Великие романы

ГЕНРИХ ШЛИМАН И СОФЬЯ ЭНГАСТРОМЕНОС Гений и провинциалка

Все гениальные люди ненормальны – гениальность сама по себе есть сильнейшее отклонение от нормы. Но далеко не все ненормальные люди гениальны – иногда это просто психи, скупердяи, фантазеры, склочники и маньяки со сверхценными идеями. Так что же, если очевиден вышеописанный набор, можно с уверенностью считать, что это явно не гений? Ой, хорошо было бы, если бы действительно было так. Но, к сожалению, исключения не только возможны – они реально отмечены в истории, причем это феноменально яркие личности, без которых тоже было бы как-то скучновато… Всем от этой путаницы несладко, а уж кому хуже всех, так это девушкам. Эксцентричный человек всегда более заметен, но когда он попадет в поле зрения, как же девушке установить, кто он – ненормальный, от которого лучше держаться подальше, или гений, который возьмет ее за руку и введет в историю? Если он к тому же еще и очень богат, дело не упрощается, как подумают многие корыстные люди, а только запутывается. С одной стороны, если деньги и не такое уж безусловное благо, то их отсутствие все-таки несомненное зло. Но с другой стороны, кто расписывается на чеках, тот и рулит семейным экипажем – не придется ли всю жизнь играть заведомо подчиненную роль? В общем, рациональные соображения в таком сложном вопросе непременно заведут в тупик. А где не выручает разум, одна надежда на чувства. В том числе на самое прекрасное из чувств.

Эта история разворачивается во многих странах, но больше всего она касается Греции – древнего и прекрасного края, колыбели истории всей нашей цивилизации. Что я мог бы рассказать вам более великолепного, чем история Греции? Нет, этого мало, я расскажу вам то, что прекраснее истории Греции – историю любви. Ибо Греция – это одна страна, хоть и великая, а любовь – это весь мир, и все, что мы делаем по-настоящему замечательного, мы делаем во имя любви и ради любви, что бы мы, по нашему невежеству, иного ни думали. Любовь не только сама по себе прекрасная сказка, любовь делает сказку из нашей жизни. Я расскажу вам о любви маленькой греческой девочки Софьи с почти непроизносимой для нашего несовершенного речевого аппарата фамилией Энгастроменос. Кто знает, если бы не эта любовь, может, и не восстала бы из развалин священная Троя. Может быть, мы считали бы Гомера обычным сказочником, рассказывающим о том, чего никогда не было и не может быть, и человечеству не вернулся бы один из самых больших за всю историю кладов. И нельзя сказать, что без любви здесь так уж и обошлось. Поговорим о любви, все остальное второстепенно.

Итак, жила в маленькой, несчастной и отсталой стране с великим и гордым прошлым маленькая девочка Софья. Жила, скажем так, хуже некуда. Отец ее разорился, семья ее бедствовала, многочисленные братья и сестры особенными достоинствами не отличались, более того, когда вы узнаете, насколько не отличались, просто ахнете. Был, правда, у девочки Софьи богатый и значительный родственник, архиепископ Вимпос, но мало ли какие бедные родственники есть у богатых и влиятельных людей и часто ли эти богатые и влиятельные люди вообще обращают на них какое-то внимание? Светом в окошке для Софьи была прекрасная история ее древней родины, замечательной Греции. Она читала книжки, когда находила время, не занятое тяжелой домашней работой, учила древнегреческий язык, строгий и прекрасный, а окружающие только хихикали: кому это нужно? Она возомнила себя университетским профессором! Найдет ли себе эта полоумная, уткнувшая нос в пыльные древние книги, хоть какого-то мужа!

