Вепсы. Очерки этнической истории и генезиса культуры

ВВЕДЕНИЕ

Вепсы — небольшая народность, обитающая в сопредельных местностях северо-восточной части Ленинградской и на северо-западной окраине Вологодской областей, а также в юго-западной прибрежной полосе Онежского озера в пределах Карельской АССР (рис. 1). Занимая восточную часть обширного пространства, заключенного между тремя крупнейшими северными озерами — Ладожским, Онежским и Белым,[1] они в настоящее время не имеют единой и компактной этнической территории, а расселены несколькими группами чересполосно с русским населением.

Более всего обособлены от остальных северные (шелтозерские или прионежские) вепсы, заселившие узкую прибрежную полосу в юго-западном Прионежье, протянувшуюся с юга на север от сел. Гимрека (в 30 км от истока р. Свири) до сел. Шокша (в 60 км южнее Петрозаводска). Наиболее крупные пункты, населенные вепсами: Шокша, Шелтозеро и Рыбрека.

Значительное скопление вепсских деревень находится в верхнем и среднем течении р. Ояти (там, где она делает крутую излучину к северу), в большой мере совпадая с границами бывш. Виницкого района Ленинградской области. Наиболее крупные пункты, населенные вепсами: Виницы, Озера, Ладва, Ярославичи, Надпорожье.

Восточнее, вдоль границы Ленинградской и Вологодской областей, по северному и восточному склонам Вепсской возвышенности с севера на юг протянулась неширокая полоса, издавна ставшая районом расселения заметной группы вепсской народности — шимозерских вепсов. Наиболее крупное поселение — Шимозеро. В последние полтора десятилетия основная масса здешних жителей переселилась отсюда в селения южного Прионежья (Ошту, Мегру, Вознесенье) и города Посвирья (Лодейное Поле, Подпорожье).

Еще далее к востоку, в верхнем течении р. Иводы (приток Мегры), локализуется небольшое скопление вепсских деревень, жителей которых обычно именуют белозерскими: место их обитания всего в 70 км от Белого озера. Наиболее крупное селение — Пондала.

В районе истоков р. Лиди (приток Чагодощи) по южным склонам Вепсской возвышенности разместились деревни южных вепсов — ефимовских (по названию прежнего районного центра). Наиболее крупный населенный пункт — Сидорово.

Севернее их, в районе истоков рек Капши и Паши, как бы соединяя между собою местности, заселенные ефимовскими и оятскими вепсами, разместилась еще одна вепсская группа, которую иногда называют шугозерской (также по наименованию районного центра). Пункты с чисто вепсским населением — Корвала, Нойдала.

Территория расселения вепсов в прошлом без сомнения была значительно обширнее. Еще в XIX столетии в Прионежье вепсы жили гораздо севернее мест их теперешнего обитания, занимая прибрежную полосу вплоть до Петрозаводска; верхнее Посвирье, ряд местностей в среднем течении Ояти, а также истоки Мегры и т. д. 50—70 лет тому назад были заняты вепсами.

Причина сокращения этнической территории вепсов кроется не в физическом уменьшении числа жителей в указанных районах, а в интенсивном процессе изменения этнического самосознания, вызванного мощным языковым и культурным влиянием со стороны смежно живущего русского населения. Следствием того же процесса явилось и заметное сокращение численности вепсского населения, составляющего сейчас, по данным всесоюзной переписи населения 1959 г., 16.4 тыс. человек.

Чаще всего вепсы, подобно некоторым группам южных карел, называют себя l'üdinikad (ед. ч. l’üdink). Лишь среди южных и изредка шугозерских и оятских вепсов бытует этноним bersä, vers’. Под этим именем вепсы издавна известны некоторым родственным народам (финнам-суоми, карелам, эстонцам). Русские до Октября официально и в быту называли вепсов Чудью, чухарями, кайванами (последние два названия имели пренебрежительно-уничижительный оттенок).

