Венец славы: Рассказы

Ночная сторона

6 февраля 1887 г. Куинси, Массачусетс.

«Монтегью-хауз».

Что-то тревожное вчера вечером в доме миссис А. Почти никакой театральщины — обстановка уютная, хотя довольно жалкая и убогая, — в атмосфере лишь едва заметно что-то зловещее (особенно по контрасту с Вальпургиевой ночью, которую устроил этот беспардонный шарлатан из Портсмута, карлик Юстас, нагло вознамерившийся — на том основании — ошибочном, — будто я являюсь членом Новоиерусалимской церкви — это я-то! — представить меня самому Сведенборгу). Тем не менее удалился я в тревоге, и последовавшая беседа за обедом с доктором Муром, хоть и бесстрастная, а порой даже и фривольная, не успокоила моего духа. Перри Мур, разумеется, закоренелый материалист, приверженец Аристотеля и Спенсера, любит вкусно поесть и попить, а также отдает должное и более ничтожным прихотям естества; в его обществе, как и в университете, я склонен в целом разделять этот взгляд, ибо в моей природе заложено чудовищное тяготение к стадности, которого я не в силах побороть. (Которого я не хочу побороть.) Стоит мне, однако, остаться наедине со своими мыслями, и меня одолевают сомнения относительно собственной моей позиции, а мои интеллектуальные «убеждения» представляются мне самою ненадежною вещью на свете.

Наиболее твердые члены нашего Общества, такие, как Перри Мур, могут поставить вопрос прямо: является ли миссис А. из Куинси — сознательно или бессознательно — обманщицей? Иметь дело с сознательными обманщиками довольно легко: как только выведешь их на чистую воду, они предпочитают самоустраниться от дальнейших изысканий. Бессознательные же обманщики, в известном смысле, вовсе и не являются таковыми. Несомненно, доказать наличие преступных намерений было бы весьма затруднительно. Насколько мы смогли установить, миссис А., например, не принимает ни подарков, ни денег: мы оба, Перри Мур и я, отметили ее любезный, но твердый отказ на предложение судьи, вызывавшегося отправить весной ее с мужем (по-видимому, страдающим каким-то недугом) отдохнуть в Англию. Кроткая, застенчивая женщина лет пятидесяти пяти, довольно крупная, волосы, как у моих незамужних тетушек, зачесаны на прямой пробор, единственное украшение — старомодная брошь с камеей; свежевыглаженное черное платье, довольно приятное на вид, выглядит так, словно шили его дома. Согласно сведениям Общества, практикует в качестве медиума вот уже шесть лет. Живет, однако, по-прежнему в неприглядной части Куинси, в квартале скромных сборных домов. Состояние дома четы А. довольно пристойное, особливо принимая во внимание ущерб, наносимый постоянно нашими зимами; единственная комната, которую мы видели, — зала: вполне обычная, с чересчур мягкими креслами, непременными подушечками, чудовищным диваном, набитым конским волосом, и, конечно же, дубовым столом; атмосфера была столь заурядной, что могла бы показаться унылой, если бы миссис А. не предприняла попыток оживить ее или, пожалуй, придать ей очаровательный оккультный вид, развесив по стенам комнаты акварели. (По ее утверждению, акварели эти «исполнены» одним из постоянно контактующих с нею «духов», молодою ирокезскою девушкою, умершей от оспы в семидесятые годы восемнадцатого столетия. Они трогательно ярки, изображают мандала, треугольники, стилизованные глаза, есть даже прозрачный Человек Космоса с черными, как у индейца, волосами.)

Прошлым вечером помимо миссис А. на сеансе присутствовало лишь трое. Судья Т. из Верховного суда штата Нью-Йорк (ныне в отставке), доктор Мур и я, Джарвис Уильямс. Доктор Мур и я прибыли из Кембриджа под эгидой Общества психологических исследований с целью предварительного ознакомления с тем видом медиумирования, который практикует миссис А. На этот раз мы были без стенографистки, хотя миссис А. проявила готовность к проведению записи сеанса; она показалась мне на удивление отзывчивой и сердечной и даже проявляла интерес к нашим формальностям, хотя впоследствии Перри Мур за обедом заметил, что он почувствовал в ней «ощутимую нерасположенность». Однако в начале сеанса она была чрезвычайно возбуждена, и какое-то время казалось, что и мы, и судья напрасно предприняли это путешествие. (Она то и дело, словно сконфуженная хозяйка, всплескивала пухлыми руками, извиняясь, что духи, очевидно, «нынче в дурном, некоммуникативном настроении».)

Однако в конце концов она вошла в транс. Мы вчетвером сидели вокруг тяжелого круглого стола примерно с 6 ч. 50 мин. до 9 ч. веч. Минут сорок пять миссис А. тщетно пыталась войти в контакт со своим главным коммуникатором, а затем внезапно погрузилась в транс (по правде говоря, самым драматическим образом: глаза ее так закатились, что вначале я не на шутку встревожился), и явился некто по имени Уэбли. Во время сеанса голос «Уэбли» раздавался, казалось, с разных сторон. Во всех случаях он находился не ближе трех ярдов от миссис А.; несмотря на полумрак в зале, я уверен, что достаточно ясно видел рот и шею женщины и не мог обнаружить очевидных признаков чревовещания. (Перри Мур, более опытный в деле исследования психики, нежели я, и гораздо менее склонный принимать всерьез феномен в целом, утверждает, что видывал такие проделки чревовещателей, рядом с которыми бедная миссис А. выглядела бы просто жалко.) Голос у «Уэбли» резкий, монотонный, странным образом вызывающий беспокойство. Порой он был пронзителен, порой — настолько тих, что становился почти не слышен. Что-то капризно-детское в нем. Несносное. В противоположность миссис А. «Уэбли» старательно выговаривал «г» в конце слов. (Что, конечно, может быть специальной уловкой.)

Этот «Уэбли» — один из духов, наиболее часто посещающих миссис А., хотя и не самый надежный. Ее Главный Коммуникатор — шотландский старец, который жил «во времена Мерлина»[25] и, несомненно, необычайно мудр; к сожалению, вчера он не пожелал явиться. Вместо него всем заправлял «Уэбли». Он умер будто бы лет семьдесят пять назад девятнадцати лет от роду в доме неподалеку на той же улице, где живет миссис А. Не то помощник мясника, не то подмастерье портного. Погиб во время пожара или в результате «ужасной продолжительной болезни, оставившей его калекою» или же несчастного случая, при странных обстоятельствах, под копытами лошади; в течение сеанса плаксиво сетовал по поводу своей кончины, но подробностей происшествия, видимо, не помнил. В самом конце сеанса он обратился прямо ко мне: «Доктор Уильямс из Гарвардского университета» — и сказал, что поскольку у меня есть в Бостоне влиятельные друзья, я мог бы посодействовать ему в делах — оказалось, он сочинил сотни песен, стихов и басен, но все осталось неопубликованным, не буду ль я столь любезен, не найду ли издателя для его сочинений? Жизнь обошлась с ним несправедливо. Его талант — его гений — потерян для человечества. В моей власти помочь ему, настаивал он, разве не обязан я помочь ему?.. Затем он спел одну из своих песен, напоминавшую, как мне показалось, старинную балладу; временами он так завывал, что многих слов было невозможно разобрать, но, невзирая на это, он пел, переставляя стихи в произвольном порядке:

Престарелый судья Т. прибыл из Нью-Йорка затем, чтобы, как он выразился, не таясь «поговорить напрямик со своей покойной женой, чего ему никак не удавалось сделать, когда она была жива»; обращался «Уэбли» со старым джентльменом самым своевольным и бесцеремонным образом, словно ситуация была отнюдь не серьезная.

