Ведьмино логово

15

Мистер Бадж провел весьма поучительный вечер. Три раза в месяц он имел право отлучаться вечером из дома. Два из этих трех вечеров он обычно посвящал кинематографу, отправлялся в Линкольн и смотрел там фильм, с завидной регулярностью глядя на то, как человек попадал в затруднительное положение, и освежая в памяти такие выражения, как «проваливай», «чокнутый» и тому подобные словечки, которые могли бы пригодиться ему при отправлении его обязанностей дворецкого в Холле. Третий вечер он неизменно проводил у своих добрых друзей, мистера и миссис Ренкин, которые служили в семействе Пейнов в Чаттерхэме, он – дворецким, она – экономкой.

Ренкины принимали его в своей уютной комнатке возле лестницы с неизменным гостеприимством, характер и проявление которого никогда не менялись. Мистеру Баджу предоставлялось лучшее кресло, плетеная качалка, которая приятно поскрипывала и у которой была такая высокая спинка, что она неизменно оказывалась выше любого сидящего в ней человека. Мистеру Баджу предлагалось выпить капельку чего-нибудь – либо портвейна, который поступал сюда сверху, непосредственно с хозяйского стола, либо горячего пунша в сырую и холодную погоду. Уютно потрескивали газовые рожки, хозяева, как обычно, ласкали кошку, разговаривая с ней, как с маленьким ребенком. Три качалки раскачивались в трех различных темпах: кресло миссис Ренкин – быстро и энергично, ее мужа – более рассудительно, а его качалка словно колыхалась – двигалась серьезно и размеренно, – так колышутся носилки, когда на них несут императора.

Вечер проходил в обсуждении проблем Чаттерхэма, проблем его обитателей. И, главным образом, когда время подходило к девяти и они, отбросив в сторону мысли о своем служебном положении, становились самими собой, – проблем, связанных с теми, кто жил в Больших Домах. С наступлением десяти часов они расставались. Мистер Ренкин рекомендовал вниманию мистера Баджа стоящие книги, которые его хозяин упоминал в течение недели, мистер Бадж самым серьезным образом записывал полученные сведения в записную книжку, надевал шляпу с аккуратностью солдата, надевающего боевую каску, застегивал пальто и отправлялся домой.

«Какой приятный вечер», – думал он, направляясь в сторону Холла по Хай-стрит. Облака разошлись, в светлом небе, таком чистом и ясном, словно его вымыли, сияла луна. Над низинами стлался легкий туман; воздух, влажный и свежий, был напоен запахом сена. В такую ночь душа мистера Баджа становилась душой д'Артаньяна – Робина Гуда – Фербенкса Баджа, лихого парня, искателя приключений, а иногда, в совсем уж сумасшедшие минуты, Баджа – Великого Любовника. Душа его превращалась в воздушный шар, правда, плененный воздушный шар, но все-таки шар. Он любил эти длинные прогулки – ведь звезды не потешались над выходками этого другого Баджа, и можно было смело атаковать копну сена воображаемым мечом, и ни одна горничная об этом не узнает.

Однако пока он шел по дороге и шаги его гулко отдавались в тишине ночи, он только мечтал обо всех этих неприятных вещах, откладывая их воплощение до последней мили своего пути. Он размышлял о том, что было нынче вечером. В особенности же его мысли занимала грандиозная новость, которую он сегодня узнал...

Сначала были обычные разговоры. Он сам с любовью и сочувствием рассказывал о радикулите миссис Бандл. Ему сообщили новость. Мистер Пейн снова собирается в Лондон на очередное судейское заседание. Мистер Ренкин говорил об этом факте с весьма значительным видом, упоминая таинственные портфели, вид которых вызывал такой же священный трепет, как и парики судей. Больше всего в судейской профессии их поражало то обстоятельство, что нужно прочитать уйму книг, прежде чем тебя допустят в это святилище. Миссис Пейн была в отвратительном расположении духа, но тут ничего не поделаешь, такой уж у нее характер.

