Ведьмино логово

13

Рэмпол медленно опустил палку и, когда ее наконечник стукнулся об пол, оперся на нее. Он смог только выговорить: «Доктор...» – и почувствовал, что дальше говорить не может, что дальше будет только истерический крик.

Дороти смеялась, зажав руками рот.

– Мы думали... – проговорил наконец Рэмпол, сглотнув слюну.

– Да, – согласно кивнул доктор, – вы думали, что я – убийца или призрак. Я предполагал, что вы можете увидеть мою свечу из коттеджа, но мне нечем было завесить окно. Послушай, деточка, тебе нужно сесть. Меня восхищает твоя смелость, подумать только: не побоялась сюда прийти! Что касается меня...

Он достал из кармана старинный крупнокалиберный пистолет и задумчиво покачал его в руке. Вздохнул со свистом и снова кивнул головой.

– Видите ли, мои дорогие, у меня есть все основания думать, что мы имеем дело с очень опасным человеком. Садитесь, пожалуйста.

– Но что вы здесь делаете, доктор? – спросил Рэмпол.

Доктор Фелл положил пистолет на стол рядом со свечой. Он показал на стопку ветхих, покрытых плесенью гроссбухов и на пачку старых потемневших писем; большим платком он вытирал руки, пытаясь стереть с них пыль.

– Раз уж вы здесь, – рокотал он, – мы вместе можем в них покопаться... Нет-нет, мой мальчик, не садитесь на кровать. Там могут оказаться самые неприятные вещи. Вот сюда, на краешек стола. А ты, моя дорогая, – обратился он к Дороти, – садись на стул. В креслах полно пауков.

– Энтони, конечно, вел записи своих дел, – продолжал он. – Я сильно подозревал, что найду их, если как следует поищу... Весь вопрос в том, чт? именно Энтони скрывал от своей семьи. Должен вам сказать, что мы имеем дело с весьма обычной старой историей: с тайным кладом.

Дороти, которая неподвижно сидела, завернувшись в промокшее пальто, медленно повернулась и посмотрела на Рэмпола.

– Я это знала, – просто сказала она. – Я же вам говорила. А после того, как обнаружились эти стихи...

– А-а, стихи, – проворчал доктор Фелл. – Да, нужно будет с ними ознакомиться. Мой молодой друг говорил мне о них. Однако для того, чтобы понять, что сделал Энтони, достаточно прочесть его дневник. Он ненавидел свое семейство; грозил, что они поплатятся за то, что смеялись над его стихами. Вот он и решил использовать свои вирши как средство поиздеваться над ними. Я не очень-то опытный бухгалтер, однако, судя по этим отчетам, – он постукал пальцем по книгам, – он оставил наследникам не слишком большую часть своего огромного состояния. Он, разумеется, не мог окончательно пустить их по миру, поскольку основной источник дохода – это земля, которая не подлежит отчуждению. Но я сильно подозреваю, что значительную часть своего состояния он спрятал так, чтобы они не смогли до нее добраться. Что это было – слитки, золотая посуда, бриллианты? Я не знаю. Помните, в своем дневнике он постоянно повторяет: можно кое-что купить, чтобы их провести, имея в виду своих родственников. И снова повторяет: «Мои красавчики в надежном месте». Помните его печатку? «Все мое ношу с собой» – «Оmnia mea mecum porto».

– А ключ зашифрован в стихах? – спросил Рэмпол. – В них и сказано, где находится тайник?

Доктор Фелл откинул свою старомодную плиссированную накидку с капюшоном и достал кисет и трубку. Выпростав черную ленту, укрепил на носу пенсне.

– Есть и другие ключи, – задумчиво проговорил он.

– В дневнике?

– Отчасти. М-м... Почему, например, у Энтони были такие сильные руки? В те времена, когда он только стал смотрителем, он был довольно тщедушен, а потом окреп, причем в основном окрепли и разработались руки и плечи. Нам это известно... Так?

– Да, конечно.

– Дальше. – Огромная голова доктора снова качнулась. – Вы видели эти глубокие пазы в каменной ограде балкона, верно? По размеру они приблизительно соответствуют большому пальцу, – добавил доктор, внимательно рассматривая свой собственный палец.

– Вы имеете в виду секретный механизм? – спросил Рэмпол.