Вепсский язык принадлежит к прибалтийско-финской ветви финно-угорской семьи языков, вследствие чего ему свойственны многие черты, характерные для языков данной системы. Как и в языках других прибалтийско-финских народов, в его фонетической структуре, например, имеются такие особенности, как наличие гласных переднего ряда (ä, ö, ü) и главного ударения, падающего по общему правилу на первый слог, и т. д., хотя в целом звуковой его состав сближается с русским. Морфология вепсского языка обеспечивается системой флексий, отчасти дополняемой явлениями агглютинации; правда, гармония гласных и чередование ступеней согласных в отличие от большинства прочих прибалтийско-финских языков выражены очень слабо, но следы их былого существования налицо; грамматический род отсутствует. Лексика достаточно богата; ее фундамент составляет весьма древний слой, восходящий, надо думать, к прибалтийско-финскому языку-основе, дополняемый большим числом собственно вепсских лексем; вместе с тем в ходе исторического развития вепсский язык обогащался путем заимствований из других языков — летто-литовских, древнегерманских и древнерусского (ранние пласты заимствований), а позднее — из северных диалектов русского языка. Несмотря на многочисленные и весьма глубокие влияния, испытанные вепсским языком, в нем сохранилось много архаических явлений (например, так называемая начинательная форма глаголов и т. п.), которые в иных прибалтийско-финских языках уже исчезли, что дало повод финскому лингвисту Лаури Кеттунену образно назвать его. «санскритом прибалтийско-финских языков».

В вепсском языке различают обычно три диалекта. Северный, носителями которого являются прионежские или шелтозерские вепсы, южный, на котором говорят ефимовские, и средний, или средневепсский, которым пользуются все остальные группы вепсского населения. Некоторые лингвисты, впрочем, подразделяют средневепсский диалект на два — восточный и западный. Различия между диалектами очень невелики: они прослеживаются лишь в некоторых несущественных особенностях фонетического свойства и небольшом числе диалектных слов и выражений, почти не распространяясь на область морфологии, и нисколько не мешают взаимному пониманию. Деление на диалекты, как и деление в их рамках на более дробные единицы — говоры, не нарушает, следовательно, тесного единства языка в целом.

Следует, наконец, отметить, что вепсский язык — бесписьменный, употребляемый обычно только в быту, дома. На собраниях и в общественных местах вепсы предпочитают говорить по-русски. Из числа финноязычных народов ближайшими их соседями являются карелы, ижоры, финны-ингерманландцы и финны-суоми; однако, живя в окружении русского населения, ни с одним из перечисленных народов прямых контактов вепсы не имеют. Наиболее близкое родство вепсский язык обнаруживает с карельским, особенно с его южными диалектами — людиковским и ливвиковским.

В расовом отношении вепсы довольно однородны. Их причисляют к «восточному» (по И. Деникеру) или «балтийскому» (по В. В. Бунаку), или же «восточнобалтийскому» (по H. Н. Чебоксарову) антропологическому типу беломорско-балтийской расы, выделяемой в рамках евразийской или европеоидной большой расы. Признаки восточно-балтийского типа, на формирование которых оказала свое «воздействие небольшая примесь уральской расы, запечатленная в виде легкого, но все же различимого налета монголоидности, у вепсов наблюдаются в наиболее отчетливом выражении. Им свойственны средняя длина тела, средний или слабый рост бороды и бровей, низкое и средней ширины лицо, значительный процент вогнутых спинок носа, слабо развитое надбровье, прямой лоб и т. д.

Материальная и духовная культура вепсов складывалась под сильным русским влиянием., имевшим большое прогрессивное значение, вследствие чего многие ее элементы заимствованы от русских. Вместе с тем вепсы удержали значительное количество своеобразных черт, которые в сочетании с новыми советскими бытовыми формами составляют специфику их этнографической характеристики.

