Верь в мою ложь

Лондон, Белгрейвия

Предупреждён — значит, вооружён.

Два дня после встречи с Хильером и Бернардом Файрклогом Линли потратил на поиски информации об этом человеке, его семье и финансовом положении. Он не желал вслепую соваться в это тайное расследование и нашёл достаточно много сведений о Файрклоге, которого, как оказалось, при рождении звали вовсе не Бернардом Файрклогом, а совсем даже Берни Декстером, и произошло это событие в городке под названием Бэрроу-ин-Фёрнес. Берни появился на свет в доме с террасами вдоль обоих этажей, на Блейк-стрит, и этот дом располагался в непосредственной близости от железнодорожных путей.

Его превращение из Берни Декстера в Бернарда Файрклога, барона Айрелетского, представляло собой историю, достойную воскресных журналов; собственно, благодаря таким историям эти журналы и существовали. Когда Берни было пятнадцать лет, он покончил со школой и начал работать на фабрике «Файрклог индастриз», нанявшись на самую простую работу: он упаковывал хромированную фурнитуру для ванных комнат в контейнеры и занимался этим по восемь часов в день. Такая работа, в общем, обещала не много надежд обычному рабочему, только Берни Декстер с Блейк-стрит не был обычным рабочим. «Он всегда был ужасно нахальным» — так охарактеризовала его супруга в интервью, которое дала после посвящения мужа в рыцари, а уж ей ли это было не знать — она ведь была Валери Файрклог, праправнучка основателя фирмы. Она познакомилась с пятнадцатилетним парнишкой, когда ей самой было уже восемнадцать; Берни участвовал а пантомиме на праздничном вечере для служащих компании в честь Рождества. Валери пришла туда по обязанности; Берни же просто веселился. Увидели они друг друга в тот момент, когда хозяева приветствовали гостей: владельцы фирмы выполняли свой долг, а служащие — среди которых был и Берни — шли мимо них вежливой цепочкой, соблюдая все необходимые приличия. Аккуратные причёски, опущенные долу глаза и «О, сэр, благодарю вас» при получении рождественских подарков в лучших диккенсовских традициях. Это устраивало всех, кроме Берни Декстера, который тут же прямо сообщил Валери, дерзко подмигнув, что намерен жениться на ней. «Уж очень вы хороши, просто красотка, — сказал он. — Так что я рассчитываю провести с вами всю жизнь и обеспечить вас всем». Он произнёс это с предельной уверенностью, как будто Валери не была уже всем обеспечена.

Однако Берни был намерен сдержать слово и без малейших сомнений отправился к отцу Валери и заявил:

— Знаете, я мог бы здорово помочь вашей фирме, если вы мне дадите хоть маленький шанс.

И так он и сделал. Не сразу, конечно, а со временем, и за это время сумел произвести впечатление на Валери, постоянно демонстрируя ей свою преданность. А ещё он умудрился сделать молодой женщине ребёнка, когда той уже исполнилось двадцать пять, и следствием этого был побег влюблённой пары. Затем Берни взял фамилию жены, основательно повысил производительность «Файрклог индастриз» и модернизировал выпускаемую ею продукцию, в число которой входили те самые комплекты для туалетных комнат, которые принесли ему фантастическое состояние.

Вот только его сын Николас всегда оставался ложкой дёгтя в безупречной во всём остальном жизни. Линли нашёл целые тома сведений об этом парне. Потому что когда Николасу Файрклогу приходило в голову сотворить что-нибудь дурное, он делал это более чем демонстративно. Напивался на людях, устраивал шумные скандалы, вторгался в чужие дома, хулиганил на футбольных матчах, водил машину в состоянии опьянения, угонял автомобили, участвовал в поджогах — в общем, старался изо всех сил… И даже если бы о наркотиках не говорилось прямо, всё равно нетрудно было бы догадаться о том, что подталкивало Николаса к подобным поступкам. Наследник не скрывался от глаз местной прессы в Камбрии, так что истории о его выходках то и дело появлялись на первых страницах разнообразных газет, тем более что речь-то шла о представителе знатного рода…

Естественным следствием такого образа жизни обычно становилась ранняя смерть, но в случае Николаса Файрклога в дело вмешалась любовь к молодой аргентинке со звучным именем — Алатея Васкес дель Торрес. После прохождения очередной программы реабилитации — на этот раз в Америке, в штате Юта, — Николас отправился в маленький городок под названием Парк-Сити, где прежде были рудники, — видимо, он решил, что это местечко вполне подходит для окончательного выздоровления, что, как обычно, щедро финансировалось его отчаявшимся отцом. Старый шахтёрский городок действительно мог неплохо послужить таким целям, потому что приютился он в Скалистых горах, у хребта Уосач, и сюда каждый год, с ноября по апрель, приезжали со всего света лыжники, и, соответственно, здесь были толпы молодых мужчин и женщин, работавших в качестве обслуживающего персонала.