— Кто здесь сегодня? Кто здесь? Пусть представятся снова — я не люблю незнакомых! Говорю вам, я не люблю незнакомых! — твердил он.

Хотя миссис А. предупреждала, что никаких физических явлений нам наблюдать не удастся, время от времени в полумраке комнаты вспыхивали мерцающие огоньки, размером не более пульсирующих искорок светлячков; оба мы, Перри Мур и я, чувствовали пальцами вибрацию стола. Примерно в то время, когда «Уэбли» уступил место духу жены судьи Т., температура в комнате, казалось, внезапно упала, и я помню, что меня охватил страх, — но это продолжалось одно лишь мгновение, и вскоре я снова пришел в себя. (Доктор Мур утверждал, что не заметил никакого изменения температуры, а судья Т. был после сеанса так ошеломлен, что его спрашивать было бесполезно.)

Сам сеанс похож на остальные, на которых я присутствовал. Дух — или голос — заявил, что он и есть покойная миссис Т.; этот дух обратился к здравствующему супругу с весьма странною, исполненною напряжения настоятельностью, так что присутствовать там было весьма неловко. Вскоре судья Т. расплакался. Его изборожденное глубокими морщинами лицо было мокро от слез, как у ребенка.

— Ну, Дэрри! Дэрри! Не плачь! Ах, не плачь! — произнес дух, — Никто не умер, Дэрри. Смерти не существует. Не существует!.. Ты меня слышишь, Дэрри? Отчего ты так испугался? Так расстроился? Не надо, Дэрри, не надо! Дедушка, и Люси, и я — мы все здесь вместе, и мы все счастливы! Взгляни, Дэрри! Будь мужествен, мой дорогой! Испугался, бедный мой! Мы так и не узнали друг друга, да? Мой бедный, мой дорогой! Любовь моя!.. Я видела тебя в огромном прозрачном доме, огромном горящем доме; бедный Дэрри, мне говорили, ты болел, ослаб от жара; все комнаты в доме были объяты пламенем, а лестница сгорела дотла, но по ней двигались фигуры, Дэрри, вверх-вниз, бездна народу, и среди них — ты, милый; спотыкался со страху — такой неуклюжий! Ну взгляни же, мой милый, прикрой глаза рукой, и ты увидишь меня. Дедушка помог мне — ты знал об этом? Произнесла я перед кончиной его имя? Милый, дорогой мой, все произошло так быстро — мы так и не узнали друг друга, правда? Не будь строг с Энни! Не будь жесток! Дэрри! Отчего ты плачешь?

Понемногу голос духа становился все тише, а может, что-то испортилось и каналы коммуникации были уже несвободны. Повторы, невразумительные обрывки, бессмысленные призывы: «Милый! Милый!» — которых, казалось, были не в силах унять ответы судьи. Дух говорил о своей могиле, о путешествии в Италию много лет назад, об умершем или неродившемся ребенке, снова об Энни — очевидно, дочери судьи Т.; но из словесной мешанины не всегда удавалось извлечь смысл, и, когда миссис А. внезапно пробудилась от транса, это было большое облегчение.

Судья Т. поднялся из-за стола в сильном возбуждении. Он хотел вновь вызвать дух — он не успел спросить жену о самом главном; его захлестнули эмоции, и ему трудно было говорить, прервать монолог духа. Но миссис А. (которая выглядела удручающе усталой) сказала ему, что в эту ночь дух уже не вернется и не следует даже пытаться вызывать его снова.

— Мир иной подчинен своим законам, — произнесла миссис А. тихим, шелестящим голосом.

Вскоре после 9 ч. веч. мы покинули миссис А. Я тоже был в полном изнеможении; я и не предполагал, что происходящее так захватит меня.

Судья Т. тоже остановился в «Монтегью-хаузе», но после сеанса он был слишком расстроен, чтобы разделить с нами трапезу. Уверял нас, однако, что дух был настоящий — голос его жены, в этом он убежден, жизнью готов поклясться. При жизни она никогда не называла его «Дэрри», не странно ли, что она назвала его «Дэрри» сейчас? — и так беспокоилась о нем… с такой любовью? — и об их дочери тоже беспокоилась? Он очень тронут. Ему надо многое обдумать. Да, несколько недель тому назад у него был жар — жестокий приступ бронхита с высокой температурой; по правде сказать, он еще не вполне оправился. А самое необыкновенное во всем случившемся — это открывшаяся ему истина: Смерти не существует.

Смерти не существует.

Мы с доктором Муром славно пообедали — жаркое из барашка, уложенное в виде короны, молодой картофель с горошком и капуста с маслом; два сорта хлеба: ржаной немецкий и сметанные рожки; масло в гостинице превосходное, отменное вино; на десерт — блинчики со сливками и жареным миндалем, выглядели они великолепно, но я уже был не в состоянии ничего есть. Доктор Мур зверски проголодался. За едою он разговаривал, часто сопровождая свои слова громкими взрывами хохота. Он, разумеется, убежден, что медиум — обманщица, и даже не слишком искусная обманщица. За время своих любительских исследований, которые он с перерывами ведет вот уже пятнадцать лет, он встречал куда более искусных медиумов. Даже печально знаменитый Юстас со своими левитирующими столами, боем часов и воплями всякой нечисти поизобретательнее миссис А.; Юстас — всякому, разумеется, ясно — шарлатан, но чтобы раскусить его методу, пришлось изрядно поломать голову. А у миссис А. все абсолютно очевидно.

Говорил доктор Мур довольно долго, по своему обыкновению благодушно и категорично. Он заказал нам обоим бренди, хотя, когда мы кончили обед, время близилось к полуночи и мне не терпелось отправиться в постель. (Я надеялся рано встать и поработать над лекцией о воззрениях Канта на проблему свободы воли, которую мне предстояло читать через несколько дней.) Но доктору Муру беседа доставляла удовольствие: казалось, то, что мы увидели у миссис А., взбодрило его.

Перри Муру сорок три года, он всего на четыре года старше меня, но выглядит, во всяком случае рядом со мной, значительно старше. Он приходится троюродным братом моей матери; преуспевающий врач, имеет холостяцкую квартиру и кабинет на Луисберг-сквер; отчего он не женился или упорно не желает жениться, составляет одну из непреходящих тайн Бостона. Все сходятся на том, что он человек ученый, остроумный, обаятельный и необыкновенно умный. Внешность его скорее поразительна, нежели красива согласно общепринятым представлениям — темная блестящая бородка, живые темноватые глаза; великолепный скрипач-любитель, заядлый яхтсмен, поклонник литературы: его любимые писатели — Филдинг, Шекспир, Гораций и Данте. Вне сомнения, он идеальный исследователь спиритических явлений, ибо воспринимает наблюдаемые феномены остраненно, но с неослабевающим любопытством, и у него положительное пристрастие к фактам, просто мания. Как подлинный ученый, он занят разысканием фактов, совокупность которых может с определенной вероятностью порождать гипотезы: начинает он не с готовой гипотезы, куда, как в своего рода корзину, можно свалить без разбора одни факты, оставив для удобства другие без всякого внимания. Во всех вещах он эмпирик, ничего не принимающий на веру.

