Великие скандалы и скандалисты

СКАНДАЛЬНЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ ГЕРЦОГИНИ ХРИСТИНЫ ДЭДЛЕЙ

Христина Дэдлей, герцогиня Нортэмберландская, или, как чаще ее называют итальянские летописцы, Христина Нортэмбери, первые годы своей жизни провела во Флоренции и в Риме. В четырнадцать лет она вышла замуж за болонского аристократа, маркиза Андрея Палеотти, только что — за 9 месяцев до этого — овдовевшего. Жена его погибла при совершенно исключительных обстоятельствах, а именно — была убита (так же, как и ее отец) по поручению некоего графа Суцци, заподозрившего маркиза Андрея в преступной любви к своей жене.

Хотя Христина родилась в Италии, в ней не было ни капли итальянской крови. Через свою мать она принадлежала к старинному роду из Пуатье. По отцу была англичанкой.

Обосновавшись после выхода замуж в Болонье, Христина сразу выказала то удивительное соединение душевных и физических качеств, которые были в ней. Страстная любительница музыки и поэзии, образованная и умная, как ни одна женщина ее времени, она была вместе с тем так поразительно прекрасна, что в течение полувека ни один мужчина не мог увидеть ее, чтобы не влюбиться. У нее были большие голубые глаза, волосы чудного чер-ного цвета и во всей особе — что-то одновременно детское и ангельское, что заставляло принимать ее даже в сорокалетием возрасте за сестру своих дочерей. Пока она была жива, ее имя не переставало шуметь по всей Италии: она была одной из наиболее удивительных «авантюристок» XVII века, несмотря на то что эта эпоха отличалась от всех предшествовавших и последующими обилием авантюристов обоих полов и всевозможного происхождения.

С 1663 по 1671 г. болонские хроники не упускают случая упомянуть о ней. Но лишь для того, чтобы превозносить ее красоту.

«Никто не может превзойти ее в грации, уме и оригинальности», — пишет Тиолли Гизелли, который через несколько лет начинает ее ненавидеть. Даже в памфлетах и сатирах о ней отзываются с особым уважением. В одном из них она изображается как самая «кроткая и изящная из всех женщин в Болонье», в других — «ангелом» в сравнении с остальным легионом демонов. В 1668 г. император Леопольд торжественно жалует ей, в знак своего уважения, золотой крест.

Но лишь с 1671 г. начинаются настоящие «похождения» прекрасной маркизы. Долгое время она старалась нравиться своему мужу. Более подробные сведения другого рода относятся к 1679 г., когда во время путешествия в Милан Христина с ведома и согласия своего мужа приняла массу подарков — наличными и драгоценностями — от графа Антония Тротти и других кавалеров, так что в конце концов губернатор города Милан вежливо попросил ее возвратиться в Болонью.

С тех пор хроники уже не перестают говорить об «экстравагантностях» и сумасбродствах молодой женщины. Например, она жалуется, что потеряла в соборе бриллиантовую булавку, вследствие чего сенатор Геркуло Пеполи преподносит ей другую, в 10 раз лучшую. Другой сенатор, Филипп Барбаппа, бросает жену и мужественно подставляет свою голову под громы и молнии с высоты папского престола — из-за прелестных глазок Христины Палеотти.

На богослужениях в соборе, явившись слишком поздно, чтобы найти место посреди молящихся, она идет на хоры и садится рядом с канониками. 20 раз ее удаляют из города, она переселяется в Верону, Венецию, и на следующий месяц она уже вновь в Болонье, окруженная ухаживающими за ней всеми мужьями города. В нее влюбляются также женатые и делают тысячи глупостей, чтобы снискать ее расположение. Между прочим, молодой граф Эрколя-ни, приехавший из Пармы в Болонью, чтобы повенчаться с дочерью богатого сенатора, забывает о существовании своей невесты и не желает покидать дворца Палеотти.

Ни одного месяца, ни одной недели не проходит, чтобы какой-нибудь новый скандал не родился в этом дворце и не прошумел по всему городу. От кардинала-легата до кучеров и носильщиков — все только о ней и говорят.

Еще не то начинается после смерти ее мужа, в 1689 г., когда она получает полную возможность удовлетворить свою ненависть ко всяким отношениям. Увеличиваются дуэли, убийства. Дом маркизы — не только светский и литературный салон, игорный дом, место для свиданий, он еще, кроме того, служит брачным агентов. Здесь стряпаются сотни браков, из которых некоторые вызывают удивление во всей Италии, как, например, брак графа Людовика Бентиволио с дочерью незначительного болонского врача. Устраивая счастье других, Христина не упускает случая устроить таковое и для собственных дочерей. Пожалуй, ни одно из ее похождений не удалось ей так блестяще и не принесло в свое время столько славы, как та долгая интрига, благодаря которой она выдала свою дочь Диану замуж за одного из сыновей принца Колонна.

Писала она и сонеты — единственный оставленный ею самою след ее чувств и мыслей. В каждом из шести дошедших до нас миниатюрных произведений удивительной красоты полно красок, музыки и поразительного чувства ритма, доказывающих основательное знакомство ее с великими старинными образцами. И каждый из них, кроме того, выражает с такой естественностью истинно человеческую тревогу, что мы не можем не чувствовать в них как бы исповедь изливающейся, полной страсти души.

Однако, г. Риччи, которому были посвящены эти сонеты, отдал им лишь должную поэтическую дань и видит в них со стороны донны Христины одну ложь. Ни одной минуты не допускает он, что болонская «авантюристка» могла быть искренна, что в ее жизни была настоящая любовь. Он не задумывался над вопросом, кому верить — самой ли Христине или нескольким темным хроникерам, старающимся изобразить ее лишь как куртизанку. Все его доверие, похоже, на стороне последних. Хотя, скорее всего, сами похождения были неправильно поняты теми, кто передал их нам, так как они были ослеплены своей недоброжелательностью или, может быть, своей профессиональной привычкой — самым невинным поступкам придавать низкие побуждения. Что касается самой знаменитой истории с браком Дианы, то и в этом нет ничего предосудительного. Христина сделала в этом случае все, что на ее месте совершила бы любая, даже самая щепетильная мать. И брак этот был, по-видимому, вполне счастливым. Все это нетрудно извинить, если принять во внимание общую распущенность нравов в Италии в то время.

В течение долгого времени маркиза Палеот-ти, наоборот, изумляла Болонью строгостью своего поведения. Если позднее она и возмущает общественное мнение, то причиной этому была, главным образом, смелость ее речей и ее манера являться и занимать лучшее место на официальных обедах, слишком «вольные» темы ее бесед. Ее похождения, если к ним поближе присмотреться, указывают гораздо менее на присутствие испорченности, чем на то, что англичане называют «эксцентричностью». И. если вспомнить, что она сама была англичанкой по рождению, то естественно спросить: в конце концов не было ли удивление, которым она поразила своих современников, последствием различия в расе, которое, высказываясь с годами все резче и резче, привело ее постепенно к полному пренебрежению общественными условиями и даже к намеренному выказыванию презрения к ним? Ведь, собственно говоря, мы ничего не знаем о ее внутренней жизни, о том, что она думала и чувствовала. Была ли она порочна. Или просто любила наслаждаться жизнью. Была ли она честолюбивой интриганкой или необузданно страстной натурой.

Во всяком случае, какого бы рода ни были ее грехи и грешки, бедная женщина дорого заплатила за них на склоне лет. Дело не в том, что ее похождения «плохо кончились» или она испытала недостаток в деньгах или почете, нет. Наоборот, чем дальше, тем больше старались окружить ее почетом и уважением. Но она всегда боготворила своих детей, и именно на них обрушились удары судьбы. Одна из ее дочерей сошла с ума в монастыре. Но наибольшие страдания причинили Христине сумасбродства и преступление ее младшего сына Фердинанда, ее любимца. Это был, в полном смысле слова, негодяй, который, будучи изгнанным из Италии, был позорно уволен из службы в армии и наконец приговорен к казни за убийство одного из своих слуг.

Известие об этой ужасной драме, очевидно, доконало маркизу Христину. Она умерла через несколько месяцев, 2 февраля 1719 г., но уже задолго до этого, собственно говоря, со времени замужества ее дочери Дианы, «авантюристка» освободила свой дух от земных интриг. Об этом говорят и сонеты, помещенные в одном из болонских сборников. Вот один из них: «Живя среди этих мирт, среди этих лавров, в покое и дорогой мне тиши, под тенью бука иль сосны, я вижу пред собою и. прихожу в ужас от моих прежних заблуждений».

СКАНДАЛЬНЫЕ СВЯЗИ АНГЛИЙСКОЙ ФРЕЙЛИНЫ ЕЛИЗАВЕТЫ ЧЭДЛЕЙ

В 1738 году при дворе принцессы уэльской, матери будущего короля Великобритании Георга II, появилась 18-летняя фрейлина — дочь полковника английской службы мисс Елизавета Чэдлей, родом из графства Девоншир. Была она необыкновенной красавицей, обладавшей к тому же острым и игривым умом. Молва гласила, что во всем Соединенном королевстве не было ни одной девицы, ни одной женщины, которая могла бы равняться красотой с пленительной Елизаветой.

Поэтому неудивительно, что вскоре у нее появились восторженные и страстные поклонники. К числу таких поклонников принадлежал и молодой герцог Гамильтон. Неопытная девушка вскоре влюбилась в него. Герцог воспользовался этим, а затем, несмотря на свои прежние обещания и клятвы жениться, обманул ее, уклонившись от брака с обольщенной им девушкой.

Жестоко разочарованная в своей первой любви, Елизавета Чэдлей в 1744 году обвенчалась с влюбившимся в нее капитаном Гарвеем, братом графа Бристоля. Этом брак был совершен против воли родителей Гарвея. К тому же мисс Елизавета не хотела потерять звание фрейлины при дворе принцессы уэльской, что неминуемо последовало бы, если бы она вступила в брак. По этим двум причинам молодые люди сохранили свой брак в непроницаемой тайне.

Связь же Елизаветы с герцогом Гамильтоном также не была никому известна, а потому самые богатые и знатные женихи Англии продолжали по-прежнему искать ее руки. Все удивлялись, почему мисс Елизавета, не имевшая никакого наследственного состояния, отказывается от самых блестящих предложений.

Между тем тайные супруги жили между собой не слишком ладно. С первого же дня супружества у них начались размолвки, а потом ссоры, вскоре перешедшие в непримиримую вражду. Миссис Елизавета решила разлучиться с мужем и, чтобы скрыться от него, отправилась путешествовать по Европе. Во время этого путешествия она побывала в Берлине и Дрездене. В столице Пруссии король Фридрих Великий, а в столице Саксонии курфюрст и король польский Август III оказали мисс Чэдлей (или миссис Гарвей) чрезвычайное внимание. Фридрих Великий был так сильно увлечен ею, что в течение нескольких лет вел с ней переписку.

Вскоре, однако, недостаток денежных средств принудил ее отказаться от дальнейшего путешествия по Европе. Вернувшись в Англию, она поняла, что здесь ей невозможно было оставаться, так как разгневанный муж стал с ней дурно обращаться. К тому же он грозил ей, что об их тайном браке сообщит принцессе уэльской, под покровительством которой находилась Елизавета, считавшаяся по-прежнему, как незамужняя девица, в числе фрейлин принцессы. Однако при этой угрозе капитан встретил в своей молодой жене ловкую и смелую противницу.

Мисс Елизавета узнала, что пастор, который венчал ее с Гарвеем, умер и что церковные книги того прихода, где она венчалась, находились в руках его преемника, который был человеком доверчивым и беспечным. Она решила отправиться к нему, что и сделала.

Встретившись с новым пастором прихода, мисс Елизавета попросила у него позволения просмотреть церковные книги на предмет выяснения какого-то незначительного факта или события, якобы необходимого ей. Не подозревая в такой просьбе ничего дурного, пастор охотно разрешил посетительнице просмотреть эти книги. В то время, когда ее приятельница занимала пастора разговором, сама она вырвала тайком из церковной книги ту страницу, на которой был записан акт о ее браке.

Возвратившись домой, мисс Елизавета спокойно объявила мужу, что никаких следов их брака не существует, что она считает теперь себя совершенно свободной, что он, если желает, может заявить об их браке кому угодно, но никакими доказательствами не сможет подтвердить своего заявления. К этому она добавила, что при таких условиях он, вероятно, согласится отказаться от тяжести лежавших на нем брачных уз. Гарвей, не желавший дать свободы Елизавете только из ненависти к ней, после некоторого колебания принял эту сделку, тем более, что в это время сам влюбился в другую женщину. Таким образом Елизавета получила право жить где и как ей вздумается.

Спустя некоторое время после описанных событий мистер Гарвей, после смерти своего старшего брата, унаследовал титул графа Бристоля, а вместе с тем получил и весьма значительное состояние. Вскоре он сильно заболел. Врачи считали, что не было никакой надежды на его выздоровление. Тогда мисс Елизавета Чэдлей задумала сделаться графиней Бристоль, хотя бы и формально. При этом она имела бы право на вдовью долю из состояния умирающего.

С этой целью она начала, находясь в разных домах, заявлять о своем тайном браке с капитаном Гарвеем, а теперь графом Бристолем. Она рассказывала также, что от этого брака у нее есть сын. Однако граф Бристоль, вопреки всем предсказаниям медиков, вскоре поправился. Он узнал о слухах, распускаемых его женой, и теперь, в свою очередь, хотел начать процесс для того, чтобы доказать, что тайного брака между ним и мисс Елизаветой никогда не существовало. Это дело, впрочем, приняло другой оборот.

Еще в ту пору, когда мисс Елизавета не уничтожила акта о своем браке с Гарвеем, она влюбила в себя старого герцога Кингстона, а когда ее проделка с больным графом Бристолем не удалась, смогла убедить этого старика жениться на ней. Супруги жили мирно. Старый добродушный герцог был вполне счастлив, получив в жены такую красавицу и находясь в полной ее власти. Умер он в 1773 году.

После смерти герцога оказалось, что, согласно завещанию, все его громадное состояние должно было перейти к его вдове. Недовольные таким посмертным распоряжением герцога, его родственники завели с герцогиней разом два процесса — уголовный и гражданский. Они обвиняли леди Кингстон в двоебрачии и оспаривали действительность духовного завещания в ее пользу. Противники ее находили, что завещание герцога не могло быть применено к ней как к вдове завещателя потому что она, как вступившая с ним в брак при жизни первого мужа, графа Бристоля, не может быть признана законной женой герцога Кингстона.

Однако оказалось, что это завещание было составлено очень ловко: старый герцог отказывал свое состояние не графине Бристоль, не герцогине Кингстон, а просто мисс Елизавете Чэдлей, тождественность которой с лицом, имевшим право получить пвсле него наследство, никак невозможно было оспаривать.

Как бы то ни было, но уголовный процесс грозил герцогине страшной опасностью. Суд мог прибегнуть к старинному английскому, не отмененному еще в ту пору, закону, в силу которого ей за двоебрачие грозила смертная казнь. Даже в самом снисходительном случае ей, как двумужнице, следовало наложить через палача публично клеймо на левой руке, которое выжигалось раскаленным железом, после чего должно было последовать продолжительное тюремное заключение. Избавиться от такого приговора было очень трудно, так как совершение ее брака с Гарвеем было доказано при помощи служанки мисс Елизаветы, присутствовавшей свидетельницей при заключении этого брака.

Противникам герцогини удалось выиграть затеянный ими уголовный процесс. Мисс Елизавета была признана законной женой капитана Гарвея, носившего потом титул графа Бристоля, а потому второй ее брак с герцогом Кингстоном, как заключенный при жизни первого мужа, был объявлен недействительным.

Однако ввиду разных уменьшающих вину обстоятельств она была освобождена от всякого наказания и только, по приговору суда, была лишена неправильно присвоенного ею титула герцогини Кингстон. В дальнейшем, впрочем по неизвестным причинам, та часть судебного приговора, которая гласила о лишении Елизаветы герцогского титула и фамилии Кингстон, не была приведена в исполнение, так как Елизавета повсюду продолжала пользоваться во всех официальных актах титулом герцогини Кингстон без всякого возражения со стороны английского правительства.

Несмотря на неблагоприятный исход уголовного процесса, в силу завещания покойного герцога все его громадное состояние было признано собственностью Елизаветы, и она сделалась одной из богатейших женщин в Европе.

В то время повсюду уже гремела слава императрицы Екатерины II. О ней начали говорить в Европе как о великой государыне и о необыкновенной женщине. Герцогиня Кингстон задумала не только обратить на себя внимание русской царицы, но и, если представится такая возможность, приобрести её особое расположение. Герцогиня Кингстон, обесславленная в Англии уголовным процессом, надеялась, что ласковый прием при дворе императрицы Екатерины восстановит в общественном мнении англичан ее репутацию. Поэтому она повела дело так, чтобы до своей поездки в Петербург заручиться вниманием Екатерины.

В числе разных редких и драгоценных предметов, доставшихся герцогине по завещанию ее второго мужа, было множество картин знаменитых европейских художников. Через русского посланника в Лондоне она изъявила желание передать эти картины как дань своего глубочайшего и беспредельного уважения в собственность императрицы, с тем чтобы выбор из этих картин был произведен по непосредственному личному усмотрению Екатерины.

По этому поводу велась продолжительная дипломатическая переписка между русским послом в Лондоне и канцлером императрицы Екатерины II. По всей вероятности, недобрая молва о герцогине делала разрешение вопроса о таком подарке чрезвычайно щекотливым. Между тем герцогиня вступила в переписку с некоторыми влиятельными при дворе императрицы лицами, прося их оказать содействие для исполнения ее намерений.

Надо сказать, что картинная галерея герцогини Кингстон пользовалась громкой известностью не только в Англии, но и во всей Европе, а императрице очень хотелось иметь в своем дворце замечательные произведения живописи. Поэтому она все-таки решилась принять предложение, сделанное ей герцогиней в такой почтительной форме.

После смерти герцогини, ее состояние, по самой умеренной оценке оценивалось до трех миллионов фунтов стерлингов, хотя она и тратила доставшееся ей от мужа наследство без всякого расчета, бросая пригоршнями деньги куда ни попадя.

Следует заметить, что, несмотря на неудачи, испытанные ею в поездках в Петербург, герцогиня Кингстон чувствовала к нему какое-то особое влечение, которое было высказано ею в завещании. В нем леди Кингстон говорит, что в случае, если она умрет поблизости от Петербурга, чтобы ее непременно похоронили в этом городе, так как она желает, чтобы прах ее покоился в том месте, куда при жизни постоянно стремилось ее сердце.

Некоторую часть своего состояния она предоставила тем лицам, с которыми познакомилась в бытность свою в России, и между прочим завещала императрице Екатерине II драгоценный головной убор из бриллиантов, жемчуга и разных самоцветных камней.

СКАНДАЛЫ ВОКРУГ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ ДИНАСТИИ РОМАНОВЫХ…

Перенесение царской резиденции из Кремля на берега Невы было делом рук Петра I. Отношение Москвы к Петру Великому было оппозиционным. Именно в Москве оставались защитники попираемого «древле-русскаго, православнаго» уклада.

Публичные выступления Петра Великого носили всегда, с точки зрения москвича, какой-то «бесчинный» характер, потому что в большинстве случаев были проникнуты тенденциозно-педагогическими замыслами Петра, который был столь же решительным и нетерпеливым воспитателем общества, как хирургом, зубным врачом, костюмером и застеночных дел мастером: рубил с плеча, по пословице «одним махом семерых побивахом».

И в своих красочных выступлениях пред москвичами он не только торжествовал победы, веселился и карал, но вместе с тем старался подчеркнуть превосходство вводимых им новшеств, унизить противников, кто бы они ни были, саркастически поиздеваться над ненавистной стариной, забросать ее грязью, не стесняясь в средствах и предметах осмеяния, не считаясь с чувствами участников и зрителей своих педагогических экспериментов-зрелищ.

Мы набросаем здесь некоторые из этих зрелищ, приглашая читателя на минутку проникнуться настроением москвича, только что перешедшего из Москвы XVII в Москву XVIII в. со всеми общественными, политическими и религиозными навыками современников «тишайшего» царя Алексея Михайловича, — войти в положение москвича, который и от царя требовал известного «чина» поведения, знал толк в придворном церемониале и убедился в самозванстве Дмитрия I, когда воочию увидел, что царь этот не «последует предкам» в спанье после обеда, запросто гуляет, водится с поляками и проч.

Каким отступлением от традиционного чина должен был показаться Москве хотя бы следующий триумфальный въезд Петра в Москву после Полтавы, как он описан у одного иностранца (Юста Юла).

«Когда все было готово для въезда, с городских стен и валов выпалили изо всех орудий, и шествие тронулось в следующем порядке:

Впереди выступал хор музыки из трубачей и литаврщиков в красивом убранстве. Командир Семеновской гвардии ген. — лейтенант князь М. М. Голицын вел одну часть этого полка, посаженную на коней, хотя самый полк исключительно пехотный. Заводных лошадей Голицына, покрытых великолепными попонами, вели впереди».

Далее трофеи и пленные по чинам и отрядам.

«Замыкала остальная часть Семеновской гвардии.

Потом, в санях на северных оленях и с самоедом на запятках, ехал Wimeni (сумасшедший француз, поставленный Петром в цари самоедов); за ним следовало 19 самоедских саней, запряженных парою или тремя северными оленями. Самоеды эти, низкорослые, коротконогие, с большими головами и широкими лицами, были с ног до головы облечены в шкуры северных оленей, мехом наружу; у каждого к поясу прикреплен меховой куколь. Понятно, какое производил впечатление и какой хохот возбуждал их поезд… Без сомнения, шведам было весьма больно, что в столь важную трагедию введена была такая смешная комедия.

…Сам Царь на красивом гнедом коне, бывшем под ним в Полтавском бою. Справа от него ехал верхом ген. — фельдмаршал князь А. Д. Меньшиков, слева — ген.-м. и подполковник Преображенского полка, кавалер св. Андрея, князь Долгорукий. Весь поезд прошел под семью триумфальными воротами, нарочно для этого воздвигнутыми в разных местах. Вышину и пышность их невозможно описать. Их покрывало множество красивых аллегорий и своеобразных карикатур, писанных красками и имевших целью осмеяние шведов. Ворота стоили больших денег; но сам Царь ничего на них не израсходовал, так как по его приказанию их возвели на свой счет некоторые богатые бояре. В воротах играла прекрасная духовая музыка и раздавалось стройное пение. Молодежь, толпами встречавшая Царя на улицах и площадях, бросала к его ногам ветки и венки. Стечение народа и черни было ужасное; все хотели видеть Царя и пышный поезд. Чуть не через дом из дверей выходили бояре и купцы и подносили Царю напитки… На всех улицах и площадях по всему городу возле дверей домов были поставлены сосны и венки из сосновых веток. У знатных бояр и важных купцов ворота были расписаны красивыми аллегориями и рисунками разнообразного содержания, по большей части направленными на осмеяние шведов. Рисунки изображали: Орла, который молнией свергает Льва с горы; Льва в темнице; Геркулеса в львиной шкуре, убивающего Льва, и т. п. Словом, pictores atque poetae соединились вместе, чтобы с помощью своего искусства общими силами покрыть шведов позором… Как Царь, так и все окружающие его лица были пьяны и нагружены как нельзя лучше». «Затем, — рассказывает автор, — я и посланник Грунт поехали к одним из триумфальных ворот, чтобы на более близком расстоянии увидать подробности… Мы проехали порядочный конец, как вдруг мимо нас во весь опор проскакал Царь. Лицо его было чрезвычайно бледно, искажено и уродливо; он делал различные страшные движения головою, ртом, руками, плечами, кистями рук и ступнями.

Царь, подъехав к одному солдату, несшему шведское знамя, стал безжалостно рубить его мечом. Далее Царь остановил свою лошадь, но все продолжал делать описанные страшные движения, вертел головою, кривил рот, заводил глаза, подергивал руками и плечами и дрыгал взад и вперед ногами. В ту минуту его окружали важнейшие его сановники. Все они были испуганы, и никто не смел к нему подойти, они видели, что Царь чем-то раздосадован и сердит. Наконец к нему подъехал и заговорил с ним его повар, Иоган фон-Фельтен… И царь постепенно успокоился…»

Разве так торжествовали предки Петра победы над врагом? Не языческие геркулесы и марсы встречали их, а честные иконы, преподносимые столичным духовенством; не водку подносили въезжавшим в город победителям, а святою водой кропили их благоговейные лица; не богомерзкою музыкой иноземных «игрецов», а малиновым звоном колоколов сопровождалось торжественное шествие царя и победоносных войск по стогнам града Москвы…

Такие или приблизительно такие мысли должен был навевать на степенного москвича полуязычес-кий триумф Петра. Все поведенье его обличало в нем «не настоящего» царя. Эта жестокая расправа с солдатом, это странное на глазах у всех подергивание головы, лица, рук и ног… И это многие учли как явный показатель того, что Петр — царь не настоящий: «Что он головой запрометывает и ногой запинается, и то, знамо, его нечистый дух ломает…»

Иного рода сцены разыгрывались пред москвичами по манию Петра, сцены невиданной жестокости и бесчинного участия в них самого государя. При розыске стрелецкого бунта сам Петр собственноручно рубил головы стрельцам и требовал от приближенных того же: «кн. Ромодановский отсек четыре головы стрелецких; Голицын, по неуменью рубить, увеличил муки доставшегося ему несчастного; любимец Петра, Алексашка (Меньшиков), хвалился, что обезглавил 20 человек; полковник Преображенского полка Блюмберг и Лефорт отказались от упражнений, говоря, что в их землях этого не водится. Петр смотрел на зрелище, сидя на лошади, и сердился, что некоторые бояре принимались за дело трепетными руками. А у пущих воров и заводчиков ломаны руки и ноги колесами; и те колеса воткнуты были на Красной площади на колья; и те стрельцы, за их воровство, ломаны живые, положены были на те колеса и живы были на тех колесах немного не сутки, и на тех колесах стонали и охали; и по указу великого государя один из них застрелен из фузеи… А попы, которые с теми стрельцами были у них в полках, один перед тиунскою избою повешен, а другому отсечена голова и воткнута на кол, и тело его положено на колесо» (С. Соловьев). В шесть дней было казнено в Москве 628 человек; кроме того, 195 стрельцов повешено под Новодевичьим монастырем, перед кельею царевны Софьи, трое из них, повешенные подле самых окон, держали в руках челобитные с написанным «против их вины». Целые пять месяцев трупы не убирались с мест казни, целые пять месяцев стрельцы держали свои челобитные перед окнами Софьи… Тоже своеобразный воспитательный прием, которым решительный Петр хотел подействовать на старую Москву.

Но тщетно… Через 15 лет дело царевича Алексея вызвало Петра на повторенье того же педагогического эксперимента и с не менее предосудительным личным участием самого Петра в этом страшном деле. Он не стеснялся давать пинки корчащимся после колесования жертвам, упрекая их в черной измене, выслушивая от них предсмертные проклятия и получая публичные плевки от тех, кто уже не мог говорить.

Ничего нет удивительного, что в Москве пошли толки о ненормальной кровожадности Петра. Москва забыла про Грозного, но она помнила «Тишайшего», который раз «огрешился»: «сомлев» от испуга, ударил челобитчика жезлом так, что тот Богу душу отдал. Но «Тишайший» после этого не хотел пищи принимать, не выходил из комнаты, молился и плакал; сын же его «совсем обасурманился, — говорили на Москве, — в среду и пятницу мясо есть — ожидовел и без того жить не может, чтоб в который день крови не пить…». «Видишь ли, — говорили в другом углу, — роды их… ныне пошли неистовые, и мы… за такого Государя Богу за здравие не молим»… В Преображенском приказе раздавались не единичные признания, что у Государя «на нитке голова держится… для того, что московских четырех полков стрельцов переказнил…». «И остальных, чаю, людей всех изведет», — добавляли другие.

«Государь с молодых лет бараны рубил, и ныне руку ту натвердил над стрельцами, — говорили женщины. — Которого дня государь и князь Федор Юр. Ромодановский крови изопьют, того дня в те часы они веселы, а которого дня не изопьют, и того дня и хлеб не естся». Даже весть о смерти Петра ассоциировалась с его мрачными казнями. «Вот стоит Глебова кола, — самому ему заперло!» — злорадствовал инок одного из московских монастырей, намекая на страшную казнь Глебова (через посаженье на кол). «И чтоб его телу сквозь землю провалиться. Сам пропал, да и все пропадут», — поминал инок уходящего в лучший мир Петра Великого.

