Ведьмино логово

11

– Не каждый день так случается, – объяснял доктор извиняющимся тоном, – чтобы человек имел возможность описать свое собственное убийство.

Он окинул взглядом присутствующих, тяжело опираясь на одну палку, так что левое плечо поднялось огромным тучным горбом. Черная лента, прикрепленная к пенсне, почти перпендикулярно свисала к полу. В наступившем молчании было слышно лишь его тяжелое, со свистом, дыхание.

– Нет нужды говорить вам, что Тимоти Старберт был человек странный. Но я не знаю, может ли кто-нибудь себе представить, до какой степени доходили его странности. Всем известна его язвительность, сатанинское чувство юмора, то, как он обожал всякие дьявольские штучки. Он представлял собою некий атавизм, можно было подумать, что вновь возродился Энтони Старберт. Однако никто, конечно, не мог себе представить, что он додумается до такого.

– Что вы имеете в виду? – с любопытством спросил шеф полиции.

Доктор Фелл протянул палку, как бы указывая на что-то.

– Его убили, – ответил он. – Кто-то его убил и бросил в Ведьмином Логове. В Ведьмином Логове, обратите на это внимание. Убийца думал, что он мертв. Однако он умер не сразу, а прожил еще несколько часов. Это и дало ему возможность сыграть свою дьявольскую шутку. Он, конечно, мог назвать имя человека, который его убил, однако это было бы слишком просто, разве вы не понимаете? Тимоти не хотел, чтобы убийца так легко отделался, вот он и изложил все обстоятельства дела, написал, как его убивали. Он распорядился, чтобы документ запечатали и поместили – куда же? В самое надежное место на земле. Под замком обычным, под замком с буквенным секретом и (что самое надежное) в таком месте, где никому не придет в голову его искать: в сейфе кабинета смотрителя.

В течение целых двух лет, до тех пор, пока Мартин не откроет сейф в день своего рождения, все по-прежнему будут думать, что он погиб в результате несчастного случая. То есть все, кроме убийцы. Он постарался, неизвестно каким образом, сообщить убийце, что документ находится там! В этом и состояла шутка. В течение двух лет убийца будет находиться в безопасности, испытывая при этом все муки нависшего над ним проклятия. С каждым годом, с каждым месяцем, с каждым днем будет приближаться тот момент, когда истина выйдет на свет Божий. Ничто не может этому помешать. Это как смертный приговор, неумолимо приближающийся с каждой минутой. Убийца не может до него добраться. Единственный способ, при помощи которого он может получить эту проклятую бумагу, это заложить под сейф заряд нитроглицерина и взорвать его, снеся при этом крышу со всей тюрьмы, – не слишком-то легко осуществить подобное мероприятие, верно? Опытный взломщик мог бы проделать такую штуку где-нибудь в Чикаго, например. Но в Англии, да еще в нашем захолустье, это, конечно, нереально. Даже если предположить, что человек знает, как взламывать сейфы, можно ли расхаживать по Чаттерхэму с чемоданчиком, в котором хранятся необходимые для этого инструменты, или привезти сюда запас взрывчатки, не вызывая любопытных взглядов и комментариев? Короче говоря, убийца был бессилен. Итак, вы можете себе представить, какие страшные муки он испытывал, что и было предусмотрено дьявольским замыслом Тимоти.

Главный констебль, раздраженный до последней степени, потрясал в воздухе кулаком.

– Послушайте, любезный! – рычал он. – Вы... вы... Это самая дикая!.. У вас нет никаких доказательств, что было совершено убийство!.. Вы...

– Как же нет, есть, – ответил доктор Фелл.

Сэр Бенджамен смотрел на него во все глаза. Дороти Старберт встала со своего места, протянув руку каким-то неуверенным жестом...