– И еще одно, – продолжал доктор. – Еще одно, и очень важное, обстоятельство: почему в общей связке находится ключ от двери на балкон? При чем тут балконная дверь? Если он оставил инструкции в сейфе, наследнику, для того, чтобы их получить, достаточно было бы трех ключей: от двери из коридора в комнату, от сейфа и от шкатулки, которая находилась в сейфе. Для чего же нужно было оставлять четвертый ключ?

– Ну, очевидно, в инструкции говорилось, что наследник должен выйти на балкон, – сказал Рэмпол. – Об этом и говорил сэр Бенджамен, высказывая предположение, что там находится западня... Послушайте, сэр! Эти пазы в форме большого пальца... Вы что, считаете, что там скрывается механизм, который нужно привести в действие, нажав...

– Ах, глупости! – воскликнул доктор. – Я не говорил, что эти пазы предназначаются для большого пальца. Человеческий палец даже на протяжении тридцати лет не смог бы выдолбить такое отверстие. А вот кое-что другое могло. Веревка, например.

Рэмпол соскочил со стола. Взгляд его обратился к балконной двери, запертой и зловещей в неярком свете свечи.

– Так почему же, – повторил он, – почему у Энтони были такие сильные руки?

– Или, если вы хотите продолжать расспросы, – гудел доктор, – почему судьба всех членов семьи так тесно связана с этим колодцем? Все решительно ведет к колодцу. Вот, например, сын Энтони, тот, что стал вторым смотрителем тюрьмы из рода Старбертов. Именно он пустил нас по ложному следу. Он сломал себе шею – так же, как и его отец. Это и положило начало традиции. Если бы он умер в своей постели, никакой традиции бы не было, и мы могли бы рассматривать смерть Энтони, его отца, без всяких фокусов. Мы могли бы рассматривать ее как самостоятельную изолированную проблему, каковой она и является. Однако случилось иначе. Сыну Энтони пришлось быть смотрителем тюрьмы во время эпидемии холеры, которая унесла половину ее обитателей, . когда эти несчастные сходили с ума в своих камерах, где не оставалось ни глотка свежего воздуха. Так вот, смотритель тюрьмы тоже сошел с ума, от той же самой болезни. Он тоже заболел, и его бредовые галлюцинации оказались слишком сильными, они его и погубили. Вы знаете, какое впечатление произвел на всех нас дневник его отца. Так как же, по-вашему, это чтение могло подействовать на нервного человека, охваченного страхом перед нечистой силой, человека, больного холерой в девятнадцатом веке, когда все решительно боялись привидений и злых духов? Как вы думаете, как подействовало на душевное состояние человека то обстоятельство, что он всю свою жизнь вдыхал испарения болота, в котором гнили сброшенные туда с виселицы покойники? Вряд ли Энтони так ненавидел своего сына, чтобы пожелать ему подобной смерти: чтобы он в бреду встал с постели и бросился вниз с балкона. Именно это и сделал второй смотритель тюрьмы.

Увлекшись своим рассказом, доктор Фелл выдохнул воздух с такой силой, что чуть не погасил свечу, и Рэмпол подскочил на месте от испуга. Некоторое время в комнате царила тишина. Книги давно умерших, их кресла, а теперь еще это наследственное безумие внушали такой же ужас, как и лицо Железной девы. По полу пробежала крыса. Дороти Старберт положила руку на рукав Рэмпола. Можно было подумать, что она видит, как из стены выходит призрак.

– А Энтони? – с усилием проговорил Рэмпол.

Доктор Фелл с минуту помолчал; он сидел, опустив могучую голову так, что пышная грива свешивалась вниз.

– Понадобилось, вероятно, очень много времени, – рассеянно говорил он, – прежде чем образовался такой глубокий паз в поверхности камня. Ему ведь приходилось действовать в одиночку и к тому же глубокой ночью, когда его никто не видел. Правда, по эту сторону тюрьмы сторожей нет, поэтому он мог оставаться незамеченным... И тем не менее я склонен думать, что в первые несколько лет у него был сообщник, по крайней мере до тех пор, пока он не развил в достаточной степени свои мускулы. Эта чудовищная сила потребовала времени и терпения, а до той поры ему нужен был помощник, который опускал его в колодец и поднимал... Скорее всего, он впоследствии отделался от этого человека...

– Постойте, погодите, пожалуйста, – сказал Рэмпол, стукнув кулаком по столу. – Вы говорите, что паз проточила веревка, так как Энтони в течение многих лет...

– ... спускался вниз и снова поднимался с ее помощью...

– ... в колодец, – медленно закончил его собеседник.