Еще более необычными казались москвичам веселые потехи Петра, обращавшие в конце концов сановитых и родовитых бояр в предмет народного посмешища, да еще на глазах у иноземцев. Так, в дневнике датского посланника Юста Юла записано под 5 февраля 1710 г.: «Царь катался по Немецкой слободе. Он велел привязать друг К другу 50 с лишком саней и в передния запречь десять лошадей. Сам он сел в передния, в остальных разместились важнейшие русские сановники». «Забавно было видеть, — замечает иностранец, — как на поворотах, огибая угловые дома, сани раскатывались, опрокидывались и роняли седоков. Едва успеют подобрать упавших, как у следующего поворота опять вывалятся человек 10–12, а то и больше».

Иностранцу было «забавно видеть» это зрелище; злорадствовали, может быть, некоторые «терситы» из москвичей, но каково то было степенным москвичам, привыкшим видеть бояр Государя окруженными ореолом важности, горделивой позы и общественного преклонения. Мы уже не говорим о самих сановниках, в среде которых были не одни «Алек-сашки да Лефортки», пирожники и иноземные мастера, но и родовитые князья и бояре, предки которых даже Грозному не позволяли «наносить поруху роду своему».

Впрочем, Петр «посягал» не на один ореол своих сановников: все искони святое в глазах москвича обращалось Петром в площадное посмешище.

Иван Голиков, собиравший по свежим следам и на основании документов рассказы о шутовских затеях Петра, описывает одно из злейших публичных издевательств Петра над чувствами москвичей, связанными с их церковными переживаниями.

Мы не говорим о скабрезных и кощунственных деяниях «всепьянейшего и сумасброднейшего собора», этой злейшей пародии на обряды католической и молитвословия православной церкви.

Они совершались среди избранного общества, при накрепко закрытых дверях, редко выливаясь на улицу Москвы в виде шутовской процессии, и могли считаться даже своеобразным торжеством православия над осмеянным папежством. Но Петр решил подвергнуть публичному позорищу и память об упраздняемом патриаршестве.

Еще при жизни патриарха учитель Петра дьяк Зотов носил кличку «патриарха Кокуйского». В сане князь-папы и «всепьянейшего патриарха» выступал он в шутовских процессиях, в одежде патриарха, и даже рассылал москвичам свои послания, пародировавшие не только послания патриархов, но и известные молитвы. Таков обнародованный со слов Государя указ всешутейшего и всепьянейшего князь-папы:

«Объявляет наша немерность (патриархи писали: «наша мерность»), что мы иногда так утруждены (от пьянства) бываем, что с места двинутися не можем; отчего случается, что не все домы посетить можем, которые того дня обещали (по примеру духовных славильщиков на святках); а хозяева оттого в убыток входят, ради другого приуготовливания. Того ради, сим объявляем и накрепко заповедуем, под наказанием великого орла (кубка): дабы яд ей никаких никто (заранее) не готовил. А буде у кого соизволим трапезу снесть, и тому заранее будет указ наш объявлен.

И для вящего уверения, сей указ нашею рукою подписали и великою Гаврииловскою печатью запечатать повелели».

При указе приложено объявление: «что иметь в доме, в оный же входим»:

«Хлеб, соль, калачи, икра, сельди, окорока, сухие куры или зайцы, ежели случится; сыр, масло, колбасы, языки, огурцы, капуста, яйца и табак».

«Над всеми же сими превозлюбленные наши вины, пива и меды, сего что вяще, то нам угоднейшее будет, ибо в том живем, и не движемся и, есть мы или нет, не ведаем». (Срав. с текстом: в нем же живем, движемся и есьмы).

Этот же Зотов играл роль высмеиваемого патриарха в целом ряде комических выступлений, на изобретение которых Петр был неистощим. Зотов в патриарших одеждах садился на ряженую ослом лошадь, а Петр «держал стремя его коня, по примеру некоторых царей Российских, при восседании патриарха на коня в назначенные дни» (в известной процессии, изображающей «шествие Христа в Иерусалим на осляти») (Голиков). К этой же цели публичного осмеяния патриарха в глазах москвичей клонилась справленная в Москве грандиозная свадьба все-шутейшего патриарха.

Целый год готовился Петр к этому шутовскому позорищу. Делал не раз смотр шутовским костюмам, распределял места участников в церемониальном шествии, сочинял пригласительный текст. Участниками этого торжества были все сколько-нибудь соприкасавшиеся с Петром лица, начиная от императрицы и наследника и кончая последним денщиком. Приглашались и другие лица по «позывной грамоте», полной саркастических загадочных определений, направленных против тех, кого хотелось высмеять Петру. Читать эту «позывную грамоту» возложено было на отборных заик, которым предписывалось, «позвать вежливо, особливым штилем, не торопясь, тово, кто фамилиею своею гораздо старее черта».

«Тово, кто всех обидит смехами и хохотаньем». «Сумозбродных и спорливых по именам (намек на местничество?) и немного их, и все в лицах».

«Древнего старинного архимастера; тово, кто немного учился и ничего не ведает; тово, кто не любит сидеть, а все похаживает».

«Того, кто с похмелья гораздо прыток… (непечатность) и белая дорогая».

«Старова обе-боярина, старова князь-дворянина» и т. д. «Чаятельно (кажется), — добавляет Голиков, — таковую насмешку все те разумели, до кого оная касалась».

«В день свадьбы (16 янв.), — рассказывает далее Голиков, — весь кортеж, в предшествии жениха, шествовал в дом канцелярский с своею музыкою. Знатные ехали в больших линеях, каждая о шести лошадях; таких же было 16 линей для поезжан. Из дома с невестою шествовали в церковь. Четыре престарелые человека вели обрученную чету, и которые заступали место церемониймейстеров; пред ними шли в скороходском платье четыре же пре-толстые мужика, которые были столь тучны и тяжелы, что имели нужду, чтоб их самих вели, нежели чтоб бежать им пред мнимым патриархом и его невестою. Сам монарх между поезжанами находился в матросском платье. Собора Архангельского священник, венчавший обрученных, имел более 90 лет. Из церкви тем же порядком весь кортеж сей следовал, с тою же музыкою и тем же порядком, при пушечной пальбе и звоне колоколов, в дом новообвенчавшегося мнимого патриарха, где имели и обеденный стол; молодые (из коих первому полагают около 70-ти лет) в продолжение оного непрестанно потчевали гостей своих разными напитками. На другой день по утру тем же порядком, в тех же уборах и с такою же смешною музыкою весь кортеж сей шествовал в дом сего князь-папы или, как на то время называли его, князь-патриарха; и с пресмешными обрядами подняв их, следовали в дом адмирала Апраксина, в котором отобедав, возили молодых, в предшествии всего же кортежа, по всему городу.

В первый день брака угощен был-и весь народ, стечение которого было бесчисленно; для него выставлены были многия бадьи с вином и пивом и разные яства. Сей народ, толико уважавший достоинство патриаршее, в сии дни с великим смехом забавлялся на счет оного. Народ говорил тогда с великим смехом: «Патриарх женился? Патриарх женился!» Другие с ковшиком вина или пива кричали: «Да здравствует патриарх с патриаршею!» и проч.

Забавы сии продолжались с 1 января по самый февраль месяц».

В 1702 г. совершена была свадьба шута Шанского. Весь всепьянейший собор был налицо. «Свадьба совершена была с выполнением мельчайших обычаев старины; опаивали между прочим горячим вином, пивом и медом с неотступными просьбами и поклонами. «Ваши предки, — шутил Петр, обращаясь к поборникам старины, — употребляли эти напитки, а старинные обычаи всегда лучше новых».

И современники, очевидцы Петра и его дел, стали верить фантазии и создаваемым ею образам больше, чем реальным впечатлениям. Последние были дальше от московского миропонимания, чем апокалипсические бредни и легендарные гипотезы.

По возвращении Петра из-за границы все чаще и чаще в речах москвичей о царе стал проскальзывать взгляд, что он не похож на настоящего царя, что его царственные предшественники так не поступали, что Петр — царь не настоящий. Это, если можно так выразиться, ощущение чего-то чуждого в царе, естественно, вызвало потребность объяснить, почему русский царь стал больше похож на немецкого мастера, чем на великого государя, скорее выглядел «лютером» и «последователем католического костела», чем православным христианином. И эта психологическая потребность разрешить загадку нашла себе удовлетворение в двух распространеннейших легендах, удовлетворявших людей не одинаковых по трезвости взгляда категорий. Оппозиционеры с более реальными воззрениями приняли легенду о том, что Петр — не настоящий сын царя Алексея, а подмененный немчин; люди с мистическою настроенностью объясняли странности Петра тем, что он — новоявленный антихрист. Были и такие, которые преломляли свои удивленные взоры сквозь призму обеих легенд, объясняющих загадку Петра.

Мы сначала остановимся на выяснении первой легенды. Она имела свои варианты. Самым распространенным из них был рассказ о подмене ребенка царя Алексея Михайловича на немчина, сына Лефорта. Один монах рассказывал своему собеседнику: «Надь нами царствует ныне не наш государь Петр Алексеевич, но Лефортов сын. Блаженной памяти государь-царь Алексей Михайлович говорил жене своей, царице: «Ежели сына не родишь, то учиню тебе некоторое озлобление…» И она, государыня, родила дщерь, а Лефорт сына, и за помянутым страхом, втайне от царя, разменялись — и тот Лефортов сын и ныне царствует!» Этот рассказ повторяли в самых отдаленных и разнообразных концах русской земли.

Другой вариант, оставляя сущность первого, указывает только на другой момент подмены: не во время рождения, а во время путешествия за границу немцы заменили настоящего Петра, сына Алексея Михайловича, немчином. — «Наш государь, — рассказывали в народе, — пошел в Стекхолм или, по другому варианту, в Стекольное царство (Стокгольм), а там его посадили в заточение (по другим — в бочку), а этот, что ныне царствует, не наш государь, Петр Алексеевич, а иной — немчин…». Этот вариант, видимо, принадлежал москвичам, которые помнили бойкого сына царя Алексея, разгуливавшего со своими потешными по улицам Москвы. Несмотря на его любовь к Немецкой слободе, в нем все же москвичи не могли видеть того отчуждения от всего русского и прямой ненависти к Москве, какие круто проявил возвратившийся из-за границы государь, отвергший жену, заливший Москву кровью и с места в карьер начавший обстригать блогочестивые бороды и творить иные издевательства над православными. И, правду сказать, момент для создания легенды был самый подходящий, потому что со времени возвращения Петра из путешествия поведение его действительно круто меняется.

Нельзя сказать, чтобы распространители этой легенды рассчитывали на доверие слушателей: они приводили очень убедительные аргументы ее истинности. Этой легендарной гипотезой объяснялись самые непонятные для москвича стороны поведения царя, и в том был секрет ее популярности. Старица Платонида про его императорское величество говорила: «Он-де швед обменной, потому догадывайся-де: делает Богу противно, против солнца крестят и свадьбы венчают, и образы пишут с шведских персон, и посту не может воздержать, и платье возлюбил шведское, и со шведами пьет и ест, и из их королевства не выходит, и швед-де у него в набольших, а паче-де, того догадывайся: он извел русскую царицу, и от себя сослал в ссылку в монастырь, чтоб с нею царевичев не было, и царевича-де Алексея Петровича извел — своими руками убил для того, чтоб ему, царевичу, не царствовать, и взял-де за себя шведку царицу Екатерину Алексеевну, и та-де царица детей не родит и он-де, государь, сделал указ, чтоб с предбудущего государя крест целовать и то-де крест целует за шведа, одноконечно-де станет царствовать швед, родственник или брат царицы Екатерины Алексеевны, и великий-де князь Петр Алексеевич (внук Петра) родился от шведки с зубами…»

Но для людей, привыкших корень вещёй и непонятных явлений искать не на земле, хотя бы и в Стекольном царстве, а в потусторонних сферах, образы которых запечатлелись в нездоровом творчестве благочестивой фантазии, для людей с более мистической настроенностью Петр и его дела не вмещались в легенду о немецком происхождении государя. Немцы тоже люди, и безнаказанно бороть на Бога обыкновенному немцу тоже не дано. Затем, так искусно «обойти» русский народ и ближайших к трону лиц, чтобы они не заметили в немце Петре отменного от государя человека, — тоже для простого смертного несбыточно. Дело здесь не простое. «Государь то наш, что ныне на Москве, Петр Алексеевич, — не прост человек: он антихрист…»

Где и кто первым пустил эту гипотезу, уяснявшую необычные дела, Петром вершенные, неизвестно. Только мысль о Петре-антихристе, как ветер, загуляла по русской равнине: ее передавали друг другу в отдаленных окраинах Сибири, Архангельской губернии, на Украине так же, как и в центре. Гипотеза становилась тем более вероятною и популярною, что в делах и поведении Петра так много было черт, напрашивавшихся на сравнение с страшным образом народной фантазии, питаемой нездоровым чтением Апокалипсиса и подобных ему творений. Дела Петра могли привести в сомнение даже самого трезвого человека, только не безразличного к православию, которое в массе воплощалось в часовнях, колоколах, в формах перстосложения, в мощах, иконах и других элементах практического проявления религиозной мысли того (да того ли только?) времени. Против всех этих проявлений русского христианства прямо или косвенно пошел Петр. «Времена ныне пошли неудобоносимыя, — думал про себя православный. — Государь Бога гонит: мощи и иконы рушит, часовни разбирает, колокола снимает, курит, мясо ест и другим велит в посты и среды с пятницами; сам правил без патриарха… Какой же он христианин: гонитель христианства, стало быть, «настали времена и воцарился антихрист…»

Даже «инквизитор», на обязанности которого было вылавливать «противные слова», вразумлять и доносить, и тот усомнился, слыша подобные речи. «Нет, то не антихрист, — успокаивал он собеседника для очистки совести, — разве предтеча антихриста…»

И если так «лукавил» инквизитор, то что же должен был думать православный человек. Благочестивая фантазия заработала над сплетением мистического клубка из элементов действительности: «Хотел было антихрист в патриархи поставить киевского митрополита, — по своему объяснял монах Степан своему спутнику факт отмены патриаршества. — Вот и привели его в соборную церковь ставить, а митрополит говорит: «Дай мне, чтоб были старопечатный книги — и буду патриархом, а ежели не так, — не хочу». А антихрист-то в ответ на то, выхватил палаш и замахнулся на митрополита, да как замахнулся, так и упал на него… Знатно, за то случилось с ним это, — заключил Степан, — что он, антихрист, не может о святых книгах слышать… благодать Божия за это и ушибла его (намек на нервные судороги Петра). А поднял его Александр Меньшиков, и по поднятии молвил антихрист ко всем: не будет вам патриарха!..»

Еще в большее смущенье приходили православные от того, что Петр называл себя «Христом Господним» (в смысле помазанника).

Люди с мистической настроенностью и притом проникнутые апокалипсическими образами (особенно раскольники) прямо указывали отмеченные Откровением черты антихриста в Петре… Иван Андреев, иконописец, «двадцать лет скитавшийся по разным городам и селам и деревням и в пустыне за Нижним в Керженце Бога ради, пришел к Москве, а сколь давно, не упомнить и в доме ямщика Степана Леонтьева говорил таковы слова: «Государь-де наш принял звериный образ: носит собачьи кудри… и нарядил людей бесом, поделал немецкое платье и епанчи жидовские…» Так неясный образ апокалипсического зверя принимает реальное воплощение.

А вот и «печать антихриста»: «Первое, что переменили веру, другая — креста, третье — платье, четвертое — брадобритие, пятое — на челах подбривают, шестая — станут солдат печатать в руки, а окроме того…» «У драгунов роскаты, — подсказывал другой.

Да и чтимые книги прямо указывали в своих пророческих местах на Петра как антихриста, и только «обойденные им» не могли узнать ясного, как Божий день «знамения». В книге Кирилла об антихристе, изданной, когда Петра I еще на свете не было, прямо говорится: «Во имя Симона Петра имеет быти гордый князь мира сего антихрист». — Чего же больше? Подобная же книга погубила старого конюха царя Федора Алексеевича, произнесшего «непристойный слова». Не сам он выдумал эти слова, а слышал в 1724 г. от крестьянина, который читал книгу Ефрем, а в ней написано: «Нынешний государь не царь, а Антихрист и родился от нечистыя девы и в скорых числах поставит стражей своих по градским воротам и велит у православных христиан усы и брады брити и наденет на всех немецкое платье. А эта книга Ефрем от церкви ставлена. Еще рассказывали нищие, что в книгах Маргарете и Кириллове Евангелии написано то же. А сам собою размышлял, что при прежних царях немецкого платья солдаты и никто не нашивали и бород не бривали, да и Бог немецкого платья и бород брить не повелел, да и в немецком безбородый человек не пригож».

Раз сливался Петр в некоторых частях своих с бредовым образом антихриста, то нетрудно было разъяснить и «озверить» такие его дела, которые никак не подходили под Апокалипсис. Даже военные подвиги Петра делались уликою против него: «Да он же де государь неприятельские города берет боем, а иные лестью, и то де по писанию сбывается; и Царь-град он, государь, возьмет».

Один кавалер вступился за Петра и привел, по-видимому, несокрушимые аргументы в пользу того, что Петр не может быть антихристом. «Я знаю подлинно, — убеждал Левшутин раскольников, — что он, Государь, благочестивый, родился от благочестивого корня: от царя Алексея Михайловича, от царицы матери его Натальи Кирилловны; персоною в их Нарышкинскую породу походит, на Федора Кирилловича, и в церковь ходит и святую литургию слушает, и по великим постам пост держит и причащается, и в прошлых годах, как мать его, царица Наталья Кирилловна, немоществовала, из Новодевичья монастыря во дворец принесен был образ Пресвятыя Богородицы, и он, Государь, тому образу молился со слезами.

— Куда-де какую притчу сказываешь ты про Петра! — отвечал насмешливо раскольник Кузьма Павлов. — В книгах писано, что он, антихрист, лукав и к церкви прибежен будет и ко всем милостив будет, а что Петр в церковь ходит — и в церквах ныне святости нет, для того ему и не возбраняется. А чел ты тетрадь Кузьмы Андреева? Лихо на него, Петра, в тетрадке показано!»

В этих легендах степенный москвич почерпал оправдание не только для своих «скаредных браней» и «неистовых слов», но толчки и к «продерзостным» делам против Петра, который был обменный немец, льстивый антихрист, кровопийца, курилка, все, что угодно, но только не настоящий царь: значит, против него все позволено. И многие втихомолку «посягали», но в большинстве случаев с «негодными средствами». Вынимали «след» из-под ног государя, чтоб превратить вынутую землю в кровь: «сколь-де скоро на государев след ту кровавую землю выльем, столь-де скоро он живота своего гонзнет», думала одна москвичка. Солдаты полка корпуса Регимонта отправились по делам полковника в Москву и взяли с собой зелья с намерением «дождаться в Москве великого государя, то зелье, как будет он государь идти, на переходе посыпать через дорогу, и как-де государь на то зелье найдет, и того-де часу его, государя, не станет». Другие пытались достать волос государя, чтоб сделать его милостивым, третьи с тайной радостью рассуждали о его болезни и учитывали возможность скорой смерти; один фанатик, по свидетельству Штелина, даже проник в кабинет Петра с «превеликим ножом» с целью «зарезать» Петра «за обиды своей братии и нашей веры»…

Пусть все это были трусливые желания и жалкие «покушения с негодными средствами». Но они были грозным симптомом той степени оппозиционной ненависти, когда она, при благоприятных условиях, из единичных переживаний переходит в массовый взрыв. Это массовое брожение и зачалось в Москве вокруг царевича Алексея Петровича, ставшего знаменем и центром, к которым стихийно стягивались недовольные, сливая с делом царевича свое дело, с его личным протестом свое общественное недовольство. В деле царевича Алексея ярче всего сказалась истина, что «благодать Божия и в немощах совершается». Алексей Петрович по натуре своей вовсе не был способен к каким бы то ни было активным геройским выступлениям, да еще против такого соперника, как Петр Великий; тем не менее доходившие до него отклики народного неудовольствия и в его робкой душе породили смелые желания насильственно избавиться от «ненавистного тирана» и уничтожить все его «богомерзкия дела».

Сыновней любви у Алексея неоткуда было взяться. Петр нещадно бил сына. Все разговоры Петра с Алексеем в детстве ограничивались допросами, чему он выучился, как провел день. Отношение Петра к сыну колебалось между равнодушием и лютой злобой с ненавистью. Не было любви к отцу у Алексея, помнящего судьбу матери, насильственно заточенной в монастырь, когда ему исполнилось девять лет. Когда же Алексей был изобличен в том, что тайно посетил свою мать в Суздальском монастыре, гнев отца дошел до предела.

Свою жену принцессу Шарлотту Алексей то жестоко бил беременную сапогами по животу, то падал в обморок, видя, как она мучается в предродовых схватках.

Петр Великий обращался к своему наследнику с такими посланиями: «Горесть меня съедает, видя тебя, наследника, весьма в направлении дел государственных непотребного» и «Так остаться, как желаешь быть, ни рыбой, ни мясом, невозможно. Не то я с тобой, как со злодеем поступлю». Петр I грозит сыну, собираясь постричь его в монахи. Никаких особых грехов за Алексеем не числиться, но он сын нелюбимой Евдокии, возле него группируются силы, недовольные Петром.

Алексей, напутанный угрозами отца, захватив с собой свою любовницу Ефросинью, бежит в Вену под покровительство австрийского императора, родственного ему по жене. Император обещает не выдавать своего зятя и ассигнует ему пенсию — три тысячи флоринов ежемесячно.

Петр I выманил сына в Россию, пообещав ему исполнить давнюю мечту — разрешить женитьбу на Ефросинье. Это была ловушка. 3 февраля 1717 года в Кремле устраивается торжественное собрание духовенства и высших гражданских чинов. Совершается суд над недостойным сыном. Алексей в качестве обвиняемого является «без шпаги», бледный и перепуганный.

Нерешительность, трусость и физическое отвращение к какому-либо труду заставили его бежать от соблазна, на который толкали его окружающие, и бегством царевич погубил дело своих ближайших друзей, как и дело активного выступления инстинктивно тянувшейся к нему оппозиции. Дело это было раскрыто как раз в тот момент, когда оно из тесного кольца окружавших царевича лиц стало пускать свои корни в массу. В этом мы можем убедиться из тех заявлений под час фанатического сочувствия царевичу Алексею, какое неоднократно высказывалось в обществе и смело повторялось в застенке.

В 1718 г. Петр потребовал у подданных отречения от наследника Алексея Петровича и присяги своему второму, трехлетнему сыну (от Екатерины) Петру Петровичу. 2 марта Петр I был в церкви. Во время богослужения перед ним явился старик и подал ему бумаги. Петр принял их и развернул первую: это был печатный экземпляр присяги царевичу Петру Петровичу и отречения от царевича Алексея Петровича. Под присягою, где следовало быть подписи присягающего, написано было крючковатым, но четким крупным подчерком:

«Святым пречестным Евангелию и животворящему Христову Кресту поклоняюся и лобызаю ныне и всегда за избавление моих грехов и за охранение от тяжких моих видимых и невидимых врагов; а за неповинное отлучение и изгнание всероссийского престола царского Богом хранимого государя царевича Алексея Петровича христианскою совестью и судом Божиим и пресвятым Евангелием не клянусь и на том животворящего Креста Христова не целую и собственною своею рукою не подписуюсь, еще к тому и прилагаю малоизбранное от богословской книги Назианзина могущим вняти в свидетельство изрядное, хотя за то и царской гнев на мя произлиется, буди в том воля Господа Бога моего Иисуса Христа по воле Его святой за истину аз раб Христов Иларион Докукин страдати готов. Аминь, аминь, аминь».

Смертного приговора оказалось недостаточным, чтобы успокоить свирепость Петра.

Записи гарнизонной канцелярии рассказывают о пытках, которые производились в тот день, когда произошла «скоропостижная смерть Алексея». Лефорт сообщает: «В день смерти царь в четыре часа утра отправился в подземелье. Здесь в сводчатом подземелье Алексея подняли на «кобылу». Удары кнутом вместо палача наносил сам царь».

Алексей умер раньше, чем приговор успели привести в действие. Царский манифест, подписанный Петром, указывает на «жестокую болезнь, подобную апоплексии. Все остальные современники указывают иную причину: царевичу была отрублена голова. Девице Крамер было поручено пришить голову к телу казненного. Позже эта умелая портниха сделает придворную карьеру и станет гофмейстериной великой княжны Натальи, дочери казненного Алексея.

Дабы избежать в будущем появление самозванцев, тело старались сохранить как можно дольше. Члены дипломатического корпуса — осведомились у Петра, как быть с ношением траура. Его ответ был краток: «Царевич умер, как преступник. Траура не полагается».

Народная молва зачислила Алексея в святые мученики.

В сентябре 1722 г. в надворный суд вломился «вельми шумный» сын площадного подьячего, Иван Михайлов.

— Кто ваш государь? — заорал он, обращаясь к дежурному.

— Наш государь, — отвечал дневальный, — Петр Великий, император и самодержец всероссийский.

— Ваш государь Петр Великий, а я… холоп государя своего Алексея Петровича, и за него… голову свою положу, хотя-де меня и распытать…

В том же году к царскому денщику Орлову пристал на улице пьяный, бывший служитель царевича Алексея, и шумно заявлял, что он верно царевичу служил, — «судит-де того Бог, кто нас обидел»…

Офицеры Кропотова полка, товарищи вышеупомянутого капитана Левшутина, в дружеских беседах жалели о царевиче, даже плакали о нем. Они рассказывали Левшутину: «Государь царевича запытал и в хомут он умер за то, что он, царевич, богоискательный человек и не любит немецкой политики».

Раскольники по-своему объясняли трагедию царевича, выражая ему сочувствие: «Царь — не прямой царь, а антихрист; приводил царевича в свое состояние, и он его не послушал, и за то его и убил»…

Тень на пытке замученного царевича вставала в народном сознании мстительной грозою из-за моря.

В 1720 г. солдат Малышников сообщал в шинке: «…нам по указу велено идти в Ревель.

— Вот что! Стало быть опять же война да сражение будет? — полюбопытствовали собутыльники.

— Ничего ведь не поделаешь, — отвечал солдат, — пришли к Кроншлоту цесарских (австрийских) и шведских девяносто кораблей и просят у его царского величества бою; а буде-де бою не будет, так чтоб отдали великого князя»… Вывод ясен: великого князя (царевича) нет, — надо воевать…

Неизвестно, чем бы кончилось «дело царевича», в котором московская оппозиция нашла знамя для своего выступления, если бы оно не было вовремя раскрыто.

Тот интерес, который всецело захватил Петра при розыске этого дела, та жестокость, которую он проявил к его ближайшим и отдаленнейшим участникам, а равно и к лицам, выражавшим участие много позже уже не существующему царевичу, показывают, что Петр в этом деле видел для себя такую же опасность, какую ему удалось уже раз подавить в лице стрельцов, этой первой организованной оппозиции Москвы против Петра. Не безынтересно отметить, что именно в трагедии царевича Алексея фиксировался в народном сознании образ борьбы старого с новым, каковая и была передана в народной песне о Петре и царевиче.

Может быть, не бессознательно эта песня выводит первую жену Петра из враждебной ему Швеции. Жизнь супругов «в каменной Москве была, как цветы цвела», пока не явился у них «радость-царевич», которого «называть стали тут наследничком». Этот-то наследничек, по мнению былины, и внес разлад в семью. Петра смущал «невеселый» вид сына, и на вопрос, «чего запечалился».

«Говорит ему царевич тут:

Мне мало спалось, да много виделось: Прилетело-то будто два ангела, Говорят они про веру про старинную: Когда будешь ты царем царить, Не держи-ка ты веры папиной, Ты поверуй-ка в веру своего правдедка…»

В этом эпическом диалоге прекрасно очерчен облик исторического сына Петра. Царевич Алексей по своему характеру не был похож на отца: у него было больше склонности к образу жизни своего «прав-дедка» — Михаила Федоровича.

Повивальная бабка Маримьяна будто бы рассказывала писарю Бунину: «Бояре-де затем не смеют говорить против Петра, что лишь де кто на него (Петра) какое зло подумает, то он-де тотчас и узнает; а коли б не то, то они, бояре, давно б его уходили». На вопрос Бунина, почему государь все знает, бабка отвечала: «Он-де сему научился…» Эта высшая похвала сыску, самому тонкому уху и глазу Петра, не была только продуктом знакомства писаря Бунина с «Прикладами, как пишутся комплименты разные…»

Что похвала эта была заслужена, можно видеть из разговора кн. Василия Вл. Долгорукого, чувствовавшего за собой тайные грешки, с кн. Богданом Гагариным.

