Века и поколения: Этнографические этюды

ГЛАВА 2. КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ

Старинная легенда, попавшая вместе с другими в Библию, гласит, что всевышний очень разгневался на людей, которые дерзнули построить башню до неба. Вавилонская башня от божьего гнева разрушилась, а люди были разбросаны по всему свету. Дабы дерзкие не смогли вновь соединить свои усилия и попытаться повторить неугодное, всевышний воздвиг меж ними языковой барьер.

Создатели легенды о Вавилонской башне жили в реальном разноязычном мире и стремились как-то объяснить такой факт.

Различия в языке, в цвете кожи, в образе жизни люди подмечали с древности и пытались найти этому объяснение — или сверхъестественное, или близкое к истине, реальное. История сохранила редкие свидетельства древних авторов, поражающие не только глубиной суждения об иных землях и населяющих их племенах, но и удивительной прозорливостью в толковании пройденных человечеством исторических этапов.

В высказываниях древних с истиной соседствовала, конечно, выдумка, фантазия, а то и откровенное осуждение «нынешнего века» и противопоставление его «веку минувшему», изображаемому как век счастья и свободы, как золотой век.

О золотом веке, якобы существовавшем прежде, когда люди имели вдоволь пищи и досуга, говорит в поэме «Труды и дни» древнегреческий поэт и философ Гесиод (VIII–VII вв. до н. э.). С ним спорит, ему возражает древнеримский поэт и философ Тит Лукреций Кар (I в. до н. э.), предвосхитивший в своей замечательной поэме «О природе вещей» многие современные взгляды на историю человеческого общества, на постепенную смену эпох, принятую в археологии.

О прошлом человечества спорили, как на ристалище, через века поэт Древней Греции и поэт Древнего Рима.

Обиженный судьями, несправедливо разрешившими его земельную тяжбу с братом, Гесиод написал поэму «Труды и дни», где мудрое прошлое нарек золотым веком, а современный ему мир — наихудшим из поколений — железным поколением.

О прошлом Гесиод писал так:

А вот что он поведал о днях своей современности:

Приведенные строфы не столько воспевают золотой век (так характеризует литературная традиция поэму Гесиода), сколько осуждают современный для поэта мир. И все же золотого века в прошлом не было — так утверждал, так рассуждал и писал римский поэт Тит Лукреций Кар спустя семь столетий.

Вот что было в прошлом у человека и человечества:

Тит Лукреций Кар блистательными строфами изложил жизнь первобытного человека, насыщенную постоянной борьбой за существование, жизнь, в начале которой человек не знал огня, питался сырым мясом, применял каменные орудия, но затем научился добывать огонь, выплавлять бронзу и в конце концов железо, разумно посадил полезные растения на специальных участках земли — будущих полях и приручил добродушных животных, ставших его верными спутниками. Не праздности предавался человек той тяжелой эпохи, и постоянным трудом добывал средства для существования.

О прошлом античные авторы не только спорили. Они пытались понять прошлое и рассказать о давно прошедшем современникам, поведать о других народах и странах. Первые сведения о жизни и труде древних людей попали в исторические и географические трактаты.

«Хеопс (египетский фараон, около 2800 г. до н. э. — Р. И.) поверг страну во всевозможные бедствия; во-первых, он запер все святилища и запретил им приносить жертвы, а потом заставил всех египтян работать на него. Одним было приказано из каменоломен, находившихся в горах Аравии, таскать камни до самого Нила; другим, после того как камни были переправлены на судах через реку, повелел он таскать их к так называемой Ливийской горе. Работали постоянно по десять мириад (мириада — 10 тыс. — Р. И.); каждая мириада — по три месяца. Времени же прошло, пока народ томился над постройкой дороги, по которой таскали камни, десять лет; дело это, — замечает великий древнегреческий историк Геродот, собравший и опубликовавший сведения о египетской пирамиде Хеопса еще в V в. до н. э., — как мне кажется, только немногим было легче сооружения самой пирамиды. На постройку этой дороги и подземных помещений в том холме, на котором находятся пирамиды, ушло десять лет; эти помещения он сделал себе как усыпальницу на острове, проведя канал из Нила. Сооружение же самой пирамиды длилось двадцать лет…» И, как бы предвидя через два с половиной тысячелетия немое восхищение громоздкостью сооружения и желание приписать его космическим пришельцам, мудрый Геродот сообщил: «Сделана же эта пирамида следующим образом: она ступенчатая; ступени эти одни называют уступами, другие — маленькими алтарями. Как только ей был придан такой вид, то машинами, сделанными из коротких бревен, стали поднимать оставшиеся камни; поднимали сначала с земли на первую ступень. Потом камни перекладывали на вторую машину, стоявшую на этой первой ступени; с нее же на вторую ступень камень тащили с помощью другой машины. Машин было столько, сколько было ступеней…»

Да, в обществе, предшествующем царству фараонов, в ту эпоху, когда существовали родовая организация и первобытнообщинный строй, не было праздного золотого века, но было равенство между людьми, и, обладая примитивными орудиями труда, в борьбе за свое существование люди объединялись в родственные коллективы для совместной работы, и каждый был зависим от своих сородичей. Тогда не могло быть пирамиды для одного и подневольного труда для всех. Эпоха доклассового общества — самая длительная в прожитом человечеством времени: она охватывает почти миллион лет, и если считать первым классовым обществом на земле Древнее царство Египта, то пора существования классового строя будет измеряться всего в пять тысяч лет до Великого Октября, начавшего новую безграничную во времени эпоху бесклассового общества. Пять тысяч лет — песчинка в прожитом миллионолетии, и память древних как протест устанавливаемому имущественному неравенству возвращалась на заре классовой эпохи к первобытнообщинным отношениям.

«Те люди, — говорится о предках в древнеиндийском сказании о боге ветра, — делали все как хотели и были счастливы. Не было у них ни закона, ни беззакония и не было между этими людьми никаких различий… от рождения они были одинаково красивыми и долголетними, не разделялись на знатных и низких, были счастливы и не знали печали».

Вторит этому описанию прошлого чжоуский памятник «Записки об обрядах и установлениях» из Восточной Азии: «Когда господствовала великая справедливость… старики имели опору на закате своих дней, возмужавшие имели себе применение, юные подростки, вдовые, сирые, одинокие и больные имели пропитание, мужчины получали свою долю, а женщины находили себе пристанище. Люди скорее готовы были бросить богатство на земле, но не стали бы прятать его у себя, скорее вообще не напрягали бы свои силы, чем стали бы использовать их для своей собственной пользы. По этой причине не возникало злых умыслов, не было воровства и разбоя, двери не запирались…»

Да, Гесиод со своим золотым веком в прошлом был не одинок, но он не обратил внимания на то, на что обращали его современники или потомки, — на иное общественное устройство в прошлом у своего народа или соседей.

Соседей! К ним интерес был на заре классового общества особый. Они в Египте фараонов или в царском Двуречье, древнем Урарту рассматривались нередко как объект для нападения, как источник рабов.

В конце VII в. до н. э., когда Ассирия готовилась к очередным завоеваниям на востоке, ее внимание особенно привлекало положение дел в царстве Урарту. Ассирийцы засылали многочисленных лазутчиков. Они собирали шпионские донесения и доставляли их в своеобразное разведывательное управление, во главе которого стоял обычно царевич. Шпионские донесения сводились воедино, проверялись, и выдержки из них докладывались царю. В этих донесениях, дошедших на глиняных дощечках до наших дней, появлялись и различные сообщения о других народах и странах. Царевич Синахериб докладывал ассирийскому царю Саргону: «Набули, начальник укрепленной крепости Халсу, мне сообщил следующее: „Относительно стражи пограничных крепостей: я послал за сведениями о царе страны Урарту, и сообщили следующее: „Когда он пошел в страну Гамир, его войско было целиком перебито, трое его вельмож вместе с их войсками были убиты, а он сам убежал и пробрался в свою страну. Его лагерь еще не был атакован““. Таковы сообщения Набули. Его брат из Мусасира и его сын отправились, чтобы приветствовать царя страны Урарту. Гонец из страны хубушкийцев отправился его же приветствовать. Вся страна пограничных крепостей сообщила подобное же. Письмо Набули принес из Табала домоправитель Ахат-абиша, я его посылаю к царю, моему господину».

Пока в подобных сообщениях только названия стран, народов, но они подлинны, они реальны, чем отличаются от многократных описаний дальних земель и существ, их населяющих, в «Илиаде» и «Одиссее» Гомера. Хотя о Гомере древнегреческий географ Страбон и писал как об основоположнике географии, не следует забывать, что его география была фантастической. Период создания гомеровских поэм (IX–VIII вв. до н. э.) приходится на время, когда сведения древних греков не выходили за пределы бассейна Эгейского моря. В поэмах достаточно подробно дается описание хозяйства и общественного строя греков героического периода, материалы же о близких и дальних странах — сказочно-фантастические. По представлениям Гомера, за пределами бассейна Эгейского моря обитали волшебники, чудища-циклопы, лотофаги, блаженные феакийцы.

