Вернейские грачи

ВОСПОМИНАНИЯ

Мстить! Только мстить!

Все другие чувства Марселины тогда были стиснуты, как бывают стиснуты в невыразимом горе губы. На время она даже забросила Корасона. Конечно, в случае ее гибели о мальчике позаботятся друзья… Он мал, скоро позабудет своих родителей… Мстить, только мстить!..

И она бросилась в самое пекло, туда, где подготовлялись и осуществлялись самые отчаянные по отваге дела. Пылали подожженные штабы фашистов, взрывались, взлетали на воздух поезда и мосты — она всегда была там, в самом опасном месте. И все-таки для голода ее души и сердца этого казалось мало.

Однажды в городок, где скрывалась Марселина с друзьями, приехал старший товарищ, тот, кого все они ласково и фамильярно звали «наш Пьер».

Он вызвал к себе Марселину. Вдова Александра Берто была уверена: Пьер хочет дать ей важное поручение. Наконец-то она сможет по-настоящему отплатить врагам за Александра и других!

— Марселина, мы просим тебя взяться за одну работу, — сказал Пьер, чуть покашливая и в упор смотря на стоящую перед ним женщину чистыми синими глазами. Казалось, не в темноте шахт привыкли жить эти глаза, а в солнечном поле, заросшем васильками и колокольчиками. — Мы думаем, ты справишься с этим, потому что у тебя уже есть опыт, — продолжал Пьер.

Опыт? Конечно, Пьер говорит о ее подпольной работе, о партизанской борьбе. Вдова Берто облегченно вздохнула: вот, наконец, то, о чем она мечтала!

— Что?! Детей?!

Марселине показалось, что она ослышалась. Но нет, Пьер действительно говорил о детях.

— Их отцы и матери замучены гестапо, уничтожены, как твой муж, за то, что не хотели предать Францию.

Глухо, издалека доносился до Марселины голос товарища. Она все еще не могла опомниться. Петь колыбельные, когда по всей Франции гремят боевые песни партизан?! Сейчас, когда в руках у всех оружие, возиться с пеленками и детскими колясочками?! Неужели ей говорят это всерьез?!

Пьер терпеливо объяснял. Борьба только начинается. Сейчас много обездоленных детей, а будет еще больше. Нужно собрать сирот под одним кровом. Надо кормить этих детей, учить их, направлять на верный путь. Пусть Марселина не забывает: она была женой Берто, его соратницей; это ее ко многому обязывает. И потом дети! Разве она не любит детей? И разве она не хочет воспитать людей высокого благородства, справедливости, мужества?

Так говорил Пьер. Говорил долго, внушительно, нежно, твердо, ласково, убедительно, горячо, непреклонно, сурово. Уговаривал Марселину, как ребенка, обращался к ней, как к бойцу, взывая то к ее дисциплине, то к ее чувствам.

И мало-помалу в Марселине ослабевало сопротивление. И Корасон, маленький Корасон, все настойчивей звал ее к себе. Теперь она вспоминала его смешные словечки, его толстые, ковыляющие по полу ножки. А вместе с Корасоном множество осиротевших детей ждали ее, звали, нуждались в ней, в ее заботах, а главное — в ее материнской ласке.

— Ну что ж, я согласна, — сказала она, наконец, и взглянула при этом так, что Пьер понял: да, они сделали хороший выбор.

В ту ночь родилась новая Марселина Берто — Мать грачей, воспитательница сирот.

Марселина навсегда запомнила блестящие красные черепицы крыш, резкий запах мокрого дерева и влажный щекочущий ветер, который дунул ей в лицо, когда она вышла от Пьера. Городок уже проснулся. У булочных и мясных стояли, зябко съежившись, женщины с кошелками. А на стенах домов ветер трепал приказы немецкого коменданта, объявления о награде за поимку одного из франтиреров, друга Марселины Берто.

К ней начали привозить детей. Первой была девочка, слабая и зеленая, как только что родившаяся травка. Ах, как обрадовался ей Корасон!

— Бэбэ! Бэбэ! — закричал он, захлебнулся от удовольствия и шлепнулся на пол.

