Верность

ВЕРНОСТЬ

Натка вбегает в полную солнца гостиную, забирается с пыльными, коричневыми от загара ногами на диван и вкрадчиво смеется. Мама сидит спиной к двери на низеньком плетеном стуле, молчит. В руке у мамы ярко взблескивает игла, волоча за собой тоненькую нить. Мама вышивает.

— Мам, ко мне никто не приходил? — негромко спрашивает Натка. Но мама по-прежнему молчит.

— Уф, жарко!.. — вздыхает Натка, — так жарко! Когда купаешься — хорошо, а вылезешь из воды — снова жарко…

— Куда ты ходила купаться?

— На омут…

— Я же тебе тысячу раз говорила, просила, чтобы ты не купалась в омуте.

Мама оборачивается. Глаза ее грустнеют и глядят на Натку укоризненно.

— Вон Оля всегда слушает маму и на омут никогда не ходит.

— Фи-и! — презрительно отдувает губы Натка. — Олька — первая трусиха. И Маша тоже. Они и в реке-то боятся купаться, а там воды по коленки.

— А ты знаешь, — стараясь говорить не волнуясь, продолжает мама, — что там каждое лето тонут люди. Каждое лето!..

— Ты и в прошлый раз так говорила. А Ленька говорит — это вранье. Ленька знает.

У мамы медленно и ярко краснеет лицо. Она поднимается со стула, смотрит куда-то за окно.

— Придет папа — все ему расскажу. Я больше не в силах терпеть.

— Мам, ты сердишься? — вскакивает с дивана Натка и, подбежав к маме, обнимает ее полную холодную руку, прижимается к ней щекой.

— Уйди от меня, противная! — говорит мама. — Нисколько не люблю.

А сама другой рукой перебирает выгоревшие соломенные волосы Натки.

— Мама, почему ты всегда сердишься на Леньку? — шепчет Натка и выжидающе глядит на маму снизу вверх. — Почему?..

— Во-первых, он бьет окна…

— Но, мама, это же не Ленька разбил, это мяч ударился о стекло.

— Во-вторых, он грубиян…

— Что ты, мама!.. Он совсем не грубиян!

— Я знаю, Наташа. Он нагрубил Прасковье Андреевне.

— Да Прасковья Андреевна сама накричала на мальчишек. Говорит: «Не разрешу под окнами гонять мяч и пылить». А Ленькина команда должна играть с Пушкинской улицей. Он и не грубил ей, а сказал: «Вы, пожалуйста, не вмешивайтесь…»

— Он нехороший, Наташа, — настойчиво говорит мама и отводит глаза, прячет их от Натки.

Почему он нехороший, маме трудно объяснить.

— Хороший, — Натка трет кулачком глаза, — он хороший, мама.

Она трет кулачком глаза, и кулачок ее становится мокрым.

…Натка выбегает из дома, и солнечный мир встречает ее в дверях запахами сухой листвы, теплой пыли, раскаленного кровельного железа.

Жарко пахнут перила лестницы. Натка идет в садик. Ложится в тень карагача и, со-щурясь, глядит на небо, опушенное легкими перистыми облачками. Кажется Натке: дунешь — и полетит облачко над землей.

Она думает о том, почему мама не любит Леньку и не разрешает играть с ним. Ей непонятно, как мама может восхищаться трусихой Олей и сердиться на Леньку, который может с самой высокой скалы броситься в омут и вынырнуть на его середине. Ленька научил Натку плавать, и теперь ей совсем не страшно купаться в омуте. Он еще обещал научить прыгать со скалы.

Натка закрывает глаза, видит себя на гладком сером выступе над водой, и у нее сильнее стучит сердце. А солнце поднимается высоко, палит и палит. Тень ускользает в сторону, и ногам становится горячо.

— Наташа! — слышится голос мамы. — Наташа! Идем обедать.

Натка поднимается. Сонливо жмурится, разглядывает на руке вмятинки от стебельков — лежала, подмяв траву, — и выходит из садика.

За обеденным столом сидит папа в одной майке — он пришел с работы обедать. Натка садится к столу, вертит в руке ложку, пока мама наливает суп, потом громко роняет ложку на стол и быстро взглядывает на маму: она и глаз не подняла. Натка осторожно откусывает от хлеба кусочек, смотрит на папу. А папа отвечает ей многозначительным хитроватым взглядом, и по этому взгляду Натке становится ясно, что мама нажаловалась ему.