Впрочем, несчастных в мире много… За тридцать лет до ее рождения в холодной Германии в пасторской семье родился мальчик. Отец его был тот еще пастор – потерял должность за растрату, а говорят, был виновен в делах и пострашнее. Хочется этому верить: сына он просто вытолкал из дому, как только тот достиг совершеннолетия, – нечего, мол, проедать родительские деньги. Отдал в обучение хозяину бакалейной лавки, который не платил ему ни гроша, считая, что постижение его учеником великой премудрости торговли сахаром, кофе и прочими колониальными товарами – уже великая ценность. При этом он попутно разлучил маленького Генриха с его детской любовью – голубоглазой и пухленькой Минной Майнке, о которой он позже напишет в автобиографии, что она всегда его понимала и с энтузиазмом воспринимала его планы на будущее. А планы у мальчика были действительно масштабные, и рождению этих планов помог его отец – может быть, это было единственное доброе дело, которое он сделал для сына? Тем не менее факт, что он купил ему красивое издание гомеровской «Илиады» за целых сорок пять марок (крестьянской семье хватило бы этих денег на месяц скромной жизни), причем пышно иллюстрированное, – именно это оказалось необыкновенно важным. Увидев рисунок горящей Трои, он спросил у отца: «А где она?» Когда тот ответил: «Никто не знает – давно это было», Генрих искренне удивляется: «Но ведь у нее были такие толстые стены – они не могли пропасть без следа! Надо их найти, и сразу все станет ясно. Как это не нашли? Ну тогда я их найду!» Правда, никто ему не верил, кроме Минны. Чем не псих? Да еще и фантазер в придачу…

От участи бакалейщика его спас бочонок цикория – неудачно поднял его, надорвался и начал кашлять кровью. Кому нужен чахоточный – его с удовольствием отпускают на все четыре стороны. Он идет пешком в Гамбург, за несколько дней заканчивает бухгалтерские курсы, рассчитанные на год учебы, продает последнюю ценную вещь, оставшуюся у него – часы, – и покупает палубный билет на корабль, плывущий в Венесуэлу. Может, там нужны бухгалтера, окончившие курсы в самом Гамбурге? Но никуда он не доплыл: шторм разбил корабль у голландского берега, он, бедняга, чудом спасся в одном белье и оказался в чужой стране. Без гроша, без друзей, без поддержки, да еще и без знания нидерландского языка, конечно, похожего на немецкий, но значительно меньше, чем, скажем, украинский на русский. Завербоваться в колониальные войска ему не удалось – в легких хрипы, чахоточных не берут, а в то, что после холодного купания кровохарканье у него навсегда прошло, ему не поверили (кстати, зря!). Так что начинать свою карьеру в Голландии ему пришлось с протянутой рукой под церковью. К счастью, ненадолго.

Почти мгновенно он изучил нидерландский язык, чтоб найти хоть какую-то работенку, и не смог остановиться: с разгона он изучил английский, французский и, говорят, еще восемнадцать языков, а может, и двадцать пять – разные пишут разное. Он изобрел свой метод изучения языков, а может, и не метод, потому что никто его не мог повторить. Просто он был такой человек. Изучил он и русский, говорят, что по книге Баркова, и первые русские, с кем он заговорил, удивились ужасному мату из его уст. Не верьте – просто развелась куча бессовестных и некомпетентных журналистов, проверяйте все, что находите в прессе, гораздо строже, чем делали это раньше. Было еще хуже – он изучал русский по «Тилемахиде» Тредиаковского и говорил ужасно устаревшим языком, ведь шел уже девятнадцатый век, а над Тредиаковским за жуткие архаизмы Ломоносов смеялся уже в восемнадцатом! Но русские, с которыми его попросило изъясниться его начальство, приехавшие в Голландию купцы, его поняли. И вскоре он уже представлял свою фирму в России, потом завел самостоятельный бизнес и заработал неплохие деньги – он не первый иностранец, сделавший состояние в России, и далеко не последний. Разбогатев, он немедленно пишет на родину, к Минне – ура, я добился богатства и положения, теперь мы сможем пожениться, наша мечта осуществится, какое счастье! Ему отвечает отец Минны: о чем это вы, молодой человек, разве можно принимать всерьез детские сентиментальные бредни, Минна замужем за вполне состоятельным бауэром, хорошим прихожанином и достойным бюргером, извольте не беспокоить! Детские сказки кончились. «Илиада» тоже? Нет, конечно, – он ведь не верил, что это сказка. Что я говорил? Типичный маньяк со сверхценной идеей. Куда только медики смотрели?

