Вечный сон

XXVI

В семь часов вечера дождь наконец прекратился, однако по сточным канавам стремительно бежали ручьи. В Санта-Монике вода стояла вровень с тротуаром и выплескивалась через край. Из-под промокшего брезентового тента вышел, хлюпая по лужам, регулировщик в длинном блестящем черном плаще. Скользя по мокрому тротуару, я завернул в узкий, полутемный вестибюль Фулуайдер-билдинг. Где-то за открытой кабиной лифта, выкрашенного в золотистую, потемневшую от времени краску, тускло светилась одинокая лампочка. На потрепанном резиновом коврике стояла никелированная, давно не мытая плевательница. На горчичного цвета стене висела издали похожая на электропробки искусственная челюсть. Я снял мокрую шляпу, стряхнул ее и пробежал глазами список жильцов, висевший рядом с искусственной челюстью. Под одними номерами квартир были подписаны фамилии, под другими — нет: возможно, некоторые квартиры пустовали или же квартиросъемщики предпочитали оставаться неизвестными. Кого тут только не было: и дантисты, гарантирующие обезболивающие средства, и частные детективы, расследующие темные делишки, и мелкие, дышащие на ладан заведения сомнительного свойства, и какая-то школа почтовых работников, где, впрочем, можно было приобрести навыки железнодорожного клерка, радиотехника или киносценариста — если, разумеется, раньше не нагрянут почтовые инспектора. Жутковатое здание. В таких воняет отнюдь не только намокшими окурками.

В лифте, подложив под спину рваную подушку, дремал, сидя на шатком табурете, старик лифтер. Рот полуоткрыт, в полумраке видны вздувшиеся вены на запавших висках. Одет в синий форменный пиджак, который болтается на нем, как на вешалке, и серые брюки с обтрепавшимися отворотами. На ногах белые бумажные носки и черные лаковые туфли с глубокой царапиной на носке. Вид у старика был очень несчастный: не дождался клиента и заснул, бедолага. Я тихонько проскользнул мимо него и, задыхаясь от спертого воздуха, нащупал дверь, ведущую на пожарную лестницу. Лестницу не подметали больше месяца. По ночам здесь, должно быть, ютились бродяги: спали, ели, бросали на ступеньки объедки, обрывки сальных газет, спички, попалась под ноги даже разорванная записная книжка из искусственной кожи. В углу, возле изрисованной стены, лежала нераспечатанная пачка светлевших в темноте презервативов. Да, миленький домик, нечего сказать.

Я поднялся на четвертый этаж и, ловя губами воздух, вбежал в коридор. Такая же грязная плевательница, такой же потрепанный коврик, стены горчичного цвета исписаны такими же горькими и неразборчивыми воспоминаниями. Я дошел до угла и повернул. На трех дверях подряд по матовому стеклу было выбито: «Л. Д. Уолгрин. Страхование». За первыми двумя дверьми было темно, за третьей горел свет. На одной из темных дверей значилось: «Вход».

Фрамуга над освещенной дверью была приспущена, и до меня донесся гортанный, птичий голос Гарри Джонса:

— Канино?.. Да, где-то я тебя видел. Точно, видел.

Я похолодел.

— Я так и думал, — ответил низкий, мурлыкающий голос; казалось, за кирпичной стеной заработала маленькая динамо-машина. Было в этом голосе что-то зловещее.

По линолеуму царапнула ножка стула, раздались шаги, взвизгнув, захлопнулась над дверью фрамуга, за матовым стеклом скользнула чья-то тень.

Я вернулся к первой из трех дверей и осторожно подергал ее. Заперта. По счастью, дверь от старости рассохлась и просела. Я достал бумажник и вытащил из него толстую целлулоидную прокладку с острыми краями, за которой у меня хранились водительские права. Находка для взломщика. Я надел перчатки, всем телом, словно к любимой женщине, приник к двери и, рванув на себя ручку, вставил в образовавшееся отверстие целлулоидную прокладку, которой и поддел собачку замка. Раздался сухой, похожий по звуку на разбившуюся сосульку щелчок. Я замер, точно сонная рыба в воде, а затем, выждав несколько секунд, повернул ручку и, приоткрыв дверь, скользнул в темноту.