Ряд особенностей хозяйственной, этнической и культурной истории вепсов находит себе объяснение в своеобразии той природной, географической обстановки, в условиях внешней среды, в борьбе с которой, а не только в ее обрамлении или на ее фоне, эта история совершалась.

Несмотря на то что о вепсах существует довольно обширная литература, а вопросы, связанные с их этнографическим и историческим изучением, поставлены в науке давно и неоднократно подвергались обсуждению, все же до сих пор этот народ продолжает представлять собою до известной степени историко-этнографическую загадку. Наиболее важные аспекты, из которых складывается вепсская проблема — происхождение народа (первоначальный этногенез), ход его этнического развития в последующие эпохи, пути формирования культуры и быта, наконец его роль в этнической истории русского Севера, — до настоящего времени не нашли удовлетворительного освещения. Задача предлагаемого исследования и заключается в рассмотрении всех перечисленных аспектов и составляющих их более частных вопросов, равно как и всей проблемы этнической истории и генезиса культуры вепсов в целом.

Всякий, кто знаком с общим направлением историко-этнографических исследований о пародах финно-угорской языковой группы, в частности на Севере европейской части нашей страны, знает, что одна из наиболее существенных задач, возникающих при попытке выяснить обстоятельства этнического развития этих в прошлом бесписьменных и, следовательно, лишенных собственной исторической традиции народов (особенно на ранних этапах их истории), состоит в отыскании, установлении, идентификации их генетической связи с одной из этнических общностей, известных по наиболее древним русским, западноевропейским и арабским источникам (летописям и проч.). Применительно к вепсам эта задача очерчивается в рамках определения связей указанного характера с древней летописной Весью. Верно ли то, что это этническое образование должно рассматривать в качестве основы, на которой сложились позднейшие вепсы; верно ли, далее, что известия западноевропейских источников о Виссах и сообщения восточных писателей о Вису имеют отношение к Веси и, следовательно, к вепсам; возможно ли, наконец, скупые и до крайности малочисленные указания древнейших письменных источников приурочить к определенным археологическим памятникам и таким образом наполнить их новым содержанием — таков краткий перечень вопросов, подлежащих выяснению.

Но и он неполон. Письменные источники, содержащие сведения о народах нашего «чудского» (финноязычного) Севера, с определенного момента перестают упоминать о Веси. Перед исследователем, хочет он того или нет, неизбежно встает необходимость выбора: либо признать, что исчезновение Веси со страниц письменных источников вызвано действительным исчезновением самого «племени», и тогда задача идентификации его с позднейшими вепсами снимается, а решение проблемы должно быть перенесено в совершенно иную плоскость, либо пуститься на поиски следов «исчезнувшего народа», приняв в качестве рабочей гипотезы то допущение, что Весь продолжала существовать, но отражена в источниках под другим наименованием (аналогичные примеры известны), что должно отыскаться какое-то посредствующее звено в этой разорванной цепи, которое соединит между собою ее наличные звенья — Весь и вепсов. Факты убеждают, что верное решение этой дилеммы возможно лишь на основе последней гипотезы.

Конечно, постановка вепсской проблемы, вообще говоря, вовсе не сводится к рассмотрению только тех вопросов, которые перечислены выше. Как бы ни были они важны и интересны (и сами по себе, и как составная часть всего исследования), эта проблема рисуется нам как задача гораздо более широкая и емкая. Она включает в себя значительный круг сюжетов, относящихся к области социальной, экономической и отчасти также политической истории целого народа (пусть небольшого!), исследование которых диктуется интересами целостности описания и верного понимания самого этноисторического процесса, а изучение последнего в свою очередь ставит нас перед необходимостью еще более расширить означенный круг сюжетов за счет рассмотрения и решения историко-культурных, историко-бытовых и отчасти языковых вопросов.