Он еще долго звал «бэбэ» девочку по имени Клэр Дамьен, дочь героя, которого уже хорошо знали в стране. Крохотная и вяленькая была тогда Клэр. Марселина, как сейчас, видит ее перед собой: кожа да кости и поминутно плач: «Где мой папа?», «Где моя мама?»

Марселина не могла вернуть ей родителей. И Клэр так и осталась навсегда при ней.

Потом Марселина сама отыскала пятерых осиротевших ребятишек разного возраста, тоже очень тихих и очень серьезных. Таких тихих и таких серьезных, что у нее опускались руки. Она помнит, как обрадовалась, услышав первый раз ребячий смех. Смеялась поздоровевшая Клэр. Смеялась просто, без причины, как смеются счастливые и здоровые дети. И Марселина впервые после смерти Александра почувствовала себя тоже счастливой.

А потом ей привезли сразу восемнадцать мальчиков и девочек. Их отцы и матери погибли в лагерях фашистов или были убиты в бою. Привез детей Рамо. Тот самый Рамо, который был другом Александра Берто, сражался бок о бок с ним в Испании, а после сделался франтирером и получил при взрыве немецкого склада контузию.

С тех пор Рамо самый преданный и надежный помощник Марселины в Гнезде.

На деньги, собранные друзьями, Марселина и Рамо купили старую ригу близ тихого горного городка. В этом горном Гнезде, думалось им, дети будут в безопасности: ни налетов, ни фашистских бомбежек.

Но как они ошиблись! До сих пор Марселине мерещатся по ночам тревоги, а когда с гор скатываются лавины, она просыпается дрожа: опять фашисты прилетели бомбить ее детей?!

В дневнике Гнезда, который грачи зовут «Книгой жизни» и дают читать новичкам, есть воспоминания о тех страшных ночах. Полуодетые, посадив на плечи малышей, Марселина и Рамо бежали со старшими ребятами укрываться в пещерах.

Годы оккупации… Страшные, тоскливые воспоминания…

Марселина и Рамо раздобыли дипломы учителей. Среди окрестных жителей они считались педагогами, приехавшими, чтобы открыть в здоровой горной местности школу-интернат с трудовым и спортивным уклоном.

Разумеется, никто не должен был знать, что Марселина — вдова командира франтиреров Берто. Отныне она была мадам Ришар — трудолюбивая жена своего больного подагрой, вполне благонамеренного мужа-учителя. Тореадор с трудом запомнил свое новое имя. Марселине долго пришлось уговаривать его согласиться именно на фамилию Ришар: она казалась Рамо отвратительной[1]. Только немногим в городе было известно, кто поселился в старой риге у подножия Волчьего Зуба.

Марселина усмехается: она постаралась пустить тогда слух, что родители ее — почтенные буржуа из Лиона. Это открыло ей дорогу в самые состоятельные дома городка. Ей даже удавалось доставать кое-что для своих питомцев: здесь лишние продуктовые карточки, там ссуду или немного денег. Однажды даже удалось раздобыть старый грузовик, ту самую «Последнюю надежду», которая и посейчас еще верой и правдой служит грачам. Взяв с собой кого-нибудь из старших, Марселина объезжала окрестные деревни. Маленький грузовик возвращался нагруженный овощами и фруктами: крестьяне охотно помогали кормить детей-сирот.

Фашисты и их шпионы иногда наведывались в «горную школу». Но что подозрительного в двух педагогах, по горло занятых, окруженных несколькими десятками ребят разного возраста?! Ребята требовали неусыпных забот: их надо было кормить, поить, укладывать спать, лечить, обучать разным наукам, следить за их поведением, — где уж тут заниматься политикой!

И шпионы обычно докладывали начальству, что в «горной школе» ничего подозрительного не обнаружено, что оба учителя — вполне почтенные и далекие от всяких политических партий люди. А наутро госпожа Ришар, ловко управляя «Последней надеждой», ехала в город, останавливаясь время от времени, чтобы перекинуться словцом со знакомыми, узнать последние новости или обменяться шуткой.

— Вон поехала госпожа Ришар. Верно, снова будет упрашивать мэра выдать что-нибудь для своих ребят. Заботливая женщина! Хотел бы я, чтобы мои дети были в таких же надежных руках, — говорил кто-нибудь, глядя вслед грузовику.