– Но послушайте, – упрямо продолжал шеф полиции, – если это безумное предположение справедливо, – я говорю: если оно справедливо, – ведь целых два года... Убийца просто сбежал бы, разве не так? И был бы вне пределов досягаемости.

– Признав таким образом, – сказал доктор Фелл, – свою вину, которая обнаружилась бы со всей очевидностью в тот момент, когда была бы найдена бумага... Это было бы равносильно признанию. И, где бы он ни находился, где бы ни скрывался на этой земле, над ним всегда тяготела бы эта угроза; и, рано или поздно, его бы все-таки поймали. Нет-нет, единственный путь к спасению, единственное, что он мог сделать, это попытаться завладеть страшным обвинительным документом. В самом худшем случае он всегда мог отпереться, попробовать защищаться. И у него все время была упрямая надежда на то, что ему удастся уничтожить документ, прежде чем все станет известно.

Доктор помолчал и добавил, понизив голос:

– Теперь мы знаем, что ему удалось это сделать.

Послышался звук шагов по гладкому полу. В сумраке огромной комнаты шаги звучали так гулко и зловеще, что все невольно обернулись.

– Доктор Фелл совершенно прав, сэр Бенджамен, – раздался голос пастора. – Покойный мистер Старберт имел со мною беседу перед смертью. Он говорил мне о человеке, который его убил.

Сондерс остановился у стола. Его широкое, покрытое румянцем лицо хранило бесстрастное выражение. Он развел руками и добавил очень медленно и просто:

– Да поможет мне Бог, джентльмены, я думал, что он сошел с ума.

В холле пробили часы, наполнив воздух мягким серебряным звоном...

– А-а, – сказал доктор Фелл, удовлетворенно кивнув. – Я так и думал, что он вам сказал. И вы должны были передать эту информацию убийце. Вы это сделали?

– Он сказал, чтобы я поговорил с членами семьи, но больше ни с кем. Я так и сделал: исполнил то, что мне поручили, – сказал Сондерс, прикрыв глаза рукой.

– Вот еще одна причина, которая внушала мне страх, – проговорила Дороти Старберт из глубины огромного кресла, в которое она опять забилась. – Да, он сказал нам.

– И вы никому об этом не сообщили?! – вскричал шеф полиции, в голосе которого вдруг появились визгливые нотки. – Вы знали, что этот человек – убийца, и никто из вас...

В лице и фигуре Сондерса не осталось и следа добродушия и самоуверенности. Он, казалось, пытался приложить правила, принятые у английских спортсменов, к чему-то темному и ужасному и никак не мог это сделать. Руки его непроизвольно двигались.

– Нам рассказывают разные вещи, – с трудом выговорил он, – иногда не знаешь, что и подумать... невозможно судить, тебе кажется... словом, повторяю, я думал, что он не в своем уме. Это было невероятно, более чем невероятно, не может человек совершить такое, разве вы не понимаете?

Его растерянные голубые глаза перебегали с одного лица на другое, он словно пытался схватить что-то в воздухе.

– Так просто не бывает! – продолжал он в отчаянии. – До вчерашнего вечера я не мог этому поверить. И вдруг, внезапно, мне пришла в голову мысль: а что, если это все-таки правда? И убийца действительно существует? И я решил наблюдать вместе с доктором Феллом и мистером Рэмполом, и теперь я знаю... знаю. Только не могу понять, что со всем этим делать.

– Ну, мы-то знаем, – оборвал его шеф полиции. – Вы намерены назвать нам имя человека, который его убил?

– Нет. Он только сказал: один из членов семьи.

Сердце Рэмпола бешено колотилось. Он поймал себя на том, что вытирает ладони о брюки, точно стараясь стереть то, что на них налипло. Теперь он понял, что беспокоило пастора вчера вечером, вспомнил его непонятный вопрос, вызвавший его недоумение: «А где Герберт?», когда Дороти Старберт позвонила по телефону, сообщая, что Мартин вышел из дома. Сондерс тогда объяснил это довольно неловко, сказав, что Герберт надежный человек и его полезно иметь под рукой в такой ситуации. Но теперь он объяснил это гораздо лучше...

