Верь в мою ложь

Чок-Фарм — Лондон

Барбара Хейверс вскрикнула, увидев себя в зеркале ванной комнаты, куда она приплелась, поднявшись рано утром и совершенно забыв, что её внешность изменилась самым кардинальным образом. Сердце подпрыгнуло у неё в груди, и Барбара резко развернулась, готовая к стычке с женщиной, которую она краем глаза заметила в зеркале. Конечно, всё это заняло секунду-другую, но всё равно Барбара почувствовала себя полной дурой, когда наконец опомнилась и вчерашний день вспомнился ей во всех подробностях.

Когда она вернулась после посещения дома, где жила подруга Бернарда Файрклога Вивьен Талли, она позвонила на мобильный Анджелины Упман, сообщила, что находится в Кенсингтоне, и, похоже, ей придётся отменить всю эту «историю с волосами», как она выразилась, потому что это уж слишком далеко от Чок-Фарм. Однако Анджелина горячо возразила: «Да что за ерунда, Кенсингтон совсем рядом с Найтсбриджем!» И заявила, что они встретятся прямо там. Хадия слушала их разговор и, отобрав у матери телефон, закричала:

— Ты не можешь отказаться, Барбара! Да и в любом случае тебе ведь начальство приказало! И это совсем не больно! — Тут Хадия понизила голос: — И не забывай о Дорчестере, Барбара. Мы потом будем пить чай в Дорчестере! Мама говорит, там у них есть человек, который играет на пианино, пока все пьют чай, и ещё постоянно ходят люди с серебряными подносами, просто заваленными сэндвичами, и ещё говорит, что там подают свежие лепёшки, горячие, а потом ещё пирожные. Кучи пирожных, Барбара!

Барбара с неохотой уступила. Она встретит их в Найтсбридже. Стоило немного пострадать ради чая и сэндвичей на серебряных тарелках.

Посещение салона красоты стало для Барбары тем, что полицейские психологи назвали бы «испытанием взросления». Дасти, стилист Анджелины, полностью соответствовал её описанию. Когда Барбара устроилась в кресле одного из его подчинённых, Дасти подошёл к ней, окинул взглядом и сказал:

— Боже! Из какого века ты сюда вывалилась?

Он был худощав, хорош собой, его волосы были уложены острыми прядями, а такой загар в ноябре можно было получить только в солярии, причём нужно было провести там такое количество часов, что это уже грозило раком кожи. Дасти не стал ждать от Барбары ответа. Вместо того он повернулся к ученику и сказал:

— Сделаешь короткую стрижку по модели один-восемьдесят-два и доведёшь по схеме шестьдесят-четыре. А уж я проверю всё как следует. — Потом он сказал Барбаре: — И раз уж ты их так запустила, вполне могла бы подождать ещё шесть недель, и я бы сам тобой занялся. Что за дрянь у тебя вместо шампуня?

— Жидкость «Фэйри». Я всё ею мою.

— А… шутишь, конечно. Но шампунь ты покупаешь в супермаркетах, так?

— А где ещё я могу покупать шампунь?

Дасти в ужасе закатил глаза к потолку.

— Боже!.. — И тут же уставился на Анджелину. — Ты, как всегда, выглядишь потрясающе.

После этого он послал Анджелине воздушный поцелуй и предоставил Барбару ученику. Малышку Хадию Дасти просто не заметил.

В конце того, что показалось Барбаре настоящим адским испытанием, она вышла из-под рук ученика Дасти с пышной округлой стрижкой; её волосы кое-где отливали серебристой белизной, а кое-где — едва заметным осенним красным золотом. Ученик — который в итоге оказался никаким не Седриком, а совсем даже наоборот, молодой женщиной из Эссекса, очень милой, несмотря на четыре колечка в губах и татуировку на груди, — подробно объяснила Барбаре, как именно нужно ухаживать за волосами и что пользоваться нужно не жидкостью «Фэйри» или чем-то в этом роде, а только невероятно дорогим составом, который «сохраняет цвет, улучшает кожу, излечивает фолликулы» и вообще полностью изменяет жизнь.

Барбара с содроганием заплатила за флакон и с недоумением подумала, в самом ли деле женщины способны с лёгкостью выливать себе на голову такое дорогущее средство? А ведь придётся ей это делать…

Тем не менее утром, принимая душ, Барбара защитила новую безумно дорогую причёску от воды, надев на голову пластиковую шапочку. Она как раз натянула на себя просторные фланелевые брюки и футболку с капюшоном и собралась позавтракать печеньем с клубничной начинкой, когда услышала за дверью взволнованный голосок Хадии, и тут же девочка постучалась.

— Ты там, Барбара? Ты дома? — закричала Хадия. — Я привела папу, чтобы он посмотрел на твою новую причёску!

— Ох, нет-нет-нет! — прошептала Барбара.

Она была ещё не готова к тому, чтобы её кто-то увидел, и уж тем более Таймулла Ажар, чей голос она уже услышала, хотя и не могла разобрать слов. Она замерла, надеясь, что Хадия решит, что она уже ушла, но надежда на это была невелика. Было всего восемь утра, а Хадия отлично знала привычки Барбары, да даже если бы и не знала, всё равно ведь машина Барбары стояла прямо напротив окон квартиры Ажара. Так что не оставалось ничего другого, кроме как открыть дверь.

— Видишь? — восторженно запищала Хадия, хватая отца за руку. — Ты видишь, папа? Мы с мамулей вчера отвели Барбару к мамочкиному мастеру. Разве не здорово получилось? В Дорчестере все обращали на неё внимание!

Ажар сказал:

— Ах… Ну да. Вижу.

Барбара почему-то не услышала особого восторга в его тоне. Она откликнулась:

— Разница есть, да? Когда я увидела себя утром в зеркале, перепугалась до полусмерти.

— Ну, не так уж это и страшно, — серьёзно произнёс Ажар.

— Пожалуй. Ну да. Я хочу сказать, я сама себя не узнала.

— Я считаю, что Барбара выглядит прекрасно! — сообщила отцу Хадия. — И мамочка тоже так думает. Мамочка сказала, что с такой причёской кажется, как будто у Барбары лицо светится, и глаза просто отлично выглядят! Мамочка говорит, что у Барбары прекрасные глаза, и она должна их показывать. А Дасти говорил, что Барбара слишком отпускает чёлку, а так делать нельзя, что чёлка или совсем не нужна, или она должна быть короткой, а Барбара вместо того…

— Khushi[1], — перебил её Ажар, вполне, впрочем, добродушно. — Вы с мамой неплохо постарались. А теперь, поскольку Барбара завтракает, нам с тобой лучше уйти. — Он окинул Барбару долгим хмурым взглядом. — Вам, в общем, идёт, — сказал он, а потом положил ладонь на плечо дочери и решительно развернул её к дому.

Барбара проводила их взглядом. Хадия подпрыгивала и непрерывно болтала на ходу. Ажар всегда был довольно серьёзным, даже мрачноватым парнем, насколько его знала Барбара, но сейчас ей показалось, что за его серьёзностью скрывается нечто большее, чем обычно. Она не знала, что это такое, хотя с учётом того, что Анджелина сейчас не работала, его уныние могло быть связано с тем, что именно ему, а не его подруге, придётся оплачивать их дорогую экскурсию в Дорчестер. Анджелина решила там повеселиться на славу, начав с шампанского, которое она выпила за расцветшую красоту Барбары, как она сказала.

Барбара задумчиво закрыла дверь. Если из-за неё Ажар оказался в затруднительном положении, ей следует что-то предпринять, но ей ничего не приходило в голову, кроме как предложить ему несколько фунтов стерлингов… которые он, конечно же, не возьмёт.

Наконец собравшись, Барбара начала мысленно готовиться к тому, что её ожидало. Хотя официально у неё был свободный день, ей всё равно необходимо было появиться в Новом Скотленд-Ярде. И ей предстояло выслушать множество шуток от коллег, как только они увидят её волосы.

В другой ситуации она бы постаралась отложить встречу с неизбежным, потому что имела право на выходной. Но Линли необходимы были сведения, которые проще было раздобыть в Ярде, чем где-либо ещё, так что Барбаре не оставалось ничего другого, кроме как направиться в корпус «Виктория», стараясь при этом держаться как можно более незаметно.

У неё теперь было имя — Вивьен Талли, — но только и всего. Конечно, она постаралась узнать побольше, будучи в том дорогом доме, и быстрый просмотр ячеек с почтой кое-что ей дал. Вивьен Талли проживала в квартире номер шесть, и, взбежав вверх по лестнице, Барбара нашла эту квартиру на четвёртом этаже. Вообще-то квартира оказалась единственной на этом этаже. Но, постучав в дверь, Барбара только то и выяснила, что у Вивьен Талли есть уборщица, которая также открывает дверь, если кто-то появляется в то время, когда она наводит в квартире порядок. Вежливый вопрос Барбары, пожелавшей узнать, дома ли сейчас мисс Талли, дал ей возможность понять, что уборщица почти не говорит по-английски. Похоже, она была родом откуда-то из Прибалтики. Но имя Вивьен Талли женщина поняла и с помощью мимики, журнала, взятого со столика для почты и жестов в сторону больших напольных часов принялась объяснять Барбаре, что Вивьен Талли то ли танцует в Королевском балете, то ли пошла посмотреть балет с некоей особой по имени Бьянка, то ли она вместе со своей подругой Бьянкой отправилась на урок балетного танца. В любом случае вывод был один: Вивьен Талли дома нет и вряд ли она вернётся раньше чем через два часа. А то, что Барбара отправилась наводить красоту, привело к тому, что Вивьен Талли осталась всё тем же чистым листом, на котором необходимо было наконец-то что-то написать.

Посещение Ярда должно было исправить положение, и заодно Барбара могла разузнать что-то о Яне Крессуэлле, Бернарде Файрклоге и той женщине из Аргентины, о которой упоминал Линли: об Алатее Васкес дель Торрес. Поэтому Барбара села в машину и поехала к Вестминстеру, от всей души надеясь, что, бродя по коридорам Нового Скотленд-Ярда, столкнётся с минимальным количеством своих коллег.

Ей действительно повезло — во всяком случае, сначала. Единственными, с кем она повстречалась, оказались Уинстон Нката и секретарь отдела Доротея Харриман. Доротея, являвшая собой картину совершенства во всём, что касалось одежды и ухода за собой, бросила на Барбару взгляд — и застыла на месте, чуть пошатнувшись на каблуках высотой в пять дюймов. И сказала:

— Блестяще, сержант! Просто блестяще! Кто это сделал? — Она даже коснулась волос Барбары длинными пальцами. И, не дожидаясь ответа, продолжила: — Нет, вы только посмотрите на этот глянец! Великолепно, великолепно. Уверена, суперинтендант Ардери будет в восторге. Вот увидишь, подожди.

Ждать и смотреть — это было как раз последним, что Барбаре хотелось бы делать. Она сказала:

— Ну да, Дороти. Немножко не то, что было, правда?

— «Немножко не то» — неверное определение, — возразила Доротея. — Я хочу узнать, кто твой стилист. Ты ведь не станешь скрывать?

— Нет, конечно, — ответила Барбара. — С чего бы?

— Ох, некоторые женщины так и делают, сама знаешь. Женская война за жертву. Ну, и так далее в этом роде. — Она отступила на шаг назад, не сводя глаз с волос Барбары. — Я просто зеленею от зависти.

Мысль о том, что Доротея Харриман может завидовать её причёске, вызвала у Барбары желание захохотать во всё горло, равно как и мысль о том, что она может намереваться поймать какого-то мужчину с помощью всего этого кошмара, который ей пришлось выдержать. Но Барбара сумела взять себя в руки и просто дала Доротее телефон Дасти и название салона в Найтсбридже. Барбара рассудила, что это сделает Доротею её сторонницей, хотя она слегка сомневалась в том, что Доротея станет тратить безумное количество времени и денег в Найтсбридже.

Реакция Уинстона Нкаты была не такой бурной, и Барбара поблагодарила за это свою счастливую звезду. Уинстон сказал:

— Неплохо выглядишь, Барб. Начальство тебя уже видело?

И этим ограничился.

Барбара ответила:

— Я как раз надеюсь с ней не столкнуться. А если ты её увидишь, так меня здесь нет. Я хочу сказать, я здесь, но меня нет. Мне просто нужно навести кое-какие справки.

— Для инспектора Линли?

— Помалкивай на этот счёт.

Нката пообещал, что прикроет Барбару, насколько сможет, но пусть уж она и сама постарается не сталкиваться с суперинтендантом.

— И вообще будь готова ко всему, — посоветовал он. — Она злится, потому что инспектор исчез, а ей не сообщил, куда именно направился.

При этих словах Барбара внимательно посмотрела на Нкату. Ей хотелось понять, что тому известно насчёт Линли и Изабеллы Ардери. Но выражение лица Нкаты ни о чём не говорило, и хотя это было для него обычным, Барбара решила, что безопаснее будет сделать вывод, что Нката просто отметил очевидное: Линли состоял в команде Ардери; помощник комиссара отправил его куда-то по делам, не имеющим отношения к Ардери; естественно, её это не обрадовало.

Барбара нашла тихий уголок, где она могла устроиться, чтобы заглянуть в компьютер Ярда, хранивший в себе мириады справок. Она начала с Вивьен Талли и без особого труда нашла кучу сведений о ней. Там было всё: от справки о её рождении в Веллингтоне, Новая Зеландия; далее шло название начальной школы, средней, потом — название университета в Окленде, потом — Лондонская школа экономики. Вивьен оказалась управляющей в фирме, которая именовалась «Пресишн гарденинг» и производила садовые инструменты («Вряд ли такая уж это гламурная работёнка», — мимоходом подумала Барбара), а заодно Талли была директором-распорядителем в «Файрклог фаундейшн». Ещё немного порывшись в справках, Барбара отыскала и другие нити, связывавшие Вивьен с Бернардом Файрклогом. Когда Талли было слегка за двадцать, она работала помощником в «Файрклог индастриз» в Бэрроу-ин-Фёрнес. В перерыве между «Файрклог индастриз» и «Пресишн гарденинг» Вивьен Талли была независимым бизнес-консультантом, что Барбара перевела на общедоступный язык так: либо женщина в то время пыталась основать собственное дело, либо просто не могла найти приличную службу в течение четырёх лет. Теперь Вивьен Талли было тридцать три года, и на фотографии Барбара увидела женщину с довольно короткой стрижкой, одетую в молодёжном стиле и с пугающе умным лицом. И ясно было, что она всегда стремится к независимости.

В том, что касалось лорда Файрклога, Барбара не нашла ничего интересного. Зато очень много любопытного нашлось о его своенравном сыночке, потому что Николас Файрклог явно не стремился шагать прямыми тропами и начиная с подростковых лет то и дело попадал в автомобильные аварии, его несколько раз задерживали за вождение в пьяном виде, он участвовал в кражах со взломом, воровал в магазинах, а украденное продавал. Но теперь он явно стал другим. Все свои долги обществу он выплатил и со дня женитьбы ни разу не был замечен в чём-либо дурном.

Теперь Барбара естественным образом перешла к поиску сведений об Алатее Васкес дель Торрес — так полностью звучало имя супруги Николаса. Кроме имени, в записях Барбары было ещё и название некоего городка, откуда была родом Алатея и который назывался Санта-Мария-ди-что-то-там-ещё, однако Барбара быстро обнаружила, что проку в таком названии нет. Санта-Мария-ди-и-так-далее значилось на карте Латинской Америки бесконечное количество раз. Так называюсь города, городки и деревушки. Это было всё равно что искать в Америке неких Смита или Джонса, ничего не зная о них, кроме фамилий.

Барбара как раз размышляла, что же ей теперь делать, когда её нашла суперинтендант. Увы, Доротея Харриман сразу же начала направо и налево рассказывать о новой причёске Барбары и не сумела слишком убедительно соврать относительно того, где именно она повстречалась с сержантом. И Изабелла Ардери тут же отыскала Барбару на двенадцатом этаже, в библиотеке, где детектив спряталась, в надежде тайком и спокойно порыться в базе данных Ярда.

— А, вот вы где!

Суперинтендант подошла к Барбаре тихо, как кошка, подкрадывающаяся к добыче. И вид у неё был как у кошки, поймавшей мышь.

Барбара, кивнув, сказала:

— А, суперинтендант… — И добавила: — У меня выходной.

Она ещё надеялась, что Ардери явилась только затем, чтобы проверить, чем занимается её подчинённая.

Но Изабелла не стала говорить об этом и даже не обратила внимания на упоминание о выходном. Она сказала:

— Вижу, вы взялись за свои волосы, сержант.

Барбаре даже гадать не хотелось, что последует за этим, учитывая тон суперинтенданта. Она просто поднялась на ноги, давая Ардери возможность рассмотреть себя как следует.

Та кивнула.

— Ну вот, это действительно стрижка. Можно даже назвать это определённым стилем.

Учитывая то, сколько ей пришлось заплатить за «стиль», решила Барбара, можно было назвать это даже стоимостью ночи в отеле «Ритц». Она подождала, что будет дальше.

Ардери обошла её вокруг. Снова кивнула. И наконец заговорила:

— Волосы и зубы. Очень хорошо. Я довольна тем, что вы взялись за дело, когда запахло жареным, сержант.

— Я тоже рада, — проворчала Барбара.

— Что же касается вашей одежды…

Барбара поспешила напомнить:

— У меня выходной, так?

Она была уверена, что эти слова вполне объясняют её тренировочные штаны, футболку с надписью: «Допей своё пиво, чтобы дети в Китае были трезвыми», высокие красные кроссовки и плотную куртку.

— Даже в выходной, — возразила Ардери, — вы представляете собой Скотленд-Ярд, Барбара. Когда вы входите в ту дверь… — Ардери вдруг забыла то, что собиралась сказать, и уставилась на потрёпанный блокнот Барбары. — А что вы здесь делаете?

— Просто ищу кое-какие справки.

— Сюда приходят только по полицейским делам. — Изабелла передвинулась так, чтобы видеть монитор компьютера. И вопросительно произнесла: — Аргентина?

— У меня выходной, — легкомысленным тоном повторила Барбара.

Но Изабеллу это не остановило. Она просмотрела несколько предыдущих страниц в компьютере. Увидела список бесконечных Санта-Марий-ди…

— Интересуетесь Девой Марией? Выходной предполагает отдых. Катание на лыжах или коньках. Поездку к морю. Экскурсию в джунгли. Приключения. Экологические путешествия. Что именно вас интересует?

— Да просто проверяю разные идеи, — ответила Барбара.

Изабелла посмотрела на неё.

— Не считайте меня дурой, сержант. Если бы вы искали варианты отдыха, вы бы не делали этого здесь. И это наводит меня на некоторые мысли. Как только вы попросили дать вам выходные, я решила, что вы выполняете некое задание инспектора Линли. Я угадала?

Барбара вздохнула:

— Да.

— Понятно. — Изабелла прищурилась, как будто натолкнувшись на какую-то мысль. И та привела её к единственно возможному выводу. — Значит, вы поддерживаете с ним связь.

— Ну… более или менее. Верно.

— Регулярно?

— Это не совсем то, что вы думаете, — сказала Барбара.

Ей тоже хотелось знать, куда всё это заведёт, чёрт побери. Конечно, дело было не в том, что у неё завязались какие-то особые отношения с инспектором Линли. Если Ардери так подумала, она точно не в своём уме.

— Так где он, сержант? — напрямую спросила суперинтендант. — Вы ведь знаете, да?

Барбара подумала над ответом. По правде говоря, она действительно это знала. Но правдой было и то, что Линли ей этого не говорил. Он только упомянул, что его дело связано с Бернардом Файрклогом. Поэтому Барбара ответила так:

— Он мне не говорил.

Но Ардери прекрасно заметила колебания сержанта.

— Понятно, — произнесла она таким тоном, который давал Барбаре понять: её ложь раскрыта. — Спасибо, сержант. В самом деле, большое спасибо.

Она ушла. Барбара понимала, что ей бы следовало окликнуть Изабеллу, пока та не скрылась за дверью библиотеки. Она понимала, что следовало бы внести ясность в вопрос. Но она этого не сделала. Даже не стала спрашивать себя, почему позволила суперинтенданту поверить в то, что было откровенной неправдой.

Вместо того она просто вернулась к поиску Санта-Марии-как-её-там. Алатея Васкес дель Торрес. Кем бы она ни была, именно эта женщина, а не Изабелла Ардери, была сейчас важна по-настоящему.