Алатея Васкес дель Торрес как раз и принадлежала к этой последней группе, и они с Николасом Файрклогом, насколько мог понять Линли, пробираясь сквозь разнообразный словесный мусор, увидели друг друга в одной из многочисленных курортных закусочных. Остальное, как говорилось в большинстве статей, скрывалось во тьме истории. Но последовало стремительное ухаживание, брак, заключённый в мэрии Солт-Лейк-Сити, и очередное падение Николаса в наркотический огонь, что выглядело довольно странным способом отпраздновать начало супружеской жизни, — хотя, подумал Линли, уж что есть, то и есть. К счастью, удивительная физическая сила Николаса Файрклога позволяла ему в очередной раз возродиться из пепла, как фениксу, и в очередной раз постараться избавиться от обуревавшего его демона. Вот только решимость Николаса не повлияла на решение Алатеи Васкес дель Торрес уйти от него меньше чем через два месяца после свадьбы.

— Я всё ради неё сделаю, — немного позже заявил Файрклог. — Я готов умереть ради неё. А уж бросить наркотики — это просто детская задача.

И она вернулась к нему, а он отказался от дури, и все были счастливы. По крайней мере, это следовало из всех тех сведений о семье Файрклог, которые Линли удалось найти за двадцать четыре часа. И из всего этого можно было сделать вывод, что если бы Николас Файрклог был как-то причастен к смерти своего двоюродного брата в такой вот период своей жизни, то это выглядело бы совершенно не в его характере, потому что вряд ли разумно было предполагать, что его жена сохранит верность человеку, замешанному в убийстве.

Линли продолжил чтение, стараясь узнать как можно больше об остальных членах семьи. Но информация о них оказалась скудной, и сразу становилось ясно, что эти личности просто ничто в сравнении с сыном лорда Файрклога. Одна из сестёр разведена, другая сестра — старая дева, один двоюродный брат — видимо, как раз погибший, — управлял финансами Файрклога, жена этого кузена была домашней хозяйкой, двое вполне приличных детей… Семейство состояло из чрезвычайно разных людей, но с виду всё выглядело благопристойно.

В конце второго дня поиска Линли стоял у окна своей библиотеки на Итон-террас и смотрел на улицу; темнело, и уже ярко загорелись фонари. Томасу не слишком нравилось положение, в котором он очутился, но он не представлял, что тут можно было бы сделать. Явно необходимо собрать доказательства чьей-то вины, а не искать доказательства чьей бы то ни было невиновности. Но если коронёр заявил, что смерть произошла в результате несчастного случая, то вряд ли имело смысл дальше копаться в этом деле. Потому что коронёры знают, что делают, и у них всегда есть свидетельства и доказательства для того, чтобы подкрепить свои утверждения. И если местный коронёр счёл смерть Яна Крессуэлла случайностью — печальной и несвоевременной, как все случайности такого рода, но всё равно случайностью, — то такой вывод вроде бы должен был всех удовлетворить, как бы ни велико было горе семьи от этой внезапной потери.

И казалось очень любопытным то, что Бернард Файрклог удовлетворённым не выглядел, думал Линли. Сомнения Файрклога, возникшие, несмотря на результаты расследования, заставляли заподозрить, что он может знать куда больше, чем сказал при их встрече в «Твинсе». А это рождало мысль, что за смертью Яна Крессуэлла крылось нечто большее, чем мог заметить поверхностный взгляд.

Линли гадал, не мог ли кто-нибудь осторожно сообщить Файрклогу что-нибудь о местном расследовании случая. Он также гадал, не мог ли сам Файрклог переговорить с кем-нибудь из участников расследования.

Отвернувшись от окна, Линли уставился на свой письменный стол, заваленный заметками, вышедшими из принтера, на сам ноутбук… Линли рассудил, что есть ещё несколько способов раздобыть дополнительные сведения относительно смерти Яна Крессуэлла, — если, конечно, такие сведения вообще существовали, — и уже направился к телефону, чтобы кое-куда позвонить, когда телефон зазвонил сам. Линли подумал было предоставить дело автоответчику — в последние месяцы он почти всегда так и делал, — но потом решил всё же снять трубку и тут же услышал голос Изабеллы:

— Каким чёртом ты занят, Томми? Почему тебя нет на работе?

А ведь Линли думал, что Хильер уже уладил это. Однако он явно ошибался.