И еще новость: по деревне ходили слухи, что к пастору в гости едет его дядюшка из Окленда. Это старинный друг сэра Бенджамена Арнольда; именно через него пастор получил назначение на свое нынешнее место. Дело в том, что в свое время он, дядюшка, и сэр Бенджамен служили вместе с Сесилом Родсом[45] на Кимберлийских алмазных копях. Они всесторонне обсудили эту новость. Немного потолковали и об убийстве, совсем немного, поскольку Ренкины полагали, что Баджу это будет неприятно. Он был за это благодарен. Он был уверен, что убийство совершил мистер Герберт, однако не позволял себе об этом думать. Всякий раз, когда эта неприятная мысль всплывала в его сознании, он прогонял ее так стремительно, словно захлопывал крышку коробочки с чертиком внутри. Конечно, после этого оставался слабый писк, так же как и у чертика, когда его водворяют на место, но с этим можно было справиться...

Но нет, больше всего его заботило другое. Ему не давали покоя слухи о Романе. Заглавная буква была здесь вполне обоснованна; в таком виде слово казалось зловещим даже в воображении, оно звучало почти по-французски. Роман между мисс Дороти и молодым американцем, который гостит у доктора Фелла.

Бадж поначалу был шокирован. Его шокировал не сам Роман, его шокировал американец. «Странно, очень странно», – вдруг подумал Бадж, внезапно вздрогнув. Здесь, когда он шел под неумолчно шелестящими деревьями в лучах лунного света, все события принимали диковинное обличье, воспринимались совсем иначе, чем в Холле. Вполне возможно, что только Бадж-головорез мог посмотреть сквозь пальцы на подобное нарушение приличий с такой же легкостью, как он (вот тебе, каналья!) насаживал на свою шпагу какого-нибудь хлыща. В Холле всегда царит порядок; он чопорен, как партия в вист. А здесь так и подмывает опрокинуть ломберный столик и раскидать все карты. Вот только... как же так... этот проклятый американец и мисс Дороти...

Боже правый! Мисс Дороти!

Ему припомнились слова, которые он себе сказал, когда был убит мистер Мартин: мисс Дороти – он чуть было не произнес это вслух – бесчувственная девчонка. Вечно всеми командует. Что-то скажет миссис Бандл? В Холле эта мысль заставила бы его содрогнуться. Но здесь, в серебристом свете, льющемся с небес, душа мистера Баджа сверкала и переливалась, словно рыцарские доспехи.

Бадж усмехнулся.

Теперь он шел мимо стогов сена – громадные черные тени на фоне светлого неба; он удивился тому, что зашел, оказывается, так далеко. Башмаки, наверное, все покрыты грязью, а самому тепло, кровь разогрелась от ходьбы. В конце концов, этот молодой американец вроде бы настоящий джентльмен. Были, конечно, какие-то моменты, когда Бадж подозревал, что убийство совершил он. Он приехал из Америки, а ведь мистер Мартин провел в Америке несколько лет, это что-нибудь да значит. В какой-то момент у него даже возникло подозрение, что он, может быть, – как это говорит миссис Бандл? – ганстер.

Но стога сена превратились в крепости, где размещались пушки герцога Гиза, а ночь стала походить на бархат – одежда кавалеров, и мистера Баджа охватило сентиментальное настроение. Он вспомнил Теннисона. Правда, в данный момент он не мог припомнить ни слова из того, что написал этот поэт, однако был уверен, что тот отнесся бы с одобрением к роману мисс Дороти с этим янки. И к тому же – Господи Боже мой! – приятно было бы посмотреть, как из нее сделают живого человека! Боже мой! Сегодня куда-то уходила, сказала, чтобы к чаю ее не ждали, пропадала весь день, почти до тех пор, как ему надо было идти в Чаттерхэм. Ха-ха! В этот момент Бадж был ее защитником и покровителем. (Уходила она из дома? – вопрошает судья в полицейском участке, держа наготове неумолимую записную книжку, а неустрашимо галантный Бадж, улыбаясь при мысли о грозящих ему карах, отвечает: Нет.)

Он остановился. Остановился точно посередине дороги, и у него начала дрожать коленка, и он устремил взор на луга, простирающиеся влево от него.

Прямо перед ним, по левую руку, четко вырисовываясь на фоне освещенного луной неба, встала громада Чаттерхэмской тюрьмы. Бледная луна светила тем не менее так ярко, что он мог различить даже деревья в Ведьмином Логове. А между деревьями двигался желтый огонек.