«Слышал ты, — обратился Долгорукий к Гагарину, — что дурак царевич сюда идет (т. е. возвращается из бегов), потому что отец посулил женить его на Афросинье (пассии Алексея)? Желв ему, не женитьба! Черт его несет! Все его обманывают нарочно!» Этот страх пред всеведущим Петром ощущался многими и после его смерти. В келье одного из московских монастырей шел разговор о только что умершем Петре:

«Противно, что государь монахам велел жениться, а монахиням замуж идти», — сказал инок Самуил. Монах Селивестр стал его унимать: «Полно, дурак, врать: за такия слова тебя свяжут». «Теперь государя нет, бояться некого», — успокаивал себя и собеседника Самуил. «О, дурак, дурак, — возразил Сильвестр, — хотя государя и не стало, да страх его остался!»

Вот в этом-то всеобщем страхе, который пережил своего носителя, и нужно искать разгадку той парализованности и нерешительности, какую проявляли враги Петра, чувствовавшие себя и свой мозг в щупальцах того спрута, который сидел сначала в Преображенском Застенке, в виде Ромодановских, а потом, сверх того, и в Тайной канцелярии Петербурга в лице гр. Петра Андр. Толстого и его клевретов. Но этот страх недолго продолжался, и уже через 10–13 лет обнаружилась цена того молчания, которым напутствовали высшие слои русского общества дела Петра Великого. «Память Петра I, — писал Фоккеродт в 1737 году, — в почтении только у простоватых и низшего звания людей (им было плохо и после Петра) да у солдат, особливо у гвардейцев, которые не могут еще позабыть того значения и отличия, какими они пользовались в его царствование. Прочие хоть и делают ему пышные похвалы в общественных беседах, но, если имеешь счастье коротко познакомиться с ними и снискать их доверенность, они поют уже другую песню… Большинство их не только взваливает на него самые гнусные распутства и самые ужасные жестокости, но даже утверждает, что он не настоящий сын царя Алексея».

…В год избрания на русский трон Анне было 37 лет. Тогда это была высокая, тучная женщина, не лишенная известной грубоватой представительности, с некрасивым, почти мужским лицом, покрытым рябинами.

С первых же шагов в Москве она была не одна — следом за нею проскользнул в ее дворец фаворит Эрнст-Иоганн Бирень (Buren) или Биронь, как он писался впоследствии, «волгавшись» в древний французский род Вігоп’ов. В России этого человека знали и раньше. Было известно, что, попав ко дворцу в Митав, где отец и дед его состояли на службе в герцогских конюшнях, он быстро подкопался под своего предшественника по должности фаворита, обер-гофмейстера Петра Бестужева, и прочно сел на его место.

Фавор ее и слепая привязанность к нему Анны бросились всем в глаза в Москве, когда он вместе с нею приехал на коронацию Петра II; влиятельные сферы тогда уже стали коситься на эту связь, и как ни старался он втереться в милость у сильных людей, как ни ревностно разыскивал собак для Ив. Долгорукого, — отношение к нему русского двора не изменилось, и Анне, добивавшейся увеличения своей субсидии, пришлось проглотить горькую пилюлю в виде заявления Совета, что деньги будут даны с условием, чтобы Бирон не распоряжался ими. Депутация, предложившая Анне в Митав корону, потребовала от нее обещания не брать с собою фаворита в Россию.

Неудивительно, что, появившись вновь в Москве уже в качестве первого друга императрицы, он принес с собой затаенную злобу и желание мести, которые должны были еще более обостриться, когда он заметил всеобщее раздражение против себя и прочих влиятельных немцев.

В 1923 году И. К. Василевский писал:

«Эрнст-Иоанн Бирон, служивший у Бестужева-Рюмина «по вольному найму для канцелярских занятий», однажды, 12 февраля 1718 года, по случаю болезни Бестужева, заменил его при передаче бумаг герцогине Курляндской Анне Иоанновне. С первой же встречи, увидев красивого и наглого молодого человека, Анна Иоанновна не скрывает своей заинтересованности. Она в восторге от нового знакомства, приказывает Бирону каждый день являться к ней с докладом, делает его своим личным секретарем, а затем и камер-юнкером.

У молодого человека темное прошлое. Многие говорили о его службе при конюшнях, рассказывали о том, как после осложнений, возникших на почве разгульной жизни и безденежья, он вынужден был бежать ночью и тайно из Кенигсберга.

Репутация его была установлена прочно. Курляндское дворянство никоим образом не желало принимать этого проходимца в свою среду. И когда Анна Иоанновна в качестве герцогини назначила его камер-юнкером, курляндское дворянство официально заявило свой протест. В будущем Бирон, не ограничиваясь самодержавной властью в России, добьется своего назначения на пост герцога Курляндского и сумеет люто отомстить своим недоброжелателям. Но теперь, когда Анна еще не знает о российском престоле, она старается всеми силами задобрить курляндское дворянство и создать хотя бы какое-нибудь положение своему фавориту. Для этого она, стараясь женить его на представительнице старинной дворянской фамилии в Курляндии, находит пожилую и нищую девицу, весьма некрасивую, с лицом, изрытым оспой, но зато имеющую длинный титул фон Тротта-Трейден.

Старая, обезображенная оспой дева, при всей своей нищете, на этот брак не идет. Родственники невесты в ужасе от такого мезальянса, но герцогиня применяет все приемы, пользуясь всеми средствами и добивается-таки своего. Бирону удалось обвенчаться, и эта новая семья фаворита делается на долгие годы, до самой смерти Анны Иоанновны, одновременно и семьей российской императрицы.

Жена Бирона — ее неразлучный друг. Поверенная всех ее тайн. Анна Иоанновна все время проводит в семействе фаворита.

Всегда исключительно суровая и резкая, бьющая по щекам придворных дам и фрейлин, Анна Иоанновна неузнаваема во время игр в мяч, в волан, во время пускания змея с маленькими Биронами. Эти маленькие немецкие дети на долгие годы становятся грозой всех придворных русского двора. Маленькие Бироны бегают по дворцу, обливают чернилами старых вельмож, срывают с них парики, бьют их хлыстом, и представители самых знатных дворянских фамилий России угодливо хихикают в ответ на эти забавы. Когда Карлуша Бирон, гуляя по дворцовым оранжереям, несмотря на запрещение своего гувернера Шварца, объелся зеленых слив, пришедшая в ярость Анна Иоанновна отправляет несчастного гувернера за границу. Мгновенно попадает в тюрьму придворный метрдотель Кирш, осмелившийся недостаточно почтительно отнестись к издевательствам одного из маленьких Биронов. Такие кары ожидают даже немцев. Что же говорить о русских, которые считались в это время людьми третьего сорта, чем-то вроде негров или китайских кули. Когда старый генерал-аншеф князь Барятинский оказывается недовольным тем, что Карлуша Бирон бьет его, явившегося на прием, хлыстом, Бирон-папа изумлен:

— Как! Вы недовольны?! Вон! В отставку!»

С именем Бирона неразрывно связано представление о мелочно-злом, мстительном тиране, крайне неразборчивом в средствах и ни в ком не уважавшем человеческого достоинства. Таков и был в действительности этот представительный господин, говоривший, по выражению одного современника, о лошадях или с лошадьми как человек, а о людях или с людьми как лошадь.

Многие тиранические акты правительства Анны ставились ему в вину, но в сущности трудно разобрать, к кому из них прилипло больше грязи и крови, испачкавших эту страницу русской истории. Верно то, что эти два существа казались созданными друг для друга и жили душа в душу. Анна была безгранично предана своему фавориту, отождествляла его интересы со своими, сливала свою жизнь с его жизнью. Его воля часто была для нее знаком.

Говорили, что, щедрая по природе, она не решалась без его ведома даже оделять денежными подачками домашнюю прислугу.

Часа не могла она пробыть без своего любимца и старалась ни на шаг не отпускать его от себя. Каждое утро он проводил в конюшне и манеже, и, чтобы не разлучаться с ним в эти часы, грузная Анна выучилась ездить верхом.

На вечеринки и всякие увеселения в домах частных лиц она смотрела очень косо, боясь, как бы они не отвлекли от нее Бирона, называла их распутством и колко выговаривала за них. Сам Бирон порою тяготился такой привязанностью своей подруги и часто жаловался, что у него нет даже четверти часа на свои удовольствия.

Эта жизнь в конце концов могла бы надоесть нежной паре, если бы она не разнообразилась постоянными забавами, приспособленными к Интеллектуальному уровню дочери царя Ивана и ее фаворита-конюха. Анна не могла обойтись без шутов и женщин, способных болтать без умолку, которых свозили к ней со всех концов России. Целые вечера она просиживала на стуле, слушая трескотню бабьих речей, и забавлялась криком и драками шутов. Характерен подбор последних: странная и уродливая внешность, глупость или просто косноязычие составляли достаточный ценз для приема в «дурацкий орден» при дворе; остроумные выходки ценились меньше, чем ругань и драка, и такие шуты, как итальянец Пьеро Мира, он же Педрилло, наживший остроумием более 20 тыс. рублей, были очень редки.

Представительство, придворная помпа поглощали тот избыток свободного времени, который не был заполнен развлечениями в интимной обстановке.

Женские наряды соответствовали мужским, и на один изящный туалет попадалось десять безобразно одетых женщин. Анна и Бирон сами не могли считаться образцами хорошего вкуса. Ни она, ни он не терпели темных цветов, и их эстетика допускала только пестроту. Бирон пять или шесть лет сряду ходил в пестрых женских штофах. Даже седые старики в угоду Анне, являлись ко двору в костюмах розового, желтого и зеленого попугайного цвета. Убранство домов было отмечено тем же вкусом: наряду с обилием золота и серебра в них бросалась в глаза страшная нечистоплотность.

Павел I родился 20 сентября (1 октября по новому стилю) 1754 года. Кто был его отцом, трудно сказать. При известной влюбчивости Екатерины II никто не может поручиться за то, что она жила с одним мужчиной. Правда, ее главным любовником за время беременности перед рождением Павла был камергер ее мужа Сергей Салтыков, но не может подлежать сомнению, что под влиянием царицы Елизаветы Петровны и окружавших Петра III царедворцев и Петр III находился в интимных сношениях со своей женой. Петр III, видимо, был не совсем бесплоден, ибо до рождения Павла Екатерина два раза не донесла плода и родила преждевременно.

Екатерина вполне справедливо опасалась, что ее преждевременные роды могут навести ее врагов из придворных Петра на мысль устранить ее от трона и подучить придурковатого Петра III жениться на одной из его возлюбленных. Ведь два дня спустя после знакомства со своей невестой Петр без всякой застенчивости заявил ей, что он обручился с ней, только уступая просьбам своей тетки-императрицы, но что он на самом деле влюблен в фрейлину Лопухину, на которой, собственно, и намеревался жениться, а через две недели после свадьбы он беззастенчиво заявляет своей жене, что фрейлина Карр куда как красивее Екатерины и что он поэтому влюблен в нее. Впоследствии Петр считал необходимым даже щеголять своими супружескими неверностями.

Так, достоверно известно, что он зачастую приходил совершенно пьяный в спальню Екатерины и, еле стоя на ногах, будил ее только для того, чтобы сообщить ей о каких-либо новых своих похождениях, о преимуществах и красоте той или другой своей новой фаворитки, а, расстроив и отколотив свою жену, ложился преспокойно в свою кровать и моментально засыпал в самом игривом настроении духа. Французский посланник Бретейль доносит в 1762 году своему двору, что Петр III, будучи наследником, прямо-таки угрожал Екатерине, что он поступит с нею, как Петр I со своей женой, то есть пострижет и упрячет ее.

У семи нянек дитя без глазу, говорит русская пословица. Так и вышло с воспитанием Павла I. Это был болезненный, слабый мальчик, и если его физическое воспитание стояло ниже всякой критики, то его нравственное и умственное было совсем омерзительное.

Шести лет его уже взяли в оперу, где давались французская трагедия «Митридат» и балет, и шести лет он сидел за придворными обедами и принимал иностранных посланников в особых аудиенциях!

Но ужасом преисполняется душа всякого русского патриота при известиях о тех положительно искусственных усилиях испортить воображение отрока чтением безнравственных книг, сладкими и чрезмерными яствами, зрелищем безнравственных пьес, а главное, бесстыдными беседами и разговорами в присутствии ребенка. Рано, очень рано стремились направить Павла на путь порока и разврата!

Павлу позволялось читать все без разбору, и так как его научное образование было совершенно ложное и при изучении «права и подобных государственных наук» он лишь скучал, то он с тем большею страстью предавался чтению книг, раздражающих половую и нервную систему. Так, ему давали читать «Жиль Блаз», на любовных сценах останавливали его особенное внимание.

Павел был очень впечатлительный мальчик, неудивительно поэтому, что подобного рода книги разгорячили его воображение и очень рано пробудили в нем неопределенные чувства и страстные желания похоти, а его окружающим и придворным это искусственное половое раздражение невинного ребенка доставило особое удовольствие.

Испорченные до мозга костей развратники умилялись наивным возбуждением мальчика, и старая блудница Екатерина сама вызывала похотливые чувства в своем сыне. Так, будучи раз вместе с ним в Смольном монастыре, она шутя спросила наследника, не хочет ли он поселиться среди этих девушек, а в театре она пожелала узнать, какая из актрис ему более нравится, а затем какая из ее фрейлин.

Известно, что сластолюбцы чувствуют особое наслаждение в развращении и растлевании невинных детей. Итак, мы видим, что фаворит Екатерины граф Григорий Орлов, мечтавший о возведении на престол сына своего Бобринского, прижитого с Екатериной, предлагает Павлу посещать фрейлин ее величества, живших во дворце, а фрейлины в свою очередь были выучены — да их, впрочем, едва ли надо было научать — влиять в указанном смысле на молодого великого князя. Когда Павел высказал опасение, что мать рассердится, Екатерина восторженно разрешает ему это. И вот он отправляется к фрейлинам; лицо его возбужденно сияет, его сопровождают его воспитатель Панин и граф Орлов. Они посетили всех фрейлин — иную он позволил себе пощупать, иным он пожимал страстно руки, — и когда он вернулся в свои покои, он разлегся на диване, предаваясь сладким мечтам о запрещенной любви.

Понятно, что визиты не ограничились одним этим разом и повторялись затем без всяких провожатых.

Но на что был способен 12-летний мальчик, физически едва развитый? Конечно, серьезных последствий его похождения иметь не могли, ими только имелось в виду вызвать раннее пробуждение страстей в мальчике.

В 1765 году дали ему разыграть целую историю детской любви с фрейлиной Верой Щоглоковой, дочерью той Щоглоковой, которая в свое время была назначена в надзирательницы к Екатерине, — онанизм воображения был готов.

Екатерина под предлогом испытания мужеспособности Павла сводит его в 1768 году, то есть когда ему только исполнилось 14 лет, с женщиной, и восторг ее не знает пределов, когда от этого мальчика рождается сын.

Женщина, которая растлила 14-летнего мальчика, была Софией Чарторыйской и находилась на 22-м году своей жизни. Эта София Чарторыйская была из очень хорошей семьи; ее отец был сенатором, и она была замужем за флигель-адъютантом Петра III Михаилом Чарторыйским. После смерти мужа она, еще очень молодая женщина, переиспытала по обычаю женщин екатерининского двора многих мужчин, и, наконец, Екатерина свела ее со своим 14-летним сыном. Плодом этого сожительства был мальчик, которого назвали Семеном Великим и который жил до 8-летнего возраста в покоях Екатерины, где она его всем показывала как молодцеватый плод ее ребенка, результат мужских сил Павла. Семен Великий, впрочем, как и многие незаконные дети от высокопоставленных лиц, умер в молодости.

Внезапная смерть Павла на всю жизнь испугала Александра, и воспоминание об этой смерти настолько сильно и в продолжение всей жизни влияло на него и мучило его, что одно время многие были убеждены в том, что эта смерть не обошлась без участия Александра. Спасение от этих ужасных воспоминаний Александр находил в мистериях религиозного мистицизма, все добрые начинания, которые он имел в виду для блага своей родины, были забыты, все идеалы его полиняли, и земные желания его исчезли.

Мечтательница баронесса Крюденер после бурно проведенной молодости бросилась в объятия религии и мистицизма; в бурные времена начала нашего столетия она приобрела на своих современников, даже на самых высокопоставленных, такое сильное влияние, которое в настоящее время кажется нам необъяснимым. Император Александр совершенно отдался и подчинился этой женщине, и влияние ее на него было столь сильно, что все свои решения, даже государственного характера, он принимал лишь после молитв.

И в то время как Александр отдался религии, управление государством всецело было предоставлено таким любимцам его, как Аракчеев. И хуже всего было то, что этот самый Аракчеев был вовсе не самостоятельным человеком, а куклой в руках его многочисленных любовниц, перед которыми, однако, унижались самые высокопоставленные лица империи.

Точно таким, как его отношение к государству, было и отношение Александра к его супруге Елизавете Алексеевне. Вначале казалось, что брак этот будет из счастливых. Но непостоянство и потребность в страстной любви потянули наконец Александра к другим женщинам, так что в конце концов оба супруга жили совершенно отдельной и даже уединенной жизнью. Любовные похождения Александра были чрезвычайно многочисленны, и в чувствах своих он был весьма непостоянен. Но наконец его пленила одна женщина настолько сильно, что он остался ей верен в продолжение всей жизни. То была жена друга молодости Александра, Дмитрия Нарышкина. Некоторое время серьезную конкуренцию Нарышкиной составляла графиня Бобринская, и из этой связи Александра происходит польский род Варпаховских. Но в конце концов всех соперниц победила Нарышкина.

Мария Антоновна Нарышкина была от рождения полькой, дочерью князя Четверинского, который в 1794 году во время варшавских бунтов был повешен народом. Еще очень молодой девицей ее выдали замуж за любимца Александра I, за Дмитрия Нарышкина. Как только государь увидел ее в первый раз, он смертельно влюбился и немедленно добился успеха у Нарышкиной. Говорят, что в один прекрасный день, когда император был в отличном расположении духа, он назначил Нарышкина обер-егермейстером со словами, обращенными к супруге обманутого мужа: «Так как я ему поставил рога, то пусть же он теперь заведует оленями».

Результатом этой связи было трое детей, из которых царь безумно любил дочь Софью. Дети все назывались Нарышкиными, несмотря на то что муж Марии Антоновны отлично знал, что не он их отец. В своих воспоминаниях о Венском конгрессе граф Делагард повествует, что сам Дмитрий Нарышкин ответил императору Александру на вопрос его: «Как поживает твоя дочь Софья?» — «Но, Ваше величество, ведь она вовсе не моя дочь, а Ваша…» В другой раз царь осведомился у своего любимца о жене его и его детях. Нарышкин цинично ответил: «О каких детях Ваше императорское величество справляется? О моих или о Ваших?»

10 сентября 1831 года император Николай объявил своего сына официально наследником престола…

Теоретик русского анархизма князь Петр Кропоткин в 1861 году был произведен в фельдфебели Пажеского корпуса и одновременно являлся камер-пажом императора. Он «становился лично известен государю, что считалось, конечно, важным шагом в дальнейшей карьере». О своей жизни при дворе Петр Кропоткин рассказал в «Записках революционера»:

«…Каждый раз, когда мы бывали во дворце, мы обедали и завтракали там. Придворные лакеи тогда рассказывали нам — желали мы их слушать или нет — скандальную придворную хронику. Они знали решительно все, что происходило во дворцах. То была их среда. В интересах истины должен сказать, что в тот год, о котором я говорю, скандальная хроника была беднее событиями, чем в семидесятых годах. Братья Александра II тогда только что женились, а сыновья его были еще слишком молоды. Но об отношениях императора к княжне Долгорукой, которую Тургенев так хорошо обрисовал в «Дыме» под именем Ирины, во дворце говорили еще более открыто, чем в петербургских салонах. Раз, когда мы вошли в комнату, где переодевались всегда, нам сообщили, что «княжна Долгорукая сегодня получила отставку, на этот раз полную». Полчаса спустя я увидел княжну Долгорукую. Она явилась в церковь с распухшими от слез глазами. Все время службы она глотала слезы. Остальные дамы держались поодаль от несчастной, как бы для того, чтобы ее лучше видели. Прислуга уже вся знала про событие и обсуждала его на свой собственный лад. Было нечто отвратительное в толках этих людей, которые за день до того пресмыкались перед этой самой дамой.

Ежегодно 6 января, как известно, происходит полухристианский, полуязыческий обряд освящения воды на иордани. Он также соблюдается при дворе. На Неве, против дворца, сооружается павильон. Императорская фамилия, предшествуемая духовенством, идет из дворца поперек великолепной набережной к павильону, где после молебствия крест погружается в воду. Тысячи народа на набережной и на льду следят издали за церемонией. Все, конечно, стоят без шапок во время молебствия. В тот год был очень сильный мороз, и один старый генерал надел из предосторожности парик; но когда старик, пред выходом на улицу, поспешно накидывал в передней шинель, то не заметил, как парик его был сбит на сторону и был посажен пробором поперек. Константин Николаевич увидел это и во все время службы пересмеивался с молодыми великими князьями. Все они смотрели на генерала, который глупо ухмылялся, не понимая, чем он мог вызвать такое веселье. Константин, наконец, шепнул брату, который тоже взглянул на генерала и рассмеялся.

Несколько минут спустя, когда процессия на обратном пути опять была на набережной, старый крестьянин протолкался сквозь двойную цепь солдат, стоявших вдоль пути, и упал на колени перед царем, держа вверх прошение.

— Батюшка-царь, заступись! — крикнул он со слезами, и в этом восклицании сказалось все вековое угнетение крестьян. Но Александр II, смеявшийся за несколько минут пред тем по поводу съехавшего на бок парика, прошел теперь мимо, не обратив даже внимания на мужика. Я шел за Александром и заметил в нем только легкое содрогание испуга, когда мужик внезапно появился и упал перед ним. Затем он прошел, не удостоив даже взглядом человека, валявшегося в его ногах. Я оглянулся.

Флигель-адъютанта не было. Константин, который шел за нами, так же не обратил внимания на просителя, как и его брат. Не было' никого, кто бы мог принять бумагу. Тогда я взял ее, хотя знал, что мне сделают за это выговор: принимать прошения было не моим делом; но я вспомнил, сколько должен был перенести мужик, покуда добрался до Петербурга, а затем пока пробрался сквозь ряды полиции и солдат. Как и все крестьяне, подающие прошение царю, мужик рисковал попасть в острог, кто знает на какой срок.

…Наследник был необыкновенно красив, быть может даже слишком женствен… Что касается учения, то все старания матери пропали даром. В августе 1861 года наследник окончательно провалился на экзаменах, происходивших в присутствии отца. Помню даже, как через несколько дней после этого провала, на параде в Петергофе, на котором командовавший наследник сделал какую-то ошибку, Александр крикнул ему громко, так что все слышали: «Даже этому не можешь научиться!» Как известно, наследник умер двадцати двух лет от болезни спинного мозга.

Александр Александрович, ставший наследником в 1865 году, являлся полной противоположностью брату… Александр Александрович с детства терпеть не мог учения. Писал он (мой брат видел оригиналы его телеграмм к невесте в Копенгаген) до невероятности безграмотно. По-французски писал он так: «Ecri a oncle a propos parade… les nouvelles sont mauvaisent», а по-русски: «Сидим за Субботиным столом и едим батвению» и так далее в таком роде.

Говорят, к концу жизни его характер исправился, но в 1870 году и гораздо позднее он являлся настоящим потомком Павла I. Я знал в Петербурге офицера, шведа по происхождению (родом из Финляндии), которого командировали в Соединенные Штаты заказать ружья для русской армии. Во время аудиенции цесаревич дал полный простор своему характеру и стал грубо говорить с офицером. Тот, вероятно, ответил с достоинством. Тогда великий князь пришел в настоящее бешенство и обругал офицера скверными словами. Офицер принадлежал к тому типу вполне верноподданных людей, держащихся, однако, с достоинством, какой часто встречается среди шведских дворян в России. Он немедленно ушел и послал цесаревичу письмо, в котором требовал, чтобы Александр Александрович извинился. Офицер прибавлял, что если через двадцать четыре часа извинения не будет, то застрелится. Это был род японской дуэли. Александр Александрович не извинился, и офицер сдержал свое слово. Я видел его у моего близкого друга в тот день, когда он ежеминутно ждал, что прибудет извинение. На другой день его не было в живых. Александр II очень рассердился на сына и приказал ему идти за гробом офицера вплоть до могилы; но даже и этот страшный урок не излечил молодого человека от романовской надменности и запальчивости.

…Без сомнения, он сохранил привязанность к матери своих детей, хотя в то время он был уже близок с княжной Юрьевской-Долгорукой, на которой женился немедленно после смерти императрицы.

— Не упоминай мне про императрицу: мне это так больно, — говорил он не раз Лорис-Меликову. А между тем он совершенно оставил Марию Александровну, которая верно помогала ему раньше, когда он был освободителем. Она умирала в Зимнем дворце в полном забвении. Хорошо известный русский врач, теперь уже умерший, говорил своим друзьям, что он, посторонний человек, был возмущен пренебрежением к императрице во время ее болезни. Придворные дамы, кроме двух статс-дам, глубоко преданных императрице, покинули ее, и весь придворный мир, зная, что того требует сам император, заискивал пред Долгорукой. Александр II, живший в другом дворце, делал своей жене ежедневно лишь короткий официальный визит…»

…В 1862 году, он, глава большого семейства, увидел на балу подростка, впервые выведенного в свет, — княжну Екатерину Долгорукую. Четыре года ожидал император, пока ей исполнится двадцать. А потом княжна стала посещать императорский дворец, своим ключом открывая потайную дверь в спальне Александра. После того, как Екатерина родила четвертого ребенка, он отвел своей второй семье апартаменты в Зимнем прямо над комнатами умирающей от туберкулеза царицы Марии, урожденной принцессы Гессен-Дармштадской. Шумные детские игры отравляли последние минуты жизни императрицы. Мария умерла в 1880 году. Через сорок дней состоялось тайное венчание. Месяц спустя Александр почувствовал себя плохо. Врач констатировал: силы Государя подорваны сексуальными излишествами. «Вчера мы вцепились друг в друга, — писала Екатерина, — и впали в состояние экстаза на грани помешательства…»

«Я все еще переполнен восторгом, — отвечал Александр, — после нашего последнего безумства. Было так хорошо, что хотелось кричать».

После смерти императора, гонимая ненавистью наследников, Екатерина покинула Россию, уехала в Париж, взяв с собой на память один из оторванных взрывом пальцев Александра.

Император Александр III не баловал своих детей.

Поднимаясь в 5 часов утра, он бросался в ушат с ледяной водой, заставляя делать то же самое своих сыновей. Спали царевичи на простых солдатских койках да на твердых, как дерево, подушках. Одевались в матросские робы и солдатские шинели. Сам император в неофициальной жизни носил крестьянскую рубаху, опоясавшись веревкой. Царский завтрак состоял из черного хлеба и кофе. Ужин — из перловки. Вот только обед из-за своего официального характера имел разнообразные блюда. Но царские дети очень часто уходили с него голодными, ибо, следуя обычаю, им подавали на стол после всех гостей. А неприхотливый к еде Александр III, быстро перекусив, вставал — и это значило: обед закончен. Как-то раз после такой трапезы маленький Николай (будущий Николай II) впился зубами в свой золотой крестик, наполненный освященным медом, и, прокусив его, с жадностью съел содержимое. Позднее Николай устыдился своего поступка, заметив, однако, что на вкус эта реликвия была антиморально хороша.

Николай не был старшим сыном, но судьба выбрала его для трона, забрав в могилу царевича Александра. Больше других Николай любил своего младшего брата Георгия, восхищаясь его необыкновенным остроумием. Известно, что самым излюбленным увлечением будущего царя было коллекционирование высказываний и шуток своего брата. Он прямо-таки ходил за Георгием, держа наготове перо и блокнот. (К несчастью, Георгий заболел туберкулезом обоих легких и был отправлен на Кавказ, где жил и общался только со слугами.) Уже в зрелые годы Николай II частенько бурно хохотал, пребывая в канцелярии в абсолютном одиночестве, чем повергал своих караульных в сильнейшее изумление. Кто мог подумать, что царь перечитывает старые шутки Георгия?

К своему совершеннолетию царевич Николай был немного застенчивым юношей с открытым лицом своего отца и выразительными глазами матери. Он часто улыбался слегка грустной улыбкой. «Всегда готовый любить всех, Николай был уверен, что и все люди любят его», — писал великий князь Александр Михайлович. Будущий император был блестяще образован. Обладая необычайной памятью, он помнил буквально все по истории и свободно говорил на многих языках. Причем по-английски говорил так, что оксфордские профессора были одурачены, приняв его за англичанина. Разумеется, он был прекрасным наездником, танцором, теннисистом. Николай аккуратно вел дневник, часто оставляя в нем самые откровенные записи. Он не боялся быть скомпрометированным, ибо был твердо уверен в своей доброй репутации.

Как наследник трона Николай должен был участвовать в заседаниях Императорского совета и учиться государственным делам. Он присутствовал на этих заседаниях, все время смотрел на часы и при первой возможности сбегал.

