научатся освобождать свой разум от тела, как вы двое и Рауль? Тогда они смогут общаться с мыслелюдьми напрямую. И поскольку, согласно вашим отчетам, мыслелюди способны на прямое общение между разумами и тут им перевода не нужно, то лааги смогут договариваться с ними сами.

— Ну, для начала, — сказал Джим, — я думаю, что пока лааги не взглянут на свое существование куда шире, они не смогут освобождать разум от тела. Мы установили, что, прежде чем покинуть тело, нужно очень сильно захотеть это сделать. А для лаага покинуть тело на уровне инстинктов означает бросить самый надежный инструмент для работы, которая оправдывает их существование.

— Ну а если кто-нибудь все-таки сумеет? — сказал Моллен. — Тогда они смогут иметь дело прямо с мыслелюдьми.

— Не думаю, — ответил Джим. — Мыслелюдям будут чужды очень многие их понятия, и наоборот, так что друг от друга, если попробуют разговаривать, они будут слышать в основном пропуски. Мы с Мэри еле сумели договориться с мыслелюдьми, а они уже успели попрактиковаться на Рауле. Плюс к тому, как я уже сказал, у нас, в отличие от лаагов, с ними много общего, а лаагам этого не добиться, если они не изменят кардинально свой взгляд на мир. Вы можете себе представить, как объяснить лаагам, что такое симфония?

— Но то, что мы называем искусством, — это не совсем то, чем занимаются мыслелюди, — вставил Моллен.

— Верно. Но у нашего искусства с их «танцами» достаточно общего, чтобы у нас с Мэри появилось общее с мыслелюдьми понятие, даже если под ним мы имели в виду не совсем одно и то же. Это дало нам основу для общения, — сказал Джим. — Об этом я и говорю. Мы достаточно близки к мыслелюдям, чтобы нам было на чем строить взаимное общение. И с лаагами у нас достаточно общего, так что и тут есть с чем работать. Но я не вижу, что может объединять лаагов и мыслелюдей, чтобы на этом основывать контакты. Даже если я не прав и они это сумеют, с нами им все равно легче будет разговаривать, чем друг с другом, так что это все равно дает нам шанс быть посредниками.

— Мэри? — спросил Моллен, взглянув в ее сторону.

— Извини, Луис, но он прав, — произнесла она, — по крайней мере, насчет взглядов лаагов. Конечно, мы коснулись только верхушки айсберга в их изучении, но на основе наших нынешних знаний я должна признать, что Джим прав.

— Понятно, — ответил Моллен задумчиво. — Боже мой, если ты действительно прав и человечество сможет стать посредником между двумя расами...

Он сидел, уставившись в никуда, но вдруг резко повернулся к Джиму.

— Даже если это возможно, остается вопрос, как именно это делать, кому что предложить, — сказал он. — Я вот к чему веду, полковник. У вас не было полномочий заключать договоры и соглашения с неизвестными расами. С какой стати вы пригрозили этим мыслелюдям, что лааги, или даже мы, будем двигать звезды? Большей чепухи я в жизни не слышал!

— Прошу прощения, сэр, — сказал Джим, — я там был один, и надо было срочно что-то сделать. Пришлось импровизировать. И потом, почему бы не посоветоваться со специалистами. Мы раса инженеров, и лааги тоже. Все, что мы хотели сдвинуть, мы рано или поздно сдвигали, и в отношении таких вещей лааги на нас очень похожи. Если будете это обсуждать, предложите специалистам рассмотреть возможность перемещать звезды с использованием физики фазового перехода. Вы же знаете, чтобы передвинуть командный корабль, энергии нужно ничуть не больше, чем для передвижения истребителя. А как только переход рассчитан и запущен, для перехода на десять световых лет требуется применить не больше силы, чем для перехода на десять сантиметров, потому что в физическом смысле никакая масса вообще не передвигается — меняется только определение ее положения во вселенной. Почему нельзя сделать то же самое со звездой?

Моллен свирепо посмотрел на него.

— Ты хоть представляешь, что за муравейник разворошил? — спросил генерал. — Если возможно будет сдвинуть звезду — или планету — куда захочешь, тогда... Я даже не буду пытаться определять открывающиеся возможности!

— Ну, может, это и невозможно, особенно на практике. А может, такое передвижение слишком дорого нам обойдется. Но я решил, что такую возможность стоит упомянуть специалистам. И вообще, на самом деле нам ни к чему двигать звезды. У меня есть догадка, что когда мы получше разберемся с тем, что мыслелюди называют танцем дыр в галактике, то нам не захочется ни при каких обстоятельствах нарушать этот танец из-за возможных последствий. Нам только надо подать мыслелюдям идею, что мы — или лааги — рано или поздно такое сумеем.