Чего только с ним потом не было! Он отправился на «золотую лихорадку» в Калифорнию, где и не думал копать золото! О-о, он был не дурак, он сначала узнал, что там на самом деле нужно. Он основал банк, где эти искатели счастья могли сохранить найденное и не растранжирить, был скрупулезно честен, завоевал доверие и нажил неплохие деньги. Он скупил перед самой Крымской войной все индиго, необходимое для окраски солдатских мундиров, и тут уже заработал деньги немыслимые. Все его индиго было доставлено на склады в порт города Мемеля, сейчас это Клайпеда, и в этот момент порт сгорел весь дотла. Он отправился туда, взглянуть на головешки, посмотреть не спаслось ли что-то – а спаслось все: его склад был единственным, который не тронул огонь! А во время самой войны он поставлял армии не только краску, но и амуницию, и провизию, и порох – кстати, говорят, что не только русской, но и армиям их противников, другие пишут, что поставлял всякую дрянь по бешеным ценам, но это еще поди проверь… В общем, Россия войну проиграла, Турция, крепко ей побитая, тоже не извлекла из войны никакой пользы, Англия и Франция, попершиеся вокруг всей Европы за семь верст киселя хлебать, тоже зря потратились, кто же вышел из этой войны победителем? Наш мальчик Генрих, практически только он один! Он богат и известен. Теперь его имя – Генрих Шли-ман – хорошо знает весь Петербург.

А как же личная жизнь? Солидному купцу без жены неудобно – сразу влияет на репутацию и кредит. Минны все равно нет, надо что-то решать. И он начинает ухаживать за Екатериной, дочерью известного петербургского адвоката Петра Лыжина, окончившего Оксфорд, что тогда было не менее престижно, чем сейчас. Кто же откажет такому денежному мешку? Екатерина и Генрих венчаются и переезжают в уютный особняк в центре Петербурга. Правда, слишком благополучной их семейную жизнь не назовешь. Поначалу Екатерина просто впрямую уклоняется от интимных контактов – явно не для этого выходила замуж… В записях Шлимана осталась фраза: «По прошествии года моего брака я был вынужден силой производить на свет моих детей». Господи, о чем это он? Давайте считать, что это была шутка. Тем более что сила у Генриха нашлась, а ума в таком случае, как гласит пословица, не надо, и детей у них уже трое. Да и в супружеской жизни у них случаются просветы, но не часто – Екатерина почти демонстративно кокетничает с кем ни попадя, уделяя особое внимание высоким, что нашего малорослого героя бесит вдвойне – видите, еще и ревнивец! Но это его личные проблемы: видели глазки, что покупали, так ешьте, чтоб повылазили! А при чем тут маленькая девочка Софья в далекой Греции? Подождите, скоро все станет ясно…

В один прекрасный день Генрих меняет всю свою жизнь – все у него хорошо, все благополучно, но он так дальше жить не может. Он ликвидировал все дела, а у него был процветающий бизнес. Он предлагает и жене присоединиться к нему в этой новой жизни, но она даже не понимает, что имеется в виду. Он открывает бизнес в американском штате Индиана и вспоминает, что находился на территории Калифорнии в тот момент, когда ее присоединили к США – это означало, что всякий, кто находился на калифорнийской территории, становился в этот момент американским гражданином, если он сам не протестовал против этого. Зачем же отказываться, когда в штате Индиана так просто развестись? Он не бросил семью в нужде, хорошо обеспечил жену и детей, но, тем не менее, безвозвратно покинул их; в России этот развод, разумеется, недействителен, но это его мало волнует. Все, он не хочет больше заниматься куплей и продажей. Стены у Трои очень толстые, они не могли пропасть без следа, он должен их найти! И он уезжает, поступает в Сорбонну, потом едет в Грецию. У него началась новая жизнь, он найдет эти толстые стены Трои – или его жизнь не будет иметь смысла!