Камбрия, Милнторп

Сент-Джеймсу необходимо было как-то утихомирить страхи жены. А она боялась. И в страхе перебирала полдюжины возможных сценариев их будущего, причём ни один из них эти страхи не смягчал. И то, что Сент-Джеймсу казалось возможным решением их проблемы, возможностью завести наконец полноценную семью, в её глазах решением не выглядело. Она твердила, что сразу возникнет слишком много вариантов развития событий, над которыми они будут не властны, и в конце концов Сент-Джеймс неохотно согласился, что в её словах есть немалая доля правды. Открытая форма усыновления предполагала, что в их жизни появится не только давно желанный ребёнок, но также и его биологическая мать, биологический отец, биологические бабушки и дедушки с двух сторон и бог знает кто ещё. Они не могли просто принять младенца из рук социального работника в надежде, что дитя будет забыто родными. В этом Дебора была абсолютно права, но и Сент-Джеймс тоже был прав: в любом другом случае они ничего не будут знать о наследственности ребёнка.

Брат торопил его с решением.

— Та девочка из Саутгемптона не будет ждать вечно, — твердил Дэвид. — Есть и другие заинтересованные пары. Думай скорее, Саймон! Всё ведь просто: ты говоришь или «да», или «нет». И не тяни ты так!

В общем, Сент-Джеймс снова начал разговор с Деборой. И снова она твёрдо стояла на своём. Они с четверть часа так и эдак мусолили тему, и наконец Саймон решил прогуляться. Они не то чтобы поссорились, просто им обоим нужно было немного остыть.

Он вышел из гостиницы и направился в сторону Арнсайда, вдоль дороги, что бежала по берегу реки Бела к пескам, обнажавшимся при отливе. На ходу Сент-Джеймс старался вообще не думать, а просто глубоко вдыхать чистый после дождя, влажный воздух. Ему нужно было раз и навсегда разобраться с этим вопросом усыновления. Если он не сумеет этого сделать — и если этого не сделает Дебора, — это испортит их отношения.

В чёртовом журнале не нашлось ничего по-настоящему полезного. Дебора прочитала его от корки до корки. Но одна статья в «Зачатии» привела её к решительному выводу: она хочет своего ребёнка от суррогатной матери. Её собственная яйцеклетка, сперматозоид Саймона, женщина, которая выносит их младенца… Дебора прочитала историю шести случаев. «Это будет действительно наш ребёнок, — вот что было для неё главным. — Наш, и ничей больше». Но Саймон считал, что ребёнок одновременно будет принадлежать и суррогатной матери. И здесь тоже крылись свои опасности, как и при любой форме усыновления.

День выдался чудесный, хотя ночью на Камбрию обрушились потоки дождя. Но теперь воздух был чист и свеж, на небе клубились кучевые облака. С песчаного берега взвивались отставшие от многочисленных стай птицы, направлявшиеся в Африку и на побережье Средиземного моря, — на берегу они успели подобрать всех дождевых червей, песчаных червей и мелких моллюсков. Сент-Джеймс узнал среди них ржанок, но остальные были ему неизвестны. Некоторое время он наблюдал за птицами, восхищаясь простотой их жизни. А потом развернулся и пошёл назад в Милнторп.

На парковке перед гостиницей Сент-Джеймс обнаружил только что приехавшего инспектора Линли. Он подошёл к другу, когда тот выходил из своего «Хили-Эллиота». Они позволили себе немножко повосторгаться безупречными линиями автомобиля, а потом Сент-Джеймс сказал:

— Но ты, полагаю, приехал не для того, чтобы в очередной раз пробудить во мне зависть?

— Я пользуюсь любым случаем представить своё авто твоему взору, это точно. Но в данном случае ты прав. Мне нужно с тобой поговорить.

— У тебя есть мобильный телефон. Стоило ли ехать так далеко?

— Хм… ну да. Но я рассудил, что оказаться вдали от Файрклогов мне не помешает. — Линли вкратце рассказал другу о вечерней встрече с Валери, Бернардом и Миньон Файрклог. — Теперь она знает, что в дело замешан Скотленд-Ярд, так что ей не понадобится много времени на то, чтобы известить об этом всех вокруг.

— Это к лучшему.

— Да, я тоже так считаю.

— Но всё равно не уверен?

— Да.

— Почему?

— Из-за того, что представляет собой Файрклог. И что представляет собой Хильер. Из-за того, что Хильеру чёрт знает как хочется использовать меня в каких-то собственных целях.

Сент-Джеймс ждал продолжения. Он знал историю взаимоотношений Линли с помощником комиссара. В неё входила по меньшей мере одна попытка скрыть давнее преступление. Ему не хотелось бы думать, что Хильер хочет ещё раз так же использовать инспектора Линли, желая похоронить нечто серьёзное и навязывая Томасу роль лопаты. Впрочем, всё было возможно, и они оба отлично это знали.

— Это может оказаться просто дымовой завесой, — сказал Линли.

— Что именно?

— Файрклог хочет, чтобы я расследовал смерть Яна Крессуэлла. Именно это и отметила вчера вечером Миньон Файрклог. Это было нечто вроде замечания на тему: «Не заглядывай глубже, чем тебя просят». Но я уже и сам об этом думал — и отказался от этой мысли.

— Почему?

— Потому что просто не вижу в этом смысла, Саймон. — Линли прислонился к своей машине, сложив руки на груди. — Я бы понял, если бы он обратился за помощью в Ярд из-за того, что оказался бы обвиняемым или подозреваемым, и желал бы очистить своё имя. Или обвинили либо заподозрили бы одного из его детей, и он хотел очистить их имена. Но ведь всё поначалу выглядело как простой несчастный случай, так что зачем бы ему начинать расследование, если бы он сам был виновен или подозревал одного из своих родных?

— Но тогда становится похоже на то, что это Миньон пытается напустить туману?

— Это бы объяснило, почему она вечером старалась перевести внимание на своего отца. Ясно, что Крессуэлл добивался того, чтобы Бернард отказался её содержать. — Линли разъяснил, какие финансовые отношения сложились у Миньон с её отцом. — А ей бы того совсем не хотелось. И поскольку именно Крессуэлл вёл все счета и отлично знал все расходы Бернарда, то возможно, что ему хотелось и ещё как-то их урезать.

— Ты о сыне?

— Но это ведь напрашивается само собой, так? Учитывая прошлое Николаса, Крессуэлл наверняка доказывал, что ему нельзя доверить и единого пенни, и кто бы стал его за это порицать? Да, Николас Файрклог — наркоман, вставший на путь исцеления, но тут ключевое слово — «вставший», но не «исцелившийся». Наркоманы никогда не излечиваются до конца. Они всего лишь кое-как держатся изо дня в день.

Сент-Джеймс подумал, что уж Линли это знает наверняка благодаря собственному брату.

— И что, Файрклог завещал все свои деньги сыну?

— Хотелось бы мне это знать. Думаю, вторая дочь и её муж станут моим источником информации.

Сент-Джеймс посмотрел по сторонам. Из открытой задней двери отеля доносились шум и запахи: там громыхали сковороды и кастрюли, пахло жареным беконом и подгоревшими тостами. Он спросил:

— А как насчёт Валери Файрклог, Томми?

— В роли убийцы?

— Ян Крессуэлл не был ей кровной роднёй. Он был просто племянником её мужа, и он мог причинить вред её детям. Если он хотел лишить содержания Миньон и сомневался в исцелении Николаса, он вполне мог в конце концов убедить Файрклога отказаться от их финансовой поддержки. А поведение Валери Файрклог в тот день определённо было странным, судя по отчёту констебля Шлихта: она переоделась к ужину, была абсолютно спокойна, позвонила в полицию и сообщила о «мёртвом человеке, плавающем в лодочном доме»…

— Да, всё так, — согласился Линли. — Но она также могла быть и предполагаемой жертвой.

— А мотивы?

— Миньон утверждает, что её отец почти там не бывает. Он то и дело отправляется в Лондон. Хейверс сейчас проверяет эту ниточку, но если в браке Файрклогов что-то не так, Бернард мог и сам пожелать избавиться от жены.

— А почему просто не развестись?

— Из-за «Файрклог индастриз». Компанией всегда управлял Бернард, и, конечно, он не останется без денег, если это обусловлено договором, но может ведь быть и иначе, мы этого не знаем. А юридически компания принадлежит жене, и осмелюсь предположить, она может, если захочет, воспользоваться своим правом голоса.

— Но это ещё один повод для неё желать смерти Яна, Томми, если он навязывал Бернарду решения, которые ей не нравились.

— Возможно. Но разве не было бы проще выгнать Яна? Зачем его убивать, когда в её власти было уволить его, если бы он уж слишком рьяно стал настаивать на лишении содержания двоих её детей?

— Да, но к чему мы пришли?

Сент-Джеймс напомнил инспектору, что разделочный нож, который достали из воды, выглядел на первый взгляд совершенно невинно, на нём не было ни царапины. И на камнях тоже не нашлось свежих следов, которые говорили бы о том, что их выломали из стенки причала. У местных детективов нет причин понудить коронёра заново открыть дело, потому что им нечего предложить в качестве причины нового взгляда на смерть Яна Крессуэлла.

— Ответ кроется в людях, — сказал Линли. — К ним следует присмотреться повнимательнее.

— А это значит, как я полагаю, что от меня больше пользы не будет, — ответил Сент-Джеймс. — Хотя мы можем ещё поработать с тем разделочным ножом. И можно ещё раз поговорить с Миньон.

Линли хотел ответить что-то на эти предложения, но тут зазвонил его сотовый. Он посмотрел на дисплей и сказал:

— Это Хейверс. Возможно, мы получим подсказку, куда двигаться теперь. — Он открыл телефон и сказал: — Надеюсь, вы нашли что-то важное, сержант, потому что мы тут попадаем из одного тупика в другой.

Камбрия, Арнсайд

Алатея пораньше отправилась высаживать луковицы, потому что ей хотелось избежать встречи с мужем. Она плохо спала, её мысли метались в разные стороны, и с первыми признаками рассвета она выскользнула из постели и вышла из дома.

Николас тоже спал плохо. Что-то было не так, не так…

Первые признаки разлада проявились за ужином предыдущим вечером. Он ковырялся в тарелке, разрезая мясо и перекладывая куски с места на место, аккуратно резал картофель и складывал его горкой.

— Что-то у меня совсем нет аппетита, — сказал он наконец и, встав из-за стола, отправился в гостиную, где сначала немного посидел перед камином, а потом принялся метаться по гостиной, как будто это была клетка, а он оказался запертым в ней зверем.

Когда они отправились спать, всё стало ещё хуже. С нарастающим страхом Алатея подошла к нему. Положив руку ему на грудь, она заговорила:

— Ники, с тобой что-то не так. Скажи мне…

Но на самом деле она страшилась услышать его ответ куда больше, чем боялась собственных тревожных мыслей, захлёстывавших её, как только она слегка отпускала поводья.

Николас ответил:

— Нет, ничего. Правда, милая. Я просто устал, наверное. Просто переутомился. — А когда она не сумела скрыть вспыхнувшую в ней панику, добавил: — Тебе совершенно не из-за чего беспокоиться, Алли.

И она поняла, что он старается её убедить: что бы с ним ни происходило, это не имеет отношения к его наркотическому прошлому. Но Алатея этого и не думала. Однако она подыграла мужу, сказав:

— Может быть, тебе захочется с кем-то поговорить, Ники? Ты ведь знаешь, как это бывает.

И он кивнул. Но посмотрел на неё с такой любовью, что Алатея догадалась: что бы ни происходило у него на уме, это, скорее всего, связано с ней самой.

Они не занялись любовью. И это тоже было непохоже на её мужа, потому что она проявила инициативу, а не он, а ему всегда нравилось, когда она проявляла инициативу, он ведь не был дураком, он прекрасно понимал разницу между мужчиной и женщиной… И то, что Алатея желала его по крайней мере так же часто, как он желал её, всегда волновало Николаса, и он мгновенно откликался… В общем, это тоже было дурным знаком.

Поэтому Алатея рано вышла из дома и направилась в сад — отчасти из-за того, что ей нужно было как-то избавиться от ужасающих мыслей, терзавших её всю ночь. Но также и потому, что она не хотела видеть Николаса, ведь то, что мучило его, должно было рано или поздно вырваться наружу, а Алатея совсем не была уверена, что готова это узнать.

Высадки ожидали несколько тысяч луковиц. Алатея хотела, чтобы вся лужайка засияла голубизной, как будто от дома до самой дамбы прокатился водопад цветов, а это требовало немалой работы, конечно же, и её невозможно было сделать за одно утро. Но Алатея могла хотя бы начать. Она взялась за лопатку и совок, и время помчалось. Когда она была уже уверена, что муж покинул Арнсайд-хаус и отправился в Бэрроу-ин-Фёрнес, где работал полдня на «Файрклог индастриз», после чего должен был поехать проверить, как идут дела по восстановлению защитной башни, она бросила своё занятие и, выпрямившись, потёрла нывшую спину.

И только когда Алатея уже шла к дому, она увидела машину мужа и поняла, что Николас не поехал на работу. Её взгляд метнулся от автомобиля к окнам, и по её коже поползли ледяные мурашки.

Николас был в кухне. Он сидел за широким дубовым столом, явно о чём-то размышляя. Перед ним стояла чашка с кофе, рядом с ней — сахарница и кофеварка. Но чашка была полна, а кофеварка явно давным-давно остыла…

Николас не оделся, встав с постели. На нём по-прежнему были пижамные штаны и халат, который Алатея подарила ему на день рождения. Босые ноги стояли на кафеле, но Николас, похоже, не ощущал холода, исходившего от пола. Уже одного вида мужа было достаточно для того, чтобы понять: что-то случилось. Но главное, он ведь никогда не прогуливал работу…

Алатея не знала, что сказать. И начала очень осторожно:

— Ники, я и не думала, что ты ещё дома. Ты заболел?

— Мне просто нужно было подумать.

Николас посмотрел на неё, и Алатея увидела, что глаза у него красные. Её пробрало холодом, ледяной обруч сжал сердце.

— Похоже, здесь для этого самое подходящее место, — добавил Николас.

Алатее не хотелось задавать очевидного вопроса, но, если бы она его не задала, всё стало бы ещё хуже.

— Подумать о чём, Ники? Что случилось?

Сначала он промолчал. Алатея смотрела на него. Николас отвёл взгляд, как будто раздумывая над её вопросом и выбирая один из нескольких возможных ответов. Наконец он сказал:

— Манетт заходила поговорить. Там, в отделе погрузки.

— Какие-то неприятности?

— Речь шла о Тиме и Грейси. Она хочет, чтобы мы забрали их к себе.

— Забрали их?.. Что ты имеешь в виду?

Николас объяснил. Алатея слушала его, но не совсем слышала, потому что всё время пыталась понять, что кроется за его тоном. Николас говорил о своём кузене Яне, о жене Яна Найэм, о двух детях Яна… Конечно, Алатея всех их знала, но она и не догадывалась о том, как относится Найэм к собственным родным детям. У неё просто в голове не укладывалось, что мать могла использовать таким образом своих детей, как будто это были пешки в шахматной партии… Ей хотелось плакать, так её тронули беды Тима и Грейси, и Алатея ощутила потребность что-то сделать для них, ведь и Николас явно чувствовал то же самое. Но чтобы из-за этого он страдал бессонницей, чтобы буквально заболел?.. Нет, он явно чего-то недоговаривал.

— Их лучше всего было бы забрать к себе Манетт и Фредди, — заключил Николас. — Я ничего не понимаю в проблемах Тима, а вот Манетт и Фредди понимают. Манетт умеет обращаться с Тимом. У неё это хорошо получается.

— Похоже, это и есть решение? — с надеждой спросила Алатея.

— Было бы, если бы Манетт и Фредди не разошлись, — возразил Николас. — Это снова всё запутывает. У них сейчас странная ситуация. И неустойчивая. — Он снова ненадолго замолчал, долил в свою чашку давно остывшего кофе, насыпал туда полную ложку сахара, размешал. — И это очень плохо, — продолжил он наконец. — Потому что они просто созданы друг для друга, эти двое. Я вообще не понимаю, почему они решили развестись. Разве что из-за того, что у них нет детей, и это, наверное, повлияло на них в итоге.

«Ох, боже, так вот в чём дело», — подумала Алатея. Вот к чему всё. Ей бы следовало сразу догадаться.

— Может, они просто не хотели детей? Некоторые люди не хотят, — сказала она.

— Некоторые, но только не Манетт.

Николас посмотрел на жену. Лицо у него осунулось. И это тоже дало Алатее понять, что он сказал ей не всю правду. Наверное, Тим и Грейси действительно нуждались в надёжном приюте, но совсем не это так сильно тревожило её мужа.

Алатея осторожно произнесла:

— Но ведь есть и что-то ещё, да? — Она выдвинула стул и села к столу. — Думаю, Ники, было бы лучше, если бы ты мне всё рассказал.

Это было одной из основ их взаимоотношений: с самого начала Николас всегда рассказывал ей обо всём. Он сам на этом настоял, потому что в прошлом жил в мире лжи, изо всех сил скрывая ото всех своё пристрастие к наркотикам. И если бы сейчас он не объяснил ей всё до конца — чем бы ни оказалось это «всё», — его скрытность могла бы нанести куда более сильный вред их браку, чем любые, самые неприятные факты. И они оба это знали.

Николас наконец решился.

— Я уверен: мой отец думает, что я убил Яна.

Это было так далеко от всего, чего могла бы ожидать Алатея, что она просто онемела от изумления. Конечно, где-то в глубине её ума всплывали какие-то слова, но она не в силах была произнести их, по крайней мере по-английски.

Николас продолжил:

— Здесь сейчас человек из Скотленд-Ярда, изучает обстоятельства смерти Яна. Но ведь коронёр пришёл к выводу, что это был несчастный случай, а значит, Скотленд-Ярд может присутствовать тут только по одной причине. Папа умеет дёрнуть за ниточки, когда того хочет. Полагаю, именно это он и сделал.

— Но это невозможно… — У Алатеи пересохло во рту. Ей хотелось схватить кофейную чашку Николаса и выпить её одним глотком, но она не позволила себе даже слегка пошевелиться, потому что не была уверена, что сумеет справиться с дрожью, охватившей вдруг всё её тело. — Да с чего ты это взял, Николас?

— Тот журналист.

— Что?.. Ты говоришь о том парне?.. О том, который…

О том, который сюда приходил? И якобы писал статью, которая так и не была написана?

Николас кивнул.

— Он вернулся. Он мне и сказал. Здесь инспектор из Ярда. Остальное предельно ясно: ведь именно я — заинтересованное лицо.

— Он так сказал? Тот журналист так сказал?

— Не то чтобы именно так. Но из всего происходящего только это и следует.

И снова Николас чего-то недоговаривал. Алатея видела это по его лицу, по глазам. И сказала:

— Я в это не верю. Ты? Да с какой стати тебе вообще причинять вред Яну? И почему твой отец мог бы подумать, что ты на это способен?

Николас пожал плечами. Алатея видела, что муж страдает от некоей внутренней борьбы, от конфликта с самим собой, который он не в силах был открыть, и пыталась понять, что же это такое и что оно может означать для них обоих. Николас был чрезвычайно подавлен, или чрезвычайно расстроен, или чрезвычайно — более чем чрезвычайно — что-то ещё.

Алатея опять заговорила:

— Думаю, тебе следует поговорить с отцом. Ты должен всё выяснить напрямую. Ники, тот репортёр совсем ведь тебя не знает. А потом ещё та женщина, которая сказала, что работает на киностудию, которой просто не существует… Ты должен немедленно поговорить с отцом. Ты должен узнать всю правду об этом деле. Это единственный выход, Ники!

Николас вскинул голову. Глаза у него повлажнели. Сердце Алатеи сжалось от любви к этому человеку, к его родственной, такой же страдающей душе.

— Ну, я ведь твёрдо решил, что не стану участвовать в этом документальном фильме, о котором она говорила, — сказал он. — И я ей так и заявил, кстати, так что та женщина — наименьшая из проблем.

Его губы изогнулись в попытке изобразить улыбку. Николасу хотелось приободрить Алатею, дать ей понять, что с ним всё будет в порядке…

Но оба они прекрасно знали, что всё это ложь. И при этом ни один из них не желал в этом признаться.

Камбрия, Милнторп

— Не хотелось бы мне надписывать конверт с таким адресом, но, наверное, у испанцев существуют какие-то сокращения на подобный случай, — сказала Хейверс. Она имела в виду город в Аргентине, который сочла наиболее похожим на место происхождения Алатеи Васкес дель Торрес. — Санта-Мария де ла Крус де лос Анжелес и де лос Сантос, — продекламировала она в трубку мобильного телефона. — Вот такой городок. Должно быть, он находится в сейсмически опасной зоне, вот ему и дали такое количество имён в надежде на защиту святых.