Осторожно закрыв дверь, я увидел прямо перед собой освещенный с улицы прямоугольник голого окна, срезанного углом письменного стола. На столе возвышалась пишущая машинка в чехле, а рядом блестела в темноте металлическая ручка двери. Эта дверь, в отличие от входной, оказалась не заперта. Я открыл ее, вошел в смежную комнату трехкомнатной страховой конторы и, воспользовавшись тем, что по оконному стеклу вновь сильно забарабанил дождь, на цыпочках пересек комнату. Из-под двери, ведущей в третье, освещенное помещение, пробивалась тонкая полоска света. Все складывалось удачно. По-кошачьи подкравшись к двери, я прижался лицом к щели и заглянул в соседнюю комнату, однако ничего, кроме дверного косяка, не увидел.

— Болтать языком — дело нехитрое. Для этого большого ума не надо, — вкрадчиво промурлыкал Канино. — Напрасно ты пошел к этому сыщику. Очень напрасно. Эдди недоволен. Ведь сыщик сказал, что какой-то тип в сером «плимуте» сел ему на хвост. Вот Эдди и хочет выяснить, кто этот тип и что ему надо. Понятно?

Гарри Джонс беззаботно рассмеялся:

— А Эдди-то какое дело?

— Все тебе расскажи.

— Ты же прекрасно знаешь, зачем я ходил к сыщику. Я ведь тебе говорил. Из-за подружки Джо Броди. Ей надо рвать отсюда когти, а не на что. Вот она и подумала, что сыщик ей денег даст. Я-то на нуле.

— За что? — нежно промурлыкал голос. — За красивые глазки сыщики нынче денег не дают.

— Ты за него не бойся, ему есть где деньжат раздобыть. С его-то связями. — И Гарри Джонс вызывающе громко рассмеялся.

— Не зли меня, малыш. — В мурлыкающем голосе послышалась угроза.

— Ладно, ладно. Ты же знаешь про убийство Броди. Пристрелил-то его этот псих, но Марло при этом присутствовал.

— Слыхали. Марло сообщил об этом в своих показаниях.

— Верно. Но кой о чем он умолчал. Броди попытался всучить Стернвудам фотографию младшей дочки генерала, где она нагишом позирует. За этим, собственно, Марло к Броди и приходил. Пока они торговались, явилась и сама дочка. Причем с пушкой. Выстрелила в Броди, но промахнулась — в окно угодила. Обо всем этом сыщик легавым рассказывать не стал. И Агнес, кстати, тоже. Она прикинула, что больше заработает, если будет помалкивать. Думала, сыщик ей за это железнодорожный билет купит.

— К Эдди эта история отношения не имеет?

— Никакого.

— Где сейчас Агнес?

— Не скажу.

— Скажешь, малыш, никуда не денешься. Не скажешь здесь — заговоришь в задней комнате, где ребята в расшибалочку играют.

— Она теперь моя подружка, Канино. А я своих подружек не продаю, так и знай.

Наступила тишина. В окно хлестал дождь. Из-под двери потянуло табачным дымом, и я чуть было не закашлялся, но вовремя сунул в рот носовой платок.

— Насколько мне известно, — опять так же благодушно замурлыкал Канино, — эта блондиночка работала на Гейгера. Клиентов зазывала. Надо будет это с Эдди обсудить. Сколько ты хотел получить с сыщика?

— Пару сотен.

— Получил?

Гарри Джонс опять беззаботно рассмеялся:

— Мы договорились встретиться завтра. Надеюсь, все будет в порядке.

— Где Агнес?

— Послушай…

— Где Агнес?

Молчание.

— Глянь-ка сюда, малыш.

Я замер, совершенно отчетливо представив себе, как Канино вынул из кармана пистолет и целится в хлюпика. Едва ли Канино будет стрелять; скорее всего, он просто хочет припугнуть Джонса, подумал я и стал ждать, что будет дальше, ведь сам я был невооружен.

— Нашел чем испугать, — через силу, не разжимая зубов, процедил Джонс. — Можно подумать, я никогда пушки не видал. Будет на нервах-то играть!

— Сыграешь ты — в ящик!

Молчание.

— Где Агнес?!

Гарри Джонс вздохнул.

— О’кей, — усталым голосом проговорил он. — Она снимает квартиру: Банкер-Хилл, Корт-стрит, 28, 301. Надо же, сдрейфил я все-таки. А с другой стороны, кто она такая, чтоб ее прикрывать?

— Вот именно. Ты правильно поступил. Съездим к ней с тобой вдвоем и поговорим. Я ведь хочу одно себе уяснить: не морочит ли она тебе голову, малыш. Но по тому, что ты мне рассказал, вроде бы все путем. А раз так, возьмешь у сыщика деньги и отправишься на все четыре стороны. Ты на меня не в обиде?

— Нет, — ответил Гарри Джонс. — Не в обиде, Канино.