Он вдруг ясно представил себе зловещую, похожую на паука, фигуру в черном, качающуюся на веревке под покровом ночной темноты. В тюрьме, наверное, горели две-три лампы, в небе светились звезды, а Энтони висел на веревке там же, где днем висели мертвецы на своем пути в колодец...

Да, в течение многих лет где-то там, в этом широком колодце, один Бог знает, где именно, он выдалбливал свой тайник. А потом, должно быть, каждую ночь спускался вниз, чтобы полюбоваться на свои сокровища. Зловоние, исходящее из колодца, разрушало его психику так же, как это впоследствии случилось с его сыном. Но у него это происходило постепенно, не так заметно, поскольку он был более сильным человеком. Он начал видеть мертвецов, которые поднимались из колодца и стучали в балконную дверь. Он слышал, как они шептались по ночам, – ведь он разместил свои богатства на их плоти, рассовал золото и бриллианты между их костями. Много раз, наверное, он наблюдал по ночам, как крысы что-то пожирали в этом колодце. Но только тогда, когда он увидел их в собственной постели, он понял, что скоро явятся и мертвецы и утащат его к себе вниз.

Мокрый плащ Рэмпола отвратительно лип к телу. Вся комната, казалось, была наполнена присутствием Энтони.

Заговорила Дороти – ясным, спокойным голосом. Она больше не казалась испуганной.

– И это продолжалось до тех пор, пока...

– ... пока он не утратил осторожность, – закончил за нее доктор Фелл.

Дождь, который было приутих, вновь надвинулся на тюрьму; он шелестел в листьях плюща за окном, заливался внутрь, на пол; пронесся в танце по всей тюрьме, словно смывая страхи, унося их с собой.

– А может быть, дело не в том, что он стал неосторожен, – снова начал доктор, посмотрев внезапно на балконную дверь. – Возможно, что кто-то прознал о его визитах, даже не подозревая о том, с чем они связаны, и перерезал веревку. Как бы то ни было, одно из двух: либо узел на веревке развязался, либо ее перерезали. Веревка, естественно, тоже упала вниз вместе с ним, поскольку она была привязана к чему-то на внутренней стенке колодца, и оказалась там, внутри. Никто, конечно, не стал ничего осматривать в этом страшном месте, и, таким образом, мысль о веревке никому не пришла в голову. А вот Энтони в колодец не упал.

И Рэмпол подумал: да, веревку перерезали. Это гораздо более вероятно, чем развязавшийся узел. Возможно, в кабинете смотрителя горела лампа, и человек с ножом в руке наблюдал, перегнувшись через балконные перила, и увидел на мгновение лицо Энтони, когда тот летел кувырком на острые пики на краях колодца. Рэмпол отчетливо представил себе эту картину, ясно видел каждую деталь, словно на гравюре Крукшанка[26]: белки широко открытых глаз, раскинутые руки, темная фигура убийцы.

Крик, заглушенный ветром и дождем; затем падение – какой, интересно, был при этом звук? – и темнота после того, как погасили лампу. Все это давно мертво, как мертвы книги, стоящие на полках. Только Эйнсуорт[27] мог бы себе представить, как все это происходило в двадцатых годах прошлого века...

Словно издалека он слышал слова доктора Фелла:

– Так-то, мисс Старберт. Вот и все проклятие, которое терзало вас все это время. Ничего в нем загадочного нет, правда?

Она встала, ни слова не говоря, и стала шагать по комнате, засунув руки в карманы, точно так же, как, вспомнилось ему, в ту первую их встречу возле поезда. Задержавшись перед доктором Феллом, она достала из кармана сложенный листок бумаги. Те самые стихи.

– А это? – спросила она. – Что вы скажете об этом?

– Это, несомненно, криптограмма. Она укажет нам точное место... Но разве вы не видите, что умному вору даже не понадобится эта бумажка, ему даже не нужно знать, что она существует, он и так знал, что в колодце что-то спрятано. Он мог использовать те же данные, которые использовал я. Они вполне доступны.

Свеча догорала, и пламя вспыхнуло широкой полосой, ярко осветив на мгновение все вокруг. Дороти подошла к тому месту, где дождь оставил неровные лужи под окном; взгляд ее остановился на листьях плюща.

– Мне кажется, – проговорила она, – я поняла, что случилось с отцом... Он был весь мокрый, с ног до головы, когда его нашли.

– Вы хотите сказать, – заметил Рэмпол, – что он застал вора на месте преступления?

