Вербное воскресенье

ДЕТИ

Моя первая жена и обе дочери стали христианами-евангелистами — практикуют белую магию ритуалов и молитв. Это нормально. Глупо было бы с моей стороны утверждать, что идеи атеистов, вроде вольнодумца Клеменса Воннегута, на сегодняшний день так же привлекательны и интересны, как и прежде. Это просто невозможно — после смертельно опасного загрязнения планеты, после двух мировых войн, перед лицом неопределенного будущего.

Могу ли я сегодня с чистым сердцем повторить слова, которые он писал в 1900 году: «Мы верим в добродетель, в достижимость идеалов, в прогресс, в постоянство законов природы, в необходимость улучшения социальных условий и отношений, которые должны находиться в гармонии с доброй волей — непременным условием человеческого сосуществования»?

Нет.

«Истина должна быть признана высшей необходимостью человеческого общества», — пишет он. Мое же отношение к истине несколько пошатнулось после того, как ее сбросили на Хиросиму.

Клеменс Воннегут писал о могущественных и богатых семейных кланах, основанных преступниками. Он презирал их. Он построил свою династию тяжелым трудом, руководствуясь скромностью и честной торговлей. В конце своей жизни, за восемь лет до Первой мировой, его потомки, в том числе мои дед и отец, казались, наверное, простодушными, счастливыми матросами на борту флотилии новеньких маленьких яхт, бегущих под ветром по безопасной гавани, не уходя далеко от берега.

Этой гаванью был Индианаполис. Яхтами — рабочие места и акции компании «Скобяные товары Воннегута».

Семьдесят четыре года спустя компании «Скобяные товары Воннегута» уже не существует. Район «Квадратной мили» в самом сердце Индианаполиса, где стоял ее главный магазин с многочисленной обслугой, превратился в пустыню автомобильных парковок. Ночами «Квадратная миля» так же пугающе пустынна, как Восточный Берлин. Розничные магазины компании «Скобяные товары Воннегута» были разорены честной конкуренцией с дешевыми универмагами.

Посему я не могу завещать акции «Скобяных товаров Воннегута» моим потомкам, не могу взять их на работу в этой компании, если жизнь будет к ним слишком сурова. Я последний член дедовой ветви нашей семьи, который работал в ней и успел воспользоваться своей маленькой лодочкой.

Вместо акций я могу предложить своим потомкам историю из той легендарной эпохи, ныне скрывшейся в тумане времен, когда фамилия Воннегут была в Индианаполисе синонимом скобяных изделий. Если я не извлеку ее из своей памяти и не запишу, эта история будет потеряна навсегда.

В Индианаполисе жил японский ювелир, который, помимо прочего, делал вручную памятные классные кольца для выпускников Тюдор-Холла, маленькой элитной школы, где учились богатые девочки со всей Индианы. Мою сестру, несмотря на бедность семьи, отдали в эту школу. Моя первая жена, тоже не из богатых, училась в этой же школе.

Звали ювелира Ику Мацу Мото. У него было много секретов, возможно, потому, что покупатели его не особо расспрашивали. Оказалось, что когда-то он был цирковым силачом.

Так вот, пришел он как-то в главный магазин компании «Скобяные товары Воннегута» на Ист-Вашингтон-стрит, чтобы купить наковальню. Его мастерская была на Моньюмент-серкл, в трех кварталах от магазина. В Индианаполисе благодаря планировке Пьера Шарля Ланфана, того самого француза, что проектировал нашу столицу, Вашингтон, сторона каждого квартала равна ровно одной десятой мили.

Ику Мацу Мото выбрал себе нужную наковальню и спросил продавца, сколько она стоит. Продавец в шутку сказал, что отдаст ее бесплатно, если Ику Мацу Мото сам отнесет ее домой. Ику Мацу Мото взял наковальню и отнес ее домой.

Я и сам почти не знаком с Воннегутами, которые живут сейчас в Индианаполисе, а мои дети будут знать и любить их не больше, чем я знаю и люблю своих родственников в Германии. Мы разошлись.

В Олбани живет Бернард Воннегут. Кажется, это мой брат. Там же живет Питер Воннегут, сын Бернарда, библиотекарь, он женат на женщине по имени Мичи Минатоя, японке по происхождению, как и Ику Мацу Мото. У них двое детей, Карл Хироаки Воннегут и Эмико Эллис Воннегут, единственные внуки моего брата. Они, помимо прочего, тоже принадлежат к роду де Сен-Андре. Странно и приятно.