Сама постановка данной темы обязывает нас рассмотреть относящиеся к ней факты на очень длительном историческом отрезке времени, охватывающем ряд эпох и периодов. Правильная классификация имеющихся фактических данных, верное их понимание, отвечающая исторической истине периодизация процессов и событий — все это может быть осуществлено лишь на основе марксистского учения о социально-экономических формациях. Разработанная советскими этнографами теория смены типов этнических общностей, весьма полезная и при исследовании этнической истории вепсов, также базируется на этом учении.

Этническая история вепсского народа рассматривается, следовательно, не как простая сумма сведений, лишь расположенных в хронологическом порядке, а как единый закономерный процесс. Исследуются в соответствии с принципами исторического материализма конкретные формы его протекания, его связи, материальные условия жизни народа, особенности культуры и быта, способы общественной организации, идеология, передвижение, внешние влияния и внутренние стимулы культурного развития.

Неоценимое методологическое значение имеют отдельные высказывания классиков марксизма-ленинизма, так или иначе относящиеся к нашей теме. Таковы, например, высказывания К. Маркса о цивилизующей роли Новгорода по отношению к северной окраине Русского государства, известное указание Ф. Энгельса о том, что в эпоху феодализма все прогрессивные социальные и политические учения неизбежно принимали форму богословских ересей, мысль В. И. Ленина о двойственном, компромиссном характере крестьянской общины и мн. др.

Важнейший исследовательский прием, использованный в работе, составляет испытанный комплексный метод, предполагающий объединение данных и выводов ряда смежных наук — истории, археологии, языкознания, фольклористики, антропологии и полевой этнографии. Трудности обработки столь разнообразной и обильной информации побуждают к более тщательному отбору источников сведений, а также к приведению их к некоторому единообразию путем допустимых преобразований (картографирование, циклизация фольклорных сюжетов, выделение областей распространения типичных этнокультурных явлений и т. п.).

Общие хронологические рамки исследования весьма широки. Хотя выделение какой-то протовепсской группы племен из общей массы прибалто-финнов состоялось, как можно предположить, в первой половине I тысячелетия н. э., все же имеется потребность в краткой характеристике этнокультурных процессов, протекавших на территории, занятой впоследствии вепсами, применительно к наиболее ранним этапам ее заселения и освоения. Важный период древневепсской этнической истории составляет IX — начало XII в. — время изживания .элементов первобытно-общинного строя и утверждения феодальных отношений, интенсивных передвижений вепсов и оформления их как раннефеодальной народности. Следующий период — с середины XII до конца XV в. — из-за недостатка источников исследован с гораздо меньшей полнотой. Можно, однако, думать, что основное направление этнокультурного развития вепсов, развертывавшегося в условиях новгородского владычества и усиления русской колонизации, осталось прежним. Особая эпоха XVI—XVII вв. (по ряду соображений мы присоединяем к ней и XVIII в.) характеризуется усилением общения с отдельными «чудскими» народами (в частности, с карелами) и особенно тесным сближением с русскими.

К сожалению, эта периодизация имеет не столько организующее, сколько принципиальное значение: источники распределены хронологически столь неравномерно, что сейчас не может быть и речи о том, чтобы каждая глава исследования точно соответствовала каждому выделенному периоду в истории вепсов. По этой же причине в ряде случаев приходится пользоваться методами ретроспекции и экстраполяции.

Внутри глав для облегчения сопоставлений по возможности выдерживается единый порядок подачи материала, а именно: сначала излагаются необходимые историографические и источниковедческие соображения, потом рассматриваются вопросы расселения, затем описываются хозяйство и особенности общественного строя, далее приводятся данные о материальной и духовной культуре и быте, наконец, формулируются выводы этноисторического характера.

