Вернейские грачи

АРЕСТ

Тетрадки с сочинениями на темы «Классицизм в эпоху Людовика XIV», «Характеристика Гарпагона», «Первые Труверы и Трубадуры» валялись в беспорядке на полу. Счета Лолоты, деловые бумаги, письма, фотографии, рисунки грачей — все было перемешано, свалено в кучу, перерыто и перешарено чужими руками. Дверцы и ящики стояли настежь, будто сквозняк в них гулял. Даже цветы на окне были сдвинуты с привычных мест и точно в тревоге сцепились листьями и ветками, кое-как приткнутые друг к другу.

А книги! Их перебрали по одной, встряхивали, просматривали чуть не на свет. Иногда у чиновника префектуры вырывался удовлетворенный смешок: он находил именно то, что искал. Ну, конечно, здесь были книги всех великих марксистов, сочинения Ленина, множество советских, польских, индийских, даже китайских журналов, книги по истории коммунистических партий.

Особенно «разоблачающие» книги чиновник отправлял с одним из полицейских в машину, дежурящую во дворе.

— Кажется, мы уедем отсюда с изрядным багажом, — шутливо промолвил он, обращаясь к своему молодому помощнику.

Тот покраснел и ничего не ответил. Ему было сильно не по себе в этой женской комнате, полной цветов, книг и каких-то чисто женских мелочей в которых он был вынужден копаться. Он делал это с видимой неохотой, у него пылали щеки, и он уже раз или два получил от своего начальника замечания. Зато начальник, плотный, выпирающий из своего пиджака весельчак, чувствовал себя совершенно в своей тарелке. На руках у него был ордер на арест всех «крикунов» Вернея. Префект поручил именно ему произвести операцию, потому что он зарекомендовал себя ловким и умелым работником в подобных делах. Впрочем, найти предлог для ареста не представляло никакой трудности.

Первое, на что устремилось внимание чиновника префектуры, когда он вошел в комнату Марселины, был портрет Александра Берто.

— Это кто? Чья фотография? — спросил он, бесцеремонно протягивая руку к портрету.

Наверное, многие из тех, кто в эту минуту затаил дыхание за дверями комнаты Матери, ожидали, что последует обычный ответ: «Друг, казненный фашистами». И вдруг бледные губы разлепились, блеснули глаза, и Марселина твердо сказала:

— Это мой покойный муж, командир отряда франтиреров Александр Берто.

Младший чиновник покраснел еще гуще, но старший невозмутимо сказал:

— Знаю. Слышал.

— Прошу вас, не снимайте со стены этот портрет, — промолвила Марселина.

— Напротив, я обязан его забрать, — отвечал чиновник, запихивая фотографию в свой портфель, куда он складывал наиболее важные, по его мнению, «вещественные доказательства». — По моим весьма, впрочем, точным сведениям, Александр Берто был коммунистом и участвовал в испанских событиях.

— Разве быть коммунистом преступление? — устремила на него внимательный взгляд Марселина.

— Гм… Это зависит, видите ли, от точки зрения… — тонко улыбнулся чиновник. — Некоторые считают это величайшим своим достоинством. — Он фамильярно нагнулся к Марселине: — Я имел удовольствие прочесть ваше личное дело. Вы коммунистка, я знаю. Конечно, я ничуть не разделяю ваши убеждения, но я их уважаю. И если вы мне скажете…

— Делайте ваше дело, — прервала его Марселина. — Не стоит тратить на меня слова, мосье.

Он отошел, обозленный. Внезапно глаза его сверкнули. Он выхватил выглядывающую из-под пресс-папье какую-то бумажку.

— А это что? План! — Он жадно разглядывал бумажку. — Это план, я вас спрашиваю?

Марселина чуть повела бровями.

— Если хотите, план.

— Ага, так. Очень хорошо. — Чиновник был явно возбужден. — Можете сказать, что это за план?

