Ведьмачьи легенды

1

…Ижица напала внезапно, словно из ниоткуда. Она была длинная, чёрная и блестящая. Круглая голова её, с острыми жвалами и омерзительными сяжками, существовала отдельно от туловища. Казалось, у монстра нет шеи, башка держится ни на чём — но как раз об эту мнимую пустоту сломался не один клинок не одного героя.

Поэтому Геральт рубанул не по отсутствующей шее, а чуть в сторону. При этом ведьмаку ещё пришлось уклониться от удара лапой чудовища, а была та лапа снабжена острейшей пилой, словно у кузнечика — только не для мирного летнего стрекотанья.

Гнусно пахнущая бурая жижа хлынула на траву. Грозные конечности как будто переломило. Они дёрнулись пару раз — и замерли.

Ижица сдохла, но лишь частично — башка всё ещё клацала жвалами и каталась по траве, словно шар в кегельбане.

— Непонятно, почему наши старики советовали не связываться с этими тварюгами, — сказал Геральт. — Плевались при одном упоминании ижицы. Ругались, как гномы с похмелья. А оказалось — ничего сложного… Пустячное дело…

— Монет полста — как с куста, — поддакнул Лютик. Бард уже стоял рядом, будто бы и не прятался во время схватки за лещиной. Вроде как орешки собирал.

Геральт сорвал лист лопуха и тщательно вытер клинок.

— Селяне могли бы и сами справиться, — сказал он. — Тем более что коса тут не в пример сподручнее меча. Видно, у них деньги лишние завелись… Даже неловко как-то награду принимать…

— Ладно, бери трофей да поспешим в кассу, — сказал поэт. — Орешками сыт не будешь…

Не тут-то было.

Голова чудовища подкатилась к поверженному туловищу и принялась жадно его пожирать.

— Э, как бы она не восстановилась, — встревожился бард. — Неровён час, ещё возродится — воюй с ней тогда до вечера…

— Не возродится, — сказал ведьмак. — На такое способны разве что песчаный пустяк да чмо болотное. И то если не прижечь русальим огнём…

Тем временем и поедаемое туловище начало подавать признаки жизни. Пилообразные лапы замелькали в воздухе, кромсая башку в мелкие брызги.

— Что-то дурное я предчувствую, — сказал Лютик. — Быть беде…

Беда и случилась.

Ничего, ни малого кусочка не осталось от твари, пугавшей до смерти деревенских мальцов, — только вонючая жижа на траве.

Ведьмак и бард с недоумением воззрились друг на друга.

— А как же трофей? — только и сказал Лютик.

Геральт же разразился проклятиями. Как гном с похмелья.

— Так вот почему психовали ведьмаки-ветераны! — воскликнул он. — Вот в чём дело! Вот что имел в виду Протон Многофейский в своём «Монструальном компендиуме», именуя ижицу «к виду самоедских сущностей причисленной»! Истребитель ничего не может представить заказчику!

— Ubey sibja apstenu! — по-эльфийски выругался бард.

По крайней мере, эпитафия мерзкому чудовищу прозвучала на Высокой Речи…

2

Сельский солтыс был мужичок тёртый. Недаром же прожил несколько лет в большом городе. Точнее — в городской тюрьме, но кого интересуют подробности!

— Никак не можно, милсдарь ведьмак, — развёл он короткими ручками. — Что-то вы, вашмилсть, накосячили. Положено принесть мёртвый труп свежеубиенного зверя либо жизненно важную часть оного. А этак нехорошо получается. Этак любой проходимец…

— Ты говори, да не заговаривайся! — воскликнул бард. Поэтическое чутьё безошибочно подсказывало ему, что пятьдесят монет возвращаются обратно на куст. — Мой друг отвёл угрозу от ваших сорванцов, вы вскоре сами в этом убедитесь. Морковкин Лес отныне безопасен! А гонорар — заслужен!

Геральт помалкивал — по дороге было решено, что финансовый вопрос будет решать красноречивый Лютик.

— Оно бы конешно, — сказал солтыс. — Да как знать? Вот ежели вашмилсти проживут у нас хуч бы до зимы, тады и убедимся — жива ли ижица, али сгубил ты её. Как гутарят у нас в простом народе, обоснуй, что ты ведьмак!

— Horribile diktu! — воскликнул бард. — До зимы! Без гроша!

— Так в долг будете жить в моей корчме, — сказал солтыс. — И брать-то стану умеренно, как вы есть возможные избавители… Бражка по праздникам безвозмездная… Одна кружка в одни руки…

— Afftar, vypej jadu! — грозно сказал бард.

Но ни латынь, ни Высокая Речь на мужичка не подействовали. Недаром судья в Первограде хотел его повесить, да вот не вышло: выкрутился, мерзавец!

3

— Ничего тебе не остаётся, — подвёл итог Лютик, — как принять моё предложение.