— Вот и отлично. Давай по этому поводу выпьем. Стакан есть? — Мурлыкающий голос сделался фальшивым, как ресницы у манекенщицы, и скользким, как арбузная косточка. Раздался стук выдвигаемого ящика. Что-то звякнуло по дереву. Скрипнул стул. Шаги.

— Отличный напиток. Пальчики оближешь, — сказал мурлыкающий голос.

Послышался булькающий звук.

— Ну-с, будем живы — не помрем, так, кажется, говорят?

— Твое здоровье, — еле слышно отозвался Гарри Джонс.

В следующий момент раздался громкий, истошный кашель, кого-то выворачивало наизнанку, а потом — глухой звук, как будто на пол упал стакан из толстого стекла. Я судорожно вцепился пальцами в отворот плаща.

— Что ж ты от одного стакана блюешь, дружище? — послышался вкрадчивый, мурлыкающий голос.

Гарри Джонс ничего не ответил. До меня донеслось тяжелое, прерывистое дыхание, а потом все смолкло. Скрипнул стул.

— Прощай, малыш, — промурлыкал мистер Канино.

Раздались шаги, щелкнул замок, полоска света под дверью исчезла, дверь хлопнула, и шаги — легкие, решительные — удалились.

Я взялся за ручку двери, рывком распахнул ее и стал всматриваться в темноту. Напротив, с улицы, слабо светилось окно, отсвечивала полированная крышка письменного стола. На стуле кто-то сидел. В комнате стоял тяжелый, терпкий, похожий на духи запах. Я подошел к выходящей в коридор двери и прислушался. Внизу звякнула дверца лифта.

Я нащупал выключатель и зажег пыльную стеклянную люстру, свисавшую с потолка на трех медных цепях. Из-за стола на меня не отрываясь смотрел Гарри Джонс. Глаза выпучены, посиневшее лицо, сведенные судорогой скулы. Маленькая темная головка была повернута набок, однако сам Джонс сидел совершенно прямо, откинувшись на спинку стула.

Откуда-то очень издалека до меня донесся приглушенный множеством стен звонок трамвая. На письменном столе стояла бутылка виски с отвинченной пробкой. Стакан Гарри Джонса поблескивал на зеленом бобрике стола. Второй стакан куда-то исчез.

Ткнувшись носом в горлышко бутылки, я несильно втянул в себя воздух и уловил запах горького миндаля. Перед смертью Гарри Джонса вырвало. Стало быть — цианистый калий.

Обойдя стул, на котором сидел труп, я снял подвешенную к оконной раме телефонную книгу, полистал ее, повесил обратно, дотянулся через голову хлюпика до телефона и позвонил в справочную:

— Вы не могли бы дать мне номер телефона квартиры в Банкер-Хилл? Адрес: Корт-стрит, 28, 301.

— Одну минутку, — недовольным голосом проговорила телефонистка. Казалось, запах горького миндаля преследует и ее. — Записываете? Вентворт, 2528.

Я поблагодарил и набрал номер 2528. Длинные гудки.

Затем, после третьего гудка, в трубку ворвались громкие звуки радио, и грубый мужской голос, приглушив радиоприемник, рявкнул:

— Слушаю!

— Можно Агнес?

— Агнес? Здесь таких нет, приятель. Какой ты набираешь номер?

— Вентворт, 2528.

— Номер правильный, а вот с Агнес у тебя промашка вышла. Обидно, правда? — И мужчина загоготал.

Я положил трубку, опять открыл телефонную книгу и позвонил управляющему казенного дома «Вентворт-апартментс». Мистер Канино, вероятно, уже несется под дождем в Банкер-Хилл привести в исполнение еще один смертный приговор.

— Управляющий «Вентворт-апартментс» мистер Скифф слушает.

— Говорит Уоллес из уголовной полиции. В вашем доме проживает девушка по имени Агнес Лозелл?

— Кто говорит, простите?

Я повторил.

— Если вы назовете мне ваш номер телефона, то я…

— Перестань ломать комедию! — перебил я его. — У меня нет времени. Так проживает или нет?

— Нет, не проживает. — Голос кислый, как прошлогоднее молоко.

— Живет у тебя в ночлежке высокая зеленоглазая блондинка? Говори!

— Послушайте, это никакая не ночлежка…

— Спорить со мной будешь! — грубо, на полицейский манер, оборвал я его. — К тебе что, полиция нравов давно не наведывалась? Могу устроить. Что такое доходный дом в Банкер-Хилл, да еще с телефонами в каждой квартире, можешь мне не рассказывать.