— Если эта женщина — обманщица, — говорю я нерешительно, — значит ли, что вы считаете ее обманщицей, которая сама не сознает этого? А информация духов добывается ею посредством телепатии?

— То-то что телепатии. Других объяснений не может быть, — с горячностью произносит доктор Мур. — Неким пока неведомым науке способом… неким сверхъестественным способом она подавляет в себе сознательную личность… высвобождая тем самым другие, вторичные личности, обладающие способностью схватывать чужие мысли и воспоминания. Каким образом это совершается, в настоящее время еще не разгадано наукой. Но в конце концов будет разгадано. Наши исследования бессознательных способностей человеческого мозга едва начинаются; мы поистине стоим на пороге новой эры.

— Значит, она просто выбирает из мозга своих клиентов то, что они хотят слышать, — произношу я неторопливо. — Время от времени она может даже немножко их подразнить — даже оскорбить; может, не боясь разоблачений, напустить существо, вроде этого омерзительного «Уэбли», на такого человека, как судья Т. Телепатия… Да, она бы многое объяснила. Почти все, что мы сегодня видели.

— Я бы сказал, все, — говорит доктор Мур.

Возвращаясь дилижансом в Кембридж, я отложил в сторону Канта и свои лекционные заметки и читал сэра Томаса Брауна.[26]«Свет, который позволяет видеть все, делает некоторые предметы невидимыми. Величайшее таинство религии выражается затмением».

19 марта 1887 г. Кембридж. 11 час. веч.

Прошел сегодня вечером десять миль; нужно очистить мозг от паутины.

Нездоровая атмосфера. Ощущение клаустрофобии. Вчерашний сеанс в Куинси — происшествие весьма неприятного свойства.

(Не сказал жене о случившемся. Почему она так интересуется Духовным Миром? Перри Муром?)

Мое тело жаждет большой физической активности. Слава богу, летом смогу плавать в океане: занятие, требующее предельного напряжения сил, проверка себя.

Заношу наскоро соображения относ, происшествия в Куинси.

I. Обман.

Миссис А., возможно с помощью соучастников, замышляет обман: предварительно разузнает о жизни клиентов, возможно, подкупает слуг. Либо она искусный чревовещатель, либо работает на пару с таковым. (Муж? Сын? Муж, в прошлом краснодеревщик, говорят, слаб здоровьем; чахоточный? Сын женат, живет в Уотербери.)

Ее заявление о желании избежать огласки и отказ от платы могут быть просто хитрой уловкой; быть может, намерена получить огромные деньги в будущем.

(Возможно, шантаж? — его вероятность в случаях, подобных происшествию с Перри Муром?)

II. Не-обман.

Натуралистич. объясн.

1. Телепатия. Читает мысли клиентов.

2. «Многосоставная» личность медиума. Аспекты ее собственной скрытой души освобождаются при угнетении ее сознательной личности. Эти «вторичные» личности вступают в мистический контакт с «вторичными» личностями клиентов.

Спиритуалист, объясн.

1. Спиритические агенты суть истинные коммуникаторы, посредники между нашим миром и миром мертвых. Эти духи уступают место другим духам, которые затем говорят через медиума; или:

2. Эти духи воздействуют на медиума, который передает их сообщения своими словами. В таком случае их личность оказывается пропущена через личность медиума и ограничена ею.

3. Эти духи не суть духи усопших; это капризные, своевольные духи. (Возможно, демоны? Но демонов не существует.)

III. Альтернативная гипотеза.

Безумие: медиум безумен, клиенты безумны, даже беспристрастные исследователи-рационалисты безумны.

Вчера вечером в доме миссис А.; второй сеанс, который Перри Мур и я наблюдали совместно, а также с мисс Брэдли, стенографисткой Общества, и двумя доподлинными клиентками, вдовой из Бруклина, миссис П. и ее дочерью Кларою, молодой, статной женщиной лет двадцати с небольшим. Миссис А. точно в том же виде, в каком явилась на сеанс в феврале; возможно, чуть пополнела. Черное платье, брошь с камеей. Когда мы пришли, вскоре после 6 час. пополудни, подала китайский чай «Лапсанг», крошечные сандвичи и печенье. Как будто встретила Перри, мисс Брэдли и меня довольно дружелюбно, хлопотала вокруг нас, как всякая хозяйка; немного поболтала с нами о наступивших холодах. В шесть тридцать прибыла миссис П. с дочерью, и вскоре после этого начался сеанс.

С самых первых мгновений — помехи. Невнятный гомон. Голоса духов. Миссис А. в трансе; голова запрокинута назад, рот полуоткрыт, глаза закатились. Странное зрелище. Обескураживающее. Я взглянул на доктора Мура, но он, как всегда, казался невозмутимым. Однако вдова с дочерью выглядели так, словно были напуганы не меньше меня.

Почему мы здесь, почему сидим за этим столом?

Что мы предполагаем тут открыть?

Чем мы рискуем?..

Появился «Уэбли» и спустя всего несколько минут исчез. Его визгливый, резкий, печальный голос сменился голосом существа неопределенного пола, бормотавшего по-гэльски. Его в свою очередь вытеснило рявканье немца, этот человек назвался Феликсом; по-немецки он говорил удивительно неправильно. Несколько минут пререкался с двумя, не то с тремя другими духами. (Каждый объявил себя на этот вечер Главным Коммуникатором миссис А.) В полутемной зале мерцали крошечные огоньки, стол вибрировал у меня под пальцами, и я почувствовал — или мне показалось, что я почувствовал, — как что-то прошмыгнуло мимо меня, коснувшись моего затылка. На меня напала сильная дрожь, но самообладание быстро возвратилось ко мне. Неопознанный голос объявил по-английски, что Дух нашего Века — Марс… вскоре произойдет губительная война, когда погибнет большая часть населения земли. Погибнут все атеисты. Миссис А. покачала головой из стороны в сторону, словно пыталась проснуться. С криком «Хэлло! Хэлло! Мне никого не видно! Кто здесь? Кто меня звал?» появился «Уэбли», но его вновь вытеснил другой дух, выкрикивавший длинные цепочки слов на иностранном языке. (Примечание: несколько дней спустя я установил, что это валахский язык, диалект румынского. Миссис А., чьи предки — англичане, разумеется, никак не могла знать валахского, и я весьма сомневаюсь, чтобы эта женщина даже слышала о валахах.)

Несколько минут сеанс продолжался таким же хаотическим образом. Миссис П. была, вероятно, весьма разочарована, поскольку хотела, чтобы ее соединили с ее покойным супругом. (Она нуждалась в совете относительно продажи неких земельных участков.) Духи свободно лопотали по-английски, — немецки, — гэльски, — французски, даже на латыни, а в какой-то момент доктор Мур обратился к духу с вопросом на греческом, но дух тотчас же ретировался, словно спасовав перед ученостью доктора Мура. Атмосфера тревожная, но в то же время почти балаганная — довольно безумная. Я заметил, что мне приходится сдерживаться, чтобы не засмеяться. Что-то коснулось моего затылка, я сильно задрожал и вспотел, но ощущение было не то чтобы совсем неприятное; я решительно затрудняюсь определить его.

И тут…

И тут все внезапно перевернулось. Стояла полная тишина. Из угла комнаты донесся голос духа, с нежностью обратился по имени к Перри Муру — медленно, вопрошающе, словно прощупывая:

— Перри? Перри?

Доктор Мур резко вздрогнул. Он был удивлен; по выражению его лица я видел, что голос принадлежит человеку, которого он знает.