— Это один из наших старших мальчиков набросал план соседней долины, — спокойно промолвила Марселина.

— Вероятно, по вашему поручению? Хорошо, очень хорошо! Не можете ли сказать, для чего вам понадобился этот план?

— Не мне… — начала было Марселина.

Чиновник перебил ее:

— Я понимаю, он был нужен вашей организации. Отлично! Больше вопросов пока не имею! — И он аккуратнейшим образом сложил план, нарисованный Корасоном в Турьей долине, и спрятал его, но уже не в портфель, а в собственный бумажник.

— Я протестую против таких заключений, — сказала Марселина. — Я буду писать прокурору.

— Это ваше право, — чиновник пожал плечами. — Только вряд ли это что-нибудь изменит.

Он продолжал рыться в ящиках, но уже не так рьяно: вероятно, был вполне удовлетворен тем, что нашел.

— Попрошу вас, когда пойдете в другие помещения, не будить маленьких, — попросила Марселина. — Дети только недавно заснули.

Чиновник глянул на нее: нет, не притворяется; в самом деле спокойна, деловита, распорядительна. На минуту ему почудилось, что они поменялись ролями: она была хозяйкой положения.

— Идет, — он кивнул, все еще искоса наблюдая за ней. На своем веку этот полицейский служака повидал немало разных мужчин и женщин в момент их ареста. Но никогда еще не приходилось ему встречать такое самообладание, такую гордую, непринужденную осанку. Пока рылись в ее комнатке, Марселина Берто неторопливо собирала кое-какие вещи: плащ, зубную щетку, гребень, немного белья. Еще никто не говорил, что ее уведут, но она уже знала это.

Все взрослые, Рамо, Лолота, даже старуха Видаль, сидели у себя: им было запрещено выходить из своих комнат и «общаться» с Марселиной Берто.

— А вы кто такой? — совершенно натурально спросил чиновник появившегося на шум Хомера.

Чиновнику было отлично известно, кто этот американец, живущий с группой школьников в Гнезде. Префект раз десять напоминал ему, что среди этих школьников находится сын американского майора. Представитель префектуры хорошо понимал свою задачу.

— Американские граждане? Разумеется, вас я не имею права лишать свободы передвижения. Однако я посоветовал бы вам и вашим питомцам некоторое время не выходить за пределы вашего помещения. Мы должны закончить здесь кое-какие дела.

Хомеру не нужно было повторять дважды. Едва заслышав шум моторов и топот многих ног в коридоре, он юркнул в свою комнату и проворно захлопнул дверь. Его движения показывали необыкновенную для всей его грузной фигуры нервозность. Казалось, он и радуется чему-то и отчаянно чего-то боится.

Школьники, которые от скуки собирались ложиться, вскочили с постелей.

— Что там такое? Кто приехал?

— Полиция, — равнодушным голосом провозгласил со своего места Юджин. — Автомобили, полицейские.

— Полиция? — Тэд и Дэв тревожно переглянулись. — Что это значит? — Оба она направились к двери.

— Не выходить! Никуда отсюда не выходить! По местам! — неожиданно визгливым голосом закричал Хомер. Он был как в лихорадке: то хватался за ручку двери, то начинал расхаживать по узенькой дорожке между кроватями.

Ухмыляющийся Фэйни подскочил к нему, шепнул что-то на ухо.

— Да, да, но почему не подождать, чтобы мы отсюда уехали? — досадливой скороговоркой отвечал Хомер. — А сейчас, кто знает, какие еще могут выйти неприятности? Говорил я, не надо ездить в этот проклятый городишко! — и он что-то забормотал себе под нос, яростно и беспокойно.

Рой, сидевший на кровати и молча наблюдавший за ним, вдруг встал и решительно направился к выходу.

— Куда? — устремился к нему Хомер.

— Я сейчас, — небрежно сказал Рой и вышел, бросив холодный взгляд на учителя.

Тэд и Дэв пошептались и тоже быстро пошли к двери.