Зимой он часто бывал на катке со своей сестрой Ксенией. С ней же посещал балет, оперу или театральные представления на немецком, французском и английском языках. Но все-таки самый любимый спектакль был на русском — «Евгений Онегин».

Как только во дворце установили телефон, царевич прослушал оперу П. И. Чайковского «Пиковая дама» по прямому проводу, не выходя из своей комнаты. И очень скоро подобное прослушивание вошло у него в привычку.

Александр III был раздражен постоянным увиливанием своего сына от серьезных дел. Он просто пытался завалить Николая должностями, требующими усиленной работы: президент Транссибирской железной дороги, полковник императорских гусаров, президент комитета по сбору средств для голодающих. Последние две должности молодой царевич принял с удовольствием и работал добросовестно. По крайней мере, пока его личная жизнь текла безмятежно. Но так долго не бывает. Матильда Кшесинская, маленькая плясунья из императорского балета, внесла смятение и беспокойство.

Они познакомились после балета, и представил их друг другу сам Александр III, большой поклонник балета и Кшесинской. После этого Николай и Матильда искали встречи. Николай зачастил не только на представления, но и на репетиции, всегда посылал Матильде корзину цветов. Кшесинская, в свою очередь, всегда старалась попасться царевичу на глаза. Она прекрасно знала, что Николай и его сестра Ксения любят стоять на каменной балюстраде Аничкова дворца, рассматривая прохожих на Невском проспекте. Именно поэтому Матильда грациозно прогуливалась по нескольку раз в день мимо дворца. Как-то после представления Николай увез ее на своей тройке. Правда, они не были наедине. Младшие кузены царевича великие князья Сергей, Георгий и Александр — очень веселые юноши — сопровождали их. Затем это стало правилом, как и шампанское во время сумасшедшего полета тройки. Подарки от Николая становились все более дорогими: золотой браслет, усеянный бриллиантами, громадный сапфир. Он стал захаживать к Матильде в родительский дом. Кшесинская арендовала у Римского-Корсакова трехэтажный особняк. Она и царевич искали уединения. К чему приведет все это? В то время личная жизнь Николая была полна страданиями. Он любил Кшесинскую, но она была всего лишь актрисой. И жениться на ней он мог бы только отказавшись наследовать престол. Это был бы очень скандальный подвиг. А скандалов Николай не любил еще больше, чем государственные дела. Было ясно — расстаться необходимо…

Длительное путешествие по экзотическим странам лучше всего лечит сердечные страдания! И отец-царь отправляет своего сына в заморский круиз, дабы научился он международной дипломатии и мир повидал. Под медные переливы оркестра военный корабль «Память Азова» уносил Николая и его младшего брата Георгия (тому предписали лечить морем легкие) в далекие дали… В мрачном настроении Николай записал в своем дневнике: «Сегодня простился с маленькой Кшесинской. Очень люблю ее».

СКАНДАЛЫ ПОД СВОДАМИ СТАЛИНСКОГО ДОМА

1926 год. Этот год для семьи Сталина был тяжелым. С. Аллилуева пишет: «Как-то еще в 1926 году, когда мне было полгода, родители рассорились, и мама, забрала меня, брата и няню, уехала в Ленинград к дедушке, чтобы больше не возвращаться. Она намеревалась там работать и постепенно создать себе самостоятельную жизнь. Ссора вышла из-за грубости, повод был невелик, но, очевидно, это было уже давнее, накопленное раздражение. Однако обида прошла. Няня моя рассказала мне, что отец позвонил из Москвы и хотел приехать «мириться» и забрать всех домой. Но мама ответила в телефон не без злого остроумия: «Зачем тебе ехать, это будет слишком дорого стоить государству! Я приеду сама». И все возвратились домой…»

У И. В. Сталина было трое детей. Двое ушли из жизни. Жива одна Светлана.

Яков Джугашвили, старший сын Сталина от первого брака с Екатериной Сванидзе, был женат дважды, но имел трех детей от трех женщин. В первый раз он женился на своей бывшей однокласснице Зине, причем его не остановило даже то, что она была дочерью священника, что в то время не поощрялось. На этой почве у него состоялся конфликт с отцом, едва не закончившийся смертью Якова при попытке самоубийства. После этого Яков уехал в Ленинград к родственникам по линии Аллилуевых, где у него родилась дочь Лена, умершая в младенческом возрасте. Этот брак был непродолжительным и вскоре, после смерти дочери, распался.

В октябре 1935 года Сталин писал своей любимой дочери Светлане:

«Здравствуй, хозяюшка!

Посылаю тебе гранаты, мандарины и засахаренные фрукты. Ешь — веселись, моя хозяюшка! Васе ничего не посылаю, так как он все еще плохо учится и кормит меня обещаниями. Объясни ему, что я не верю в словесные обещания и поверю Васе только тогда, когда он на деле начнет учиться хотя бы на «хорошо». Докладываю тебе, товарищ хозяйка, что был я в Тифлисе один день, побывал у мамы и передал ей от тебя и Васи поклон. Она более или менее здорова и крепко целует вас обоих. Ну, пока все. Целую. Скоро увидимся».

В 1935 году Василий плохо учился и кормил отца обещаниями, а в 1953 году получил свой первый срок — восемь лет. За превышение власти. Содержался в тюрьме под именем Василия Павловича Васильева.

В годы войны Василий от выпускника школы летчиков дорос до командира дивизии.

Сталин любил своего младшего сына.

В двадцать лет — полковник, в двадцать четыре — генерал-майор, в двадцать семь — генерал-лейтенант.

Командир авиакорпуса, командующий ВВС Московского военного округа.

Серго Берия писал:

«Смерть отца на него очень подействовала. Стал пить еще больше, не очень следил за тем, что говорил.

Я находился в ссылке, когда он погиб. На похороны меня не пустили, но из писем общих друзей я узнал, что Василия убили в драке ножом».

Светлана Аллилуева:

«Моего брата вызвали 2-го марта 1953 года. Он тоже сидел несколько часов в этом большом зале, полном народа, но он был, как обычно в последнее время, пьян и скоро ушел. В служебном доме он еще пил, шумел, разносил врачей, кричал, что «отца убили», «убивают», — пока не уехал наконец к себе.

Он был в это время слушателем Академии генштаба, куда его заставил поступить отец, возмущавшийся его невежеством, но он не учился. Он уже не мог, — он был совсем больной человек — алкоголик.

Его судьба трагична. Он был «продуктом» и жертвой той самой среды, системы, машины, которая породила, взращивала и вбивала в головы людей «культ личности», благодаря которому он и смог сделать свою стремительную карьеру. Василий начал войну двадцатилетним капитаном и окончил ее двадцатичетырехлетним генерал-майором…

Его тащили за уши наверх, не считаясь ни с его силами, ни со способностями, ни с недостатками, — думали «угодить отцу». В 1944 году он вернулся из Восточной Германии в Москву и его сделали командующим авиацией Московского военного округа, — несмотря на то, что, будучи алкоголиком, он сам даже уже не мог летать. С этим никто не считался тогда. Отец видел его состояние, ругал его беспощадно, унижал и бранил при всех как мальчишку, — это не помогало, потому что с болезнью надо было бороться иначе, а этого Василий не желал, и никто не осмеливался ему это предложить… Отец был для него единственным авторитетом, — остальных он вообще не считал людьми, стоящими внимания. Какие-то темные люди — футболисты, массажисты, спортивные тренеры и «боссы» толклись вокруг него, подбивая его на разные аферы, на махинации с футбольными и хоккейными командами, на строительство за казенный счет каких-то сооружений, бассейнов, дворцов культуры и спорта… Он не считался с казной, ему было дано право распоряжаться в округе огромными суммами, а он не знал цены деньгам.

Жил он на своей скромной казенной даче, где развел колоссальное хозяйство, псарню, конюшню… Ему все давали, все разрешали: Власик стремился ему угодить, чтобы Василий смог в должную минуту выгородить его перед отцом. Он позволял себе все. Пользуясь близостью к отцу, убирал немилых ему людей с дороги, кое-кого посадил в тюрьму. Ему покровительствовали и куда более важные лица, чем Власик, им вертели как марионеткой, ему давали ордена, погоны, автомобили, лошадей, его портили и развращали, пока он был нужен. Но, когда после смерти отца он перестал быть нужен, его бросили, забыли…

С командования Московским округом его снял еще отец, летом 1952 года. 1 мая 1952 года командование запретило пролет авиации через Красную площадь, так как было пасмурно и ветрено, но Василий распорядился сам, и авиация прошла, — плохо, вразброс, чуть ли не задевая шпили Исторического музея… А на посадке несколько самолетов разбилось… Это было неслыханное нарушение приказа командования, имевшее трагические последствия. Отец сам подписал приказ о снятии Василия с командования авиацией Московского округа.

Куда было деваться генерал-лейтенанту? Отец хотел, чтобы он закончил Академию генштаба, как это сделал Артем Сергеев (старый товарищ Василия с детских лет, с которым он давно уже раздружился). «Мне семьдесят лет, — говорил ему отец, — а я все учусь» — и указывал на книги, которые он читал. Василий поступал в Академию, но не был там ни разу, — он не мог учиться. Его надо было срочно положить в больницу и лечить от алкоголизма, пока еще не поздно, но он сам не желал, а кто же будет лечить насильно генерала? Да еще такого генерала?

Он сидел на даче и пил. Ему не надо было много пить. Выпив глоток водки, он валился на диван и засыпал. В таком состоянии он находился все время. Смерть отца потрясла его. Он был в ужасе, — он был уверен, что отца «отравили», «убили»; он видел, что рушится мир, без которого ему существовать будет невозможно.

В дни похорон он был в ужасном состоянии и вел себя соответственно, — на всех бросался с упреками, обвинял правительство, врачей, всех, кого возможно, что не так лечили, не так хоронили… Он утратил представление о реальном мире, о своем месте, — он ощущал себя наследным принцем.

Его вызвали к министру обороны, предложили утихомириться. Предложили работу — ехать командовать в один из округов. Он наотрез отказался, — только Москва, только авиация Московского округа, — не меньше! Тогда ему просто предъявили приказ: куда-то ехать и работать там. Он отказался. «Как, — сказали ему, — вы не подчиняетесь приказу министра? Вы что же, не считаете себя в армии?» «Да, не считаю», — ответил он. «Тогда снимайте погоны», — сказал министр в сердцах. И он ушел из армии. И теперь уже сидел дома и пил, — генерал в отставке.

Свою третью жену он выгнал. Вторая жена, которую он снова привел в дом, теперь ушла от него сама. Он был невозможен. И он остался совершенно один, без работы, без друзей, никому не нужный алкоголик…

Тогда он совсем потерял голову. Апрель 1953 года он провел в ресторанах, пил с кем попало, сам не помнил, что говорил. Поносил все и вся. Его предупреждали, что это может кончиться плохо, он на все и на всех плевал, — он забыл, что времена не те и что он уже не та фигура… После попойки с какими-то иностранцами его арестовали 28 апреля 1953 года.

Началось следствие. Выплыли аферы, растраты, использование служебного положения и власти сверх всякой меры. Выплыли случаи рукоприкладства при исполнении служебных обязанностей. Обнаружились интриги на весьма высоком уровне, в результате которых кто попал в тюрьму, а кто погиб…

Вернули генерала авиации А. А. Новикова, попавшего в тюрьму с легкой руки Василия… Теперь все были против него. Теперь уже его никто не защищал, только подливали масла в огонь… На него «показывали» все — от его же адъютантов до начальников штаба, до самого министра обороны и генералов, с которыми он не ладил… Накопилось столько обвинений, что хватило бы на десятерых обвиняемых…

Военная коллегия дала ему восемь лет тюрьмы. Он не мог поверить. Он писал в правительство письма, полные отчаяния, с признанием всех обвинений и даже с угрозами. Он забывал, что он уже ничто и никто…

Над ним сжалились. Зимой 1954—55 года он болел и его перевели в тюремный госпиталь. Оттуда должны были отправить его в больницу, потом — в санаторий «Барвиха», а затем уже домой на дачу. Мне сказал об этом Н. С. Хрущев, вызвавший меня к себе в декабре 1954 года — он искал решения, как вернуть Василия к нормальной жизни.

Но все вышло иначе. В госпитале его стали навещать старые дружки — спортсмены, футболисты, тренеры, приехали какие-то грузины, привезли бутылки. Он опять сошел с рельс — забыл про обещания, он снова шумел, снова угрожал, требовал невозможного… В результате из госпиталя он попал не домой, а во Владимирскую тюрьму. Приговор военной коллегии оставили в силе.

Во Владимир я ездила навещать его вместе с его третьей женой, Капитолиной Васильевной, от всего сердца пытавшейся помочь ему.

Этого мучительного свидания я не забуду никогда. Мы встретились в кабинете у начальника тюрьмы. На стене висел — еще с прежних времен — огромный портрет отца. Под портретом сидел за своим письменным столом начальник, а мы — перед ним, на диване. Мы разговаривали, а начальник временами бросал на нас украдкой взгляд; в голове его туго что-то ворочалось и, должно быть, он пытался осмыслить: что же это такое происходит?..

Начальник был маленького роста, белобрысый, в стоптанных и латаных валенках. Кабинет его был темным и унылым. Перед ним сидели две столичные дамы в дорогих шубах и Василий… Начальник мучился, на лице его отражалось умственное усилие…

Василий требовал от нас с Капитолиной ходить, звонить, говорить где только возможно о нем, вызволять его отсюда любой ценой. Он был в отчаянии и не скрывал этого. Он метался, ища, кого бы просить, кому бы написать. Он писал письма всем членам правительства, вспоминал общие встречи, обещал, уверял, что он все понял, что он будет другим…

Капитолина, мужественная, сильная духом женщина, говорила ему: «Не пиши никуда, потерпи, недолго осталось, веди себя достойно». Он набросился на нее: «Я тебя прошу о помощи, а ты мне советуешь молчать!»

Потом он говорил со мной, называл имена лиц, к которым, как он полагал, можно обратиться. «Но ведь ты же сам можешь писать кому угодно!» — говорила я. — Ведь твое собственное слово куда важнее, чем то, что я буду говорить».

После этого он прислал мне еще несколько писем с просьбой писать, просить, убеждать… Была у него даже идея связаться с китайцами. «Они мне помогут!» — говорил он не без основания… Мы с Капитолиной, конечно, никуда не ходили и не писали. Я знала, что Хрущев сам стремится помочь ему.

Во Владимире Василий пробыл до января 1960 года. В январе 1960 года меня снова вызвал Хрущев. Был план — не знаю кем придуманный — предложить Василию жить где-нибудь не в Москве, работать там, вызвать семью, сменить фамилию на менее громкую. Я сказала, что, по-моему, он не пойдет на это. Я все время стремилась доказать, что его алкоголизм — болезнь, что он не может отвечать за все свои слова и поступки подобно здоровому человеку, — но это не убеждало. Вскоре после этого Н. С. Хрущев вызвал Василия и говорил с ним больше часа. Прошло почти семь лет со дня его ареста… Василий потом говорил, что Хрущев принял его «как отец родной». Они расцеловались и оба плакали. Все кончилось хорошо: Василий оставался жить в Москве. Ему дали квартиру на Фрунзенской набережной и дачу в Жуковке, недалеко от моей. Генеральское звание и пенсия, машина, партийный билет — без перерыва стажа — все это было ему возвращено вместе со всеми его боевыми орденами. Его просили лишь об одном: найти себе какое-нибудь занятие и жить тихо и спокойно, не мешая другим и самому себе. И еще просили не ездить в Грузию, — Василий с первого же слова просил отпустить его туда…

Январь, февраль, март он жил в Москве, и быстро почувствовал себя снова тем, чем был и раньше. Вокруг него немедленно собрались какие-то люди из Грузии, — затаскивали его в «Арагви», пили с ним, славословили, курили ему фимиам… Опять он почувствовал себя «наследным принцем»… Его звали в Грузию, — вот там он будет жить! Разве это — квартира? Разве это — мебель? Стыд и позор — ему, ему давать такую мебель! Там ему построят дачу под Сухуми, там он будет жить, как ему подобает… Нашлась немолодая грузинка, которая немедленно предложила ему жениться на ней и ехать с ней в Сухуми.

Его дети — уже большие тогда юноша и девушка — отговаривали его, умоляли выгнать всех этих грузин вон, предупреждали, что опять это плохо кончится. Он отвечал, что сам знает, не им его учить. Он опять пил, он не в состоянии был сам удержаться, а дружки, и особенно грузины, поили его беспощадно…

Наконец в апреле он уехал «лечиться» в Кисловодск; его дочь Надя поехала с ним и писала оттуда, что опять сплошные попойки, что он вдет себя шумно, скандально, всем грозит и всех учит, что посмотреть на него сбегается весь Кисловодск. Из Грузии приехали опять какие-то проходимцы на машинах, — звали его с собой. Он не поехал с ними, но куда-то исчез и через пять дней появился, — оказывается, он пропадал здесь же в домике у какой-то стрелочницы…

Когда он возвратился в Москву, то пробыл дома недолго. В конце апреля мы все узнали, что он опять «продолжает свой срок» — те самые восемь лет, которые ему так милостиво разрешили пре-рвать, чтобы начать новую жизнь… А теперь его «попросили» досидеть срок до конца, поскольку на свободе он не вел себя должным образом.

Срок окончился не полностью; весной 1961 года его все-таки отпустили из Лефортовской тюрьмы по состоянию здоровья. У него были больная печень, язва желудка и полное истощение всего организма — он всю жизнь ничего не ел, а только заливал свой желудок водкой…

Его отпустили снова, но уже на более жестких условиях… Ему разрешили жить, где он захочет, только не в. Москве (и не в Грузии). Он выбрал почему-то Казань и уехал туда со случайной женщиной, медсестрой Машей, оказавшейся возле него в больнице…

В Казани ему дали однокомнатную квартиру, он получал пенсию, как генерал в отставке, — но он был совершенно сломлен и физически и духовно. 19 марта 1962 года он умер, не приходя сутки в сознание после попойки с какими-то грузинами. Вскрытие обнаружило полнейшее разрушение организма алкоголем. Ему был лишь сорок один год.

Его сын и дочь (от первого брака) ездили на похороны вместе с его третьей женой Капитолиной, единственным его другом.

На похороны собралась чуть ли не вся Казань… На детей и Капитолину смотрели с удивлением: медсестра Маша, успевшая незаконно зарегистрировать с ним брак, уверила всех, что она-то и была всю жизнь его «верной подругой»… Она еле подпустила к гробу детей.

В Казани стоит сейчас на кладбище могила генерала В. И. Джугашвили с претенциозной надписью, сделанной Машей, — «Единственному».

Заявление Светланы Аллилуевой, сделанное в посольстве США в Дели, Индия, 6 марта 1967 года:

«Я родилась в Москве 28 февраля 1926 года. Мои родители — И. В. Сталин и Н. С. Аллилуева. Моя мать умерла в ноябре 1932 года, и, только достигнув шестнадцати лет, я узнала, что она покончила с собою. Она была на двадцать два года моложе моего отца, который хорошо знал ее родителей еще с 1890-х годов: ее родители были также вовлечены в социал-демократическое движение. Мои отец и мать поженились после Октябрьской революции.

Моя мать была второй женой моего отца. Первой женой его была Екатерина Сванидзе, грузинка, умершая вскоре после того, как родился их сын Яков. Хотя Яков был намного старше меня, он был моим дорогим другом, намного более, чем мой брат Василий.

В 1943 г. я окончила десятилетку в Москве и в том же году поступила в Московский университет. В 1949 году я окончила университет по специальности «новейшая история».

Еще студенткой я вышла замуж за студента Григория Морозова. В 1945 году родился наш сын Иосиф. Мой муж был студентом Института международных отношений. Мы разошлись в 1947 году, и мой сын остался со мной. Проф. Г. И. Морозов занимается сейчас международным правом и недавно выпустил свою книгу об Организации Объединенных наций, известную в Америке.

Он часто ездит за границу на встречи со своими коллегами в Канаде, Париже, Варшаве. Мой отец не одобрял нашего брака и ни разу не встретился с моим мужем, так как Г. Морозов — еврей. Но он никогда не настаивал на нашем разводе.

В 1949 году я вышла замуж второй раз за Юрия Жданова, сына А. А. Жданова. Мой отец хотел этого брака, так как он любил Ждановых. Но брак этот был несчастливым, и, хотя в 1950 году родилась наша дочь Катя, мы вскоре разошлись.

С тех пор я жила одна с моими двумя детьми. Я занималась историей русской литературы, а позже начала делать переводы для издательств. Некоторые из моих переводов были изданы в Москве: глава в книге А. Ротштейна (Лондон) «Мюнхенский заговор», глава в книге Джона Льюиса (Лондон) «Человек и эволюция». Я также писала внутренние рецензии для издательства детской литературы в Москве на переводы с английского языка.

Смерть моего отца в марте 1953 года мало что изменила в моей жизни. Я давно уже жила отдельно от него, и моя жизнь была всегда простой, такой она оставалась и после его смерти. Мой отец прожил последние двадцать лет на своей даче возле Кунцево, под Москвой.

Мой старший брат Яков, находясь в действующей армии в Белоруссии, был захвачен в плен в августе 1941 года. Когда мой отец был в Берлине на Потсдамской конференции 1945 года, ему сказали, что немцы расстреляли Якова незадолго до того, как лагерь был освобожден американскими войсками. Один бельгийский офицер прислал моему отцу письмо о том, что он был свидетелем гибели Якова. Позже, через несколько лет, о том же факте сообщалось в статье одного шотландского офицера в английском журнале. Но семья Якова так и не получила официального известия о его гибели из его военной части, и потому его вдова, дочь и я часто думаем, что, возможно, он все еще жив где-нибудь: так много советских военнопленных все еще остается в разных странах мира.

Мой брат Василий был летчиком, после окончания войны он стал генералом и командующим авиацией Московского военного округа. После смерти нашего отца он оставил армию и вскоре был арестован. Он говорил всем, что «отца убили соперники», и поэтому правительство решило его изолировать. Он оставался в тюрьме до 1961 года, когда его, совершенно больного, освободил Хрущев. Вскоре он умер. Причиной его смерти был алкоголизм, совершенно подорвавший его здоровье, и — конечно — семь лет тюрьмы. Но многие до сих пор не верят, что он умер, и часто спрашивают меня: «Правда ли, что он в Китае?..»

В 1963 году, находясь в больнице в Кунцево, я встретилась с коммунистом из Индии, по имени Браджеш Сингх, приехавшим в Москву на лечение по приглашению КПСС. Такие приглашения рассылаются каждый год всем компартиям мира.

Сингх принадлежал к старому аристократическому роду Индии. Его племянник Динеш Сингх сегодня является министром иностранных дел. Браджеш Сингх вступил в коммунистическую партию в начале 30-х годов в Европе. Он подолгу жил тогда в Англии, Германии, Франции и стал близким другом и соратником М. Н. Роя. Он был европейски образованным человеком, а также хорошо знал классическую Индию.

В 1963 году после нашей встречи он уехал в Индию, чтобы вернуться в Москву в 1965 году в качестве переводчика издательства «Прогресс». С этого времени он жил в нашем доме, и мы планировали пожениться. Мы также планировали путешествовать вместе и поехать в Индию через три года, когда истечет срок его контракта с издательством «Прогресс».

Но Советское правительство и лично премьер Косыгин были против этого брака. Хотя закон СССР сейчас не воспрещает браки с иностранцами, мне этого не могли позволить. Нам не разрешили зарегистрировать наш брак, так как правительство полагало, что тогда я уеду из СССР насовсем.

Браджеш Сингх оставался в Москве полтора года, живя у нас. Мы все, включая моих детей, полюбили его. Но все эти запреты и препятствия потрясли его. Он был слабого здоровья (много лет страдал от астмы), и в Москве ему становилось все хуже и хуже. 31 октября 1966 года он умер. Я считала, что моей обязанностью было привезти его прах в Индию, для погружения в Ганг.

Для этой печальной миссии мне нужно было специальное разрешение премьера Косыгина. Он дал таковое, но лишь на две недели. Однако мне удалось задержаться дольше, так как в Индии я встретила друзей и родственников Сингха и начала думать о том, чтобы остаться в Индии. Но я встретила препятствия: ни советское правительство, ни правительство Индии не разрешили бы мне этого. Я должна сказать, что были и другие причины, почему я не желала возвращаться в СССР…

Из воспоминаний Хрущева о дочери вождя:

«Сталин всегда называл ее «хозяйкой». Одевали ее нарядно. Костюмчик на ней был украинский, вышитая сорочка или сарафан. Прямо как куколка нарядная. Она была очень похожа на мать — волосы темно-каштановые, лицо с мелкими крапинками. Правда, волосы у матери были несколько темнее, чем у дочери. Я помню, бывало, когда мы приходили, Сталин говорил: «Ну, хозяйка, угощай. Гости пришли».

Когда мне сказали, что Светланка уехала в Индию и не захотела возвращаться в Советский Союз, я не поверил: как можно? — это, видимо, очередная клеветническая «утка» со стороны буржуазных журналистов. Потом прошел день-два, и уже не было никакого сомнения, что она не вернулась.

Мне и сейчас жалко ее. Как это у Некрасова: «Ей и теперь его жалко (о лесе говорит) до слез, сколько там было кудрявых берез.» Мне жалко ее. Жалко, что так сложилась ее судьба. А судьба у нее сложная.

Она лишилась матери в детском возрасте и воспитывалась сама, собственно, с няней.

Отец уделял ей очень мало внимания. Отдыхал Сталин всегда один и не брал детей с собой. Таким образом, она воспитывалась, не чувствуя родительской ласки. Даже животным и тем приятно, когда мать облизывает их на солнышке. Все звери любят и требуют ласку, а на внутреннее содержание человека, который был лишен всего этого, это накладывает какие-то психические наслоения, как у Светланки».

Зять Хрущева Аджубей писал:

«Светлана нашла прибежище в Америке. Вновь вышла замуж. Родила дочь. Клялась в любви к обетованной земле, а потом вдруг вернулась в Москву.

Здесь ее ждали ставшие взрослыми сын и дочь от первых браков.

Максимум внимания проявляли к ней в Грузии, в Тбилиси, где она жила со своей четырнадцатилет-ней дочерью Ольгой. Хорошая пенсия, квартира, преподаватель русского языка для девочки. Говорят, она выучила его очень быстро.

Жизнь вроде бы вошла в берега. А потом вновь, уже в 1986 году, эта неспокойная натура сорвалась, взвинтив до предела окружавших ее близких и друзей, и улетела в Америку…»

В 1996 году миссионер Джованни Гарболино открыл тайны 70-летней монашенки.

О Светлане Аллилуевой, дочери «вождя всех времен и народов», в последние годы ничего не слышно. Накануне перестройки она вернулась в Союз, но вновь покинула Родину. Уехала и из Америки, посчитав ее «хаотичной», перебралась в Англию. И вот теперь — Швейцария. Ей уж 70 лет, за плечами — четыре неудачных брака, неуютная жизнь, отягощенная тенью отца. Светлана приняла решение уйти в монастырь. К этому шагу Аллилуева готовилась три десятка лет и получила благословение своего духовного наставника — католического миссионера отца Джованни Гарболино.

ИНТИМНАЯ ЖИЗНЬ СОВЕТСКИХ ВОЖДЕЙ — ДОСТОЯНИЕ ГЛАСНОСТИ

Секс в жизни политических деятелей и людей к ним приближенных — тема особого и детального разговора. В глазах свидетелей того времени картина выглядела несколько иначе.

«О частной жизни Сталина, — пишет Л. Фейхтвангер, — о его семье, привычках почти ничего точно неизвестно. Он не позволяет публично праздновать день своего рождения. Когда его приветствуют в публичных местах, он всегда стремится подчеркнуть, что эти приветствия относятся исключительно к проводимой им политике, а не лично к нему. Когда, например, съезд постановил принять предложенную и окончательно отредактированную Сталиным Конституцию и устроил ему бурную овацию, он аплодировал вместе со всеми, чтобы показать, что он принимает эту овацию не как признательность ему, а как признательность его политике.

Сталину, очевидно, докучает такая степень обожания, и он иногда сам над этим смеется. Рассказывают, что на обеде в интимном дружеском кругу в первый день нового года Сталин поднял свой стакан и сказал: «Я пью за здоровье несравненного вождя народов, великого, гениального товарища Сталина. Вот, друзья мои, это последний тост, который в этом году будет предложен здесь за меня».