Накопление источников, освещающих этническую и этнокультурную историю вепсского народа, и исследований, интерпретирующих эти источники, идет довольно быстро. Их количество уже сейчас таково, что возникает потребность составления связного очерка об истории собирания и изучения этих данных. Однако выполнение такой задачи, постановка которой, повторяем, вполне назрела, наталкивается на ряд препятствий, преодолеть которые теперь еще трудно. Главное из них нам видится в разнородности самих источников и специальном характере трактующей их литературы, обсуждение которых должно вестись не только с точки зрения нашей конкретной задачи, что вполне под силу и отдельному исследователю, но оценка которых должна осуществляться с общих позиций и с учетом достижений причастных к делу наук и дисциплин, что требует объединения усилий уже целого коллектива. По этой причине пришлось отказаться от мысли написать самостоятельную источниковедческую и историографическую главу и предпослать ее основным главам, а ограничиться помещением в составе глав кратких разделов, содержащих самые необходимые сведения источниковедческого и историографического свойства. Здесь же будет уместно сделать несколько общих предварительных замечаний, выходящих за рамки тех конкретных экскурсов, которые включены в отдельные главы работы.

Как уже было сказано, в настоящем исследовании для воссоздания истории этнического развития и формирования культуры вепсов используются разнообразные категории и типы источников, содержащих требующиеся для этого сведения: различные виды письменных памятников (летописи, описания путешествий, писцовые книги, акты и проч.), данные языкознания (топонимика, культурная лексика и лексика заимствований, факты диалектологии и проч.), археологические свидетельства (инвентарь из курганных некрополей юго-восточного Приладожья и проч.), материалы антропологии (скульптурные реконструкции по краниологическим данным, данные об обследовании живых объектов), фольклорные материалы (исторические предания и легенды) и этнографические описания. И хотя реальные доли участия каждого из перечисленных типов источников в освещении изучаемых процессов неодинаковы, роль любого из них не может быть уменьшена без ущерба для результата всего исследования. Наряду с этим нелишне отметить, что в основу работы положены все-таки свидетельства письменных источников, показания которых поверяются и корректируются всеми доступными средствами.

Несмотря на то что в целом количество используемых в работе источников велико, их распределение по отдельным периодам и географическим районам оставляет желать лучшего. Особенно слабо обеспечены источниками наиболее ранние периоды истории вепсского народа. Сравнительно мало сведений имеется о вепсах, расселившихся на далекой северо-восточной окраине области их обитания — в Заволочье. Это обстоятельство заставляет особенно бережно обращаться с имеющимися немногочисленными источниками, относящимися к периодам и местностям, слабо ими обеспеченным.

Заслуживает упоминания и нуждается в специальной оговорке также вопрос о том, насколько полно зарегистрированы и изучены в настоящей работе источники, в составе которых можно ожидать обнаружения фактов, касающихся вепсской истории. Мы стремились, разумеется, к максимальной полноте. Для этой цели использованы и уже известные опубликованные источники, и впервые вводимые в научный оборот материалы, хранящиеся в архивах и музеях, и сведения, собранные во время экспедиционных этнографических обследований вепсов и соседних с ними народов.[2] Но было бы, по меньшей мере, наивно полагать, будто мы исчерпали все возможности пополнения фактической основы изучения поставленной проблемы, будто круг источников замкнут и нет надежды сколько-нибудь заметным образом его расширить. Опыт, правда, показывает, что рассчитывать на скорое приращение некоторых категорий письменных источников не приходится: такие находки редки. Вместе с тем если исключить эти категории, то уже теперь без боязни серьезно ошибиться можно предсказать сильное возрастание в будущем количества и роли данных археологии, языкознания, антропологии, этнографии и фольклора. Труднее прогнозировать, насколько сильно скажется это обстоятельство на выводах, которые теперь приходится делать, основываясь на наличном материале. Есть основания предполагать, что в ближайшем будущем поводов для коренного их пересмотра не возникнет.