— Хильер попросил меня разобраться с одним дельцем. Я думал, он тебе сказал.

— Хильер? Что ещё за дело? — Изабелла произнесла это с немалым удивлением.

Линли с Хильером не были слишком близкими друзьями, и если бы речь пошла о каком-то особом случае, Томас наверняка оказался бы последним человеком в Ярде, к кому тот обратился бы.

— Это конфиденциально, — пояснил он. — Я не вправе…

— Что происходит?

Линли ответил не сразу. Он пытался придумать способ объяснить ей, чем именно занимается, не говоря при этом напрямую, что именно делает, но она, похоже, приняла его молчание за уклончивость, потому что произнесла весьма едким тоном:

— А! Понятно. Это имеет отношение к случившемуся?

— К чему? Что случилось?

— Ох, умоляю, только не надо… Ты знаешь, о чём я говорю. О Бобе. О том вечере. Тот факт, что с тех пор мы ни разу…

— Боже, нет! При чём тут это? — перебил её Линли, хотя, по правде говоря, насчёт этой темы у него не было полной уверенности…

— Тогда почему ты меня избегаешь?

— Я что-то не замечал, чтобы я избегал тебя.

Ответом на эти слова было долгое молчание. Линли поймал себя на том, что пытался угадать, где могла находиться в этот момент Изабелла. В такой час она могла быть ещё и в Ярде, может быть, в своём кабинете, и он как будто увидел её сидящей за письменным столом, со слегка опущенной головой, прижатой к уху телефонной трубкой, и её гладкие волосы, напоминавшие цветом янтарь, заправлены за ухо, чтобы не мешать разговору, а в ухе — консервативная, но модная серёжка. Может быть, она сбросила одну туфлю и, раздумывая над тем, что сказать ему дальше, наклонилась, чтобы потереть лодыжку…

То, что она сказала, удивило Линли.

— Томми, я вчера всё сказала Бобу. То есть я не назвала твоего имени, потому что, как я уже объясняла, он использует это против меня в любой момент, когда будет уверен, что я не в порядке. Но я ему сказала. Об этом.

— О чём «об этом»?

— Что я кое с кем встречаюсь. Что это ты приходил, когда они с Сандрой были у меня, но я тебя отослала, потому что не была уверена, что мальчики готовы… ну… в конце концов, они в первый раз приехали в Лондон повидаться со мной, и им нужно привыкнуть к тому, что я живу в Лондоне, и к моей квартире, и вообще ко всему, что из этого следует. Так что если бы я сразу сообщила, что у меня есть мужчина… Я ему объяснила, что мне это показалось слишком поспешным, и потому я попросила тебя уйти. Но я хотела, чтобы он знал о твоём существовании.

— А… Изабелла…

Линли прекрасно понимал, чего ей это стоило: объясниться с бывшим мужем, притом что он имел такую власть над её жизнью, и теперь рассказать обо всём ему, Линли, при её-то гордости…

— Я скучаю по тебе, Томми. Я не хочу, чтобы мы встречались вот так, урывками.

— А мы и не встречаемся урывками.

— Разве?

— Конечно.

Снова последовала пауза. «Может, она уже и дома вообще-то», — подумал Линли. Сидит на краю кровати в своей вызывающей клаустрофобию спальне, с единственным окном, постоянно закрытым, и с кроватью слишком узкой, чтобы они вместе могли устроиться на ней достаточно удобно на всю ночь. Линли вдруг осознал, что это могло иметь значение, а могло и не иметь… А если бы Изабелла открыто признала их отношения, что бы это значило для него?..

— Всё так запутано, — сказал он. — Но ведь и всегда так бывает, разве нет?

— В определённом возрасте — да. Чёртов багаж прошлого. — И она довольно громко вздохнула. — Мне хочется увидеть тебя сегодня, Томми. Приедешь? — И добавила довольно многозначительно: — У тебя будет время?

Ему хотелось сказать, что дело совсем не во времени. Дело было в том, что он чувствовал и кем хотел быть. Но это тоже выглядело слишком запутанным. Поэтому он ответил:

— Пока точно не знаю.

— Из-за этого дела Хильера? Надеюсь, ты заметил, я не стала настаивать на том, чтобы узнать, что там у вас происходит. И не стану. Могу обещать. Даже потом не буду искать ответа. В смысле, после того. Ты понимаешь, что это значит, потому что я знаю, какой ты после того. Знаешь, мне иногда кажется, что в такие моменты ты ничего не способен скрыть.

— И почему же ты не допытываешься?

— Ну, это было бы не слишком честно, так? Кроме того мне нравится думать, что я женщина не того сорта. Я не строю интриг. Ну, по крайней мере, не часто.