Фигура меньшего масштаба. Юрий Пятаков. В воспоминаниях современников предстает таким: «Наиболее характерная черта Пятакова состояла в том, что у него не было личной жизни, он не принадлежал себе. Приезжая на службу к 11 утра, он покидал свой рабочий кабинет в три часа ночи. Его рабочий день был так заполнен, что и обедал-то он не чаще двух-трех раз в неделю. Из-за такой интенсивной работы и недостаточного питания Пятаков был худ и болезненно бледен. Долговязый, высокого роста, с редкой рыжеватой бородкой, он представлял собой нечто вроде российского варианта Дон Кихота. Я помню его в неизменно дешевом, плохо сшитом костюме. Он имел обыкновение покупать недорогие костюмы (которые были ему почему-то всегда малы) со слишком короткими рукавами и носить их по многу лет…

Пятаков был женат, но его семейная жизнь не удалась. Его жена, как и он сам, была членом партии, но это была неряшливая женщина, питавшая слабость к выпивке. О семье она почти не заботилась, и нередко случалось, что Пятаков, которому срочно надо было ехать в отдаленный район или за границу, отправлялся к своему секретарю Коле Москалеву, чтобы одолжить у него пару чистых сорочек. К огорчению москалевской супруги, он часто забывал их возвращать.

В последние годы Пятаков с женой практически разошлись, хотя и оставались добрыми друзьями. Их связывала любовь к единственному сыну, которому ко времени суда над Пятаковым исполнилось всего десять лет».

История похождений Лаврентия Берия широко и печально известна.

В неустанном сексуальном поиске Берия был настолько горазд на выдумку, что озадачивал не только своих партнерш, но и бывалых военных следователей, которым довелось работать с десятками свидетельниц. Специфический язык юристов заметно уступает живой человеческой речи, поэтому при чтении допросов кое-где попадаешь в тупик. Пример из показаний гражданки Ж.: «Берия предложил мне сношение противоестественным способом, от чего я отказалась. Тогда он предложил другой, тоже противоестественный способ, на что я согласилась». Противозачаточные средства в те времена были самыми примитивными и Берия отвергались. Когда же его партнерши «залетали», что случалось довольно часто, им в порядке исключения делали аборты в лечебных учреждениях МВД СССР, о чем заботился полковник Саркисов. Если же в душу Саркисова закрадывались подозрения о том, что произошло это не от Лаврентия Павловича, он безжалостно отказывал просительницам, потрясая имевшейся у него справкой, что Берия не способен к деторождению.

Были у Берия и внебрачные дети. Одного из них за год до войны под чужой фамилией поместили в детский дом на окраине Москвы, а другого, появившегося на свет десять лет спустя, Берия предложил отдать на воспитание в деревню, что не встретило понимания матери. В данном случае у Лаврентия Павловича проявилось идиллическое, книжное представление о колхозниках, о полногрудых сельских кормилицах, о здоровой крестьянской пище и т. п.

Очень интересно дело Жемчужиной, жены Молотова. Жемчужина работала начальником Главного управления текстильно-галантерейной промышленности Минлегпрома СССР и была арестована по распоряжению Сталина якобы за утрату важных документов, которые, надо думать, у нее выкрали специально, чтобы иметь повод для ареста. Вместе с нею взяли под стражу ее технического секретаря Мельник-Соколинскую и несколько мужчин, ответственных работников Главка.

Жемчужина содержалась в камере Внутренней тюрьмы МГБ не одна — к ней заботливо подсадили превосходно воспитанную, очень контактную особу, в чью задачу входило разговорить огорченную арестом соседку. Каждое слово записывалось на магнитную ленту, расшифровка которой поступала непосредственно к Сталину.

В деле Жемчужиной есть еще один, мягко выражаясь, впечатляющий факт. Поскольку ни Жемчужина, ни Мельник-Соколинская, ни другие арестованные не признавались во вражеской деятельности, а без их признаний версия обвинения рушилась, на Лубянке произвели оригинальный эксперимент — путем побоев вынудили двух мужчин из Минлегпро-ма дать показания о том, что они сожительствовали с Жемчужиной. А затем устроили очную ставку, где те выложили разученные наизусть подробности связи вплоть до излюбленных поз и иных скабрезных деталей.

Оскорбленная Жемчужина, в то время уже пожилая женщина, разрыдалась, а удовлетворенный достигнутым эффектом «забойщик» Комаров невзначай проговорился, шепнув стоящему рядом следователю: «Вот будет хохоту на Политбюро».

Сергей Аджубей, зять Хрущева, вспоминает:

«Бериевский особняк находился на углу Садово-Триумфальной и улицы Качалова, неподалеку от высотного здания на площади Восстания. Собственно, на Садовое кольцо и улицу Качалова выходит высокий каменный забор, из-за которого не видно приземистого дома. Проходя мимо забора, москвичи прибавляли шаг и помалкивали. В те времена каждого провожал тяжелый взгляд наружных охранников.

Однажды в 1947 году я был там на помолвке сына Берия — Серго. Он женился на красавице Марфе Пешковой, внучке Алексея Максимовича Горького. И Марфа, и жених держали себя за столом сдержанно, да и гости не слишком веселились. Пожалуй, только Дарья Пешкова, младшая сестра Марфы, студентка Театрального училища имени Щукина, чувствовала себя раскованно.

Чуть позже в этом же доме поселилась любовница Берии — семнадцатилетняя Л., родившая ему дочь.

Нина Теймуразовна терпела ее присутствие — видимо, иного выхода не было. Рассказывали, что мать Л. устроила Берия скандал, отхлестала его по щекам, а он стерпел. Не знаю, было ли так на самом деле, однако девица чувствовала себя в особняке прекрасно, и мама, видимо, тоже смирилась.

Я часто встречаю ее, теперь уже немолодую, но до сих пор обворожительную блондинку, и всякий раз думаю: вполне соединимы любовь и злодейство».

Алан Вильямс так характеризовал сексуальные наклонности Берия:

«Гетеросексуален с явной склонностью к молоденьким девочкам. Не избегал зрелых женщин, особенно актрис и балерин, с которыми заводил длительные романы. Всегда играл роль джентльмена со своими жертвами — если они не сопротивлялись.

В противном случае применял снотворное или силу. Был очень щедр с теми, кто ему понравился. Любил девушек-спортсменок, которых ему поставлял полковник Саркисов через председателя советского спорткомитета. Особенно любил рыжеволосых девушек Сванетии, придерживающихся строгих нравов и доставлявших тем полковнику Саркисову немало трудностей.

Жена Нина имела репутацию «самой красивой женщины Грузии». Из стенограммы июльского (1953 года) Пленума ЦК КПСС: «Нами обнаружены многочисленные письма от женщин интимно-пошлого содержания. Нами обнаружено большое количество предметов мужчины-развратника (речь идет о результатах обыска в его служебном кабинете в здании Совета Министров СССР и Кремле). Эти вещи ратуют сами за себя, и, как говорится, комментарии излишни…

Некий Саркисов на протяжении 18 лет работал в охране Берия. Последнее время он был начальником его охраны. Вот что показал этот самый Саркисов: «Мне известны многочисленные связи Берия со всевозможными случайными женщинами. Мне известно, что через некую гражданку С. (разрешите мне фамилии не упоминать) Берия был знаком с подругой С., фамилию которой я не помню. Работала она в Доме моделей… Кроме того, мне известно, что Берия сожительствовал со студенткой Института иностранных языков Майей. Впоследствии она забеременела от Берия и сделала аборт. Сожительствовал Берия также с 18—20-летней девушкой Лялей… Находясь в Тбилиси, Берия познакомился и сожительствовал с гражданкой М. После сожительства с Берия у М. родился ребенок… Мне также известно, что Берия сожительствовал с некой Софьей. По предложению Берия через начальника санчасти МВД Волошина ей был сделан аборт. Повторю, что подобных связей у Берия было очень много.

По указанию Берия, вел список женщин, с которыми он сожительствовал (смех в зале). Впоследствии, по его предложению, я этот список уничтожил. Однако один список я сохранил. В этом списке указаны фамилии… более 25 таких женщин. (Список, о котором говорит Саркисов, обнаружен.) Год или полтора назад я совершенно точно узнал, что в результате связей с проститутками он заболел сифилисом. Лечил его врач поликлиники МВД Ю. Б., фамилию его я не помню. Саркисов».

Антон Владимирович Антонов-Овсеенко вспоминал: «Супруга Берия, Нино Теймуразовна, была приветлива и скромна, по тифлисским улицам ходила пешком, сына воспитала добрым, честным. Судьба матери оказалась незавидной. Она не могла не слышать о грязных похождениях супруга, об этом говорил весь Тифлис, но Нино Берия мужественно несла свой горестный груз и никому не жаловалась».

Тадеус Уиттлин в книге «Комиссар» писал следующее: «Находясь в конце 20-х годов в Абхазии, Берия жил в роскошном специальном поезде, в котором он приехал в Сухуми. Поезд стоял на запасных путях, на некотором расстоянии от здания станции, и состоял из трех пульмановских вагонов: спальни, салон-вагона с баром и вагона-ресторана.

В тот вечер, когда Берия собирался отправиться в Тбилиси, около станции к нему подошла девушка лет шестнадцати, среднего роста, с черными глазами и сдобной комплекции.

Девушка приехала из родной мингрельской деревни, соседствовавшей с деревней Мерхеули, откуда родом был сам Берия. Она просила его заступиться за ее арестованного брата.

Берия заметил красоту девушки. Якобы желая получить дополнительные детали о брате, он пригласил ее в поезд, но не в салон и не в ресторан.

В спальном купе Лаврентий приказал девушке раздеться. Когда она, испуганная, хотела убежать, Берия запер дверь. Затем он ударил ее по лицу, скрутил руки за спиной, толкнул на кровать, навалился на нее всем телом.

Девушка была изнасилована.

Берия продержал девушку всю ночь. На следующее утро он приказал своему ординарцу принести завтрак на двоих. Перед тем как уехать по делам, Лаврентий снова запер свою жертву. Берия был покорен свежестью и очарованием этой девушки, он также понял, что она именно тот тип, который полностью соответствует его чувствительности. Она была молода и невинна, но выглядела созревшей. Она была скромна, изящна, но ни в коем случае не худа. У нее были маленькие груди, большие глаза, излучавшие добрый свет, и пухлый чувствительный рот.

Было бы глупо с его стороны отказаться от такого создания природы. Берия провел еще несколько дней в Сухуми, проверяя выполнение пятилетнего плана 1928–1933 годов в деле строительства местных дорог и шоссе, нового жилья, больниц и школ. Все это время он держал свою маленькую пленницу запертой в поезде».

«Я ВАМ ПОКАЖУ КУЗЬКИНУ МАТЬ»: ИСТОРИЯ БАШМАКА ХРУЩЕВА

12 октября 1960 года влиятельная американская газета «Нью-Йорк таймс» поместила на первой полосе снимок советского лидера Никиты Хрущева на сессии ООН с ботинком в руках и комментарий: Россия вновь угрожает миру, на этот раз — ботинком своего вождя.

История эта давно стала легендой. Ее пересказывали на разные лады, а американская пресса называла несколько причин шокирующей выходки Хрущева: выступление британского премьер-министра Гарольда Макмиллана, вопрос о принятии Китая в ООН, обсуждение советского вторжения в Венгрию, местонахождение штаб-квартиры ООН, отставка ее генерального секретаря Дага Хаммаршельда…

В семье Хрущевых знают об импульсивном характере знаменитого родственника и убеждены: ботинок в руках Никиты Сергеевича появился совершенно случайно. По семейной версии, вначале Хрущев выражал возмущение, стуча кулаками. В это время у него с руки слетели часы. Нагнувшись за ними, Никита Сергеевич извлек на всеобщее обозрение свою туфлю и стал колотить ею, убеждая собравшихся в собственной правоте…

Внук Хрущева — тоже Никита Сергеевич — помог сотруднику редакции отыскать историческую реликвию. На первый взгляд невыполнимая задача решилась просто. Оказалось, что все вещи своего предка Хрущевы хранят в сарае на подмосковной даче. Переворошив за пару часов гору старых шмоток, Никита так ничего и не нашел. Каково же было его удивление, когда он увидел исторические туфли деда на ногах матери. Они тут же были конфискованы и помещены в семейный музей, где их (заодно с внуком) и запечатлел наш фотограф.

Никита вспоминал, что, несмотря на всю сложность характера, дед был требовательным и справедливым, и в качестве примера привел случай, когда знаменитый предок заставил его красить трубы для теплицы. При этом процесс покраски Хрущев контролировал лично — на дух не переносил бездельников. В быту ниспровергатель культа личности был непритязателен: любил украинский борщ, вареную рыбу, мог выпить, а мог и покрыть собеседника матерком.

Говоря о своей отставке, Хрущев произнес историческую фразу: «Они смогли меня снять простым голосованием». Он стал первым и единственным руководителем в истории СССР, который покинул свой пост не посмертно, а в соответствии с демократическими процедурами. Горбачев не в счет, вместе с Михаилом Сергеевичем «в расход» отправилась и одна шестая часть суши.

Никита Сергеевич был действительно человеком неординарным. Американские лингвисты, например, до сих пор выясняют гносеологические корни выражения «Я вам покажу кузькину мать!», как известно, сопровождавшего башмачные манипуляции. Что ж за страшная такая мать у «Кузьки», если ею пугают Америку. Русские ядерщики на расспросы американских филологов ответили достойно: «кузькиной матерью» они назвали самую мощную советскую бомбу, вскоре испытанную на Новой Земле…

Ботинок, которым Никита Сергеевич стучал в ООН, конечно же, значительно уступает по разрушительной силе «кузькиной матери». Цена их тоже несопоставима. Мы попытались выяснить, сколько же может стоить самый знаменитый «экспонат» эпохи «холодной войны».

По словам экспертов лондонского аукциона «Сотбис», предметы личного гардероба продаются нечасто. Тем не менее в 1994 году пиджак короля рок-н-ролла Элвиса Пресли был продан за тысячу английских фунтов, космический шлем Джеймса Бонда — за сто тридцать. Первоначальная цена хрущевского ботинка, если будет доказана его подлинность, может составить две-три тысячи фунтов стерлингов. Хотя конечную цену определит только аукцион.

Во сколько бы ни оценили этот лот коллекционеры, он уже навсегда вошел в историю. Кстати, некоторые утверждают, что гнев Хрущева был вызван филиппинским представителем, который на предложение советской делегации принять резолюцию о деколонизации стран Азии и Африки ответил встречной инициативой: включить в список колониальных стран государства Восточной Европы. За что тут же получил от Никиты Сергеевича прозвище «лакея мирового империализма».

Прощаясь с участниками того международного форума, Хрущев извинился: «Я обидел филиппинского делегата. Он обидел меня. Он старый парламентарий, а я — молодой. Непал тоже преподал нам хороший урок парламентаризма. А кстати, в Непале есть парламент? Когда вернусь домой, выясню этот вопрос с помощью географического справочника. Но это неважно. До свидания. Спасибо».

Вернулся домой Хрущев крайне оживленным. Спросил своего помощника Олега Трояновского: «Вы там не были? Такая умора была! Пока мы в меньшинстве, нужно всеми способами давать о себе знать. Но это ненадолго, скоро мы окажемся в большинстве».

СКАНДАЛЫ В СЕМЬЕ ГЕНСЕКА БРЕЖНЕВА

Охранявший генерального секретаря Владимир Медведев вспоминал:

«Начальником охраны Брежнева был Александр Яковлевич Рябенко, он в 1938 году возил Леонида Ильича на «бьюике». Рябенко в 1973 году сделал меня своим заместителем…

Все годы своего правления руководитель Чехословакии Гусак был для Брежнева самым близким и верным товарищем. Леонид Ильич оставался ему верен в ситуациях критических, о которых и теперь мало кто знает. У Гусака в катастрофе погибла жена, он очень тяжело переживал, и до Москвы дошли сведения, что Гусак запил. Брежнев вынужден был отправиться в Прагу, чтобы поддержать друга. Как раз накануне этой поездки он во время охоты дважды прицелом винтовки ранил самого себя, тяжело, в кровь, разбив сначала бровь, а затем и переносицу. На второй день наша делегация должна была посетить пражское метро. Гусак ждал нас у входа в метро, когда он двинулся навстречу, все увидели, что он совершенно пьян. Леонид Ильич расцеловался с Гусаком и сам же, не без труда, удержал его в вертикальном положении. Представьте себе двух целующихся, обнимающихся коммунистических лидеров. Один — совершенно пьян, у другого — разбиты бровь и переносица. После обеда часа два поговорил с Гусаком, и после разговора тот «завязал» и, как говорят, пил только пиво.

…Американские коллеги никогда бы не справились с нашими обязанностями. Теория сопровождения охраняемого существует для охраны нормальных, здоровых лидеров, мы же опекали беспомощных стариков, наша задача была — не дать им рухнуть и скатиться вниз по лестнице. По Берлину Брежнев и Хонеккер ехали стоя в открытой машине на глазах всего мира, и ни одна душа не видела, что я распластался на дне машины, вытянул руки и на ходу, на скорости держу за бока, почти на весу, грузного Леонида Ильича. Американские коллеги никогда не держат на торжественных церемониях шляпу, портфель или бумаги своего шефа. Им не надо следить за исправностью весов своего шефа, чистить ему множество охотничьих ружей, прочищать мундштуки и по ночам обкуривать шефа, которому курить нельзя, но подышать дымом хочется, не надо набивать карманы запасом различных очков шефа с наклейками «для дали», «для чтения», «для доклада». У русских правителей телохранители всегда были еще и няньками.

В ноябре 1974-го, когда обнажилась слабость к подаркам и наградам, Брежнев пристрастился к снотворным, «лечил» себя бесконтрольно. Мы, охрана, пытались его удержать, сражаясь за каждую лишнюю таблетку, но Чазов не смел перечить генсеку и легко ему покорялся. Начались попытки подменять настоящие таблетки «пустышками». Затем кто-то из членов Политбюро посоветовал Леониду Ильичу запивать лекарства водкой, дескать, так лучше усваивается. Выбор пал на «зубровку», и она стала для него наркотиком, нам приходилось разбавлять «зубровку» кипяченой водой. Он после выпитой рюмки настораживался: «Что-то не берет». Чтобы упорядочить прием лекарств, придумали постоянный медицинский пост при генсеке. Одна из медсестер, как на грех, оказалась молодой и красивой, установила с Брежневым «особые отношения», и он решил: «Пусть будет одна». Медсестра сперва держалась тихонько, но быстро стала полной хозяйкой, садилась за стол с членами Политбюро, в ее присутствии обсуждались международные проблемы, даже Андропов просил Чазова убрать эту даму, но Чазов уклонялся: «Вряд ли председатель КГБ должен заниматься такими мелкими вопросами, как организация работы медсестер». Муж этой медсестры, несомненно укоротившей вольной выдачей таблеток жизнь генсеку, из капитана превратился в генерала и погиб в дорожной аварии в 1982 году — в год смерти Брежнева. В конце концов ее удалось удалить, для этого проводилась целая операция с участием руководства КГБ, Министерства внутренних дел и Минздрава. Не медсестра, а Мата Хари!

…Виктория Петровна не раз заводила разговор: «Леня, может, ты уйдешь на пенсию? Тяжело тебе уже. Пусть молодые…» Он отвечал: «Я говорил, не отпускают». Это было правдой. Один из ближайших сотрудников Брежнева Александров-Агентов свидетельствовал, что только за последние годы Леонид Ильич дважды ставил вопрос о своей отставке, но старцы Политбюро его не отпускали, многие из них выглядели не менее жалко.

Разваливался Черненко, также принимавший большие дозы снотворного. Брежнев завел разговор о своем скверном сне, Константин Устинович машинально пробормотал: «Все хорошо, все хорошо». Брежнев вскипел, выругался и крикнул: «Что ж тут хорошего? Я спать не могу!» Черненко словно очнулся: «A-а, это нехорошо!»

И так почти каждый. После переговоров в Польше спускаемся по большой лестнице, вдруг — шум, оглянулся: Председатель Совета Министров СССР Тихонов падает, покатился вниз боком по парадным ступеням до самого низа, прокатился по полу и остановился только уткнувшись в ноги Громыко. Я объяснил Брежневу: «Николай Александрович «загремел».

Сам Громыко при вручении Леониду Ильичу очередной Звезды Героя вдруг стал заваливаться, с одной стороны его плечом прижал Андропов, с другой — еще кто-то, так и вынесли, сжатого с двух сторон.

Один из руководителей страны в перерыве важного совещания заснул в туалете, встревоженная охрана сорвала дверь.

У Кириленко, третьего лица партии, началась атрофия головного мозга, но он работать продолжал, не раз Брежневу звонил: «Леонид, здравствуй, это я, Андрей». — «Слушаю, слушаю тебя, Андрей». — «Ты знаешь… — и долго молчал. — Извини, вылетело из головы». — «Ну ничего. Вспомнишь — позвони».. Его не раз пытались отправить на пенсию, но он заверял, что полон сил и готов приносить пользу Родине…»

Л. И. Брежнев, как известно, родился в городе Каменском (с 1936 года — Днепродзержинск) на Украине. Дед Л. И. Брежнева — Яков Брежнев, металлург-сталелитейщик из-под Курска, приехал в Каменское вместе с семьей вскоре после того, как здесь была задута первая домна. Он стал работать в прокатном цехе. Как только подрос его сын Илья, отец взял его к себе в цех. Через несколько лет Илья Яковлевич женился на одной из местных красавиц, восемнадцатилетней Наталье. 19 декабря 1906 года в их бедном глинобитном доме родился первый сын — Леонид. Позднее родились сначала второй сын — Яков, а потом и дочь.

Отец был почти весь день занят на заводе, и главным воспитателем маленького Леонида стала мать — Наталья Денисовна.

Наталья Денисовна дожила до девяноста лет. Она была скромной женщиной. Сам Брежнев рассказывал позднее, что его мать ни за что не хотела переезжать в Москву и жила в небольшой квартире в Днепродзержинске вместе с семьей своей сестры. Она стояла в очередях в магазине, вечерами любила поговорить с соседками, сидя на скамейке возле дома.

Лишь после того, как Брежнев сделался Генеральным секретарем ЦК КПСС, его восьмидесятилетней матери пришлось все же переехать в Москву. Она не слишком хорошо понимала сложные обязанности сына, а его образ жизни и вся московская суета были ей явно не по душе. Не могли ей понравиться ни склонная ко всякого рода авантюрам дочь Брежнева Галина, ни его легкомысленный и часто нетрезвый сын Юрий. На этой почве и родился, по-видимому, один из многочисленных анекдотов о Брежневе:

— Пригласил как-то Л. И. в гости свою старую мать из небольшого поселка на Украине, где она прожила всю жизнь. Брежнев показал ей не только свою квартиру, но и роскошные дачи под Москвой и в Крыму, свои охотничьи домики, коллекцию золота и драгоценностей.

— А ты не боишься, Леня, — вдруг спросила его мать, удивленная всей этой роскошью и богатством. — Вдруг придут к власти большевики?..

Галина Брежнева, можно смело судить, ничего не боялась.

Жизнеописание ее скандального времяпрепровождения, вышедшее из-под пера Р. Медведева, долгое время блуждает по самиздатам, передается из рук в руки в перепечатанном на машинке виде, со временем обретает место и под обложкой отдельного издания. Краткая история жизни Галины Брежневой в изложении Р. Медведева (таким было состояние дел в «перестроечное» время) выглядит следующе…

Этой женщине сейчас 58 лет, но на вид ей можно дать все 70. Ее покинули все друзья и знакомые. Она мало общается со своими родственниками. Она живет на большой даче в поселке Жуковка под Москвой, которую ей построили за бесценок по распоряжению отца. Невероятно растолстевшая и неопрятно одетая, она редко выходит из дома.

Ее муж — еще недавно всесильный генерал, которому подчинялась вся милиция Советского Союза, смещен со всех партийных и государственных постов и арестован. В следственной тюрьме Лефортово он дает показания. Он знает очень много, и эти показания могут бросить тень не только на него самого.

Его жену уже дважды подвергли принудительному лечению от алкоголизма, но женский организм очень плохо поддается такому лечению. Она и сейчас почти всегда пьяна. В Москве говорят, что иногда по ночам эта женщина выходит из дверей своей большой дачи с лопатой в руках, чтобы проверить, сохранились ли на участке зарытые ею в разное время драгоценности. Она не читает газет и журналов и плохо понимает, что за «перестройка» происходит в нашей стране, где она так вольготно и весело вела полную приключений и авантюр жизнь.

Еще в школе Галина отличалась дерзким и своенравным характером, и ее не интересовала политика и политическая карьера, которой занимался ее отец.

Некоторое время она училась на литературном факультете Кишиневского университета. Но науки мало интересовали Галину. Одна из ее сокурсниц вспоминает, что сам первый секретарь ЦК Молдавии Л. Брежнев приходил в университет и просил студенток из ее группы повлиять на его дочь и хотя бы убедить ее вступить в комсомол. «Очень нехорошо, — откровенно признавался Брежнев, — я возглавляю партийную организацию всей республики, а моя дочь не хочет стать комсомолкой».

Но Галину не занимала комсомольская работа.

В 1951 году в Кишинев приехал на гастроли передвижной цирк «Шапито». Галина ходила на все его представления. Она увлеклась Евгением Мила-евым, молодым силачом и акробатом, который держал на себе пирамиду из десятка людей. Вскоре цирк уехал из Кишинева, но вместе с цирком, бросив университет, уехала и Галина. Милаев стал ее первым мужем, и она вернулась в семью отца лишь через год, но с маленькой дочкой, заботу о которой взяла на себя жена Брежнева — Виктория. Галина жила с Милаевым всего 8 лет, но развелись из-за постоянных ссор, в которых родители Галины неизменно брали сторону ее мужа.

Брежнев и его жена привязались к своей внучке и сохранили добрые отношения с ее отцом, который перестал выступать на арене, получил звание заслуженного артиста РСФСР, потом и народного артиста СССР. Бывший акробат стал даже Героем Социалистического Труда и директором Московского цирка на проспекте Вернадского. В 1983 году он умер.

Галина рассталась с Милаевым, но не с цирком, где теперь у нее было много поклонников и друзей.

Только один раз — в 1960 году, когда Брежнев стал Председателем Президиума Верховного Совета СССР, он взял с собой не только жену, но и 32-летнюю дочь в официальную поездку по Югославии. Но ее поведение и экстравагантные костюмы привлекли слишком большое внимание прессы, и Л. Брежнев больше никогда не брал с собой дочь на официальные визиты в другие страны.

Но Галина не перестала и после этого ездить за границу. При покровительстве начальника управления всех цирков страны Анатолия Колеватова Галина ездила за границу с самыми различными цирковыми труппами и, конечно, инкогнито. Обычно, ее оформляли в качестве гримерши. И никто в других странах не знал, что под личиной скромной служащей скрывается дочь Брежнева. Конечно, она не платила Колеватову тех взяток, которые ему давали другие артисты. Она одаривала семью Колеватовых своим покровительством.

Очередным увлечением 35-летней Галины стал 20-летний Игорь Кио. Сын знаменитого иллюзиониста Эмиля Ренарда, принявшего цирковую фамилию Кио. После смерти его сыновья Эмиль и Игорь унаследовали цирковую аппаратуру и его номер.

Роман Галины и Игоря развивался быстро. И вскоре они решили пожениться. На одном южном курорте они явились в местное отделение для регистрации брака и потребовали оформить их отношения. Но в СССР запрещается немедленная регистрация брака. Жених и невеста должны вначале подать заявление и пройти «исполнительный срок». Однако заведующая ЗАГСом не решилась перечить властной и грубой дочери Брежнева и объявила Галину и Игоря Кио мужем и женой.

Когда это известие достигло Брежнева, он был разгневан. Вскоре на ближайшем аэродроме приземлился самолет, несколько крепких мужчин сели в машину и поехали к вилле, в которой жили счастливые молодожены. Галине предложили немедленно вернуться в Москву. Игоря Кио вызвали в местное отделение милиции, и вскоре он получил новый паспорт, где не было никакой регистрации брака. Брак этот был аннулирован как незаконный, а заведующая ЗАГСом была не только снята с должности, но и наказана по суду за нарушение закона.

Вообще Брежнев пытался держать свою дочь в строгости. В Москве она должна была жить с отцом и матерью, и Леонид Ильич решительно отказался «подарить» Галине отдельную квартиру. Он заставил ее работать в Агентстве печати «Новости» и даже вести научную работу.

В промежутках между своими увлечениями Галина даже сумела защитить диссертацию и стать кандидатом филологических наук. Впрочем, удивляться этому нечего, Брежнев через несколько лет удостоился Ленинской премии за «выдающиеся» достижения в литературе.

Галина не долго горевала о своей разлуке с И. Кио. Она познакомилась с 32-летним подполковником милиции, который, правда, был женат и имел двоих детей, был на 7 лет моложе Галины. Однако желание стать зятем Брежнева оказалось у подполковника Чурбанова сильнее любви к своей семье, и вскоре он стал третьим мужем Галины. На этот раз отец был доволен. Мужем дочери стал не циркач, не акробат, не клоун, не иллюзионист, а крепкий милицейский офицер, и Брежнев надеялся, что Чурбанов сможет обуздать его своенравную дочь.