Линли слышал, что Барбара курит. Ничего удивительного в этом не было. Хейверс курила постоянно. И она, видимо, была не в Ярде. Или, если всё же она находилась там, могла звонить откуда-то с лестницы, где время от времени нарушала правила, покуривая на площадке. Инспектор сказал:

— Но почему именно этот город, Барбара? — И пояснил, обращаясь к Сент-Джеймсу, который подошёл и тоже прислонился к машине: — Она занимается Алатеей Файрклог.

— С кем это ты говоришь? — раздражённо спросила Хейверс. — Терпеть не могу разговоры втроём по телефону.

— Здесь Сент-Джеймс. Я бы включил громкую связь, только не знаю, как это делается.

— Ох, похоже, в аду снег выпал, — проворчала Барбара. — Дайте телефон Саймону, сэр. Он знает.

— Хейверс, я не совсем уверен…

— Сэр!.. — Голос Барбары был полон святого родительского терпения.

Деваться было некуда. Инспектор протянул телефон Сент-Джеймсу. Тот нажал одну или две кнопки — и они стали вдвоём слушать Хейверс, стоя на парковке перед гостиницей.

— Это наиболее вероятно, — заговорила Хейверс. — Я понимаю, что это нечто вроде блуждания в темноте, сэр, но в этом городке обнаружились некий парень по имени Эстебан Вега дель Торрес де Васкес и его жена — Доминга Падилла дель Торрес де Васкес. Я рассудила, что, если сложить всё вместе, получится примерно то, что нужно. Часть имён повторяет имена Алатеи.

— Это натяжка, Барбара.

— Нашла в Интернете? — спросил Сент-Джеймс.

— Чёрт знает сколько времени там проторчала. А поскольку там всё на испанском, я лишь предполагаю, что этот парень — мэр. Мог, конечно, оказаться кем угодно, вроде специалиста по отлову бродячих собак, но тогда с какой стати он на фотографии передавал бы кому-то ключи от города? Ну, разве что это была бы знаменитая дрессировщица собак Барбара Вудхаус.

— Она умерла, — заметил Линли.

— Ну, как бы то ни было. В общем, там есть его фотография при полном параде и фото его жены, позируют, но я, конечно, не смогла прочесть подпись, потому что там всё по-испански, а на этом языке я знаю только «una cerveza por favor», и ни слова больше, уж поверьте. Но имена разобрать можно. Эстебан и Доминга и так далее. И, в общем, это, думаю, лучшее, что мне удалось найти, и это похоже на дело.

— Нам нужен переводчик, — сказал Линли.

— Как насчёт вас, Саймон? Знание испанского входит в число ваших талантов?

— Только французский, — ответил Сент-Джеймс. — Ну, ещё латинский, но я не уверен, что от него может быть польза.

— Ладно, найдём кого-нибудь. И ещё нам нужен кто-то, кто объяснит, как эти люди управляются с таким количеством имён, потому что я, чёрт побери, понять этого не могу.

— Это должно быть как-то связано с родословными, — предположил Линли.

— Вполне может быть. Но зачем? Они что, перечисляют имена нескольких поколений? Мне бы не хотелось видеть в своём паспорте такое, если вы меня понимаете.

Линли уже думал об испанском и о том, кто мог бы послужить им надёжным переводчиком. Конечно, в Скотленд-Ярде было множество знатоков, но Линли не знал, кому из них можно довериться, чтобы Изабелла в итоге не выследила его.

— А как насчёт собственно Алатеи Файрклог? — сказал он. — Почему ты решила, что она имеет отношение к этому городку, Санта-Мария-и-так-далее? Ты ведь предполагаешь, что она дочь мэра, я правильно понял?

Хейверс возразила:

— Да ничего подобного, сэр. У них, похоже, есть только пятеро сыновей. — Она глубоко вздохнула на другом конце линии и выдохнула дым через нос прямо в телефон. Линли услышал шорох бумаги и понял, что Барбара перелистывает блокнот. Наконец она продолжила: — Карлос, Мигель, Анхель, Сантьяго и Диего. По крайней мере, я полагаю, что это сыновья. Учитывая то, как нанизаны все эти имена.

— И как сюда вписывается Алатея?

— Насколько я понимаю, она может оказаться женой одного из них.

— Беглая жена?

— По мне, так выглядит вполне разумно.

— А как насчёт другой родни? — спросил Сент-Джеймс. — Племянники, кузены?

— Наверное, и они имеются.

— Ты проверяла эту линию? — поинтересовался Линли.

— Пока нет. Но могу проверить. Вот только не вижу в этом смысла, потому что там всё на испанском, я ведь уже сказала, — напомнила ему Барбара. — Конечно, в Ярде есть программа перевода. Вы знаете. Прячется где-то в компьютере, вдали от глаз того, кому она нужна в данную минуту. Но я могу поговорить с Уинстоном. Он знает, как её отыскать. Мне спросить у него?

Инспектор немного подумал. И пришёл всё к тому же выводу: ему грозит серьёзная стычка с Изабеллой Ардери, если она узнает, что Линли использовал ещё кого-то из членов её команды в собственных целях. И результат такого манёвра вряд ли будет приятным. Нужно было искать какой-то обходной путь для решения проблемы испанского языка. О чём Линли совсем не хотел сейчас думать, так это о том, почему его так беспокоит реакция Изабеллы. Прежде ведь его не тревожил возможный скандал со старшим офицером. И то, что он вдруг встревожился теперь, как бы ставило инспектора на самый край опасного обрыва, а ему совсем не хотелось таких испытаний в данный момент своей жизни.

— Должен быть какой-то другой способ, Барбара, — сказал Томас. — Я не хочу вовлекать Уинстона в наши дела. Так что — не санкционирую.

Барбара не стала напоминать ему, что и на её собственную помощь она санкции не получала. Просто сказала:

— Позвольте тогда… Ну, я могу спросить Ажара.

— Это ваш сосед? Он говорит по-испански?

— Он умеет практически всё, — насмешливо ответила Барбара. — Но я думаю, что если он сам и не знает испанского, то сможет порекомендовать мне кого-нибудь из университета. Какого-нибудь преподавателя, например. Или старшекурсника. Ну, и, в конце концов, я могу просто пойти на местный рынок в Камдене и прислушаться к туристам — если они там есть в это время года, — и поймать кого-нибудь, говорящего по-испански, и затащить его в ближайшее интернет-кафе, чтобы он мне помог. Я хочу сказать, что способы, безусловно, есть, сэр. Так что, пожалуй, мне не так уж и нужен Уинстон.

— Спросите Ажара, — решил Линли и добавил: — Если, конечно, это не слишком вас затруднит и не поставит в неловкое положение.

— С чего бы вдруг это могло поставить меня в неловкое положение, сэр? — В тоне Барбары прозвучало подозрение, и к тому были причины.

Линли не ответил. Были вещи, которые они никогда не обсуждали. И одной из таких вещей как раз были отношения Барбары и Таймуллы Ажара.

— Что-нибудь ещё? — спросил Линли.

— Бернард Файрклог. У него есть ключи от квартиры, где живёт некая Вивьен Талли. Я там была, но с ней не встретилась, не повезло. В целом она выглядит так: молода, отлично одета, дорогая одежда, хорошая кожа, фасонная стрижка. Другим женщинам такое может только присниться. О ней я знаю только то, что она когда-то работала на Файрклога, а теперь работает в Лондоне и любит балет, потому что ходила туда вчера. А может, это был урок бального танца, или она просто была на каком-то представлении. Её уборщица не говорит по-английски, так что мы не слишком друг друга поняли. Чёрт побери, сэр, вы обратили внимание на то, как мало в наши дни в Лондоне людей, которые действительно умеют говорить по-английски? Вы это заметили, Саймон? Я чувствую себя так, словно нахожусь в каком-нибудь чёртовом коридоре чёртовой Организации Объединённых Наций.

— У Файрклога есть ключи от её квартиры?

— Недурно звучит, да? Я по этому поводу ещё раз прокатилась в Кенсингтон. Подозреваю, с этой дамой что-то не так. Я пока не добралась до Крессуэлла…

Это неважно, успокоил её Линли. Она могла бы проверить детали, но они уже сами кое-что знают. Например, что существует страховка в пользу бывшей жены. А ферма оставлена по завещанию партнёру Крессуэлла, как он сам утверждает. Так что Барбара могла бы всё это перепроверить и уточнить. Очень важной может оказаться дата составления завещания. Может Барбара это проверить?

Может и проверит, заверила инспектора Барбара.

— А что там насчёт детей?

— Видимо, Крессуэлл предполагал, что деньги по страховке пойдут и им на пользу. Но что-то непохоже.

Хейверс присвистнула.

— Всегда иди по следу денег.

— А что, разве не так?

— И это мне вот о чём напоминает, — сказала Барбара. — О парне из «Сорс». Вы на него ещё не натыкались?

— Пока нет, — ответил Линли. — А что?

— А то, что за ним тоже следует присмотреть. Оказалось, что он уже был там, ровно за три дня до того, как Ян Крессуэлл утонул. А поскольку ему нужно что-то жареное для статьи, то нечто вроде убийства было бы в самый раз.

— Мы это учтём, — пообещал Линли. — Но для убийства ему нужно было бы пробраться во владения Файрклога, залезть в лодочный дом, а потом уйти, и всё это время оставаться незамеченным. Но вы ведь говорите о довольно крупном человеке, так?

— Почти семь футов ростом. Что, неудачное предположение?

— Да, сомнительное, но в нашем случае, думаю, всякое возможно.

Линли мысленно прикинул, мог ли семифутовый рыжий репортёр ускользнуть от внимания Миньон Файрклог. Разве что в очень поздний час очень тёмной ночи, решил инспектор.

— Ну ладно, — сказал он, — мы всё равно во всём разберёмся, так или иначе. — Это было сигналом к концу разговора, и Линли знал, что сержант правильно его поняла. Но прежде чем она отключила связь, он должен был кое-что узнать (хотя и не желал понимать, зачем ему это нужно) и потому спросил: — Вы сумели ускользнуть от внимания суперинтенданта? Она по-прежнему думает, что у вас выходной? Вы на неё не наткнулись там, в Ярде?

Последовало довольно долгое молчание. И Линли сразу понял, какой ответ услышит. Избегая взгляда Сент-Джеймса, он пробормотал:

— Чёрт побери… Это может усложнить дело. Для вас, я хочу сказать. Мне очень жаль, Барбара.

Та ответила беспечным тоном:

— По правде говоря, наша начальница малость тяжела в общении, инспектор. Но вы меня знаете. Я привыкла к такому.

Камбрия, Милнторп

Дебора терпеть не могла моменты разлада с мужем. Но это случалось, иногда из-за несоответствия возраста, а иногда из-за его состояния и всего того, что из этого следовало. Но чаще всего виновато было несходство их характеров, выражавшееся в том, как они смотрели на жизнь. Саймон ко всему подходил логически и с весьма примечательной незаинтересованностью, и из-за этого спорить с ним было почти невозможно, потому что Дебора смотрела на те же самые вещи сквозь завесу эмоций. И в битве, в которой сражающиеся армии выходили к месту схватки или из сердца, или из головы, всегда выигрывали те батальоны, которые шли от ума. Дебора же частенько оставалась при одном и том же совершенно бесполезном заявлении, которым заканчивались её горячие споры с мужем:

— Ты ничего не понимаешь!

Когда Саймон ушёл, оставив Дебору в номере гостиницы, она сделала то, что было необходимо сделать: позвонила его брату Дэвиду и сообщила ему то, что назвала «их решением»:

— Я весьма ценю твою заботу о нас, Дэвид, — сказала она, и сказала совершенно искренне. — Но для меня невыносима мысль о том, что придётся делить ребёнка с его биологическими родителями. Поэтому мы отказываемся.

Она прекрасно понимала, что разочаровала Дэвида, и ничуть не сомневалась в том, что и другие родные мужа будут разочарованы. Но ведь родным Саймона не предлагали впустить в свою жизнь и в свои сердца совершенно посторонних людей.

— Знаешь, Деб, всё это на самом деле ведь лотерея, любой вариант усыновления и так далее, — сказал Дэвид.

На это Дебора ответила:

— Я прекрасно это понимаю. Но ответ остаётся тем же. Сложность тут в том, что… мне с этим не справиться.

Итак, всё было кончено. Через день-другой та беременная девочка отправится на встречу с какой-нибудь другой парой, жаждущей ребёнка. Дебора была рада тому, что наконец приняла окончательное решение, но всё равно чувствовала себя несчастной. Она знала, что Саймон будет недоволен, но не видела другого ответа, кроме того, который уже дала Дэвиду. Им просто придётся двигаться дальше.

Дебора видела, что её мужу становится здорово не по себе при мысли о суррогатной матери. Она бы предпочла думать, что это связано с его научным складом ума. Но он говорил, что современная медицина движется в сторону дегуманизации. Закрыться в специальном туалете, чтобы наполнить спермой специальный стерильный контейнер… А потом произойдёт оплодотворение яйцеклетки, а потом — наблюдение за суррогатной беременностью… если, конечно, удастся найти подходящую суррогатную мать.

— Что это будет за женщина? — рассудительно спрашивал Саймон. — И как ты можешь быть уверена в ней, как вообще можно тут быть в чём-то уверенным?

— Это будет просто утроба, которой мы заплатим, — твердила Дебора.

— Если ты думаешь, что она лишь чисто формально будет во всём участвовать, — возражал Саймон, — то, значит, ты витаешь где-то в облаках. Мы ведь не свободную комнату снимаем, не дом, в котором просто будет храниться наша мебель. В её теле начнёт созревать новая жизнь. А ты, похоже, думаешь, что она этого и не заметит.

Но ведь они подпишут контракт. Вот здесь, в журнале, есть история о том, как…

«Этот журнал следует выбросить в мусор», — отвечал Саймон.

Однако Дебора не стала его выбрасывать. Вместо того, как только Саймон ушёл, она позвонила Дэвиду, а потом снова принялась изучать тот номер «Зачатия», который раздобыла для неё Барбара Хейверс. Она уставилась на фотографию женщины, шесть раз рожавшей детей для других, — её сфотографировали в окружении счастливых семей. Дебора снова перечитала статью. И наконец вернулась к объявлениям.

Объявления говорили о чём угодно, отметила Дебора, но только не о чьём-либо желании стать суррогатной матерью. Позвонив в юридическую контору, предлагавшую соответствующие услуги, Дебора поняла наконец, в чём тут дело. Предлагать себя на роль суррогатной матери было запрещено законом. И полные надежд женщины должны были сами искать такую помощницу. Лучше всего для этого подходят родственницы, объяснили Деборе. У вас есть сестра, мадам? Кузина? Даже матери иной раз вынашивают собственных внуков для своих дочерей. Сколько лет вашей матушке?..

«Боже, как всё это запутанно», — думала Дебора. У неё не было сестры, её мать умерла, она была единственным, абсолютно единственным ребёнком. Конечно, сестра имелась у Саймона, но Дебора и вообразить не могла, чтобы сумасбродка Сидни — в данный момент страдавшая от любви к солдату-наёмнику, именно так, — позволила бы испортить свою фигуру модели, стоившую миллион фунтов стерлингов, ради ребёнка брата. У родственной любви есть свои пределы, и Дебора отлично знала, где проходит граница.

Закон не был ей другом в её проблемах. Похоже, он разрешал всё, что касалось продолжения рода, — от предложений женщинам, желающим продать свои яйцеклетки, до объявлений лесбиянок, ищущих сперму. Дебора увидела даже несколько объявлений для тех, кто желал отговорить доноров от сдачи материала, а также рекламу юридических служб для доноров, реципиентов и всех прочих. Объявления подавали сиделки, доктора, клиники и акушерки. Дебора увидела перед собой бесчисленное множество путей, уходящих в самых разных направлениях, и задумалась о том, не случалось ли такого, чтобы кто-нибудь подал в журнал «Зачатие» объявление, состоявшее из одного-единственного слова: «Помогите!!!»

Она не могла найти только того, что нужно было лично ей.

И в конце концов Дебора принялась размышлять о том, как и почему вообще этот журнал привлёк её внимание. Алатея Файрклог. Она вырвала из журнала как раз вот эти самые страницы, лишившие Дебору покоя. И, сама пытаясь найти решение, Дебора начала более ясно понимать, как Алатея могла смотреть на собственное положение. Что, если Алатея знала: она не может сама выносить ребёнка, спрашивала себя Дебора. Что, если она — точно так же, как и сама Дебора, — искала суррогатную мать? Она ведь очутилась в Англии, вдали от родины, вдали от друзей и родственников, которые могли бы ей помочь… Был ли у неё кто-то, к кому она могла бы обратиться? Был ли у неё кто-то, кто мог бы выносить младенца для Николаса Файрклога?

Дебора долго думала над этим. Она сравнивала Алатею с собой. У неё хотя бы была Сидни Сент-Джеймс, хотя вряд ли её можно было всерьёз рассматривать как кандидатуру. А кто был у Алатеи?

И тут Дебора осознала, что всё это может быть связано с тем, что случилось в лодочном доме Айрелет-холла. Ей нужно было рассказать об этом Саймону. Ей нужно было поговорить об этом с Томми.

Дебора вышла из номера. Саймон уже давно отправился на прогулку, и она быстро набрала его номер, спускаясь вниз по лестнице. Саймон сообщил, что разговаривает с Томми на парковке, они как раз…

Дебора попросила его подождать. Она вскоре к ним присоединится.

Однако её задержал Николас Файрклог. Вот уж кого она совершенно не ожидала увидеть в крошечном холле их гостиницы, — но он был там. И он ждал её. Увидев Дебору, Николас встал и сказал:

— Я так и думал, что вы здесь.

Он говорил так, словно Дебора изо всех сил пыталась спрятаться от него, и она тут же об этом сказала.

Николас ответил:

— Нет, я просто… Прятать что-либо лучше всего на виду.

Дебора нахмурилась. Николас заметно изменился. Он осунулся, его свежие щёки покрывала щетина. Файрклог, похоже, почти не спал, потому что под глазами у него темнели круги. И вид у него был отнюдь не дружелюбный и не любезный.

Он не стал тратить время на вступления.

— Послушайте… Я знаю, кто вы такая на самом деле. А вы должны знать вот что: я и пальцем до Яна не дотрагивался. Я бы никогда до него не дотронулся. И если мой отец думает, что я мог бы что-то такое сделать, говорит только о взаимоотношениях внутри семьи, и ни о чём больше. Вы… — тут он ткнул пальцем в сторону Деборы, хотя и не коснулся её, — вы должны убраться назад в Лондон, чёрт побери. Вам тут нечего вынюхивать. Ваше поганое расследование закончено. И оставьте в покое мою жену, понятно?

— Но вы…

— Держитесь от неё подальше!

Он слегка попятился назад, а очутившись на достаточном расстоянии от Деборы, резко развернулся и ушёл.

Дебора осталась стоять на месте. Сердце тяжело колотилось у неё в груди, кровь звенела в ушах. Она понимала, что выходке Николаса Файрклога может быть только одно объяснение. По какой-то совершенно необъяснимой причине он принял Дебору за детектива из Скотленд-Ярда, приехавшего в Камбрию разбираться в смерти его кузена.

А прийти к такому заключению он мог только одним путём, и цифровая камера Деборы зафиксировала этот путь.

Камбрия, Милнторп

Зед Бенджамин накануне потерял свой наблюдательный пункт — после краткого столкновения с Николасом Файрклогом на торговой площади Милнторпа. К счастью, на площади хватало и других местечек, откуда он мог видеть то кафе, в котором Файрклог встречался с женщиной из Скотленд-Ярда, так что после того, как тот закончил свой разговор с ней, Зеду пришлось подождать всего несколько минут, и та женщина тоже вышла из кафе. А потом и выяснять особо не пришлось, куда именно она направится, потому что женщина отправилась в гостиницу «Ворон и орёл», что стояла на пересечении шоссе, проходившего через Милнторп, и дороги на Арнсайд. Так что теперь Зед поставил машину рядом с гостиницей задолго до полудня и бродил вокруг, прячась за что попало (в основном за банкомат банка «Нат-Вест») и не сводя глаз с отеля, ожидая появления той женщины. Правда, таким образом он заработал несколько весьма подозрительных взглядов людей, выходивших из банка, и несколько весьма нелюбезных слов от людей, пользовавшихся банкоматом. Ему даже достался толчок в грудь от какой-то старой кошёлки, пробормотавшей: «Эй, отойди-ка подальше в сторонку, парень, а то я и копов позвать могу… Знаю я таких, как ты», так что он уже начал желать, чтобы поскорее случилось что-нибудь такое, что заставило бы людей из Скотленд-Ярда действовать, иначе его вполне могли бы отправить в кутузку за подозрительные действия.