А рядом сидела Дороти, на губах ее застыла кривая улыбка, она смотрела на всех потухшими глазами, как бы говоря: «Ах, не все ли равно!» И доктор Фелл, который постукивал палкой об пол. И Сондерс, глядевший на солнце, словно его взгляд уходил за пределы пространства, – епитимья, которую он наложил на себя в наказание. И Пейн, который стоял сгорбившись, словно готовый спрятаться в свою серую раковину. И главный констебль, смотревший на них всех, скривив шею, как лошадь, которая выглядывает из стойла.

– Ну что же, – произнес шеф полиции сухим, деловым тоном. – Придется, вероятно, раскинуть сеть и искать мистера Герберта. В конце концов...

Доктор Фелл бросил на него укоризненный взгляд.

– Вам не кажется, что вы что-то упустили? – спросил он.

– Упустил? Что я упустил?

– Ну, например, вот что, – задумчиво ответил доктор Фелл. – Минуту тому назад вы расспрашивали Пейна. Почему бы не спросить его, что он об этом знает? Вы же понимаете, кто-то должен же был отнести то, что написал Тимоти, в сейф кабинета смотрителя. Знает он содержание документа.

– Ах да, – спохватился сэр Бенджамен, очнувшись от задумчивости. – Да-да, конечно.

Он поправил пенсне.

– Итак, что вы скажете, мистер Пейн?

Рука Пейна метнулась к подбородку. Он откашлялся.

– Возможно, что так оно и было. Лично я... лично я думаю, что вы говорите глупости. Если бы Старберт сделал что-либо подобное, он бы сказал об этом мне. Логически рассуждая, он должен был сказать именно мне. Мне, а не вам, мистер Сондерс. Не вам. Однако совершенно верно то, что он вручил мне запечатанный конверт, адресованный его сыну, с тем чтобы я положил его в сейф.

– Это вы имели в виду, когда говорили, что бывали там и раньше? – поинтересовался доктор Фелл.

– Да, именно это. Вся процедура была проделана вопреки всяким правилам. Однако, – адвокат сделал нетерпеливый жест, как если бы у него были слишком длинные рукава и манжеты спускались на кисти рук и мешали ему, – однако человек находился при смерти и сказал мне, что этот конверт имеет самое непосредственное отношение к обряду, который предстояло совершить его сыну. Не зная, что находится в другом документе, я, естественно, не мог об этом судить. Смерть его наступила внезапно; возможно, он что-то упустил, не сделал чего-то, что было необходимо сделать согласно условиям обряда, ответственным за точность исполнения которого я являюсь. Поэтому я согласился. Я был единственным человеком, который мог исполнить эту миссию. Ключи были у меня.

– Но он ничего вам не сказал относительно убийства?

– Нет. Он только попросил меня написать записку, удостоверяющую, что он находился в здравом уме и твердой памяти. Мне казалось, что дело обстоит именно так. Записку он вложил в конверт вместе с письмом, которого я не видел.

Доктор Фелл тронул пальцами кончики усов, не переставая мерно кивать головой – наподобие огромной заводной игрушки.

– Значит, вы в первый раз слышите, что существуют какие-то подозрения?

– Совершенно верно.

– А когда вы положили документ в шкатулку?

– В ту же ночь, в ночь его смерти.