— Исключено, — сказал Геральт. — Нам даже нечем заплатить страже у городских ворот. Не говоря о прочем. Это наши кони могут пока на травке протянуть, а у меня живот подвело…

— Возьми орешков, — сказал поэт и протянул другу полную пригоршню. — Я тебе предлагаю не жалкие полсотни оренов, а три тысячи полновесных золотых.

— Это в том случае, если победишь в состязании трубадуров, — сказал ведьмак. — А я насчёт тебя что-то сомневаюсь. Сам же говорил, что там лучшие из лучших соберутся…

— Ага, а меня на помойке нашли, — горько молвил поэт. — Вот я, например, никогда не сомневался в твоих качествах истребителя нечисти, а ты… Сомневается он! Не по-товарищески получается!

— Это разные вещи, — сказал Геральт. — Нельзя сравнивать убийство и творчество. Нечисть я уничтожаю объективно: вот она была — и нету. А в искусстве не так. Там сколько людей, столько и мнений. Не во всяком трактире мог ты напеть на жбан пива — кое-откуда и на пинках тебя выносили…

— Потому что у них слуха не было, как и у тебя. Сто процентов — награда моя, — сказал Лютик. — Ибо кто судить-то будет? Городская коллегия. Адвокатишки да купчишки, ведь своих-то трубадуров и певцов в Первограде нет. На их невзыскательный вкус я как-нибудь уж потрафлю. Спою что-нибудь до отвращения местно-патриотическое. Вроде «Я вижу славный Первоград в мечтательном бреду. Там всякий знатен и богат, и я туда приду»… Или «Слушай, Первоград, я тебе спою задушевную песню свою»… Клюнут, олухи!

— Для начала, — сказал Геральт, — нужно войти в город. Представляю, какой у них входной сбор…

— Не проблема. Там будет полно моих собратьев-трубадуров, у кого-нибудь перехвачу в долг до награды…

Ведьмак вскинул руку и изобразил знак Фигто.

— А то я вашего брата не знаю, — сказал он. — Никакой солидарности, в ложке воды готовы друг дружку утопить…

— А Эсси Давен? — сказал Лютик. — Она давно на меня западает…

— Если Эсси на кого и западает, — сказал Геральт, — так уж точно не на тебя. И вообще мне в городе нечего делать. Всё равно в песне я тебе не помощник.

— Но должен же у меня в зале быть хоть один поклонник, — сказал бард. — Знаешь, как поэту нужен верный слушатель — как тебе ведьмачий медальон! Кроме того, прославленному певцу ведь и телохранитель потребен! Мало ли на что способны завистливые соперники! Подольют в пиво кислоты, например, чтобы я золотое своё горлышко спалил… Или килу подсадят болючую…

— Ну да, а я пробовать буду из всех твоих кружек и тарелок, — сказал Геральт. — Как королевский кухарь.

— Ты же всякую отраву без пробы чуешь, — сказал поэт. — А вознаграждение пополам.

— О вознаграждении вообще речи не идёт, — сказал ведьмак. — Дадут награду своему, как положено… А тебе хорошо если грамоту участника вручат!

— Я же сказал — нету там своих певцов и стихотворцев, — воскликнул бард. — Судьи тамошние — народ неискушённый. А я пущу в ход своё знаменитое обаяние…

— Значит, соперников у тебя практически нет? — ехидно спросил Геральт.

Лютик тяжко вздохнул.

— Есть один, — признался он. — В нём-то всё и дело.

— Вальдо Марис из Цидариса? — сказал ведьмак.

— Забудь об этой бездарности, — сказал Лютик. — Тоже мне соперник! «Ещё вчера мои печали казались страшно далеки» — вот уж поистине вчерашний день трубадурства! Нет, есть кое-кто похуже…

— Кто же этот негодяй? — поинтересовался Геральт. — Или, паче чаяния, негодяйка?

— Некто Помпей Смык из Моветона по прозвищу Одноглазый Орфей. Ты о нём, скорее всего, и не слышал. Никакого Моветона нет ни на какой карте. Молодец сей недавно объявился. Сам я на выступлениях указанного Смыка не бывал, но добрые люди мне напели. Тугоухий графоман! Ему и глаз-то, поди, выбили за то, что немилосердно фальшивил! Ни смысла, ни мелодии, а вот поди ж ты — чарует, как говорят у нас, аудиторию! Плачут люди, рубахи рвут! И на себе, и на нём — сувениры, говорят! Колоссальный успех!

— Ну, тогда тебе с ним не тягаться, — сказал Геральт. — Признай, что появился талант покрупнее тебя, имей мужество… Аудиторию-то он чарует, сам сказал…

— В том-то и дело, — сказал Лютик. — Потому-то ты мне и нужен.

— Не вижу связи, — сказал Геральт. — Уж не хочешь ли ты, чтобы я этого парня вульгарно зарубил ни за что ни про что?

