Великое Делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и Альмы, которая была собакой

III

Я шел всю ночь и весь день. Леса преграждали мне путь. Я вброд переходил ручьи. К вечеру на зеленой поляне я нашел оседланного коня. Он был в мыле, и в его холку глубоко вонзилась стрела арбалета. Я вынул ее и поскакал вперед. Когда я подъехал к крепости Ившем, все было кончено…

Мимо меня по дороге промчались рыцари короля, потом медленно прошла толпа пленных. Стонущий, смертельно раненный лондонец тихо сказал мне:

— Монфор убит, король разбил нас…

Я поскакал назад. Конь неуверенно шел по едва видной тропке над быстрым ручьем, вскоре он пал.

Утром я вошел в Оксфорд. Меня никто не встретил, и я прошел в келью к учителю. Он ждал меня; его лицо осунулось, глаза были красны от бессонницы.

Он с силой швырнул в угол меч, который я ему протянул, и закрыл лицо руками.

Королевские гонения охватили Англию. Ежедневно приходили слухи о новых казнях и расправах со сторонниками Монфора. Учитель все время проводил с нами. Казалось, что его посетил чудесный дар- он видел будущее.

И мы не могли не верить ему, столь велика была его убежденность.

Показывая нам шлифованное круглое стекло из Сирии, он говорил, что при помощи нескольких таких стекол люди смогут разглядывать скрытые от глаза тайны малых тел, что они научатся видеть далекие предметы так ясно, как если бы они были рядом. Он говорил, что люди сделают машины, которые без помощи усилий человеческих рук или впряженных лошадей будут с огромной скоростью передвигаться по земле. Что настанет день — и человек полетит, подобно птице, над долинами и горами, морями и реками. И хотя прошло много лет и ничего из того, о чем говорил учитель, не сбылось, я по прежнему верю в его великую правоту.

По приказанию нового папы, Григория X, нас всех под охраной солдат перевезли в Париж. И вскоре мой учитель был заключен в келью с толстыми решетками на окнах. На прощание он успел каждому из нас раздать задания, как это делал обычно. Мне он передал ту самую арабскую рукопись, с которой я пришел к нему.

— Одо Меканикус,- сказал он мне,- я сделал перевод этой рукописи, в ней есть высокий смысл. Попробуй сделать так, как я записал на обороте этого пергамента…

Целыми днями мы простаивали перед стенами монастыря, в котором был заключен учитель. Мы доказывали монахам, что для того, чтобы учитель мог совершить Великое Делание, ему нужна лаборатория, но нас и слушать не хотели…

— Мы из достоверных источников знаем, что ваш учитель один раз уже получил благородное золото,- ответили нам.- А что касается опыта и ваших грязных реторт и колб, то истина познается благочестивыми размышлениями и не нуждается ни в гнусном адовом пламени ваших печей, ни в смердящих серных духах.

Мы, ученики великого магистра, покинули Париж. Большинство уехало в Оксфорд, я вернулся в родной Намюр. Торговец, который согласился отвезти меня на родину, во Фландрию, возвращался с яр-марки. Я стоял в повозке, пахнущей хмелем, и все смотрел на удаляющиеся очертания монастыря, заключавшего в своих стенах моего любимого учителя. Мне казалось, что я вижу, как он ходит в своей узкой келье из угла в угол и мысленно долбит камни, льет расплавленное олово, соединяя вещества и стихии, которые он так любил ощущать своими руками. Теперь этим рукам разрешалось прикасаться только к бумаге и перу да к древним рукописям, случайно сохранившимся в архивах монастыря…»

На этом обрывалась рукопись Одо Меканикуса, первого в роде.

Отец закончил чтение рукописи и долго молчал, перебирая пожелтевшие от времени документы. Среди них он отыскал пергамент, покрытый арабскими письменами.

— Неужели это и есть тот самый документ, о котором упоминается в рукописи? — спросил он, задумчиво его рассматривая.

— Если это он, то на обороте должно быть письмо Даниила из Трансиордании,- ответил я.

И мне было страшно: а вдруг там ничего не окажется? Отец перевернул листок; его оборотная сторона была покрыта латинскими фразами и уже знакомыми мне алхимическими значками. В углу листка была подпись.

Отец быстро встал и, разыскав первый том Британской энциклопедии, развернул его на слове «Автограф». Большие складные листы были испещрены подписями выдающихся людей «сего мира. И между неровной и запутанной виньеткой Бенджамина Франклина и отрывистыми знаками, начертанными рукой великого Шекспира, стояла подпись, удивительно напоминающая ту, что была на листке пергамента.

— Я так и знал!-сказал отец, сравнивая подписи.- Это Роджер Бэкон! Имя удивительного учителя, о котором рассказывает Одо Меканикус,- Роджер Бэкон. Это человек, с которого естествознание начинало свой новый, опытный период развития. Лишенный возможности проверить свои гипотезы на опыте, четырнадцать долгих лет провел он в одиночном заключении. Да, Бэкон пришел к неверным построениям, к ложным теориям. Но он был до конца уверен в их истинности, был уверен, что если произвести опыт по его рецептам, то в магическом философском яйце ртуть и сера, соединившись, превратятся в золото. С великого ученого и великого мученика начало свое развитие современное опытное естествознание, началась современная химия…

На оборотной стороне арабского пергамента была короткая торопливая записка, подписанная мессером Даниилом. Часть ее удалось разобрать.

«Роберту Гроссетесту, епископу в Линкольне. Примите, мой высокий друг, этого мальчика… Он достаточно смел, чтобы стать ученым… Достаточно умел, чтобы быть полезным.

Даниил».

Ниже, уже рукой Бэкона, был помещен перевод арабского документа. По манере алхимиков того времени Бэкон не столько перевел содержание пергамента, сколько зашифровал его известными одному ему и его ученикам условными, символическими значками и фигурами.