– Да-да, – нетерпеливо перебил его шеф полиции. – Теперь я вас понимаю. Однако мы отвлеклись от дела. Вот черт, вы только подумайте! Мы теперь знаем, что у мистера Герберта были веские основания убить мистера Мартина. Но зачем ему нужно было убивать дядюшку? Вот что непонятно, самый исходный момент. Все теперь окончательно запуталось. Если он убил Мартина, почему он скрылся? Ведь он два года держался, не теряя самообладания, почему же он сбежал, оказавшись в безопасности? И еще одно, вы только послушайте: куда это он направился на мотоцикле, с заднего хода, с уложенным саквояжем, за несколько часов до того, как было совершено убийство? Здесь что-то не так... – Он глубоко вздохнул, нахмурился. – Во всяком случае, сейчас мне придется поработать. Доктор Маркли хочет назначить дознание на завтра, пусть они сами решают... А я пока что хочу получить описание и номер мотоцикла, чтобы можно было объявить розыск. Простите меня, мисс Старберт, но это необходимо.

Было очевидно, что сэр Бенджамен настолько сбит с толку, что ему хочется как можно скорее закончить совещание. В глазах его отчетливо отражался стаканчик виски с содовой в значительно большей степени, чем какие бы то ни было подозрения. Они распрощались довольно неловко, путаясь в очередности, раскланиваясь друг с другом по нескольку раз. Рэмпол задержался у дверей, так как Дороти тронула его за рукав.

Если вопросы сэра Бенджамена подействовали ей на нервы, она ничем этого не выдала. Просто казалась задумчивой, как бывают задумчивы скрытные дети.

– Эта бумажка, которую я вам показала, – проговорила она, – ну, стихи – теперь мы понимаем, правда?

– Да, это какое-то описание. Предполагалось, что наследник должен их разгадать...

– Но для чего? – воскликнула она с какой-то даже яростью. – Зачем?

В голове у Рэмпола вертелась одна фраза, которую небрежным тоном произнес адвокат. Он пытался вспомнить... Вот оно, наконец... теперь можно спросить.

– Там было четыре ключа... – начал он и посмотрел на Дороти.

– Да.

– От двери кабинета смотрителя. Вполне понятно, от сейфа и от шкатулки, которая находилась внутри; эти три ключа не вызывают никаких сомнений, они вполне объяснимы. Но... но при чем тут ключ от железной двери, ведущей на балкон? Кому и зачем он мог понадобиться? Можно только предположить, что в инструкции, если ее правильно понять, сказано, что человек должен выйти на балкон...

В уме снова зашевелились неясные предположения, которые так занимали сэра Бенджамена. Все указания были направлены на балкон. Рэмпол вспомнил плющ, каменную балюстраду, два углубления в камне, которые обнаружил доктор Фелл. Западня...

Он вздрогнул, поймав себя на том, что говорит вслух. Он понял это по тому, как она быстро посмотрела на него, и выругал себя за то, что у него вырвались эти слова. А сказал он вот что:

– Герберт... все говорят, что он был изобретатель...

– Вы считаете, что он?..

– Нет! Я сам не знаю, что мне приходит в голову.

Она отвернулась, задумчиво глядя в глубину сумеречного холла.

– Тот, кто это сделал, убил и отца тоже. Все вы так думаете. Но послушайте! У него была причина. Теперь-то я знаю: причина была. Это ужасно, чудовищно... но... Боже мой! Я надеюсь, что это правда! Не смотрите на меня так. Я еще не сошла с ума. Уверяю вас.

Ее тихий голос звучал глухо, отдельные слова и звуки начали сливаться между собой, словно она видела, как из тумана рождаются смутные видения. В глазах появился жутковатый блеск.

– Послушайте. Эта бумага... она указывает направление. К чему? Если отца убили, если убили с какой-то целью, а не потому, что над нами висит проклятие, – что тогда?

– Я не знаю.

– А я, кажется, знаю. Если отец был убит, он был убит совсем не из-за того, что следовал указаниям, изложенным в стихах. Что, если кто-то другой разгадал тайну стихов? Может быть, где-то что-то спрятано, и в стихотворении содержится ключ, и преступник убил отца, потому что тот застал его, когда он разыскивал это место...