— Типун тебе на язык! — сказал бард. — Зарубишь, а потом скажут, что это я тебя подначил из чёрной зависти… Нет! Поэт Лютик никогда не был завистником! Только сдаётся мне, что нечисто с этим самозваным Орфеем…

— В каком смысле?

— В таком, что он людей не иносказательно, а буквально чарует. Наводит на них что-то такое. А твой медальон… У него же от заклинаний натуральная эрекция начинается! Вот ты этого типа и разоблачишь за применение недостойных и сверхъестественных приёмов!

— В Первограде, должно быть, свой колдун для таких дел имеется, — сказал Геральт. — Он быстрей моего разоблачит, да и веры ему больше…

— Нет, — вздохнул поэт. — В том-то и беда, что нету в Первограде своего колдуна. Раньше был, но они его за долги в тюрьме сгноили. Проценты на проценты на проценты. Против банкирского крючкотворства никакие заклинания не помогли. Уж такой там народ!

— Ну, строго говоря, я и тебя самого могу разоблачить, — сказал ведьмак. — Лютня-то небось эльфийской работы! Нечеловеческие звуки издавать способна…

— А разве на ней есть клеймо «Made in Elfland»? — парировал поэт.

— Тогда поехали, — сказал Геральт. — Всё же лучше, чем ничего. Дай-ка ещё орешков…

4

Смеркалось. Плотва и Пегас плелись еле-еле, но подгонять бедных лошадок совесть не позволяла.

— Если бы ты не спорил, — сказал Лютик, — мы бы успели проехать в город…

— Даже обсуждать не хочу, — махнул рукой ведьмак. — У нас ни гроша, ты понимаешь? Унижаться перед стражниками? Ограбить кого-нибудь? Лучше уж заночевать прямо тут, на опушке. Не впервой…

Между тем вечерок-то выдался прохладный. Бард зябко поёжился:

— Нет уж, хватит с меня походной жизни. Помнится, была тут корчма — нарочно поставили для тех, кто к воротам опоздал. Правда, и драли там…

— Попросимся переночевать в конюшне, — сказал Геральт. — Кстати, можешь предложить хозяину свои певческие услуги — вдруг да клюнет? В конце концов, это твоя работа…

— Там видно будет, — сказал Лютик.

Корчма, точно, была на месте: большая, старинная, слегка покосившаяся. Небольшой магический шар у входа освещал ветхую и выцветшую вывеску: «Засахаренная кры…» — последние буквы, как видно, не пережили стихии.

— Это у первоградцев национальный деликатес, — пояснил бард.

— Однако клиентами здесь не обижены, — сказал Геральт. — Смотри: во дворе сплошь телеги, фуры да возы. Привезли товар в город, а к урочному часу не поспели. Пожалуй, не обломится нам место в конюшне…

— Не каркай, Белый Волк, — досадливо сказал поэт.

Ворота были закрыты, так что ведьмаку пришлось приложить к запорному брусу малую толику телекинеза.

Всадники въехали во двор. Дюжий детина с оглоблей в руках сидел на охапке сена и охранял возы и конюшню. Вернее сказать, детине снилось, что он охраняет…

Они спешились.

— Что-то тихо в доме, — заметил ведьмак. — А ведь возчики — народ шумный и весёлый!

— Напились уже — вот и тихо, — сказал Лютик. — Стучи. Авось в лоб не дадут.

Но стучать не пришлось — дверь была приоткрыта.

— Точно, нажрались, — сказал поэт. — Даже не заперлись. Значит, и хозяин с ними за компанию…

Но в корчме, увы, никто не спал.

Более того, за столами молчаливо сидела такая публика, что…

— Резня будет, — тихо сказал Лютик, не шевеля губами.

— Не каркай, Стреляный Соловей…

Мрачные, небритые, покрытые шрамами рожи. Нечёсанные космы. Люди, краснолюды, гномы и один полуэльф. Видавшее виды платье. Ножи, воткнутые в столешницы. Обглоданные кости на полу. И тишина…

За стойкой возвышался хозяин — его физиономия по криминальным признакам не уступала гостям. Длинные, с локоть, усы были завязаны снизу декоративным узлом.

— Что же вы порог обиваете, люди добрые, — сказал корчмарь. — Проходите да садитесь — ребята потеснятся… Мальчонка лошадок ваших обиходит…

— Что-то тут не так, — прошептал Лютик. — Чего-то не хватает…

И вдруг страшная догадка осенила поэта.

— Трезвые они… — не веря себе, сказал Лютик. — Ни в одном глазу…

Ведьмак содрогнулся от ужасного предчувствия, но сразу же взял себя в руки. Глядишь, и обойдётся…

На оборванцев друзья уж никак не походили, а что без денег они, так это может и потом обнаружиться… А уж то, что один из пришельцев — ведьмак при страшном мече, ни для кого не секрет…

— Благодарствуй, хозяин, — сказал Геральт. — Привет честной компании. Мы люди мирные, но иногда воюем. Я с чудовищами, а мой приятель — со скукой и тоской. Может и вас развеселить!

