Весёлые и грустные странички из новой жизни Саньки М.

Они поставили табуретку между моей и соседней кроватью, выставили из холщовой сумки две бутылки лимонада, банку сгущёнки, и пачку печенья.

Мы познакомились, одного звали Анвар, второго Джохар, по-моему, они были чеченцами, или ингушами, не очень разбираюсь в национальностях, мне лишь бы люди были хорошими.

Я только мычал, пытаясь разговаривать.

- Что с тобой случилось? – спрашивали ребята. Я показал на повязку, ещё не снятую с головы, жестами показал, что упал головой на бетонный пол и меня частично парализовало.

Анвар с Джохаром переглянулись:

- Ну, казёл! мы ему ещё добавим!

Я отрицательно покачал головой.

- Когда ты упал, мы сразу подняли тебя и понесли в медпункт, - рассказывал Джохар, - а Мамеда заперли в карцере. Но его там долго не держали. Он ведь ничего не сделал.

Я показал на детей из моей комнаты, которые жались к дальней стенке, жестом показал на них и прижал руки к груди, промычав:

- Мммои…

- Да не напрягайся ты, мы поняли, что под твоей защитой! Идите сюда! – позвал Джохар ребят.

Те, с опаской, приблизились. Джохар угостил каждого печенькой и сказал:

- Смотрите, слушайтесь Саньку!

- Мы слушаемся! – заверили ребята, довольные, что оказались друзьями таких грозных парней.

Грозные парни рассказали, что, когда уехали старожилы, сюда заселили разных пацанов.

Некоторые хотели захватить власть, пришлось подраться, навести порядок, но в конце коридора живут старшие, лет по шестнадцать – семнадцать, они держат здесь марку, у них есть прихлебатели, так называемые шестёрки. А у ребят двенадцати-тринадцати лет своя маленькая республика, они не признают власть урок, как Анвар назвал старших.

- Мамед тоже был с нами, сейчас его ни там не принимают, ни здесь. Пытался командовать малышами, старшие наказали.

- А гггде сттт…? – спросил я.

- Там, в конце коридора, но их сейчас нет, они к вечеру придут.

Джохар с Анваром, когда мы съели всё угощенье, распрощались со мной, крепко обняв.

- Заходи к нам, всегда будем рады! У нас в группе украинцы, немцы, русские, мы очень дружим!

«Хорошие ребята, - подумал я, - однако, надо пройтись, погулять, пусть ребята наведут здесь порядок». Показав ребятам, что можно приступать, оставив им на треть недоеденную сгущёнку, отправился гулять по этажу.

Вообще-то старшие обычно жили на первом этаже, подростки на втором, дети на третьем, но, видимо сейчас, когда основной контингент был на даче, всех поселили на одном этаже. Потому и конфликты.

Интересно, кто сейчас за начальника? Замполит?

Я прогуливался по коридору, разрабатывая ногу, глядел в окна, во дворе было пусто, почему-то все находились в здании.

Вернувшись в свой кубрик, посмотрел, как ребята дружно наводят там порядок, решил вывести их на прогулку после уборки.

- Рр… ппошл… гуль… – сказал я.

- Нам не разрешают, - печально сказал мне мальчик Вова.

- Ккк?

-Директор.

- Дд…? Зззам? – все согласились. Я подумал, и решил сходить к замполиту.

Странная женщина этот замполит. Согласно занимаемой должности, она должна быть среди ребят, объяснять политику партии и политическую обстановку в мире, а на самом деле она почему-то была самым незаметным человеком в администрации детского дома, как разведчик во вражеском стане.

Звали её Вера Игнатьевна Маркова.

Вера Игнатьевна сидела в директорском кабинете. Уже интересно. Хоть в детдоме пятнадцать детей, желает почувствовать себя директором?

Постучавшись, я вошёл, потому что секретаря не было, в отпуске секретарь.

- Что тебе? – неприязненно спросила она.

- Ггуль… ххх… - заявил я.

- Иди, да гуляй, тебя выпустят, - не глядя на меня, сказала Вера Игнатьевна.

- Сс… сс… рр… реб…

- С малышами?

- Ддда! – получилось у меня.

- Будешь за ними следить? – я кивнул.

- Идите, за подростков не проси, не отпущу.

- Пппп?

- Дети тебя слушаются, подростки не будут, они тебя ещё не знают, а если и знают, у них свои авторитеты. Могут сбежать в город. Надеюсь, я понятно объяснила? – я кивнул.