Когда же Греция вышла из тесных рамок Эгейского моря и начала в VII–VI вв. до н. э. активную колонизацию на западе, востоке, севере и юге, то уже к V в. до н. э. были собраны различные историко-этнографические сведения о народах Средиземноморья, Ирана, Месопотамии, Кавказа, Причерноморья и даже более дальних стран.

К этому периоду относится деятельность Геродота, названного по справедливости отцом истории. Представитель дорийской знати Геродот родился около 484 г. до н. э. в городе Галикарнасе малоазийской провинции Греции. Проведя несколько лет на государственной службе на острове Самос, Геродот по призыву своих сограждан вернулся в Галикарнас и помог изгнать неугодного им правителя Лигдамида. Галикарнасцы оказались неблагодарными и, завидуя мудрости Геродота, вынудили его покинуть родину. Больше он никогда не возвращался в Галикарнас. Геродот поставил целью своей жизни рассказать об истории и быте всех известных к тому времени стран и народов.

Геродот хотел все увидеть собственными глазами, хотел сам услышать рассказы очевидцев и вторую половину жизни — более трех десятилетий — провел в путешествиях и странствиях. В те годы Геродот побывал в Передней Азии, Южной Италии, Греции, Фракии, Македонии. На судах он доходил до Керченского пролива, высаживался на берег и оставил подробные записи о Северном Причерноморье, которое тогда играло важную роль в экономической жизни Греции, поставляя ей продовольствие, сырье, рабов и потребляя изделия греческих ремесленников. По сухопутью Геродот обошел весь Египет. В 445 г. до н. э. Геродот — в Афинах и вместе с афинянами в 444 г. отправился в Южную Италию, где около 425 г. до н. э. умер.

Геродот оставил подробные записки, получившие название «Истории». В них нашли отражение многие точные наблюдения жизни народов им посещенных стран, их обычаев. Велика ценность труда Геродота, особенно для истории нашей Родины, в тех его разделах, где речь идет о Скифии и скифах, населявших Северное Причерноморье.

В геродотовских записях даны любопытные детали быта и обычаев скифов, одному из обычаев посвящен рассказ о скифском царе Скиле.

«Царствуя над скифами, Скил вовсе не любил скифского образа жизни, так как вследствие полученного им воспитания питал гораздо более склонности к эллинским обычаям, а потому поступал следующим образом: когда ему случалось приходить с большою свитою скифов в город борисфенитов (жителей Ольвии. — Р. И.), он оставлял свиту в предместье, а сам входил в город, приказывал запирать ворота, затем снимал с себя скифское платье и надевал эллинское; в этом платье он ходил по площади, не сопровождаемый ни телохранителем, ни каким-либо другим… во всем жил по-эллински и приносил жертвы богам по эллинскому обычаю. Пробыв в городе месяц или более, он снова надевал скифское платье и удалялся. Такие посещения повторялись часто: он даже выстроил себе дом в Борисфене и поселил в нем жену-туземку… он возымел сильное желание быть посвященным в таинства Диониса-Вакха… Когда Скил был посвящен в таинства Вакха, один из борисфенитов с насмешкою сказал скифам: „Вы, скифы, смеетесь над нами, что мы устраиваем вакхические празднества и что в нас вселяется бог, а вот теперь этот бог вселился и в вашего царя; если вы мне не верите, то следуйте за мной и я покажу вам“. Начальники скифские последовали за борисфенитом… Когда показался Скил с процессией и скифы увидели его в вакхическом исступлении, они пришли в сильное негодование… Когда после этого Скил возвратился домой, скифы взбунтовались против него, поставив царем его брата Октамасада… Скил… спасается бегством во Фракию. Октамасад, узнав об этом, пошел войною на Фракию. Когда он приблизился к Истру, против него выступили фракийцы; пред самым началом битвы Ситалк послал к Октамасаду глашатая со следующим предложением: „К чему нам испытывать друг друга? Ты сын моей сестры, и в руках у тебя мой брат; выдай мне его, а я передам тебе твоего Скила…“ Октамасад принял его предложение и, выдав Ситалку своего дядю по матери, получил брата Скила. Ситалк, взяв брата, удалился, а Октамасад тут же велел отрубить голову Скилу. Так оберегают скифы свои обычаи и так сурово карают тех, кто заимствует чужие».

Расширяется горизонт знаний, расширяются пределы населенного мира. Перед древнегреческими читателями предстают племена и народы, обладающие своеобразной культурой, своими традициями, поражающими или восхищающими летописца.

В античные времена, когда на смену доклассовому обществу пришло классовое, разные народы по-разному открывали окружающий мир и от века к веку расширяли его пределы. И все же не простое любопытство, а жестокая необходимость хозяйственного развития создавала условия для непосредственного общения разных племен и народов, для формирования истинных представлений о языковых, бытовых и культурных различиях. Земледельцы долин Нила и Хуанхэ, Тигра и Евфрата, Инда и Ганга, районов Средиземноморья и Причерноморья, некогда плодородных равнин в Сахаре и Каракумах, в Центральной Америке и Андском нагорье, на Индонезийском архипелаге и в Юго-Восточной Азии либо применяли труд рабов-иноплеменников и были вынуждены для пополнения рабочей силы отправляться в дальние и близкие походы, либо переживали бурный (для этого времени) рост численности населения и постоянно вытесняли своих сородичей из прежних мест обитания на неизведанные, но заселенные кем-то земли.

«Они кочуют вслед за скотом, за травой и водой» — эта классическая фраза из древнего текста определяла хозяйственный уклад скотоводов Центральной Азии и Аравийского полуострова, вторгавшихся неукротимой лавиной в поисках новых пастбищ, новых водоемов в земледельческие области. И может быть, только последователи древнейшего вида занятий человека — охотники и собиратели, уходившие в поисках диких животных — объекта охоты — в самые отдаленные и труднодоступные зоны, чаще всего не приближались к другим людям, а удалялись от них.

Ойкумена — заселенная людьми часть земного шара — уже с древних времен представляла арену длительных или скоротечных процессов общения между племенами и народами как важнейшего условия социально-экономического прогресса человечества. А где было общение, там возникала необходимость накопления этнографических знаний.

Средиземноморские державы устремлялись в поисках новых земель и богатств преимущественно на восток или север, а с севера и востока в Средиземноморье вторгались в поисках торговых партнеров или просто наживы племена и народы, именуемые в античных записях «варварами». Нет, слово «варвар» не имело ни у древних греков, ни у древних римлян того презрительного оттенка, который ему дали последующие эпохи. Оно просто означало всякого чужеземца — не эллина и не римлянина.

В долинах Ганга и Хуанхэ не индийца, не ханьца точно так же называли «варваром».

Известия о других народах и странах доходили до древнейших центров цивилизации. Чтобы узнать соседей, отправлялись в разные стороны света не только военные экспедиции, но и своеобразные торгово-дипломатические миссии.

Стремясь найти поддержку у других стран против постоянного нашествия кочевников-гуннов, ханьский император отправил из долины Хуанхэ на запад около 135 г. до н. э. своего начальника дворцового караула Чжан Цяня со свитой, наказав ему достигнуть царства Юэчжи (в Туркестане) и установить с ним союзные отношения.

Вот как изложено сообщение о миссии Чжан Цяня в «Исторических записках» ханьского историка Сыма Цяня: «Император… узнал от пленных гуннов, что они разбили войска правителя Юэчжи и сделали из его черепа сосуд для питья. Юэчжи хотели отомстить гуннам, но у них не было союзников. Ханьский император давно думал уничтожить гуннов и, узнав об этом, решил завязать сношения с Юэчжи… Чжан Цянь изъявил свое желание и был отправлен в Юэчжи вместе с покорившимся в свое время гунном Таньи. Они вышли из пределов Шэньси и были захвачены гуннами. Когда их привели к вождю гуннов, тот сказал: „Юэчжи расположено от нас на севере, почему же император Хань посылает туда послов? Что бы сказал император Хань, если бы я захотел отправить послов в Юэ, что расположено к югу от Хань?“ Чжан Цянь со своим спутником прожил у гуннов почти десять лет. Вождь гуннов женил Чжан Цяня на своей соплеменнице, которая родила ему сына. Однако Чжан Цянь не потерял своего посольского бунчука и, воспользовавшись предоставленной ему свободой у гуннов, бежал вместе со своими спутниками в сторону Юэчжи. Через несколько десятков дней пути на запад они прибыли в Давань (царство Коканд в Средней Азии на месте современной Ферганы). Даваньский правитель давно был наслышан о богатствах Хань и желал завязать с ним сношения, но не мог. Увидев Чжан Цяня, он обрадовался и спросил, как можно достигнуть его желания (установить отношения с Хань). Чжан Цянь ответил: „Будучи отправленным с посольством от императора Хань, я был задержан гуннами и теперь бежал от них. Государь, прикажи вожакам проводить меня; и если я сверх ожидания возвращусь в отечество, то дом Хань пошлет тебе несметное количество даров“. Даваньский правитель поверил этому и приказал проводить Чжан Цяня…»

В своем донесении государю о путешествии Чжан Цянь писал: «Давань лежит от гуннов на запад, почти за 10 000 ли (ли — около полукилометра) к западу от столицы (Хань). Даваньцы ведут оседлую жизнь, занимаются земледелием, сеют рис и пшеницу. Есть у них виноградное вино. Много добрых коней — аргамаков. Эти лошади имеют кровавый пот и происходят от дикой породы лошадей. Есть города и дома. В Давани есть до семидесяти больших и малых городов, население исчисляется в несколько сот тысяч. Оружие у даваньцев — луки со стрелами и копья. Искусны в конной стрельбе…» Согласно донесению Чжан Цяня, император получил сведения о том, что Давань, Дася (Бактрия) и Аньси (Персия) — это большие государства, в которых много разных вещей. Там ведут оседлую жизнь и в художественных ремеслах во многом сходны с Хань. Эти страны имеют слабое войско и дорожат ханьскими вещами.