Гости загудели одобрительно — но как-то сдержанно.

— Только не очень громко, — сказал хозяин. — Нам лишний шум ни к чему. Здесь люди солидные и деловые…

— Да уж видим, — сказал бард. — У меня для них песни солидные найдутся. И деловые.

— Милости просим, — сказал хозяин. — Послушаем твои песни, но сперва накормим от пуза, как полагается.

— Спасибо, — сказал Геральт. — Только мы раньше лошадей проведаем. Как полагается…

Друзья вышли на двор. Плотвы и Пегаса на прежнем месте не было, только из конюшни донеслось дружное ржание.

— Больно ласково встретили, — сказал поэт. — Значит, либо отравят, либо стилет в спину…

— Нет, — сказал Геральт. — Угрозы от них не чувствую, хоть это и странно…

— А я ведь кое-кого тут знаю, — сказал Лютик. — Франко Луковка, Кандид Огрызок — первые воры и грабители по эту сторону Яруги. Гномы Фили и Кили — вообще мародёры, ты их по войне должен помнить…

— А чьи же тогда телеги да фуры? Неужели они торговый караван ограбили, а владельцев под нож пустили? Как бы нам с ними заодно не влипнуть в скверную историю… Эх, лучше было бы в лесу заночевать!

— Ну уж нет, — сказал бард. — Жрать охота. Да и надо бы мне размяться перед выступлением в городе…

— Будь по-твоему, — сказал ведьмак. — Но очень уж не хочется мне устраивать тут бойню… Хотя коли придётся…

Они вернулись в корчму. К этому времени для друзей освободили столик в углу и даже принесли еду и жбан пива.

— Лопай, не сомневайся, — сказал Геральт. — Не чую я в этой похлёбке ни яду, ни дурману. Даже толчёного стекла не насыпали…

Но у Лютика уже так трещало за ушами, что бедняга ничего не услышал.

…Потом расслабленный и благодушный поэт настроил лютню и затянул:

На большую вышел я дорогу,

Впереди тернистый путь лежит.

Не зови, прохожий, на подмогу:

Ни один дурак не прибежит…

Хозяин громко закашлял, и Лютик прервал пение.

— Не в обиду вам, сударь певец, будь сказано, — пробасил корчмарь, — а только песни такие нашему обществу слушать невместно. Я же сказал, что люди тут солидные, не отребье какое-нибудь. Им желательны напевы нежные: про природу родную, любовь девичью и дружбу мущинскую. Или про то, как у берёзки заветной мать сыночка ждёт. Но чтобы сыночек тот не в тюремном затворе маялся, а ратовал в бою за отчую землю… Иначе что же о нас люди добрые подумают!

— О, такого-то дерьма у меня навалом! — весело сказал бард и снова возложил умелые персты на вещие струны.

5

— Ну вот, а ты боялся!

Их не отравили за столом, не зарезали на ночлеге. Более того, в мошне у поэта даже кое-что зазвенело! И лошадей в конюшне почествовали и овсом, и ячменём!

— Никого я не боялся, — сказал ведьмак. — Просто не люблю убивать людей. Даже таких.

— Сходка у них тут, — сказал Лютик, седлая Пегаса. — Светиться не хотят, шуму не желают. И под меч твой никому неохота подставляться. Я же говорил, что всё обойдётся!

— И всё же странно, — сказал Геральт. — Зачем им порожние фуры. Не за солью же они ехать собрались! А вранью корчмаря веры нет. И ведь даже пива не пили…

— Да какое наше дело! — воскликнул поэт. — Получилось всё миром, ладом — чего тебе ещё! Теперь пусть хоть перережут друг дружку — я плакать не стану! Знаешь ведь, чем их сходки кончаются…

…Стражи у ворот получили положенную мзду (от её размера ведьмак и бард хором крякнули), пожелали удачи и даже назвали гостиницу, в которой собирались участники певческого состязания.

А гостиниц в Первограде было много. Уж никак не меньше, чем банков, ломбардов и ссудных касс. И здания были всё больше высокие — три этажа, а то и все пять.

Но не украшали эти однообразные строения ни искусная лепнина по карнизам и окнам, ни весёлые краски, ни яркие вывески. Даже дверные молотки сделаны были без всякой выдумки.

Площади-близнецы, подозрительно нешумные торговые ряды, унылые склады, амбары, бараки… Виселицы, эшафоты…

— Не пойму, зачем здешним жителям этот фестиваль трубадуров, — сказал Геральт, когда друзья миновали очередное серое архитектурное убожество. — Как шёлковая заплата на сермяге…

— Затем и нужен, чтобы выпендриться перед другими городами, — сказал Лютик. — Обидно им слышать про себя: торгаши да ростовщики, крапивное семя… На прекрасненькое потянуло! Учредили беспримерный призовой фонд! А нам, жрецам искусства, только того и надо! Тут уж не зевай! Вы хочете песен — их есть у меня! Жаль, что я малевать не умею — невеждам любая мазня за картину сойдёт!