— Перри?.. Это Брэндон. Я так долго ждал тебя, Перри, как ты можешь быть таким эгоистом? Я простил тебя. Давно. Ты ничего не мог поделать со своей жестокостью, я — со своей невинностью. Перри? У меня разбились очки — я ничего не вижу. Я так долго пребывал в страхе, Перри, сжалься надо мной, пожалуйста! Я больше не могу этого выносить. Я не знал, как все будет. Здесь толпы людей, но мы не видим друг друга, мы не знаем друг друга, мы чужие, вселенная чужих — я никого не различаю ясно, — я пропадал двадцать лет, Перри, я ждал тебя двадцать лет! Ты не смеешь снова отвернуться от меня, Перри! Нет! После такого долгого ожидания!

Опрокинув свой стул, доктор Мур неуверенно поднялся на ноги.

— Нет… Неужели это… Не верю…

— Перри? Перри? Не покидай меня снова, Перри! Не покидай!

— Что это? — воскликнул доктор Мур.

Теперь он уже стоял; миссис А. со стоном пробудилась от транса. Женщины из Бруклина были совершенно расстроены, и должен сознаться, я пребывал в состоянии легкого ужаса; моя рубашка и нижнее белье насквозь промокли от пота.

— Брэндон? — воскликнул доктор Мур. — Подожди. Где?.. Брэндон? Ты меня слышишь? Где ты? Зачем ты это сделал, Брэндон? Подожди! Не уходи! Неужели никто не может возвратить его? Неужели никто не может мне помочь…

Миссис А. неуверенно поднялась на ноги. Попыталась взять руки доктора Мура в свои, но он был чересчур возбужден.

— Я слышала только самые последние слова, — сказала она. — Всегда они так, бедняжки, такие потерянные, просто сломленные — ах, какая жалость! Это ведь не убийство, правда? Не убийство, нет! Самоубийство?.. По-моему, самоубийство для них даже еще хуже! Бедняжки, так изломаны — проснутся на том свете и чувствуют себя совершенно, совершенно потерянными — некому их направить — никто не поможет перейти из… Абсолютное одиночество, навечно…

— Неужели вы не можете вызвать его еще раз? — неистово вопрошал доктор Мур. Слегка сгорбившись, он всматривался в угол залы, сощурясь, точно глядел прямо на солнце. — Неужели никто не может мне помочь?… Брэндон? Ты здесь? Ты где-то здесь? Ради бога, неужели никто не может помочь мне!

— Доктор Мур, прошу вас, духи удалились… сегодня сеанс окончен…

— Глупая вы старуха, да оставьте меня в покое! Неужели вы не видите, я — я — я не могу потерять его… Вызовите его опять, ну же! Я требую! Требую!

— Доктор Мур, пожалуйста… Не нужно кричать…

— Я сказал, вызовите его опять! Сейчас же! Вызовите его опять!

И он расплакался. Приткнулся к столу, закрыл лицо руками и заплакал как ребенок; он плакал так, словно у него надрывалось сердце.

И вот сегодня я вновь пережил этот сеанс. Делал заметки, пытался понять, что произошло. Бодрящая десятимильная прогулка на ветру. Голова гудит от проносящихся мыслей. Обман? Надувательство? Телепатия? Безумие?

Что за зрелище! Доктор Перри Мур взывает к духу, умоляя его возвратиться, — потом плачет в присутствии четырех изумленных свидетелей.

Не кто иной, как доктор Перри Мур.

Моя дилемма: должен ли я сообщить о вчерашнем происшествии доктору Роу, президенту Общества, или же должен молчать и потребовать молчания также и от мисс Брэдли. Это была бы трагедия, если бы профессиональная репутация Перри пострадала в результате одного-единственного злосчастного вечера; не успеешь оглянуться, как об этом будет говорить весь Бостон.

Однако в его теперешнем состоянии он, вероятно, сам станет говорить всем об этом.

Вернувшись в «Монтегью-хауз», бедняга не мог заснуть. Продержал бы меня всю ночь, если бы у меня достало сил выносить его возбуждение.

Духи существуют! Духи всегда существовали!

Он неправильно жил до сегодняшнего дня!

И, конечно, самое главное — Смерти не существует!

Он расхаживал по моему номеру, нервно подергивая бороду. Временами у него на глазах навертывались слезы. Казалось, он ждет от меня какого-то отклика, но стоило мне заговорить, тут же перебивал меня; по правде говоря, он не слушал.

— Наконец-то я знаю. Я не могу уничтожить это знание, — произнес он странным хриплым голосом. — Поразительно, не правда ли, после стольких лет… стольких лет, потраченных впустую… Невежество — вот что было моим уделом, тьма… чудовищное самодовольство. Как подумаю о своей самоуверенности, проистекавшей из заблуждения, боже мой! Мне так стыдно, так стыдно! И все это время такие люди, как миссис А., сообщались с таким могущественным миром… а такие, как я, корпели в невежестве, добиваясь материальных успехов, истощали свои силы на преходящее, на всякую чушь… но теперь все изменилось. Теперь я знаю. Знаю. Смерти не существует, о чем нам неизменно и толковали спиритуалисты.

— Но, Перри, ты не думаешь… Разве не может быть, что…

— Я знаю, — спокойно сказал он. — Мне это ясно, словно я сам перешел в тот, иной мир. Бедный Брэндон! Сейчас ему столько же лет, как тогда. Бедный малый, бедная трагическая душа! Подумать, что он все еще живет, столько лет спустя… Невероятно… У меня голова идет кругом, — произнес он медленно. Постоял мгновение молча. Подергал бороду, затем отрешенно провел по губам пальцами, затем протер глаза. Казалось, он забыл обо мне. Когда он снова заговорил, голос его звучал глухо и довольно жутко. Говорил он словно одурманенный. — Знаешь, я… я думал о нем как… как о мертвом. Мертвом. Двадцать лет. Как о мертвом. И вот теперь, нынче вечером, тебя заставляют понять, что он все-таки не умер… Он выпил настойку опия, вот что. Я его обнаружил. В его комнатах, в Уэлд-холле, на четвертом этаже. Обнаружил его; не имел ни малейшего понятия, никакого понятия, пока не прочел записки… записку я, разумеется, уничтожил… должен был, понимаешь, ради него. Больше ради него, чем ради себя. Потому что он понял, что не может быть ни… никакой надежды… И все же назвал меня жестоким! Ты его слышал, Джарвис, не правда ли? Жестоким! Полагаю, я был жесток. Был? Не знаю, что и думать. Я должен поговорить с ним опять. Я… я не знаю, что и… что и думать. Я…

— У тебя страшно усталый вид, Перри. Неплохая мысль — ступай-ка ты спать, — робко сказал я.

— …сразу же узнал его голос. О, сразу же — никакого сомнения. Никакого. Какое откровение. И так неверно прожить жизнь… Врачевать человеческие тела. Абсурд. Теперь-то я знаю, ничто не имеет значения, кроме того мира… ничто не имеет значения, кроме наших умерших… незабвенных наших умерших… которые не умерли! Какое колоссальное откровение!.. Да что там, оно перевернет весь ход истории. Изменит человеческое мышление во всем свете. Ты был там, Джарвис, ты понимаешь. Ты был свидетелем…

— Но…

— Ты засвидетельствуешь истинность моих слов?

Он неотрывно смотрел на меня и улыбался. Его налитые кровью глаза блестели.