Рэмпол вглядывался в ее напряженное лицо, смотрел на беспокойные руки, которые слегка шевелились, словно пытаясь поймать в воздухе ответ на загадку.

– Неужели вы... неужели вы имеете в виду тайный клад? Какая дикая мысль!

Она кивнула.

– Пусть дикая, какая разница... Для меня важно другое. Если это действительно правда – как же вы не понимаете? – значит, нет никакого проклятия, никакого безумия. Нет во мне дурной крови, ни в ком из нас ее нет. Вот что для меня важно...

Она продолжала, еще понизив голос:

– Вы не знаете, что это значит – все время думать, что у тебя в роду дурное семя, не забывать об этом ни на минуту, не знаете, какой может быть ад у тебя в душе, хуже, чем ад...

Он тронул ее за руку. Воцарилось напряженное молчание. В мрачном сумраке затененной комнаты таились, метались неуловимые страхи, хотелось вырваться из них, открыть окна, впустить в комнату свет.

– ... вот почему я надеюсь, я молю Бога, чтобы это было правдой. Мой отец умер, брат тоже, этого уже не изменишь. Но тогда, по крайней мере, все становится ясным и понятным. Все равно что автомобильная катастрофа. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да, и мы должны разгадать секрет криптограммы, если этот секрет существует. Вы не могли бы дать мне копию стихотворения?

– Пойдемте в кабинет, перепишите его, пока остальные еще не ушли. Мы не должны встречаться некоторое время.

– Но почему же? Я хочу сказать, вы не должны мне запрещать... Мы обязательно должны видеться, хотя бы урывками, на несколько минут!..

Она медленно подняла глаза и посмотрела на него.

– Нельзя. Люди начнут сплетничать.

Затем, глядя на то, как он тупо кивает головой, она подняла руки, как будто бы собираясь его обнять, и продолжала, словно через силу:

– О, неужели вы думаете, что мне этого не хочется! Хочется. Даже больше, чем вам. Только это невозможно. Начнутся разговоры. Будут говорить всякие гадости, что я чудовище, а не сестра, – может быть, я и вправду такая.

Она вздрогнула.

– Они всегда считали, что я странная, и я начинаю думать, что так оно и есть. Не нужно бы так говорить, ведь брат только что умер, но я – живое существо... я... впрочем, не важно, не имеет значения. Идите, перепишите стихи. Сейчас я вам их достану.

Больше они ни о чем не говорили, направляясь вместе в маленький кабинет, где Рэмпол быстро переписал стихотворение на обороте конверта. Когда они вернулись в холл, там уже никого не оставалось, кроме Баджа, который был явно шокирован. Он смотрел на них во все глаза, однако прошел мимо так, как если бы их вообще не было в комнате.

– Видите? – сказала она, подняв брови.

– Понятно. Я ухожу и не буду пытаться с вами встретиться, пока вы сами не дадите мне знать. Но... вы не возражаете, если я покажу стихи доктору Феллу? Он никому не расскажет, сохранит это в тайне. А вы сами могли сегодня убедиться, как хорошо он разбирается в таких вещах.

– Да, покажите их доктору Феллу. Непременно. Я не подумала об этом. Но, пожалуйста, больше никому. А теперь идите скорее...

Когда она открыла перед ним парадную дверь, ему показалось странным, что лужайка залита мирным солнечным светом, как будто это самое обыкновенное английское воскресенье и в доме, наверху, нет никакого мертвого тела. Нам всегда кажется, что трагедия задевает нас гораздо сильнее, чем это есть на самом деле. Шагая по аллее, чтобы догнать своих спутников, он один раз обернулся через плечо. Она неподвижно стояла в дверях, и ветер слегка шевелил ее волосы. Было слышно, как в высоких вязах воркуют голуби, а воробьи скандалят и дерутся в зелени плюща, покрывающего стены дома. А в самой вышине, над белым куполом, в лучах полуденного солнца жарко пылал золоченый флюгер.