— А для меня и вообще работы не найдётся, — вздохнул Геральт. — Нет такой поганой твари, чтобы деньги жрала…

— Вообще-то таких тварей много, — сказал бард. — Но все они не по твоей части…

Гостиница называлась «Первоградский Парнас» и была едва ли не самой большой в городе. Пришельцев зарегистрировали, выдали номерные бирки на лошадей и на оружие — его полагалось сдавать.

Геральт ещё усомнился насчёт своего меча — всё-таки уникальный клинок, можно ли такой чужим людям доверить…

— Помилуйте, сударь! — возмущённо воскликнул управляющий. — Да меня вздёрнут за пропавшую у постояльца пуговицу — не то что за меч! Здесь вам не Эсгарот и не Петлюрия! У привратной стражи отменная память на лица, ни один карманный воришка не проскользнёт в город, не говоря уже о рыбах покрупнее… Это Первоград, любезный! У нас строго!

Строго так строго.

Комната на двоих (Лютика поселили вообще бесплатно, как участника) не поражала роскошью, зато в ней можно было помыться в каменной лохани, и даже горячей вода была в одном из кранов!

— Первоград — это цивилизация, — сказал поэт. — А наше состязание — это культура. Различие наглядно…

Приведя себя в порядок, друзья спустились в холл. Там было пестро от толпящихся трубадуров. Звенели струны и бокалы, звучали смех и дружеские приветствия…

— Лицемеры, — с презрением сказал Лютик. — Глотки ведь готовы друг другу перегрызть, а туда же — коллега, дружище, ты безумно талантлив… И все они, заметь, мне завидуют! Ни одной чистой, искренней души!

Но завидовали здесь, как оказалось, совсем даже не Лютику.

— Вальдо, дружище! — воскликнул поэт, обнимая мрачного бородача в чёрной вязаной фуфайке. — Я всегда говорил, что ты безумно талантлив, коллега! Ты достоин первенства, искренне тебя уверяю, от всей души!

— Не достоин, — вздохнул бородач. — Есть на белом свете и получше меня мастер. Тебя, кстати, тоже, пусть ты и гений. Хрен ли там гений! Я пробрался на репетицию этого Помпея Смыка из Моветона. Он снимает целый особняк неподалёку. Может себе позволить, пёс паршивый! Так вот, то, что он делает, уродец кривой — непередаваемо! Сие выше человеческого понимания! Ты весь в его власти, во власти божественного дара этого сучонка… Простые и даже где-то корявые вирши мерзавца приобретают иное, высшее значение, мелодия гнусного проходимца может сперва показаться примитивной, но за ней чувствуется такая глубина, что…

Было видно, что слова похвалы Вальдо Марис из Цидариса произносит как бы через силу, с великим трудом.

— И при том ещё подлец пел вполсилы! Напевал, можно сказать. Что же будет на конкурсном выступлении этой жабы одноглазой! — закончил грустный бородач свой странный панегирик.

— Ars longa, vita brevis, — печально поддакнул Лютик.

Тут на Геральте повисла худенькая блондинка.

— Эсси! — восклинул ведьмак. — Вот уж кого я рад видеть!

— Я тоже, — сказала Эсси Давен. — О, и Лютик здесь! Бедный Лютик! Я-то привыкла к дискриминации со стороны тупого мужичья, но и тебе тут ничего не светит, пусть даже ты и безумно талантлив! Одноглазый красавчик из Моветона делает всех нас одной левой. Я готова… Я готова ради него решительно на всё! На любое безумство, дорогие коллеги!

— Ja krevedko! — в сердцах выругался Лютик. Но многие его поняли, завистника жалкого.

6

— Не пойдёшь ты в этот особняк, — сказал Геральт. — Нечего тебе делать на его репетиции. Он нарочно позволяет конкурентам подсмотреть его да подслушать. Чтобы у них руки заранее опустились и голоса подсели…

— Может, ты и прав, — вздохнул поэт. — Нечего заранее настраиваться на поражение. Залезу-ка я лучше в каменное корыто и помечтаю о грядущей победе…

— Заодно и помоешься. Вкушай плоды цивилизации большой ложкой, — сказал ведьмак. — А уж я схожу на разведку…

— Без меча? — с сомнением сказал Лютик.

Вместо ответа Геральт показал на пальцах знак Ша.

…Мнилось Лютику, что получил он, как и полагается, первую премию, а Одноглазый Орфей был взыскательной публикой жестоко освистан и бежал. Победителю вручили огромный, расшитый бисером кошель. Но не дремали коллеги-конкуренты, подступили к триумфатору, требуя разделить награду по-товарищески. Подступили с пустыми бутылками, с каминными щипцами да с табуретками, поскольку настоящее-то оружие сдали.