Утром он позвонил Яффе, и теперь их разговор не выходил у него из головы. Яффа не ответила на звук воздушного поцелуя, что означало: его матушки нет в комнате, и нет смысла устраивать представление, чтобы осчастливить Сюзанну Бенджамин. К тому же выяснилось, что у Яффы возникли проблемы в отношениях с Михой, явно уставшим от ожидания в Тель-Авиве. В разговоре с Михой Яффа неосторожно произнесла слово «привлекательный», говоря о Зеде. Это ровным счётом ничего не значило, однако Миха выразил недовольство. И пока Зед переваривал тот факт, что Яффа назвала его привлекательным, она сказала, что, как это ни грустно, ей, скорее всего, придётся перебраться на другую квартиру. «Он просто вышел из себя», — так она сказала о Михе. Яффа боялась, что он теперь будет так переживать, что это может отразиться на его учёбе. А этого никак нельзя допустить, Миха же учится в медицинской школе. Но Зед ведь понимает, как это бывает с мужчинами, если они теряют уверенность в своих подругах.

Вообще-то Зед понятия не имел, что в таком случае происходит с мужчинами и почему они теряют уверенность в своих подругах, потому что всю свою сознательную жизнь он старательно избегал женщин.

Яффа сказала ещё, что она, пожалуй, сможет ещё на какое-то время успокоить своего жениха, но вряд ли надолго. А потом ей придётся либо менять квартиру, либо вообще возвращаться в Тель-Авив.

Зед не знал, что и сказать. Вряд ли в его положении он вправе был уговаривать её остаться. Бенджамин даже не понимал, почему именно эта мысль первой вспыхнула в его мозгу: что надо бы попросить её остаться… Однако именно эта просьба вертелась у него на языке к концу их разговора. А вот чего ему совсем не хотелось говорить, так это: «Счастливого возвращения домой», и Зед сам тому удивился.

Но Яффа прервала связь до того, как Зед успел сказать хоть что-нибудь. Ему тут же захотелось снова позвонить Яффе, сказать, что он ужасно по ней скучает, что хотя он и молчит, это ничего не значит, что он так рад их разговорам, что и выразить невозможно, потому что Яффа — совершенно необычная женщина… Но Зед не мог позволить себе зайти так далеко. «Увы и ещё раз увы», — думал он. Останется ему только писать Яффе письма, как писал их поэт Джон Китс своей возлюбленной Фанни.

Зед настолько погрузился в мысли о Яффе и Михе и об иронии судьбы, позволившей ему встретить женщину, безупречно ему подходившую, — но лишь для того, чтобы узнать, что эта женщина обручена с другим, — что когда Ник Файрклог повернул к гостинице «Ворон и орёл» и вошёл внутрь, он не сразу осознал важность этого события. Просто подумал: «А, это старина Ник Файрклог», натянул шапку пониже на лоб и постарался стать как можно меньше, как можно незаметнее. И только после того, как Файрклог очень быстро снова вышел на улицу и с каменным лицом направился прочь, Зед сумел сложить один и один, то есть Файрклога и детектива, что равнялось некоему важному событию…

А потом и сама леди детектив вышла из гостиницы. Она говорила по мобильному телефону. Детектив плюс телефон означали, что события начинают развиваться. Файрклог ушёл, детектив направилась следом. Зеду нужно было двигаться в ту же сторону.

Его машина стояла совсем недалеко. Зед припарковал её у тротуара совсем недалеко от Арнсайд-роуд, и он бросился к ней, когда рыжеволосая женщина повернула за угол гостиницы, где, несомненно, оставила свой автомобиль. Зед запустил мотор и стал ждать, когда появится леди детектив. Ей не укрыться от него, он её выследит…

Зед считал секунды. Секунды превратились в минуты. В чём дело, пытался понять он, у неё что, машина сломалась? Тормоза отказали? Где она, чёрт побери?..

Наконец с парковки за гостиницей выехала какая-то машина, вот только это не был арендованный автомобиль, и за рулём сидела не женщина. Зед увидел нечто стройное, медного цвета, антикварное, что явно стоило невесть каких денег, и вёл это чудо мужчина, с виду идеально подходивший к машине, да к тому же чертовски богатый, потому что как бы иначе он мог позволить себе такую игрушку? Ещё один постоялец гостиницы, решил Зед. Мужчина повернул на север.

Ещё три минуты спустя появилась другая машина, и Зед приготовился поехать за ней. Но и эту машину вёл мужчина, серьёзного вида джентльмен со слишком густыми тёмными волосами, и вид у него был мрачный, и он потирал лоб так, словно желал прогнать мигрень.

И наконец Зед увидел женщину. Вот только она шла пешком. На этот раз она не говорила по телефону, но выражение её лица было весьма решительным. Зед сначала решил, что женщина направляется к какому-то удобному для встреч местечку поблизости — таких мест на рыночной площади хватало, кафе предоставляли отличные возможности для наблюдения, равно как и рестораны и китайская закусочная. Но женщина вместо того вернулась в «Ворона и орла».

Зед мгновенно принял решение и, выключив мотор, поспешил за женщиной. Он вполне мог проследить за ней. Пора было брать быка за рога.

Зед толкнул дверь и ворвался в гостиницу.

Камбрия, Милнторп

Дебора ужасно злилась на Саймона.

Держа в руке фотокамеру, она отправилась на поиски мужа и Томми — и нашла их на парковке. Она решила, что ей здорово повезло в том, что Томми оказался здесь. Потому что он встанет на её сторону, а Дебора знала, что ей понадобится поддержка.

Она вкратце изложила всё мужчинам: Николас Файрклог устроил ей засаду в гостинице, Николасу Файрклогу известно, что Скотленд-Ярд занимается смертью Яна Крессуэлла, Николас Файрклог уверен, что именно она, Дебора, и никто другой, как раз и есть детектив, сующий нос в его жизнь.

— А к такому выводу он мог прийти только одним способом, — сказала она и показала им снимок, сделанный накануне. Это был рыжеволосый гигант, говоривший с Файрклогом на торговой площади.

— Сразу после того Николас уже не хотел иметь со мной дела. Мы собирались отправиться в Бэрроу, но этого так и не случилось. А сегодня утром он был в таком состоянии… Вы ведь понимаете, что это значит, так?

Томми посмотрел на снимок. Саймон не стал. Томми сказал:

— Это репортёр из «Сорс», Саймон. Барбара мне его описала. Огромный, рыжеволосый. Вряд ли в Камбрии могли разом оказаться два таких парня, которые к тому же стали бы интересоваться Файрклогами.

«Всё теплее и теплее», — подумала Дебора.

— Томми, мы могли бы его использовать, — сказала она. — Тут явно назревают какие-то события, и он в курсе, иначе бы тут не болтался. Позволь мне завязать с ним знакомство. Он будет думать, что сумеет что-то разузнать напрямую у полицейских. Мы можем…

— Дебора! — произнёс Саймон.

Это был тот самый тон, который приводил Дебору в ярость, хотя Саймон желал как раз обратного — утихомирить её.

Томми не улучшил её настроения.

— Даже не знаю, Деб, — пробормотал он, отводя взгляд в сторону.

Дебора не знала, думал ли он о том, что она сказала, или прикидывал, как бы ему удрать поскорее, пока супруги не поссорились, что явно должно было случиться. Потому что Томми знал Саймона лучше, чем кто-либо другой. И знал, как реагирует Дебора на подобный тон Саймона. Так что — да, у Саймона были причины кое-чего опасаться, это Дебора готова была признать, но ведь самому-то Линли опасаться было нечего!

Она сказала:

— Нам ведь всё просто подают на тарелочке, Томми!

На это Томми ответил:

— Деб, Барбара уже сообщила мне, что репортёр здесь появился ещё за три дня до смерти Крессуэлла. И его цель — добавить какую-нибудь изюминку в статью о Николасе Файрклоге.

— И?..

— Дебора, но это же очевидно, — вмешался Саймон. — Есть шанс, что этот парень…

— Ох, только не говорите, что вы думаете, будто репортёр в поисках жареных фактов сам подстроил подозрительную смерть одного из членов интересующей его семьи! Это полная чушь. — И поскольку оба мужчины попытались заговорить одновременно, она их перебила: — Нет. Погодите. Послушайте меня. Я много обо всём этом думала, и есть кое-что такое, чего вы не знаете. Это касается жены Николаса.

В пользу Деборы было то, что ни один из мужчин ещё не встречался с Алатеей. И с Николасом Файрклогом — тоже, что давало ей дополнительное преимущество.

Томми сообщил:

— Барбара уже роется в прошлом Алатеи Файрклог, Деб.

Но Дебора возразила:

— Сколько бы ни рылась, всего не узнает. — И принялась выкладывать всё то, что узнала о тайнах Алатеи Файрклог. — Если верить Николасу, где-то существуют некие фотографии. Алатея была моделью, но такой, что предпочла бы сохранить это в тайне. Она всё рассказала Николасу, но больше никто из членов семьи об этом не знает. Он назвал это «нехорошим бельём», и думаю, мы все понимаем, что это значит.

— Что именно? — спросил Саймон, глядя на неё особым взглядом, мрачным, понимающим и встревоженным.

«Чтоб тебе пусто было», — подумала Дебора и сказала:

— Такое можно найти в специальных каталогах, где всякие кожаные штучки для садомазохистов и порнографии, Саймон. Думаю, это ясно, так?

— Ты права, конечно, — кивнул Томми. — Но Барбара этим занимается. Она разберётся.

— Но это ещё не всё, Томми. Далеко не всё. — Дебора знала, что Саймону не понравится новый поворот темы, но всё равно намеревалась дойти до конца, потому что это необходимо было исследовать, потому что это уж точно было как-то связано с Яном Крессуэллом. — Это касается суррогатного материнства.

Саймон буквально побелел, услышав это. Дебора поняла, что он решил: она собирается обсуждать с Томми их абсолютно личные дела, обращаясь к нему как к арбитру, способному разрешить их несогласия. И повернулась к мужу:

— Нет, это не то. Я просто подумала, что Алатея, судя по всему, не способна выносить ребёнка. Или не может забеременеть. Думаю, она ищет суррогатную мать, и полагаю, что такой матерью может оказаться жена Яна Крессуэлла, Найэм.

Саймон и Томми переглянулись. Но они ведь не видели Найэм Крессуэлл, так что ничего не знали. Дебора продолжила: Николас Файрклог хочет ребёнка, Алатея изучает журнал с объявлениями на последних страницах, внешность Найэм Крессуэлл прямо говорит о том, что женщина прибегает к хирургическим вмешательствам для поддержания формы… Тут нужно учесть простую логику женщины, которая потеряла мужчину и уверена, что должна найти ему замену, и хочет что-то сделать, чтобы увеличить свои шансы на хороший результат…

— Найэм нужны деньги на всё это. И выносить ребёнка для Алатеи — значит неплохо заработать. Конечно, брать деньги за суррогатное материнство незаконно, но это ведь семейное дело, и кто узнает, если ей заплатят? Николас и Алатея уж точно ни единой душе не проболтаются. Так что Найэм вручит им ребёнка, они ей — денежки, и дело будет сделано.

Саймон и Томми выслушали её в молчании. Линли смотрел на собственные ботинки. Оба мужчины явно собирались сказать Деборе, что она просто свихнулась (ох, как хорошо она знала их обоих!), и потому она продолжила:

— А может быть, и это даже больше похоже на правду, Николас Файрклог и не подозревает о таком соглашении. Алатея может просто изображать беременность. Она довольно высокая, и вполне возможно, что у неё и не должно быть ничего заметно до самого последнего срока. Найэм на несколько месяцев исчезает, а когда подходит время родов, Алатея присоединяется к ней. Они действуют согласованно, и…

— Бог мой, Дебора!

Саймон принялся тереть лоб, а Томми нервно переступал с ноги на ногу.

Дебора почему-то подумала о том, что Томми всегда носит ботинки от Лобба. Они должны стоить целое состояние, прикинула она, но, конечно, им сносу нет, и те, что сейчас на нём, он, наверное, носит с тех пор, как ему было лет двадцать пять. И они ничуть не истёрлись и не поцарапаны. Человек Тома — Чарли Дентон, его лакей, дворецкий, верный слуга, главный конюший — никогда не допустил бы, чтобы на ботинках Томми появилась царапина. Но ботинки разношенные, удобные, как старые друзья, и…

Саймон уже что-то говорил, и Дебора вдруг осознала, что не желает его слышать. Он ведь мог подумать, что всё сказанное ею имеет отношение к ним самим, к этой дурацкой истории с открытым усыновлением, и он, конечно, не знал, что Дебора уже покончила с вопросом, так что она решила сообщить ему об этом здесь и сейчас.

— Я позвонила Дэвиду, — сказала она. — Поговорила с ним. Нет и нет. Мне с этим не справиться, Саймон.

Саймон разинул рот. Вот так.

Дебора поспешила обратиться к Томми:

— Предположим, что Ян Крессуэлл обо всём узнал. Стал возражать. Сказал, например, что их собственные дети — его и Найэм — уже и без того слишком осложнили их жизнь, и нельзя просить их ещё и о том, чтобы его жена вынашивала ребёнка для жены двоюродного брата. Он мог просто запретить всё это.

— Они были уже разведены, — мягко напомнил ей Томми.

— С каких это пор развод стал мешать людям пытаться командовать друг другом? Предположим, он пошёл к Николасу. Воззвал к его совести. Знал Николас обо всём или нет, неважно, потому что он явно не прислушался к Яну, и тот заявил, что ему придётся поговорить с отцом Николаса. А уж чего никому бы не хотелось, так это вмешательства Бернарда Файрклога. Он и без того слишком долго верил в то, что Николас ни на что не годен. А тут ещё такое, просто ужасное расхождение во взглядах внутри семьи…

— Довольно! — резко произнёс Саймон. — Я не шучу. Хватит.

Наставительный тон, таившийся за его словами, подействовал на Дебору, как удар электрического тока вольт эдак тысяч в тридцать. Она тихо спросила:

— Что ты сказал?

Саймон не остановился.

— Не нужно быть Фрейдом, чтобы понять, откуда взялась твоя идея, Дебора.

Электрический шок перешёл во взрыв ярости. Дебора заговорила. Саймон её перебил.

— Это просто полёт фантазии. Пора вам обоим возвращаться в Лондон. Я тут сам управлюсь, — это уже сказал Томми. — И если нам не хочется снова копаться в лодочном доме, я бы предпочёл сказать: то, что выглядит как несчастный случай, и есть действительно несчастный случай.

То есть он просто отталкивал Дебору в сторонку… Ей никогда не хотелось ударить своего мужа, но теперь она буквально сгорала от такого желания. «Терпение, Деб, терпение», — сказал бы сейчас её отец, но ведь её отца никогда не унижал вот так мужчина, стоявший перед ней с безмятежным видом.

«Боже, да он просто невыносим!» — подумала она. Саймон был полон самомнения. Он чёрт знает как был уверен в собственной правоте. Он всегда был таким, всегда на все сто процентов верил в своё дурацкое научное знание, но есть вещи, не имеющие никакого отношения к науке, вещи, которые можно понять только сердцем, они не имеют отношения к судебному разбирательству, их не увидишь в микроскоп, как пятна крови, не проанализируешь с помощью графиков и схем, никакой компьютер тут не поможет, это не ниточка, по которой можно найти и фабрику, где её спряли, и овцу, с которой состригли шерсть, и даже ферму на Гебридах, где эта овца родилась…

Деборе хотелось кричать. Хотелось выцарапать ему глаза. Хотелось…

— А в этом что-то есть, Саймон, — вдруг сказал Томми.

Тот посмотрел на него так, словно хотел спросить, не свихнулся ли внезапно его старый друг.

Томми продолжил:

— Я не сомневаюсь в том, что между Николасом и его двоюродным братом существовала неприязнь. Да и с Бернардом тоже что-то не так.

— Согласен, — кивнул Саймон. — Но сценарий, по которому бывшая жена Яна…

Он отмахнулся от подобной идеи.

Однако Томми продолжил:

— Но это уж слишком опасно, Деб… ну, если то, что ты говоришь, — правда.

— Но…

— Ты проделала тут отличную работу, и всё же Саймон прав: тебе лучше вернуться в Лондон. Дальше я всё сделаю сам. Я не могу позволить тебе соваться в рискованные предприятия. Ты понимаешь.

Он имел в виду многое. И все они это понимали. Дебора разделила многое с Томми, но даже если бы это было не так, он всё равно не позволил бы ей приблизиться к опасности, которая могла бы отобрать её у Саймона, как была отнята у самого Тома его собственная жена.

Дебора ошеломлённо произнесла:

— Но здесь нет никакой опасности. Тебе это прекрасно известно, Томми.

— Там, где произошло убийство, всегда есть опасность.

Этим он сказал всё. А потом уехал, оставив их с Саймоном на парковке.

Саймону пришлось сказать:

— Извини, Дебора. Я знаю, ты хотела помочь.

Она с горечью в тоне ответила:

— Ах, ты знаешь, вот как? Давай сделаем вид, что не хотел меня наказать.

— За что? — Он как будто действительно был чертовски удивлён.

— За то, что я сказала Дэвиду «нет». За то, что не решила все наши проблемы одним-единственным словечком: «да». Ты ведь именно этого хотел, это было бы мгновенным решением. Ты даже не подумал о том, что я буду чувствовать, если в мой дом ворвётся целая семья чужих людей, которые будут наблюдать за мной, проверять, хорошая ли я мама…

Она готова была разрыдаться. И от этого разъярилась.

— Это никак не связано с твоим звонком Дэвиду, — возразил Саймон. — Если ты приняла решение, я его принимаю. Что ещё я могу сделать? У меня могут быть другие желания, но…

— Но ведь только это и идёт в счёт. И всегда шло. Твои желания. Не мои. Потому что, если бы мои желания оказались на первом месте, мы как бы поменялись бы местами, ведь так? А ты этого не хочешь.

Саймон потянулся к ней, но Дебора отпрянула.

— Займись своими делами, Саймон. На эту тему мы уже всё сказали.

Муж немного подождал. Он смотрел на неё, но она отвела взгляд в сторону. Дебора просто не могла посмотреть ему в глаза и увидеть в них боль, и осознать, как глубоко в прошлом Саймона кроется её источник.

Наконец он сказал:

— Поговорим позже.

И направился к своей машине. Ещё мгновение — и он, тронув машину с места, уехал с парковки по своим делам. В чём бы они ни состояли. Дебору это не интересовало.

Она тоже ушла с парковки, ко входу в гостиницу. Но едва она очутилась внутри, как услышала чей-то голос:

— Погодите! Нам нужно поговорить.

Обернувшись, Дебора увидела того, кого увидеть никак не ожидала: рыжеволосого гиганта, входящего в гостиницу следом за ней. Прежде чем она успела хоть что-нибудь ответить, он продолжил:

— Ваша маскировка развалилась. Вы очутитесь завтра на первой странице «Сорс», если мы не договоримся.

— Договоримся о чём? — спросила Дебора.

— О том, что пойдёт на пользу нам обоим.

Камбрия, Грейт-Урсвик

Линли понимал, что Саймон был прав относительно Деборы: ей нужно было с этого момента держаться подальше от всего. Они ведь не знали в точности, с чем имели дело, а всё, из-за чего Дебора могла оказаться в опасности, было неприемлемо, и об этом даже говорить не хотелось.

Линли считал, что он вообще ошибся, предложив друзьям приехать сюда. Но ведь в тот момент дело казалось достаточно простым, и он предполагал с их помощью разобраться во всём за день-другой. Ничто не предвещало сложного расследования. Но теперь инспектору необходимо было покончить с этой историей до того, как Дебора сделает что-то такое, о чём позже и она сама, и Саймон, и Линли стали бы сожалеть.

Оставив супругов в Милнторпе, Томас поехал на север, потом повернул на восток. Потом выбрал дорогу, что вела через широкую пустошь, на краю которой пристроился Бэрроу-ин-Фёрнес. Однако не Бэрроу был его целью. Инспектор хотел поговорить наедине с Манетт Файрклог, а это значило, что ему предстояло добраться до Грейт-Урсвика.

Его маршрут проходил через лежавший на холмах викторианский городок Грэндж-овер-Сэндс, вытянувшийся вдоль устья реки, где зимовавшие тут птицы оживляли ландшафт, занимаясь спорами за место в стае и поисками пищи. Впрочем, пищи здесь хватало с избытком, потому что её ежедневно доставляли с залива Моркам приливы.

После Грэндж-овер-Сэндс дорога побежала между серыми водами, обманчиво спокойными, и пастбищами, между которыми тут и там красовались коттеджи, в которых в лучшую погоду отдыхали любители морских побережий. Линли уже заехал в южную часть Камбрии, удалившись от Края Озёр с его бледными нарциссами, столь высоко ценимыми Джоном Раскином и Уильямом Вордсвортом. Здесь большинству людей приходилось с трудом добывать себе пропитание, здесь жили многие поколения рыбаков, здесь обрабатывали землю, некогда с помощью лошадей, а теперь посредством тракторов; здесь постоянно рисковали жизнью, пересекая зыбучие пески, потому что стоило ошибиться, сделав неверный шаг, и пески уже не отпускали свою жертву. Потом начинался прилив… и оставалось только ждать, не всплывёт ли где-нибудь тело. Иногда оно всплывало. А иногда и нет.