С возможною учтивостью и сочувствием я попытался объяснить ему: то, что произошло с ним у миссис А., существенно не расходится с тем, что происходило во время сеансов со многими другими людьми.

— Исследователи психики и в прошлом стояли на позиции…

— Ты был там, — сказал он с гневом. — Ты слышал голос Брэндона так же ясно, как я. Не отрицай!

— …стояли на позиции, что — что этот феномен можно отчасти объяснить телепатическими способностями медиума…

— Это был голос Брэндона, — сказал Перри. — Говорю тебе, я чувствовал его присутствие! Его. Миссис А. не имеет к этому никакого отношения — ровным счетом никакого. У меня такое ощущение… ощущение, будто я сам мог бы вызвать Брэндона… Я и теперь чувствую его присутствие. Совсем рядом. Он не умер, понимаешь; мертвых нет… существует целая вселенная… людей, которые не умерли… Родители, деды, сестры, братья, все… все… Джарвис, как ты можешь отрицать засвидетельствованное твоими собственными чувствами? Ты же был там со мной нынче вечером, ты не хуже меня знаешь…

— Перри, я не знаю. Да, я слышал голос, но мы слышали голоса и во время других сеансов, не так ли? Голоса бывают всегда. Всегда бывают «духи». Позиция Общества такова: конечно, духи могут быть реальными, но существуют иные гипотезы, которые, пожалуй, с большей вероятностью…

— Иные гипотезы, право, — раздраженно проговорил Перри. — Ты похож на человека, который крепко зажмурился и просто по трусости отказывается открыть глаза. Как кардиналы отказывались смотреть в трубу Галилея! И ты еще мнишь себя ученым мужем, человеком науки… Да что там, мы должны уничтожить все записи, которые успели сделать; они клевещут на мир духов. Слава богу, что мы еще не подшили сообщение о миссис А. Было бы так неудобно требовать его обратно…

— Перри, пожалуйста. Не сердись. Я хочу только тебе напомнить о том, что мы присутствовали на других сеансах, не так ли? — и наблюдали, сколь эмоционально реагируют люди на определенные явления. Судья Т., к примеру. Он был убежден, что говорил со своей женой. Но ты наверняка помнишь, не так ли? — что мы с тобой вовсе не были в этом убеждены… Нам представлялось более вероятным, что посредством экстрасенсорных способностей, которые мы пока не вполне понимаем, миссис А. способна читать мозг своих клиентов, а затем «передавать» во внешнее пространство, в комнату, некие голоса таким образом, что кажется, будто они исходят от других людей… Ты даже говорил, Перри, что она не очень искусный чревовещатель. Ты сказал…

— Какое имеет значение, что я говорил по неведению? — воскликнул он. — Разве недостаточно моего унижения? Того, что перевернулась вся моя жизнь? Неужели ты должен к тому же еще и оскорблять меня — уселся с самодовольным видом и оскорбляешь меня? Полагаю, я мог бы рассчитывать на твое уважение.

Я заверил его в своем уважении. Он в сильном возбуждении ходил по комнате, потирая глаза. Вновь говорил о своем друге Брэндоне Гульде, о своем невежестве, о той важной миссии, какую нам надлежит исполнить, возвестив мужчинам и женщинам об истинном положении вещей. Я пытался с ним говорить, урезонить его, но тщетно. Он почти не слушал меня.

— …должны возвестить всему миру… непреложная истина… Смерти не существует, понимаешь. Никогда не существовало. Это изменит цивилизацию, изменит ход истории. Джарвис! — произнес он, точно пьяный. — Понимаешь? Смерти не существует.

25 марта 1887 г. Кембридж.

Тревожные слухи относ. Перри Мура. Слышал сегодня в университете, что на прошлой неделе один из пациентов доктора Мура (зять декана Баркера) был чрезвычайно оскорблен его поведением во время приема. Поговаривают, будто он был пьян, — по-моему, невероятно. Если кажется, что бедняга возбужден и не в своей тарелке, то не потому, конечно, что пьян.

Жена рассказала еще одну нелепую историю — слышала от своей сестры Мод: впервые за целых десять лет Перри Мур отправился в церковь (епископальный храм св.

Эйдана на Маунт-стрит), сел один, во время проповеди начал бормотать, засмеялся, наконец поднялся и вышел, вызвав немалое возбуждение присутствующих. Говорят, бормотал: «Какое заблуждение! Какое заблуждение!» Опасаюсь за рассудок бедняги.

31 марта 1887 г. Кембридж. 4 час. пополуночи. Бессонная ночь. Видел во сне, что плыву… плыву в океане… как всегда, громадное удовольствие, и вдруг вода делается вязкой… превращается в тину. Омерзительно! Неописуемый ужас. Плыл в океане нагишом, при свете луны, как мне кажется, в состоянии экстаза, счастливый, абсолютно один, когда вода превратилась в тину… Мерзкая, отвратительная тина, чуть тепловатая, засасывает мое тело. Ноги, бедра, торс, руки. Жутко. В ужасе проснулся. Весь в поту — пижама мокра до нитки. Один из самых ужасающих кошмаров, какие мне привиделись за всю мою взрослую жизнь.

Вчера, перед самым обедом, — записка от Перри Мура. Не желал бы я как-нибудь в ближайшее время, скажем в начале апреля, составить ему компанию и посетить миссис А. без исследовательских целей?.. Он теперь в сомнении относительно нравственности наших «исследований» миссис А… или любого другого медиума.

4 апреля 1887 г. Кембридж.

Провел вторую половину дня, с двух до пяти, у Уильяма Джеймса[27] на Ирвинг-стрит, беседовал с профессором Джеймсом о необъяснимом феномене сознания. Как всегда, пышет здоровьем, весьма непочтителен, бесконечно уверен в себе — мне на зависть; весьма напоминает Перри Мура до его обращения. (Необыкновенные глаза — такие проницательные, быстрые, игривые; седеющая борода, изрядно просвечивающая белизною; коротко стриженные седеющие волосы; большой, выпуклый, выразительный лоб; интеллигентная, изящная манера держаться и в то же время резкая, словно он предчувствует или даже надеется на упорное сопротивление своих слушателей. Оба мы нашли убедительными идеи, выдвинутые в «Изменениях личности…» Бине, сколь бы неудобоваримыми ни казались эти идеи с позиций рационализма. Джеймс говорит о странностях устройства человеческой природы, то есть о том, что мы обитаем не только в своем сознательном «я», но и в широком поле психологического опыта (в наиболее чистом виде представленного феноменом памяти, которого никто не может убедительно объяснить), абсолютно неподвластного нам. Мы фактически обычно не осознаем существования этой области сознания.

Значит, мы обитаем в более светлой среде, а вокруг нас простирается бесконечная, объятая мраком область воспоминаний, размышлений, чувствований и бессвязных, нескоординированных мыслей, которые теоретически «принадлежат» нам, но, по-видимому, не являются частью нашего сознательного «я». (Робость не позволила мне спросить профессора Джеймса, не обстоит ли дело все же так, что мы вовсе не владеем этими сторонами личности — что такие феномены принадлежат равно объективному миру и нашему субъективному «я».) Вполне возможно, что существует стихия некоего неопределенного свойства: океаническая, вечносущая и живая, против которой человеческая особь воздвигает временные барьеры в ходе непрерывного процесса своего единичного и обособленного выживания, подобно тому как и сам океан, по видимости, разделяет острова, которые в действительности вовсе не являются островами, а суть зримые части суши, накрепко соединенные под поверхностью воды. Жизнь наша, таким образом, подобна этим островам… Профессор Джеймс и я согласно признали, что все это не более чем вероятность.