И друга-ведьмака рядом не оказалось: видно, увлекла его к себе в комнату коварная Эсси Давен…

И вот бежит Лютик по Первограду, прижимает к трепетной груди тяжеленный кошель, а за ним несётся толпа коварных завистников с криком «Взять всё и поделить!». Лютик мечется по переулкам, стучится в мощные двери банков, надеясь на спасение. Но не отпирают дверей трусливые первоградские толстосумы…

Наконец перед певцом откуда-то возникает канал. В грязной воде отражается луна. Лютик, не задумываясь, бросается вниз…

«Как же так? Почему я тону? Я ведь превосходный пловец!» — думает несчастный бард…

Сильная рука хватает Лютика за волосы…

— Захлебнёшься, идиот! Тебя даже на минуту нельзя одного оставить! — сказал ведьмак. — А коллеги потом обязательно скажут, что утопился перед самым состязанием, наконец-то осознав свою бездарность!

От жестоких этих слов Лютик мигом очухался, вылез из достижения цивилизации и закутался в простыню.

— Ну как? — спросил он. — Почуял чары? Готов к разоблачению подлеца Смыка?

Геральт задумался.

— Вот так чтобы прямо почуять — нет. Да только амулет мой время от времени дёргался, словно что-то такое проскакивало, вроде как искра. Какая-то нехорошая магия. Но ведь сказал же твой дружок Вальдо, что репетирует Одноглазый Орфей не в полную силу. Не желает все козыри выложить. Значит, поймать его за руку можно только во время состязания. Поэтому ложись-ка ты спать, а я искупаюсь…

— Кстати, грязную воду можно выпустить и налить свежей, — сказал поэт. — Там есть такая специальная пробка…

— Да уж знаю, — сказал ведьмак. — Хоть какой-то прок от этих банкиров…

7

— Я-то думал, они для фестиваля целый дворец построят, — сказал поэт. — На века! Светлый, просторный, и с таким хитрым куполом, чтобы даже шёпот со сцены последних рядов достигал… Так нет же! Сэкономили!

Первоградские банкиры и в самом деле придумали простой и остроумный выход: установили на площади Взаимного Кредита огромный балаган из парусины. Надпись над входом гласила:

Внутри балагана поставили самые простые деревянные лавки, и даже не свежесколоченные — попросту притащили их из соседних торговых рядов. Коммерцию и встояка можно вести!

— Многие надеялись, что фестиваль станет ежегодным, — сказала Эсси Давен, уцепившаяся за локоть Геральта. — А он, оказывается, одноразовый. Назавтра этот бродячий цирк разберут, потому что парусина уже продана нифльгаардскому военному флоту…

— По уму живут люди, — согласился Лютик. — Но зря.

— Мне бы надо в первые ряды, — сказал Геральт. — Чтобы сразу на помост выскочить, Орфея-самозванца за шиворот схватить да и обличить публично…

Но не вышло у ведьмака с первыми рядами: возле помоста стояли в несколько рядов разномастные кресла, предназначенные для публики первого сорта. В креслах уже расположилась эта самая публика — банкиры, купцы, адвокаты, судебные чины, члены жюри, державшие в руках деревянные счёты.

От компании, засевшей в «Засахаренной кры…», их отличали разве что чистая, аккуратно заплатанная одежда, бритые физиономии да жёны с детьми и прочие родственники…

— Утешься, Лютик, — сказал Геральт. — Не получит Помпей Смык у этих ребят своей награды. Такие даже медный грош не выпустят из городских стен. Повесят на победителя, к примеру, арендную плату за помещёние плюс накладные расходы… Однако надо бы мне всё-таки местечко для себя опростать!

Ведьмак изобразил на пальцах знак Брысь, но, к его удивлению, никто из местного начальства на эту магию не среагировал…

Пришлось Белому Волку сесть на лавку среди трубадуров-соискателей, между Лютиком и Эсси Давен. В воздухе висел гул медных и серебряных струн — мастера культуры настраивали инструменты.

Состязание началось с ударом гонга.

И первым вышел на сцену Вальдо Марис, вечный соперник Лютика.

— Не повезло бедняге, — лицемерно посочувствовал бард. — Открывать поэтический турнир — это всё равно что вообще не участвовать. Публика забудет о тебе почти сразу. Мне повезло: мой номер двадцать восьмой. А последним будет выступать этот упырь из Моветона. И не придерёшься — сами жребий тянули!

— Есть уловки и для жеребьёвки, — сказал ведьмак. — Например, подержать нужную бирку на льду или, наоборот, нагреть… Помпей, должно быть, первым руку в мешок запускал?

— Ну да, — сказал Лютик. — Сволочам счастье.

— А ведь раньше счастье было привилегией честных дураков, — заметил Геральт.