На этот раз Леонид Ильич расщедрился — молодожены получили отдельную квартиру в Москве. Им построили отдельную дачу недалеко от дачи отца. Но надежды Чурбанова оправдались только в одном отношении — он стал делать карьеру. Уже в 1970 году он стал одним из руководителей Политотдела МВД СССР. В 1977 году — пост заместителя, а в 1980 году — первого зам. министра внутренних дел СССР. Министром внутренних дел был, как известно, Щелоков, один из ближайших друзей Брежнева еще со студенческих лет. Менее чем за 20 лет Чурбанов из подполковника стал генерал-лейтенантом, его власть была огромна, но она не распространялась на его жену, которая очень скоро перестала считаться со своим мужем и завела себе новых друзей.

Главным из них был молодой цыган и артист Борис Буряце. Один из знакомых мне артистов рассказывал:

— Я видел первый раз Галину Брежневу в 1977 году в Доме творчества театрального общества (ВТО) в Мисхоре в Крыму. Она приехала туда с дачи отца к своему любовнику В. Буряце, цыгану. Ему было тогда 29 лет, он закончил отделение музыкальной комедии ГИТИСа. У него был неплохой тенор, но весьма слабые актерские данные. Это был красивый брюнет с серо-зелеными глазами, довольно полный для своего возраста. У него были весьма изысканные манеры и утонченные вкусы в еде, одежде, музыке. Носил он джинсы, джинсовую широкополую шляпу. На безымянном пальце сверкал перстень с огромным бриллиантом, а на шее — толстая крученая золотая цепь, которую он не снимал даже купаясь в море. Он появлялся на пляже в коротком махровом халате. Иногда он читал, но чаще играл в карты с несколькими знакомыми и с младшим братом Михаилом 25-ти лет.

Борис жил в двухкомнатном номере-люксе с отдельным душем, телевизором и холодильником. На столе стояла черная икра в больших жестяных банках, мясо; шашлыки готовились тут же, подавался только что испеченный хлеб, языки, раки, виноград, арбузы, шампанское и водка. Все эти недоступные рядовому отдыхающему деликатесы в неограниченном количестве поставлялись ему Галиной Брежневой-Чурбановой, которая приезжала изредка с шофером Валерой на белой «Волге».

Приехать ей было, видимо, сложно, и она была вынуждена хитрить, так как отец всячески старался блюсти честь дочери, уже ставшей к тому времени бабушкой. Галина была грузной, высокой женщиной, которую при всем желании нельзя назвать красивой. У нее были грубые, крупные черты лица, очень напоминавшие отцовские, темные волосы, забранные в пучок и темные густые брови. На пляж она ходила в длинном, до полу, шелковом халате. В свою речь, она часто вставляла матерные слова.

Отношения Бориса и Галины были странными. По его словам, их связь началась когда ему не было еще 20 лет. Вряд ли он любил эту женщину. Но Галина, казалось, была влюблена в своего цыгана, причем страсть ее была властной, изнуряющей и утомительной. Она ревновала Бориса, устраивала ему сцены — зачастую только из-за того, что он зашел куда-то, не предупредив ее, вместо того, чтобы целый день ждать звонка. О женитьбе Бориса на какой-либо из знакомых не могло быть и речи — он был обречен на роль вечного любовника стареющей и своевольной «мадам».

«Мадам» — так называл Галину брат Бориса — Михаил. Это был удивительно красивый и высокий парень с несколько грубоватым лицом, кареглазый и темноволосый, очень похожий на актеров, играющих в Голливуде роли добрых индейцев. Он был не особенно умен и не слишком развит, но это был добрый парень, страшно скучавший в номере-люкс Дома творчества ВТО. Желающий лишь послушать музыку, подцепить на пляже какую-нибудь девчонку, он, когда становилось совсем невмоготу, просто напивался дармовой водки, ящиками стоявшей в комнате.

Напившись, он мрачнел и позволял себе презрительно отзываться по поводу «мадам», которую он явно ненавидел.

Борис был гораздо более умным и изощренным человеком. Он был скрытен и хитер, тактичен и вежлив. Пил он только шампанское и всегда держал себя в руках. Галина была крайне раздражительна, так что Борису, напротив, нужна была сдержанность.

Своего 40-летнего мужа-генерала она презирала и могла закатить истерику только потому, что Борис напоминал ей, что пора уезжать, дабы не огорчать папу и маму. Галина называла родителей «двумя одуванчиками», что мешало ей восхищаться их преданностью друг другу и взаимной заботой.

Иногда она говорила об отце, который, несмотря на возраст и болезни, каждый день купался в Черном море: «О нем все болтают, но все-таки он борется за мир. Он искренне хочет мира».

Напившись, она говорила: «Я люблю искусство, а мой муж — генерал».

Борис Буряце жил в Москве в большой кооперативной квартире в доме по улице Чехова, недалеко от театра кукол Образцова. Комнаты были роскошно отделаны не без участия Галины. В них было много редчайших икон и антиквариата. У Бориса было множество дорогих бриллиантов, и друзья называли его иногда между собой «Борисом Бриллиантовым». Давно прошли времена, когда, появившись в Москве в цыганском театре «Ромен», он скромно жил, снимая комнату в чужой квартире. Теперь он работал в Большом театре сначала стажером, потом артистом, хотя он вряд ли выходил на сцену с другими артистами. Дружба с Г. Брежневой делала Бориса влиятельным человеком, хотя некоторые его связи уходили куда-то далеко в недра полуподпольного или даже подпольного мира Москвы.

В его квартире часто собирались компании друзей Бориса и Галины, и угощение здесь было изысканнее, чем в Крыму. Это было и неудивительно. Одним из ближайших друзей Галины был Ю. К. Соколов — директор Московского гастронома № 1, или Елисеевского магазина, как его называют москвичи. Гулянки затягивались, и Галина все чаще и чаще оставалась ночевать у Бориса. Часов в 11 утра она, небрежно одевшись, спускалась в расположенную рядом парикмахерскую, куда Московское управление бытобслуживания направляло своих лучших парикмахеров.

Рассказывали, что Б. Буряце был своим человеком и в резиденции посла Румынии в СССР, жена которого также была цыганкой.

Несомненно, что Юрий Чурбанов даже по долгу своей милицейской службы знал о Борисе Буряце, его образе жизни и его друзьях. Несколько раз Бориса жестоко избивали, и не только брату, но и дружкам приходилось его охранять. Но он просто уже был не в состоянии изменить свой образ жизни, он лишь сменил золотую цепь на большой платиновый крест с бриллиантами, и Чурбанову пришлось как-то смириться с капризами и прихотями своей жены, ибо, потеряв жену, он мог потерять и благосклонность ее отца.

Кроме молодых мужчин, у Галины была еще одна страсть — бриллианты. Она следила за поступлением лучших бриллиантов в московские ювелирные магазины и скупала самые дорогие. Однажды один богатый кавказец хотел купить в ювелирном магазине очень дорогое бриллиантовое кольцо. «Это кольцо не продается, — сказала ему заведующая. — Это имущество магазина, это для рекламы». Но через несколько дней кавказец обнаружил, что приглянувшееся ему кольцо уже не выставляется. «Этот бриллиант купила сама Г. Брежнева».

Когда у Галины не хватало денег, она оставляла расписки, и немало таких расписок лежало в сейфах магазинов. Но чаще всего деньги у Галины были и в больших количествах. Она получала их от отца и мужа. Не слишком велика была ее служебная ставка. Она работала теперь в Министерстве иностранных дел в отделе, который должен был организовывать отдых для дипломатов и особенно для жен дипломатов, скучающих в Москве. Немало денег привозили Галине в качестве подарков из разных республик. Даже не обращаясь к отцу или мужу, она смогла оказать своим «визитерам» свою помощь — иногда в назначении на какой-нибудь пост, иногда даже и в освобождении от уголовного преследования.

Но главный доход и Галине, и ее приятельнице — жене министра внутренних дел Н. Щелоковой, давала простая спекуляция бриллиантами. Как известно, с конца 60-х до начала 80-х цены на бриллианты и золотые изделия повышались не менее трех раз. Быстро росли в 70-е годы мировые цены на золото и драгоценности. Существовал строгий порядок: за несколько дней до повышения цен ювелирные магазины прекращали торговлю. Но еще раньше чем закрывались на «учет» ювелирные магазины, Галина и ее компаньонки покупали бриллианты и другие украшения на сотни тысяч рублей. Вскоре после повышения цен на купленные ими бриллианты менялись товарные ярлыки, и эти «камешки» снова поступали в продажу. На руках у Галины оставались все ранее истраченные деньги. После строительства в Москве большой ювелирной фабрики по ул. Лавочкина Галина стала заказывать здесь украшения с бриллиантами по приготовленным ей лучшим эскизам. И здесь, на фабрике, она нередко оставляла вместо денег расписки.

…В самом конце 1981 года советский цирк отмечал свой праздник. На красочное представление собрались все «звезды» и все избранные любители цирка. Жена Колеватова — артистка Лариса Пашкова, жена Щелокова и Галина Брежнева одели свои лучшие украшения. И все же ни у кого не оказалось таких больших и красивых бриллиантов, как у народной артистки СССР, знаменитой дрессировщицы Ирины Бугримовой. Ее коллекция, о которой мало кто знал в Москве, была, вероятно, лучшей в стране коллекцией. Драгоценности Бугримовой достались в наследство от родителей, и многие из них числились в специальных карточках, которые находились в ювелирных магазинах. 70-летняя артистка явно поторопилась одеть на себя фамильные драгоценности.

…Поздно вечером 30 декабря 1981 года к высотному дому на Котельнической набережной, где жила артистка, подъехала машина, и трое мужчин внесли в подъезд огромную елку. Бугримовой еще не было, и дежурный по подъезду сказал это хорошо одетым людям. «Это подарок, — ответил один из них. — Мы поставим елку у двери и уедем». У знаменитых артистов много поклонников, склонных к экстравагантности, и поэтому дежурный пропустил «гостей». Посетители, однако, долго не возвращались, и это вызвало тревогу у дежурного. Он поднялся на лифте к квартире дрессировщицы. Елка стояла у дверей, но трое мужчин исчезли. У высокого дома, где живет Бугримова, есть парадный и закрытый, «черный» ход, который на этот раз оказался открытым. По звонку дежурного быстро приехала опергруппа милиции. Вызвали и Бугримову. Все ее вещи были на месте, но знаменитая коллекция исчезла, не сработала и установленная сигнализация. Было очевидно, что здесь побывали профессионалы высокого класса. Продать бриллианты Бугримовой в СССР было бы нелегко, и среди многих срочных мер, предпринятых немедленно созданной опергруппой, состоящей из сотрудников уголовного розыска КГБ, было установление особых контрольных пунктов во всех международных аэропортах. Успех пришел неожиданно быстро. Через три дня после ограбления в Шереметьевском аэропорту был задержан гражданин, в полупальто которого были зашиты три крупных бриллианта из коллекции Бугримовой. А через несколько дней банда профессионалов, очистившая квартиру артистки, оказалась за решеткой.

Среди советских руководителей и их жен немало людей, увлеченных в те времена собиранием бриллиантов. Но они совсем не хотели, чтобы их коллекции попадали к грабителям.

Следствие шло быстро, и у следователей появились подозрения также и в отношении Б. Буряце. Это, однако, могло только обрадовать Ю. Чурбанова, и он не стал брать под защиту любовника жены. В квартире Бориса был проведен обыск, и результаты обыска только усилили подозрения. Буряце был вызван на допрос. Он не особенно беспокоился, так как раньше Галина всегда выручала его из трудных’ ситуаций, а как-никак у власти стоял еще ее отец. Буряце надел норковую шубу, норковые сапоги, взял с собой маленькую собачку и уехал на «Мерседесе» в Лефортово, в следственное управление КГБ. Но по окончании допроса Борису заявили, что он арестован и что он имеет право сообщить об этом родственникам. Прежде чем отправиться в камеру, Борис позвонил не брату Михаилу, а Галине Брежневой, но она даже не знала, что ему ответить от возмущения и растерянности. Как и следовало ожидать, на следствии по делу Бориса много раз всплывали имена и Галины Брежневой, и ее друзей — Колеватовой, жены Щелокова и других, которых даже допрашивать без санкции Политбюро никто не решался.

Все эти события находились под контролем первого заместителя председателя КГБ генерала Семена Цвигуна — свояка Брежнева (они были женаты на родных сестрах). Поэтому Андропов поручил Цвигуну обсудить сложившуюся ситуацию с Сусловым, вторым лицом в Секретариате ЦК и Политбюро. До сих пор не известны подробности их явно не дружественного разговора. Не вполне уравновешенный человек, склонный и ранее к депрессивным состояниям, Семен Цвигун, вернувшись от Суслова домой, принял ампулу с цианистым калием. Это произошло 19 января 1981 года, а 21 января в газетах появился необычный некролог. Его не подписали ни Брежнев, ни Суслов, ни Кириленко, тогда еще главные члены Политбюро. Под некрологом стояли подписи Андропова, Горбачева, Устинова, Черненко, а также всех членов Коллегии КГБ. Лишь впервые мы узнали фамилии этих людей.

События январских дней сказались и на здоровье 80-летнего Суслова. У него случился инсульт, и он умер через несколько дней после похорон Цвигуна.

В день похорон Суслова был арестован Колеватов и некоторые из его ближайших сотрудников.

По Москве в эти дни циркулировало много слухов, которые взбудоражили и иностранных корреспондентов; конечно, они не смогли получить никаких подробностей о деле Б. Буряце, им не позволяли даже приблизиться к дверям его квартиры. Везде стояла охрана, а гласность не была в то время нормой нашей жизни. Многие из корреспондентов хотели получить в фотохронике ТАСС фотографию Галины Брежневой. Вначале все получили отказ, но потом корреспондентам выдали фотографию всей семьи Брежнева.

Громыко перевел Галину на работу в архив МИДа, чтобы не попадала на глаза вездесущим корреспондентам.

Через несколько месяцев, но еще при жизни Брежнева, был арестован И. Ю. Соколов. Только в квартире у него было найдено и изъято драгоценностей на миллион рублей. Однако немало ценностей было найдено и на его даче. В железных банках, закопанных на участке, пачки денежных купюр наполовину сгнили, но золото и драгоценности сохраняются, как известно, гораздо лучше гербовых знаков.

Арестованы были и многие друзья Брежнева. Все эти события скомпрометировали клан Брежнева и облегчили Ю. Андропову путь к власти. Даже на телеэкранах было видно, что на похоронах Брежнева от Галины не отходили ни на шаг два крепких охранника. Кое-кто явно опасался каких-либо эксцентричных выходок дочери покойного.

За 15 месяцев правления Андропова многие из перечисленных уголовных дел были завершены.

Соколова суд приговорил к расстрелу, Колеватова — к 15 годам заключения, Б. Буряце был осужден на 5 лет заключения. Ходили слухи, что он отравился плохой пищей, что умер во время «операции» по поводу аппендицита и т. д. Однако совсем недавно кончился пятилетний срок, и Буряце вышел на свободу из заключения и уже побывал в ресторане Театрального общества на ул. Горького. Вряд ли однако сможет он получить снова свою московскую квартиру. Он не стал наносить визит «мадам» Брежневой.

Н. Щелоков был снят со своего поста по требованию Андропова и скоро исключен из ЦК КПСС «за ошибки в работе». Против него было возбуждено уголовное дело. Жена Щелокова, ожидая худшего, покончила с собой, выбросившись из окна своей квартиры. После смерти Андропова К. Черненко попытался помочь своим недавним друзьям. Следствие против Щелокова было прекращено, и он получил назначение на почетный пост Министерства обороны СССР.

Галина Брежнева снова начала появляться в обществе и даже была приглашена 8 марта 1984 года на большой государственный прием в Кремле по случаю 8 Марта. По личной просьбе Громыко Галине Брежневой была установлена персональная пенсия, так как работать она не могла. Однако власть больного Черненко очень скоро стала слабеть, тогда как органы КГБ продолжали раскрывать все новые и новые преступления, в которых был замешан как Щелоков, так и некоторые влиятельные люди из недавнего окружения Брежнева.

Когда бывший министр внутренних дел узнал, что уголовное дело против него вновь возбуждается, он одел парадную форму генерала армии со всеми орденами и медалями, потом зарядил свое охотничье ружье и выстрелил себе в рот.

Еще через несколько месяцев умер Черненко, и Галина Брежнева потеряла последнюю надежду как-то поправить свои дела.

Ее брат, Юрий Брежнев, хронический алкоголик, который тем не менее был и членом ЦК КПСС и зам. министра внешней торговли СССР, потерял скоро все свои посты и отправился на пенсию, хотя ему еще не исполнилось 60 лет.

Был понижен в должности, а потом арестован Ю. Чурбанов. Все его имущество взято под контроль до конца следствия. И, как можно предполагать, будет скоро конфисковано. Галина Брежнева оставленные ей платья и шубы сейчас продает, жалуясь на «бедность». Хотя в стране ведется строгая борьба с алкоголиками, Галину можно иногда видеть с полной сумкой водки. Она с трудом несет ее домой. Сладкая жизнь — для нее кончилась навсегда…

КЕМ БЫЛА ДЖУДИТ КЭМПБЕЛ-ЭКСНЕР: СТРАСТНО ВЛЮБЛЕННОЙ ЖЕНЩИНОЙ, ЖЕРТВОЙ ИЛИ СКАНДАЛЬНОЙ ЛЮБОВНИЦЕЙ ПРЕЗИДЕНТА США?

Спустя три с половиной десятилетия скандально известное имя Джудит Экснер продолжает по-прежнему вызывать интерес у американцев. Дело в том, что с 1960 по 1962 год Джудит не просто была одной из многочисленных любовниц Джона Фитцджералда Кеннеди, но, по ее собственному признанию, еще и его «уполномоченной» по связям с чикагским «крестным отцом» Сэмом Джанканой. В ту пору американский президент вынашивал планы ликвидации Фиделя Кастро, причем не силами ЦРУ, а руками мафии. В 1975 году сенатская комиссия по расследованию связей между властей предержащими и преступным миром вызвала Джудит для дачи свидетельских показаний. Двумя годами позже из-под ее пера вышла автобиографическая книга «Джудит Экснер: моя история», опровергающая наиболее одиозные обвинения. Сегодня она объясняет появление этой книги страхом перед преследованиями. Но теперь Джудит Экснер, дни которой сочтены, больше не боится наемных убийц, и поэтому она рассказывает все. Всю правду о своей любви. Об их любви.

Спрятав под подушку револьвер, 7 марта 1960 года 2 5-летняя уроженка Калифорнии Джудит Кэмпбелл пребывала в ожидании в номере нью-йоркского отеля «Плаза». Сама мысль о том, что она собирается стать любовницей женатого человека, да к тому же политического деятеля, приводила ее в ужас. Нынешняя встреча была их первым любовным свиданием. Она сидела на самом краешке кровати, и, когда он, толкнув дверь, вошел в номер, ее охватило такое чувство вины, что ей немедленно захотелось убежать, спрятаться. Он понял ее состояние и повел себя ненавязчиво, предупредительно, а через короткое время даже засобирался уходить. Тогда она в каком-то порыве удержала его, коснулась его плеча и тихонько сказала: «Джек!» «Я не смогла его оттолкнуть, — рассказывает Джудит Экснер сегодня. — Когда он пускал в ход свое обаяние, то становился абсолютно неотразимым».

Встреча в «Плазе» стала началом не мимолетной интрижки, а пылкого романа, которому предстояло продлиться два с половиной года. Джудит и не подозревала, что была далеко не единственной любовницей 35-летнего президента Соединенных Штатов Америки. «Если бы мне стало известно, что в Белом доме он встречается с другими женщинами, я немедленно положила бы конец нашим отношениям», — уверяет она.

В официальную историю США ее имя вошло два года спустя благодаря весьма туманной статье всемогущего обозревателя Уолтера Уинчелла, появившейся в журнале «Лос-Анджелес икзэминер»: «Главной темой разговоров наших романтиков в политических кругах стала Джудит Кэмпбелл, известная в Палм-Спрингс и Беверли-Хилз». Что крылось за этими многозначительными намеками? Стремление первым сообщить сенсационную новость? Или предупреждение, а то и прямая угрозе? молодому и слишком самоуверенному президенту?

Долгих 13 лет американская публика ни слова не услышит о Джудит Кэмпбелл — вплоть до 1975 года, когда сенатская комиссия, призванная расследовать связи между властными структурами и мафией, вызовет ее для дачи свидетельских показаний. Джудит к тому времени вторично выйдет замуж и будет именоваться Джудит Экснер. Хорошенькая, если не сказать обворожительная, брюнетка лет сорока предстала перед сенаторами в качестве «друга» президента Кеннеди и одного из добровольцев, помогавших ему в проведении предвыборной кампании. По некоторым сведениям, на самом деле она была не кем иным, как связной между братьями Кеннеди и главарями мафии Сэмом Джанканой и Джонни Розелли, царившими соответственно в Чикаго и Лас-Вегасе в 60-е годы. Итак, ей выпала роль пробить первую брешь в «легенде Кеннеди». Неудивительно, что американцы хотели одного: забыть о ней как можно скорее.

И вот недавно она дала эксклюзивное интервью корреспонденту журнала «Вэнити фэйр» («Ярмарка тщеславия») Лиз Смит, которая имеет свою рубрику в 70 газетах, а также Барбаре Уолтерс, модной ведущей телеканала Эй-би-си. Более десяти лет подряд американская пресса изощрялась в иронических комментариях по поводу сей таинственной статистки истории, якобы внедрявшей мафию в Белый дом. Ее представляли то хищной пожирательницей мужчин, то глупенькой «девушкой по вызову», то новой Мата Хари, то одной из влиятельных персон мафии, получавшей жалованье у Джанканы и Розелли, а то и просто любительницей околобо-гемных тусовок, из тех, что слетаются в Голливуд, словно бабочки на огонь. Чего о ней только не писали! Не писали, может быть, одного: что она оказалась безвинной жертвой в истории, сочиненной мужчинами, облеченными властью, но не отягощенными совестью.

Опубликованная в 1977 году автобиография «Джудит Экснер: моя история», в которой она призналась, что была любовницей президента Кеннеди, также не способствовала улучшению ее репутации. Повествование это, сляпанное наскоро, пестрит вопиющими неточностями и едва прикрытой ложью. Однако следует признать, что в 1977 году у Джудит Экснер имелись очень веские основания не выдавать всей правды. В кругах, близких к мафиозным, тогда поговаривали: сделай она свои разоблачения — и за этим последует целая серия убийств, не исключая и ее собственного.

После того, как прервалась ее любовная связь с Кеннеди, ряды ее знакомых значительно поредели. Джек и Бобби пали под пулями убийц, Мэрилин Монро умерла в ту самую ночь, когда с ней виделся Бобби Кеннеди, «покровитель» Джудит Сэм Джанкана, сам оказавшийся под «покровительством» ФБР, был в 1975 году убит в собственной кухне, так и не успев выступить со свидетельскими показаниями перед сенатской комиссией. Еще через год в Майами нашли тело Джонни Розелли, утопленного в бетонном растворе, и понадобилось несколько дней, чтобы установить личность убитого. К печальному списку можно добавить и имя соперницы Джудит в сердце Дж. Ф. К. Мэри Майер, убийство которой на берегу Потомака в 1964 году не раскрыто до сих пор.

Но теперь и Джудит Экснер, все эти годы прятавшей у себя под подушкой револьвер, больше нет причин лгать. Она знает, что умрет не от пули убийцы, а совсем от другого. У нее рак груди, за последние несколько месяцев метастазы проникли в кости и легкие. И тогда она решила свести счеты с Историей. «Меня иногда обвиняли в том, что я скомпрометировала правление Кеннеди», — объяснила она Лиз Смит, которая в последние годы стала ее доверенным лицом. Я никогда не стремилась к этому. Я в жизни не приблизилась бы ни к Сэму Джанкане, ни к Джонни Розелли, если бы Джек Кеннеди специально не просил меня об этом. Мне было 26 лет, и я была влюблена. Разве могла я что-то заподозрить, если моими поступками руководил сам президент Соединенных Штатов? Я вовремя подвернулась ему под руку. Джек не хотел доверить ЦРУ ликвидацию Фиделя Кастро и решил обратиться за помощью непосредственно к мафии. Он обладал способностью инстинктивно чувствовать людей, которые его окружали. Он знал, кому из них можно доверять. Я казалась ему привлекательной, и он думал, что легко сможет манипулировать мной, что он, в сущности, и делал.

С сенатором Джоном Кеннеди ее познакомил в феврале 1960 года певец Фрэнк Синатра. 25-летняя католичка, только что пережившая неудачное замужество с малоизвестным актером, типичная представительница среднего класса, увлеченная миром шоу-бизнеса, приехала в Лас-Вегас вместе с Фрэнком — их связывал непродолжительный роман. Первый ужин наедине с Кеннеди состоялся в городском ресторане. Джудит мгновенно попала под очарование будущего кандидата в президенты, который с пылким красноречием говорил с ней о жизни, католической религии, своей семье и о последних голливудских сплетнях. Он взял привычку постоянно звонить матери Джудит и справляться, где сейчас ее дочь.

В апреле Джекки отлучилась из Вашингтона, и Дж. Ф. К. пригласил Джудит на ужин в свой дом в Джорджтауне вместе с лоббистом Биллом Томпсоном. Разговор шел о политике. Джудит не чувствовала в себе ни малейшего призвания к политической борьбе и скучала. В конце ужина Дж. Ф. К. вдруг спросил, не согласится ли она передать сумку с деньгами некому Сэму Джанкане в Чикаго. Уже прибыв на место Джудит с удивлением обнаружила, что этот Джанкана оказался тем самым дельцом с весьма сомнительной репутацией, которого она месяцем раньше уже видела на вечеринке, устроенной в Майами Фрэнком Синатрой.

Победа, одержанная Кеннеди на выборах в ноябре 1960 года, невероятно усложнила идиллию между Джудит и новым президентом. Джек пригласил ее в Капитолий на церемонию принесения присяги. Джудит отказалась. Джек осыпал ее уверениями в любви. И постоянно давал поручения. То он просил передать лично в руки Сэму Джанкане очередное послание по поводу ликвидации Фиделя Кастро, то поручал организовать встречу с главарем мафии. Такая тайная встреча состоялась в номере одного из чикагских отелей, и Джудит терпеливо ждала, сидя в ванной комнате, когда мужчины закончат беседу. Со временем «посланница» начала даже ценить общество Сэма Джанканы, который обращался с ней как с королевой. Она поняла, что этот человек обладает огромным влиянием и властью. Мафиози, в свою очередь, был отнюдь не прочь «послужить» причиной ревности президента. Кеннеди просил Джудит «не проводить слишком много времени с Джанканой или Синатрой». Звоня по телефону, он выспрашивал, где и у кого она бывала.

Джудит категорически не желала переходить в разряд «официальной любовницы» и потому упорно отвергала любые предложения относительно домов, квартир и денег. Джек настаивал, чтобы она перебралась в Вашингтон. «Здесь я смог бы о тебе заботиться», — уверял он. В ответ Джудит рассказывала ему, что ее и без того начало преследовать ФБР, что его агенты в любое время дня и ночи звонят ей в дверь и роются в ее вещах без всякого ордера на обыск. Однажды фэбээровцы едва не арестовали ее на автомобильной стоянке. А Сэм Джанкана, которому очень хотелось выглядеть в глазах красивой женщины настоящим героем, уверял, что Дж. Ф. К. победил на выборах исключительно благодаря его поддержке: «Без меня твой дружок ни за что на свете не добился бы избрания. Оставь ты этих Кеннеди, они не для тебя. Вот увидишь, они загубят твою жизнь».