Не правда ли, точные, интересные наблюдения, но наблюдения не жаждущего знаний, а типичного представителя своего времени и своего монарха — восточно-азиатский вариант агентурных донесений Саргону. Особенно сближается с ними фраза о посольстве Чжан Цяня: «В донесении говорилось, что от Шэньду (Индия) на север лежат владения Большой Юэчжи и Канцзюй (владение в районе от современных Ташкента до Хорезма), которые имеют сильное войско и его можно нанимать. Так что если их удастся склонить на свою сторону как подданных, то можно распространить ханьские владения почти на 10 000 ли!»

«Если удастся…» Алчные аппетиты древних монархов ничуть не уступали планам империалистов XX в., но, хотя они не осуществлялись ни в древние, ни в более поздние времена, в тайных архивах и в памяти современников-очевидцев и летописцев оседали какие-то сведения о других народах и странах — первые реальные, а не фантастические этнографические сообщения. Именно они помогли в XIX и XX вв. понять, как начиналось узнавание этнографического облика Земли самими живущими на ней людьми.

В античную эпоху стремление познать окружающий мир достигло наибольшего расцвета у древних римлян, которые, будучи рачительными наследниками древнегреческой культуры, оставили наибольшее число ценных для современной науки данных.

В 148 г. до н. э. Македония стала римской провинцией, в 146 г. до н. э. в результате Третьей пунической войны был разгромлен Карфаген — главный противник Рима. Древнеримская держава становится ведущей в Европе, Северной Африке и Малой Азии. Римские легионеры появились на туманных островах Альбиона — современной Англии. Они стояли военными лагерями в Галлии, вели длительные войны с германскими племенами.

В 100 г. до н. э. родился Гай Юлий Цезарь. Он был не только выдающимся политическим деятелем Римской империи, но и автором двух исторических трудов: «Записки о Галльской войне» и «Гражданская война». В период, когда власть в Риме принадлежала трем лицам — триумвирату, правление римскими владениями было разделено между Цезарем, Помпеем и Крассом. Цезарь правил Галлией, Помпей — Римом и Испанией, Красс — Сирией. В то время классовая дифференциация в Южной Галлии была значительно большей, чем в Северной, где племена, опиравшиеся на помощь германских племен и их вождя Ариовиста, противоборствовали Риму. Начав войну с Ариовистом, Цезарь выступал от имени всех галлов, хотя опирался, по существу, только на галльскую знать. Дважды войска Цезаря переходили Рейн и в конце концов разгромили Ариовисту. Северная Галлия также была подчинена Риму, и легионы Цезаря появились в Британии. Объяснению политических целей и их оправданию служат «Записки о Галльской войне», содержащие важные сведения очевидца о жизни галльских, германских и британских племен. По сей день эти сведения используются этнографами для решения проблем первобытной и этнической историй.

10 января 49 г. до н. э. Цезарь переходит реку Рубикон, отделявшую Галлию от Италии, и начинает гражданскую войну с Помпеем. Она увенчалась установлением диктатуры Юлия Цезаря в Римской империи. Своеобразным оправдательным документом для истории служат его записки «Гражданская война», которые носят сугубо политический, полемический характер. В 44 г. до н. э. Цезарь был убит, но смерть его не привела к возрождению аристократической республики — она уже изжила себя. В Риме была установлена военная диктатура рабовладельцев в форме принципата.

В I и II вв. н. э. Римская империя достигает своего наибольшего могущества, владения ее простираются значительно дальше, чем прежде, что способствует появлению историко-географических сочинений, получающих значительный общественный резонанс. Почти вслед за записками Цезаря появляется гигантский труд Страбона «География», состоящий из 17 книг, в которых описано или упомянуто достаточно достоверно о восьмистах народах, населявших территорию, ограниченную на северо-западе Британскими островами, на северо-востоке Балтийским морем, на юго-востоке Индией, на юго-западе Северной Африкой. Страбон родился около 63 г. до н. э. и умер в 24 г. н. э. Он принадлежал к той древнегреческой аристократии, которая после завоевания Греции Римом сохранила свои привилегии и активно сотрудничала с римской администрацией. Подобно историку II в. до н. э. Полибию — автору «Всеобщей истории», Страбон способствовал обогащению римской культурной традиции достижениями древних греков.

В многотомном и многотрудном сочинении Страбона «География» не только даны исторически верные детали культуры и быта многих народов, но и затрагиваются проблемы происхождения отдельных из них и делается попытка критического анализа прежних свидетельств.

Любопытны в этой связи ставшие знаменитыми сообщения о женском обществе воинственных амазонок. Вот что пишет о них Страбон: «Как говорят, в горах над Албанией (район Кавказа) обитают амазонки… утверждают вместе с тем, что амазонки живут в соседстве с гаргарейцами в северных предгорьях тех частей Кавказских гор, которые называются Керавнийскими… (10 месяцев в году) амазонки употребляют только для себя, выполняя отдельные работы, как пахота, садоводство, уход за скотом и в особенности за лошадьми; наиболее сильные из амазонок занимаются главным образом охотой верхом на лошадях и военными упражнениями. С детства у всех них выжигают правую грудь, чтобы свободно пользоваться правой рукой при всяком занятии, и прежде всего при метании копья. У них в ходу также лук, боевой топор и легкий щит; из шкур зверей очи изготавливают шлемы, плащи и пояса. Весной у них есть два особых месяца, когда они поднимаются на соседнюю гору, отделяющую их от гаргарейцев. По некоему стародавнему обычаю и гаргарейцы также восходят на эту гору, чтобы, совершив вместе с женщинами жертвоприношение, сойтись с ними для деторождения; сходятся они тайком и в темноте, кто с кем попало; сделав женщин беременными, гаргарейцы отпускают их домой. Всех новорожденных женского пола амазонки оставляют у себя, младенцев же мужского рода приносят на воспитание гаргарейцам. Каждый гаргареец принимает любого принесенного ему младенца, считая его по поведению своим сыном».

Тут же Страбон дает весьма важные примечания:

«Со сказанием об амазонках произошло нечто странное. Дело в том, что во всех остальных сказаниях мифические и исторические элементы разграничены. Ведь старина, вымысел и чудесное называются мифами, история же — будь то древняя или новая — требует истины, а чудесному в ней нет места, или оно встречается редко. Что же касается амазонок, то о них всегда — и раньше, и теперь — были в ходу одни и те же сказания, сплошь чудесные и невероятные. Кто, например, поверит, что когда-нибудь, войско, город или племя могло состоять из одних женщин без мужчин?.. В самом деле, это допущение равносильно тому, если сказать, что тогдашние мужчины были женщинами, а женщины — мужчинами. Более того, такие же сказания об амазонках распространены и теперь, и наша склонность верить больше древним сказаниям, чем современным, еще более усиливает упомянутую странность».

Самое любопытное в истории накопления этнографических знаний заключается в том, что сведения Страбона об амазонках, оцененные древнегреческим географом скептически, многократно приводились в наше время для доказательства существования эпохи господства женщин — матриархата.

Не мог в своем сочинении Страбон обойти вниманием и скифов, о которых писал Геродот, названный Страбоном первым географом мира. «На Иберийской равнине, — пишет Страбон, — обитает население, более склонное к земледелию и миру, которое одевается на армянский и мидийский лад; горную страну, напротив, занимают простолюдины и воины, живущие по обычаям скифов и сарматов, соседями и родственниками которых они являются; однако они занимаются также и земледелием. В случае каких-нибудь тревожных обстоятельств они выставляют много тысяч воинов как из своей среды, так из числа скифов и сарматов».

В копилку этнографических знаний внес вклад Плиний Старший (23–79 гг. н. э.), автор «Естественной истории». В ее 37 томов вошли многие данные по географии, этнографии, истории, космографии, биологии, медицине, минералогии, искусству и другим отраслям знаний из Геродота, Страбона, Цезаря и других ранних авторов.