— А сейчас ты интригуешь?

— Только чуть-чуть, чтобы заманить тебя, но это даже интригой не назовёшь — я ведь уже призналась во всём.

Линли улыбнулся при этих её словах. Он почувствовал, что уже смягчается, и ощутил, что продолжает испытывать желание, несмотря на то что их отношения всё это время были безотрадными; да и в любом случае они плохо подходили друг другу, и так будет всегда. Но он всё равно желал эту женщину.

— Может быть, я доберусь к тебе, только очень поздно, — сказал он.

— Да какая разница? Но ты приедешь, Томми?

— Приеду, — пообещал он.

Лондон, Челси

Но сначала ему в любом случае нужно было кое-что уладить. И хотя вопрос можно было решить по телефону, Линли решил, что личная встреча позволит ему понять, удобно ли нужным ему людям отвечать на его вопросы. Потому что сами они ни за что этого не скажут.

Ему очень мешало то, что всё это не было официальным полицейским расследованием. И ему приходилось изобретать особые подходы, чтобы удовлетворить требования секретности. Он мог бы настоять, чтобы Хильер разрешил ему взять в помощники кого-то из офицеров, но те детективы, с которыми имело смысл работать, вряд ли могли стать тайными агентами, шныряющими в Камбрии. Детектив Уинстон Нката, шести футов четырёх дюймов роста, с кожей цвета очень крепкого чая, едва ли сумел бы раствориться в осенних пейзажах Озёрного края. Что же касается сержанта Барбары Хейверс, детектива, которая при других обстоятельствах стояла бы для Линли на первом месте, несмотря на огромное количество дурных привычек, — то сама мысль о том, что Барбара, непрерывно куря, будет с воинственным видом носиться по Камбрии, делая вид, что она, может быть, просто прогуливается вдоль живых изгородей… Смешно было и говорить об этом. Барбара была прекрасным полицейским, но осторожность и благоразумие не являлись её сильными сторонами. Будь жива Хелен, она бы идеально подошла для такой работы… И ей бы это очень понравилось. «Томми, дорогой, мы там будем инкогнито! Боже, какая прелесть! Да я всю жизнь мечтала сыграть такую роль!» Но Хелен не было в живых, её не было в живых… При этой мысли Линли резко прибавил скорость.

Он ехал в Челси, выбрав маршрут, который привёл его на Кинг-роуд. Это была самая прямая дорога к Чейни-роу, но не самая быстрая, потому что узкая улочка тянулась через район сверхмодных бутиков, обувных магазинчиков, антикварных лавок, пабов и ресторанов. По тротуарам, как обычно, бродили целые толпы народа, и когда Линли смотрел на прохожих — и видел их молодость, — его переполняла меланхолия и в нём рождалось нечто вроде сожалений. Но он не смог бы сказать, о чём сожалеет. Да ему не очень-то и хотелось в этом разбираться.

Он припарковал машину на Лоуренс-стрит, неподалёку от Лордшип-плейс, Ему нужно было теперь вернуться немного назад, но, вместо того чтобы пойти по Чейни-роу, он прошёл через садовые ворота с задней стороны высокого кирпичного здания, стоявшего на углу.

Сад играл осенними красками, готовясь к зиме. Лужайка была усыпана листьями, которые давно пора было убрать, а зелёные бордюры давно уже отцвели, и увядающие стебли растений склонялись к земле, как будто пригибаемые невидимой рукой. Плетёная мебель была укрыта холстом. Между кирпичами дорожки вырос мох. Линли прошёл к дому. С его задней стороны ступеньки вели ко входу в кухню, расположенную в подвальном этаже. В окнах уже горел свет. Линли видел сквозь запотевшие стёкла чью-то движущуюся тень.

Он дважды резко стукнул в дверь, и изнутри тут же раздался громкий лай. Линли открыл дверь и сказал:

— Джозеф, это я! Решил зайти с чёрного хода.

— Томми? — ответил женский голос, а не тот, который он ожидал услышать; это была дочь нужного ему человека. — Решил поиграть в викторианского доставщика?

Она появилась из угла кухни, сопровождаемая собакой, длинношёрстной таксой, носившей совсем неподходящее ей имя Пич, Персик. Пич лаяла, прыгала и всячески выражала свою радость, приветствуя Линли. Она вела себя просто безобразно, будучи живым доказательством того, что часто повторяла Дебора Сент-Джеймс: что ей требуется собака, похожая на неё саму, то есть абсолютно неспособная к дрессировке.