Возле Бардси инспектор повернул от моря. Грейт-Урсвик находился во внутренней части страны, и это была одна из тех деревушек, которые, похоже, выживают лишь потому, что находятся на пересечении каких-либо дорог да ещё имеют очень хорошую пивную. И чтобы добраться до такого местечка, приходится проехать много километров, минуя подъёмы и спуски, сланцевые осыпи и выходы известняка рядом с внутренними прудами. Эта часть Камбрии больше походила на Норфолк или Броде. Дорога то плавно поднималась на холмы, то спускалась на плоские, продуваемые всеми ветрами пустоши.

Грейт-Урсвик тоже не был похож на частицу Камбрии. Дома здесь были нарядно покрашены, но построены были совсем не в народном стиле, принятом в Озёрном крае. И отделаны они были не сланцем, создающим впечатление единства. Здесь стены покрывала галечная штукатурка. А некоторые дома были даже обшиты деревом, выглядевшим весьма странно в этой части мира.

Дом Манетт инспектор нашёл возле большого пруда, который, похоже, представлял собой центр деревни. В пруду плавали лебеди, а по краям пруда густо рос камыш, защищавший гнёзда и птенцов. Перед домом стояли две машины, так что Линли рассудил, что сможет убить сразу двух зайцев, поговорив и с Манетт, и с её бывшим мужем, с которым, как сообщил ему Бернард Файрклог, его дочь продолжала жить в одном доме. Линли подошёл к двери.

Ему открыл какой-то мужчина. Инспектор решил, что это и должен быть Фредди Макгай — интересный человек, чрезвычайно опрятный, с тёмными волосами и тёмными глазами. Хелен сказала бы: «Просто жуть, какой он чистюля, милый!» — но только в самом положительном смысле, потому что мужчина действительно выглядел безупречно ухоженным. Он явно не собирался никуда выходить, но всё равно выглядел так, словно соскочил со страницы журнала «Деревенская жизнь».

Линли представился.

— А, ну да, — сказал Макгай. — Вы гость Бернарда, из Лондона. Манетт говорила, что встречалась с вами.

Он говорил вполне приветливо, и всё же в его голосе слышался оттенок вопроса. И в самом деле, с чего бы вдруг гость Бернарда Файрклога, приехавший из Лондона, вдруг забрёл в Грейт-Урсвик и постучался в дверь Фредди Макгая?

Линли сообщил, что он надеялся поговорить с Манетт, если та дома.

Макгай бросил взгляд на улицу, как будто ища ответа на вопрос, которого он не задавал. Потом, словно вспомнив о хороших манерах, сказал:

— Ох, ну да. Что ж, конечно. Просто она не упоминала…

О чём? Линли вежливо ждал разъяснений.

— Неважно, — решил Макгай. — Входите, прошу. Я её позову.

Он проводил Линли в гостиную, выходившую окнами на сад за домом и на пруд. Главным предметом в гостиной оказался тренажёр — беговая дорожка, снабжённая разнообразными счётчиками и прочими побрякушками. Рядом красовался резиновый матрас для предварительной разминки, а вся остальная мебель была сдвинута к дальней стене. Макгай спохватился:

— Ох, извините. Не подумал. Лучше пойдёмте в кухню. Сюда.

Он оставил Линли в кухне и вышел, зовя Манетт. Однако когда его шаги зазвучали на ступенях лестницы, ведущей наверх, наружная дверь кухни распахнулась и появилась Манетт. Линли снова машинально отметил, что та совершенно не похожа на свою сестру. У неё были рост и фигура матери, но, к несчастью, она унаследовала от отца очень плохие волосы. Они были настолько редкими, что сквозь них просвечивала кожа черепа, хотя Манетт и подстригала их довольно коротко и завивала в попытке замаскировать этот недостаток. Одета она была для пробежки, и тренажёром тоже явно пользовалась она, поскольку дожди здесь вовсе не были редкостью.

При виде Линли Манетт сказала:

— Как это мило… Здравствуйте.

Взгляд, брошенный ею на дверь, через которую вошёл Томас, дал ему понять, что она, безусловно, слышала зов своего бывшего мужа.

— Извините, я сейчас…

Манетт отправилась следом за Макгаем. Линли услышал, как она окликает его:

— Я уже здесь, Фредди! Я была на пробежке.

Тот ответил:

— Ох, Манетт, я думал, ты…

Это было всё, что расслышал инспектор, потому что бывшие супруги тут же заговорили очень тихо. Он уловил ещё слова Макгая: «А я должен?..» и «Повезло, знаешь ли…» Но что всё это означало, он, конечно, не знал.

Вскоре Манетт вернулась в кухню, и следом за ней вошёл Фредди Макгай. Манетт произнесла делано любезным тоном:

— Приятный сюрприз для нас. Это папа попросил вас заехать к нам по какой-то причине?

— Я хотел поговорить с вами обоими, — ответил Линли.

Они переглянулись. Томас понял, что ему незачем притворяться, потому что то, что могло сработать с Миньон, не имело смысла здесь.

Он достал полицейский жетон и протянул его Манетт. Она прищурилась, передала жетон Макгаю и, пока тот рассматривал бляху, задала вполне очевидный вопрос:

— И зачем вы приехали? Не думаю, чтобы Скотленд-Ярд мог задумать замену оборудования в туалетах и прислал вас к фабрикантам, чтобы выбрать образцы. Ты как думаешь, Фредди?

Макгай слегка порозовел, но Линли решил, что его смущение не имеет никакого отношения к уборным. Фредди пробормотал:

— Я думал…

Он пожал плечами, и это был жест из тех, какими обмениваются долго жившие вместе супруги, которым не нужно много слов, чтобы понять друг друга.

Манетт коротко хохотнула.

— Так чем я могу быть вам полезна, инспектор?

Линли сообщил:

— Ваш отец попросил меня расследовать смерть Яна Крессуэлла.

Манетт посмотрела на Макгая и сказала:

— А я что говорила?

Она села к кухонному столу. В центре стола красовалась большая ваза с фруктами, и Манетт взяла банан и стала его чистить.

— Что ж, это должен быть серьёзный удар по Миньон. — Она ногой толкнула один из стульев, выдвигая его, и предложила инспектору: — Садитесь. — Потом повторила то же самое, обращаясь к Макгаю.

Линли сначала подумал, что так она выражает полную готовность к сотрудничеству, но Манетт тут же лишила его ненужных иллюзий.

— Если папа думает, что я начну выкладывать все свои соображения и подозрения, то это он зря. То есть вообще-то в этом доме никто не собирается ни в кого тыкать пальцем. Чёрт побери, я просто поверить не могу, что отец так поступает со своими родными!

— Тут дело скорее в том, что он хочет избежать внимания местной полиции, — сказал Линли. — А в семьях всякое случается, и гораздо чаще, чем вы могли бы подумать.

— Да что вообще происходит? — резко спросила Манетт. — Кто-то мчится в Лондон и просит заново расследовать дело, которое уже закрыл коронёр? И вдруг — Скотленд-Ярд! Что это значит? Прошу вас, инспектор! Не надо считать меня дурой.

— Что заставило начать новое расследование? Коронёр ведь был уверен, что это несчастный случай. При чём тут Скотленд-Ярд? — спросил Макгай.

— Папа использовал свои связи, — объяснила ему Манетт. — Бог знает, как он это сделал, но думаю, он знает кого-то, кто знаком кое с кем, кто готов был потянуть за кое-какие ниточки в обмен, например, на пожертвование в пользу вдов и сирот. Это именно так и делается. Полагаю, папа хочет выяснить, не причастен ли к делу Ник, несмотря на то что заявил коронёр. Конечно, как бы Ник мог такое проделать, ни черта не понятно, но, учитывая его прошлое, подумать можно что угодно. — Манетт посмотрела на Линли. — Я ведь права, так? Вы явились, чтобы выяснить, не помогу ли я надеть наручники на моего брата.

— Ничего подобного, — возразил Линли. — Суть в том, чтобы просто найти точное понимание, которое устроило бы всех.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что иногда чья-то смерть происходит уж очень вовремя. Коронёр ведь не смотрел на дело под таким углом. У него и причин к тому не было, потому что все обстоятельства выглядели простыми и понятными.

— Так вот почему вы здесь… Намерены разобраться, кому пошла на пользу смерть Яна? Ну, должна сразу сказать, мне от неё проку нет. А как насчёт тебя, Фредди? Для тебя тут есть какая-то выгода?

Макгай негромко сказал:

— Манетт, если уж здесь Скотленд-Ярд…

— Ох, перестань! — отмахнулась она. — Если Скотленд-Ярд здесь, то это значит, что мой отец, скорее всего, хорошо заплатил за это. Решил пристроить новое крыло к их зданию, например. Или ещё что-то. Ты же постоянно роешься в финансовых документах. И ты можешь это найти, если постараешься. Там должны быть какие-то выплаты, непонятные тебе.

Линли сказал, обращаясь к Макгаю:

— А вообще в финансовых делах вашего тестя есть какие-то тёмные моменты?

— Я пошутила! — воскликнула Манетт и тут же снова посмотрела на Макгая: — Ведь это была шутка, Фредди, да?

Её тон предупреждал бывшего мужа: «Не говори ему ни слова!»

Фредди ответил одним словом:

— Бывшего.

— Что?..

— Бывшего тестя.

— А… ну да, конечно.

— Нынешний, бывший, какая разница? — фыркнула Манетт. — Имеет значение только то, что Ян утонул, и это был несчастный случай, а если это не было несчастным случаем, то необходимо выяснить, кому была выгодна его смерть, а это уж точно не я. И сдаётся мне, если я правильно припоминаю, что самый большой кусок упал прямо в руки Кавеху Мехрану.

— Как это понимать? — спросил Макгай.

— Я тебе не говорила. Кавех теперь — единственный владелец фермы.

— Да ты шутишь!

— Вот уж нет. Ян оставил ферму ему. Ну, по крайней мере, сам Кавех так утверждает. Я думаю, он говорит правду, да к тому же это ведь совсем нетрудно проверить.

— Сейчас проверяется всё, миссис Макгай, — сказал Линли.

— Но вы же не думаете, что это Кавех убил Яна, нет? — спросил Фредди.

— Да никто его не убивал! — заявила Манетт. — Конечно, его смерть могла кому-то принести выгоду, но это был простой несчастный случай, Фредди! Этот чёртов лодочный дом вообще следовало бы снести, пока он сам не рухнул. Я только удивляюсь тому, что матушка до сих пор ни разу там не оступилась и не разбила голову. Она ведь бывает там куда чаще, чем бывал Ян.

Макгай промолчал, однако выражение его лица изменилось, и это была едва заметная перемена, когда нижняя челюсть слегка отвисла, но губы остались сжатыми. Что-то в словах бывшей жены основательно его поразило, что-то такое, что он, возможно, хотел бы обсудить, если бы его к тому осторожно подтолкнули.

Линли посмотрел на него вопросительно:

— Мистер Макгай?..

Рука Фредди лежала на столе, и его пальцы медленно сжимались, пока не превратились в кулак. Он смотрел на Манетт, но при этом, решил Линли, обдумывал, что будет, если он сообщит нечто известное ему.

В молчании всегда есть нечто воистину драгоценное. Оно действует на людей почти так же, как время, проведённое в одиночестве в полицейской комнате для допросов. Напряжение делает всех людей равными. И большинство не в силах с ним справиться, в особенности если в их силах остановить часовой механизм бомбы. Линли ждал. Манетт посмотрела в глаза бывшему мужу. И там она явно прочла нечто такое, чего знать не хотела, потому что сказала:

— Но мы ведь не знаем, что это может означать, Фредди.

На что тот ответил:

— Совершенно верно, подруга. Но мы ведь можем легко в этом разобраться, разве не так?

И тут же начал говорить, без предисловий. Манетт попыталась возразить, но Фредди твёрдо заявил, что если кто-то действительно подстроил всё, чтобы убить Яна Крессуэлла или, возможно, матушку Манетт, то необходимо пролить как можно больше света на все обстоятельства.

Насколько теперь уже знал Фредди Макгай, Бернард Файрклог многие годы постоянно тратил слишком много денег. Оплачивал лечение Николаса в разных клиниках, вкладывал кучу денег в сады Айрелет-холла, выложил бешеную сумму на Арнсайд-хаус, куда больше рыночной цены; заплатил за ремонт, чтобы там могли жить Николас Файрклог и его жена, построил копию древней башни для Миньон, оплатил операцию по избавлению её от жира, который она таскала на себе с детства, потом операцию по подтягиванию кожи, потом — колени…

— Ян должен был подписывать все эти счета, но он постоянно твердил Бернарду, что необходимо остановиться, — завершил свой рассказ Макгай. — Потому что иные из этих бессмысленных трат продолжались годами. И в них просто не было никакого смысла, насколько я разобрался. Такое впечатление, что Бернард просто не мог остановиться. Или по какой-то причине считал, что должен тратить вот так. Буквально сорить деньгами, я хочу сказать.

— Годами? — уточнил Линли.

— Ну да, Ник ведь представлял собой проблему очень долго, а потом ещё была…

— Фредди! Довольно уже! — резко бросила Манетт.

— Он должен всё узнать. Извини, дорогая, но если Вивьен как-то к этому причастна, о ней тоже следует упомянуть.

— Вивьен Талли? — уточнил Линли.

— Вы о ней уже знаете?

— Разбираемся понемножку.

— А вы знаете, где она? — спросила Манетт. — Отец знает?

— Ну, он должен знать, разве не так? — рассудительно произнёс Макгай. — Разве что Ян сам платил ей из месяца в месяц, без ведома твоего отца. Но зачем бы ему это делать?

— По самой простой причине: потому что она кое-что о нём знала, то, что он хотел бы скрыть от Найэм и ото всех остальных. Она просто держала его за горло. Шантаж, Фредди!

— Ну-ну, подружка, ты же сама в это не веришь! Есть только одна серьёзная причина к тому, чтобы платить Вивьен Талли, и мы оба знаем, что это может быть.

Линли понял, что они почти забыли о его присутствии, настолько оба горячо верили в то, во что каждый из них хотел верить: насчёт Яна Крессуэлла, насчёт Вивьен Талли, насчёт денег, которые Крессуэлл раздавал направо и налево, то ли по распоряжению Бернарда Файрклога, то ли без его ведома…

Кроме всех прочих, получавших деньги от Бернарда Файрклога, их получала и Вивьен Талли, и Фредди Макгай сообщил инспектору, что эта женщина, когда-то работавшая у Бернарда (о чём Линли и сам уже знал), ежемесячно получала деньги в течение многих лет, хотя давно уже не служила в «Файрклог индастриз». И эти деньги не имели никакого отношения к дивидендам по акциям или пенсионному обеспечению, добавил Фредди.

— Так что эти выплаты могут значить что угодно, — сделал он вывод. — Например, Бернард хотел избежать судебного преследования за сексуальные домогательства или за незаконное увольнение… — Он посмотрел на бывшую жену, как бы ожидая подтверждения.

— Или папа вообще об этом не знал, — только и сказала Манетт. — Сам ведь говорил: Ян полностью распоряжался всеми финансами, делал что хотел.

Для Линли всё услышанное означало только одно: смерть Яна была чем угодно, только не несчастным случаем. Но всё равно оставалось неясным, действительно ли предполагаемой жертвой был именно Крессуэлл.

Томас поблагодарил Манетт и её бывшего мужа. И предоставил им продолжить глубокое обсуждение дел внутри семьи. По реакции Манетт на сообщение Макгая инспектор понял, что сама она не собиралась будить спящую собаку.

Линли как раз садился в машину, когда зазвонил его сотовый телефон. Он решил, что это Хейверс что-то ещё откопала. Но на дисплее высветился номер Изабеллы.

— Привет, — сказал в трубку Линли. — Приятно отвлечься от дел.

— Боюсь, нам необходимо поговорить, Томас, — ответила Изабелла.

Даже если бы она не назвала его Томасом, её тон уже сам по себе говорил о том, что это совсем не та женщина, чьё нежное тело так хорошо знали его руки. Это была его начальница, и она была чем-то недовольна.

Линли серьёзно произнёс:

— Да, конечно. Ты где?

— Там, где следует быть тебе. На службе.

— Я тоже, Изабелла.

— Как бы. Но я не об этом.

Инспектор подождал продолжения. Оно последовало очень быстро.

— Почему Барбара Хейверс достойна твоего доверия, а я — нет? Или ты полагаешь, что я бы как-то по-особому распорядилась информацией? Как именно? Помчалась бы в кабинет Хильера с криком: «А я знаю, я знаю, чёрт побери, я всё знаю!!»

— Барбара кое-что для меня ищет, Изабелла. Только и всего.

— Ты лжёшь, ведь так?

— Насчёт чего?

— Насчёт необходимой секретности. Вряд ли возможно избежать разговоров, если сержант Хейверс мчится по какому-то следу.

— Барбара просто знает несколько имён, и ничего больше. И то потому, что мне самому сейчас с этими поисками не справиться, а она может это сделать. Она просто кое-что ищет.

— Ох, умоляю! Я не настолько глупа, Томми! Я знаю, насколько вы с Барбарой близки. И она бы на дыбу пошла, если бы ты её о том попросил. Тебе стоит словечко вымолвить, и она отрежет себе язык! Это имеет отношение к Бобу, ведь так?

Линли растерялся. Боб?.. В первое мгновение он не понял, о ком говорит Изабелла. Но потом она добавила:

— Боб, его жена, двойняшки! Ты меня решил помучить, потому что я, в отличие от тебя, связана с другими людьми, и это иногда мешает.

— Ты говоришь о том вечере? — спросил наконец Линли. — Когда мне пришлось уйти? Потому что они все были у тебя? Изабелла, да ты… Это осталось в прошлом, всё забыто. Я бы никогда себе не позволил…

— Выразить недовольство? Ну конечно, как же иначе. Ты для этого слишком хорошо воспитан.

— Изабелла, послушай, ты действительно расстраиваешься без причины. Это всё, что я могу сказать. Хильер просил, чтобы в Ярде никто ничего не знал, и я так и действую.

— И это опять говорит о недоверии. Но я не только это имела в виду. Я говорю и о другом тоже. Ты ведь можешь меня просто уничтожить, Томми. Одно слово — и со мной покончено. Меня нет. Дело сделано. А если ты мне не доверяешь, как я могу доверять тебе? Боже праведный, что же я натворила?..

— Ты натворила то, что паникуешь на пустом месте. Чего ты от меня ждёшь, что, по-твоему, я с тобой сделаю?

— Я не соответствую, я не та, не та женщина, какой, по-твоему, я должна быть…

— И что? Я пойду к Хильеру и заявлю, что моя начальница — моя любовница, что я имею с ней отношения последние четыре месяца, или полгода, или два года, и так далее? Ты это предполагаешь?

— Ты можешь уничтожить меня. А у меня над тобой такой власти нет. Ты не нуждаешься в работе, ты, чёрт побери, даже и не особо хочешь служить! Мы неравны в очень многих отношениях, но это — самое главное. Добавь к этому ещё и тот факт, что между нами теперь нет доверия. И к чему мы вот так придём?

— Что ты хочешь сказать, что значит — «нет доверия»? Это глупо! Это полный абсурд! — И тут наконец в уме Линли возник нужный вопрос, потому что он внезапно понял — он не сомневался уже, — что именно было не так в речах Изабеллы. — Ты снова напилась?

Последовало молчание. Вопроса хуже он просто не мог придумать. Линли захотелось взять свои слова обратно. Но он не мог этого сделать. Изабелла ответила очень тихо:

— Спасибо, Томми.

И прервала связь. А инспектор остался стоять на месте и смотреть на пруд Грейт-Урсвика и на семейство лебедей, мирно плывшее по безмятежной воде.

Камбрия, озеро Уиндермир

Когда детектив наконец уехал, Манетт тут же отправилась прямиком в Айрелет-холл. Она оставила машину на дороге и пошла к башне. С Фредди они остановились на том, что ему ничего не оставалось, кроме как рассказать обо всём инспектору, потому что, если смерть Яна не была случайностью, они обязаны докопаться до истины. В любом случае, сказал он, стало ясно, что есть и другие вопросы, в которых им необходимо как следует разобраться. Вот и отлично, ответила Манетт. Она как раз и собирается докопаться до самой сути.