Особое место в истории этнографических знаний занимают труды Корнелия Тацита. Только за последние десятилетия литературное наследие этого политика, философа и историка переиздано на разных языках. Его «Германию» изучал и использовал в своих историко-этнографических исследованиях о древних германцах Фридрих Энгельс.

Современник жестокой диктатуры римских рабовладельцев так называемого периода принципата, Тацит родился в 55 г. н. э. и скончался около 117 г. Он был, по выражению Пушкина, «бичом тиранов». Литературное творчество Тацита чаще всего называют обвинительной речью человека, не удовлетворенного положением дел в государстве и возмущенного монаршей несправедливостью по отношению к близким ему людям. Тацит был заметной фигурой в римском государственном аппарате — наместником одной из галльских областей Рима. Когда императором Домицианом была несправедливо задета честь его тестя — наместника Британии Юлия Агриколы, он разразился блистательным панегириком «Юлий Агрикола».

«Истории» (описание истории Римской империи от смерти Нерона до смерти Домициана, очевидцем многих событий был сам Тацит), «Анналы» (18 книг исторического содержания, и в частности о германском походе племянника Тиберия) и «О происхождении, местожительстве и нравах германских племен, или Германия» — таковы главные исторические и этнографические труды Тацита. Несомненно, им было написано больше, но и из этих главных трудов не все дошло до наших дней. Очень мало сохранилось от «Историй»; из 18 книг «Анналов» уцелели первые четыре, начало пятой, часть шестой и книги с одиннадцатой по шестнадцатую. Зато пережили свой век и своего создателя и панегирик тестю, и небольшая по объему, но удивительно емкая по содержанию «Германия».

В сочинении «Юлий Агрикола», посвященном жизнеописанию знаменитого римского полководца и его походам на Британские острова, в главах с десятой по четырнадцатую дан очерк географии и этнографии Британии по различным письменным источникам и, главное, по рассказам многократно бывавшего там Агриколы.

«Кто населял Британию в древнейшие времена, исконные ли ее уроженцы или прибывшие сюда чужестранцы, как обычно у варваров, — никому не известно. Внешность же у британцев самая разнообразная, и отсюда обилие всевозможных догадок… Взвесив все это, можно считать вероятным, что в целом именно галлы заняли и заселили ближайший к ним остров. Из-за приверженности к тем же религиозным верованиям здесь можно увидеть такие же священнодействия, как и у галлов; да и языки тех и других мало чем отличаются…»

Эта краткая и точная справка Тацита звучит как вступление к современной этнографической статье о древней Британии.

Панегирик в честь Агриколы был не только проявлением родственных чувств Тацита, но и строгим документальным описанием военных возможностей островитян, их нравов и обычаев. Во всех своих сочинениях Тацит оставался расчетливым римлянином, недовольным действиями тех или иных власть предержащих, но стремившимся к укреплению Римской империи.

Современные историки и этнографы, обращаясь к знаменитой «Германии», вели длительную дискуссию о ее достоверности и самом смысле написания. Высказывалось мнение, что Тацит написал сатиру на нравы Рима (противопоставляя положительных германцев развращенным римлянам). Обращалось внимание на особое отношение Тацита к Траяну, избранному Цезарем. И «Германия» рассматривалась как прокламационный памфлет, призывающий двинуть легионы через Рейн на германцев. В обоих случаях считалось маловероятным, что Тацит, описывая «происхождение, местожительство и нравы германских племен», дает истинную картину. Забыта была при этом и сама личность выдающегося римлянина, и его социальное положение.

Нет, Тацит не мог создавать иллюзорную картину. Поскольку для Рима германские племена были актуальной проблемой, знание подлинных обстоятельств которой означало жизнь или смерть империи, «Германия» Тацита, по меткому замечанию советского историка И. В. Гревса, — «этюд делового характера».

Источниками для «Германии» послужили личные наблюдения Тацита, бывшего наместником в соседней с Рейном области, рассказы отца и Агриколы, ходивших войной на германцев, а также сочинения Юлия Цезаря, Страбона, Плиния Старшего. Последний долго служил в рейнской армии и написал о войнах с германцами 20 книг, которые не дошли до наших дней, но которыми мог пользоваться и пользовался Тацит.

«Германия» — небольшое, в 40 книжных страниц, сочинение — имеет две части: общую, состоящую из 27 глав, где дается описание общественного устройства, быта и культуры германцев, и специальную — из 19 глав, которые посвящены анализу конкретных культурно-бытовых особенностей отдельных племен, живущих вдоль правого берега Рейна на восток в северо-восток вплоть до устья Эльбы, Датского полуострова и Балтийского моря.

В седьмой главе общей части мы читаем у Тацита следующее: «Царей они выбирают из наиболее знатных, вождей — из наиболее доблестных. Но и цари не обладают у них безграничным и безраздельным могуществом, и вожди начальствуют над ними, скорее увлекая примером и вызывая их восхищение, если они решительны, если выдаются достоинствами, если сражаются всегда впереди, чем наделенные подлинной властью. Впрочем, ни карать смертью, ни налагать оковы, ни даже подвергать бичеванию не дозволено никому, кроме жрецов, да и они делают это как бы в наказание и не по распоряжению вождя, а якобы по повелению бога, который, как они верят, присутствует среди сражающихся. И они берут с собою в битву некоторые извлеченные из священных рощ изображения и святыни; но больше всего побуждает их к храбрости то, что конные отряды и боевые клинья составляются у них не по прихоти обстоятельств и не представляют собою случайных скопищ, но состоят из связанных семейными узами и кровным родством; к тому же их близкие находятся рядом с ними, так что им слышны вопли женщин и плач младенцев, и для каждого эти свидетели — самое святое, что у него есть, и их похвала дороже всякой другой; к матерям, к женам несут они свои раны, и те не страшатся считать и осматривать их, и они же доставляют им, дерущимся с неприятелем, пищу и ободрение».

Поразительна осведомленность и наблюдательность Тацита. Почти две тысячи лет назад своим сочинением он закладывал фундамент будущей этнографической науки. Тацит рассуждает о происхождении германских племен и называет их «туземной расой», сохраняющей чистоту запрещением смешения с другими; описывает брачные церемонии я воспитание детей, наследственное право и кровную месть, общинные формы хозяйствования и пережитки родовой организации. «Германия» построена по традиционным канонам современного этнографического описания отдельных народов. И, как многие современные монографии часто заканчиваются описанием похоронной церемонии, «Германия» Корнелия Тацита в общей частя заканчивается погребальным обрядом и культом умерших.

Римские географы и историки, философы и поэты были, как уже говорилось, рачительными наследниками древнегреческой культуры. Знания о мире, о народах, населяющих землю в древней Европе и в древней Азии, были и поразительно точными, и фантастически-сказочными, но эти знания, различая людей по цвету кожи, языку и культуре, не разделяли человеческий род на представителей «высших» и «низших» рас. В сочинениях древних авторов нет расистских суждений.

Расизм — порождение эпохи загнивающего капитализма и империализма, поэтому он был на вооружении у гитлеризма, поэтому его проповедуют фашисты разных мастей. К счастью для человечества, расизм не имел глубоких исторических корней в мировой цивилизации, к чести человечества подлинные этнографические знания о различных народах и их предках всегда пробивались сквозь мрак и невежество столетий, тормозивших прогресс на разных частях планеты.

В IV–V вв. н. э. в Европе Римская империя, в Восточной Азии двумя веками раньше Ханьская империя приходят к упадку в условиях жесточайшего социально-экономического кризиса. Некогда могучие государства, занимавшие огромные территории, распадаются на мелкие разрозненные феодальные уделы, а на бывших окраинах формируются мощные, но недолговременные военно-политические конгломераты.

Мир вступил в феодальную эпоху, в раннее средневековье, отмеченное для Западной Европы союзом господствующих классов с христианской религией, распространением ислама и буддизма в Азии.

Общий упадок экономической и культурной жизни, при всесилии церкви, в Западной Европе привел к утрате интереса к этнографическим знаниям, были даже забыты и утрачены прежние сведения о народах. Несколько веков в Западной Европе невежественные монахи огнем и мечом пытались подавить искры разума, раздувая пламя инквизиторских костров. Христианская церковь, благословляя крестовые походы к «гробу господнему», пыталась и утверждала в сознании широкой верующей массы церковный расизм, освящая физическое истребление «нехристей», язычников. В средние века на Евразийском континенте народы были обособлены друг от друга прежде всего по религиозному признаку: если христиане уничтожали «нехристей», и прежде всего последователей Мухаммеда, то мусульмане уничтожали «неверных», и прежде всего последователей Христа. И те и другие считали за людей только единоверцев. Религии являлись опорой господствующих феодальных классов, и носившие религиозную окраску крестовые походы совершались во имя корыстных целей этих классов.

