Великое Делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и Альмы, которая была собакой

IV

Легко представить, с каким нетерпением я и Клименко ждали выздоровления Альмы. Когда она поправилась и стала понемногу ходить по комнате, Клименко решил провести допрос по заранее приготовленному листку. Вопросы были составлены так, чтобы Альма кивком головы могла отвечать либо «да», либо «нет». Но уже с первым вопросом Клименко -потерпел поражение. Он пытался узнать, у кого был термос. Какие только он не называл имена и профессии! Альма терпеливо качала головой: нет, нет, нет… Но зато, когда Клименко сказал Альме, что листки, принесенные в термосе, не все, что их мало, она как будто сразу поняла, в чем дело, и бросилась к забору. Клименко догнал ее и уговорил вернуться.

В одно прекрасное утро, к большому неудовольствию Альмы, мы надели на нее поверх ее ошейника обычный ошейник, и Клименко вывел ее.

Альма повела нас за город. И только тогда, когда мы миновали станционные пути, я понял, куда она нас вела. Вдали показался забор из желтой акации, переплетенной колючей проволокой, а за ним беленькая хатка собачника.

— Теперь понятно, почему она не смогла указать того, кто избил ее,- сказал Клименко.- Здесь, вероятно, и живет тот самый собачник, у которого вы ее купили?

Я не успел ответить. Из хатки вышел высокий мужчина с охотничьим ружьем в руках. Это был уже знакомый мне собачник. Альма неожиданно дернулась с такой силой, что Клименко чуть не упал. К счастью, он не выпустил поводка. Это спасло Альму: прямо перед нами взрыхлилась от выстрела земля.

— Ни с места! — раздался голос собачника.- Застрелю! И близко не подходите с этой собакой.

Клименко подтянул к себе Альму, отстегнул ремешок и сказал:

— Беги домой, Альма! Домой!

Альма медленно побрела к городу. Временами она останавливалась и рычала, но Клименко кричал ей:

— Альма, домой!

Вскоре она скрылась из виду. Мы подошли к собачнику. Ружья он не опустил.

— Так это вы на меня собаку натравили? — спросил он меня.- Что я, не человек, по-вашему? Мне эта гадюка все руки искусала. Нет такого закона, чтобы на рабочего человека собак науськивать!

— Я следователь! — Клименко показал свое удостоверение.- Пройдемте в дом.

Мы вошли в хату.

— Попрошу вас поподробнее рассказать об этой собаке,- сказал Клименко.

— Ну, что я? Я специалист, можно сказать, по собакам, но чтобы я, товарищ следователь, когда кого обижал или что… Вот вам гражданин этот,- собачник указал на меня,- пусть скажет. Чтобы я когда не отдал собаку хозяйку, да никогда! Вон и вашу собаку я отпустил…

— А где вы ее поймали, не помните? — спросил Клименко.

— Где?.. Дайте припомнить. Я, товарищ следователь, в какой день их по двадцать штук ловлю. Утром ее встретил, это точно, того самого дня, как ко мне этот гражданин пришел. Бежала она по улице и что-то в зубах несла, а волкодав мой… Есть у меня пес ученый. Марс по прозвищу. Ну до чего же умная животная, товарищ следователь, понятливая и спокойная! Поймает приблудную собаку, к земле прижмет. Я с инструментом раз — и в клетку. А тут как завидел он эту самую собаку, соскочил с телеги — и к ней! Она было с ним сцепилась, да увидела меня и ходу, а штуку там одну на землю бросила. Я за ней. Марс спереди забежал и…

— А что это за штука?

— Да так, бутылка кожаная…

— Эта? — Клименко раскрыл свой чемоданчик и вынул термос.

— Эта! — подтвердил собачник.- У меня вон из-за нее все руки покусаны… Еду это я, значит, по Привокзальной улице, а Марс мой вдруг как зарычит. Смотрю, стоит возле больницы эта самая ваша собака. Вы меня, товарищи, извините, но я, как специалист, могу сказать, что собаки разные бывают. А тут, как глянул я на нее, рука не поднялась. Не сводит она глаз с больничной двери. На меня взглянула — с места не двинулась. А ведь меня все собаки знают! Разве уж какая-нибудь дура, что случайно в город попала, дорогу мне перебежит. А так все знают… прячутся. Или им знак какой псы подают, что у меня с утра пойманы, или инстинкт какой… Ну, а ваша-то сама у меня побывала, должна бы помнить! Взглянула она на меня и отвернулась, «бери ее, не жалей!» — думаю, а сам не могу. Можно сказать, первый раз в жизни не взял. Вижу, у нее горе, не по себе горюет, раз меня не боится. Больше себя у нее горе! Не взял!.. Так вместо благодарности вбегает она дней десять назад ко мне в хату. Я лежал это после обеда, отдыхал. Вбегает и прямо к столу. Хвать бутылку за ремешок! Ну, я ее кочергой! Мы тут такой бой устроили, все кувырком. За руку меня рванула. Я термос за верхушку держал, а она как дернет-и из хаты. Надо мне было дверь первым долгом закрыть… И убежала.

— Давайте подробнее про термос.

— Так я и говорю: в руках у меня одна колба осталась. А из корпуса бумага белая так и посылалась. А собачка ваша за ремешок — и тягу…

— Бумаги где? Листки эти?

— Бумаги?.. Да они не по-нашему написаны, товарищ следователь. Не по-нашему: я их и так поворачивал и этак. Буквы, и те не наши. Должно быть, для тепла ее, эту бумагу, в термос засунули…

— И вы выбросили эти листки?

— Выбросил, ага. «Ну,- думаю,- попадись ты мне еще раз!» Хоть месячишку, мечтал, без уколов от бешенства похожу, так нет.

— А куда вы их выбросили, листки?

— Да за хатой, в яму…

Не все листки были «за хатой в яме», не все. Ветер разбросал их по полю, и мы долго ходили и собирали. Да, это было продолжение записей. Но то, что мы уже знали и что, казалось бы, никакого отношения не имело к случаю на дороге, приобрело неожиданный и удивительный смысл.

Вот продолжение записок Карла Меканикуса.