Джеймс, конечно, знаком с Перри Муром. Но когда я упомянул, что поведение бедняги становится все эксцентричнее, отказался обсуждать эту тему. (Может статься, знает ситуацию даже лучше меня — у него множество знакомых в Кембридже и Бостоне.) Я несколько раз переводил нашу беседу на возможность естественного опыта «обращения» в системе эволюции собственного «я» личности, вне зависимости от того, как оно расценивается его семьей, коллегами и обществом в целом, и профессор Джеймс как будто согласился со мной, во всяком случае, он не был решительно против. Касательно утверждений спиритуалистов, а также всех евангелических и фанатических религиозных движений, он, разумеется, придерживается позиции здорового скептицизма, хотя и является одновременно ярым противником «рационалистского» взгляда и полагает, что исследования психики, предпринимаемые некоторыми из нас, в конечном счете откроют богатства — обнажив стороны человеческой психики, недоступные для изучения никаким иным образом.

— Страшно то, — сказал Джеймс, — что мы в любое время уязвимы для вторжений с «другой стороны» нашей личности… Мы не можем определить природу целостной личности просто потому, что значительная ее часть, а возможно, и большая, скрыта от нас… Таким образом, когда мы подвергаемся вторжению, мы теряемся и тотчас же покоряемся ей. Эмоционально заряженные интуитивные прозрения, предчувствия, догадки, даже идеи, быть может, представляют собой наиболее безобидные из подобных вторжений; но существуют, кроме того, зрительные и слуховые галлюцинации, формы механических действий, неподконтрольных сознанию… Ах, да вы думаете, что я просто описываю безумие?

Я пристально посмотрел на него в полном изумлении.

— Нет. Нисколько. Нисколько, — выпалил я.

Листал дневники деда, начатые в Восточной Англии за много лет до моего рождения. Совсем другой мир. Совсем другой язык, ныне утраченный нами. Человек по природе греховен. Справедливость господа предшествует его милосердию. Догмат первородного греха: нечто жестокое в невинности этой доктрины. И тем не менее утешительное…

Боюсь спать — сны мои так тревожны теперь. Голоса неотвязных духов (являлся даже сам Иммануил Кант, выговаривая за то, что злоупотребляю его категориями!..), бессвязные выкрики, неразборчивый шепот, лица моих незабвенных покойных родственников, склонившиеся надо мной, словно карнавальные маски, невесомые и, наверно, обманчивые. Раздражителен с женой — слишком подробно расспрашивает меня об этих личных вещах; временами, особливо по вечерам, досаждает глупость детей. (Старшему уже двенадцать — должен бы соображать.) Страшусь получить еще одно длинное письмо — фактически проповедь — от Перри Мура относ, его «новой позиции» и, однако ж, упрямо надеюсь, что оно скоро придет.

Я должен знать.

(Должен знать что?..)

Я должен знать.

10 апреля 1887 г. Бостон. Епископальная церковь св. Эйдана.

Сегодня утром панихида по Перри Муру; скончался сорока трех лет от роду.

17 апреля 1887 г. Севен-Хиллс, Нью-Хэмпшир.

Уединился на уик-энд. Никаких разговоров. Никакой необходимости думать.

В гостях у бывшего коллеги. Автор многих книг, специалист по Декарту. Преклонных лет. Глуховат. Необычайно добр ко мне. (Не спрашивал ни о факультете, ни о моей работе.) В настоящее время глубоко интересуется поведением животных, преимущественно — наблюдениями; увлечен феноменом зимней спячки.

Оставляет меня одного на много часов подряд. Видит что-то в моем лице, чего не вижу я сам.

Старое утешение: бог жесток, но справедлив — ныне смехотворно.

Мы, в девятнадцатом столетии, живем, освободившись от бога. Живем иллюзией свободы от бога.

Задремал в комнате для гостей на этой старой ферме, внезапно проснулся. Кто здесь? Кто здесь? Мой голос странен, приглушен, ребячлив. Ну, пожалуйста, кто здесь?

Молчание.

Вопрос: не есть ли мрак, лежащий за пределами сознания, все, что когда-либо подразумевалось под словом «бог»?

Вопрос: не есть ли неотвратимость все, что когда-либо подразумевалось под словом «бог»?

Бог… тогда мы «обитаем» в теле, которое есть судьба; ни больше ни меньше.

Бог заключил Перри в тело, которое есть судьба — есть он сам. (Или — оно само.) Как мог бы сказать профессор Джеймс, доктор Мур был «уязвим» для нападения с «другой стороны».

Так или иначе, он мертв. В прошлую субботу его похоронили.

25 апреля 1887 г. Кембридж.

Полки, уставленные книгами. Святость книг. Кант, Платон, Шопенгауэр, Декарт, Юм, Гегель, Спиноза. И прочие. Все. Ницше, Спенсер, Лейбниц (о котором я вымучил диссертацию на степень магистра). Плотин. Сведенборг. «Труды Американского общества психологических исследований». Вольтер. Локк. Руссо. И Беркли: добрый епископ, витающий в облаках.

Над моим письменным столом — гравюра Холбреча «Темза, 1801 г.». Вода слишком черная. Как чернила. Вязкая от тины?.. В любом случае грязная.

Эссе Перри, накатал сорок пять страниц. «Вызов, брошенный будущим». Несколько недель назад мне передал его доктор Роу, который боялся отвергнуть его, но, разумеется, не мог принять его для «Трудов». Могу читать зараз всего по нескольку страниц, потом откладываю в сторону — слишком расстроен, чтобы продолжать. К тому же боюсь.

Человек сошел с ума.

Умер безумным.

Личность разрушена: клочья разрушенного интеллекта.

Страстные, бессвязные рассуждения, даже не претендующие на объективность. Тогда как несколько недель назад он стоял на том, что исследовать Духовный Мир безнравственно, теперь он доказывал настоятельную необходимость этого. Мы на пороге нового века… нового открытия вселенной… это сравнимо лишь с бурями того периода, когда совершался переход от теорий Птолемея к Копернику… Требуются новые эксперименты. Деньги. Пожертвования. Субсидии частных организаций. Все психологические исследования должны быть направлены на систематическое изучение Духовного Мира и тех способов, какими мы можем сообщаться с этим миром. Медиумов, подобных миссис А., необходимо доставить в такие центры науки, как Гарвард, где обращаться с ними следует с уважением, подобающим их гению. В конце концов они представляют для человечества бесконечную ценность. Надо спасти их от тягот обыденной жизни, где их талант растрачивается в тривиальных занятиях… надо освободить их от клиентов, которые озабочены главным образом тем, чтобы их соединили с покойными родственниками по наибанальнейшим, своекорыстнейшим соображениям. Ученые мужи должны осознать серьезность ситуации. Иначе мы не выдержим, ноша раздавит нас, мы потерпим позорное поражение, и открыть Духовный Мир, окружающий Материальную Вселенную, определить в точности, каким образом один мир связан с другим, будет суждено двадцатому столетию.

Перри Мур скончался от удара восьмого апреля; умер мгновенно на ступеньках «Бедфорд-клуба» вскоре после 2 час. пополудни. Прохожие видели, как джентльмен с красным лицом, в очень возбужденном состоянии протиснулся сквозь небольшую группу людей, собравшихся на верхних ступеньках лестницы, — и затем вдруг упал словно подстреленный.