Отцы церкви и средневековые схоласты относительно других народов (нехристианских или немусульманских) придерживались единого взгляда, что все язычники — дети дьявола, исчадия ада. Средневековые географы и хронисты Западной Европы в своих сочинениях сообщали о собакоголовых людях, о людях однобедренных, тененогих — прикрывающихся ступнями от солнца, фанезийцах, закутывающихся в огромные уши, как в одеяла, и т. д. Христианская церковь всерьез обсуждала проблему, были ли эти чудища потомками самого Адама или его побочных ветвей, появились ли они до всемирного потопа или после.

Конечно, во всей этой фантастической белиберде попадались отдельные крупицы истины, однако никому уже не приходило в голову попытаться найти общее между «дикарями» и цивилизованными народами, как об этом писал древний поэт Лукреций Кар.

Только в Византии да в Танской империи Восточной Азии, возникшей на месте раздробленных раннефеодальных царств, сохранялись традиции античной эпохи в культуре и имел место сбор достоверных знаний о соседних народах и странах. Здесь продолжалось накопление этнографических сведений, прерванное в Западной Европе. В VI в. Прокопий Кесарийский, в X в. византийский император Константин Багрянородный поместили в своих сочинениях ценные сведения о славянских племенах, о Руси и варягах.

В 864 г. глава неудавшегося посольства в Аннам (современный Вьетнам) Фань Чо преподнес как оправдательный документ танскому императору сочинение, озаглавленное «Книга о варварах» («Маньшу»). В ней Фань Чо дал подробное описание культуры и быта населения царства Южное Чжао, которое на протяжении шести веков успешно отстаивало свою независимость в борьбе с Танской и последующей Сунской империями Восточной Азии.

В мрачный период европейского средневековья исключительную роль в накоплении этнографических знаний сыграли ученые и писатели, путешественники и географы IX–XIV вв., жившие в разных областях Арабского халифата. Арабские авторы Ибн-Фадлан, Ибн-Баттута, Ибн-аль-Асир и другие в своих сочинениях запечатлели картины быта и жизни многих народов Восточной Европы, ее волжских и приуральских просторов, культуру и быт народов Средней Азии.

На Ближнем Востоке, в Восточном Средиземноморье, противоборство крестоносцев с мусульманскими войсками довольно часто заканчивалось в пользу последних. В XII в. исламизированные турки-сельджуки и египтяне начали успешные наступления на небольшие христианские государства, основанные крестоносцами в Северной Африке и на Средиземноморском побережье Малой Азии. Западная Европа устала от крестовых походов и не спешила на помощь своим ближневосточным единоверцам. Может быть, с целью побудить папу римского и французского короля Людовика IX (Святого) на более решительные действия в первой половине XIII в. в ближневосточных христианских царствах распространилась и довольно быстро достигла Западной Европы легенда о великом восточном христианском царе Иоанне, который якобы поднял меч против мусульман и идет на запад, дабы оказать помощь своим «братьям во Христе».

Возникновение легенды было связано с несторианским христианством и правителем центральноазиатского народа кереитов Ван-ханом.

Отколовшееся от восточнохристианской (византийской) церкви еще в V в. н. э. несторианское вероучение, выступавшее за демократизацию православия и изменение его догматических установок, распространилось далеко на восток, достигнув берегов Хуанхэ и центральноазиатских степей. В первой половине XI в. несторианство распространилось среди ряда монгольских племен, в том числе среди кереитов, создавших в XII в. довольно мощное военно-политическое объединение. Во второй половине XII в. во главе кереитов стоял Ван-хан. Этому историческому лицу «выпала честь» быть легендарным «царем Иоанном», которому приписали все события, свершившиеся в степях Средней и Центральной Азии в самое разное время.

Ортодоксальная церковь осудила отделившиеся от нее секты, в том числе и несторианство, как еретические, но предписывала поддерживать отношения с ними на Ближнем Востоке, где они оказывались союзниками крестоносцев против мусульман. Такая двойственная линия объяснялась исключительно политическими мотивами.

Как выяснено историками, возникновение этой легенды предопределилось двумя обстоятельствами — фактом проникновения несторианского христианства в среду центральноазиатских племен и народов и разгромом монголоязычными киданями в 1141 г. в районе севернее современного Самарканда многотысячного войска последнего правителя сельджукской мусульманской империи Санджара. Кидани, самоназвание которых было «каракитаи», на Западе отождествлялись с кереитами, и их военная победа была приписана также кереитам. 1145 г. датируется первая известная запись легенды «о царе Иоанне», принадлежащая баварскому епископу.

Легенда обрастала фантастическими подробностями и приобрела в конце концов такой сюжет, который должен был заставить западнохристианскую церковь предпринять какие-либо политические шаги. Так, в легенде говорилось, что после разгрома мусульман в Средней Азии царь — священник Иоанн двинул войска на запад на помощь ближневосточным христианам. Войска царя Иоанна дошли до реки Тигр, но, не имея судов, не смогли переправиться через нее. Требуется еще одно, но уже совместное усилие христиан Запада и Востока, и мусульмане будут уничтожены.

Возможно, что и папский и французский дворы относились к легенде с недоверием, однако успешные завоевательные походы явных немусульман — монголов, объединенных Чингисханом в 1194 г., вынудили их отправить посольства в монгольскую столицу. Доминиканским и францисканским монахам, отправлявшимся в дальние восточные земли — в степи Центральной Азии и главную ставку великого монгольского хана — Каракорум, предписывалось собрать на тот или иной случай надежные сведения о монголах. Доминиканские монахи, хотя и достигли главной ставки, но не проявили должного уважения к обычаям монголов и не были допущены к великому хану. Напротив, францисканцы показали завидную дипломатическую гибкость, исполнили обряд «очищения огнем» и общались с самим великим ханом и ханами — владетелями областей монгольской державы. История сохранила не только имена этих францисканцев, но и их подробные отчеты об увиденном и услышанном.

В истории накопления этнографических знаний особое место принадлежит Плано Карпини и Гильому Рубруку. Первый был посланцем папы Иннокентия IV, второй — Людовика IX. Папская миссия Карпини покинула Лион в 1245 г., достигла в 1246 г. Каракорума и вернулась в Лион в 1247 г. Посольство Рубрука отплыло в 1252 г, в Константинополь, затем пересекло Черное море и высадилось на Южном берегу Крыма. Рубрук со своими спутниками далее двинулись на восток, они побывали в ставке Батыя на Волге и, получив от него проводников, прибыли через два года в Каракорум. Вернулся Рубрук в свой монастырь в 1256 г. Его отчет внес существенный вклад в подлинные знания об истории и географии народов восточных стран. Воспитанные на церковной схоластике, на самых невероятных представлениях о мире и народах мира, Карпини и Рубрук попытались преодолеть и преодолели многовековое невежество.

Гильом Рубрук писал: «Я осведомлялся о чудовищных людях, о которых рассказывали Исидор и Солин [„энциклопедисты“ раннего средневековья — римлянин Гай Солин (III в. н. э.) и епископ Исидор Севильский (VI–VII вв.)]. Татары говорили мне, что никогда не видели подобного; потому мы сильно недоумеваем, правда ли это».

Родившееся сомнение питало и красочный рассказ о виденном Марко Поло — венецианского купца, побывавшего во многих странах Азии. Марко Поло был на службе у Хубилая, монгольского правителя Китая, и достаточно много путешествовал по этой стране Восточной Азии. По возвращении на родину Марко Поло по ложному доносу был заключен в генуэзскую тюрьму; там он в 1296–1299 гг. продиктовал свои рассказы о виденном и необычном. «Книга» Марко Поло — во многом результат личных наблюдений и впечатлений автора, хотя в ней содержатся и такие полученные из вторых рук сведения, которые легко можно отнести к фантастическим, легендарным преувеличениям и несуразностям.

Более шести с половиной веков живет «Книга» Марко Поло как обстоятельное исследование географии и этнографии, созданное в Европе, возрождавшейся из средневековой тьмы. По описаниям Марко Поло составлялись географические карты, а само сочинение было постоянным спутником великого Колумба в его плаваниях. Марко Поло дал верные описания быта и обычаев монголов, что полностью подтверждается замечательным «Сборником летописей» персидского историка Рашид ад-Дина (1247–1318) и собственно монгольским сочинением «Сокровенное сказание», созданным в том же XIII в.

Но Марко Поло не представлял себе землю как шар; он не мог отказаться от традиционных представлений, когда речь шла об отдаленных народах, которых ни он сам, ни его информаторы не видели. Так, на страницах «Книги» Марко Поло появились псоголовцы, страна тьмы и другие наивные сообщения. О Руси Марко Поло писал: «Россия большая страна на севере. Живут тут христиане греческого исповедания. Тут много царей (Русь раздроблена на уделы. — Р. И.) и свой собственный язык; народ простодушный и очень красивый; мужчины и женщины белы и белокуры. На границе тут много трудных проходов и крепостей. Дани они никому не платят, только немного царю Запада; а он татарин и называется Тактактай [золотоордынский хан Тохтогу (1290–1312)], ему они платят дань и никому больше. Страна эта не торговая, но много у них дорогих мехов высокой ценности; у них есть и соболя, и горностаи, и белки, и эрколины, и множество славных лисиц, лучших в свете. Много у них серебряных руд; добывают они много серебра… Хочу сказать о России кое-что, что я забыл. Знайте, по истинной правде, самый сильный холод в свете в России; трудно от него укрыться. Страна большая, до самого моря-океана; и на этом море у них несколько островов, где водятся кречеты и соколы-пилигримы, все это вывозится по разным странам света. От России, скажу вам, до Норвегии путь недолог, и если бы не холод, так можно было бы туда скоро дойти, а от великого холода нелегко туда ходить».