— Привет, — сказала Дебора. — Какой приятный сюрприз! — Она отпихнула собаку и, обняв Линли, поцеловала его в щёку. — Останешься на ужин, — распорядилась она. — Причин к тому много, но главная — я его уже готовлю.

— Бог мой… А где твой отец?

— В Саутгемптоне. Годовщина. Он не захотел брать меня с собой в этом году. Наверное, потому, что это двадцатый год.

— А…

Линли знал, что Дебора больше ничего не скажет, и не потому, что ей до сих пор больно было говорить о смерти матери — в конце концов, Деборе было всего семь лет, когда это случилось, — но из-за самого Линли, из-за того, о чём мог ему напомнить такой разговор.

— Но он в любом случае вернётся завтра, — сказала Дебора. — А пока мои кулинарные страсти достаются бедняге Саймону. Он тебе нужен, кстати? Он только что поднялся наверх.

— Мне нужны вы оба. А что ты готовишь?

— Пастушеский пирог. Картофельное пюре из пакета. Знаешь, картошка есть картошка, правда? Зачем её чистить? И ещё готовлю брокколи. Средиземноморский стиль. Всё плавает в оливковом масле и тёртом чесноке. И ещё листовой салат, тоже плавает в оливковом масле с чесноком. Останешься? Ты просто должен. Даже если всё ужасно, ты можешь соврать и сказать, что вкуснее только амброзия, да и то вряд ли. Я пойму, что ты врёшь, конечно. Я всегда вижу, если ты врёшь. Но это неважно, потому что, если ты скажешь, что всё прекрасно. Саймону придётся сказать то же самое. Ах да, ещё и пудинг имеется.

— Это, пожалуй, решающий фактор.

— Ну вот видишь? Я знаю, что ты врёшь, но готова подыграть. Потому что на самом деле это французский домашний пирог, фруктовый.

— Слепленный из высохших печений или чего-то в этом роде?

Дебора засмеялась.

— Очень остроумно, лорд Ашертон. Так ты остаёшься или нет? Кстати, в пироге яблоки и груши.

— Да разве я могу отказаться? — Линли посмотрел на лестницу, ведшую наверх. — А он?..

— Он в кабинете. Поднимись туда. Я к вам подойду, как только выясню, что там у меня происходит на плите и в духовке.

Линли поднялся по лестнице, наверху он прошёл по коридору к кабинету. Он слышал голос Саймона Сент-Джеймса, доносившийся из кабинета в передней части здания. Кабинет был устроен в бывшей гостиной, и теперь вдоль трёх его стен от пола до потолка высились книжные стеллажи, а четвёртая была отдана под фотографии Деборы. Когда Томас вошёл в комнату, его друг сидел за письменным столом, и по тому, как тот, говоря по телефону, наклонял голову и дёргал себя за волосы, Линли понял: у друга возникли какие-то проблемы.

Сент-Джеймс говорил:

— Я именно так и думал, Дэвид. Я и сейчас так думаю. В том, что касается меня, это тот ответ, которого я ищу… Да, да. Я это полностью осознаю… Я поговорю с ней ещё раз… Сколько времени, если точно?.. Когда бы она хотела нас видеть?.. Да, понимаю. — Он вскинул голову, увидел Линли, кивнул в знак приветствия и сказал: — Ну ладно. Наилучшие пожелания матушке и твоей семье.

И повесил трубку. Из его последних слов Линли понял, что Сент-Джеймс разговаривал со своим старшим братом Дэвидом.

Сент-Джеймс неловко поднялся, опираясь на край стола, чтобы облегчить себе задачу, поскольку его нога уже много лет не действовала должным образом, и, поздоровавшись с Томасом, направился к столику на колёсиках, стоявшему у окна и загруженному напитками.

— Виски — это то, что надо, — сообщил он Линли. — Побольше, чем обычно, и безо льда. А тебе что?

— То же самое. Что, какие-то неприятности?

— Мой брат Дэвид нашёл в Саутгемптоне некую девушку, которая хочет отдать на усыновление своего ребёнка, и можно заключить частное соглашение через адвоката.

— Но это прекрасная новость, Саймон! — сказал Линли. — Ты должен быть в восторге, ведь вы так долго этого ждали.

— При других обстоятельствах — да. Это нечто вроде неожиданного дара. — Он откупорил бутылку «Лагавулина» и налил в стаканы виски на добрых три пальца в каждый. Линли молча вскинул брови, когда Сент-Джеймс подал ему стакан. — Мы это заслужили. По крайней мере, я заслужил, но думаю, что и ты тоже.

Он указал на кожаные кресла перед камином. Кресла были потёртыми и скрипучими, и в них было удобно сидеть развалясь и не спеша напиваться.