— Разумеется, — сказал Медлен. — Ну, если это все припасенные для меня бомбы, то я объясню, чем вы дальше будете заниматься. Мэри и ты теперь будете работать отдельно...

— Извините, что перебиваю вас, сэр, — сказал Джим, — но есть еще одна бомба.

— Еще одна? — уставился на него Моллен. — Надеюсь, поменьше предыдущих?

— Не обязательно, — сказал Джим извиняющимся тоном. — Может, даже и побольше.

— Боже ты мой! — Моллен откинулся назад в кресле. — Ладно, давай выкладывай.

— Очевидно, мыслелюди не могут потеряться нигде в галактике, — сказал Джим. — Может, они и во всей вселенной не могут потеряться, но это уж я не знаю. Но в нашей галактике они точно ориентируются, потому что видят то, что они называют «узором» гравитационных сил, протянутых между большими кусками материи, как минимум, планетами и звездами, а может, и вплоть до пылинок. Именно вокруг этого узора они плетут свои «танцы», и они также используют его, чтобы найти дорогу откуда угодно куда угодно. Кроме того, они видят предметы любого размера на расстоянии во много световых лет, может, даже через всю галактику.

— Правда? — сказал Моллен и с секунду смотрел на Джима. — Если это правда, то это удивительно. Ладно, согласен, эта бомба еще больше. А теперь...

— Я еще не закончил, сэр, — сказал Джим. — Бомба будет сейчас. Я думаю, что мы можем научиться видеть этот узор. Это будет значить, что нам больше не понадобится прокладывать курс по диаметру через центр массы галактики и мы сможем делать прыжки на любое расстояние с большой точностью.

Моллен долго смотрел на него.

— Я уже боюсь спрашивать, — сказал он, — но все-таки спрошу. Почему ты считаешь, что такой узор и правда существует, а тем более что мы сумеем его увидеть и использовать?

— Потому что, когда мыслелюди повели нас с Мэри танцевать, и потом, когда я вернулся с «ИДруга» на базу, мне показалось, что я его видел. Особенно при возвращении с «ИДруга» в свое тело я видел или чувствовал — это трудно описать — нити или пряди, или как это назвать, между Солнцем и Землей.

— Похоже, мне стоит послать тебя к психиатру за справкой с подтверждением, что ты в здравом уме; не только для меня, но и для начальства — передавать вместе с твоими идеями. Мэри, ты что-нибудь похожее на этот узор видела?

— Когда возвращалась на базу — нет, — ответила она. — Но во время танца с Вопросом Первым и его друзьями что-то такое я видела.

— Значит, он и вправду может существовать, — подхватил Джим. — А если видеть его получше и потом, может быть, использовать при прокладывании курса...

Моллен жестом остановил его.

— Даже если у тебя есть еще что-то, — сказал он, — не рассказывай. Оставь до следующего раза. Давай еще немного попритворяемся, что все идет как обычно. Что я тебе говорил, когда ты подкинул этот последний сюрприз? Ах да, вы с Мэри будете работать отдельно...

— По-моему, не очень удачная идея, генерал, — ответил Джим. — Я бы хотел работать вместе с Мэри.

— Нет, — ответила Мэри.

— Не выйдет, — сказал Моллен.

Отказы были произнесены так быстро, что прозвучали практически хором.

— Понимаете, как только вы доведете одного из этих лаагов до уровня, когда он может понять объяснения наших поступков, — сказал Джим, игнорируя их последние слова, — нам с Мэри надо взять его обратно к мыслелюдям и познакомить две расы, а нам переводить. Так сказать, запустить музыку.

— Я же сказал тебе, если есть еще идеи, оставь их при себе, — ответил Моллен. — И насчет твоей работы с Мэри ты уже получил ответ: нет.

— Дай мне с ним поговорить, Луис, — сказала Мэри, все еще не поворачиваясь к Джиму. — Джим, какой бы план ты ни придумал, я в нем участвовать не буду. И это потому, что я не хочу в них участвовать и вообще быть как-то с тобой связанной.

— Только сейчас вспомнил — мне надо кое-что сделать вне офиса, — заметил Моллен. — Вернусь через минуту.

— Нет, Луис, пожалуйста, останься, — сказала Мэри. — Я хочу, чтобы ты тоже это услышал, хоть ты и знаешь, что я собираюсь сказать. Джим...

Джим приподнялся с места.

— Сядьте и слушайте, полковник, — скомандовал Моллен.

Джим сел.