В Бруклине, штат Массачусетс, живет доктор Марк Воннегут. Кажется, это мой сын.

Я горжусь Марком и не устаю хвалить его. Я привел Марка в пример на собрании Ассоциации психического здоровья, которое состоялось 4 июня 1980 года в городе Морристаун, Нью-Джерси.

Эта речь в ваших программках обозначена как «Нужны ли нам точки?». Отметьте этот пункт на тот случай, если позже захотите вспомнить, о чем тут действительно шла речь. Новое название — «Страх и ненависть в Морристауне, Нью-Джерси», и я хочу, чтобы вы все узнали, как хорошо, как спокойно я чувствую себя здесь. Если я сойду с ума, то буду в курсе всех новейших психиатрических методик. Попав в дурдом, я в мгновение ока вылечу обратно на улицу, накачанный аминазином.

Кстати, название в вашей программке — результат опечатки. Предполагалось, что там будет написано «Нужны ли нам точки отсчета?». Можете сами дописать слово «отсчета», прежде чем вычеркнуть всю строку, она напоминает мне один анекдот. Посетитель в ресторане подзывает официанта и говорит: «Официант! У меня в супе стекла!» Официант извиняется: «Сэр, простите, это опечатка. Должна была быть свекла».

Когда я собирался говорить о точках отсчета, в качестве примеров мне на ум приходило наследие более простых и устойчивых цивилизаций, чем наша: «Гамлет» Шекспира, «Симфония № 5» Бетховена, «Мона Лиза» Леонардо, «Геттисбергская речь» Линкольна, «Гекльберри Финн» Марка Твена, Великая Китайская стена, Пизанская башня, Сфинкс. Эти произведения искусства когда-то возвышались величественными памятниками в сознании выпускников всех школ страны. Сейчас они утонули, подобно Атлантиде, в потоке радио- и телесенсаций, в кинофильмах и глянцевых журналах.

Было время, когда у борца за психическое здоровье Америки и прирожденного маньяка были считанные точки соприкосновения, и терапевтическая беседа могла начинаться, к примеру, с улыбки Джоконды. Это было хорошее начало. Но сегодня, боюсь, психотерапевту нужно быть готовым в деталях обсуждать «Пляжные игры»[15], «Техасскую резню бензопилой»[16], «Хауди-Дуди»[17], «Детский сад»[18] или передачу Уолтера Кронкайта, — список бесконечен. Фара Фоссетт-Мейджорс. Один из моих сыновей, юморист, написал как-то очень смешную, по его мнению, сценку про Хауди-Дуди. Мне пришлось объяснять ему, что в Америке живут миллионы людей возрастом старше и младше его, которые не знали или забыли про Хауди-Дуди. Он был шокирован. В семилетнем возрасте Хауди-Дуди был для него Богом.

Но, как я уже сказал, постановка вопроса изменилась. Для первоначальной темы у меня не хватило мозгов. Она была слишком амбициозной — не только для меня, но и для торжественного обеда в мотеле в Нью-Джерси. Поэтому я решил рассказать, какая честь для меня присутствовать здесь. Если кто-то из вас делает записи, пожалуйста, запишите: «Считает честью говорить о психическом здоровье» — или что-то в этом роде.

Я не знаю, почему вы меня пригласили. Возможно, потому, что мой сын Марк сошел с ума. Он не юморист. Юморист — мой другой сын, который живет на Западном побережье. Марк год назад окончил Гарвардскую медицинскую школу, сейчас он проходит интернатуру в Бостоне. Он замечательный рассказчик. Он любит спрашивать своих коллег, борцов за психическое здоровье, принимали ли они сами аминазин. Обычно в аудитории таких людей находится немного, и мой сын, доктор, улыбается и продолжает: «Он вам не повредит. Вам стоит его попробовать, чтобы представить, хотя бы приблизительно, через что проходят ваши пациенты».