Бадж долго стоял неподвижно на белеющей дороге. Он находился во власти смутной идеи, что, если впереди опасность, нужно стоять абсолютно неподвижно, и тогда опасность тебя минует, тебе ничего не грозит – говорят же, что злая собака никогда не тронет неподвижного человека. Затем, очень аккуратно, он сдвинул шляпу на затылок и вытер лоб чистым носовым платком. Странная мысль вертелась у него в голове, даже трагическая в своей настойчивости. Там, вдалеке, где бродит этот лешачий огонь, именно там суждено себя испытать Баджу – Искателю Приключений. Предположим, сейчас, когда душа его поет от сознания собственного величия, он просто-напросто вернется домой. Ведь после этого Бадж-дворецкий будет смотреть на свою чистую постель, испытывая некоторый стыд, сознавая, что он, в конце концов, всего-навсего дворецкий Бадж...

В результате мистер Бадж сделал то, что Баджу-дворецкому, который расхаживал величественной походкой по залам и коридорам Холла, показалось бы чистейшим безумием. Он поднялся по ступенькам перелаза и, пригнувшись, двинулся вверх по склону, поросшему травой, по направлению к Ведьмину Логову. И следует отметить, что сердце его в этот момент радостно затрепетало.

Земля после недавнего дождя была еще мокрой и вязкой. Ему пришлось карабкаться вверх при полном свете луны, и он слишком поздно вспомнил, что мог бы добраться до Ведьмина Логова более удобным кружным путем. Впрочем, теперь не время об этом думать. Он почувствовал, что задыхается, воздух при вдохе и выдохе царапал горло, как пилой; ему было жарко, он весь вспотел. А потом луна послушно спряталась за тучу – обстоятельство, которое Бадж, Кавалер Давних Времен, принял бы безропотно, но и без благодарности. Он увидел, что находится у самого края Ведьмина Логова. Перед ним высился огромный бук, к стволу которого он и прислонился; ему казалось, что надетая на нем шляпа сжимается, сдавливая ему мозг, в горле ощущалась боль после бега. Он тяжело дышал.

Это безумие.

Бог с ним, с этим авантюристом Баджем, это чистейшее безумие.

Впереди снова мерцал огонек. Было видно, что он находится у колодца, примерно в двадцати – тридцати футах, движется между корявыми стволами деревьев. Он мигал, словно подавая сигналы. Очевидно, в ответ на это мигнул другой огонек, много выше и дальше. Бадж поднял голову вверх, и у него исчезли всякие сомнения: этот свет шел с балкона кабинета смотрителя. Кто-то зажег там свечу. Бадж видел тень очень толстого человека, который перегнулся через перила; казалось, что тень производит какие-то действия с этими перилами.

Крутясь и извиваясь, вниз упала веревка; это было так неожиданно, что Бадж невольно отпрыгнул назад. Хлоп! – веревка глухо стукнулась о каменную стенку колодца, подергалась и, скользнув по краю, упала в глубину. Бадж снова вытянул шею. Теперь свет возле колодца стоял неподвижно, превратившись в устойчивый луч. Свечу держал человек маленького роста. Баджу даже почудилось, что это была женщина. В свете луча показалось какое-то лицо; оно было обращено вверх, к балкону; потом – рука, ее обладатель махнул тому, кто стоял на балконе.

Янки.

В этом не было ни малейшего сомнения даже с такого расстояния. Янки. Это у него такое странное лицо, такая дерзкая усмешка. Его зовут... его зовут мистер Рэмпол.

Да, это мистер Рэмпол проверяет прочность веревки. Повис на ней, подобрав ноги. Поднявшись вверх по веревке на несколько футов, повисел на ней, держась одной рукой, и дернул, проверяя прочность, другой. Затем спрыгнул на землю и снова помахал рукой. Вспыхнул еще один огонек, это был фонарик «бычий глаз». Он прикрепил его к поясу, а за пояс, кажется, заткнул еще что-то, похожее на топорик, и миниатюрную кирку.