— Чем занималась? — спрашивает папа.

Натка тихо и подробно рассказывает обо всех своих делах, потом увлекается, отодвигает тарелку и гордо сообщает:

— А знаешь, пап, Ленька ни с одной девчонкой не дружит. А со мной дружит! Он звал сегодня на речку, обещал показать что-то интересное-интересное!..

— Сегодня ты никуда не пойдешь, — говорит мама.

— Нет, почему же, пусть сходит, — советует папа, — пусть отдохнет. Скоро уже в школу.

Мама не отвечает. Но, выходя из комнаты, Натка слышит:

— Вот так, милый мой, и портятся дети.

Натка, чуть прикрыв дверь, останавливается.

— Ведь мальчишка-то добрый.

— А чего его, доброго-то, по омутам носит. Играли бы во дворе — слова б не сказала.

Папа отзывается добродушным веселым смехом.

— Ох, бедовая у нас дочь!

Натка вдруг краснеет, словно поймав себя на чем-то нехорошем, и на цыпочках отбегает от двери.

Солнечными искорками брызжет поверхность реки, вихрится звонкая вода на ближнем перекате, а около самого берега по колена в воде стоит Ленька, дочерна напеченный солнцем, и смеется. Натка топчется на песке, прикрывается ладонью от солнца.

— Зачем звал?..

— Сказать?.. — задорно выкрикивает Ленька. — Сказать?..

Берет Натку за руку, и они бегут песчаным берегом к мосткам. Мостки упираются в противоположный берег, буйно поросший тальником. Ленька скрывается с головой в зарослях. Оттуда слышатся чвакающие звуки, кряхтенье, и через минуту темноволосая голова Леньки видна поверх тальника, где-то чуть ли не на середине речки. Натка идет к воде, видит Леньку на плоту, и ей верится и не верится.

— Ленька! Это плот, да?.. Настоящий, да?

Ленька, отталкиваясь длинным деревянным шестом, направляет плот к берегу. И когда плот, заскрежетав гальками, упирается в берег, кричит:

— Прыгай ко мне!..

Натка закрывает глаза и прыгает. Ленька усаживает ее на мягкую, чуть влажную траву, настеленную на плоту и, жарко дышит в лицо:

— Поплывем, Натка!..

— Куда?

— Не знаю. Вниз по реке. Не бойся, Натка… Это здорово!

Плывут навстречу песчаные островки, прибрежные кусты, низко приникшие к воде; неожиданно вынырнув из-за поворота, сверкнут вдруг белые квадраты домиков, а то медленно приближаются красные, синие, васильковые пятна, а потом оказывается, что это косынки колхозниц, собирающих и сметывающих в стожки сено. Ребята зачарованно молчат. Только Натка иногда приглушенно вскрикнет, увидев причудливо нависшее облачко или слепящей яркости ромашку на берегу, и в ответ ей тихим звоном отзовется вода.

— Кругом никого. Одни мы с тобой. И не страшно, — говорит Ленька.

— Нисколечко.

— И отплыли мы далеко…

— Очень далеко… Давай обратно, Ленька.

— Струсила? — суживает глаза Ленька, и его худощавое, острое лицо как-то твердеет и быстро покрывается густым румянцем.

— Нет, что ты!.. — смущается Натка. Она гонит прочь исподволь подступивший было страх, встряхивает головой.

И вдруг Натка видит: крайнее бревно, круглое, разбухшее, медленно отходит в сторону, оставляя страшный и все вырастающий провал. И вода в этом провале темная, сердитая.

Натка закрывает глаза и трогает, Леньку за плечо:

— Мне страшно…

— Сиди! — хрипловато приказывает Ленька, убирая ее руку с плеча. Вслед за этим раздается бухающий всплеск — Натку обрызгивает водой.

Когда Натка открывает глаза, Ленькина голова, взлохмаченная, мокрая, торчит из воды, а тонкие пальцы цепко ухватились за край плота. А вниз по воде скользит бревно, вслед торопится второе, тускло блестя мокрыми гладкими боками.

Натка сидит, боясь шелохнуться, и при мысли, что так вот может разбежаться весь плот, странный холодок передергивает ей плечи.