Организаторы спросили, какими званиями и степенями я могу похвастаться. Такая у них работа. Думаю, они задали бы этот вопрос, будь я даже акробатом на трапеции. Я покопался в ящиках прикроватной тумбочки. Нашел давно потерянную пару запонок, правда, не золотых, а позолоченных. Нашел снимок своей сестры Алисы в шестнадцать лет. Она умерла здесь, в Нью-Джерси, в сорок один, и ее психическое здоровье было далеко от идеала. Еще я нашел диплом Чикагского университета. Там говорилось, что я получил степень магистра антропологии. Я отыскал это слово в словаре. Оказалось, что антропология — изучение человека.

Давным-давно в Чикагском университете на кафедре антропологии можно было выбрать одну из пяти специальностей: археология, культурная антропология, этнология, лингвистика, физическая антропология. Я избрал культурную антропологию, потому что она давала больше всего возможностей писать высокопарную белиберду. Культурой ведь является любой объект, любая идея, созданные мужчинами, женщинами или детьми, а не Богом. Культурная антропология настолько широкая специальность, что я никогда не встречал антрополога культуры, больного клаустрофобией.

Из-за этого идиотского диплома я на мгновение решил, что могу выступить перед вами в качестве эксперта по культуре, рассказать о прокрустовом ложе, которое так сильно мучает людей, неприспособленных к нормальной жизни. Моего сына Марка это мучило так сильно, что он попытался вытряхнуть себе мозги из черепной коробки, и его пришлось поместить в комнату для буйных, с мягкими стенами. Чистая правда. Настолько он был безумен. Если бы поблизости оказалась скрипка Страдивари, он бы попытался убить себя и ею. Или Пизанской башней. Или усами Уолтера Кронкайта.

Однако я, несмотря на запись в дипломе, рассказчик, а не антрополог. Причем далеко не лучший в семье, когда речь заходит об отношении культуры к психическому здоровью. Тут мне с Марком не сравниться. Он написал замечательную книгу о сумасшествии и выздоровлении. Она называется «Экспресс в Эдем». Марк помнит все. Он хотел рассказать людям, которые сходят с ума, по каким «американским горкам» им предстоит прокатиться. Кто из присутствующих принимал аминазин?

Марк научил меня не романтизировать душевные болезни, не выдумывать талантливых и симпатичных шизофреников, знающих о жизни больше, чем их врачи или, положим, президент Гарвардского университета. Марк говорит, что шизофрения омерзительна и смертельна, как оспа, бешенство или любая другая страшная болезнь. В ней не виновато общество, не виновны, слава Богу, друзья и родственники пациента. Шизофрения — внутренняя химическая катастрофа. Ее вызывает чудовищно неудачный генетический багаж, причем багаж этот встречается абсолютно во всех человеческих обществах — от австралийских аборигенов до австрийских художников.

Многие авторы в этот самый момент пишут истории про блистательных, почти гениальных шизофреников. Почему? Потому что такие сюжеты всякий раз воспринимаются на ура. Обвиняемыми в них выходят культура, экономика, общество и все, что угодно, кроме самой болезни. Марк говорит, что это неправда.

Хотя я на правах отца все же могу высказать собственное мнение: я считаю, что культура, комбинация идей и произведений, может в определенных условиях заставить здорового человека идти против собственных интересов, против интересов общества и даже планеты.

Я придумал сюжет на эту тему, специально для аудитории в этом мотеле. Вот он:

Представьте себе психиатра. Он полковник СС, служит в Польше во время Второй мировой войны. Его фамилия Воннегут. Прекрасная немецкая фамилия. Полковник Воннегут призван наблюдать за психическим здоровьем расквартированных в Польше эсэсовцев, в том числе за персоналом Освенцима.

На фуражке полковника Воннегута — череп и скрещенные кости. Обычно, если эсэсовец хочет выразить свою любовь к женщине, он дарит ей череп и скрещенные кости в качестве украшения. Но женщина, в которую влюблен полковник Воннегут, — сама офицер СС, у нее есть свой череп и скрещенные кости. И он посылает ей конфеты.

Но это не главная интрига. История становится драматичнее, когда к Воннегуту обращается за помощью молодой, идеалистически настроенный лейтенант СС по фамилии Дампфвальце. По-немецки Дампфвальце означает «паровой каток». Воннегут не значит ничего. Спросите любого критика из «Нью-йоркского книжного обозрения».