— Мы сейчас, — в один голос сказали они, когда Хомер попытался заступить им дорогу.

— Хотите попасть в полицию, голубчики? Пожалуйста! Во всяком случае, я не стану вас выручать! — закричал вслед им Хомер и захлопнул дверь так, что она затрещала.

В коридоре школьники тотчас же увидели грачей: молчаливые, дрожащие от волнения, полуодетые (приход полиции застал их, когда младшие уже спали, а средние и старшие собирались ко сну), толпились они у комнаты Матери. Двое полицейских стояли у дверей этой комнаты. Дети жадно ловили всякий шорох, всякий звук, исходящий оттуда. Голоса… Вот что-то упало на пол… Вот что-то сказала Мать…

Почти вплотную к полицейским стояла Витамин, обхватав обеими руками беленькую Сюзанну. На Сюзанне смешно топорщилась пижамная курточка, надетая впопыхах задом наперед. Ни сама Сюзанна, ни Витамин не замечали этого. Светлые волосы Витамин опустились на самые глаза, тоненькая шея словно надломилась. Сюзанна дрожала с головы до ног. Обе, не отрываясь, смотрели на дверь комнаты Матери.

— Слушайте, слушайте, кажется, это голос Матери, — прошептала Сюзанна.

— Надеюсь, с детьми вы позволите мне попрощаться и дать им кое-какие указания? — спросила Марселина. — Ведь я руковожу всей этой школой.

Чиновник пожал плечами. На этот счет у него не было инструкций. Пускай прощается с ребятишками, если это доставит ей удовольствие. Долгие проводы — лишние слезы. Он сказал вкрадчиво:

— Значит, вы заранее уверены, что вам придется с ними прощаться? Стало быть, вы знаете за собой определенную вину?

Марселина пожала плечами.

— Когда вы явились, было уже понятно, что этим кончится. Есть у вас ордер на мой арест?

— Точно так. — Он оглядел Марселину. — Итак, вы готовы?

Да, она была совершенно готова: маленький чемоданчик в одной руке, через другую перекинут плащ, на голове — косынка, из-под которой светятся темные нежные глаза.

— Тогда в путь.

Чиновник галантно распахнул дверь, и Марселина вышла в коридор. Она мгновенно заметила все: и закрытые двери Рамо и Лолоты, и американских школьников, стоящих отдельной группой, и своих грачей — бледных, растерянных, полуодетых…

— Мама! Мамочка! — тоненьким, как у зайчонка, голосом закричала Сюзанна и вдруг отчаянно зарыдала: — Мамочка, не уходите! Куда они вас ведут?

— Ты с ума сошла! Плакать при них? Сейчас же перестань! — задыхающимся шепотом приказала Витамин. Каких нечеловеческих усилий стоило удержаться от слез ей самой! Она только старалась как можно ближе протиснуться к Марселине, хотя дежуривший в коридоре полицейский все дальше оттеснял кучку детей.

— Не надо плакать, мои дорогие! Мы расстаемся ненадолго. Мы скоро увидимся, я уверена.

Это сказала Марселина. Дети жадно слушали ее. Нерешительными шагами приблизился молодой помощник чиновника: он обследовал другие помещения, и вот в столовой ему попалась тетрадь в красном переплете. Он не знает, стоит ли ее приобщать к делу, но шеф говорил, что… Тут помощник окончательно смутился. Да и вид этих мальчиков и девочек в пижамах и рубашонках взволновал его.

— Дайте-ка сюда. — Старший полистал тетрадь. — Что это такое? «Книга жизни»? — Он поднял брови.

— Это детские записи, — отвечала Марселина и впервые за последние часы улыбнулась, — В этой тетради каждый из наших детей писал, что ему вздумается.

— А почему тут написано «Книга жизни»? — продолжал допытываться чиновник.

Марселина снова улыбнулась и повернулась к кучке грачей.