- Ррразр… иидд…?

- Иди, - разрешила Вера Игнатьевна. Я вышел в некотором удивлении. Сидя в кабинете, она всё знает, что происходит в корпусе. Видеонаблюдения я не заметил. Значит, что? Кто? По пути сюда никого не встретил, прогуливаясь по этажу, видел нескольких детей и подростков, но тогда у меня в мыслях не было, кого-то подозревать.

Вернувшись в свою палату, я жестами пригласил ребят на прогулку. Ребята построились и пошли за мной. На входе стоял стол с вахтёршей, как у девочек. Вахтёрша, увидев организованную группу, выпустила нас, сказав, чтобы потом постучали, а то дверь будет закрыта.

Выйдя на территорию, я повёл ребят на спортивную площадку. Мальчишки сначала вели себя скованно, потом разошлись, начали бегать, кричать, появились улыбки на лицах.

Я пытался делать разминку. Я давно, ещё в больнице, пробовал, потихоньку набираясь сил. Но был ещё очень слаб. Примерно на уровне подростка.

Всё-таоки я не смирился с тем, что все наработки потерял. Шесть лет изнурительных тренировок псу под хвост?

У меня шерсть вставала дыбом, когда я на секунду представлял это. Особенно, когда ещё с трудом владел своими руками и пальцами.

Через час ребята немного утомились, я предложил посидеть на лавочках, поговорить.

Пацаны, некоторые из них были старше меня на два года, без сомнений признали моё лидерство.

Они всё же были ещё маленькими, искали защиты, тянулись к старшему, доброму товарищу.

Увидев, что я забочусь о них, что меня уважают подростки, дети прониклись ко мне доверием и стали делиться своими историями.

У Вовчика родителей лишили родительских прав за пьянство и прочую аморалку. Вовчик говорил, что здесь ему значительно лучше живётся, чем дома.

А вот Славка с трудом сдерживал слёзы: у него была одна мама, и она умерла в больнице. Заболела, и умерла. Славку отдали в детдом, он даже не знает, есть ли у него родственники.

У Витьки родители погибли при аварии на заводе, где они вместе работали, жили очень хорошо, в доме было всё. Родственников оказалось много, но Витька не понадобился никому. Что стало с квартирой и имуществом, Витька не знал, да и знать не хотел, в силу своего возраста.

Братья Серёжа и Артём сами сбежали из дома. Их дважды возвращали, но они всё равно сбегали, из-за невыносимых условий: голод, побои, издевательства. Серёжа показывал следы ожогов на груди, уверяя, что это пьяная мама тушила об него окурки. Один из сосочков был прижжён. Я передёрнул плечами, представив адскую боль от такого ожога.

Все мои испытания показались мне детской игрой. Артём постеснялся показать свои раны, только улыбался и краснел.

Серёжа всё же рассказал, что произошло с Артёмкой.

После очередного побега их нашли и вернули в родной дом. Когда сотрудники детской комнаты милиции ушли, папа начал их избивать ногами. Артёмку, упавшего на пол, бил в живот, пока тот не потерял сознание. Серёжей занималась мать.

Потом, когда их оставили в покое, устав, Серёжа вынес брата, и они спрятались в кустах. Утром Артёмке стало плохо, Серёжа кое-как дотащил брата до больницы, где их положили на лечение. Артёмке пришлось удалить одно яичко.

После этого случая ребят определили в детдом, но родителей ещё не лишили родительских прав, у них имелись характеристики с работы о том, что они чуть ли не ударники производства и отличные семьянины, а травмы дети получили, гуляя на улице допоздна.

Так что, не исключено, что они опять вернутся к любящим родителям.

Серёже было десять лет, Артёмке семь.

В своё время я наслышался и начитался подобных историй. Потом появилась ювенальная юстиция, которая вместо того, чтобы помогать малообеспеченным семьям, отбирала у них детей, иногда продавая их в богатые приёмные семьи. Грязные, оборванные и вшивые дети этих защитников детства не интересовали.

Братья мне понравились. Серёжа опекал младшего, буквально не отходил от него ни на шаг, боялся за него. Прямо как… Не надо об этом.

- А про тебя мы знаем, - заявили мне ребята.

Не знаете вы ничего, подумал я, ну и хорошо, что не знают. Ну и пусть. Всё обо мне не знает даже семья.