Лейтенант Дампфвальце, которого должен играть Питер О’Тул, чувствует, что он уже не может работать на железнодорожной платформе в Освенциме, куда день за днем прибывают новые вагоны с людьми. Ему все надоело, и он решает обратиться к профессионалу. Доктор Воннегут применяет в своей работе различные стили, он прагматичный человек. Немного юнгианец, чуть-чуть фрейдист, отчасти последователь Ранка. Он открыт новым идеям и любознателен.

Воннегут исцеляет Дампфвальце при помощи мегавитаминов, тех же самых, что вылечили моего сына. Вообще мы не отдали должное нацистам за разработку методики лечения мегавитаминами.

И вот Дампфвальце готов вернуться в строй. Его глаза снова горят. У него отличный аппетит. Каждую ночь он спит, как младенец. Лейтенант спрашивает доктора Воннегута, насколько серьезной была его болезнь.

Доктор Воннегут отвечает: если бы Дампфвальце не почувствовал ранние признаки болезни и вовремя не обратился к современной медицине, он, вероятно, рано или поздно попытался бы застрелить Адольфа Гитлера. Вот какой серьезной была его болезнь.

Мораль сей истории такова: мне кажется, что общество порой является наихудшим выразителем психического здоровья.

Спасибо за внимание.

Трое из моих шестерых детей являются моими усыновленными племянниками. Они сохранили весьма оригинальную фамилию Адамс. Мы с первой женой усыновили их в течение двадцати четырех часов после того, как погиб их отец: поезд, в котором он ехал, слетел с моста в реку. Их мать умерла от рака в больнице. Она была моей единственной сестрой, и ее смерть не была внезапной.

В семье Адамс был четвертый ребенок, совсем младенец, его усыновил двоюродный брат отца, из города Бирмингем, штат Алабама.

Дети осиротели в сентябре 1958 года, почти двадцать два года назад. Едва узнав о случившемся, я сразу приехал к ним домой в Рамсон, штат Нью-Джерси. Они устроили совещание, одни, без меня. Вниз дети спустились с одним-единственным требованием: чтобы их не разлучали с собаками. Одна из их собак, овчарка по кличке Сэнди, стала моим лучшим другом.

Джеймсу Адамсу, старшему из сирот, как мы их до сих пор зовем, было тогда четырнадцать. Сейчас ему тридцать шесть, столько было мне, когда мы с Джейн усыновили детей. Он недолго посещал колледж, потом отправился в Перу добровольцем от Корпуса мира, затем стал козопасом на Ямайке, а теперь делает мебель в Леверетте, штат Массачусетс. Он женат на Барбаре д’Артене, бывшей учительнице из Новой Англии, которая несколько лет жила и работала вместе с ним на козьей ферме в горах Ямайки. Богатство и положение в обществе их интересуют так же мало, как и Генри Дэвида Торо.

Они подарили мне внучку. Местность, где она растет, представляет собой в основном постепенно зарастающие лесом поля. Имя ребенка перекликается с невинным империализмом ранних белых колонизаторов. Зовут ее Индия Адамс.

Пускай Господь бережет Индию Адамс на просторах дикой Америки.

История из холостяцких деньков Джеймса Адамса:

Покинув Корпус мира, Джим с двумя друзьями решили устроить сплав по Амазонке. Однажды ночью, когда плот стоял на приколе недалеко от Манауса, города, порожденного бразильской каучуковой лихорадкой, мимо прошел катер. За рулем катера был Евгений Евтушенко, советский поэт. С ним были его бразильские друзья. Евтушенко спросил по-английски, можно ли ему и его компании взойти на плот, чтобы пропустить по стаканчику. В обмен он пообещал придумать идеальное название для плота.

Они выпили, потом выпили еще, и неизвестно почему Евтушенко и Джим подрались.

Вечеринка, разумеется, прекратилась, гости перебрались обратно на катер. Перед тем как отправиться, Евтушенко сказал:

— Я не забыл своего обещания. Этот плот надо назвать «Гекльберри Финн».

Много лет спустя я сам познакомился с Евтушенко и спросил его, было ли такое на самом деле.

— А! — ответил он. — А! Так это был ваш сын? Вот негодяй!

Мир тесен.