— Так им захотелось назвать эту тетрадь. Ведь все мы относились к ней вполне серьезно.

— Посмотрим. — Полицейский служака был любопытен. Еще неизвестно, удастся ли ему сунуть нос в эту тетрадь позже.

— Гм… «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», — громко прочел он первую попавшуюся запись. — «Мира не ждут, мир завоевывают». «Мы, молодая гвардия, всегда будем бороться за лучшее будущее». Так. Все понятно. Во всяком случае, даже по этим записям ясно виден дух, в котором здесь воспитывались дети. Это будет интересно следствию. Я беру эту тетрадь, — и он принялся запихивать «Книгу жизни» в тот же разбухший портфель, где уже лежал портрет Александра Берто.

Пока происходило это чтение, кучке грачей удалось протиснуться поближе к Марселине. Все глаза ловили ее взгляд, все губы мечтали прикоснуться к ней, к ее руке, к ее платью.

В стороне, прижавшись к окну, стояли Рой Мэйсон и Тэд Маллори. Они тоже не сводили глаз с Марселины, но разные мысли и разные чувства были у этих двух ровесников и сыновей Америки.

Тэд Маллори в эту минуту готов был все отдать, лишь бы освободить эту чужую ему французскую женщину, убрать из Гнезда полицейских, вернуть грачам Мать.

Что же сказать о Рое Мэйсоне? Он презирал Гнездо и грачей, он сам помогал следить за ними и выдавал их. Он ненавидел девочку, по имени Клэр, оттолкнувшую его, отказавшуюся от его любви. И все же сейчас он не мог, просто не мог не преклониться перед Марселиной Берто, перед ее мужеством и самообладанием. Внутренне он невольно восторгался ее свободной манерой, ее легкой фигурой, ее осанкой. «Клэр вела бы себя точь-в-точь так же». Он сжал кулаки в карманах, взглянул на полицейских и внезапно понял, что смотрит на них как на врагов. Вот наваждение! Что с ним такое? Уж не стал ли и он, Рой Мэйсон, большевиком?! Он провел рукой по лбу и почувствовал, что рука совсем мокрая.

— Идемте. Мы и так уже проканителились здесь слишком долго, — сказал чиновник. Он встал рядом с Марселиной и мигнул помощнику: «Не спускай глаз!»

— Одну минуту, — сказала Марселина. Она знаком подозвала к себе Витамин. — Передай привет всем нашим: и Гюставу, и Лолоте, и всем, — сказала она, ближе притягивая девочку. — Я хочу, чтобы все у вас шло, как и при мне, понимаешь, девочка?

Витамин почувствовала, как рука Матери сжала её плечо.

— Передай это от моего имени Гюставу…

— Никаких разговоров! Никаких поручений! — вмешался чиновник.

Марселина двинулась к лестнице. И тут, у самой лестницы, она столкнулась с оборванным, насквозь пропыленным мальчиком. Он еле волочил ноги в серых от пыли ботинках. И такое же серое у него было лицо. И красно-золотое перо на его голове тоже посерело, отяжелело от пыли и пота и легло как подкошенное.

— Ксавье! — воскликнула Мать. — Ксавье, откуда ты? И посмотри на свою рубашку! Попроси Витамин, чтобы она тебе ее выстирала и починила…

Ксавье зашевелил губами, но слова не пошли. Он только смотрел, смотрел, как ведут по лестнице Мать, как выводят ее во двор, как сажают в закрытую полицейскую машину. Кто-то бурей пронесся мимо него. Кто-то в темноте бросился к дверце машины.

— Миссис Берто! Миссис Берто! Скажите, что надо. Я все сделаю, все передам… Они не посмеют меня тронуть, они не пос…

Тэд отлетел, отброшенный от машины. Чужая рука уже захлопывала дверцу. И все-таки Тэд услышал, как знакомый голос, голос, будто согретый теплом самой жизни, произнес там, в машине:

— Ты добрый мальчик, Тэд. Я это знала.