В январе 1963 года Джудит решилась положить конец своей связи с президентом. Поссорились они из-за ее отказа переезжать в Вашингтон. Он хотел видеть ее чаще и настаивал, чтобы она присутствовала на некоторых официальных беседах в Белом доме. Увы, его любовницу терзала мысль о существовании Джекки — законной супруги. Роль «женщины из тени» казалась ей унизительной. «Я так больше не могла, — рассказывает Джудит в журнале «Вэнити фэйр». — Внимание ФБР приводило меня в ярость. С каждым днем связь с Кеннеди причиняла мне все больше боли. С этим пора было кончать. Джек упросил меня встретиться с ним и поговорить о том, как спасти наши отношения. «Мы можем встречаться и дальше», — сказал он. В последний раз я виделась с ним в Белом доме в конце декабря 1962 года. Я сказала ему, что между нами все кончено, что мы больше не будем видеться. В тот день мы в последний раз были вместе. Я все еще любила его без памяти. Не знаю, за что Господь решил меня наказать, по когда я вернулась из Вашингтона в Нью-Йорк, а затем приехала в Чикаго, то обнаружила, что я беременна. За все время нашей связи я не встречалась с другими мужчинами. Я была просто раздавлена, позвонила ему по телефону: «Джек, у меня новость, хуже которой быть не может: я беременна». Он молчал, и молчание его затягивалось. Потом наконец сказал: «Что ты собираешься делать?» Понял, что нельзя было этого говорить, и сейчас же поправился: «Прости, что мы будем делать? Ты хочешь оставить ребенка?» Я плакала в телефонную трубку: «Джек, ты прекрасно знаешь, что я не могу оставить ребенка. ФБР не спускает с нас глаз. С тех пор как они в первый раз постучались ко мне в дверь в 1960 году, они постоянно следят за мной». Он старался говорить очень мягко: «Я могу гарантировать тебе, что если ты захочешь оставить ребенка, это вполне осуществимо. Мы сможем это устроить». Тогда я ответила: «Об этом не может быть и речи. Ты не забыл, кто ты? Нам никогда не выпутаться из этого». Джек сказал: «Я тебе перезвоню». Он действительно сейчас же перезвонил, и мы снова говорили о том же. Действовать приходилось быстро. Я была на втором месяце, а аборты в Соединенных Штатах запрещались. Тогда Джек сказал: «А ты не думаешь, что нам мог бы помочь Сэм? Может быть, поговоришь с ним? Тебе будет удобно спросить его об этом?» Меня удивило его предложение, но я сказала, что так и сделаю. Я позвонила Сэму, и мы договорились пообедать вместе. Я рассказала ему, какая помощь мне нужна. Он едва не подпрыгнул от негодования. «Будь он проклят! Будь проклят этот чертов Кеннеди!» — воскликнул он».

Сэм Джанкана действительно предпринял все, что было в его власти, чтобы Джудит поместили в больницу у него в городе и там прооперировали. Счета с именами врачей до сих пор хранятся у Джудит. 28 января 1963 года она вышла из больницы. Встречал ее Джанкана. Кеннеди сейчас же позвонил ей и снова умолял приехать в Вашингтон. Джудит чувствовала себя одинокой и несчастной. Она боялась всего и всех: ФБР, ЦРУ, Сэма Джанканы, мафии…

Сэма Джанкану Джудит в последний раз видела в конце 1960-х годов возле двери ресторана в Палм-Спрингс, где мафиози обедал в компании Фрэнка Синатры. Синатра не обратил на нее ни малейшего внимания, а Джанкана, встретившись с Джудит взглядом, сделал вид, что не узнает ее. Бесспорно, он не хотел подвергать ее опасности. Найденные журналисткой Лиз Смит телефонные счета из Белого дома свидетельствуют, что за тысячедневную историю правления Кеннеди Джудит более 80 раз звонила по номеру Эвелин Линкольн, секретаря Джона Кеннеди. Зарегистрированы и многочисленные звонки из бюро Линкольн по номеру Джудит. Помимо этого президент часто звонил ей по личному телефону.

Вот так Джудит Кэмпбелл-Экснер вошла в историю Соединенных Штатив Америки. Кем она была на самим деле: страстно влюбленной женщиной, невинной жертвой или скандальной любовницей? Ее единственная вина в том, что она оказалась под рукой в момент, когда мафия, ЦРУ и американский президент неожиданно сочли, что необходимы друг другу. Никто из членов семьи Кеннеди ни разу не произнес вслух ее имени. Советник Дж. Ф. К. Дани Пауэре, бывший директор библиотеки Кеннеди, когда-то частенько провожавший молодую даму по коридорам Белого дома к своему патрону, сегодня уверяет, что в жизни не слышал фамилии Кэмпбелл, — если не считать названия консервированного супа…

«Я — ДОЧЬ МЭРИЛИН МОНРО И ПРЕЗИДЕНТА КЕННЕДИ»

…На часах было уже далеко за полночь. Хозяйка распрощалась со мной — назавтра начинались съемки фильма у скандально известного аргентинского режиссера Хорхе Полако с ней в главной роли. Играть ей предстояло учительницу в школе, которая по вечерам занималась проституцией в нищих портовых кварталах. Ну а меня ждала встреча с уругвайским журналистом Альберте Новелл ем. Более двух лет он занимается расследованием жизни Лилиан фон Фицнер в Аргентине. Альберте, например, убежден, что трагическая смерть Мэрилин Монро связана с ее решением публично объявить о том, что она родила и два года тайно воспитывала внебрачную дочь Джона Кеннеди. Есть немало свидетелей, которые показали, что за день до смерти Мэрилин Монро, вечером 4 августа, она вдребезги разругалась с Робертом Кеннеди, приехавшим к ней в дом.

Не успел Боб Кеннеди покинуть дом Мэрилин, как она тут же позвонила своим самым близким друзьям — пресс-секретарю Пэту Ньюкомбу, мужу сестры Джона Кеннеди Питеру Лауфорду, сыну своего бывшего мужа Джо Ди Малжио, парикмахерше и своей подруге Лилиан Сансир. Все они, кроме отказавшегося свидетельствовать Питера Лауфорда, рассказали, что Мэрилин была вне себя от гнева, ни о какой депрессии, из-за которой она могла бы принять смертельную дозу наркотиков, не было и речи. Наоборот, Мэрилин по телефону рассказала своим друзьям, что Роберт Кеннеди сообщил ей о решении своего брата Джона прекратить с ней все отношения, так как ЦРУ и мафия давят на него и ему надо быть крайне осторожным. Кинозвезда возбужденно заявила, что эти Кеннеди так просто от нее не отделаются. Она потребовала у пресс-секретаря созвать пресс-конференцию, а друзьям сообщила, что на ней сделает сообщение, которое потрясет весь мир и подкосит самого президента США Джона Кеннеди.

Чем же хотела удивить весь мир кинозвезда? Вряд ли новостью о том, что она долгие годы была любовницей президента США. Об этом и так уже за их спинами говорило пол-Вашингтона. Если у Мэрилин и была припасена козырная карта, то таковой, как считает уругвайский журналист, могло бы стать заявление о том, что у нее и у Джона Кеннеди есть дочь. Сделать это Мэрилин Монро не успела. Ранним августовским утром ее нашли мертвой в ее собственном доме…

Холодным августовским утром 1992 года мир аргентинки Лилиан фон Фицнер взорвался лаем микрофонов и короткими, как выстрел, вопросами поджидавших ее у выхода из дома журналистов. «Вы — дочь Мэрилин Монро и Джона Кеннеди?! Какие у вас есть доказательства?» — перебивали друг друга репортеры. В то утро Лилиан не собиралась ничего и никому доказывать. Она, как обычно, вышла из подъезда жилого дома, чтобы вместе со знакомыми поехать по своим делам. Журналистская атака застала ее врасплох.

— Почему вы подписываете ваши картины фамилией Кеннеди? Кто дал вам право на это? Почему вы молчите? — летели вдогонку ей вопросы, пока друзья пытались вырвать Лилиан из журналистской осады и в буквальном смысле слова втащить в автомобиль. Сенсация оборвалась на резко захлопнувшейся двери умчавшегося прочь автомобиля. В вечерних новостях аргентинцам показали растерянную женщину лет тридцати пяти, чем-то похожую на Мэрилин Монро. Репортеры, правда, объявили ее самозванкой.

За кадром в иронических комментариях моих коллег запутался и утонул ответ на вопрос: почему не «самозванка», а репортеры искали скандала и по пятам преследовали свою жертву?

Сегодня только ленивый может сомневаться в том, была ли Мэрилин Монро любовницей Джона Кеннеди. Достаточно пролистать любую книгу о жизни кинозвезды, как с ходу натыкаешься на подробное описание любовной связи Мэрилин с Джоном, мест их встреч, дат и даже платьев, в которых она тайно проводила вечера в компании с шагавшим в гору политиком из клана Кеннеди. Вопрос скорее в другом — а была ли когда-нибудь беременна Мэрилин Монро? Рожала ли она детей?

Детектив Фред Оташ, отвечавший за установку подслушивающих устройств в доме кинозвезды по заданию ЦРУ, уйдя в отставку, рассказал, что в архивах Лэнгли должна храниться запись разговора Мэрилин с президентом Джоном Кеннеди, в котором она признается, что забеременела именно от него. Откровения отставного детектива впервые увидели свет в книге Антони Саммерса «Секретная жизнь Мэрилин Монро». Версия беременности кинозвезды подтверждается и опубликованными тоже впервые в 1992 году в итальянском журнале «Чиак» фотографиями, на которых явно беременная Мэрилин прогуливается в компании со своей знакомой Анн Страссберг. Судя по всему, киноактриса забеременела от Джона в начале избирательной кампании за президентское кресло. В разгар предвыборной борьбы Мэрилин практически исчезла с горизонта на несколько месяцев. По официальной версии, она угодила в психиатрическую клинику, где в полной изоляции лечилась от своей таинственной болезни. Вполне можно предположить, что Мэрилин, отказавшись от аборта, — а она давно страстно мечтала иметь детей, — по взаимной договоренности с семьей Кеннеди скрывалась в клинике, где и могла родить дочь.

И все же вопросов остается немало. Если Мэрилин родила дочь, то каким образом ей удалось держать это в секрете на протяжении почти двух лет? Кто помогал ей в этом? Что знали об этом ЦРУ и американская мафия? Куда исчезла дочь Мэрилин после ее смерти 5 августа 1962 года в ее особняке под Лос-Анджелесом?

Вряд ли Лилиан фон Фицнер могла бы помочь с ответами: если она и дочь Мэрилин Монро, то ей было всего лишь 2 года, когда ее мать нашли мертвой на рассвете 5 августа 62-го года. Почти месяц ушел на попытки достучаться со всем этим ворохом сомнений до двери Лилиан фон Фицнер. Обиженная до глубины души на аргентинских журналистов, обозвавших ее самозванкой, Лилиан не без колебаний дала согласие на встречу. Дверь в мир, полный тайн и загадок, открыла сама хозяйка. Высокая, в обтянутых голубых джинсах и рубашке, с огромными синими глазами (а Джон Кеннеди был голубоглазым), с короткой модной стрижкой, она сделала все, чтобы не походить на женщину, которую считает своей матерью. И все же в чертах ее лица, ее крупном рте, в гибкой походке с покачивающимися бедрами и тонкой талией было что-то от врезавшейся всем в память героини нашумевшего фильма «В джазе только девушки».

Лилиан фон Фицнер закурила и, не дожидаясь вопроса, спросила:

— Вы гадаете, наверное, сколько мне лет? Да я сама толком не знаю. У меня есть два свидетельства о рождении. Оба они, как выяснила экспертиза, фальшивые. Если им верить, то родилась я в аргентинской провинции Мисьонес. Даты рождения тоже разные — не знаю, когда и отмечать день рождения. Ни в одном из госпиталей Мисьонеса не зарегистрировано мое появление на свет. Нет и свидетелей рождения: их подписи и фамилии фальшивые. В графе «отец» записано — неизвестный. Воспитавшая меня немецкая семья фон Фицнеров потом объяснила мне, что в матери мне дали их дочь Ингу. Несколько лет тому назад моя приемная мать, заболев и решив, что она умирает, в присутствии срочно вызванного нотариуса подтвердила, что мой отец — Джон Фитцджеральд Кеннеди. Правда, потом, когда угроза смерти миновала, она попыталась было забрать у меня свое свидетельство. Я его ей не отдала, и оно хранится у меня.

— Лилиан, а когда и от кого вы впервые узнали, кто ваши настоящие родители?

— От Поля и Паулы Фицнеров. Мы жили в городке Алем в аргентинской провинции Мисьонес. Мои дедушка и бабушка были людьми далеко не бедными. Поль чинил оружие. Но я всю жизнь подозревала, что он занимался в Мисьонес совсем другими делами — помогал нацистам укрываться после второй мировой войны. В доме мы говорили только на немецком языке. Мой дед и бабка души во мне не чаяли. В школу меня не отпускали. Бабушка учила меня играть на пианино и скрипке. Обучала танцам. Дед, насколько я помню, все время страдал болезнью сердца. Однажды после очередного сердечного приступа он позвал меня к себе. Мне шел тогда седьмой год. Я стала прыгать на кровати и кричать: «Хочу быть танцовщицей!» Дед угомонил меня. Усадил рядом и сказал: «Я хочу рассказать тебе о твоих родителях. Живут они далеко — в северной Америке. Отца твоего зовут Джон Фитцджеральд Кеннеди». Он заставил меня пять раз повторить это имя и фамилию. Потом сказал, что Инга — не моя мама, а моей настоящей матерью является Норма Джин Бейкер. И под его счет — айн, цвай, драй — я пять раз повторила имя и фамилию мамы. И так повторялось довольно часто.

Последний раз о моих родителях мы говорили с дедом в Буэнос-Айресе в немецком госпитале. Там он и скончался от сердечного приступа. Вскоре умерла и Паула. Шел мне тогда двенадцатый год.

— Рассказанная вами история действительно невероятна. Неужели сегодня не осталось ни одного свидетеля, который бы подтвердил слова старого Поля? Ну, например, как вы оказались в Аргентине?

— Когда моя история впервые выплеснулась на свет божий в августе 1992 года, я сама с удивлением увидела в программе американской телекомпании Си-эн-эн женщину, которая заявила, что ей передали меня после смерти матери с наказом отвезти в провинцию Мисьонес. Зовут эту женщину Хельга Брейтфельд. Она живет в Буэнос-Айресе и в интервью подтвердила, что я — дочь Мэрилин Монро.

— И все же, Лилиан, россияне — народ недоверчивый. Прочитав это интервью, они скорее обвинят вас в мифомании, чем примут рассказ на веру. А как вы сами относитесь к тому, что рассказали вам Поль и Паула Фицнеры?

— Несколько лет тому назад в Швейцарии я проходила курс омоложения. Узнала, что в одной из клиник есть новая методика психологического анализа личности. Светила колдовали надо мной почти неделю. Я прошла кучу тестов. Меня усыпляли и допрашивали под гипнозом. Врачи в своих выводах признали, что я не страдаю мифоманией, вполне здорова и последовательна в своих рассуждениях. Выводы экспертов хранятся в швейцарском банке. Все эти документы увидят свет, когда я решусь через суд добиваться права признания моего родства с Кеннеди.

— Что же удалось выудить врачам под гипнозом из вашего подсознания?

— Немногое. У меня, оказывается, была кормилица — негритянка. Психологов очень смутили, например, обрывочные воспоминания какой-то страшной сцены, свидетелем которой я оказалась. По времени это совпадает с тем днем, когда убили Мэрилин. В том, что это так, я не сомневаюсь. Я была в тот день невольным свидетелем убийства.

— Простите, а кто оплатил столь дорогие психологические обследования в Швейцарии?

— Я сама. Дело в том, что в Италии с 87-го по 88-й год я была весьма популярной певицей. Гастролировала по Европе. Песни свои сочиняла сама. Они были простенькие и глупые, но я на этом заработала кучу денег. В Италию же я приехала с Гаити, где бросила своего второго мужа-дипломата. До этого я была замужем за богатым промышленником из Сан-Пауло Гомесом Карнеро Жардином. Он был на двадцать лет старше меня. Для него я была скорее гейшей, чем женой. Ему я родила дочь, а назвала ее Татьяной, так как мне всегда очень нравились русские. Вскоре мы разошлись с моим мужем. В 1989 году его убили. Смерть Гомеса, а я его очень любила, стала той каплей, которая переполнила чашу терпения.

Вот тут-то я и сорвалась: устала от двойной жизни, от сомнений и вечных поисков ответа на вопрос, кто же я такая, кто мои родители. Прилетела в Лос-Анджелес. Впервые пошла на могилу к матери — каждый день приносила ей букеты белых роз. Все ей несут почему-то красные розы, а ведь она не любила этот цвет. В Лос-Анджелесе нашла подругу мамы Лилиан Сансир. Ведь это в ее честь мама назвала меня Лилиан.

Лилиан Сансир когда-то была известной стриптизершей. Сейчас ей 67 лет. Мало кто знает, что это она посоветовала моей маме стать блондинкой. Научила ее не только красить волосы, но и подобрала ей прическу. Репетировала с ней ее сногсшибательную походку. Лилиан подарила мне на память мамину накидку, советовала мне, как и моей маме, не бывать часто на солнце. С ней мы обошли все места, где любила обедать или пить чай с пирожными Мэрилин Монро.

— Насколько мне известно, под Лос-Анджелесом живут и Кеннеди — в Палм-бич. Хватило ли у вас смелости постучаться в их особняк и рассказать всю эту вашу историю?

— Ради этого я и приехала в Лос-Анджелес. Сама нашла улицу, на которой стоит семейный особняк Кеннеди. Постучалась в дверь и попросила передать госпоже Роз, что к ней в гости пришла ее внучка. Она приняла меня наедине. Выслушала мою историю и сказала: «Девочка, ты достойна держать в руках мою трость». Потом обняла меня, поцеловала и дала совет: быть мужественной и держаться. Бабушка Роз пригласила меня провести в их доме два дня. Это было накануне праздника — Дня благодарения. За столом собралась почти вся семья.

— Лилиан, но ведь одной капли крови, например, вашего сводного брата Джои Джона Кеннеди или сводной сестры Каролины Кеннеди достаточно, чтобы с помощью новейших методов исследования развеять все сомнения, а вам по праву носить фамилию Кеннеди. Разговаривали ли вы об этом с вашими родственниками?

— Я попыталась завести об этом разговор, но мне дали понять, что если я публично начну будировать эту тему, то все семейство Кеннеди отвернется от меня и откажется от признания родства. В то время я была не готова идти на конфронтацию с кланом Кеннеди. Но времена поменялись. И сегодня я хочу через суд добиться права называться Кеннеди.

ЛЮБОВНЫЙ СПИСОК ИОСИПА БРОЗ ТИТО

В официальной историографии говорится о четырех женах Иосипа Броз Тито. Неофициальные исследования свидетельствуют, что он имел, по меньшей мере, еще двадцать то ли жен, то ли подруг из разных стран.

В начале этого года, а точнее, 14 апреля, в «Комсомольской правде» появился рассказ о русском сыне Иосипа Броз Тито. Популярные загребские газеты цитировали и перепечатывали его. А хорватский журнал «Глория» посвятил разбору этой истории три полосы. Заодно рассказал читателям и о других похождениях некогда самого видного на Балканах политического деятеля.

В июне «Комсомолка» публикует очередную статью на эту щекотливую тему под заголовком «Тито был страстным вождем. И любовником — тоже». Появились такие статьи о югославском коммунисте номер один и в других изданиях. Они приоткрыли завесу над той частью жизни коммунистических вождей, о которой умалчивают, надежно скрывают от народных масс деятели, зовущие в светлое будущее.

Как же жил этот балканский «божок», преподносимый пропагандой как святейший из святых? Надо сказать, что пока открыты далеко не все факты. Эта сторона жизни вождя не афишировалась. Тем не менее…

Незадолго до смерти Тито вспомнил в беседе с журналистами мордовское село Каласево. Вспоминал и о другом местечке — Алатырь. Что же осталось в его памяти? «Дружба» с дочерьми местного лекаря Чистаева. Они занимались с ним русским языком, снабжали книгами и даже научили играть на рояле. Затем Тито как военнопленный (а он был в русском плену с 1915 по 1920 год) попал на строительство железной дороги на Урал. Однажды его здорово отхлестали кнутами казаки-охранники. И отлечивался будущий президент Югославии в доме одного из этих казаков. И опять о нем «заботились» прелестные дочери хозяина — перевязывали раны, устраивали пиршества и развлекали игрой на балалайке…

Вот такие воспоминания. Известно, что в результате этих «забот» и «дружбы» остался в России сын Тито. Достоверно известно, что покинул Тито СССР с супругой Пелагеей Белоусовой. 14-летняя девушка из сибирского села близ Омска прятала Тито от белогвардейцев. А после этого он обвенчался с ней в церкви.

В официальной историографии говорится о четырех женах Тито. Две законные — Пелагея Белоусова и Йованка Будиславлевич и две «гражданские» супруги — Герта Хаас и Даворянка Паунович. Появившиеся в последние годы неофициальные «исследования» свидетельствуют, что Тито имел в своей жизни по меньшей мере еще двадцать то ли жен, то ли подруг из разных стран Европы. Имеются данные о француженке Коатье, которая родила от него в результате нескольких встреч, вырастила затем в Париже сына Оливера, ставшего физиком-ядерщиком.

Советская актриса Татьяна Окуневская, известная по фильму «Ночь над Белградом», тоже упоминается в неофициальной биографии вождя. Он встретил ее после войны, предложил погостить некоторое время в Загребе, так как в югославской столице это могло бы вызвать нежелательные и порочащие «первого человека» государства слухи. Но связь эта ни продолжения, ни детей не дала.

В это же время, в 1947 году, «военный секретарь» Тито и его официально признанная гражданская жена Даворянка Паунович умирает от туберкулеза. Друзья маршала считают неприличным, чтобы 55-летний глава государства оставался вдовцом. В его резиденции появляется миловидная горничная Йованка Будиславлевич. У нее масса достоинств. Безупречное прошлое — она была майором народно-освободительной армии Югославии. По национальности сербка, что также немаловажно. Но, с другой стороны, она абсолютно не была готова к роли «первой леди». Мастерски она умела лишь стрелять да перевязывать раны. Но вскоре занялась учебой, научилась вести хозяйские дела в резиденции.

Однако Тито особого внимания на нее не обращал… И вдруг она стала его официальной женой. Вплоть до странного развода в 1977 году. Ее к тому времени, полагают исследователи, перестало устраивать место просто супруги. Она пыталась использовать свое положение для продвижения по службе близких ей людей.

Известны и другие данные, которые свидетельствуют, что жизнь Тито — далеко не лучший пример для подражания.

СКАНДАЛ В КУБИНСКОМ СЕМЕЙСТВЕ

Вокруг 69-летнего Фиделя Кастро Рус, председателя Госсовета Республики Куба, по сей день роятся слухи о его женах, любовницах и детях. Одно время злые языки даже обвиняли неистового марксиста в гибели легендарного Эрнесто Че Гевары. Мол, они повздорили между собой из-за одной красотки, и Че с отчаяния ушел в боливийские горы, чтобы никогда не вернуться.

Странно, если бы таких слухов о Фиделе не было. Личная его жизнь окружена тайнами. Служба безопасности, говорят, прячет своего «патрона» в двадцати местах Гаваны. Неизвестно, где он будет ночевать завтра.

Правда, гаванские обыватели утверждают, что одно такое место вычислено. Это скромный одноэтажный особняк за высоким забором в пригороде столицы. Здесь живет брат и друг Фиделя министр обороны Рауль Кастро. Естественно, этот дом всегда строго охраняется.

Такую секретность местные патриоты объясняют тем, что на их лидера постоянно покушаются «из-за бугра». А скептики заявляют, что хитрый бородач сам нагнал страху, чтобы держать свою персону в мировом авторитете.

Скандал с бегством в США дочери Ф. Кастро Алины Фернандес еще больше поднял волну разговоров вокруг сердечных дел кубинского лидера. Алина наговорила много некрасивого на своего родителя. По ее словам, делая революцию и строя социализм на острове, он сам, походя, увеличил народонаселение на 12 человек.

Такое известие не смутило кубинцев. Они по-человечески поняли Фиделя. Тем более, что один из его сыновей — Фернандо — известен на острове как крупный ученый-атомщик. Своими проектами он помогал решать энергетические проблемы республики.

Алина здорово посмеялась над отцом. В апреле этого года тот отправился в Париж на встречу с лидерами капстран в… шикарном модном костюме. Дескать, папаша не только не смог без помощи СССР удержать на плаву Кубу, но и сбросил свою неизменную военную униформу, лишь бы потрафить крутым капиталистам. И — о, хохма! — он даже приглашал из Франции модельера, чтобы пошить тот хамелеоновский костюм. Это в то время, когда на острове народу живется до невозможности туго. Когда люди массово ударяются в бега через Флоридский пролив.

Полемика вокруг злосчастного костюма развернулась страстная. Одни пинали Фиделя за отступничество от социалистических идей, предательство революции. Другие высказали надежду, что ортодоксальный коммуняка взялся за ум. Должно же, дескать, кончится его крутое авторитарное правление. И действительно, что делать стареющему вождю?

Соцлагерь разваливается, рухнула его интеграционная система. Но зато есть чем привлечь на остров капитал из Канады, Скандинавии, Западной Европы. Здесь прекрасные пляжи, отличный климат. Да и прежде, до революции, Куба существовала в основном за счет туризма, индустрии развлечений. «Острову Свободы» надо выживать. Ради этого, наверное, стоит сменить военный френч на цивильный костюм?

СКАНДАЛЫ В КНЯЖЕСКОЙ СЕМЬЕ ГОСУДАРСТВА МОНАКО

Когда-то этот средиземноморский порт знали все мореплаватели древних времен. Сегодня в него заходят лишь роскошные яхты миллионеров. Но известность этой полоски земли, отвоеванной людьми у моря и гор, — всеобщая, громкая и скандальная. Во многом благодаря бурным семейным перипетиям правящей ныне княжеской фамилии Гримальди. Этот год для нее — юбилейный, 700-летие монархии торжественно и весело отмечается в княжестве Монако на протяжении всего 1997 года. Хотя поводов для веселья у княжеской семьи становится все меньше…

Их брак был одним из самых громких романтических событий двадцатого века. Современная сказка о Золушке и Принце стала явью на средиземноморском берегу. Голливудская кинозвезда Грейс Келли в 1955 году приехала на Каннский фестиваль. Журналисты устроили ей визит во дворец принца Ренье, чтобы снять сюжет для светской хроники. Визит закончился романом принца и красавицы-американки. А через семь месяцев они объявили о помолвке.

Свадьба была срежиссирована и «поставлена» с голливудским размахом и королевской щедростью. Прекрасным апрельским днем два кораблика выписывали в бухте Монте-Карло танцевальные фигуры навстречу друг другу. А с вертолетов, нанятых Аристотелем Онассисом, который наблюдал за зрелищем с борта своей яхты «Кристина», разбрасывали белые и красные гвоздики. Цветы устилали морскую гладь свадебным ковром. Когда спустили трап, прекрасная Грейс Келли, в ошеломительном наряде, протянула руку будущему супругу принцу Ренье III. Потом они венчались в кафедральном соборе. Кинопленки растиражировали эту сказочную церемонию по всему миру. Аристократы и простолюдины с замиранием сердца следили за превращением Золушки (пусть даже она и была кинозвездой) в принцессу. Так актриса Грейс Келли вошла в свою главную роль: Ее Высочества принцессы Грейс Монакской. Это оказалась самая длинная, трудная и трагическая роль в ее жизни.

Грейс очень старалась играть свою новую роль. И надо сказать, она ей удалась и принесла славы больше, чем все предыдущие. Она играла ее с большим изяществом и достоинством, на время вернув-таки фамилии Гримальди утраченный престиж. Грейс держалась величественно, как истинная королева, и при этом была обаятельна и легка в общении. Публика обожала принцессу Грейс, бесспорно, больше, чем актрису Грейс Келли.

Но титулованный партнер-супруг плохо ей подыгрывал, а то и вовсе ставил подножки.

Очень скоро вельможный супруг охладел к принцессе. Часто проявлял к ней открытое пренебрежение, чуть ли не засыпая во время ее светских, благотворительных или культурных акций. Или отправлялся в Париж в мужской компании — искать женщин, которые, по его выражению, «от страсти сдирали бы ногтями обои со стены». Но большую часть времени он посвящал благоустройству своего государства, о котором говорил: «Монако — это я». Собственно, это всегда и было его самой большой страстью. Даже брак с голливудской звездой многие расценивали как рекламный ход — чтобы привлечь внимание к своей мини-стране, благополучие которой с прошлого века держится на отсутствии налогов, туристах и доходах от множества казино. Оказалось, что им трудно вместе: Грэйс, с ее романтическими устремлениями и замашками кинодивы, и Ренье, человеку саркастического ума и насмешливо-острых взглядов, который в плохом настроении (что случалось часто) вел себя как африканский тиран. Грэйс чувствовала себя все более несчастной, но оставить свою роль принцессы не согласилась бы ни при каких обстоятельствах.

Ее «горючим» еще с голливудских времен было обожание людей. И она без труда находила себе обожателей. Знаменитый режиссер Хичкок, который работал с Грейс над тремя фильмами, называл ее вулканом, скрытым под снегом. Бурный темперамент актрисы проявился в ее романах с легендарным Кларком Гейблом, Рэем Милландом, Уильямом Холденом и другими голливудскими знаменитостями. Довольно скоро Грэйс и будучи принцессой, нашла себе обожателей.