Только Лиске я, в порыве откровенности, рассказал, свою тайну. Она долго смеялась, потом целовала меня, называя фантазёром.

- Но это правда, - обижался я.

- Ты знаешь, - говорила Лиска, успокоившись, - иногда мне тоже кажется, что я живу вторую жизнь. И та жизнь у меня была счастливой. Но я бы не хотела вернуться туда. Знаешь, почему?

- Почему? – обиженно спросил я.

- Потому что там нет тебя и Юрки. Особенно тебя, - сестра ласково прижимала меня к себе, и я сразу забывал о своей бывшей семье, двойники которой должны были жить в этом мире, иначе это было бы несправедливо.

Вот так, я вам немножечко приоткрыл причину своего побега. Теперь меня ничто не удерживает здесь. Разве что желание отомстить. Найти и уничтожить. Пусть буду убийцей, возьму грех на душу, но этим убийством я спасу других девочек от страшной смерти.

Когда я узнал, что пережила Лиска, то был на грани безумия. Я плакал навзрыд, никто меня не мог утешить. Маша тоже плакала вместе со мной, когда я рассказал ей, отчего я нахожусь в этой больнице.

Оказывается, когда Лиза выползла на дорогу, волоча за собой выпущенные кишки, она сказала перед смертью только одно:

- Только Саше не говорите, что я умерла. Он не переживёт.

Вот почему меня тогда отпустили, надеясь, что я больше сюда не вернусь. Но что-то меня заставило вернуться, правду я хотел узнать…

Когда я немного успокоился, то обратился к Богу, чтобы Он дал мне сил пережить этот ужас, чтобы покарать нечестивцев, но Он ответил, что их судьба в Его руке. Не дело смертных вмешиваться в высшее правосудие.

Я не поверил Ему. Правосудие, конечно, свершится. Узнаю ли я об этом?

Наверное, узнаю, когда воссоединюсь с сестрой. Мне часто вспоминался сон, где Лиска говорила: «Я очень тебя люблю и жду!». А там ждать можно века. Мне можно не спешить.

О том, что случилось с моей сестрой, мне рассказал капитан. По моей просьбе, и надеясь, что я ему всё расскажу.

Что я мог рассказать?! Меня ни во что не посвящали. Дети вообще-то много что знают, они наблюдательнее взрослых, но в нашей семье были строгие порядки, и секреты охранялись хорошо.

Вечером я снова прогуливался по коридору. Дойдя до комнаты, где жили старшие, я увидел, что дверь приоткрыта. Заглянув внутрь, заметил, как один из взрослых парней быстро сунул под полотенце, которое лежало на кровати, тяжёлый предмет, похожий на револьвер.

Не раздумывая, я вошёл в спальню.

Там находились трое парней лет от пятнадцати до восемнадцати, и двое подростков лет тринадцати.

Они все обалдели от моей наглости, но, когда я немного приблизился к ним, один пацан пришёл в себя, и закричал:

- Чё тебе здесь надо? Вали отсюда! – он подскочил ко мне, размахнулся, чтобы дать леща, но я просто сильно толкнул его в грудь, и он полетел спиной вперёд. Передо мной мелькнули его ноги.

Быстро подскочив, мальчишка снова бросился на меня, я снова свалил его на пол.

Старшие ребята весело смеялись, глядя, как малыш, да ещё хромой, валяет по полу довольно крупного подростка, пока один из них, тот, который чистил наган, не скомандовал:

- Ша, Тяпа! Отойди, и не отсвечивай. Закрой, лучше, дверь.

Парень, нисколько не стесняясь меня, достал наган и, как ни в чём не бывало, продолжал его чистить.

Я, сглотнув, с вожделением уставился на оружие.

- Что, Санька, наган нужен? – я кивнул, снова сглотнув обильную слюну.

- На, держи, - парень протянул мне наган, защёлкнув барабан. Я взял его в руку, и не смог удержать! Тяжёлый револьвер потянул слабую руку вниз. У меня намокли глаза.

- Не расстраивайся, Санёк, - успокоил меня парень, забирая у меня наган, - подлечишься, наберёшься сил, тогда и отомстишь за свою сестру. Ты же хочешь отомстить? – я радостно кивнул.

- Сам знаешь, Санька, месть, это такое блюдо, которое должно быть холодным. Люди годами ждут удобного момента, так что, не торопись. Ты уже знаешь, кто это?