Он оставил в России бывшую жену, но легко ли без жены сорокавосьмилетнему мужчине в полном расцвете сил? Даже когда все его мысли, так сказать, роются в земле и ищут троянские стены. Он пишет одному из своих немногих друзей в Греции (странное совпадение – это и был тот самый архиепископ Вимпос) и излагает все свои требования, как и положено богатому человеку. Ему нужна не просто жена, она должна быть умная, красивая, молодая, сильная, выносливая, порядочная, честная, обаятельная. Она должна хорошо знать греческую историю, говорить по-древнегречески, любить греческую литературу. В общем, райдер с такими подробностями предоставляют разве что Мадонна и Майкл Джексон – прочие поскромней. Я удивляюсь, как он осмелился направить архиепископу Вимпосу такой длиннющий список требований – неужели он не мог понимать, что нет такой женщины и не найдет ему ее никакой хоть трижды архиепископ? Но он этого не понимал, и архиепископ Вимпос ее нашел – вот так им и надо, сильно умным! Он вспомнил о своей дальней бедной родственнице, бесприданнице, которую не выдать замуж все равно, и разве что сумасшедший может жениться на такой. «Может быть, приехал тот самый сумасшедший?» – подумал архиепископ.

Вот они и встретились, Софья и Генрих! И немедля он ее начал допрашивать, разумеется, на хорошем греческом – если выучил столько языков, греческий обязательно среди них окажется. Он потребовал, чтобы она прочла ему что-то из «Одиссеи», и она прочла несколько отрывков на память. Он спросил у нее, в каком году посетил Афины император Адриан, – она мгновенно ответила без ошибки. Он был поражен: она знала все, что он хотел! Тогда он ей задал последний вопрос, не относящийся к греческой литературе и греческой истории. «Почему вы согласны выйти за меня замуж?» – спросил он. Восемнадцатилетняя девушка не смогла соврать: она честно и еле слышно пролепетала: «Родители сказали мне, что вы очень богатый человек, а мы так бедны…» Экзамен прекратился – Шлиман не мог сказать ни слова. Он в панике бежал, красный как рак, в смятении и горе. Какой другой ответ он ожидал получить? Что она влюбилась в него с первого взгляда? Сутулого, лысого, на тридцать лет старше? Всю ночь он ходил по своей комнате из угла в угол. О чем он там думал? Этого мы никогда не узнаем.

Знаем только, что он сделал на следующее утро: надел свой лучший костюм, пригладил хоть как-то три волоска, которые еще прикрывали его лоб, и отправился к родителям Софьи просить ее руки. Сорокавосьмилетний пожелал жениться на восемнадцатилетней. «Это не просто так! – решили ее родители и братья. – Это какой-то обман, или он полный идиот, да еще и идиот богатый! Сначала бриллианты на сто пятьдесят тысяч франков, потом нет проблем». Каких-то других вопросов они не задавали. Кто он такой, не вор ли он, не разбойник, будет ли Софья с ним счастлива – какая им разница? Бриллианты на сто пятьдесят тысяч вот сюда, на эту тумбочку, – и забирайте ее хоть сию минуту, разумеется, без всякого приданого, зато можете ее хоть в пирог запечь, это уже не наше дело! Прощай, дорогая Софья, мы, наверное, больше не увидимся, боже мой, какое счастье!

Для Софьи, наверное, да – муж покупает ей красивые платья, возит по музеям Европы, декламирует ей вслух Гомера, будучи уверен, что она хотя бы понимает эти стихи в оригинале, – в общем, все прекрасно, но где же остатки толстых стен? И вот они уже в Турции, под холмом Гиссарлык, – ее муж уверен: Троя должна быть здесь! Только это место соответствует описанию Трои у Гомера, остальные – похожи, да не те… Все смеются – мало ли что мог написать этот Меллисиген, изувеченный пленник, которого так и прозвали «пленник», по-древнегречески «гомерос», если он, разумеется, вообще существовал, а не был вымыслом огромного коллектива компиляторов, не только создавших этот эпос, но и корректировавших его текст для решения древнегреческих территориальных споров. Разве можно всему этому верить? А ведь оказалось, что действительно под холмом Гиссарлык находится древний город, и нанятые Генрихом рабочие раскапывают его, ужасно варварски, без правильной методики, но никаких сомнений нет: город там был, и не один. Девять городов, как минимум, один на другом! Многое было найдено, но раскопки заканчивались. Они должны были прийти к концу 15 июля 1873 года.