— O tempora, o mores! — согласился Лютик.

Выступавшего почти никто не слушал — все соседи точно так же переговаривались, мешая безумно талантливому коллеге на помосте.

Вальдо Марис из Цидариса в бешенстве расколотил об пол лютню, швырнул обломки в банкиров и гордо удалился. Лютик издевательски захлопал в ладоши.

Геральт задремал примерно на пятом соискателе. Даже аплодисменты, изредка всё же звучавшие, не могли вывести его из оцепенения. Очнулся он лишь на мгновение, чтобы пропустить Эсси в нарядном синем шёлковом сарафанчике, прижимавшую к груди небольшую цинтрийскую кифару.

Ведьмак даже со вниманием прослушал её коронную балладу «Мой белый конь в малиновом пальто», после чего снова отключился от культуры.

Вторично ведьмак оживился, когда на помост поднялось нифльгаардское трио «Жаба из нержавеющей стали» в чёрных шапочках-масках и чёрных же перчатках. По полу поползли клубы вонючего сизого дыма — надо же чем-то привлечь зрителей! Тем более что репертуар у северян был заезженный — вот разве что пели они a capella такими жуткими басами и с таким угрожающим видом, словно собрались всех на свете поубивать…

— Так это ж натуральные упыри! Все трое! — ахнул он. — Лютик, разве такое у вас допускается?

— Не шуми, — сказал поэт. — Не отвлекайся. Береги силы для главного дела. Вот возьми лучше платок да утри бедной девушке слёзы…

Наконец настал черёд и самого Лютика. Он хорошенько растолкал ведьмака и наказал ему:

— Аплодируй как следует! На тебя вся надежда! Я — primus inter pares!

Геральт всегда был верным другом. Он даже немножечко поколдовал, чтобы вызвать в зале овацию, вывернув пальцы знаком Вау.

Магии тут понадобилась самая чуточка, потому что Лютик был в ударе, а эльфийская лютня — это вам не однострунный колдыр горных гномов!

закончил он свою вольнодумную «Балладу об условно-досрочной свободе». И овация случилась.

Геральту даже показалось, что у поэта есть реальные шансы на победу в этом странном турнире трубадуров и он взаправду примус.

Но Помпей Смык самим своим появлением развеял всяческие иллюзии. Публика взорвалась восторженным рёвом, едва появился на помосте пришелец из неведомого Моветона.

Новый Орфей действительно был одноглазым. А ещё он совершенно не походил на романтического певца любви — бритая башка, бурая щетина на щеках, тяжёлый подбородок вышибалы… Кожаный камзол в обтяжку, высоченные сапоги с отворотами…

Все предыдущие трубадуры пели стоя, а для Одноглазого принесли табуретку, и не только её.

Помпей Смык тяжело опустился на сиденье. У ног его служители поставили большой барабан и тарелки. Барабанная колотушка приводилась в движение особой педалью, другая педаль предназначалась для тарелок.

На коленях Смыка лежали небольшие гусельки. К гуселькам крепилась сложная конструкция, а на ней, на уровне рта певца, были расположены труба, рожок, флейта Пана и пастушья дудочка.

Словом, все виды инструментов — струнные, духовые и ударные.

— Ну-ну, — сказал Лютик. — Поглядим, как он с этим оркестром управится…

— Песенка, — объявил Помпей Смык сиплым пропитым тенорком. — Песенка про дальнюю дорогу.

Прошёлся по струнам, ударил в барабан, звякнул тарелками и затянул:

Зал застыл в недоумении, а истинный поэт Лютик выкрикнул:

— Нескладушки-неладушки, моргенштерном по макушке!

Некоторые даже захихикали. Эсси Давен презрительно хмыкнула: тоже остряк нашёлся!

Певец не удостоил дерзкого взглядом, изобразил восходящую гамму на флейте и немножко подудел в трубу. Вышло очень противно.

Ещё вчера Геральт при полном отсутствии слуха понял, что этот человек ни петь, ни играть на чём-либо не умеет. А уж со слухом у него ещё хуже, чем у самого ведьмака.

Наконец Одноглазый Орфей добрался до пастушьей дудочки…

И произошло чудо.

Печальный напев коснулся каждого уха, заставил трепетать барабанные перепонки…

И сразу всем стало ясно, что оставаться в этом дурацком зале нет никакого смысла, что погода на улице чудесная, а родной дом, контора или мастерская — это та же тюрьма, и семья — тяжкие цепи, и в ногах играет молодая, весёлая и неуёмная сила, и надо, надо, надо идти вслед за этим удивительным посланцем иных, лучших миров туда, в неведомые и прекрасные дали, и…

— Да, да! — твердил Лютик. Глаза у него сделались стеклянными. — Как же я раньше не замечал этого? Нет, не бродягой я был, а унылым домоседом по сравнению с этим величайшим певцом всех времён и народов! В путь, Геральт! В путь, Эсси! Перед нами бесконечность!