После смерти выглядел совершенно другим человеком: черты заострились, особенно же вытянулся нос. Мало общего с красавцем здоровяком Перри Муром, каким его знали все.

Явился на собрание Общества, несмотря на то что доктор Роу и другие (я в том числе) не советовали ему этого делать. Явился, разумеется, чтобы спорить. Обосновать свою «новую позицию». Оскорблять остальных членов Общества. (Демонстрировал презрение во время одного весьма слабо подготовленного доклада о медиуме из Сэйлема, мисс Э., молодой женщине, которая работает с такими предметами, как кольца, пряди волос, предметы туалета и т. д.; весьма разъярился от свидетельств, представленных неким молодым геологом и, по-видимому, раз и навсегда опровергавших притязания Юстаса из Портсмута. Прервал третий доклад, называя докладчика «ханжой» и «невежественным дураком».)

По счастью, инцидент не попал ни в одну из газет. Пресса, которая (сознательно и злонамеренно) не понимает отношения Общества к спиритизму, обожает высмеивать его работу.

Уважительные некрологи. Чудное надгробное слово подготовил достопочтенный Тайлер из св. Эйдана. Другие панегирики. Трагическая утрата… Его оплакивают все, кто его знал. …(Голос у меня срывался, я не мог говорить. Не могу говорить о нем, об этом, даже теперь. Скорблю ли я, убит горем? Или просто потрясен? Напуган до ужаса?) Родственники, друзья, коллеги, посудачив о его поведении в последние несколько месяцев, отдали предпочтение первоначальному Перри Муру, человеку в высшей степени здравомыслящему, знаменитому врачу и литератору. Я не возражал, просто молчал; не мог утверждать, что когда-либо действительно знал его.

И вот он умер, и вот он мертв…

Вскоре после похорон я уехал на несколько дней в Нью-Хэмпшир. Но сейчас я едва-едва припоминаю тот период. Плохо сплю, с нетерпением жду лета, крутой перемены погоды и обстановки. Было неразумно взять на себя ответственность за исследования психики, хоть я и увлечен ими; занятия и лекции в университете поглощают почти все мои силы.

Как быстро он умер, и такой молодой — сравнительно молодой.

Говорят, никогда не страдал гипертонией.

Однако под конец он спорил со всеми. Абсолютное перерождение личности. Стал груб, запальчив, даже весьма склонен к богохульству; даже одевался небрежно. (Когда он встал, собираясь оспорить первый доклад, манишка у него оказалась в пятнах.) Поговаривали, будто все это время он пил, много лет. Возможно ли?.. (В тот вечер, в Куинси, ему явно нравилось вино и бренди, но я бы не сказал, чтобы он проявлял невоздержанность.) Слухи, фантастические легенды, откровенная ложь, клевета… Мучительно, до чего беззащитен человек после смерти.

Ханжи, так он нас назвал. Невежественные глупцы. Неверующие — атеисты — предатели Духовного Мира — еретики. Еретики! Выбираясь из зала заседаний, он, мне кажется, посмотрел на меня в упор: глаза горят, лицо пугающе красное, бессмысленный взгляд.

Говорят, ему после смерти продолжают прибывать книги из Англии и Европы. Истратил целое состояние на никому не ведомые, давно ставшие редкостью фолианты — комментарии к Каббале и Плотину, сочинения средневековых алхимиков, книги по астрологии, колдовству и метафизике смерти. Оккультная космология. Египетская, индийская и китайская «мудрость». Блейк, Сведенборг, Козад. «Тибетская книга мертвых». «Таинства Луны» Датского. Наследство — в хаотическом состоянии; он оставил не одно, а несколько завещаний, самое последнее писано всего за день до смерти: просто несколько строк, нацарапанных на клочке бумаги, без свидетелей. Разумеется, родные его опротестуют. Поскольку по этому завещанию он оставил свои деньги и имущество некой никому не известной женщине из Куинси, шт. Массачусетс, сам же в то время пребывал явно не в здравом уме и твердой памяти, с их стороны и впрямь было бы глупо не опротестовать его.

С его неожиданной смерти прошло уже столько дней. Дни по-прежнему идут. То меня внезапно охватывает нечто вроде холодного ужаса, то я склонен считать всю ситуацию чрезмерно раздутой. В одном настроении я зарекаюсь впредь обращаться к исследованиям психики, просто потому, что они чересчур опасны. В другом — зарекаюсь впредь навечно обращаться к ним вновь потому, что это пустая трата времени и моя работа, моя карьера должны стоять на первом месте.

Еретики, так он нас назвал. Глядя на меня. В упор.

И все же он безумен. А странности безумия не подлежат упрекам.

19 июня 1887 г. Бостон.

Ленч с доктором Роу, мисс Мадлен ван дер Пост и молодым Лукасом Мэтьюсоном; перебирал свои личные записи и заметки относ, медиумов, которых мы посетили совместно с доктором Муром. (Уничтожил заметки личного характера.) Мои обязанности переходят к мисс ван дер Пост и Мэтьюсону. Оба молоды, сообразительны, находчивы, в чертах заметна известная ироническая игривость; немалое сходство с доктором Муром в расцвете сил. Мэтью-сон — бывший студент семинарии, сейчас преподает физику в Бостонском университете. Спрашивали меня про Перри Мура, но я уклонился от откровенного ответа. Спрашивали, были ли мы друзьями, — сказал «нет». Спрашивали, слышал ли я странную историю, которая ходит по бостонским салонам, — будто бы на целом ряде сеансов в нашей округе объявлялся дух, назвавшийся Перри Муром, — я честно сказал, что не слышал и слышать не желаю.

Спиноза: Я буду анализировать действия и страсти людей так, как если бы вопрос шел о линиях, плоскостях и объемах.

Полагаю, мы должны двигаться в этом направлении. От призрачного, туманного, неясного к линиям, плоскостям, объемам.

Здравомыслие.

8 июля 1887 г. Остров Маунт-Дезерт, Мэн.

Сегодня очень рано, до рассвета, видел во сне Перри Мура: дух, бессвязное бормотание, жестикуляция, борода, горящие глаза, явно сумасшедший. Джарвис? Джарвис? Не отвергай меня! кричал он. Я такой… такой неприкаянный…

Я взирал на него как громом пораженный: ни во сне, ни наяву. Слова его были в действительности не столько словами, сколько неизреченными мыслями. Слышал их в своем собственном голосе; жутко драло горло у задней стенки — свербело от желания выразить его горе.

Перри?

Ты не смеешь отвергнуть меня! Теперь не смеешь!

Он приближался, я не мог двинуться с места. Сон переменился, утратил ясность. Кто-то на меня кричал. Разъяренный и обескураженный, тот, он, — точно пьян — или болен — или оскорблен.

Перри? Я не слышу тебя…

— …наш обед в «Монтегью-хаузе», помнишь? Барашек, так. И блинчики с миндалем на десерт. Помнишь! Помнишь! Ты не можешь отвергнуть меня! Тогда мы оба не верили, оба пребывали в жутком невежестве — не можешь отвергнуть меня!

(Я хранил молчание — от страха или коварства.)

— …этот идиот Роу, какое унижение ждет его! Всех их! Всех вас! Все рационалистские предубеждения, эту — этот заговор, а-а — дураков — идиотов… Через несколько лет — всего несколько лет, — Джарвис, где ты? Почему я тебя не вижу? Куда ты девался? — Кто мне поможет: я не могу сосредоточить взгляда? Я, кажется, заблудился. Кто здесь? С кем я говорю? Ты меня помнишь, правда?