Самый факт принадлежности вепсского языка к прибалтийско-финской группе финно-угорской языковой семьи, факт, установленный еще в 20-е годы прошлого столетия, определенно указывает направление, в котором должно вести работу по выяснению этногенеза вепсов; факты, отражающие историю языковых контактов вепсов с другими народами (заимствованная лексика и т. д.), подсказывают пути и приемы определения этнокультурных взаимодействий. Неудивительно поэтому, что лингвистика, ранее других наук сформировавшаяся в самостоятельную отрасль знания, и здесь, как и во многих других случаях, оказалась, так сказать, в авангарде и по постановке проблемы, и по приступу к практическому ее исследованию. Этот приоритет языкознания, кстати сказать, отчасти сохранившийся и до сих пор, породил некоторую недооценку выводов других наук, поставил лингвистов до известной степени в особые условия, в которых им принадлежала роль не только инициаторов, но и судей: ими произносилось последнее слово при определении истинности той или иной теории, касавшейся вопросов этногенеза и начальных этапов этнического развития вепсов. Недаром большая часть таких теорий сформулирована именно языковедами.

Несмотря на то что постепенное накопление самых разнообразных материалов, сопровождавшееся их критической оценкой, должно, казалось бы, способствовать прояснению проблемы, этого, в сущности, не происходило. Здесь сказывалось не только непонимание исследователями внутренних связей между различными сторонами процесса этнокультурного развития вепсов и разнородными фактами, отражающими эти связи, но и отсутствие верных методологических предпосылок, преобладание в науке идеалистических социологических концепций как общего, так и более частного порядка, в которых нашли выражение далеко не одни лишь научные поиски и заблуждения того или иного ученого, но также интересы господствующих классов.

Так, взгляд крупнейшего русского дворянского историка H. М. Карамзина, будто древняя Весь была ассимилирована славянами и исчезла с исторической арены, не оставив после себя никакого потомства (который сам по себе, вероятно, отразил тогдашнее состояние источников),[3] оказался очень созвучен всему великодержавно-националистическому направлению государственной политики царского правительства России. Так, теория выдающегося языковеда А. И. Шегрена о происхождении вепсов от племени Емь (Ямь), переселившегося будто бы из области Заволочья на рубеже I и II тысячелетий н. э. в Финляндию и составившего ядро финского народа, оказалась очень существенным моментом в идеологии националистической финской буржуазии. Так, концепция известного шведского археолога Т. Арне о скандинавской (шведской) колонизации Приладожья в IX-XI вв. н. э. явилась немаловажным звеном в цепи давних и до сих пор не прекращающихся попы на ток обосновать антинаучную «норманнскую» теорию, отрицающую самостоятельность государственного и культурного развития Руси.

Надо ли говорить, что существуют и другие концепции, ошибочные в самой основе, идейная направленность которых проступает не столь явственно («угорская» теория Д. Европеуса, тенденциозные характеристики вепсской культуры в отдельных обобщающих работах финских буржуазных этнографов, примитивная теория вепсского этногенеза В. Н. Майнова), концепции, идущие вразрез с показаниями фактического материала, полностью игнорирующие материальные условия, в которых протекали этнические процессы. Разумеется, в работах исследователей дооктябрьского периода содержатся не только ошибочные положения. Наряду с ценным фактическим материалом в них высказываются и верные мысли (это относится в особенности к сочинениям Е. В. Барсова, П. С. Ефименко, H. Е. Бранденбурга, А. А. Спицына и др.), развитие которых составило хорошую традицию, продолженную после Октября.

Пробуждение к сознательной жизни, приобщение к самостоятельному историческому творчеству в советскую эпоху всех народов нашей страны, в том числе и малых народностей, способствовали расширению научного интереса к проблемам их происхождения, истории формирования их культур и т. д. В оживленных творческих дискуссиях широко освещаются вопросы этнокультурной истории, в частности, финно-угорских народов. Исследователи сосредоточивают свое внимание на выработке методологических основ подобных исследований. Усиливается собирательская деятельность (возрастает число экспедиций, возрождается краеведение, создаются музеи).