За день до этого, 14 июля, он наблюдал за ходом раскопок – конечно, вместе с женой, главным помощником. И вдруг он шепнул ей: «Быстро отошли домой рабочих, сейчас же! Скажи им все, что хочешь, скажи, что у меня сегодня день рождения и я только об этом вспомнил. Пусть идут и празднуют, все за мой счет, день будет оплачен! Пусть гуляют, пусть они только уйдут!» Рабочие с радостью покинули раскопки – халява, плиз! А он приказал жене принести красную шаль, и пока она бежала за шалью, он копал ножом как сумасшедший, и каждым движением открывались золото, лазурит, слоновая кость… Вот Софья уже прибежала, и Генрих складывал эти сокровища в ее шаль. Тихо, таясь, как воры, они перенесли их в свою хижину, и он надел эти серьги, ожерелья и прочие украшения на свою жену и застыл, любуясь: может быть, Прекрасная Елена выглядела именно так! Так был найден великий клад Приама! Во всяком случае, так Шлиман его назвал, хотя теперь уже ясно, что это не тот слой, в котором могла быть гомеровская Троя… Для науки это важно, а нам какая разница? Ведь это было действительно одно из самых больших сокровищ, когда-нибудь найденных археологами.

Дальше их ждала долгая жизнь, в ней было много радостей и немало огорчений… Чем больше старел Шлиман, тем больше ревновал он свою красавицу жену ко всему, что шевелится. Судя по всему, и ее немножко раздражало его немецкое начетничество, его стремление к нудному морализированию. Тонкость еще и в том, что Софья тоже выросла. Из бедной девушки, родившейся в глуши, она стала супругой великого ученого, поговорить с которым бразильский император за счастье почитал, человека, успехами которого восхищалась вся Европа, кроме коллег-археологов – те упрекали его за незнание азов и варварские методы, причем во многом справедливо, вот только одна незадача: он делал великие открытия, а они нет! С осознанием своего положения к Софье пришло и собственное достоинство, которое не позволяло ей выслушивать жуткие обвинения патологического ревнивца. Но, тем не менее, они ссорились и снова мирились, и свой жизненный путь Генрих прошел с Софьей рядом, до самого конца. И когда он умер внезапно, потеряв сознание на улице (его сначала отвезли в больницу для бедных, ибо он одевался, как хотел, а не как было принято, и лишь тогда послали за лучшими врачами, когда из мешочка на его шее посыпались золотые монеты, но было уже поздно), то, когда его хоронили, у гроба стояли прекрасная Софья и двое их детей. Детей Софьи и Генриха звали Андромаха и Агамемнон. Я иногда сомневаюсь, понимали ли они все, что Гомер уже умер. Может быть, и знали, но сомневались. Не так давно я видел этот клад в Москве, в Пушкинском музее. Во время войны он чуть не погиб под бомбами, но был спасен, вывезен в Москву, и, по непонятно каким соображениям, даже само его существование скрывалось. Что произойдет с этим кладом дальше, пока не ясно, да и не интересно. Может быть, он останется в России, где и обрел свое богатство почетный гражданин Санкт-Петербурга Генрих Шлиман, проживший в российской столице около двадцати лет. Может быть, вернется в Германию, в берлинский музей, куда их определил сам Шлиман, ставший за это почетным гражданином и этой столицы. Может быть, вернутся в Турцию, из которой Шлиман вывез эти сокровища совершенно незаконно, – правда, был суд, и он уплатил турецкому правительству компенсацию, так что это вряд ли. А может быть, они окажутся в Греции, моральное право которой на этот клад больше, чем у любого другого народа, – не знаю, самое главное то, что он есть и мы все о нем знаем. Тысячи лет прожили эти драгоценности, проживут и больше, а если опять пропадут, не поможет ли им великая любовь опять появиться на свет? Может быть, в этом главное назначение любви – открывать нам драгоценности, лежащие под землей и не видимые человеческому взору? Смотрите на мир внимательней, и если не увидите сокровищ – пусть любовь откроет ваши глаза! Так же, как открылись глаза у Софьи, когда она поняла, что этот эксцентричный пожилой человек не только ненормальный, но и гений. Спасибо ей огромное за то, что ее любовь позволила ей взять на себя все трудности общения с ненормальным. Зато радость общения с плодами трудов гения досталась нам всем. Но что они, гении, вообще могли сделать, если бы им, помимо проявления своей гениальности, приходилось бы еще шить, стирать и готовить, причем на все семейство! Умение ненавязчиво и тактично дать гениальности свободу и простор – это свой, отдельный вид гениальности. Но об этом – следующий рассказ.