— Так что там с обстоятельствами? — спросил Линли.

Сент-Джеймс бросил взгляд в сторону двери, явно намекая на то, что весь разговор должен остаться между ними.

— Мать хочет открытого усыновления. И чтобы не только она сама участвовала в жизни ребёнка, но и его отец — тоже. Ей самой — шестнадцать. Отцу — пятнадцать.

— О!.. Понимаю.

— Дебора, само собой, не хотела бы делиться своим ребёнком.

— Её нельзя не понять, не правда ли?

Сент-Джеймс кивнул и продолжил:

— И, уж конечно, она не хочет делить малыша с двумя подростками. Говорит, что это всё равно что усыновить сразу троих вместо одного. Кроме того, у них обоих большое количество родни, и все, конечно, будут совать нос в дела…

Сент-Джеймс сделал основательный глоток из своего стакана.

— Да уж, — пробормотал Линли. — Я её вполне понимаю.

— Я тоже. В общем, ситуация далека от идеала. С другой стороны, похоже на то… Ну, то есть на самом деле она уже сделала все анализы, Томми. Это точно. Вряд ли она сможет когда-либо выносить ребёнка.

Линли это знал. Он это знал уже целый год, и, судя по всему, Дебора наконец рассказала мужу ту правду, которую целый год переживала в одиночестве, если не считать Линли, посвящённого в тайну.

Томас промолчал. Оба мужчины задумались, глядя на стаканы с «Лагавулином». Из коридора донёсся стук когтей по полу, что означало приближение Пич, а если к ним шла Пич, то следом за ней, без сомнения, шла и её хозяйка. Линли тихо сказал:

— Дебора пригласила меня остаться на ужин, но если тебе этого не хочется, я найду повод уйти.

На это Сент-Джеймс ответил:

— Ох, боже, нет! Наоборот, я бы предпочёл, чтобы ты остался. Ты же меня знаешь. Что угодно, лишь бы избежать тяжёлого разговора с любимой женщиной. Или хотя бы отложить его.

— Я принесла вам закуску перед ужином, — сообщила Дебора, входя в кабинет. — Сырные палочки. Пич уже одну слопала, так что могу утверждать: они вкусные — по крайней мере, на собачий взгляд. Не вставай, Саймон. Я и сама могу налить себе шерри.

Она поставила тарелку с сырными палочками на оттоманку между креслами, шуганула таксу и отошла к столику с напитками. Потом сказала, обращаясь к мужу:

— Томми сказал, что хочет поговорить с нами обоими. Полагаю, это либо нечто деловое, либо некое сообщение, либо и то и другое вместе, и если это имеет какое-то отношение к «Хили-Эллиоту», я за то, чтобы сразу согласиться, Саймон.

— Об этом и думать забудь, — откликнулся Линли. — Меня похоронят в этой машине.

— Чёрт! — Сент-Джеймс улыбнулся.

— Но я хотя бы попыталась, — сказала его жена. Подойдя к мужу, она села на подлокотник его кресла и спросила Линли: — Так в чём дело, Томми?

А он сначала подумал, с чего лучше начать. И наконец сказал:

— Я вот всё гадал, как бы вы оба отнеслись к небольшому осеннему путешествию к озёрам?

Лондон, Челси

Она всегда тщательно расчёсывала волосы, прежде чем лечь в постель. Иногда он просто наблюдал, иногда сам брался за щётку. Волосы у неё были длинными и густыми, вьющимися и рыжими; они, как правило, ничего не слушались, и именно это ему нравилось. В этот вечер он наблюдал за процессом, лёжа в постели, откинувшись на подушки. А она стояла напротив него у комода. Над комодом висело зеркало, и она видела, как он смотрит на её отражение.

— Ты уверен, что можешь оторваться от работы на такое время, Саймон?

— Это же всего на несколько дней. Вопрос в том, как ты к этому отнесёшься?

— Маскировка — не самое главное из моих умений, да? Ты об этом?

Дебора отложила щётку для волос и подошла к кровати. Она была в тонкой хлопковой ночной рубашке, но, как обычно, сняла её, прежде чем лечь рядом с мужем. Ему нравилось, что она предпочитала спать обнажённой. Ему нравилось ощущать её рядом, тёплую и мягкую, когда он дремал.

— Это как раз то, что понравилось бы Хелен, — заметила Дебора. — Удивлюсь, если Томми не думал об этом.

— Скорее всего, думал.