В ее окружении появлялись «игрушечные мальчики», как снисходительно называли блестящих молодых мужчин, участвовавших в культурных проектах принцессы Грейс и сопровождавших Ее Высочество в поездках по миру. Потом, журналисты и биографы принцессы назовут их поименно, расставят по ранжиру, точно вычислят, кто из них подарил последнее счастье принцессе. Но все это будет потом. А пока принцесса Грэйс проводила кампанию за расширение культурных связей Монако, что ей успешно удавалось, организовывала выступления в княжестве мировых звезд искусства, воспитывала детей.

Каролина, Альберт и Стефани приносили родителям, как и все дети, радости и огорчения.

Первый шок княжеская семья пережила из-за Каролины. Ей исполнилось пятнадцать, когда фоторепортеры сначала засняли ее на пляже Монако topless — в одних плавках. А потом вообще растрезвонили по белу свету об отнюдь не невинных шалостях юной принцессы с Роберто Росселини, Гильермо Вилласом и прочих интеллектуалах-знаменитостях. Попытки родителей урезонить дочь вызывали лишь ссоры. Мать сделала все возможное, чтобы выдать Каролину замуж за наследника Британской короны принца Чарльза. Но брак так и не состоялся: молодые люди не понравились друг другу. Избранником Каролины стал отнюдь не принц и не интеллектуал. Ее брак с 36-летним французским плейбоем Филиппом Жано был заключен вопреки воле родителей. И не успели они примириться с этим, как Каролина сбежала от мужа…

Принц Альберт был добрым и любящим сыном, не доставлявшим родителям особых хлопот. Хотя после возвращения из колледжа ничем полезным так и не смог заняться. Правда, покровительствовал спорту, сопровождал команду Монако по бобслею на трех зимних Олимпиадах, проявлял интерес к автомобильным ралли, традиционным в Монако.

Родители и княжество (да и весь мир) с огорчением заметили, что Альберт совсем не интересуется женщинами…

Но труднее всего было княжеской семье с младшей, Стефани, которая унаследовала деспотический нрав отца. Грэйс называла ее «мой дикий ребенок». Она могла заявить в лицо гостям родителей: «Зачем вы пришли? Убирайтесь! Ненавижу друзей моей матери». Могла устроить истерику за столом, если ей не нравились поданные блюда. Меняла учителей и школы, ни к каким наукам не лежала ее душа. Вот и летом 1982 ни за что не желала учиться в чрезвычайно престижном Институте Дизайна Моды в Париже, куда устроила ее мать. Грэйс сходила с ума: ее «дикий ребенок», которой едва минуло пятнадцать, влюбилась в Поля Бельмондо, сына знаменитого актера, и вместе с ним собиралась учиться в школе автогонщиков. Все лето продолжались ее бурный роман и увещевания родителей. В сентябре Грэйс взяла с собой дочь в загородную резиденцию в надежде уговорить ее все же пойти на занятия в Институт Дизайна Моды. 13 сентября они возвращались во дворец. Уговоры матери так и не урезонили «дикого ребенка». Грэйс попыталась использовать последний шанс: отпустила личного водителя и поехала со Стефани вдвоем. Наверное, у обеих было нервное, взвинченное состояние, спор продолжался и во время поездки. На очередном повороте горной дороги автомобиль пробил щиты ограждения, перевернулся и ударился о скалы…

Первым на место аварии прибыл князь Ренье. Стефани была в шоке. Но серьезно не пострадала. Грэйс не подавала признаков жизни. Были вызваны ведущие медицинские светила. Но помочь принцессе было уже невозможно. Грэйс Патрисия Келли, принцесса Монакская, скончалась в возрасте 52 лет…

Эту утрату тяжело пережили и стареющий князь, и дети, и весь народ Монако. Именем принцессы Грэйс назван самый красивый проспект Монако, в память о принцессе разбита Аллея Роз. Продолжаются культурные начинания принцессы Грэйс. Монако стал одним из самых известных мест, где в княжеском дворце выступают музыкальные знаменитости, заезды балета.

Но со смертью Грэйс во многом исчезли обаяние и грация княжеского дома. Да и счастье, похоже, обходит членов монаршей семьи стороной.

Князь Ренье III так и остается вдовцом. Дети, похоже, не слишком согревают его старость, словно сговорившись, приносят отцу сплошные огорчения.

После смерти матери Каролина послала в Ватикан прошение об аннулировании ее брака. Ждать высочайшего решения предстояло десять лет. Но принцесса тут же ринулась навстречу своей новой любви. Через несколько месяцев романа с итальянским бизнесменом Стефано Казираги Каролина родила ребенка. Потом второго, третьего… Князь Ренье уже примирился с судьбой дочери, когда внезапно обрушилось новое несчастье: трагически гибнет в море Стефано Казираги. Каролина осталась и до сих пор остается одна с тремя детьми на руках. Ей тягостно жить в Монако, во дворце, где все напоминает о трагедиях их семьи. Каролина предпочитает проводить время, уединившись в деревне в Провансе, за чтением книг Кафки и Фрейда. Самое большое счастье для нее — быть рядом со своими детьми. Все, кто близко знаком с принцессой Каролиной, считают ее блестящей, остроумной женщиной, интеллектуалкой, превосходно образованной и безукоризненной в манерах. Как, собственно, и подобает принцессе…

Наследник Ренье III принц Альберт тоже одинок. По его приглашению в Монако гостили и продолжают время от времени гостить самые красивые женщины мира: супермодели Клаудиа Шиффер, Кристиана Лакруа, Наоми Кэмпбэл, Сюзан Эшенгер. Да и принцесс-невест в мире пока еще хватает. Но, похоже, женщины по-прежнему не интересуют принца Альберта. Хотя отец настойчиво призывает его жениться и дать стране наследника, свое сорокалетие принц встречает холостяком…

Но больше всего огорчений и скандалов доставляет Стефани. «Дикий ребенок» превратился, по выражению журналистов, в «ураганную принцессу». Бросив студию Диора, где она занималась рисунком, Стефани становится… моделью: демонстрирует купальники. Она имеет успех и ведущая фирма-производитель сей продукции предложила Стефани выгодный контракт. Пикантность ситуации была, конечно, в том, что модель — принцесса, а протокол династии Гримальди запрещает принцессам публично и высоко открывать ноги (даже если они безупречно стройные как у Стефани). Карьера модели младшей представительницы княжеской династии так и не состоялась: отец потребовал прекратить эту затею.

Своенравная Стефани «в отместку» уезжает в Америку и шокирует семейство новой, еще более экзотической «затеей» — становится поп-звездой. Выступает в Лос-Анджелесе в дискотеке Марио Жутара (с которым заводит очередной роман). Выпускает и диск, который разошелся в Европе невиданным тиражом. «Любовь, как ураган, все унесла с собой», — слегка задыхаясь, пела Стефани. И эти слова были о ней самой, о жизни «ураганной принцессы». Ее первая любовь с Полем Бельмондо длилась три года. И отец (сам женившийся на актрисе) начал строить матримониальные планы относительно союза своей дочери с актерским сыном. Да и сам Поль был не против. Но Стефани неожиданно бросила его — ради сына другой французской звезды, Алена Делона. Но Энтони Дэл он тоже не успел утвердиться в роли жениха. Его сменили Ален Прост, Кристофер Ламберт, американский молодежный идол поп-музыки Роб Лоу. Потом «любовь, как ураган» несла принцессу Стефани в объятия иных рок-звезд и модельеров, актеров и… аферистов. Тот. же Марио Жутар, в чьей дискотеке началась (и закончилась) певческая карьера принцессы Монакской, был ранее судим за сексуальные преступления. А Жан Ив Люфер, дизайнер, с которым даже состоялась помолвка Стефани, незадолго до свадьбы был уличен в сомнительных аферах, сделавших невозможным этот брак.

Успокоение «ураганная принцесса» нашла в объятиях своего… телохранителя. Когда Его Величество Ренье III обнаружил, что парень слишком «буквально» исполнял свои обязанности, было уже поздно: Стефани ждала ребенка. А еще через год родила и второго. Три года любовники прожили вместе. Даниэль Дюкруэ, красавец-атлет, с внушительной татуировкой на груди, в ковбойских сапогах и золотых цепях, приносил, по словам Стефани, мир и безмятежность в ее душу… В конце концов, смирился с этим мезальянсом и князь Ренье. Он дал дочери разрешение на брак. Но не успел пережить сей скандал, как разразился новый. Лишь тринадцать месяцев продолжалась счастливая семейная жизнь его младшей дочери. После чего, развернув однажды утром газету, князь увидел фотографии зятя, да какие! Даниэль… предавался любви со стриптизеркой Фили Гутман на вилле недалеко от Монако. В костюме Адама и в весьма откровенных позах… Эти снимки мгновенно обошли весь мир. И хотя Даниэль проклинал свое «безумие», грозился отомстить коварной искусительнице, умолял Стефани простить его, так как вовсе не собирался изменять любимой жене, просто бес попутал, его судьба была решена. Честь короны не может простить таких унижений. Честь короны выше семейного счастья Стефани, которая, после нескольких дней рыданий, готова была поверить, что стриптизерке хорошо заплатили, чтобы она разрушила ее брак с любимым мужем, что все это «подстроили» ее недруги (а, может, и с подачи папы-князя, который не может смириться с этим неравным браком). Удар нанесен не только по чувствам принцессы, но и по престижу всей монаршей фамилии. Потому развод — неизбежен. Даниэлю Дюкруэ предписано покинуть пределы княжества Монако (выделив ему ежемесячное пособие в 4 тысячи долларов, при условии, что он нигде и никогда не будет разглашать информацию о своей жизни с принцессой). А Стефани, как и ее старшая сестра, остается одна с двумя детьми…

Вот при таких жизненных обстоятельствах встречает старейшая европейская монархия свой 700-летний юбилей.

Вельможным и богатым, а доходы дома Ренье III слишком внушительны даже по королевским меркам — судьба отпускает не так много счастья. И подданные мини-княжества по-человечески сочувствуют своему монарху и его детям. Что ни говори, нелегкая им выпала судьба. Потерь и разочарований хватает с лихвой. Наверное, поэтому так старается народ Монако скрасить эти потери искренней любовью к стареющему князю Ренье и его детям. Поэтому и юбилей династии — личный праздник для каждого жителя княжества Монако.

ВНЕБРАЧНАЯ, НО ЛЮБИМАЯ ДОЧЬ ПРЕЗИДЕНТА МИТТЕРАНА

Она удивительно похожа на отца. Тот же взгляд, внимательный и одновременно с хитринкой. Она так же, как и он, щурится, и тогда ее лицо неожиданно становится серьезным. Говорит, что журналисты и приближенные к экс-президенту Франции давно знали о ее существовании. Но словно какоето табу мешало им говорить о существовании незаконно рожденной дочери. Не хотели портить репутацию президента? Даже журналисты из оппозиционно настроенных средств информации не затрагивали эту тему. Впрочем, Франсуа Миттеран старательно хранил свою тайну. И сам приподнял ее занесу лишь в последний год своего президентства, после того, как узнал о смертельной болезни и перенес две тяжелейшие операции. По-видимому, он решил навести порядок в своей жизни и внести полную ясность в последнее, отпущенное ему судьбой время. Кстати, именно тогда, в больнице, супруга Франсуа Миттерана Даниель впервые увидела и познакомилась с двумя женщинами — дочерью и матерью, которые так же, как и она, тревожились о здоровье президента. И тогда журналисты узнали всю правду. Журналист Филипп Александр, написавший книгу о прошлом французского президента, утверждает, что он является такой значительной личностью в истории Франции, что даже при жизни заслуживает того, чтобы издавались тома исследований его биографии. А что касается его внебрачной дочери, ее имя Мазарин, — это тоже часть его жизни, которая оказывала немаловажное влияние на поступки президента. Тем более что сам Франсуа Миттеран никогда не отказывался ни от дочери, ни от ее матери Анны. Правда, о ней по-прежнему пишут мало.

Известно лишь, что это очень образованная женщина родом из Жиронды. Франсуа Миттеран всегда заботился о них и считал своей второй семьей, а не случайной связью. В 78 лет он имел очаровательную 20-летнюю дочь, милую, добрую, очень умную. Миттеран любил ее беззаветно и преданно, хотя она и была незаконной. У них с Даниэль были только сыновья. Кстати, старший из них, Жан-Кристоф, был разгневан, когда столкнулся с ней лицом к лицу в больнице. Он заявил тогда: «Пока отец сам не представит ее нам, я не хочу ничего о ней знать!» Но Франсуа Миттеран молчал и скрывал, потому что считал, что это недопустимо для президента, если такое неприемлемо даже в кругах провинциальной буржуазии, откуда он происходил. И в то же время, очевидно, испытывал угрызения совести перед умной девочкой, которая была вынуждена жить в тени, не имея возможности сказать, кто ее отец, чтобы гордиться им. Но с 1993 года Миттеран больше не прятал дочь от окружающих. Они стали регулярно обедать вместе в кафе, в одном из богатых кварталов Парижа. Она стала появляться и на официальных приемах на самом высоком уровне. И тогда журналисты решились наконец сфотографировать Мазарин и рассказали о ее существовании. Мать и дочь все время жили при президентском дворце, имели охрану, и поэтому, решили журналисты, налогоплательщики имеют право знать, кто содержится на их деньги. Кроме того, посчитали журналисты, и дочь, и ее мать имели на президента такое же влияние, как и его законная семья, что, несомненно, отражалось и на государственных делах.

Снятые тайком фотографии девушки произвели эффект бомбы, разорвавшейся в нужное время и в нужном месте. Мазарин сама согласилась на встречу с журналистами и даже пообещала им дать интервью…

ГЕРЦОГИНЯ ЙОРКСКАЯ: ОТКРОВЕНИЯ БЛУДНИЦЫ…

Влюбчивыми короли бывали, но чтобы отречься от престола… Так что королевский разврат — добрая английская традиция, правда, в двадцатом веке он лишился ярких красок. Королева Елизавета вне подозрений, хотя разные бывали слушки о ее муже герцоге Эдинбургском. Зато детишки с избытком скомпрометировали благопристойный фасад династии. Весьма возбудили публику ныне разведенные принцесса Диана и принц Чарльз, почти открыто жившие на стороне. О Диане по рассказам ее любовника — королевского гвардейца и главного конюха — уже сложили книгу. И вот книга «Моя история» Сары, герцогини Йоркской, бывшей жены другого братца, принца Эндрю, жертвы суровых нравов и интриг, милой простушки, любящей вволю поесть и страдавшей от заорганизованности быта королевского двора. Ниже приводится отрывок из бестселлера Сары, в нем описана осень 1992 года, когда она проводила время в кругу королевской семьи в шотландском замке. Только что газета «Дейли миррор» опубликовала пляжные фотографии: герцогиня Йоркская (без лифчика) и рядом миллионер Джон Брайан…

«О сне не могло быть и речи. Я прихлебывала бренди, сидя в своей спальне. Чувствовала себя как подсудимая, уже признанная виновной. Наутро я не смогла появиться перед семьей, и Эндрю спустился к завтраку один. Королева и герцог Эдинбургский завтракали у себя наверху, но братья моего мужа Чарльз и Эдвард и сестра Анна вместе с детьми были в столовой. Каша остывала, так как взрослые с любопытством рассматривали страницу «Дейли миррор». Заметив вошедшего Эндрю, они отложили газету — неприлично разглядывать фотографию почти голой жены своего брата, — но следили за его реакцией. Эндрю сделал вид, что его больше всего интересуют результаты матчей в крикет, а после завтрака принес экземпляр «Дейли миррор» в мою комнату. По фотографиям, ярким и красноречивым, можно было судить, что моя дружба с Джоном Брайаном вряд ли была платонической.

Однако меня ожидало более ужасное испытание: я должна была предстать перед лицом особы, с любезного соизволения которой я пребывала в замке Балморал, — моей свекрови, — и мне меньше всего хотелось огорчить именно ее. Королева была в бешенстве. Гнев ее меня глубоко ранил, ибо я знала, что он был полностью обоснован. Я сделала реверанс и вышла по протоколу, затем поднялась в спальню моей подруги Дианы. Она не могла ничего сказать, но была полна участия ко мне. В течение дня я виделась со всеми членами королевского семейства и извинялась перед каждым. Все были очень любезны и снисходительны, даже принц Филип, человек довольно суровый, пытался меня утешить. Все знали, что меня не первую из членов королевской семьи уличили в совершении неблагоразумного поступка.

Три дня спустя бульварная пресса подняла еще один скандал. Был расшифрован двадцатиминутный телефонный разговор Дианы с ее другом. Стало ясно, что следили не только за мной. Я поднялась в ее комнату и поблагодарила за то, что она сменила меня на первой газетной полосе. Это была наша горькая шутка.»

Диана знала Сару с юных лет. Это она посадила Сару рядам с Эндрю на ленче в Виндзорском замке я 1985 году. После шести месяцев ухаживания Эндрю пригласил Сару на встречу Нового 1986 года в королевском замке Сандрингхэм в Норфолке. Но хотя ее отец обучал принца Чарльза игре в пало и Сара выросла совсем рядом с Виндзорским замком, никто никогда не думал, что Эндрю полюбит эту веселую, беззаботную девушку.

«В Сандрингхэме я впервые попала в королевскую семью. Я потратила четыре часа на то, чтобы совершить полуторачасовую поездку туда. Остановившись у местной пивной, переоделась в более приличное платье и подумала: а не выпить ли мне чего-нибудь? Мне нужно было как-то успокоиться. Может быть, немного водки, от нее, кажется, не так пахнет… Остановилась на джине с тоником.

Мне предстояло поздороваться со всей семьей в огромной гостиной. Мое появление было под стать всему этому величию. Едва Эндрю подал мне бокал, как я тут же споткнулась о ножку рояля и содержимое выплеснулось на стоящую рядом софу. Затем я сделала реверанс и поклонилась королеве, матери моего друга, но нечаянно толкнула одну из ее собачек. Это было легкое прикосновение, но собаки породы корги очень нежны и легко возбудимы. Они подняли лай, как на королевской псарне.

Потом мы встретились с Эндрю в замке Флорз в Шотландии. В ту ночь шел снег… Я не слишком удивилась, когда Эндрю сделал мне предложение, и приняла его с радостью. Но королева в то время совершала поездку по Азии, и он не мог получить разрешения на наш брак в течение трех недель. Это, конечно, была формальность, но таков закон. И мы решили, что помолвка останется пока нашим личным секретом.

Лишь вернувшись в Лондон, я поняла, что значит быть самым обыкновенным человеком и вдруг, буквально в одно мгновение, попасть в водоворот общественной жизни. Фотокорреспонденты дежурили у моих дверей каждый вечер, когда я ехала в офис, за моим автомобилем следовал эскорт из пяти-шести машин и пары мотоциклов. Я не обращала на это особого внимания, иногда это даже нравилось. Мне нечего было скрывать. Да, я простая провинциальная девчонка. И я полюбила удивительно приятного молодого человека, который оказался принцем. В те беспокойные дни, до моего бракосочетания, прессу очень занимало существо по имени Ферги (девичья фамилия Сары Фергюсон, сокращенно «Ферги». — Перев.). Но когда Эндрю был рядом со мной, я чувствовала себя легко и спокойно. Никогда раньше не была так уверена в себе.

В Букингемском дворце шестьсот комнат, моя жизнь будет проходить не более чем в шести из них. Наши комнаты были отделаны в викторианском стиле: занавески камчатного полотна, мягкие ковры, обои коричневатого цвета. Исключение составляла моя гардеробная, которую Диана, пока жила здесь, отделала в розовые и белые тона. В столовой стоял стол красного дерева, за который мы сажали гостей. Что касается спальни и гардеробной Эндрю, то они были совершенно ужасны. Десятки чучел, игрушечные ружья и пистолеты, на абажуре розовые медвежата. Вещи валялись где попало. И ко всему — тяжелая мебель и отвратительные электрические камины. Но когда любишь, все сойдет.

По традиции день накануне свадьбы, 22 июля, я проводила в Кларенс-хаусе, резиденции королевы-матери. Помню, слуга налил мне вина из серебряного графина в виде дракона, и я быстро выпила, чтобы не было так страшно и одиноко. Всю ночь за окном шумели люди, кричали: «Фер-ги! Фер-ги!» Я поспала всего два часа и проснулась с сильнейшей головной болью.

Во время завтрака начали собираться «силы»: парикмахер, маникюрша, визажист и косметолог, появилась и моя мать — для моральной поддержки. Меня облачили в свадебное платье цвета слоновой кости — изысканное сооружение: чтобы влезть в него. Пришлось похудеть на 26 фунтов.

В начале двенадцатого ворота Кларенс-хауса распахнулись и во двор въехала стеклянная карета, запряженная парой гнедых, — для меня и моего отца. Отец был очень взволнован, я же буквально парила и думала о блестящем женихе, ожидавшем меня, таком красивом в морской форме с позолоченными галунами.

После медового месяца, длившегося две недели, Эндрю был назначен нести военно-морскую службу в Сомерсете, в 150 милях от Лондона. «Соломенное вдовство» жены моряка обрушилось на меня. Пять дней на службе и два дня с семьей. В пятницу вечером Эндрю приезжал домой усталый и раздражительный. В субботу он приходил в себя, становился нормальным человеком, но уже со второй половины дня в воскресенье начинал нервничать, потому что ему не хотелось уезжать. Ранний обед, и он садится в машину. Делает большой полукруг на медленном ходу и машет мне, я машу в ответ, потом бегу домой и продолжаю махать ему, когда он выезжает из ворот дворца. Я закрываю окно, глаза мои полны слез. Иду в гардеробную, сажусь у портрета королевы Виктории… Я буквально на грани срыва. За все время нашей совместной жизни Эндрю бывал дома в среднем 42 дня в год. Я была романтично настроенной и чувственной. Когда он уезжал, я лишалась не только возлюбленного, но и наставника и надежного союзника в таком сложном и важном деле, как принадлежность к королевской семье. Я должна была все делать правильно. А что вообще полагалось делать принцессе?

Раньше, когда было мрачно на душе, я находила удовольствие в еде. Но во дворце с питьем и едой было далеко не просто. В нашей квартире не было кухни. Мы не имели ни тостера, ни чайника. Был, правда, нагревающийся поднос, чтобы поддерживать горячим чай или кофе для гостей, а также маленький холодильник для минеральной и фруктовой воды. Во всем остальном мы зависели от дворцовой кухни. Ленч и ужин следовало заказывать по меню накануне вечером. Ужин подавали в 19.30, но к моменту подачи еды слуга уставал, и моя рыба на гриле была постоянно холодной, так как кухня находилась в другом крыле дворца. Я, конечно, могла смягчить домашнюю тоску, пригласив к ужину друзей, но надо было предупреждать об этом по крайней мере за сутки, согласовывать меню с помощником шеф-повара. Я могла пойти пообедать куда-нибудь, но это тоже следовало спланировать заранее.

Я так привыкла наслаждаться жизнью, ничего не планируя. Теперь же мой день был расписан почти по секундам. И я сделала свой выбор: просто перестала выходить куда-либо. Съедала свой ужин полухолодным, говоря себе: слава богу, меня обслуживают, и то хорошо, следует принимать жизнь такой, какова она есть в настоящий момент.

В начале 1987 года Эндрю обратился к родителям с просьбой разрешить Саре переехать к нему в офицерскую квартиру по месту службы. Однако из соображений безопасности королева и герцог Эдинбургский высказались против. В следующем году Сара забеременела. В мае 1988 года они поселились в роскошном Кастлвуд-хаусе.

Чем больше я огорчалась по поводу постоянного отсутствия Эндрю, тем больше полнела. Казалось, я стараюсь утопить свои печали в майонезах, паштетах из копченой макрели, булочках с сосисками и сандвичах. Меня все больше разносило. У меня стали опухать руки и ноги. Ко времени родов я весила 203 фунта. Я изливала свою любовь и преданность в письмах к Эндрю, которые писала каждый день. И он отвечал прекрасными письмами, полными искренних чувств. На вторую годовщину нашей свадьбы он прислал мне письмо из Сингапура. В августе Эндрю приехал домой в двухнедельный отпуск. Нашу малышку мы назвали Беатрис в честь младшей дочери королевы Виктории. Через неделю Эндрю уехал.

В сентябре, когда Беатрис было шесть недель, я оставила ее на попечение няни и присоединилась к Эндрю, находившемуся в Австралии. Я очень хотела взять девочку с собой, но придворные сказали, что это было бы «нежелательно».

А пресса тем временем не дремала. То упрекали меня в том, что я плохая мать. То фотографии публиковали, на которых я выгляжу не лучшим образом. То мне в уста вложат явные глупости. Обиднее всего было читать, что я стала толстой. Ведь в течение нашего брака я то полнела, то худела…

Пресса была не единственным врагом Сары. Дворцовые служащие, так называемые «серые чиновники», всегда плохо относились к простым людям, они были инициаторами и организаторами ее падения.

2 ноября 1989 года, когда я была на четвертом месяце беременности вторым ребенком, я приехала в Хьюстон на торжества по случаю открытия Большого Оперного Театра. Я остановилась в доме Линн Уайатт. Там я познакомилась с ее сыном Стивом и его подругой Присциллой Филлипс. Мы сразу подружились — когда они были рядом, все светлело…

Сообщения бульварных газет о том, что герцогиня и Стив Уайатт проводили вместе отпуск в Марокко, лишь усилили антагонизм между Сарой и королевскими придворными. Она вспоминает, как пара «серых чиновников» сделала ей грубейший выговор за ее друзей и ее поведение. Ей стало плохо, а две недели спустя пришлось делать кесарево сечение… «У меня до сих пор большой шрам на теле», — пишет Сара.

1991 год был трудным для «виндзорских проказниц», как пресса окрестила нас с Дианой. Впервые прозвучала мысль о том, что одна из нас (или мы обе) может покинуть королевскую семью. До поздней ночи мы переговаривались с Дианой по телефону, делясь секретами и пересказывая анекдоты.

Чем большему отчуждению нас подвергали, тем более вызывающе мы себя вели. Однажды поздно вечером и замке Балморал мы выкатили старый «даймлер» королевы-матери, эту музейную редкость с огромным ветровым стеклом и такими же боковыми стеклами. Диана в длинном платье села за руль, надев шоферскую фуражку, я поместилась на заднем сиденье. Диана нажала на газ, и мы стали делать виражи на гравийной дороге вокруг замка. Нас никто не поймал за этим занятием.

21 января за обедом я сказала Эндрю, что нам надо расстаться. Мы оба были очень печальны. Этого мы хотели меньше всего. Но он не спорил: «Если это сделает тебя более счастливой, я согласен».

На следующее утро мы пошли на аудиенцию к королеве. Я вошла, сжимая и перебирая четки для успокоения. «Мне очень жаль, — сказала я, — но, думаю, так будет лучше для вас и вашей семьи. Я не могу больше разочаровывать вас». Королева выглядела очень грустной. Она просила меня подумать, быть сильной. Но я твердо решила переехать с дочерьми из нашего дома, и побыстрее. Родня Эндрю предложила перебраться в домик смотрителя. Там было две комнаты и ванная. «Чуть-чуть подкрасить кое-где, и все будет прекрасно», — сказал герцог Эдинбургский. Но мое положение было не настолько отчаянным, чтобы согласиться с его предложением. Я сняла дом неподалеку. Мое пособие на жилье не покроет наши расходы, и долги мои раздуются, как велосипедная камера, но пусть будет так.

Я вернулась к своему старому образу жизни. Ела что попало и когда попало, тратила деньги так, будто их было у меня много. Тут и появился Джон Брайан. Мы с Эндрю встретились с ним на каком-то обеде в 1990 году. Он вместе с отцом занимался инвестированием высокотехнологических проектов. На меня произвели впечатление его напористость и энергия.

20 февраля 1992 гола Джон пригласил меня пообедать с ним. Меня одолевали заботы и сомнения, а он был таким внимательным. Он прекрасно обращался с моими девочками, и вскоре я почувствовала, что мы все не можем жить без него. Мне и в голову не приходила мысль о том, что он может как-то использовать меня. Джон изо всех сил старался найти финансовую поддержку и надежное место в кругах знати, мне же необходимо было доброе отношение, сочувствие. Мы были обречены.»

Они действительно оказались в ловушке. Как сказала Сара Ларри Книгу (известный тележурналист в США. — Перев.), это «серые чиновники» стукнули прессе относительно ее поездки с Брайаном на юг Франции в 1992 году. К моменту окончательного развода долги Сары составляли семь миллионов долларов. Ее отношения с Брайаном «вызвали наибольший скандал после отречения от престола в 1936 году» (имеется в виду отречение Эдуарда VIII от престола из-за его женитьбы на разведенной американке). Газеты и журналы отмечали каждый ее промах. Но герцогиня Йоркская после официального развода сохранила дружбу с мужем и его поддержку. «Я люблю его», — сказала она.