Она снова закрывает глаза. Сквозь страх успевает подумать, что когда едешь на телеге и закрываешь глаза, то кажется: телега идет обратно. И сейчас кажется: они плывут назад. Только не колеса тарахтят, а вода булькает — и шлеп-шлеп по бревнам. Вдруг движение замедляется, Натка открывает глаза и видит, что они на мели, вода едва доходит Леньке до пояса.

Страх исчезает мгновенно. Натка радостно вскрикивает и прыгает в воду, и мокрое платьице тотчас обхватывает ей ноги.

— Ты чего? Боишься — не дотащу?

— Нет! — мотает головой Натка. — Ты мокрый весь, а я не мокрая была…

…Ленька закрепляет плот, чтобы его не унесло течением, а Натка мчится к холмику, на который врассыпную взбегают цветы.

— Ящерица!

Подходит Ленька, медленно переваливаясь на крепких ногах, снисходительно улыбается:

— Хочешь поймаю?

— Спряталась где-то в камнях.

— Ничего-о…

Бесшумно ступая по шершавым камням, он уходит вверх по холму. Вот остановился, замер, наклонившись над чем-то, потом, падая, выбросил руку вперед.

— Поймал? — бросается к нему Натка.

Ленька поднимается, незаметно потирает ушибленный локоть.

— Куда она уйдет? Во-о-т!

Натка нежно смотрит на светлое клетчатое брюшко ящерицы, касается пальцем спинки в коричнево-сизых подпалинах.

— Это вот галстук, — показывает Натка желтоватую, с темными крапинками складку на шее ящерицы и смеется, довольная своей выдумкой.

Ленька, сощурив глаза, смотрит куда-то за речку, и он кажется Натке капитаном корабля, потерпевшего крушение. Конечно, капитан: только у капитанов могут быть черные, как у Леньки, глаза и такие желваки на скулах.

— Мне нисколько не страшно, — негромко говорит Натка.

А время идет. Натка вдруг с удивлением замечает, что солнце опустилось низко и отодвинулось за речку, окатив красными брызгами поверхность воды.

— Мне нисколько не страшно, — повторяет Натка. — Только вот… я мокрая… И хочется есть.

Ленька не отвечает и смущенно дергает себя за мочку уха.

— Поплывем обратно, — говорит он, подумав.

— Да-а, обратно… Обратно плот не пойдет.

— Я поволоку его. Идем…

Ленька отвязывает плот, перекидывает через плечо мокрую разлохматившуюся веревку и, весь подавшись вперед, делает шаг, потом другой.

Кажется, плот еще и не сдвинулся с места, а у Леньки на висок уже выползли капельки пота. Натка смотрит на усталое, но упрямое лицо Леньки и, словно что-то толкает ее с места, бросается к нему и, вцепившись в мокрую скользкую веревку, помогает тянуть…

Над водой бродит свежесть. Она, прокравшись через кусты тальника, трогает ноги холодком. Натка ежится, обхватывает руками плечи.

— Холодно? — спрашивает Ленька. — Эх ты, а еще путешествовать собралась. Я могу сколько хочешь купаться — и ничего.

Натка смотрит недоверчиво: хвастает? Нет, Ленька не будет хвастать, он все мажет.

— Ой Ленька, мама сердиться будет!..

— Не будет. Скажешь, со мной была. Чего тебе со мной бояться?

— Да-а, скажешь… Она еще пуще рассердится.

— Верно, — вздыхает Ленька, — не любит меня твоя мама.

Он поворачивается к Натке. В темноте бледным смутным пятном круглеет ее лицо. Вздрагивают плечи. Ленька топчется на месте, потом, шагнув к Натке, неловко кладет ей руку на плечо.

— Ладно, не реви… Плот оставим здесь. Я отведу тебя, а потом приду опять… Не реви.

И скрывается в кустах. Только за ним затихает треск подминаемых кустов, как Натке становится боязно. Кажется: Ленька исчез уже очень давно.

— Ленька! — жалобно зовет Натка.

— Тут я, — раздается совсем рядом, и Ленька, выстукивая зубами дробь, выходит из кустов.

Как-то незаметно из-за серой тучки выкатывается месяц. Вот он нырнул в темную глубынь речки. И в том месте, где отразился месяц, поверхность воды высеребрилась и задрожала.