— Ладно, не сердись. Я же не отказываюсь помочь. Есть у нас несколько блондинок. А где их нет? Насчет зеленых глазок, правда, не поручусь. Твоя блондиночка тут одна живет или с кем-то?

— Одна либо с сожителем: коротышка, пять футов три дюйма, не больше, тощий, весит всего фунтов сто десять, глаза темные, живые, носит двубортный темно-серый костюм, твидовое пальто, серую шляпу. По моим сведениям, она занимает квартиру 301, я туда звонил, но без толку — какой-то тип мне голову морочит.

— Нет, нет, в 301-й ее точно нет — там два торговца машинами живут.

— Спасибо, я тогда попозже заеду.

— Давай, только шума не устраивай, ладно? Если что — прямо ко мне.

— Благодарю, мистер Скифф.

Я вытер вспотевший лоб, пересек комнату и, уткнувшись лицом в стену, стал поглаживать ее рукой. Потом медленно повернулся и взглянул на окоченевшее лицо малыша Гарри Джонса. Сидит себе и гримасничает.

«Значит, ты все-таки обманул его, Гарри, — вслух проговорил я каким-то чужим голосом. — Ты солгал ему и выпил цианистый калий, поступив как настоящий джентльмен. Настоящий маленький джентльмен. Ты умер, как отравленная крыса, Гарри, но повел себя по-человечески».

Пришлось его обыскать. Не хотелось, но пришлось. В карманах убитого адреса Агнес, как я и предполагал, не было. И все-таки я должен был в этом удостовериться, ведь мистер Канино мог вернуться. Такие, как Забияка, не суеверны: если надо, возвратится на место преступления без малейших колебаний.

Я включил свет и только взялся за ручку двери, как грянул телефонный звонок. Я застыл было на месте с отвисшей челюстью, но через мгновение снова закрыл дверь, зажег свет и снял трубку:

— Да?

— Можно Гарри? — Женский голос. Ее голос.

— Он вышел, Агнес.

— Кто говорит? — с расстановкой спросила она после длинной паузы.

— Марло. Тот самый, который уже давно сидит у тебя в печенках.

— Где он?! — Перешла на крик.

— Я приехал сюда, чтобы заплатить ему двести долларов за кое-какие сведения. Деньги у меня с собой. А ты где?

— А он тебе разве не сказал?

— Нет.

— Спроси лучше у него. Где он?

— Я не могу у него спросить. Ты знаешь человека по имени Канино?

Молчание. Вероятно, блондинка задохнулась от ужаса.

— Тебе нужны две сотни или нет?

— Нужны… и даже очень.

— Тогда говори, куда их тебе привезти.

— Я… я… — Агнес осеклась, а потом опять, со страхом и настойчивостью, спросила: — Где Гарри?

— Струсил и смылся. Давай где-нибудь встретимся… все равно где… деньги у меня с собой.

— Я тебе не верю. Ты мне соврал — насчет Гарри. Это ловушка.

— Не дури. Если б я хотел, давно бы уже посадил твоего Гарри за решетку. Зачем мне загонять тебя в ловушку, сама посуди? Канино каким-то образом связался с Гарри, и тот дал деру. Давай-ка все сделаем без лишнего шума. Все же мы хотим спокойной жизни — я, ты, Гарри… — Гарри, впрочем, уже успокоился. И лишить его покоя не может никто. — Неужели ты думаешь, детка, что я работаю на Эдди Марса?

— Н… нет, не думаю, нет. Вряд ли. Встретимся через полчаса. Возле Буллокс-Уилшир, у входа на стоянку.

— Договорились.

Я опустил трубку на рычаг. Меня мутило от прокисшего запаха рвоты и терпкого запаха цианистого калия. Хлюпик неподвижно сидел на стуле. Бояться ему теперь было нечего. Все страхи и волнения остались позади.

Я вышел из комнаты. В сумрачном, захламленном коридоре стояла мертвая тишина. За матовыми стеклами дверей было темно. Я спустился по пожарной лестнице на второй этаж, посмотрел, перегнувшись через перила, на освещенную крышу кабины лифта и нажал на кнопку. Лифт медленно пополз наверх, а я сбежал вниз. Когда я выходил из подъезда, кабина находилась у меня над головой.

Дождь припустил опять. По лицу стекали крупные, тяжелые капли. Когда же одна из них упала мне на язык, я вдруг сообразил, что иду с открытым ртом. Причем, судя по боли в челюсти, — с широко разинутым ртом и запрокинутой назад головой, подражая гримасе, застывшей на мертвом лице Гарри Джонса.