— Хм… Ну да. Ладно, я готова ему помочь, насколько это в моих силах. Мне даже хочется разобраться в этих странностях Николаса Файрклога, о которых упомянул Томми. Я, пожалуй, могу использовать его историю в качестве повода… «Я тут читала кое-что о вас и вашем проекте, в журнале, в статье об архитектурном саде ваших родителей…» И так далее, и так далее. И это, по крайней мере, вполне объяснимая причина тому, что кто-то захотел сделать документальный фильм. Если бы не это, я бы не знала, что и делать. А ты как на всё это смотришь?

— Материалы расследования — это не проблема, до них нетрудно будет добраться. Как и просмотреть материалы судебного заседания. Что касается остального, тут я не уверен.

Как ни посмотри, ситуация очень странная. — Упоминая о странности ситуации, Сент-Джеймс тут же подумал, что есть и ещё кое-что, с чем им придётся как-то справиться, и сказал: — Дэвид звонил. Я как раз говорил с ним, когда приехал Томми.

Саймон сразу почувствовал, как напряглась Дебора. У неё изменился ритм дыхания, после глубокого вздоха последовала долгая пауза… Он добавил:

— Девушке хотелось бы встретиться с нами, Дебора. И ещё на встрече будут родители — её и мальчика. Она хочет именно этого, и адвокат подчёркивает…

— Я не могу, — быстро ответила Дебора. — Я уже думала об этом, Саймон. Я и так и эдак всё прикидывала. Правда, это так. Ты должен мне верить. Но как бы я всё ни взвешивала, я всё равно думаю, что минусов больше, чем плюсов.

— Это не совсем законно, но другие люди как-то с этим справляются.

— Может, они и справляются, но я — не другие люди. Нас просят делить малыша с его биологической матерью, с его биологическим отцом, да ещё и с бабушками-дедушками и бог знает с кем ещё, и я знаю, что нынче это в моде, это современно, но я этого не хочу. Я не могу заставить себя захотеть такого.

— Но они вполне могут вскоре потерять интерес к ребёнку, — возразил Сент-Джеймс. — Они же так молоды!

Дебора посмотрела на мужа. Сидя в постели, выпрямившись, не откидываясь на подушки, она развернулась и сказала с недоверчивым видом:

— Потеряют интерес? Но это ребёнок, а не щенок! Они не потеряют к нему интерес. Ты бы потерял?

— Я — нет, но я ведь не пятнадцатилетний мальчишка. Да и в любом случае можно поставить определённые условия. Адвокат всё оформит.

— Нет, — твёрдо произнесла Дебора. — И, пожалуйста, больше не проси меня об этом. Я просто не могу.

Сент-Джеймс замолчат. Дебора отвернулась. Волосы упали ей на спину, достав до талии. Он коснулся одного локона, наблюдая за тем, как тот естественным образом обернулся вокруг его пальца, и сказал:

— Может, ты подумаешь ещё немного, прежде чем всё окончательно решишь? Как я сказал, она хотела бы встретиться с нами. Ты можешь сделать хотя бы это. Что, если она тебе понравится? Она, её родные, мальчик… Видишь ли, то, что она хочет поддерживать отношения с ребёнком… Тут нет ничего плохого, Дебора.

— А что тут хорошего? — спросила она, всё ещё не оборачиваясь к нему.

— Это означает, что у неё есть чувство ответственности. Она не хочет просто отдалиться и продолжать жить по-своему, как будто ничего не случилось, ничего не изменилось. В известном смысле она желает быть уверенной в надёжном обеспечении ребёнка, и мы могли бы ответить на её вопросы, если они возникнут.

— Мы можем ответить на все вопросы. Ты и сам отлично это знаешь. Но какого чёрта, если она хочет участвовать в жизни ребёнка, она вдруг выбрала для усыновления пару в Лондоне, а не у себя в Саутгемптоне? В этом нет смысла. Она ведь из Саутгемптона, так?

— Да, так.

— Значит, ты понимаешь…

Он понимал, что ей не вынести ещё одного разочарования, и не мог винить её за это. Но если они прекратят усилия, если не пойдут по открывшейся перед ними дороге, возможность может быть легко упущена, и если они хотят иметь ребёнка, если они действительно хотят иметь ребёнка…

А вот это, конечно же, и был настоящий вопрос. Но, задавая его, Саймон вступал на минное поле, а он уже достаточно долго был женат на Деборе, чтобы знать: в некоторые темы слишком опасно углубляться. И всё равно сказал:

— У тебя есть какое-то другое решение? Другая возможность?

Дебора ответила не сразу. Но у Саймона возникло ощущение, что она держит что-то на уме, что-то такое, о чём ей не хочется упоминать. Он повторил вопрос. Тогда она быстро произнесла:

— Суррогатное материнство.