Ребята идут торопливо. Только сейчас они вдруг вспомнили, что где-то за этой плотной завесой ночи есть уютные квартиры и что там, должно быть, не спят мамы и папы и, не зная, где их искать, сидят теперь, тревожась.

В неярком свете месяца все незнакомо, непонятно и страшно. А Ленька идет уверенно, как будто этим путем он ходит каждую ночь.

— Лень, а почему, когда стоишь — холодно, а когда идешь — тепло? — спрашивает Натка, вприпрыжку догоняя друга.

— Потому что… Потому что… Отстань, не знаю я.

Натка искренне удивлена, что Ленька может чего-то не знать. Потом она объясняет суровость Леньки тем, что сейчас ему некогда разговаривать: он должен отвести Натку до мостков, а потом вернуться назад, за плотом.

Глаза почему-то начинают закрываться сами собой. Натка семенит, держась за Леньку, и вдруг ей кажется, что она не идет, а снова плывет на плоту. Плот покачивается на воде, голова полнится туманом. И тут кто-то резко дергает Натку за руку, и она, вздрогнув, открывает глаза. До слуха доносится голос Леньки, но что он говорит — не разобрать.

— Ты что, уснула? — наконец слышит она. — Эх, ты! Смотри вон! Видишь?

Впереди, пробивая мглу, подмаргивают огоньки города. Сразу исчезает и сонливая усталость и страх перед тайнами ночи. Шагается быстрее и легче.

…Натка на цыпочках поднимается на крыльцо, берется за дверную ручку, и тут же навстречу ей бросается мама. Руки ее, обыкновенно холодные, вялые, сейчас жарко и суетливо обхватывают Наткины плечи, трогают лицо, перебирают спутавшиеся волосы.

— Как же так? Доченька, что же ты, а? Наташа!

В доме ярко горят лампочки. Вначале Натка долго щурится, потом глаза привыкают к свету, и она видит опухшее, красное от слез лицо матери.

Приходит папа. Он, не говоря ни слова, опускается на стул, медленно проводит ладонью по лицу.

Натка слушает тишину, охватившую дом, смотрит на заплаканную маму, на печальное, заострившееся лицо папы — большой, добрый, ты устал! — и чувствует себя виноватой и самой нехорошей девчонкой. Она подбегает к папе, обвивает одной рукой его шею, другой — ловит мамину руку.

— Я плохая… бедовая! Больше я никогда не буду… Честное слово, папа… Мама, ты слышишь? Честное слово!

— Дай нам с папой обещание, что не будешь бегать с этим мальчишкой, — говорит мама.

— Мама!..

А мама ведет глазами куда-то вниз, прячет их.

— Если ты любишь нас — не играй с ним.

— Н-не буду, — шевелит Натка прыгающими губами. И слезы, которые она изо всех сил старалась удержать, вдруг брызнули из глаз.

Натка просыпается от стука. Она проворно садится на койке, смотрит на часы, висящие напротив, — они показывают одиннадцать — и удивляется, что могла так крепко и долго спать. Стучит ветер распахнутыми створками окна. В комнату влетает теплый запах пыли. Натка подбегает к окну. Напротив, над крышей трехэтажного дома, где живет Ленька, скучились облака, то похожие на громадные грибы, то на пышные деревья, то на паруса невиданных кораблей.

«Дождь будет», — думает Натка.

А ветер несет над дорогой желтую пыль, свивая ее в серые жгуты и увлекая куда-то далеко, или вдруг бросает в заборы. Сверху доносятся приглушенные, неторопливые раскаты грома. На подоконник падает несколько крупных, смешанных с пылью капель, и они разбиваются, как стеклянные.

Ветер снова хлопает створками.

— Мама! — вдруг вскрикивает Натка.

По выступу над вторым этажом, цепляясь за щели в кирпичной стене, двигается маленькая тонкая фигура в пузырящейся рубашке и закрывает ставни, которые ветром сорвало с крючков. В комнату быстро входит мама, останавливается за спиной дочери и кладет ей на плечо руку.

— Мам, — шепчет Натка, не оборачиваясь, — ой, мама… Пусть я тебе ничего вчера не говорила, а… мама. И ты тоже ни о чем не просила, хорошо?.. Он ничего не боится, мама. Он…

Мать долго и пристально смотрит на свою дочь и тихо отвечает:

— Хорошо…