- Нннне…

- Странно, все знают, - удивился парень

- Миммили…

- Милиция? Они знать не хотят, потому что это дети первого секретаря горкома, какого-то там секретаря горисполкома, третий – сын прокурора, а четвёртый – начальника ГУВД! Вот так-то, друг мой! Они катаются на иномарке и снимают девчонок. Кого-то просто изнасилуют, а с кем-то позабавятся.

- Иххх нннад… ссскк… - сказал я.

- Зачем? – удивился парень

- Дедеддевв… дррр…

- Других девчонок? Это да, пока они на свободе, ещё не одну девочку могут убить.

- А ттты?

- Я? Пусть этим занимается тот, кто должен этим заниматься. Мне свобода дорога. И тебе револьвер не дам, не надейся.

Я заплакал.

- Успокойся, кто может это сделать, так это твой папаша. Только ему тоже надо быть осторожным. Отцы этих сволочей могут многое, у них власть, понимаешь? Вы можете подставить многих людей, когда начнут копать. А копать начнут, даже не сомневайся!

Так что, Санька, не спеши, набирайся сил, и отдай то, что забрал у Тяпы.

Я, с удивлением, посмотрел на парня.

- Нет, я не видел, что ты у него взял, но ты не мог не наказать наглеца? – усмехнулся парень.

Тогда я с силой, от досады, метнул заточку в дверь. Заточка вошла наполовину в притолоку.

- Тяпа! Ну-ка, иди сюда!

- Чё я-аа? – заныл Тяпа.

- Я тебе что говорил? – я больше не слушал, вышел из комнаты и похромал к себе. Там я лёг ничком на кровать и так лежал, ни о чём не думая. Ребята не мешали мне.

Потом мысли начали выстраиваться в логический ряд. Отец с братом это так не оставят. Жорка, когда приходил ко мне, уже искал Лиску. Скорее всего, они договорились встретиться, а она не пришла…

Не было её в детдоме, не было в лагере. Значит, они должны найти убийц, тем более, что те и не скрываются особо, свято веря в свою неуязвимость.

Этой же ночью за мной пришли.

Меня разбудили ребята, сказав, что меня внизу ждёт брат. Поспешно одевшись, я поковылял вниз.

Брат! Мы крепко обнялись, он повёл меня к калитке, удивившись, почему я хромаю. Я замычал.

- Что с тобой? – испугался Жорка.

- Ннни... ни...ничч, - ответил я.

- Ладно, поехали, некогда.

У ворот стоял какой-то большой чёрный автомобиль. Меня посадили на заднее сидение, рядом сел Жорка и мы поехали. Брат всю дорогу молчал, да и мне нелегко было его расспрашивать.

Ехали мы довольно долго, выехали за город, потом двигались куда-то по лесной дороге. В конце пути выехали на поляну, освещённую фарами ещё двух машин.

Когда я вышел из машины, меня подхватил на руки отец.

Семейные тайны .

Наверное, целую минуту он держал меня, прижав к себе. Потом поставил на ноги, показал на четыре дерева, к которым были привязаны четыре окровавленных человека.

- Вот, Санька, те самые, что убили нашу Лизоньку. Хочешь отомстить?

- Дддд...дда! – крикнул я, дрожа от ярости.

- Держи! – протянул он немецкий штык-нож со свастикой, - Вот этот, посерёдке, разрезал живот твоей сестре от... от паха и до грудины! Сделай с ним то же самое!

Я взял штык-нож, похромал к парню. Несмотря на то, что рука у меня была маленькая, рукоятка ножа удобно лежала в ладони, не скользила. Подойдя к убийце, я внимательно осмотрел его. По пояс сверху он был голый.

- Давай, шкет, - криво улыбнулся парень, - твоя сеструха была сладкой девочкой, я здорово с ней повеселился, особенно, когда разрезал ей пи..., она так кричала!

Я понял, что парень решил вывести меня из себя, чтобы я убил его сразу, видимо, ему надоели пытки.

Я проверил на ногте остроту штык - ножа. Лезвие было острым.

Двумя движениями я освободил свою жертву от лишней одежды, присмотрелся к его аппарату.

Парень замолчал, со страхом глядя на меня.

Я просунул нож между ногой и мошонкой, и стал отпиливать уже не нужную ему часть тела.

Бывший парень страшно закричал. Долго пилить не пришлось, половой аппарат отделился от тела и с влажным стуком шмякнулся нам под ноги. Ручьём побежала кровь.