Стивену Адамсу было одиннадцать, когда мы его усыновили. Он был ровесником моего родного сына Марка. Из всех троих он был самым независимым — отличный спортсмен, он задолго до смерти родителей присоединился к другой семье, всемирной семье тренеров, товарищей по команде и соперников. Тренеры на Кейп-Код, как и тренеры в Нью-Джерси до того, встречали его, как вернувшегося из поездки сына.

Стив приехал на Кейп-Код в куртке с надписью на спине: «Детская сборная Нью-Джерси». Других рекомендаций ему не понадобилось.

Он окончил Дартмутский колледж, где изучал литературу и играл в американский футбол. Сейчас он живет в Лос-Анджелесе, пишет комедийные сценарии для телевидения. Ему тридцать три, он не женат и занимается бегом.

Стива я знаю хуже всех из моих детей, поскольку он меньше других нуждался во мне. В то же время он единственный, кто решил, подобно мне, стать профессиональным писателем. Он пишет исключительно комедии. Насколько я знаю, он не возьмется за сюжет, если не почувствует, что тот рано или поздно выведет его на шутку или смешной момент. Ему хорошо платят за отсутствие серьезности. Если он вдруг решит стать серьезным, то потеряет работу.

Еще его работа требует, чтобы он забыл все, чему его учили в Дартмуте на лекциях по истории, литературе, философии и прочего. Дело в том, что шутки должны касаться лишь того, что известно аудитории — телевизионные рекламные ролики, преходящие знаменитости, самые кассовые фильмы прошлого года, суперпопулярные песенки, непрестанно мелькающие в новостях политики, и так далее, и тому подобное. Это, наверное, довольно скучно. Из всех моих детей он меньше других привязан к семье. Если у него будут свои дети, там, в Калифорнии, они никогда не узнают, что принадлежат к роду де Сен-Андре и что у них есть троюродные брат и сестра по имени Карл Хироаки Воннегут и Эмико Эллис Воннегут.

Младший брат Стива Курт, который был усыновлен в девять лет, тоже живет в городке Леверетт, недалеко от брата Джима. Курт поселился там первым. Сейчас ему тридцать два, он пилотирует самолеты компании «Эйр Нью-Ингленд» и строит на продажу чудные деревянные дома, отапливаемые исключительно дровяными печами. Он сам живет в таком доме. Он женат на блестящей художнице Линдси Палермо. Детей у них пока нет.

Курт единственный из всех нас, кому дается бизнес. У него нет особого капитала, но свои небольшие средства он вкладывает разумно и получает заметную прибыль. Можно сказать, что он терпеливо лелеет свой маленький долларовый сад.

Остальным и дела нет до игр с деньгами. Им просто не до этого — как моим покойным отцу, матери, сестре и ныне здравствующему брату.

Я думаю, что дело тут в генетике. У людей либо есть врожденный интерес и умение распоряжаться деньгами, либо нет.

Все мы — жертвы эксперимента в области энтузиазма, узкой и предопределенной. Я, например, пишу.

Мой брат — энтузиаст в научном исследовании природы гроз. Моя покойная сестра была рождена с энтузиазмом в живописи и лепке, но сопротивлялась ему. Она сказала одну вещь, очень мудрую, как мне кажется: «Если у тебя есть талант, вовсе не значит, что этот талант обязательно нужно использовать».

В семье Адамс был и четвертый брат. Когда умерла его мать, он был еще младенцем. Его усыновил двоюродный брат отца, судья из Бирмингема, Алабама. Мать скончалась раньше, чем успела оказать какое-то влияние на его характер, и все же его отношение к жизни было точь-в-точь как у матери — и шутки тоже. Зовут его Питер Найс.

Он поговаривает о переезде в Леверетт, чтобы быть ближе к братьям, которые похожи на него больше, чем кто-либо в этом мире.

Когда мы усыновили Адамсов, двое наших детей заполучили своеобразных близнецов. Стив Адамс был ровесником Марка Воннегута. Курт Адамс был ровесником Эдит Воннегут. Радости Эдит не было предела, она потащила своего новоиспеченного близнеца в школу на игру «Покажи и расскажи». Кроме того, у нее стало на два старших (и сильных) брата больше. Для Марка выгоды нового положения были не такими очевидными. Он перестал быть старшим ребенком в семье и единственным мальчиком.