Поэт много чего не замечал. Например, того, что тяжёлый медальон с волчьей головой на груди ведьмака поднялся и натянул цепь параллельно земле, а потом и вовсе устремился ввысь!

Это означало, что магия зашкаливает.

Даже Геральт приподнялся с лавки, чтобы вместе со всеми устремиться к выходу. И опомнился только на площади, кишащей народом.

Одноглазый Орфей бросил весь свой инструментарий и с одной только дудочкой возглавил шествие.

Изо всех домов вольного города Первограда выбегали люди — счетоводы, конторщики, ремесленники, женщины с выводками детей. Стражники бросали свои посты, выстраивались в колонны по трое и, печатая строевой шаг по булыжной мостовой, присоединялись к процессии.

Замыкали шествие бездомные собаки и домашние гуси.

Геральт уже потерял Лютика в толпе, только Эсси, отшвырнув свою кифару, всё ещё цеплялась за рукав ведьмака и повторяла:

— Правда ведь, он прелесть? Правда ведь, он прелесть?

Людской поток выплеснулся за ворота, прихватив стражников-лихоимцев, и потянулся по дороге.

Время от времени Одноглазый Орфей оглядывался, снова подносил к губам дудку — и дивная мелодия вливала в людей новые силы…

Потом Помпей Смык свернул с тракта и повёл народ лугом.

— Люди, куда вы? — кричал Геральт. — Остановитесь! Там же болото! Чёрная трясина! Кикиморы!

Но никто его не слышал.

Он кое-как выбрался из толпы (были уже спотнувшиеся и затоптанные) и побежал сбоку, приговаривая:

— Так вот где вынырнула дудка Крысолова! Вот чего ждали грабители в корчме, отчего осторожничали! Вот зачем телеги и фуры! Вот почему этот мерзавец напялил высокие сапоги!

Ведьмак прибавил ходу и вскорости нагнал Помпея Смыка из Моветона по прозвищу Одноглазый Орфей.

8

— …Вот же чернильные души! — возмущался Лютик на следующий день. — Мы их город спасли, не дали умыкнуть сокровища банковских подвалов, домашнее добро сохранили, помогли переловить лиходеев, которые уже грузили скарб на повозки! Да что там деньги и прочие бебехи! Мы самих людей сберегли, ведь все перетонули бы в трясине! Там же и дети были! И вот благодарность!

— Да ты и сам пребывал среди спятивших горожан, — сказал ведьмак. — Тоже мне, поэт-вольнолюбец. Попёрся незнамо куда за первым встречным… Ваше счастье, что хоть я сохранил ясную голову. Кое-как отобрал у вашего кумира его дудочку… Хотя ты прав. Ждать благодарности от денежных мешков не приходится.

Геральт растерянно крутил в руках кусок пергамента. Сей документ давал его обладателю пожизненное право на беспроцентный кредит в любом банке, ломбарде либо ссудной кассе вольного Первограда. Не более того.

— Слушай, — сказал Лютик. — А что, если взять да исправить слово «беспроцентный» на «безвозвратный»? Знаешь, как я рекомендательные письма умею подделывать!

Ведьмак расхохотался.

— Кто же такой грамоте поверит? Безвозвратный! Да у них очи от ужаса повылазят! Скажи спасибо, что я хоть фонд фестиваля у этих выродков отспорил…

— Ага, — сказал поэт. — Отспорил и поделил между всеми участниками. А ведь первая премия, по совести, только моя!

— Конечно, дружище, — сказал Геральт. — Ведь ты у нас безумно талантлив, коллега! А что касается меня, то я хочу как можно скорее убраться из этой унылой помойки. Поэтому подниму тебя до света. Не желаю видеть плоды здешнего правосудия…

…Но друзьям не повезло. Когда на рассвете они выезжали из городских ворот, первоградское правосудие уже свершилось. И на плоды его поневоле пришлось полюбоваться.

Судьи поделили всех арестованных бандитов на везучих и невезучих. Везучих повесили, невезучих посадили на колья. Казнили всех — людей, краснолюдов, гномов-мародёров и одного полуэльфа.

Голову Помпея Смыка прибили над воротами. В здоровый глаз ему вколотили обломок волшебной дудочки.

— Жаль, — сказал ведьмак. — Так и не узнал я, где Одноглазый Орфей добыл этот легендарный артефакт. Тайна следствия, понимаешь… Вот всю жизнь так: справедливость восторжествовала, а всё равно блевать хочется…

— Pereat mundus et fiat justitia, — вздохнул поэт. — Кстати, как ты сам-то уберёгся от колдовских флюидов?

— Во-первых, у меня нет слуха, и ты это знаешь, — сказал Геральт. — Во вторых, я предохранялся.

— Как?

— А вот так, — сказал ведьмак и сложил пальцы знаком Факъю.