В XV в. в Европе, освободившейся от мрака средневековья, к дальним странам — вожделенному источнику богатств — было обращено внимание отживающей феодальной монархии и нарождающейся буржуазии. Настал год, которому суждено было стать началом эры великих географических открытий, годом, окончательно перевернувшим все представления о планете Земля и ее населении.

В 1492 г. Христофор Колумб открыл не только новую часть света — Америку, но и невиданные, неизвестные еще Европе и всему Старому Свету народы.

Без малого три века — от открытия Америки Колумбом в 1492 г. до последнего путешествия знаменитого капитана Джемса Кука (1776–1779) — происходил переворот в этнографических знаниях. В пору великих географических открытий мир, люди узнавали себя, но еще не познавали. Происходило невиданное дотоле накопление фактического материала о быте и нравах различных, и прежде всего культурно отсталых, народов.

В начале XVI в., когда вся Европа была охвачена «протестантскими ересями», от Ватикана отпадали одна страна за другой и папский двор лишился денежных поступлений, католическая церковь особое внимание обратила на Америку. Католические миссионеры направлялись во все вновь завоеванные земли для обращения индейцев в христианство.

Три силы, преследовавшие собственные интересы, утверждались в Новом Свете — завоеватели-конкистадоры, испанский король и католическая церковь. Снаряжая и благословляя испанских идальго на завоевание новых земель, испанский король рассчитывал пополнить свою казну; посылая миссионеров, на это же надеялась церковь; ну а сами идальго мечтали разбогатеть и поживиться. Первое время полновластными хозяевами были конкистадоры. Они владели землей, распоряжались жизнью и смертью индейца, его имуществом, его семьей. Индейцы, обращенные в рабов, гибли тысячами. Капитализм начинал свой путь с возрождения рабства, разрушенного еще в конце античной эпохи.

В 1530 г. рабство индейцев было формально отменено, но конкистадоры не посчитались с его отменой. В 1543 г. королевская власть объявила всех индейцев свободными, а их хозяев — «опекунами», ответственными за сбор дани и приобщение индейцев к христианской вере.

Три силы в течение многих лет соперничали в тирании индейцев, и неудивительно, что между католическими миссионерами и хозяевами-помещиками были постоянные противоречия. Монахи обвиняли конкистадоров в хищническом обращении с индейцами, а конкистадоры монахов — в нехристианском обращении с индейцами при строительстве монастырей и алчной плате за приобщение к вере Христа. Среди монахов, преимущественно францисканцев (известных особой системой подготовки к миссионерской деятельности, требующей определенных знаний условий будущей работы, изучения языка местной паствы), все же было значительно больше образованных людей, чем среди конкистадоров. Монахи писали реляции королевскому двору, главе церкви. В этих реляциях часто были удивительно точные строки о традиционной культуре и быте коренных жителей Нового Света, о страшных преступлениях конкистадоров против индейского населения.

Именно из-под пера монахов во второй половине XVI в. вышли сочинения о Новом Свете, являющиеся по сей день ценнейшими источниками по культуре и истории уничтоженных великих цивилизаций Центральной Америки — ацтеков и майя.

Францисканцы Бернардино Сахагун (1500–1590) и Диего де Ланда (1524–1579) принадлежат к числу наиболее знаменитых авторов тех лет, давших в своих сочинениях подробные этнографические и исторические сведения о народах Америки. Первый во «Всеобщей истории Новой Испании» описал правила и гимны ацтекской религии, второй в «Сообщении о делах в Юкатане» изложил основные моменты жизни майя и их культуру.

Диего де Ланда, человек незаурядных способностей, стал одновременно и одним из главных разрушителей древней культуры майя, и летописцем ее.

С последнего портрета, который должен был отразить смирение и вдохновение верного служителя воинства Христа, Диего де Ланда, возведенный после смерти чуть ли не в ранг святых, смотрит на мир сквозь покаянно опущенные веки. Длинное, аскетически худое лицо, на котором выделяется высокий прямой нос, изрезано глубокими складками, подчеркивающими упорство и волю. Открытый, высокий, без единой морщины лоб окаймляют густые короткой стрижки волосы, оставленные после тонзуры. На Диего де Ланде мантия епископа, поверх которой — золотой с драгоценными камнями парадный крест. Опущенные долу глаза, прикрытые веками, создают образ покаяния и величия.

Почивший, как сказано в жизнеописании, в «ореоле святости» в 1579 г. в городе Мериде на полуострове Юкатан, Диего де Ланда оставил надолго в памяти своих современников совсем иной образ…

Случилось это меньше чем через год после высшего духовного совета (капитула) францисканцев Юкатана и Гватемалы, который объединил Юкатан и Гватемалу в единую церковную провинцию. 13 ноября 1561 г. на этом капитуле главой (провинциалом) новой провинции был избран Диего де Ланда. Сбылись потаенные честолюбивые мечты отпрыска знатного, ко разорившегося дворянского рода Кальдеронов, чей замок венчал небольшую возвышенность в Сифуэнтес де Алькарриа в Центральной Испании.

Еще шло заседание капитула, еще не прозвучала заранее и тщательно подготовленная речь нового провинциала о божеской благодати, сошедшей на языческую индейскую землю, о правах и долге священнослужителей быть добрыми и настойчивыми пастырями, о вреде, который наносят конкистадоры церковной пастве, наживаясь на безмерной эксплуатации индейцев, когда тихо вошедший в залу настоятель монастыря в Мани остановился у кресла Ланды и что-то начал шептать ему на ухо.

Спустя много лет Диего де Ланда даже самому себе боялся признаться в тяжести содеянного им, как только он услышал сообщение настоятеля монастыря в Мани. Через много лет провинциал напишет записки, чтобы оправдать себя, но не расскажет всей правды. Может быть, на смертном одре, боясь страшного суда, он и произнесет слова покаяния, сошлется на помутнение разума, но последняя исповедь будет похоронена в веках.

От полудня 15 ноября 1561 г. до полночного часа 12 июля 1562 г. жестокая складка в уголках губ обезобразила лицо провинциала де Ланды, и много месяцев ненависть застилала ему глаза, не давая возможности остановиться и оглядеться в ужасе перед совершенным по его приказу, превышавшему данную ему власть. Эти месяцы проявили совсем другого Диего де Ланду, не того, который смиренно переступил порог францисканского монастыря Сан Хуан де Лос Рейес в Толедо в 1541 г., и не того молодого миссионера, который в августе 1549 г. оказался на Юкатанском берегу и сразу же проявил способности человека, умеющего найти путь к знатным индейцам, выучившего их язык, обучающего их детей. В эти месяцы был другой Ланда. Не тот, который в 1553 г., став настоятелем монастыря Сан-Антони в Исамале, возглавил борьбу церкви против местных испанских помещиков, выступая «защитником индейцев», и добился присылки королевских чиновников из Испании, попытавшихся умерить алчность конкистадоров и способствовавших укреплению позиций церкви. Диего де Ланда, проявлявший рвение в христианизации индейцев и получении стабильного дохода для церковной казны, не пользовался благосклонностью испанских помещиков, но находил поддержку у городского судьи — алькальда города Мерида.

И вот этот Диего де Ланда в течение восьми месяцев действовал как палач и инквизитор против индейцев, которых еще недавно он лицемерно защищал.

Не успел настоятель монастыря в Мани закончить фразу, как провинциал вскочил, воздел руки кверху и, к удивлению собравшихся, знавших вкрадчивый голос Ланды, заговорил, срываясь местами на крик:

«Братья, мы вели упорную борьбу с пороками индейцев, которыми были идолопоклонство, публичные оргии, купля и продажа рабов для испанцев, препятствующих нашему смиренному и возвышенному делу. Братья, нам всегда причиняли неприятности и испанцы и индейские жрецы, которые потеряли свою службу и доходы от нее. Мы во многом преуспели, братья! По нашему распоряжению всем индейцам, познавшим божью благодать, было сообщено, чтобы они не жили в лесных чащобах, а жили в хороших селениях. Здесь их было легче просвещать и монахи не испытывали в своей деятельности затруднений. Индейцы всегда давали милостыню на пасхальные и другие праздники, на нужды церкви через двух старых индейцев, назначенных для этого. Вместе с тем они давали необходимое братьям, когда те ходили их посещать, а также приготовляли украшения для церквей.