При виде и от запаха крови мне стало дурно. Я отошёл подальше, сел на поваленное дерево. В ушах шумело, в глазах стоял кровавый туман.

Ко мне подбежал брат, поднёс к губам фляжку со сладким чаем. Я сделал несколько глотков, чернота рассеялась.

- Молодец, Сашка! Как себя чувствуешь?

- Нормально, - ответил я, - что дальше?

- Не понял, - удивился Жорка, - ты что, притворялся?

- Ты это о чём? – спросил я.

- Ты же, вроде, говорить не мог?

- Да? – я уже забыл об этом.

- Ладно, забыли. Ты, смотрю, весь в крови, поехали, я отвезу тебя в одно место, помоешься, а потом съездим к Лизе, попрощаемся. Здесь закончат без нас.

Мы снова сели в большой чёрный автомобиль и куда-то поехали. Подъехали к тёмному зданию, потом спустились в подвал. Жорка открыл массивную дверь, и мы, через небольшую прихожую, попали в освещённую, неплохо обставленную комнату. Посредине стоял стол, справа от входа была комнатушка, откуда выглянула легко одетая девушка.

- Анжел, - обратился к ней брат, - смотри, как уделался мой братик, его надо отмыть. И одежду, тоже.

Хорошо, что я был в шортах, и забрызгал, в основном, ноги и кеды с носками.

Анжела провела меня в за дверь, за которой оказался предбанник.

- Раздевайся, - велела она, и, когда я разделся, проводила меня в мыльное отделение. Я давно понял, что это сауна, только не предполагал, что они существуют в эти годы.

В мыльном отделении девушка поставила меня на полку и начала мыть, старательно оттирая все места. Ничего не спрашивала, не шутила, как будто всегда только и делала, что отмывала мальчиков от крови.

Тщательно, меня помыв, вытерла большим полотенцем, снова провела в предбанник. Здесь, вместо моей грязной одежды, меня ожидало чистое бельё, немного большего размера, шерстяной спортивный костюмчик чёрного цвета, и новые кеды с носками.

Быстро одевшись, я вышел в комнату, где стоял стол. Этот стол накрывали закусками и спиртными напитками. При виде еды меня затошнило.

- Готов? – спросил меня брат. Я согласно кивнул.

Мы вышли из подвала, сели в машину и поехали на кладбище.

Жорка нашёл могилу в тёмных кладбищенских переходах, осветил деревянную пирамидку, на которой был привинчен медальон с портретом нашей Лиски.

Ниже было написано: «Елизавета Васильевна Князева. 12.03.1953, -10.06.1968.».

Почему она Князева? – спросил я, глотая тугой комок, - Почему Васильевна?

- Садись, поговорим, - усадил меня Жорка на лавочку.

- Лиза была дочерью твоей матери. Я сын нашего отца. Мы с Лизой совершенно не родственники. А ты брат и Лизе, и мне. Понял? Теперь, после смерти Лизы, ты мой самый близкий человечек, - обнял меня Жорка. - Лизоньке оставался всего год рабства. В будущем году, когда бы ей исполнилось шестнадцать лет, мы собирались пожениться. По нашему закону, если родители не против, это можно сделать. Такое было условие: если Лизу кто возьмёт замуж, она станет свободным человеком.

Мы с Лизой всё думали, как бы тебя взять к себе, а ты сам попросил Лизу усыновить тебя. Мы так тогда с ней радовались... – голос у Жорки дрогнул, по лицу побежали слёзы. Я его обнял, смотрел на портрет Лиски, мои глаза тоже намокли.

- Я тебе должен кое-что рассказать о семье. Отец в войну служил в разведроте, ходил в рейды по тылам противника, устраивал там диверсии. Теперь ты понимаешь, откуда у него такие навыки. То, что ты учил, называлось у них «качание маятника», когда ты уклонялся от ударов, от бросков в тебя камней, эти упражнения делали тебя неуловимым и почти неуязвимым. Также отец дал тебе основы стрельбы по – македонски. Стрелять, правда, не давали, ты только метал ножи и камни.