— Бог мой, Дебора, но такой путь чреват…

— Не мать-донор, Саймон, а мать-носитель. Наш эмбрион, наш ребёнок, и некто, кто готов его выносить. Он не будет её ребёнком. Она не будет к нему привязана. Или, по крайней мере, у неё не будет на него прав.

Саймон почувствовал себя раздавленным. Он пытался понять, как то, что для других людей просто и естественно, могло превратиться для них в бездонное болото встреч, докторов, разного рода специалистов, процедур, адвокатов, вопросов, ответов, снова вопросов… И что теперь? Могут пройти многие месяцы, прежде чем найдётся женщина, готовая стать суррогатной матерью, а потом начнутся разного рода расспросы и анализы, а Дебора всё это время будет принимать таблетки, и один бог знает, как они подействуют на её репродуктивную систему (что за слова, чёрт побери!), а потом ему придётся отправиться в уборную с контейнером в руке и сделать то, что от него потребуется, бесстрастно, холодно… и получить результат, и, возможно, если им очень повезёт, если ничего не пойдёт вкривь и вкось, они получат наконец ребёнка, который биологически будет их собственным. Всё это выглядело безумно сложным, нечеловечески механизированным, а успех обещало лишь отчасти…

Он глубоко вздохнул. И сказал:

— Дебора…

Он знал, что она по его тону поймёт его сомнения, о которых не желала слышать. Ей не приходило в голову, что он просто хочет защитить её. И, наверное, это было только к лучшему. Потому что она терпеть не могла, когда он защищал её от жизни, даже если ей доставались от этой самой жизни такие удары, которых Сент-Джеймс уж никак ей не желал…

Дебора сказала очень тихо:

— Я знаю, о чём ты думаешь. И это заводит нас в тупик, ведь так?

— Мы просто по-разному смотрим на вещи. Мы подходим к вопросу с разных сторон. Один из нас видит в этом некую возможность, в то время как другой видит непреодолимые трудности.

Дебора немного подумала над его словами. А потом медленно произнесла:

— Как странно. Похоже, в таком случае ничего нельзя сделать.

Она легла рядом с мужем, но повернулась к нему спиной. Он выключил свет и положил ладонь ей на бедро. Она никак не откликнулась.

Лондон, Уэндсуорт

Время подходило к полуночи, когда Линли наконец добрался до Изабеллы. Несмотря на своё обещание, он прекрасно понимал, что ему куда лучше было бы отправиться вместо этого домой и поспать — насколько это было возможно в такую ночь. Но он всё же поехал к ней и вошёл в квартиру, воспользовавшись собственным ключом.

Изабелла встретила его у двери. Томас вообще-то предполагал, что она уже будет лежать в постели, но похоже было на то, что Изабелла и не думала пока что ложиться. Линли увидел, что возле дивана горит свет, вокруг разбросаны журналы, явно упавшие на пол в тот момент, когда она услышала звук ключа в замке. И халат тоже упал на диван, а поскольку под ним на Изабелле ничего не было, она предстала перед Линли совершенно обнажённой и, как только он закрыл за собой дверь, шагнула к нему и потянулась губами к его губам.

У неё был вкус лимона. На мгновение Линли позволил себе подумать, не значило ли это, что она снова пьянствовала. Но тут же ему стало наплевать на это, потому что его ладони скользнули от бёдер Изабеллы к её талии, потом к груди…

Она начала раздевать его. И бормотала при этом:

— Это очень плохо, очень, сам знаешь…

— Что именно? — спросил он шёпотом.

— Что я весь день ни о чём другом и не думала.

Пиджак Линли упал на пол, пальцы Изабеллы начали расстёгивать пуговицы его рубашки. Он наклонился к её шее, к груди…

— Да, — сказал он, — это очень плохо, учитывая твою должность.

— Да и твою тоже.

— Да, но я более дисциплинирован.

— Да неужели?

— Точно.

— А если я тебя потрогаю вот здесь, вот так? — Её рука проделала определённые манипуляции. Линли улыбнулся. — И где будет твоя дисциплина?

— Осмелюсь сказать, с тобой будет то же самое, если я тебя поцелую вот сюда, а то и вот сюда, если я чуть-чуть поработаю языком… вот так…

Изабелла судорожно вздохнула. И хихикнула.

— Ты настоящий дьявол, инспектор. Но я вполне могу ответить злом на зло. Ну, например, вот так…

Она спустила с него брюки. И Линли остался таким же нагим, как и она. И нагота Изабеллы быстро заставила его перейти к активным действиям.

Изабелла была так же готова, как и он сам. Он спросил:

— В спальню?

— Не сегодня, Томми, — ответила она.

— Тогда здесь?

— О да. Прямо здесь.