Братья! — Тут голос Ланды приобрел зловещий оттенок. — Хотя эти люди были просвещены, а их юноши преуспели в учении, старый индеец — служка монастыря в Мани вчера в чаще леса наткнулся на пещеру. Даже у этого бывшего язычника застыла кровь в жилах. В пещере лежала божья тварь — олень с рассеченной грудью и вырванным сердцем, стояли языческие идолы, обмазанные оленьей кровью. Наша паства, братья, вновь поддалась внушению демона и преступает христианские законы. Эти люди совращены жрецами-идолопоклонниками и испанскими сеньорами, обиженными на наши требования справедливости. Наш долг, братья, все расследовать, изгнать бесовское наваждение, не то скоро вновь индейцы возвратятся к почитанию идолов и жертвоприношениям, причем не только курениями, но и человеческой кровью.

Я покидаю капитул, братья, чтобы расследовать дела монастыря в Мани и сообщить вам».

Если бы члены капитула знали, к чему приведет это расследование, они, наверное, задержали бы своего провинциала и предложили обратиться к епископу, но случаи возвращения к идолопоклонству были тогда нередки и обычно после увещевания индейцы возвращались в лоно церкви. При всем усердии монахов мало кто из индейцев видел различия между своей и христианской религиями.

Путь из Мериды был недолгим. Однако кавалькада прибыла в Мани поздно вечером. Обычно звездное в это время года небо было покрыто зловещими, черными тучами, из которых вот-вот низвергнется ливень. Где-то вдали у самого края низменности как будто сверкнула молния. Почти не видно мерцания светильников в селениях, окружающих монастырь.

Налетел со свистом порыв ветра, застучали о землю первые дождевые капли. Но ничто и никто уже не мог остановить Диего де Ланду. Что же задумал он в такой поздний вечер? В его кавалькаде было несколько солдат, данных главным алькальдом.

Распахнулись ворота монастыря, и, зябко кутаясь в сутаны, вышла процессия с зажженными факелами. Впереди быстрым шагом шел сам провинциал.

Стоило взглянуть на его лицо, когда падал свет факела, чтобы испытать ужас. Вприпрыжку рядом с ним торопился служка-индеец. Кажется, он показывал путь. Настоятель шел чуть сзади провинциала, а далее шли солдаты и монахи, монахи и солдаты.

Вот и первые строения деревни — глинобитные сооружения, покрытые высокой соломенной крышей.

— Здесь! — прошептал служка и показал на третий дом от края.

Провинциал выхватил из рук монаха факел и толкнул дверь в первую, гостевую половину дома. Здесь никого. Было позднее время, и индейцы уже устроились в задней комнате, за продольной внутренней стеной, где люди спали на циновках. Спящие просыпались со страхом и забивались в дальние углы, боясь поднять глаза на неожиданно появившуюся фигуру провинциала с горящим факелом. Он был похож на порождение ада.

— Он! — почти крикнул служка, указывая на рослого молодого мужчину, порывисто вскочившего с лежанки и ухватившего на всякий случай толстую дубину.

— Взять! — отрывисто бросил провинциал, и двое солдат схватили мужчину.

Казалось, никто спросонья не понимал, что случилось. Все в доме были растеряны и беспомощны. Солдаты поволокли схваченного к выходу.

— Падре! — Мужчина повернулся к провинциалу. — Это ведь я, На Чан-чель.

Лишь мельком взглянул на говорившего Ланда и быстро вышел из дому. Он торопился к следующему, к следующей жертве, и ему не хотелось вспоминать, что На Чан-чель был лучшим и первым учеником еще в то время, когда Ланда начинал свой путь но Юкатане.

К полудню следующего дня в подземелье монастыря сидело уже сорок мужчин. Их объявили зачинщиками «апостасии» — отступничества от христианства. Ланда многократно спускался в подземелье и пытался выявить у узников всех тех, кто принимал участие в богопротивных жертвоприношениях. Сбитые с толку люди не понимали, чего от них хотят. Однако стоило назвать кого-нибудь, кто в последние дни ходил в лес, где была пещера, за ягодами или сучьями, как его тоже хватали и помещали в застенки монастыря.

Когда число узников перевалило за три сотни, уже нельзя было словом заставить их проговориться, назвать какое-то имя. Из близких деревень люди стали убегать в лес, в дальние горы.

Прошло больше двух недель. Капитул не дождался возвращения провинциала, и самые разноречивые слухи встревожили духовенство. Никто не мог поверить, что провинциал, как сообщали испанские помещики, начал инквизицию — расследование, которое может осуществить только человек, облеченный саном епископа.

А из Мериды алькальд по просьбе Ланды высылал новых солдат, и вскоре по всей округе Мани было схвачено 6330 человек, обвиненных Ландой в вероотступничестве. Добиваясь угодных ему признаний, Ланда санкционировал применение самых изощренных пыток. Капитул послал двух настоятелей монастырей из Гватемалы проверить упорно распространившиеся слухи.

Когда они прибыли в Мани, то увидели еще более страшную картину и узнали, что без епископиального разрешения провинциал начал инквизицию и в соседней провинции Сотуте.

Они нашли провинциала в дальней камере западного крыла монастыря. Священнослужители были наслышаны об инквизиции, но им никогда самим не приходилось присутствовать при пытках, учиняемых ею. Провинциал был всецело поглощен происходившим и наблюдал за жертвой с каким-то сладострастием. Он даже не заметил посланцев капитула.

— Воском, горячим воском по спине! — командовал провинциал, и палач окачивал спину подвешенного за руки к потолку На Чан-челя. Страшная боль исказила лицо индейца, но крик не вырвался из его уст.

— Говори, кто вскрыл грудь оленя, говори, кто внушал тебе мысль о вероотступничестве! — истерически кричал Ланда, тыкая пытаемого раскаленным прутом в голые пятки.

В камере стоял густой запах горелого мяса. Посланцы капитула, ужаснувшиеся увиденным, воскликнули разом:

— Брат провинциал, остановитесь! Ваш сан не позволяет вести такой допрос. Брат провинциал, вы…

Диего де Ланда, казалось, очнулся от исступления, бросил железный прут и посмотрел на говоривших. По знаку Ланды палач снял жертву с пут и опустил на пол.

— Братья, — вкрадчиво начал провинциал, — я здесь не по своей воле, а единственно по воле нашего господа. Я вами назначен духовным главой провинции…

Он помолчал и вдруг резко крикнул:

— Мне нельзя ждать, когда распорядится епископ брат Франсиско Тораль, не ведающий наших условий и могущий допустить безудержное распространение ереси. Я делаю так, как велит мне мой долг перед святой церковью, и пусть бог будет мне судья!

Он повернулся к палачу и дал знак продолжить пытку. Палач вставил в рот На Чан-челя рог и вылил в него из сосуда горячую воду. Затем вскочил на несчастного и стал топтать его. Изо рта истязуемого, из ушей и носа потекла вода пополам с кровью. В ужасе, многократно крестясь, посланцы капитула выскочили из подземелья во двор монастыря. Ланда не задерживал их. Он склонился, прислушиваясь к неясному шепоту На Чан-челя. На Чан-чель с последним дыханием как будто произнес: «Боже!» — и затих. На мертвом лице вдруг появилась и застыла улыбка. Провинциал отшатнулся и рухнул в кресло. Он просидел в беспамятстве несколько часов.

Монахи осторожно вынесли Ланду во двор. Когда провинциал очнулся, он удалился в свои покои и не появлялся на людях три дня. Служки подавали ему еду через окошко в двери. А по всей провинции продолжалась охота за отступниками, во всех монастырях сидели заключенные, их было много сотен.

Через три дня провинциал вышел на монастырский двор и продолжал инквизиторское расследование. Казалось, теперь уже ничто и никто не остановит его. Сто пятьдесят семь индейцев — мужчин и женщин — не выдержали пыток и скончались в монастырях. Более четырех тысяч остались навек калеками, но провинциал готовил самое страшное.

Члены капитула и испанские сеньоры, много месяцев наблюдавшие почти сатанинскую ретивость провинциала во имя Христа, знали о ропоте, который будоражил индейские селения и мог превратиться в восстание. Кто-то предлагал послать известие епископу, но опасался главного алькальда, бывшего заодно с Ландой, и самого Ланду.

В монастырь Мани не только упрятали отступников и на погосте схоронили умерщвленных пытками, но и свезли языческие идолы, манускрипты на оленьей коже, сосуды с рисунками, каменные алтари. Это были неповторимые образцы древней культуры майя.

После 10 июля 1562 г. по дороге в Мани можно было встретить знатных испанцев и знатных индейцев. А 11 июля показалась и кавалькада главного алькальда. Они ехали в Мани по приглашению Диего де Ланды, который обещал им невиданное еще в Новом Свете зрелище — торжественное аутодафе, знаменующее завершение борьбы с ересью.

На широкой площади перед монастырем были разложены огромные кучи хвороста, сучьев, соломы. На 12 июля 1562 г. Диего де Ланда, возомнивший о своем всесилии, представлявшийся самому себе рукой провидения, назначил аутодафе.