Миньон была дома. А когда, собственно, Миньон не было дома? Но она была не одна, как обычно, так что Манетт пришлось сидеть и ждать, когда закончится массаж, который её сестре делали трижды в неделю, — основательный массаж, с головы до пяток. Делал его серьёзный китаец, который ради этого приезжал из Уиндермира, что значило час дороги в одну сторону и час — обратно. И за что, само собой, платил их отец.

Миньон растянулась на кушетке с закрытыми глазами, пока шла работа над её ногами: их разминали, растирали и чёрт знает что ещё с ними делали. Манетт не понимала всех этих манипуляций, да ей и наплевать было. Но она достаточно хорошо знала свою сестру, чтобы спокойно сидеть и ждать, потому что это был единственный способ добиться хоть какого-то внимания. Помешай Миньон наслаждаться — и заплатишь за это так, что мало не покажется.

Прошло не менее получаса. Миньон время от времени бормотала: «Ох, как приятно», или: «Да-да», или: «Слева чуть покрепче, милый». Серьёзный китаец старательно выполнял указания. Манетт подумала, что бы он стал делать, если бы её сестра попросила облизать ей пальцы на ногах.

Наконец массажист осторожно обернул ноги Миньон тёплым полотенцем. Та застонала и сказала:

— Уже? Так быстро? Мне показалось, пяти минут не прошло! — Она медленно открыла глаза и лучезарно улыбнулась китайцу. — Вы просто волшебник, мистер Зао! — промурлыкала она. — Ну, вы знаете, куда отослать счёт.

«Уж конечно, он знает», — подумала Манетт.

Мистер Зао кивнул и сложил свои вещи: бутылочки с маслом, какие-то мази и так далее. Потом он ушёл, такой же тихий и мрачный, как неловкая мысль.

Миньон потянулась. Закинула руки за голову, вытянула ноги, как сытая кошка. Потом сняла с ног полотенце, встала и медленно подошла к окну, где ещё разок потянулась. Наклонилась, потрогала пальцы ног, провела ладонями по ногам, по бёдрам, по талии. Манетт уже почти ожидала, что сестра вот-вот начнёт дёргаться, как марионетка. Она ведь готова была на любой спектакль, лишь бы продолжать издеваться над родителями…

— Не понимаю, как ты, чёрт побери, выносишь самоё себя, — сказала Манетт.

— Это часть вечного круга мучительной боли, — сообщила Миньон, бросая на сестру хитрый взгляд.

Если бы существовало такое понятие, как ликующее страдание, решила Манетт, то именно так можно было бы описать выражение лица её сестры.

— Ты же просто не представляешь, что мне приходится выносить.

Миньон не спеша направилась из гостиной туда, где стоял её компьютер, не забыв по дороге прихватить ходунки — на случай, если бы кому-то из её родителей вздумалось нанести ей неожиданный визит. Нажав на несколько клавишей, Миньон потратила несколько секунд на то, что явно было электронными письмами, и наконец сказала:

— Ох, чёрт… Этот определённо начинает мне надоедать. Мы как раз дошли до стадии «как-жаль-что-великая-любовь-невозможна», а в этот момент они обычно начинают показывать зубки. — Миньон вздохнула. — А я возлагала на этого такие надежды! Он казался подходящим для романа хотя бы на год, тем более что начал он с фотографии гениталий. Ну что тут скажешь? Когда они ошибаются, то падают со страшным грохотом. — Она снова пробежалась пальцами по клавиатуре, бормоча: — Прощай, милый! Увы, увы, и так далее. Но любовь всё равно живёт вечно.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказала Манетт сестре.

— Я уже это поняла, Манетт, потому что визит к сестре-двойняшке без причины — совсем не твой стиль. По крайней мере, визит вот к этой сестре. И это меня беспокоит, знаешь ли. Мы ведь раньше были так близки, ты и я.

— Странно, — сказала Манетт. — Я что-то не припоминаю эту часть нашей истории.

— Ну, ты и не можешь, ведь так? Как только на сцене появился Фредди, ты полностью сосредоточилась на нём, ты изо всех сил старалась поймать беднягу в ловушку. Он, конечно, был просто запасным вариантом, но он ведь этого не знал. Если, конечно, ты не назвала его случайно другим именем в неподходящий момент. Кстати, ты этого не сделала? Не в том ли причина разрыва между тобой и Фредди?

Манетт не стала огрызаться. Вместо того она сказала:

— Папа просто истекает деньгами. Я знаю, что он увеличил тебе содержание. Мы должны об этом поговорить.

— Ах, да, экономия, — благочестивым тоном откликнулась Миньон. — Это всегда скользкая тема, правда?

— Давай не будем притворяться. То, что происходит с бизнесом и с папой, не имеет никакого отношения к внезапному падению спроса на унитазы, ванны и раковины, потому что вся прелесть этого бизнеса состоит в его простоте: такие вещи нужны всегда. Но тебе, возможно, захочется узнать, что финансовыми вопросами после смерти Яна занимается Фредди. И эти выплаты тебе необходимо прекратить.

— Прекратить? Почему? Боишься, что я приберу к рукам все денежки вообще? Что тебе ничего не останется?

— Думаю, мне следует говорить более прямо. Я знаю, что папа теперь даёт тебе больше денег, Миньон. Всё это отражается в финансовых документах. Но это глупо. Тебе не нужны эти деньги. Тебя полностью содержат. Ты не должна требовать от папы больше.

— А ты говорила об этом же самом с Ником, возлюбленным яблочком нашего папочки, который просто зря прожигает жизнь?

— Ох, прекрати! Ты не сын, которого папа так желал, и я тоже. Значит, вот о чём ты постоянно думаешь? Вся твоя жизнь представляет собой непрерывную мысль: «Папа недостаточно меня любит»? Ты завидовала Нику с того самого дня, когда он появился на свет.

— А ты что, вообще никому никогда не завидуешь? — Миньон вернулась в гостиную, пройдя мимо многочисленных коробок и ящиков со всякой ерундой, которую она увидела в Интернете и тут же купила. — Я, по крайней мере, знаю, что мне делать с моей «завистью», как ты это называешь. А вот ты никогда не знала.

— О чём это ты? — Манетт слишком поздно заметила ловушку.

Миньон улыбнулась с видом «чёрной вдовы», дождавшейся своего самца.

— О Яне, конечно. Ты всегда хотела заполучить Яна. Все это знали. Все об этом сплетничали у тебя за спиной много лет. Ты ухватила Фредди в качестве замены, и это тоже всем было известно, включая и самого беднягу Фредди. Этот человек просто святой. Или нечто в этом роде.

— Чушь!

— Что именно чушь? Что он святой? Или что он нечто в этом роде? Или то, что ты хотела Яна, или что Фредди об этом знал? Должно быть, ты имеешь в виду своё желание ухватить Яна, Манетт? Боже, да ты, наверное, чуть не сдохла, когда вдруг появилась Найэм. Мне кажется, ты даже теперь уверена, что это Найэм довела Яна до того, что он решил предпочесть мужчину.

— Если бы ты хоть чуть-чуть подумала, — спокойно произнесла Манетт, хотя внутри у неё бушевала буря, — ты бы увидела небольшую ошибочку в своём сценарии.

— И какую же?

— А ту, что я уже была замужем за Фредди, когда Ян женился на Найэм. Так что не всё сходится, да?

— Ну, это мелочи, — отмахнулась Миньон. — Совершенно несущественные. Ты ведь всё равно не хотела именно выйти замуж за Яна. Ты просто хотела… ну, ты понимаешь. Всякого такого.

— Ох, не говори ты таких глупостей!

— Как пожелаешь. — Миньон зевнула. — У тебя всё? Мне хочется подремать. Массаж очень утомляет, ты знаешь? Так что если тебе больше нечего сказать…

— Прекрати эти игры с папой. Клянусь, Миньон, если ты не…

— Ой, не надо! Не будь дурой! Я беру то, что принадлежит мне по праву. Все так делают. И не понимаю, почему бы тебе не последовать моему примеру.

— Все? Вроде Вивьен Талли, например?

Лицо Миньон изменилось, но ей понадобилось всего мгновение, чтобы взять себя в руки и небрежно бросить:

— Насчёт Вивви тебе лучше поговорить с папой.

— Что ты о ней знаешь?

— Что я знаю, значения не имеет. Важно, что знал Ян. Каждый ведь, в конце концов, старается взять то, на что имеет право. Ян это знал лучше, чем кто-либо другой. Он, пожалуй, и сам пользовался… Я бы не удивилась. Для него это было бы детской забавой. У него ведь все ниточки были в руках. Разве ему трудно было бы снять немножко сливок? Подумай-ка об этом. Но лучше веди себя разумно. А то кто-нибудь может пожелать остановить тебя.

— Звучит как предостережение, только тебе бы следовало обратить его в свой адрес, — ответила Манетт.

Миньон улыбнулась.

— О, я ведь исключение из всех правил!

Камбрия, озеро Уиндермир

Какая-то доля правды в словах Миньон определённо была. Манетт некогда была романтически влюблена в Яна, но это было всего лишь подростковое увлечение, несущественное и безответное, хотя, конечно, все могли заметить её тоскливые взгляды в сторону Яна, к тому же она много раз писала ему письма и совала ему в руку в конце каникул, когда он уезжал в школу.

Увы, Ян никак не разделял её страсть. Он прекрасно относился к Манетт, но в итоге наступил тот ужасный и незабываемый момент, когда в середине каникул Ян отвёл Манетт в сторонку, сунул ей обувную коробку с её нераспечатанными письмами и строго сказал:

— Послушай, Манетт, сожги-ка ты всё это. Я прекрасно знаю, что всё это значит, но я в эти игры не играю.

Он говорил совсем не грубо, потому что грубость была не в его натуре. Но он держался строго и был твёрд.

Ну, всем нам приходится переживать нечто в этом роде, думала потом Манетт. Но теперь она гадала, а нет ли на свете женщин, с которыми никогда ничего подобного не случается?

Она отправилась на поиски отца. И нашла его в западной части Айрелет-холла, на дальней лужайке рядом с озером. Он с кем-то говорил по мобильному телефону, сосредоточенно наклонив голову. Манетт хотела потихоньку подойти к нему, но тут он закончил разговор и повернулся от воды в сторону дома. Однако, увидев подходившую дочь, остался на месте, ожидая её.

Манетт попыталась оценить выражение его лица. Странно было уже то, что он вышел из дома для того, чтобы с кем-то поговорить. Хотя, конечно, он мог в этот момент просто гулять, и тут ему позвонили. Но почему-то Манетт в этом усомнилась. Было что-то скрытное в том жесте, каким Бернард спрятал в карман телефон.

— Почему ты позволяешь всему этому продолжаться? — спросила она отца, подойдя ближе.

Манетт была выше Бернарда ростом, как и её мать.

— Что именно ты подразумеваешь под «всем этим»? — спросил Файрклог.

— Фредди разбирает учётные книги Яна. Печатает ведомости, таблицы. Осваивает программы. Ты должен ведь знать, что он наводит порядок в делах после Яна.

— Он уже доказал свою компетентность, наш Фредди. Ему нравится управлять делами.

— Это не его стиль, папа. Он, конечно, будет управлять делами, если ты его попросишь, но тут есть свои ограничения. Фредди не умеет составлять планы.

— Ты уверена?

— Я знаю Фредди.

— Мы всегда думаем, что знаем наших супругов. Но мы никогда не знаем их достаточно хорошо.

— Надеюсь, ты не обвиняешь Фредди в чём-то. Он тут ни при чём.

Бернард едва заметно улыбнулся.

— Нет, конечно. Он очень хороший человек.

— Да уж, он такой.

— Ваш развод… Меня это всегда приводило в недоумение. Ник и Миньон… — Файрклог неопределённо взмахнул рукой, как бы указывая на башню. — У них хватает проблем, но ты всегда казалась мне другой. Когда вы с Фредди поженились, я был очень рад. И думал, что ты сделала хороший выбор. Мне и в голову не могло прийти, что это кончится разводом… Ты в своей жизни совершила очень мало ошибок, Манетт, но развод с Фредди — как раз одна из них.

— Всякое случается, — коротко ответила Манетт.

— Если мы сами это допускаем, — возразил её отец.

С учётом всех обстоятельств эти слова показались Манетт неуместными.

— Вроде того, как ты допустил, чтобы в твоей жизни случилась Вивьен Талли? — резко спросила она.

Бернард пристально посмотрел на неё. Манетт знала, что происходит в его голове. Бернард быстро перебирал в уме возможные источники, из которых его дочь могла получить подобное знание. А заодно гадал, что именно может быть известно Манетт.

Наконец он сказал:

— Вивьен Талли осталась в прошлом. Очень давно.

Он очень осторожно забросил удочку. Но в этих водах легко могли удить двое, так что и Манетт не отстала.

— Прошлое никогда не исчезает настолько, насколько нам бы того хотелось. Оно умеет возвращаться. Как Вивьен вернулась к тебе.

— Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.

— Я имею в виду, что Ян платил ей много лет подряд. Похоже, ежемесячно. Год за годом, каждый месяц. И ты, конечно, об этом знаешь.

Файрклог нахмурился.

— Вообще-то мне ничего такого не известно.

Манетт попыталась понять выражение его глаз. На лбу Бернарда выступил пот, и Манетт желала бы знать, имеет ли это значение в связи с упомянутой особой.

— Я тебе не верю, — сказала она наконец. — Между тобой и Вивьен Талли всегда что-то было.

Файрклог ответил:

— Вивьен была той частью моего прошлого, которую я себе позволил.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что у меня был момент человеческой слабости.

— Поняла, — кивнула Манетт.

— Но не всё, — возразил он. — Я желал Вивьен, и она уступила моему желанию. Но ни один из нас не намеревался…

— Ох, да ведь никто никогда и не намеревается, разве не так?

Манетт и сама услышала горечь, прозвучавшую в её словах. И это её удивило. Что ей было до того, что отец признался в чём-то таком, что ей никогда и в голову не приходило: в давней связи с очень молодой женщиной? Что до того ей, его дочери? Это ведь ничего не значило… и в то же время значило очень многое, только в этот момент она ничего не желала знать.

— Да, никто и не намеревается, — согласился Файрклог. — Это просто случается. Им вдруг приходит в голову глупая мысль, что жизнь должна дать им что-то ещё, кроме того, что они уже имеют, и невольно шагают в сторону, а в результате…

— А в результате — ты и Вивьен Талли. Буду откровеннее. Я не хочу тебя обижать, но ведь вполне понятно, почему Вивьен захотелось переспать с тобой.

— Она не хотела.

— Спать с тобой? Ох, умоляю!

— Нет. Я совсем не то имел в виду. — Файрклог посмотрел в одну сторону, потом в другую. Вдоль озера Уиндермир бежала тропинка, поднимавшаяся к лесным зарослям вдоль северной границы владений. — Давай прогуляемся. Я постараюсь объяснить.

— Я не хочу никаких объяснений.

— Не хочешь. Но ты встревожена. И отчасти виной тому — я. Давай пройдёмся, Манетт.

Он взял её под руку, и Манетт ощутила давление отцовских пальцев сквозь толстый шерстяной свитер. Ей хотелось высвободить руку и отойти от отца, уйти совсем, но она, как и её сестра, постоянно терзалась мыслью, что Бернард хотел иметь сына, сыновей… Только в отличие от Миньон, старавшейся постоянно наказывать отца за это желание, Манетт пыталась заменить ему сына, принять его образ жизни, его планы, его привычки, даже перенять его манеру говорить, стоять, внимательно смотреть на собеседника, даже начала работать в его компании, как только смогла, — вообще делала всё, чтобы доказать: она стоит не меньше сына. Но, конечно же, всё это было не то. А потом желанный сынок начал доказывать, что как раз он ничего не стоит (хотя в последнее время он, конечно, старался искупить свою вину), но даже это не заставило Бернарда по-другому увидеть свою дочь. Поэтому ей и не хотелось гулять с этим ублюдком, она не хотела слышать его ложь о Вивьен Талли, в чём бы эта ложь ни состояла.

Файрклог сказал:

— Дети никогда не хотят знать что-то о личной жизни родителей. Это непристойно.

— Если ты хочешь говорить о матушке… о ваших личных недоразумениях…

— Ох, боже, конечно, нет! Твоя мать никогда, ни разу… Неважно. Речь обо мне. Я желал Вивьен по самой простой причине: я её желал, вот и всё. Меня привлекала её юность, её свежесть.

— Я не хочу…

— Ты сама об этом заговорила, милая. И теперь должна выслушать всё до конца. Я эту девушку не совращал. Ты ведь именно так подумала?

Он посмотрел на Манетт. Она заметила его взгляд, но продолжала упорно глядеть только вперёд, на тропу, туда, где она поворачивала вместе с береговой линией, туда, где она поднималась вверх, к деревьям, которые как будто отступали всё дальше и дальше, несмотря на то что они с отцом шли в их сторону.

Файрклог продолжил:

— Я совсем не соблазнитель по природе, Манетт. Я просто заговорил с ней. Она тогда работала у меня около двух месяцев. И я был с ней честен, так же как был честен с твоей матерью, Манетт, в тот вечер, когда встретился с ней. Я сказал Вивьен, что ни о каком браке не может быть и речи. Сказал, что хочу сделать её своей любовницей, тайной, и что это никак не помешает её карьере… я ведь знал, что карьера для неё очень важна. Она обладала блестящим умом и большим будущим. Я даже и не думал, что ей вдруг захотелось бы тратить жизнь на какие-нибудь сельские проекты или отказаться от перспектив просто потому, что мне вздумалось уложить её в постель на то время, пока она остаётся в Камбрии.

— Я не желаю всё это знать! — резко бросила Манетт.

У неё так сжалось горло, что больно было говорить.

— Но ты узнала о Вивьен, заговорила о ней, вот и будешь слушать. Она попросила дать ей время на размышления, чтобы прикинуть, куда может её завести согласие. Она думала две недели. Потом сама пришла ко мне, с собственным предложением. Вивьен готова испытать меня в качестве любовника, сказала она. Она никогда не рассматривала себя в такой роли и никогда не задумывалась о возможности быть так или иначе связанной с человеком, который старше её собственного отца. Вивьен честно призналась, что это ей даже и неприятно, потому что она не принадлежит к тем женщинам, которых возбуждают деньги мужчины. Ей нравятся молодые люди её возраста, и она не знает, удастся ли ей естественно держаться со мной в постели. Она не представляет, чтобы я смог её волновать, так она сказала. Но если я устрою её в качестве любовника, чего она, откровенно говоря, не ждёт, она согласна на такой договор. Если же я не смогу доставить ей удовольствия, то нам всё равно не стоит становиться врагами.

— Боже… Да она могла на тебя в суд подать! Сексуальное домогательство… Это могло обойтись тебе в сотни тысяч!

— Я это знал. Но это было просто безумное желание, я же тебе сказал. Этого не объяснить, пока сам такого не испытаешь. И в такой момент всё кажется разумным, даже вот такое гнусное предложение и очень странный ответ. — Они медленно шли по тропе, с озера задул ветер. Манетт задрожала. Отец обнял её за талию и прижал к себе, говоря: — Похоже, дождь вот-вот начнётся. — А потом продолжил: — В общем, какое-то время мы играли две роли, Вивьен и я. На службе мы были нанимателем и его исполнительной помощницей и никогда не позволяли себе даже лёгкого намёка на то, что между нами есть нечто большее. А в другие часы мы были просто мужчиной и его женщиной, и дневные часы сдержанности только добавляли огня к тому, что происходило ночами. А потом она устала. Ей хотелось двигаться дальше в своей карьере, а я не был настолько глуп, чтобы пытаться её остановить. Мне пришлось её отпустить, как я и обещал с самого начала, потому что готов был подчиниться её желаниям.

— И где она теперь?

— Понятия не имею. Ей предложили работу в Лондоне, но это было довольно давно. Думаю, она могла уже продвинуться выше.

— А как насчёт мамы? Как ты мог…

— Твоя мать никогда ничего не знала, Манетт.

— Но ведь Миньон знает, так?

Бернард отвернулся. Прошло несколько мгновений, в которые над ними пронёсся клин диких гусей, снизившихся над озером и снова взмывших ввысь. Наконец Файрклог сказал:

— Знает. Понятия не имею, как она всё раскопала, но как-то ведь она вообще обо всём узнает?

— Значит, именно поэтому она…

— Да.

— А Ян? Почему он постоянно перечислял деньги Вивьен?

Файрклог покачал головой, посмотрел на дочь.

— Видит бог, я не знаю, Манетт. Если Ян платил Вивьен, это могло быть только по одной причине: он хотел меня защитить от чего-то. Она могла связаться с ним, чем-то угрожать?.. я просто не знаю.

— Возможно, она угрожала рассказать маме? Как Миньон. Миньон ведь именно это делает, так? Угрожает рассказать обо всём маме, если ты перестанешь оплачивать всё, что ей хочется, так? А что бы мама сделала, если бы узнала?