(Он прошел, едва не задев меня, беспомощно моргая. Его рот зияет словно рваная рана на бледном исказившемся лице.) — Где ты? Где все? Я думал, тут будет полно народу, а здесь — а здесь никого — я все забываю! Мое имя — какое у меня было имя? Не вижу. Не помню. Что-то очень важное — я должен совершить что-то очень важное — не могу вспомнить… Почему не существует бога? Здесь нет никого? Никого, кто направлял бы? Мы плывем по течению, в одну сторону, в другую, но не достигаем покоя — ни ориентиров — ни способов оценки — все смешалось — распалось — Кто-нибудь меня слушает? Почитай мне, пожалуйста? Почитай мне? — Что угодно! — тот монолог Гамлета — Быть или не быть — сонет Шекспира — любой, какой угодно — То время года видишь ты во мне — так? так он начинается? На хорах, где когда-то веселый свист.[28] Как это там? Неужели ты мне не скажешь? Я заблудился — здесь ничего не видно, не к чему прикоснуться — неужели никто не слушает? Я думал, что поблизости кто-то есть, есть друг: здесь кто-нибудь есть?

(Я стоял как громом пораженный, храня молчание из предосторожности: он прошел мимо.)

— Когда читаю в свитке мертвых лет…[29] вселенной всех, глядящих вдаль прилежно[30] — слушает кто-нибудь? может кто-нибудь помочь? — Я все забываю — свое имя, свою жизнь — дело своей жизни — проникать в тайны — под покровы — воздать должное универсуму — чего? — универсуму чего? — что я намеревался сделать? — нахожусь ли я в своем приюте отдохновения — я вернулся домой? Отчего здесь так пусто? Отчего никто не направляет? Мои глаза — моя голова — рассудок — все разлетелось вдребезги и несется по ветру — обрывки — осколки — уничтожая все сотворенное, превращая, ну — ну, в зеленую мысль — зеленую тень — Шекспир? Платон? Паскаль? Почитает мне кто-нибудь снова Паскаля? Я, кажется, заблудился — меня куда-то несет — Джарвис, так, кажется? Мой дорогой юный друг Джарвис? Но я забыл твою фамилию — я столько забыл…

(Мне хотелось протянуть руку и прикоснуться к нему, но я не мог пошевелиться, не мог проснуться. Мне было до того грустно, что саднило горло. Безмолвен! Безмолвен! Не мог произнести ни слова.)

— …мои бумаги, дневники — двадцать лет — ключ где-то спрятан — где? — ах да: нижний ящик моего письменного стола — слышишь? — моего письменного стола — дом — Луисберг-стрит — там спрятан ключ — завернут в полотняный носовой платок — сейф находится — запертый сейф находится — спрятан — дом моего брата Эдварда — чердак — сундук — пароходный сундук — инициалы Р. У. М. — знаешь — отцовский сундук — внутри, сейф спрятан внутри — мои тайные дневники — труд всей жизни — премудрость физики — духовная мудрость — нельзя, чтобы пропали — ты слушаешь? — кто-нибудь слушает? Я все забываю, мой рассудок распадается — но если б ты мог достать мой дневник и почитать его мне — если б мог спасти его — меня — я был бы так признателен — все бы тебе простил — всем вам — Есть здесь кто-нибудь? Джарвис? Брэндон? Никого? — Мой дневник, моя душа — ты спасешь его? Ты —

(Он заковылял прочь и удалился, я вновь остался один.)

Перри?..

Но было слишком поздно: я, обливаясь потом, проснулся.

Кошмар.

Надо забыть.

Лучше встать пораньше, до того, как поднимутся другие. Остров Маунт-Дезерт в июле прекрасен. Наше жилище на холме, над самым пляжем. Здесь никаких духов: северо-западный ветер, неизменный свежий воздух, неизменные волны. Лучше встать пораньше и, пробежав по пляжу, броситься в холодную воду.

Очистить мозги от паутины.

Как прекрасны небо, океан, восход!

Здесь, на острове Маунт-Дезерт, никаких духов. Плавание — искусное напряжение рук и ног. Голова в одну сторону, потом — в другую. Глаза полузакрыты. Неожиданность прикосновения холодных, упругих волн. В такие мгновения почти что желаешь сбросить человеческую кожу!.. Жесткая, броская красота Мэна. Океан. Напряжение мышц, всего тела. Я живу, я такой живой, такой неуязвимый, такое торжество в каждом моем вдохе…

Кроме этого мгновения, все улетучивается из моей головы. Я живу, я жив; я бессмертен. Нельзя расслабляться: нельзя утонуть. Пойти на дно? Нет. Невозможно. Жизнь — вот единственная реальность. Нас ждет не полное исчезновение, а жуткое состояние, похожее на сон: вечные поиски, ошибки — гораздо хуже исчезновения, непостижимо; значит, мы должны цепляться за жизнь, плыть, одна рука — другая, одна — другая, побеждая стихию, которая держит нас.

— Джарвис? — воскликнул кто-то. — Пожалуйста, выслушай меня.

Какая дивная вещь — жизнь, буйная радость, заключенная в плоти! Я не слышал ничего, кроме ликованья плещущих волн. Проплавал около часа. Не хотелось выходить на берег, хотя завтрак у нас неизменно проходит приятно и шумно: на июль здесь собрались моя жена, жена брата, наши семеро детей. Трое мальчиков, четверо девочек — гам, суматоха, здоровье; никаких призраков, никаких духов. Никакого времени для размышлений. Вновь и вновь буду я выходить из полосы прибоя — по лицу, волосам, по всему телу струится вода, — утомленный, но радостный, ликующий. Вновь и вновь меня будут звать возбужденные дети с дневной стороны мира, где они обитают.

Я не стану исследовать содержимое сейфа доктора Мура, его тайные дневники; даже и не подумаю. Ветер относит слова. Прибой завораживает. Как только я сяду завтракать вместе с семьей, я позабуду тот сон, что приснился мне нынче утром. Я не стану хватать за руку жену со словами: Мы не должны умереть! Мы не смеем умереть, — это лишь напугает и оскорбит ее.

Джарвис? — зовет она в этот самый момент.

И я говорю: Да? Да, сейчас приду.

«Bo мне живет до смешного бальзаковское стремление вместить в книгу весь мир», — говорит о своем творчестве известная американская писательница

Джойс Кэрол Оутс (родилась в 1938 году). Дебютировавшая в 1963 году сборником рассказов «У Северных врат», она сегодня является автором сорока книг, в числе которых — пятнадцать романов, тринадцать новеллистических сборников, стихи, пьесы, критика, эссеистика.

Трагическая тональность американской действительности XX века запечатлелась в «семейных сагах» Оутс:

«Сад радостей земных» (1967) и «Их жизни» (1969, удостоена Национальной книжной премии), романах «Шикарные люди» (1968), «Страна чудес» (1971), «Делай со мной что захочешь» (1973), «Несвятая любовь» (1979), «Ангел света» (1981) и других, а также рассказах, составивших сборники «В сметающем потоке» (1966), «Колесо любви» (1970), «Браки и неверности» (1972), «Голодные призраки»(1974), «Богиня и другие женщины» (1974), «Соблазн» (1975), «Ночная сторона» (1977).

На русском языке публиковались романы Джойс Кэрол Оутс «Сад радостей земных», «Делай со мной что захочешь», а также ряд рассказов.