Протиснувшись между пиками на краю колодца, он уселся на внутренний край стенки и посидел там с минуту, держась за веревку. Снова улыбнулся маленькой фигурке, которая держала второй фонарик. Затем соскользнул с края и исчез в колодце, поглотившем свет от его фонаря. Маленькая фигурка тут же бросилась к краю, и, когда свет от фонаря Рэмпола метнулся на мгновение вверх, Бадж успел разглядеть, что лицо, склонившееся над колодцем, принадлежит Дороти Старберт...

Человек, стоявший у края Ведьмина Логова, не был больше Баджем-авантюристом и не был даже дворецким Баджем. Это был просто сгорбленный недоумевающий человек, который пытался разобраться в этих удивительных вещах. Где-то вдалеке громко жаловались лягушки, вокруг вились мошки, то и дело задевая его по лицу. Осторожно пробираясь между деревьями, он подошел ближе. Фонарь мисс Дороти погас. В голове у Баджа крутилась мысль о том, какую поистине невероятную историю он сможет рассказать месяц спустя в гостиной Ренкинов за бутылкой портвейна.

Изнутри колодца несколько раз показывался неверный луч, то яркий, то слабее, словно фонарь отражался в воде, а порою касался ее поверхности, так что огонь шипел, но окончательно не гас. В какие-то моменты высвечивались остроконечные листья бука, а один раз, как показалось Баджу, лицо мисс Дороти. Но потом снова из-за туч вышла холодная луна, заливая призрачным светом стены тюрьмы. Боясь нарушить тишину, тяжело дыша и обливаясь потом, Бадж придвинулся еще ближе. В болоте продолжали орать лягушки, к ним присоединились сверчки и Бог знает кто еще – общий хор был столь громогласен, что Бадж сомневался, можно ли за ним услышать другие звуки. К тому же становилось холодно.

Здесь следует решительно отметить, что Бадж ни тогда, ни до и ни после не отличался богатым воображением. Этого не допускали обстоятельства. Но когда он отвел взгляд от огня, мерцающего в колодце, и увидел фигуру, неподвижно стоящую в лунном свете, он сразу почувствовал, что это – чужеродный, враждебный элемент. В глубине души Бадж понимал, что в присутствии мисс Дороти и американца нет ничего дурного, все было правильно, так же правильно, как и то, что ростбиф следует поливать соусом, а вот этой другой фигуры здесь быть не должно, она несет в себе Зло.

Это был – Бадж и по сей день это утверждает – невысокий человек. Он стоял в некотором отдалении от мисс Дороти, позади нее; сгорбленная тень среди теней, отбрасываемых луной от деревьев, она, казалось, приобрела роковые пропорции; в руках у человека что-то было.

Из колодца послышались бульканье и хрипы. Были там и другие звуки, но то, несомненно, был вскрик, или стон, или всхлип, который вырывается из горла, когда не хватает воздуха.

Какое-то время Бадж не мог ничего отчетливо припомнить. Впоследствии он пытался определить, сколько прошло времени с того момента, как раздался этот звук, гулким эхом разнесшийся по всему колодцу, и до того, как над его краем снова появилась голова, однако ему так и не удалось этого сделать. Единственное, что он мог с уверенностью утверждать, это то, что в какой-то миг мисс Дороти снова включила свой фонарь. Он был направлен вниз, но не в глубину колодца. Луч света проходил точно между ржавыми пиками, параллельно краям. А снизу, изнутри, все ярче становился другой луч, по мере того, как кто-то поднимался наверх...

В просвете между двумя пиками появилась голова. Поначалу Бадж не мог ее как следует разглядеть, потому что всматривался в темноту, стараясь не упустить из виду врага, стоявшего по другую сторону колодца; человек стоял неподвижно, напоминая чудовищный манекен, изготовленный из проволоки, волос и стали. Баджу так и не удалось его разглядеть, и он снова стал смотреть на голову между пиками, которая все выше поднималась из колодца.

Лицо между пиками не было лицом мистера Рэмпола. Снизу, из колодца, возвышаясь уже над пиками, поднимался мистер Герберт Старберт; рот у него был открыт, челюсть отвисла; и, всмотревшись, он увидел на лбу между глазами отверстие, проделанное пулей.