Сейчас все мои дети очень близки, они считают себя настоящими братьями и сестрами. Им повезло иметь столько заботливых и ответственных родственников. Несколько раз в год они собираются на Кейп-Код, под крышей старого дома, где прошло их детство. Когда-то они составляли настолько серьезную банду, что один из местных полицейских стал настоящим экспертом по их повадкам. У него было чудесное имя, и, приезжая к нам во двор, он всегда оставлял включенным проблесковый маячок на своей машине. Звали его сержант Найтингейл, то есть соловей.

Каждый раз, как сержант Найтингейл приезжал допрашивать то одного из детей, то другого, этот маячок, вращаясь, нагонял на наш дом синие волны.

В тюрьму, правда, никто не попал.

И наркотиками никто не торговал.

Случилось только одно заметное автопроисшествие. Марк перевернул и вдребезги разбил микроавтобус «фольксваген» с восемью пассажирами. Людей разметало по обочине, как соль из опрокинутой солонки. Они вылетали через люк в крыше, через двери, через заднее окно. Марка выкинуло последним. Он приземлился на ноги, оказавшись лицом к лицу со встречным движением, как защитник в американском футболе.

Слава Богу, никто не погиб и серьезно не пострадал.

Джим Адамс оказался не единственным из моих детей, нарвавшимся на конфликт с крупным литературным деятелем. Примерно в то же время, когда Джим и Евтушенко обменивались тумаками на Амазонке, Марк Воннегут раздумывал, не побить ли Джека Керуака у нас на кухне, на Кейп-Код. Эти ссоры даже произошли в одном часовом поясе, хотя и в разных полушариях.

Я познакомился с Керуаком только в конце его жизни, поэтому невозможно сказать, что я хорошо его знал, ведь Джек к тому времени выжил из ума. Он какое-то время жил на Кейп-Код, и однажды наш общий друг, писатель Роберт Боулз, привел его к нам в гости. Сомневаюсь, что Керуак что-либо слышал о моих книгах, но он пришел. Он был безумен. Называл чернокожего Боулза «черномазым ниггером». Говорил, что настоящие нацисты — это евреи и что Аллен Гинзберг подружился с Керуаком по заданию коммунистов, чтобы контролировать американскую молодежь через ее вождя, то есть Керуака.

Он был жалок. В голове этого некогда очаровательного, справедливого и умного человека бушевали шторма с громом и молниями. Он захотел сыграть в покер, я сдал карты — в четыре стопки, для Боулза, Керуака, Джейн и для меня. Керуак схватил остаток колоды и швырнул ее в противоположный угол кухни.

Как раз в это время на выходные приехал Марк, который изучал теологию в Суортморском колледже. Помимо прочего, он был борцом-средневесом в очень неплохой форме. Марк отпустил бороду, на нем была рабочая рубаха, синие джинсы, а за спиной у него висел вещмешок. Все в нем от одежды до, пожалуй, даже осанки словно сошло со страниц книг Керуака.

Едва увидев Марка, Керуак вскочил и смерил его злобным взглядом. В комнате стало тихо, как в салуне перед дракой.

— Ты думаешь, что понимаешь меня? — спросил Марка Керуак. — Ты ни капельки меня не понимаешь! Будешь драться со мной?

Марк молчал, не понимая, что это за тип и с чего он такой злой.

Керуак считал себя отличным драчуном и спросил Марка, неужели тот на самом деле надеется победить.

Марк понял одно — возможно, ему действительно придется драться с этим человеком. Он не испытывал особого желания, но, в сущности, не был против.

Но тут Керуак шлепнулся обратно на стул, тяжело дыша, мотая головой и повторяя:

— Нет, совсем меня не понимает…

Чуть позже, когда Керуак с Боулзом ушли, мы с Марком поговорили о Керуаке, который на тот момент заканчивал свою семнадцатую, последнюю книгу. Очень скоро он скончался.

Оказалось, что Марк не читал Керуака.

Теперь Марк стал врачом, он женат на Пэт О’Ши, школьной учительнице, у них есть сын, Закари Воннегут, ему сейчас три года, он первый из моих внуков и пока что единственный, кто носит мою своеобразную фамилию. Марк первый из Воннегутов, кто пошел в лекари, и второй, кто получил докторскую степень. Первым, разумеется, был мой брат Бернард, доктор химических наук. Поэт Конрад Эйкен как-то сказал мне, что дитя будет соперничать с отцом в области, где отец слаб, там, где отец ошибочно считает себя вполне успешным. Эйкен, по собственному признанию, так и сделал. Его отец был универсалом — хирург, спортсмен, немного музыкант, немного поэт и так далее. Эйкен сказал, что стал поэтом из-за того, что понял, что стихи у его отца выходили не очень-то.