— Это нелегко, но сказать это нужно. — Из-за того что она отвернулась, голос Мэри звучал для Джима странно. Тот факт, что он разговаривал с ее затылком, создавал между ними странную дистанцию. — Послушай меня, Джим. Я объяснила это Луису, и он понимает. Я не очень приятный человек, и никогда приятной не была. Когда мы довели тебя до такого состояния, чтобы ты нуждался в «ИДруге» больше, чем в чем-нибудь еще на свете, я очень тебе сочувствовала. А когда мы отправились вместе в это путешествие, я... получала удовольствие от близости к другому человеку больше, чем когда-либо в жизни. Но ничего хорошего в этом нет.

— Мэри, послушай хоть секунду, — начал Джим.

— Нет, теперь твоя очередь сидеть и слушать, — сказала Мэри. — Проблема в том, что мы слишком разные люди. Хуже того, мы неподходящие люди, настолько, что нам никогда не ужиться. Я то, что я есть, а ты — ты идеалист. Даже хуже того, ты идеалист, который упорно ведет себя так, будто его идеалы и есть реальность. Ты так упрямо смотришь на вселенную сквозь розовые очки, что готов при необходимости перекрасить ее саму в розовый цвет. А такие вещи не выходят, особенно с людьми. Рано или поздно ты столкнешься с реальностью как она есть, и поскольку ты не отступишь — по-своему ты так же упрям, как я или сквонк, — то так и откажешься верить, и реальность тебя убьет. Если я останусь с тобой, то это и меня тоже убьет. А я этого не хочу.

— Мэри... — Джим снова поднялся на ноги, и Моллен снова встал из-за стола.

— Оставайтесь на месте, полковник, — сказал он, — так хочет леди.

— Извини, Джим, но я и правда так хочу. — Затылок Мэри был неподвижен. — Ты, конечно, мне не веришь.

— Нет, не верю, — сказал Джим, — потому что это неправда.

— О, это правда. — В тоне Мэри чувствовалась горечь. — Ты не видишь то, что у тебя под носом. Вместо этого ты все переворачиваешь так, как тебе удобнее, и у тебя это так хорошо получается, что ты даже перестал это замечать.

— Если кто и переворачивает все с ног на голову, — ответил Джим, — так это ты. Ты так упрямо цепляешься за свой кокон, что готова вместе с ним пойти ко дну.

— Видишь, как ты это повернул, — сказала Мэри, — обвинил во всем меня, а не себя. Но это уже неважно. Я сказала, что хотела. Я не буду с тобой работать, я не хочу тебя больше видеть, и не пытайся увидеть меня.

— Значит, ты хочешь, чтобы я не пытался тебя увидеть... — Джим направился к ней, а Моллен встал у него на пути. Но хотя генерал был настроен помешать Джиму, он знал, что при двадцатилетней разнице в возрасте если Джим действительно соберется прорваться к Мэри, то у него это получится. А Джим собирался — и он, и Моллен это понимали.

Мэри заметила движение Моллена наперерез Джиму и тоже это поняла.

— Ладно, — сказала Мэри, — если не хочешь слушать предупреждения, придется столкнуться с реальностью. Там, в космосе, ты сказал, что собрал картинку моего лица. Дай ему пройти, Луис, — ну что, это то же самое лицо?

Моллен шагнул в сторону, и Джим подошел к Мэри как раз в тот момент, когда она встала и повернулась. Он всмотрелся в ее лицо: те же голубые глаза, рыжеватые волосы, прямые линии скул, сходящиеся к маленькому упрямому подбородку, — то самое лицо, которое он помнил с того момента, когда вошел давным-давно в кабинет Моллена и увидел ее в летном костюме.

Он нахмурился и резко выдохнул от облегчения.

— Слава богу! — сказал он. — Я уж думал, что с твоим телом за время нашего отсутствия случилось что-то ужасное — не то чтобы это было важно, раз я теперь знаю тебя на уровне разума. Но вообще о чем ты говоришь? Ты выглядишь так же, как и всегда, хоть я и не вглядывался как следует, пока там, в космосе, не собрал в уме твой портрет. Ты все еще самая красивая женщина, которую я только видел.

Она посмотрела на него, и смотрела так довольно долго. Потом от уголков ее губ начали разбегаться морщинки, и эти морщинки постепенно превратилась в широкую улыбку. Джиму показалось, что от этой улыбки она стала еще красивее. Она откинула голову и засмеялась, и Джим засмеялся вместе с ней. И так они смеялись, пока наконец не успокоились, по-прежнему глядя друг другу в глаза.

— Теперь я такая и есть, — сказала Мэри.

Она с улыбкой взяла его под руку.

— Извини, Луис, — сказала она, потом повернулась и, все еще под руку с Джимом, вышла из кабинета.