А госпожа Ришар, задерживаясь как можно дольше у мэра, успевала узнать множество любопытных новостей. Приходили немецкие офицеры — требовать квартир, машин для переброски солдат; являлись добровольно сыщики — сообщить о скрывающемся партизане. Назывались адреса, точные даты… Никому не приходило в голову осторожничать или умалчивать о чем-либо перед хорошей знакомой мэра госпожой Ришар, которую считали своей в самых «лучших» домах. К тому же у госпожи Ришар бывал обычно такой деловой и вместе с тем рассеянный вид, она была так всецело поглощена заботами о своих питомцах… Над нею даже подшучивали, правда очень добродушно.

— Когда заводишь столько детей… Конечно, вам опять нужны простыни, лыжи или учебники?

Госпожа Ришар смеялась, краснея по-девичьи. При этом она так открыто и прямо смотрела в глаза собеседнику, что ни у кого не хватало духу отказать ей. Добившись всего, что ей было нужно, она снова садилась за руль «Последней надежды» и уезжала к себе в горы. В тот же вечер в школу являлся, как бы невзначай, точильщик Жан — маленький и веселый приятель всех ребят. Госпожа Ришар и Тореадор несли ему лопаты, косы, ножи. Из-под точильных камней летели искры, раздавался певучий свист металла. А затем точильщик заходил в комнату госпожи Ришар, заходил совсем ненадолго, только для того, чтобы определить, можно ли подточить старые портновские ножницы. Но вскоре после этого посещения грузовики с фашистскими солдатами летели под откосы, партизан успевал скрыться до прихода полиции, а дома, где жили фашистские офицеры, попадали под удары франтиреров.

Воспоминания, воспоминания… Раненый партизан Роже, которого нашли в горах ребята. Его принесли на носилках, сделанных из веток, у него была глубокая рана в груди. Как он стонал! С каким упорством боролись за его жизнь все в Гнезде! И как полегчало у всех на сердце, когда стало ясно, что Роже идет на поправку!

Кажется, шпионы пронюхали о Роже, они так зачастили тогда в Гнездо! Но ребята были начеку: стоило показаться чужому, все тотчас бежали предупреждать и прятать Роже.

Но вот наступил август 1944 года. В августе были освобождены от фашистов Париж и Марсель.

В день освобождения Марселина и Рамо даже не пытались угомонить своих питомцев, хотя был час сна и в спальнях давно полагалось гасить свет. Да и сами они — и Мать и Тореадор — были возбуждены не меньше своих питомцев! Париж и Марсель свободны! Это значит — вся Франция скоро будет совсем освобождена от нацистов! А тогда конец войне, конец крови, конец голоду!

Из спальни ребят беспрерывно доносилось: «Вот когда кончится война…», «В последний день войны я…», «После войны мы…» и т. д. Марселина тогда поймала себя на том, что и она начинает каждую новую мысль фразой: «Когда кончится война…» По тут же мысль словно упиралась в холодную могильную стену: Александра уже нет, никогда не будет… Что может сулить ей, Марселине, конец войны?

Усилием воли она заставила себя не думать об этом: миллионы людей во всем мире будут счастливы, война кончилась, как же смеет Марселина заботиться о своей собственной, никому не интересной участи?! Она будет жить счастьем других — вот ее назначение.

Растворяли окна и двери, люди выскакивали на улицу, обнимали незнакомых и знакомых. Э, что там карточки и очереди за продуктами! Наплевать на это. Главное — кончилась война, люди стали свободными. И Марселина бегала, как девочка, и целовала своих грачей. Конец войне! Можно отбросить ненавистное имя Ришар, назваться дорогим именем Берто! Можно открыть, что Рамо не муж, а только друг, пришедший в трудную минуту на помощь.

Несколько лет прошло с того дня… Морщинка прорезывает лоб Марселины.

Она вспоминает письмо Пьера. «Мы переходим в новую стадию борьбы за мир, — написал он ей. — Теперь от нас потребуется еще больше сил, выдержки и мужества». Но он не писал о том, что всем им — товарищам по борьбе — понадобится еще их ненависть — непримиримая, страстная ненависть к тем, кто хочет новой войны.