Тогда кем окажусь я, если принять его точку зрения? Кто я есть в представлении моих собственных детей, с энтузиазмом соревнующихся со мной во всех занятиях, которые я когда-либо пробовал, включая сочинительство? Я немного играл в шахматы, и теперь все они без труда обыгрывают меня. Я немного рисовал, и теперь Джим Адамс, Марк Воннегут, Эдит Воннегут и Нанетт Воннегут рисуют так, как я и не мечтал. Собрался вот этой осенью устроить выставку рисунков, и все никуда не годятся…

Да, я еще немного столярничал, и теперь Джим Адамс, Курт Адамс, Стив Адамс и Марк Воннегут стали отличными краснодеревщиками. Список можно продолжить.

Марк написал первоклассную книгу. Эдит не только написала, но и сама подготовила иллюстрации к первоклассной книге.

Я когда-то баловался с фортепиано и кларнетом, но Стив Адамс теперь сочиняет собственную музыку и играет на гитаре в кабаре, а Марк играет на саксофоне и клавишных в джаз-банде, состоящем исключительно из врачей.

Кошмар.

Я решил, что должен уважать личное пространство двух своих дочерей, поэтому о них я напишу совсем чуть-чуть. Нанетт и Эдит — талантливые художницы. Обе они обнаружили, что жизнь художника полна одиночества. Эдит уверена, что одиночество — не слишком высокая цена. Нанетт собирается стать медицинской сестрой, а картинами занимается для собственного удовольствия.

А тем временем рукотворная погода политики, экономики и технологии будет швырять их по жизни то туда, то сюда.

Что из работ моих детей нравится мне больше всего? Наверное, это письмо, которое написала моя младшая дочь Нанетт. Оно такое искреннее! Нанетт написала его «Мистеру X.», раздражительному клиенту ресторана на Кейп-Код, в котором она работала официанткой летом 1978 года. Клиента так разозлило обслуживание в тот вечер, что он решил высказать свои претензии руководству ресторана в письменном виде. Руководство повесило письмо на доску объявлений на ресторанной кухне. Ответ Нанетт гласил:

Дорогой мистер X.

Я, как начинающая официантка, сочла своим долгом ответить на письмо, направленное Вами администрации «АВС-Инн». Ваше письмо причинило ни в чем не повинной девушке больше страданий, чем Ваше неудовольствие от не вовремя поданного супа и слишком рано унесенного с Вашего стола хлеба.

Я верю, что неопытная официантка Вас действительно обслужила неидеально. Я припоминаю, что в тот вечер она была чем-то расстроена и встревожена, но надеялась, что ее ошибки и неловкость будут встречены с пониманием, как следствие неловкости. Я и сама совершала ошибки в подобной работе. К счастью, мои клиенты относились к этому с юмором и сочувствием. Я многому научилась на тех ошибках и всего через неделю, благодаря помощи и поддержке других официанток и посетителей, чувствую себя намного увереннее и редко ошибаюсь.

Я ни секунды не сомневаюсь, что Катарина станет умелой официанткой. Вы должны понимать, что учиться обслуживать столики столь же сложно, сколь учиться жонглировать. Трудно обрести верный ритм и сохранять равновесие, но, нащупав их, закрепляешь эти навыки крепко и навсегда.

Право на ошибку есть даже у работников таких безупречных заведений, как «АВС-Инн». Официантки не роботы. Это живые люди. Вы, возможно, не понимали, что, указав имя девушки, Вы не оставили администрации иного выхода, кроме как уволить ее. Катарина осталась без работы на лето, а впереди ведь школа.

Вы представляете, как нелегко найти работу в это время? Вы знаете, с каким трудом молодежь в наши дни сводит концы с концами? Я считаю своим долгом попросить Вас дважды подумать о том, что в жизни важно, а что нет. Я надеюсь, что, тщательно обдумав мои слова, в будущем Вы постараетесь поступать гуманнее и осторожнее.

Искренне Ваша,

Нанетт Воннегут.