Для самых знатных перед монастырем соорудили нечто вроде помоста с легким тростниковым козырьком от непогоды или жаркого солнца. Было много солдат и еще больше — нахмуренных, но не робких индейцев из разных селений. Были почти все настоятели монастырей провинции и соседних провинций. Почти все, так как те двое, что приезжали в конце прошлого года от капитула, отсутствовали. Может быть, они остались в своем приходе, может быть, отправились к епископу сообщить о дальнейших действиях Ланды, превышающих его права по сану.

В пять часов пополудни на помосте в окружении пышной свиты испанской и индейской знати появился главный алькальд. Затем распахнулись монастырские ворота и вышел провинциал в парадном одеянии. Он вознес к небу молитвы и затем дал знак. Из разных мест монастыря на площадь монахи вынесли пять тысяч языческих идолов, 13 каменных алтарей, 22 маленьких камня с изображениями, 27 свитков рукописей майя на оленьей коже и 197 сосудов с рисунками, изображавшими богов и божеств майя. К эшафотам, выстроенным во всех концах площади, подвели несколько десятков индейцев в колпаках позора.

Поднявшись на помост, Диего де Ланда вновь прошептал молитву и вновь подал знак. Вспыхнули костры. В них полетели языческие идолы, алтари и рукописи, сосуды и рисунчатые камни. Огонь пожирал камень, пожирал бесценные рукописные сокровища и разрушал творения талантливых рук человека. Солнце зашло, но от пламени десятков костров было жарко, как днем.

И снова Ланда подал знак. К несчастным, собравшимся у эшафота, подскочили палачи с бичами и ножницами. Кого-то они остригали наголо, кого-то били до крови бичами, кого-то просто толкали в костер или привязывали к столбу. У столбов возникали кучи хвороста, и взметнувшийся огонь поглощал привязанных к нему.

И в четвертый раз провинциал подал знак, не обращая внимания на гневные выкрики в толпе, на странный испуганный шепот на помосте среди знати.

Факелы, словно лучом солнца, озарили страшное зрелище. На погосте сотни людей, одетых в шутовские наряды — сан-бенито, под присмотром монахов разрывали могилы, где покоились погибшие под пытками. Они выталкивали их тела, которых уже коснулся тлен, и несли к площади. Трупное зловоние достигло помоста.

А к кострам несли все новые и новые трупы. В ужасе люди шарахались от жуткой процессии и призывали бога.

Алькальд дернул Ланду за сутану, но тот даже не обернулся. Он вперился в труп, освещенный ближайшим костром, и узнал На Чан-челя, который, как и тогда в подземелье, сохранил улыбку. Казалось, до провинциала в ту минуту, когда тело На Чан-челя бросали в костер, вновь долетело слово «Боже!». Трупы, семьдесят трупов бросили в огонь костров. Аутодафе совершилось.

Провинциал не отвечал на призывы алькальда. Догорали костры, а он все стоял, вцепившись в столб помоста, и смотрел вниз, и видел улыбку На Чан-челя. Наспех он простился с гостями и умчался в свой первый приход, в монастырь Сан-Антонио.

Раскаивался ли Диего де Ланда в содеянном, проведя в добровольном заточении месяц? Возможно, но не настолько, чтобы добровольно сложить сан. Во всяком случае, когда наслышанный о беззаконном палачестве Ланды и боявшийся восстания индейцев епископ Франсиско Тораль прибыл в Мериду и 12 августа того же года низложил Диего де Ланду с поста провинциала, тот не собирался сдаваться.

Главный алькальд и бывший провинциал были отозваны в Испанию. В 1564 г. Диего де Ланда выехал в Мадрид, рассчитывая оправдаться перед Советом по делам Индии. Совет предъявил обвинение в узурпации Ландой полномочий епископа и инквизитора. Оправдания Диего де Ланды первоначально не были признаны удовлетворительными, и решением короля провинциалу Кастилии было поручено провести расследование и учинить правосудие. Семь высших духовных сановников в Толедо оправдали действия Ланды «в случае с аутодафе и другими мерами наказания индейцев». Так пишет сам Диего де Ланда в сочинении «Сообщение о делах в Юкатане», которое было закончено в 1566 г., во время вынужденного пребывания в Испании в ожидании дальнейшей судьбы. Именно в нем есть лицемерные строки, скрывающие правду о деятельности с ноября 1561 по июль 1562 г. Об этом периоде он пишет так: «Братья провели расследование, попросили помощи у главного алькальда и схватили многих. Их подвергли суду, и было устроено аутодафе, на котором многие попали на эшафот и были одеты в позорные колпаки, острижены и подвергнуты бичеванию, а другие одеты в сан-бенито на определенное время. Некоторые от огорчения повесились, обманутые демоном, но в общем все проявили много раскаяния и желания стать добрыми христианами».

У лжи Ланды оказались короткие ноги. Доминго Родригес, иезуит, разоблачил провинциала и дал более правдивую картину гибели десятков людей, тысяч искалеченных пытками, уничтожения редких и последних образцов высокой культуры майя.

Совесть, которая, видимо, где-то в самых дальних закоулках фанатически религиозной души еще теплилась, во многих случаях водила пером Ланды, писавшего «Сообщение о делах в Юкатане». Эти записки не предназначались для печати. Ланда в них оправдывался перед самим собой и пытался восстановить ту культуру майя, в уничтожении памятников которой он сыграл роковую роль.

Над своими записками Ланда работал с 1553 г. Он закончил их в 1566 г. В 1573 г. Ланда, оправданный отцами церкви и возведенный в сан епископа, возвратился в Мериду. С собой он увез и свои записки. После смерти Ланды в 1579 г. их положили в архив францисканского монастыря в Мериде. С них была сделана копия и отправлена в Испанию. Копия записок Ланды была обнаружена и опубликована в более или менее полном виде лишь в 1864 г., хотя фрагменты из нее или подлинника, исчезнувшего в 1820 г., после изгнания монахов из монастыря в Мериде, появились во многих других сочинениях.

«Сообщение о делах в Юкатане», по выражению советского ученого, переводчика труда Ланды и специалиста по культуре майя Ю. В. Кнорозова, — «основной источник по истории и этнографии индейцев майя во времена испанского завоевания. Ланду недаром называли „первоначальным историком“ Юкатана. В его работе нашли отражение все стороны жизни древних майя».

Такова справедливая и объективная оценка письменного наследия Диего де Ланды, чья деятельность достаточно ярко характеризует методы церковников, шедших вослед конкистадорам и купцам в новые земли, открываемые в эпоху Великих географических открытий.

К истокам этнографических знаний относится и сочинение иезуита Жозефа Лафито (1670–1740) «Обычаи американских дикарей в сравнении с обычаями первобытного времени». Миссионер среди ирокезов и гуронов, тщательно изучавший их культуру и быт, знавший лично другого миссионера, Гарнье, прожившего среди индейцев 60 лет и овладевшего многими индейскими языками и диалектами, Лафито создал труд, в котором попытался сопоставить жизнь ирокезов и гуронов с жизнью древних греков и римлян. Хотя Лафито и предполагал, что на крайнем юге Америки живут люди без голов, с глазами на животе (трудно монаху отказаться от прежних представлений), что гуроны и ирокезы — прямые потомки греков и римлян античности, но его труд был огромным шагом вперед.

Теперь уже оставалось недолго ждать, чтобы новые факты, нуждающиеся в систематизации, были систематизированы, чтобы наряду с известным словом «география» — «описание земли» появилось и слово «этнография» — «описание народов». И слово «этнография» появилось в немецких сочинениях в 1775 г., хотя авторы его еще не знали, что ему, этому слову, суждено стать названием новой науки.

Во второй половине XVIII и в XIX в. географические открытия все больше и больше соберут материала о новых и неизведанных странах, о народах, населяющих их. Еще будут встречи Европы или Азии с иным миром, разными финалами закончатся они, но главное уже произошло: границы обитаемого мира стали невиданно огромными, этнографическая наука, начавшаяся с первых упоминаний о иных народах в Древнем Египте, набирала силы, чтобы в XIX в. заявить о себе в полный голос.

Предстоящее столетие продолжило неразрывную связь изучения Земли, богатой растительным и животным миром, разнообразной по рельефу и ландшафту, с изучением людей, населивших материки и острова, освоивших плодородные долины, горные склоны и бескрайние пространства степей и таежных лесов. География шла в своих исканиях рука об руку с этнографией. Великие путешественники и первопроходцы открывали не только неведомые страны, но и невиданное еще для них население этих стран. В наступающем XIX в. обогащение географических знаний означало и расширение этнографического познания мира. Недаром чаще всего в недрах географии зарождалась новая отрасль науки о человечестве и его культуре — этнография.

Паруса, наполненные ветрами кругосветных странствий, вели в XIX в. корабли путешественников и ученых к новым географическим и этнографическим открытиям.