Все сказанное, к сожалению, не может быть в полной мере отнесено к проблеме изучения этнической истории вепсов. Если собирание эмпирического материала о них действительно стало более интенсивным (этнографические работы С. Макарьева и 3. П. Малиновской, археологические раскопки В. И. Равдоникаса и Г. П. Гроздилова, антропологические исследования Д. А. Золотарева и Г. Ф. Дебеца и т. д.), то серьезных попыток синтезировать полученные данные под углом зрения историко-этнографических задач, в сущности, не предпринималось. За неимением лучшего во многих работах находили себе место старые этногенетические схемы. Те отдельные статьи и высказывания, в которых обсуждалась безусловно плодотворная мысль о наличии прямой генетической связи древней летописной Веси с современными вепсами (например, статьи Д. К. Зеленина), носили все-таки в большой степени умозрительный характер и не выходили за рамки простого сопоставления этнонимических созвучий и географических совпадений. Громадный хронологический разрыв между крайними пунктами сопоставления (Весь и вепсы), составлявший ни много ни мало около 9 столетий, ставил под сомнение любое подобное совпадение и заставлял искать более убедительные фактические доказательства.

Однако на этом пути предстояло преодолеть немалые трудности, покончить со старыми догмами, изжить отдельные новые заблуждения. Одно из них — концепция известного советского археолога В. И. Равдоникаса об этнической принадлежности могильников юго-восточного Приладожья не древней Веси (предкам вепсов), а карелам. Требовались-новое углубление в материал, принципиально новая постановка проблемы, иная трактовка имеющихся и вновь поступающих данных. И хотя объективные предпосылки для всего этого начали складываться еще в предвоенные годы, заметно продвинуться вперед в решении проблемы удалось позднее, после Великой Отечественной войны. Этот этап в исследовании этнической истории вепсов связан с именем и деятельностью выдающегося советского языковеда Д. В. Бубриха и работами исследователей его школы (работы Н. И. Богданова, M. М. Хямяляйнена и др.).

Д. В. Бубрих обогатил науку новыми идеями и конкретными исследованиями, касающимися весьма широкого круга вопросов.

Опираясь на свое глубокое знание обширного языкового материала, привлекая многочисленные исторические факты, ученый создал стройную теорию этнического развития карельского народа и доказал, что без учета участия в этом процессе вепсов (Веси) он не может быть ни правильно понят, ни верно освещен. В этнологии народов Севера нашей страны Д. В. Бубрих отводил вепсам весьма важную роль. Он говорил и писал об этом неоднократно и по разным поводам. Так, им впервые была аргументирована мысль об участии вепсов в формировании древнего населения Заволочья, высказана смелая гипотеза о том, что русское летописное известие о Заволочской Чуди и скандинавские известия о Биармии по существу говорят об одном и том же населении, которое в этническом отношении является не чем иным, как вепсами. Нетрудно видеть, что исследованиями Д. В. Бубриха были заложены основы и намечены пути дальнейшей разработки этнической истории вепсского, народа.

Идеи Д. В. Бубриха нашли своих последователей. За последние полтора десятилетия появилось немало статей, в которых авторы так или иначе развивают отдельные его положения. Среди них имеются лингвистические исследования (В. И. Лыткина, Н. И. Богданова, M. М. Хямяляйнена, А. К. Матвеева), археологические публикации (А. М. Линевского, Л. А. Голубевой), исторические труды (С. С. Гадзяцкого, И. П. Шаскольского и др.), этнографические описания (работы автора) и т. д. Несомненно, каждая из публикаций названных авторов вносит в разработку вепсской проблемы нечто новое. Некоторые детали концепции Д. В. Бубриха нуждаются в уточнениях. Но важно другое. Изучение самых разнообразных фактов различными методами год от года приносит все больше доказательств того, что теория, созданная главным образом на основе анализа языкового материала, может быть подтверждена данными ряда смежных наук.