– А разве может быть другое объяснение? – проворчал доктор Фелл, делая безуспешные попытки раскурить трубку. Потом он положил ее на стол. – Тимоти, как вы помните, ехал верхом. Увидел веревку, которая свисала в колодец. Судя по тому, что Тимоти спустился в колодец, можно предположить, что убийца его не видел. А дальше?

– Там, наверное, есть что-то вроде внутреннего помещения, пещера, выдолбленная в каменной стенке, – подхватил Рэмпол, – и убийца заметил его только тогда, когда он спустился вниз.

– Хм-м-м... Прекрасно. Еще одно умозаключение. Ладно, пусть будет так. Извините меня, мисс Старберт, ваш отец не падал с лошади. Его избили. Избили до полусмерти, хладнокровно и жестоко, а потом забросили в кусты, думая, что он мертв.

Девушка повернулась к нему.

– Герберт? – спросила она.

Доктор Фелл чертил указательным пальцем узоры на пыльном столе, словно ребенок, который сосредоточенно водит карандашом по бумаге, рисуя неизвестно что. Он пробормотал:

– Это не мог быть дилетант. Все было слишком умело сделано. Просто невозможно. Но ведь и настоящего вора здесь быть не может, разве что кто-нибудь объяснит мне, как он там очутился. И если действовал не профессиональный вор и убийца, значит, ставка была колоссальной.

Рэмпол, несколько раздосадованный, спросил, о чем он, собственно, говорит.

– Я говорил, – ответил доктор, – о поездке в Лондон.

Он с трудом поднялся на ноги, опираясь на обе палки; постоял так, грозно хмурясь и бросая вокруг беспокойные взгляды. Затем погрозил палкой стенам, как это делают учителя.

– Все твои тайны вышли наружу, – грозно проговорил он. – Ты уже больше не можешь никого напугать.

– Но ведь убийство все-таки осталось, – сказал Рэмпол, – а значит, и убийца тоже.

– Да, конечно. Мисс Старберт, ведь это ваш отец держал его здесь на привязи. Именно он оставил в сейфе эту бумагу, я так и объяснял вам несколько дней тому назад. Убийца думает, что он теперь в безопасности. Он ждал почти три года, чтобы получить назад этот уличающий документ. Ну так вот: он просчитался, опасность по-прежнему существует.

– И вы знаете, кто это сделал?

– Пошли, – быстро проговорил доктор. – Надо идти домой. Мне совершенно необходимо выпить чашку чая или бутылочку пива, предпочтительнее последнее. И жена скоро вернется от миссис Пейн.

– Послушайте, сэр, – продолжал настаивать Рэмпол. – Вы знаете, кто убийца, или нет?

Фелл задумчиво молчал.

– Дождь льет с прежней силой, – проговорил он наконец с видом человека, обдумавшего очередной ход в шахматах. – Вы видите, сколько воды собралось под окном?

– Конечно, но...

– А теперь посмотрите сюда, – он указал на закрытую дверь на балкон, – видите? Здесь никакой воды нет.

– Естественно.

– Но если бы эта дверь была открыта, под ней было бы гораздо больше воды, чем перед окном, верно?

Рэмпол никак не мог решить, не пытается ли доктор просто-напросто их мистифицировать. Лексикограф так пристально смотрел через пенсне, что глаза его даже косили, и пощипывал кончики усов. Рэмпол твердо решил держать комету за хвост, не выпускать ее из рук.

– В этом нет никакого сомнения, сэр, – согласился он.

– Но тогда, – с торжеством вопросил его собеседник, – почему же мы не видели света?

– О Господи! – со стоном воскликнул Рэмпол.

– Это похоже на трюк фокусника. Знаете ли вы, – спросил доктор Фелл, вытянув палку, словно показывая на что-то, – что сказал Теннисон о «Сорделло»[28] Браунинга?

– Не знаю, сэр.

– Он сказал, что единственные понятные строчки во всем стихотворении – это первая и последняя, и в обеих заключается ложь. Вот ключ ко всему этому делу. Пойдемте, дети мои, и выпьем чайку.

Возможно, в этом ужасном месте, где некогда царили кнут и виселица, и оставалось что-то, внушающее страх. Однако Рэмпол этого не чувствовал, когда шел впереди всех, освещая дорогу фонариком.

Вернувшись в теплый, освещенный лампами дом доктора Фелла, они нашли там сэра Бенджамена, который ожидал их в кабинете.