Бадж с ужасом наблюдал, как всего в десяти футах от него поднимается голова мистера Герберта, словно он вылезает из колодца. Мокрые волосы прилипли ко лбу, ресницы опущены, под ними просвечивают белки глаз, во лбу синеет пулевое отверстие. Бадж пошатнулся, пошатнулся в буквальном смысле этого слова – у него подвернулась коленка, подломилась нога, его едва не стошнило.

Голова пошевелилась. Она отвернулась от него, и над краем колодца появилась рука. Мистер Герберт был мертв. И в то же время казалось, что он карабкается вверх, вылезает из колодца.

Мисс Дороти пронзительно закричала. Но за секунду до того, как погас фонарь, Бадж увидел кое-что другое, и страх отпустил его, точно с него сняли тугой пояс, страшное напряжение спало, тошнота прошла. Он увидел голову молодого американца, которая показалась из-за плеча мистера Герберта; понял, что рука, зацепившаяся за край колодца, это рука янки, который поднимал застывшее тело на поверхность.

Серебристо-голубоватый свет луны, казалось, созданный для сцен, на которой разыгрывается пантомима, высветил изящный рисунок листьев, будто выписанных пером, как на японских миниатюрах. Все, что здесь происходило, тоже было похоже на пантомиму: Бадж потерял из вида вторую фигуру – враждебную фигуру, которая стояла по другую сторону колодца и всматривалась в направлении окаймлявших его ржавых пик. Он не знал, видел ли этот человек голову молодого американца из-за тела мистера Герберта... Но он услышал, как кто-то, спотыкаясь, мчится среди кустов, словно летучая мышь, которая попала в комнаты и мечется, натыкаясь на стены. Кто-то бежал, издавая нечленораздельные звуки, через Ведьмино Логово.

Призрачная немота пантомимы с треском разорвалась. Высоко на балконе кабинета смотрителя вспыхнул яркий свет. Он хлынул на землю сквозь листву деревьев, а сверху, с балкона, раздался громовой голос, заполняя собой все пространство:

– Вот он бежит, держите его!

Луч света метался среди деревьев, закручиваясь в темно-зеленые вихри. Трещали сучья, ноги скользили по болотистой почве, взметая фонтанчики брызг. Мысли Баджа были в тот момент так же примитивны, как мысли животного. Им владела одна-единственная, ясная и четкая идея: там, впереди, продираясь сквозь кусты, бежало, спасаясь от преследования, Злодеяние. Ему казалось, что вокруг беглеца мечутся лучи многочисленных фонариков.

На фоне освещенного луной неба внезапно обрисовались голова и плечи. А потом Бадж увидел, что человек, оскальзываясь, бежит по мокрому склону прямо на него.

Бадж, тучный пятидесятилетний человек, почувствовал, что все его тело сотрясает дрожь. В тот момент это был не Бадж-головорез и даже не Бадж-дворецкий; это был просто растерянный человек, который стоял, прислонившись к дереву. Теперь, когда лунный свет падал на землю, словно сияющий дождь, он увидел руку беглеца – на ней была огромная перчатка, из тех, что носят садовники, а палец был втиснут в спусковой крючок длинноствольного пистолета. В голове у Баджа промелькнуло воспоминание юности: он стоит на широком футбольном поле, охваченный страхом, и ему кажется, что на него со всех сторон несутся какие-то фигуры. А он чувствует себя голым, абсолютно незащищенным. Враг рванулся вперед. Бадж, тучный пятидесятилетний человек, ощутил острую боль в легких. Он не спрятался за дерево. Он знал, что ему надо делать; сейчас это был уверенный в себе мужчина, у него был спокойный ум и острый взгляд.

– Очень хорошо, – вслух сказал он, – отлично!

И бросился навстречу противнику.

Он услышал выстрел. Увидел желтоватую вспышку пламени, совсем такую же, как когда поднесешь спичку к неисправной газовой горелке. Почувствовал удар в грудь, от которого потерял равновесие, и вцепился в пальто противника. Падая, почувствовал, что его ногти разрывают ткань пальто, а ноги слабеют и подкашиваются. Возникло ощущение, что он летит по воздуху. Потом – прикосновение опавших листьев к лицу: это ударилось о землю его тело.

Так был сражен Бадж-англичанин.