Файрклог повернулся к дочери лицом, и Манетт впервые подумала о том, что отец стал выглядеть стариком. Хрупким, готовым вот-вот сломаться.

— Твоя мать была бы просто убита, милая, — сказал он. — И после всех этих лет мне хотелось бы оградить её от такого испытания.

Камбрия, Брайанбэрроу

Тим видел Грейси из окна. Она прыгала на своём батуте, и это продолжалось уже с добрый час; она всё прыгала и прыгала, с невероятно сосредоточенным видом. Время он времени она падала на попу и скатывалась с батута, но тут же забиралась на него снова и продолжала подпрыгивать.

Немного раньше Тим заметил её в саду за домом. Она копалась в земле, и Тим заметил стоявшую рядом с ней на земле маленькую картонную коробку, перевязанную красной лентой. Выкопав достаточно широкую и глубокую ямку, Грейси опустила в неё коробку и засыпала землёй. Излишки земли она собрала в ведёрко и аккуратно рассыпала её по саду, хотя в это время года сад пребывал в полном запустении, и в такой аккуратности совсем не было необходимости. Но прежде чем убрать лишнюю землю, Грейси опустилась на колени и скрестила руки на груди: правый кулак к левому плечу, левый — к правому, голова склонена вбок… Тиму пришло в голову, что сестрёнка немного похожа на одного из тех ангелов, которых можно видеть на старых викторианских кладбищах, и тут он догадался, чем занималась девочка. Она хоронила Беллу, устроив настоящее прощание по кукле.

Но ведь Беллу можно было починить. Тим, конечно, здорово постарался, ломая её, но руки и ноги можно было прикрепить на место, а царапины закрасить… Но Грейси ничего такого не захотела и не захотела видеть Тима, когда он вернулся из Брайан-Бек, мокрый насквозь. Переодевшись, пошёл к Грейси и предложил заплести ей французские косички, но она и слушать его не хотела.

— Не трогай меня и не трогай Беллу, Тимми! — вот и всё, что она сказала.

И она не казалась грустной — просто не желала иметь с ним дела.

После похорон куклы Грейси отправилась на батут — и с того момента прыгала на нём. Тиму хотелось остановить сестрёнку, но он не знал, как это сделать. Он подумал о том, чтобы позвонить матери, но тут же отказался от этой мысли. Тим знал, что скажет мать: «Она сама перестанет прыгать, когда устанет. И я не собираюсь тащиться в такую даль просто ради того, чтобы снять твою сестру с батута. А если тебе надоело на неё смотреть, попроси Кавеха, чтобы он её оттуда снял. Он будет только рад возможности поиграть в родителя». И она бы сказала всё это ворчливым, раздражённым голосом. А потом отправилась бы к этому идиоту Уилкоксу, потому что он — подходящий мужчина. Так она смотрела на вещи. Чарли Уилкоксу она нравилась, значит, он был хорош. А если мужчина не хотел иметь с ней дела, как отец Тима, то он был просто куском дерьма. Ну, в общем-то так оно и было. Его отец был дерьмом, и Кавех тоже, и теперь Тим убедился в том, что и все остальные ничуть не лучше.

Когда он вернулся в дом после купания в пруду с утками, Кавех пришёл следом за ним и всё пытался с ним заговорить, но Тим и смотреть не желал в его сторону. Уже то было слишком плохо, что этот грязный тип хватал Тима своими лапами. А ещё и разговаривать с ним… Нет, ни за что.

Но ещё Тим думал и о том, что Кавех мог бы уговорить Грейси слезть с батута. Что Кавех мог бы уговорить Грейси позволить Тиму выкопать куклу и отвезти её в Уиндермир, отдать в ремонт. Девочке нравился Кавех, потому что это ведь была Грейси. Ей всё нравились. Так что она бы его послушала, ведь так? Кроме того, Кавех никогда её не обижал, если, конечно, не считать того, что разрушил её семью.

Да Тиму и самому хотелось поговорить с Кавехом. Ему бы нужно было спуститься вниз, найти его и сказать, что Грейси уже давно прыгает на батуте. Но если бы он это сделал, Кавех вполне мог бы сказать, что ничего нет плохого в том, что девочка прыгает на батуте, в конце концов, батуты для того и предназначены, разве нет? И разве не потому был поставлен этот батут, что Грейси нравится на нём прыгать? И Тиму пришлось бы объяснять, что это продолжается уже с час и что Грейси, скорее всего, делает это потому, что ей очень плохо. А Кавех мог бы сказать вполне очевидную вещь: «Мы ведь оба знаем, почему ей плохо, так, Тим?»

Но Тим не хотел причинять сестрёнке боль. В том-то и состояла проблема. Он не хотел доводить Грейси до слёз. Она была единственным человеком, действительно имевшим для него значение, и для него было достаточно уже того, что она находилась рядом. Тим ведь совсем не думал о том, что будет после того, как он схватит Беллу и оторвёт ей руки и ноги. Ему просто хотелось сделать что-то такое, чтобы выплеснуть кипевшую внутри боль. Но разве Грейси поняла бы это, если её саму ничто не мучило? Она могла увидеть только внешнюю подлость его поступка…

Грейси на мгновение прекратила прыжки. Тим видел, что она очень тяжело дышит. И ещё он заметил в ней нечто новое, что заставило его вздрогнуть. У неё начала набухать грудь, и крошечные соски приподнимали трикотажную ткань её футболки.

От этого Тиму стало невероятно грустно. У него на несколько мгновений всё затуманилось перед глазами, а когда туман рассеялся, Грейси уже снова прыгала. И теперь Тим следил за её крошечными грудями. Он понял, что нужно что-то предпринять.

Он снова спросил себя, насколько бессмысленно было бы звонить их матери. То, что у Грейси начала появляться грудь, значило: она нуждается в помощи матери… Например, та должна отвезти её в город и купить ей детский бюстгальтер, или что там носят маленькие девочки, когда начинают созревать… Теперь ведь дело было не только в том, чтобы согнать Грейси с этого проклятого батута, разве не так? Именно так, но ведь и то правда, что Найэм отнеслась бы к новости точно так же, как она относилась ко всему остальному. Сказала бы: «Поговори с Кавехом. Кавех разберётся».

Всё связывалось в один тугой узел, и с какими бы проблемами взросления ни столкнулась Грейси, ей, скорее всего, придётся решать их без помощи матери, потому что Тим был абсолютно уверен только в одном: если Найэм Крессуэлл и строит какие-то планы относительно своего будущего, в эти планы не входят дети, рождённые от мерзкого мужа. Так что всё ложилось на Тима или на Кавеха. Или на них обоих. Им придётся помогать Грейси стать взрослой.

Тим вышел из комнаты. Кавех был где-то в доме, и Тим рассудил, что этот момент не хуже любого другого подходит для того, чтобы сообщить ему о необходимости поездки в Уиндермир и покупки необходимых вещей. Если они этого не сделают, мальчишки в школе начнут дразнить Грейси. Да и девочки вполне могут к ним присоединиться. А от поддразниваний недалеко и до драк, это Тим отлично знал.

Спускаясь по лестнице, он услышал голос Кавеха. Тот доносился вроде бы из гостиной. Дверь туда была прикрыта, но на пол изнутри падала полоса света, и Тим слышал, как постукивает кочерга по решётке камина.

— …вообще-то не входит в мои планы, — вежливо сказал кому-то Кавех.

— Но ты ведь не можешь думать, что останешься здесь теперь, после смерти Крессуэлла.

Тим узнал голос Джорджа Коули. И сразу понял, о чём они говорят. «Остаться»… конечно, речь шла о ферме Брайан-Бек. Джордж Коули должен был воспринять смерть отца Тима как шанс избавиться от соседа и купить ферму. Но Кавех явно не был с ним согласен.

— Могу думать, — ответил он.

— Что, собираешься разводить овец, да?

Коули явно развеселила подобная идея. Он, наверное, представил себе, как Кавех топчется по двору фермы, в светлых брюках и лавандовом жилете, гоняясь за овцами…

— Я вообще-то надеялся, что вы будете арендовать землю, как было до сих пор, — сказал Кавех. — До сих пор это ведь всех устраивало. И не вижу причин что-то менять. Кроме того, земля здесь достаточно дорогая, если уж говорить о продаже.

— А ты думаешь, что у меня и денег-то нет, чтобы её купить, — сделал вывод Коули. — Ну, а ты-то сумел её приобрести, а, парень? Думаю, нет. И в любом случае на несколько месяцев будет наложен запрет на продажу, а к тому времени я и появлюсь с денежками.

— Боюсь, никаких запретов не будет, — сказал Кавех.

— Ты что хочешь сказать? Ты ведь не станешь утверждать, что он оставил всё тебе?

— Так уж получилось, что действительно оставил.

Джордж Коули надолго замолчал, усваивая неожиданную новость. И наконец сказал:

— Да ты просто морочишь мне голову.

— Так уж получилось, что нет.

— Нет? Ну, в таком случае какие у тебя планы, а? Как ты заплатишь налог на наследство? Это ведь куча денег!

— Налог на наследство вряд ли может стать проблемой, мистер Коули, — ответил Кавех.

Снова наступило молчание. Тим гадал, как Джордж Коули справится со всем этим. И ещё он впервые задумался над тем, как вообще Кавех Мехран вписывается в картину смерти его отца. Но это ведь был несчастный случай, простой и понятный, разве не так? Все так говорили, включая и коронёра. Но тут вдруг Тиму показалось, что не всё так просто. А то, что в следующее мгновение слетело с губ Кавеха, окончательно всё запутало, и Тим уже перестал что-либо понимать.

— Видите ли, моя семья приедет сюда, ко мне. И все вместе мы вполне справимся с налогом на наследство…

— Семья? — фыркнул Коули. — И что, интересно знать, представляет собой эта твоя семья?

Кавех ответил не сразу. А когда он наконец заговорил, его тон был предельно официальным.

— Семья — это прежде всего мои родители. Они переедут ко мне из Манчестера. Вместе с моей женой.

У Тима потемнело в глазах. А пол под ногами покачнулся. Всё то, что он, как ему казалось, знал, вдруг закрутилось в водовороте слов, означавших нечто такое, чего они вовсе не значили, всё то, что он вроде бы прекрасно понимал в свои четырнадцать лет, было уничтожено одним коротким заявлением…

— Твоя жена, — неживым голосом произнёс Коули.

— Моя жена. Да.

Послышались какие-то звуки. Похоже, Кавех отошёл к окну или к письменному столу в другом конце комнаты. Или остался стоять у камина, положив одну руку на каминную полку, с видом человека, у которого на руках все козыри.

— Я женюсь через несколько месяцев.

— О-о, просто отлично! — прорычал Коули. — А твоя будущая жена знает об обстоятельствах твоей жизни здесь, а? Эта твоя молодая невеста.

— Обстоятельствах? Что вы имеете в виду?

— Ах ты, невинное дитя! Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Тебя и Крессуэлла, ваши задницы! Как насчёт всего этого? Думаешь, в деревне никто ни о чём не догадался?

— Если вы хотите сказать, что в деревне знают о том, что мы с Яном Крессуэллом жили в одном доме, то, конечно же, они это знают. А что ещё?

— Ах ты, долбаный паршивец! Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что я уже практически женат, и что моя жена будет жить здесь, и мои родители тоже, а потом и мои дети. Если вам что-то всё равно неясно, я просто не знаю, что добавить.

— А как насчёт этих детишек? Ты думаешь, одному из них не захочется рассказать твоей новенькой жене о том, что здесь происходило?

— Вы говорите о Тиме и Грейси, мистер Коули?

— Ты прекрасно знаешь, что я говорю о них, чёрт побери!

— Ну, если оставить в стороне тот факт, что моя жена не говорит по-английски и не поймёт ни слова, что бы ей ни говорили, им всё равно нечего рассказывать. К тому же Тим и Грейси вернутся к своей матери. Это уже решается.

— Вот, значит, как?

— Боюсь, что да.

— А ты здорово себе на уме, парень, а? Думаю, ты с самого начала всё это задумал.

Тим не стал слушать ответа Кавеха. Он уже услышал более чем достаточно. И, спотыкаясь, ушёл в кухню, а потом вон из дома.

Камбрия, озеро Уиндермир

Сент-Джеймс решил, что остаётся ещё одна, последняя возможность разобраться в гибели Яна Крессуэлла. Шанс был невелик, но коли уж он оставался, Сент-Джеймс не мог его упустить. Но для реализации идеи ему был нужен некий спортивный инструмент.

Ни в Милнторпе, ни в Арнсайде не было магазинов рыболовных принадлежностей, и потому Сент-Джеймсу пришлось отправиться в Грэндж-овер-Сэндс и приобрести необходимое в местечке, именуемом Ланкастере. Там продавалось абсолютно всё, от детской одежды до садовых инструментов, и вся улица, расположенная на склоне, состояла из лавочек и магазинчиков, явно основанных инициативными представителями семейства Ланкастеров в последнюю сотню лет, и это оказался весьма удачный проект, потому что теперь магазинчики буквально стояли друг на друге. И основной идеей их существования была, похоже, та мысль, что если что-то не продаётся в этом месте, то это и покупать незачем. В одном уголке этого мира продавалось и всё для рыбалки, и здесь же торговали разделочными ножами, точно такими, как тот, что Линли достал из воды в лодочном доме Айрелет-холла.

Сент-Джеймс купил всё необходимое и, позвонив Линли, сообщил, что направляется в Айрелет-холл. Ещё он позвонил Деборе, но она не ответила. Саймон не удивился, потому что она ведь видела, кто звонит, а настроение у неё было не из лучших.

Впрочем, и Сент-Джеймс тоже был недоволен супругой. Он искренне любил свою жену, но случались моменты, когда их расхождение во взглядах на что-то заставляло его ставить под сомнение всю семейную жизнь. Впрочем, это всегда было мимолётно, и позже Сент-Джеймс сожалел о своих мыслях и посмеивался над ними, когда они с Деборой остывали. «И с чего мы повздорили?» — думал он тогда. То, что вечером казалось невероятно важным, утром выглядело чистым пустяком. Но вот теперь вопрос был действительно серьёзным…

Почти всю дорогу до озера Уиндермир Сент-Джеймс был погружён в мысли, хотя при других обстоятельствах он бы искренне наслаждался поездкой через долину. Но на этот раз он выбрал поворот на северо-восток и очутился у оконечности озера Уиндермир, где громоздились морены, оставленные в незапамятные времена ледниками, и где некогда стояла деревушка, прямо на берегу, — теперь она отодвинулась подальше. Здесь он повернул на север. И через несколько мгновений перед ним раскинулось собственно озеро Уиндермир: огромное безмятежное пространство серо-голубой воды, в которой отражались яркие осенние деревья, выстроившиеся вдоль берега.

Айрелет-холл был недалеко от этого места, всего в нескольких милях, за парком Фелл-Фут, сиявшим викторианской красотой и предлагавшим множество чудесных пешеходных маршрутов. Впрочем, в это время года для таких прогулок было холодновато. Но весной здесь расцветало множество нарциссов и рододендронов, достигавших высоты дома. Сент-Джеймс проехал мимо парка и очутился в лабиринте деревьев; там, где листья ещё не облетели, деревья светились оранжевым огнём и охрой; там, где листвы уже не осталось, торчали голые тёмные ветви.

Ворота в Айрелет-холл были заперты, но в путанице плюща на каменном столбе притаилась кнопка звонка. Сент-Джеймс вышел из взятой напрокат машины и позвонил. Пока он этим занимался, за его машиной встал «Хили-Эллиот» инспектора Линли.

Это облегчило задачу входа. Пара мгновений разговора с бестелесным голосом, ответившим на звонок, закончилась тем, что Линли сказал через плечо Сент-Джеймса:

— Это Томас Линли.

И всё утряслось. Ворота открылись со скрипом, как в каком-нибудь старом фильме ужасов, а потом так же шумно закрылись.

Линли и Сент-Джеймс направились прямиком к лодочному дому. Оставалась, как Саймон объяснил другу, последняя возможность проверки, и нужно было её использовать. Пусть все вокруг твердят, что обстоятельства смерти Яна Крессуэлла вполне очевидны, всё равно: если и есть вероятность убедить коронёра заново открыть дело, её можно обнаружить только одним способом. Но даже и это не гарантия, уточнил Сент-Джеймс.

На это Линли ответил, что он был бы бесконечно рад, если бы всё наконец закончилось и он смог бы как можно скорее вернуться в Лондон. При этих словах Сент-Джеймс бросил на него короткий косой взгляд. Линли тут же сказал:

— Начальство сильно мной недовольно.

— Что, Хильер рассчитывал на какие-то другие результаты?

— Нет, я об Изабелле. Она злится из-за того, что Хильер втянул меня в это расследование.

— А!.. Это плохо.

— Определённо плохо.

Больше они к этой теме не возвращались, но Сент-Джеймс задумался о характере взаимоотношений Томаса и Изабеллы Ардери. Раньше он уже встречался с ней, когда они все вместе занимались одним делом, и Сент-Джеймс был не настолько слеп, чтобы не заметить проскакивавшей между Линли и Изабеллой искры. Но роман со старшим офицером представлял собой серьёзную опасность. Собственно, роман с кем угодно в Ярде был опасен для Линли.

Пока они шли к лодочному дому, Линли рассказал Сент-Джеймсу о своей встрече с дочерью Бернарда Файрклога, Манетт, и её мужем, сообщив, что именно они обнаружили по части выплат, производимых Яном Крессуэллом. Бернард Файрклог мог сам отдать такие распоряжения, а мог и не отдавать, сказал Линли. Но в любом случае Крессуэлл, похоже, знал многое такое, что ставило его в рискованное положение. Если Файрклог не знал о выплатах или, по крайней мере, о некоторых из них, то опасность грозила ему самому, стоило ему узнать обо всём. Если Ян пытался прекратить какие-то платы, то осложнялись отношения с теми, кто денежки получал…

— В общем, похоже на то, что в итоге всё упирается в деньги, — сказал Линли.

— Ну, именно так чаще всего и бывает, разве нет? — заметил Сент-Джеймс.

В лодочном доме оказалось достаточно светло, в дополнительном освещении нужды не было. Дело, затеянное Сент-Джеймсом, не требовало лишнего света, хватало и отражённых от поверхности озера лучей солнца, поскольку день выдался ясный. Саймон намеревался исследовать состояние других камней причала. Если бы нашлись и другие расшатавшиеся, кроме двух упавших, он пришёл бы к выводу, что случившееся с Яном — действительно случайность.

Вёсельной лодки на месте не было — похоже, Валери вышла на озеро. Сент-Джеймс подошёл туда, где обычно бывало привязано её судёнышко. Разумнее всего, решил он, начать с проверки именно этой части причала.

Саймон присел на корточки и стал нажимать на камни. Линли дёрнулся было, чтобы помочь ему, но он сказал:

— Я сам.

Камни держались вполне надёжно, но вот Сент-Джеймс нажал на пятый — и тот зашатался, как молочный зуб во рту дошкольника. Шестой и седьмой тоже держались плохо. Следующие четыре были в отличном состоянии, а вот двенадцатый едва держался на месте. Именно в щель возле этого двенадцатого Сент-Джеймс и воткнул разделочный нож, купленный им в Грэндж-овер-Сэндс. С помощью ножа оказалось совсем нетрудно сдвинуть камень с места, чтобы тот свалился в воду. Усилия потребовались незначительные. Лезвие ножа скользнуло в щель, Сент-Джеймс чуть-чуть нажал на рукоятку — и дело было сделано. Линли слегка топнул ногой по камню, и тот полетел вниз. Теперь легко было представить, как некто выбирается из лодки, переносит весь свой вес на причал — и вот такой же камень сдвигается с места. Именно это и произошло с Яном Крессуэллом. Теперь вопрос был только в том, упадут ли в воду другие камни, если на них встанет Линли, но которым не станет помогать ножом Сент-Джеймс. Проверка не потребовала много времени. Один из камней упал, три других удержались. Линли вздохнул, покачал головой и сказал:

— Ну, я готов выслушать любые предложения. И не стану возражать, если одним из них окажется предложение вернуться в Лондон.

— Нам нужен яркий свет.

— Зачем это?

— Не здесь. Идём.

Они вышли из лодочного дома. Сент-Джеймс поднял разделочный нож так, чтобы оба они хорошо его видели. И оба пришли к одному выводу, для которого даже не требовались всякие там микроскопы и лабораторные исследования. После того как Сент-Джеймс орудовал ножом, сдвигая с места камень, всё лезвие покрылось глубокими царапинами. Но ведь тот нож, который Линли достал из воды, был совершенно новым.

— А… Ну да, вижу, — пробормотал Томас.

— Думаю, это окончательно проясняет дело, Томми. Нам с Деборой пора возвращаться в Лондон. Я, конечно, не стану утверждать, что камни не могли быть сдвинуты с места каким-то другим способом. Но тот факт, что найденный в воде нож был новым, заставляет предположить, что Крессуэлл действительно утонул случайно, или же для смещения камней было использовано что-то другое. И если ты не собираешься перетрясти всё вокруг в поисках подходящего инструмента, с помощью которого камни свалились в воду…

— Мне нужно сменить направление движения, — закончил за него Линли. — Или же закрыть дело и отступить.

— Да, осмелюсь предположить, что это именно так, если только Барбара Хейверс не отыщет нечто особенное. Но в любом случае результат нельзя назвать плохим, так? Это просто результат.

— Верно.

Они некоторое время стояли молча, глядя на озеро. К берегу подходила лодка, в ней сидела женщина, искусно работавшая вёслами. Валери Файрклог была одета для рыбалки, но ей явно не повезло. Когда она приблизилась, то показала на пустую корзину и весело крикнула:

— Хорошо, что вы там не умираете от голода! Я в последние дни стала совсем безнадёжным рыбаком.

— На причале внутри много расшатавшихся камней, — крикнул в ответ Линли. — И несколько из них мы расшатали ещё сильнее. Так что поосторожнее! Мы вам поможем.

Они вернулись в лодочный дом. Валери бесшумно подвела лодку к причалу и остановила точно там, где камни едва держались.

— Вы умудрились выбрать самое опасное место, — сказал Линли. — Вы именно здесь спускались в лодку?

— Да, — кивнула Валери. — А я и не заметила. Что, совсем плохо дело?

— Рано или поздно они упадут.

— Как и другие?

— Как и другие.

Лицо Валери изменилось, расслабилось. Она не улыбнулась, но облегчение было весьма заметным. Сент-Джеймс это отметил, и он знал, что Линли тоже не упустил это из внимания, принимая из рук Валери Файрклог рыболовные снасти. Линли положил всё в стороне, потом протянул руку и помог Валери Файрклог выбраться из лодки на причал. После чего представил женщину и Сент-Джеймса друг другу.

— Насколько я понял, именно вы обнаружили тело Яна Крессуэлла? — спросил Саймон.

— Да, я.

Валери сняла с головы бейсболку, прикрывавшую её аккуратные седые волосы. Они были подстрижены по-молодёжному, и она быстро пригладила их рукой.

— И вы позвонили в полицию, — продолжил Сент-Джеймс.

— Тоже верно.

— Я как раз об этом думал, — сказал Саймон. — Вы сейчас идёте в дом? Можем мы пройтись с вами?

Валери посмотрела на Линли. Она вовсе не выглядела насторожённой — слишком хорошо владела собой для этого. Но она, конечно, думала о том, зачем бы другу Линли, эксперту из Лондона, захотелось поболтать с ней, и она, безусловно, отлично понимала, что говорить он станет совсем не о её рыбацкой удаче. Но любезно ответила:

— Да, конечно, можете…

Однако быстрое движение голубых глаз выдало её истинные чувства.

Они пошли по тропинке. Сент-Джеймс заговорил:

— Вы в тот день тоже рыбачили?

— Когда нашла Яна? Нет.

— Тогда зачем вы отправились в лодочный дом?

— Я просто гуляла. Как правило, я делаю это каждый день. Когда приходит зима и погода портится, мне удаётся двигаться куда меньше, чем мне нравится, да и всем нам… Вот я и стараюсь выходить на прогулку, если день более или менее ясный.

— Гуляете по поместью? Ходите в лес? На холмы?

— Я прожила здесь всю свою жизнь, мистер Сент-Джеймс. И иду туда, куда ноги несут.

— А в тот день?

Валери Файрклог посмотрела на Линли и спросила:

— Хотите что-то прояснить?

Это, безусловно, было вежливой формой вопроса о том, с чего вдруг его приятель начал к ней цепляться.

Сент-Джеймс сказал:

— Тут скорее моё личное любопытство, чем Тома. Я разговаривал с констеблем Шлихтом о том дне, когда был обнаружен Ян Крессуэлл. Он сообщил мне два интересных факта о звонке на номер 999, и я с тех пор всё пытаюсь их понять. Ну, на самом деле к звонку относится только один из фактов. Второй относится к вам.

Теперь уже насторожённость откровенно проявилась во взгляде Валери Файрклог. Она остановилась. Провела ладонями по брюкам, что Сент-Джеймс понял как способ привести в порядок нервы. Он знал, что и Линли точно так же оценил этот жест, потому что друг бросил на него взгляд, предлагавший продолжить расспросы.

— И что же такого сказал вам констебль?

— Он поговорил с тем человеком, от которого получил сообщение. С тем, который ответил на ваш звонок. И тот сказал, что звонившая леди была на удивление спокойна, если учесть обстоятельства.

— Понятно.

Валери произнесла это любезным тоном, но то, что она при этом остановилась, давало понять: есть в смерти Яна Крессуэлла некие моменты, которые она предпочла бы скрыть от Сент-Джеймса и Линли.

— «Похоже, в моём лодочном доме плавает мёртвый человек», — вот что вы сказали приблизительно, — сказал Сент-Джеймс, внимательно глядя на Валери.

Она отвела взгляд. Движение её черт было похоже на лёгкую рябь на поверхности озера. То ли кто-то проплыл под поверхностью воды, то ли лёгкий ветерок нарушил покой, но в любом случае это было мгновение, когда спокойствие покинуло Валери. Она подняла руку, отвела со лба упавшие волосы — и не надела снова свою бейсболку. Солнечные лучи упали на неё, высветив тонкие морщинки. Затем она сказала:

— Никто не знает заранее, как он отреагирует на подобную ситуацию.

— Полностью с вами согласен. Но второй странный факт того дня состоит в том, что вы переоделись к тому времени, когда приехали полицейские и врачи. Вы встретили их одетой не для прогулки — во всяком случае, не для осеннего дня, вы были в одежде, пригодной только для дома.

Поняв, куда клонит Сент-Джеймс, Линли сказал:

— Так что, как вы понимаете, нам хочется кое-что проверить, выяснить. — Он дал ей пару мгновений на размышление, потом продолжил: — Вы вообще не ходили тогда в лодочный дом, да? Это не вы обнаружили тело, не вы звонили по 999.

— Мне кажется, я представилась, когда звонила, — напряжённо произнесла Валери, но она ведь не была дурой. Ей следовало понять, что, по крайней мере, эта часть игры закончена.

— Кто угодно может назвать какое угодно имя, — возразил Сент-Джеймс.

— Может, пришла пора сказать нам правду? — добавил Линли. — Речь о вашей дочери, так? Осмелюсь предположить, что это Миньон обнаружила труп и она же позвонила в полицию. Из её башни виден лодочный дом. Если она поднимается на верхний этаж, то ей видно вообще всё, от дверей здания до выходящих на озеро лодок. Вопрос, собственно, в том, были ли у неё причины организовывать смерть Яна Крессуэлла. Потому что она ведь должна была знать в тот вечер, что он на озере, так?

Валери возвела взор к небесам. Сент-Джеймсу почему-то вспомнилась страдающая Мадонна и то, что влечёт за собой материнство для не слишком храбрых женщин. Оно ведь не кончается в тот момент, когда дети становятся взрослыми, а продолжается до самой смерти — либо матери, либо ребёнка.

— Никто из них… — Валери запнулась, посмотрела на Сент-Джеймса, на Линли и только потом продолжила: — Мои дети не имеют к этому никакого отношения.

— Мы нашли в воде разделочный рыбный нож. — Сент-Джеймс показал нож, которым ковырял камни. — Не этот, конечно, но очень похожий.

— Наверное, это тот, который я потеряла неделю назад, — сказала Валери. — Случайно вообще-то. Я потрошила здоровенную форель, но уронила нож, и он упал в воду.

— В самом деле? — произнёс Линли.

— В самом деле, — откликнулась Валери. — Вот такая неловкость.

Сент-Джеймс и Линли переглянулись. То, что они услышали, безусловно, было ложью, потому что стол для разделки рыбы находился в другом конце лодочного дома, далеко от того места, где разделочный нож упал в воду. И если Сент-Джеймс не слишком ошибался относительно природы вещей, нож вряд ли мог сам доплыть до того места и оказаться лежащим прямо под головой Яна Крессуэлла.

Лондон, Кенсингтон

Вивьен Талли выглядела точно так, как на фотографии, которую Барбара видела в Интернете. Они были почти одного возраста, Барбара и Вивьен, но вряд ли они могли быть более разными. Вивьен, решила Барбара, была точно такой, какой хотела бы видеть саму Барбару суперинтендант Ардери: стройное тело, аккуратно одетое в наилучшие вещи, более чем отличные причёска и макияж. И благодаря этому тройному совершенству Вивьен Талли сумела прорваться на самый высокий уровень. Барбара тут же принципиально возненавидела её.

Она решила повернуть к Рутланд-гейт и снова прикинуться той, кем не была, играя всё ту же недавнюю роль особы, ищущей квартиру в Кенсингтоне. Позвонила в шестую квартиру, и Вивьен Талли — или тот, кто находился в её квартире, — не спрашивая, открыла входную дверь. Из этого Барбара сделала вывод, что там кого-то ждали. Мало нашлось бы глупцов, которые без приглашения явились бы в подобный дом. Впрочем, частенько беспечность жильцов приводит к ограблению. А иногда и к смерти.

Но вышло так, что Вивьен ожидала прихода агента по недвижимости. Барбара выяснила это уже через три секунды, когда Вивьен Талли окинула её внимательным взглядом с головы до ног, определяя, что может представлять собой явившаяся к ней особа.

— Вы действительно от Фокстона? — спросила она.

Барбара могла бы и обидеться на такой взгляд, ведь не на конкурс красоты пришла. Но она не могла уже и сделать вид, что не та, кто есть, потому что Вивьен Талли ни за что на свете не поверила бы в то, что агент по недвижимости или претендентка на квартиру могли явиться к ней в оранжевых вельветовых штанах, красной футболке и тёмно-синей куртке. Поэтому она сказала:

— Детектив Хейверс, Новый Скотленд-Ярд. Мне нужно с вами поговорить.

Вивьен вовсе не показалась потрясённой, что Барбара сочла достойным внимания. Женщина просто сказала:

— Входите. Но, боюсь, у меня не слишком много времени. У меня назначена встреча.

— С человеком из агентства Фокстона. Поняла. Продаёте квартиру, да?

Барбара огляделась, пока Вивьен закрывала за ней дверь. Квартира была потрясающей по всем меркам: высокие потолки, фасонная лепка, паркетные полы, укрытые персидскими коврами, несколько изящных антикварных вещиц, мраморный камин… Всё это должно было стоить кучу денег когда-то, и ещё больше — теперь. Но странным было то, что нигде не было вещей, носивших отпечаток личности. Наверное, такими можно было бы счесть несколько тщательно подобранных статуэток немецкого фарфора, предположила Барбара, но вот коллекция старинных книг на полке не производила впечатления, что эти книги читают дождливыми вечерами.

— Я уезжаю в Новую Зеландию, — сказала Вивьен. — Пора возвращаться домой.

— Вы там родились? — спросила Барбара, хотя и без того знала ответ.

Вивьен говорила без акцента; она могла бы и солгать, если бы захотела. Но лгать не стала.

— В Веллингтоне, — ответила она. — Мои родители и теперь там. Они стареют, и им хочется, чтобы я жила дома.

— Но вы довольно долго пробыли в Соединённом Королевстве, да?

— Могу ли я поинтересоваться целью вашего визита, сержант Хейверс? И чем я могу вам помочь?

— Рассказом о ваших взаимоотношениях с Бернардом Файрклогом. Для начала.

Выражение лица Вивьен Талли осталось сверхъестественно любезным.

— Не думаю, чтобы это вас касалось. Но в чём всё-таки дело?

— В смерти Яна Крессуэлла. По её факту ведётся расследование. И полагаю, вы его знали ещё с тех пор, как работали в «Файрклог индастриз», и он вас тоже неплохо знал.

— Тогда более логичным был бы вопрос о моих взаимоотношениях с Яном Крессуэллом, разве не так?

— Думаю, до этого мы тоже дойдём. Но прямо сейчас меня интересует Бернард Файрклог. — Барбара окинула комнату одобрительным взглядом и сказала: — Недурно тут всё устроено. Ничего, если я где-нибудь сяду?

Барбара не стала дожидаться ответа. Вместо того она подошла к большому креслу, бросила рядом с ним сумку и погрузилась в его уютные глубины. Проведя ладонью по обивке, подумала: «Чёрт побери, да это никак шёлк?» Да, Вивьен Талли покупала обстановку явно не в магазине ИКЕА.

— Мне подумалось, я говорила вам, что жду… — сказала Вивьен.

— Кого-то от Фокстона. Поняла. На этот счёт у меня всё в порядке. Память как у общеизвестного слона, если вы меня понимаете. Или это просто метафорический слон? Никогда не могла понять. Ну, неважно. Вы, наверное, предпочтёте, чтобы я слиняла до того, как появится человек от Фокстона, а?

Да, Вивьен не была глупа. Она прекрасно поняла, что должна рассказать что-то в обмен на исчезновение Барбары.

— Я некоторое время работала в «Файрклог индастриз», как вы поняли. — Вивьен подошла к маленькой кушетке и села. — Была помощницей Бернарда Файрклога. Моя первая работа после окончания Лондонской экономической школы. А через несколько лет я перешла к другому нанимателю.

— Люди вроде вас никогда не пропадут, найдут местечко получше, — признала Барбара. — Это мне понятно. Но в вашем случае… вы ведь ушли из «Файрклог индастриз», потом вдруг стали частным консультантом, а потом почему-то занялись садовыми инструментами, чем и занимаетесь.

— Ну и что? Мне захотелось большего, чем даёт работа частного консультанта, вот я и занялась новым делом. Я поднималась по служебной лестнице, потому что попала в нужное место в правильный момент, когда для нанимателей стало важным демонстрировать, что они одинаково относятся ко всем служащим, мужчинам и женщинам.

— Но вы не прервали отношений с Файрклогом.

— Я не сжигаю мостов. И нахожу куда более мудрым поддерживать контакты. Бернард просил меня поработать в правлении «Файрклог фаундейшн». Я рада была взяться за это.

— И как оно всё получилось?

— Что вы имеете в виду? Вы что, ищете что-то зловещее? Он меня попросил, я сказала «да». Я верю в случай.

— А попросил он вас потому, что…

— Думаю, он решил, что если я буду работать на него в Бэрроу, то это будет полезным во всех отношениях. Когда я ушла из «Файрклог индастриз»…

— Почему?

— Почему я ушла?

— Сдаётся мне, что там вы могли подниматься по служебной лестнице ничуть не хуже, чем в любом другом месте.

— Вам приходилось бывать в Бэрроу, сержант Хейверс? Нет? Ну, местечко не из самых привлекательных. Мне подёрнулась возможность перебраться в Лондон, и я за неё ухватилась. Так уж люди устроены. Я смогла продвинуться вперёд куда быстрее, чем это было возможно в Бэрроу, даже если бы мне хотелось там остаться. А мне, поверьте, этого не хотелось.

— И теперь вы живёте здесь, в квартире лорда Файрклога.

Вивьен слегка переменила позу, чуть заметно, хотя и до того сидела явно очень удобно.

— Что бы вы ни думали, это неверно.

— То есть квартира не принадлежит Файрклогу? Но тогда почему у него есть ключи от неё? Наверное, он приходит проверить, не ограбил ли вас кто-нибудь. В общем, ведёт себя как хозяин, если вы меня понимаете.

— Да какое всё это имеет отношение к Яну Крессуэллу, вы ведь ради него пришли?

— Не совсем так, — бодро ответила Барбара. — Не хотите разъяснить ситуацию с ключами? В особенности в том случае, если Файрклог не владелец этой квартиры. Кстати, всё это очень любопытно выглядит. Квартира наверняка обошлась в кучу бабок. И вам должно хотеться, чтобы всё оставалось шито-крыто, я полагаю. Вот и думаю, то ли вам поневоле пришлось дать ему ключи, то ли вы просто выдаёте их особым людям.

— Боюсь, что это просто не ваше дело.

— Где же наш Бернард ночует, когда задерживается в Лондоне, мисс Талли? Я заходила в «Твинс», но у них, похоже, нет комнат для ночлега. К тому же они не позволяют женщинам переступать порог, и исключение сделано только для одной старой кошёлки, которая стережёт дверь — поверьте, я это как следует проверила, — хотя женщины могут туда входить вместе с членами клуба. Вот и получается, что вы целиком и полностью в руках Файрклога, насколько я разобралась. Обед, ужин, выпивка, что там ещё — и вы оба садитесь в такси, и такси всегда привозит вас сюда. Иногда вы сами отпираете входную дверь. Иногда это делает он, своими собственными ключами. Потом вы поднимаетесь в эту… позвольте сказать — в эту совершенно потрясающую квартиру, и потом… Где Файрклог находит приют своему стареющему телу, когда остаётся в Лондоне? Вот в чём суть вопроса.

Вивьен встала. Барбара рассудила, что ей тоже лучше встать. Дело шло к тому, что хозяйка готовилась выставить пухловатую гостью за дверь. Но в то же время Барбара намеревалась продвинуться как можно дальше. Она видела, что Вивьен вся подобралась, напряглась, и это доставило ей немалое удовольствие. В конце концов, есть определённое наслаждение в том, чтобы вот так растревожить столь совершенное внешне существо.

— Нет, не в этом суть, — возразила Вивьен Талли. — Суть в том, сколько времени вам понадобится на то, чтобы дойти до двери, которую я открою для вас, а потом закрою после вашего ухода. Разговор окончен.

— Значит, так, — сказала Барбара. — Я должна уйти, верно? В смысле, за дверь.

— Или вас могут вытолкать.

— Драка, визг, вопли — чтобы все соседи услышали? Такой шум, что все обратят на вас внимание, чего вам явно не хочется?

— Я хочу, чтобы вы ушли, сержант. В моей жизни нет ничего противозаконного. И я не понимаю, почему я не могу обедать, ужинать, выпивать и так далее с Бернардом Файрклогом и какое это имеет отношение к Яну Крессуэллу, разве что Бернард отдал все счета Яну, а тот отказался их оплачивать. Но вряд ли он стал бы ради этого расставаться с жизнью, разве не так?

— Но разве это не было бы в духе Яна? Он берёг хозяйские денежки, правда?

— Не знаю. Я с ним не встречалась с тех пор, как ушла из фирмы, а это было много лет назад. Это всё, что вы хотели узнать? Я уже говорила, у меня встреча.

— Осталось только прояснить вопрос с ключами.

Вивьен безрадостно улыбнулась.

— Позвольте пожелать вам удачи в этом прояснении. — Она подошла ко входной двери, открыла её и сказала: — Вы не против?..

Барбаре ничего не оставалось, кроме как уйти. Она получила от Вивьен то, что смогла, а то, что Вивьен совершенно не удивилась появлению сыщика из Скотленд-Ярда — не говоря уж о том, что сумела удержаться от неверных шагов в течение всего их разговора, — говорило Барбаре о том, что это тот самый случай, когда предупреждение означает неплохую вооружённость. Так что приходилось искать обходной путь.

В конце концов, ничего невозможного не существует…

Барбара спустилась по лестнице, а не на лифте. Таким образом, она вышла прямо к столу, на котором возвышались ячейки для почты. Рядом со столом стоял портье. Он забрал письма из большого ящика перед зданием и теперь раскладывал их по ячейкам. Услышав шаги, обернулся.

— А, это вы вернулись? — сказал он вместо приветствия. — Всё ещё надеетесь на квартиру?

Барбара встала рядом с ним у стола, чтобы лучше видеть, что он рассовывает по ячейкам. Неплохо было бы увидеть что-нибудь вроде решения суда: «Она в чём-то виновна!» — и чтобы портье положил этот листок в ячейку Вивьен Талли, а ещё лучше — передал бы прямо в руки Барбары, чтобы она отнесла его Линли. Но, увы, всё выглядело слишком незатейливо — реклама туалетной воды, новых каналов телевидения и тому подобное.

Она сказала:

— Отдала это дело Фокстону. Так уж получилось, что шестая квартира скоро будет выставлена на продажу. Я и решила взглянуть на неё.

— Квартира мисс Талли? — удивился портье. — Я ничего об этом не слыхал. Странно, обычно люди об этом сообщают, сюда ведь начинают ходить покупатели…

— Наверное, это было внезапное решение, — предположила Барбара.

— Наверное. Всё равно, мне бы и в голову не пришло такое. Только не мисс Талли. Не так-то просто будет найти место, чтобы хорошая школа оказалась прямо за углом, ведь так?

По всему телу Барбары пробежала дрожь охотничьего азарта.

— Школа? — осторожно произнесла она. — Вы о которой школе говорите?