Когда кончилась война, отец встретил мою маму, они поженились, жили в любви, счастливо, потом родился я. А через некоторое время отца посадили. Ты, наверное, не знаешь, но тогда очень многих фронтовиков посадили. Мама бедствовала, одна, со мной на руках. Через некоторое время забрали и её. Больше маму никто не видел, меня оставила у себя соседка. Потом, в пятьдесят третьем году, отца отпустили, но зоне он, разуверившись в справедливости, попал в банду. Выйдя, отец стал профессиональным вором и убийцей. Особенно после того, как узнал, что его любимая жена сгинула, а сын воспитывается чужой женщиной. Отец забрал меня, оставив доброй женщине немало денег, как он говорит, и мы с ним уехали в Среднюю Азию. Там было хорошо, тепло, много фруктов. Мне очень нравилось. Как раз, в пятьдесят пятом, или в пятьдесят четвёртом, отец встретил твою мать. У неё уже была Лиза, мужа не было. Где он, предпочитали молчать.

В Средней Азии, а конкретно, в Ташкенте, вся власть принадлежала и принадлежит, местным кланам, для того, чтобы другой клан встал у руля, надо было уничтожить верхушку правящего клана. Нашему отцу сделали заказ, и он его выполнил. Его искали, но найти не смогли. Тогда, узнав, что у нашего отца есть любовница, схватили твою будущую мать и стали пытать, стараясь узнать, где наш отец. Но она не выдала его. Там её подсадили на наркотики, но мать так и не призналась, что знает, где скрывается отец. А когда пришли к нам, мы опять жили у соседки, узбечки, у которой без нас было семеро детей, и забрали девочку, мать слегка подвинулась рассудком, потому что Лизу пытали на её глазах.

Ничего не добившись, их отпустили, но мать сделали рабыней, и она должна была отрабатывать кровный долг отца, мы с Лизой тоже считались рабами, но были ещё очень маленькими. Отец нашёл нас, и вывез оттуда в этот город. Как он это сделал, не знаю. Здесь приобрёл дом, обустроились, потом родился ты.

Но кровники отца разыскали нас и здесь. Мать встретили в городе, объяснили ситуацию. Ей пришлось отдать Лизу, иначе они забрали бы тебя.

- А меня за что? – не понял я.

- Кровная месть. Всех под корень.

- А тебя?

- Меня тоже, как сына – первенца. Но я уже сам могу мстить. А вот с тобой получилось интересно. Во-первых, ты сын их кровника, во-вторых, сын рабыни, то есть, их собственность. Понимаешь? Если бы было можно, твоя мать сама продалась бы, но была уже не столь привлекательна, как невинная Лизонька. Бедная девочка! Сколько ей пришлось вынести.

- А как вы?..

- Мы с детства дружили, а когда узнали, что не родные, полюбили друг друга. Когда Лиза стала отрабатывать долг матери, она решила, что по любви лучше...

Впрочем, тебе ещё рано это знать, что-то я заболтался.

- Получается, Лиска согласилась продаться в рабство из-за меня? – Жорка кивнул, соглашаясь:

- Женщин в рабство, мужчин в расход!

Мы помолчали, глядя на портрет Лиски. Мне стало больно от осознания того, что моя любимая сестрёнка на самом деле лежит здесь, под двухметровым слоем земли, и не осталось больше никакой надежды на то, что всё это только бред. Я обнял брата, уткнулся ему в плечо, и горько разрыдался, к тому же события ночи дали о себе знать. Жорка тоже плакал, гладя меня по голове.

Успокоившись, я проникся доверием к брату, и решился сказать:

- Юра, тебе нравится нынешний строй?

- В каком смысле? – спросил брат.

- Ну, социализм.

- Почему ты спрашиваешь? – удивился он

- Что ты ответишь мне, если я тебе скажу, что Советский Союз развалится?

Юрка даже отодвинулся от меня:

- Ты что, рассудком подвинулся? Чтобы Советский Союз распался? Мы выиграли такую войну! У нас куча дружественных соцстран, Варшавский договор!

- Сейчас, да. Но подрастает новое поколение, которое захочет жить лучше, как в Америке.

- В Америке не было войны!

- А в Германии? Страну восстановили после разрухи, да и вся Европа уже живёт лучше нас.

- Санька! Ты, смотри, не скажи это где-нибудь ещё! Всё, что угодно, только не политика!

- Не знаю, как будет здесь, Юра, но представь, что всем нам предложат обогащаться, как захотим? То есть, можно будет воровать, причём эшелонами, продавать корабли, в том числе и военные, воры войдут в правительство. Ведь сейчас воровать много просто нет смысла, потому что нельзя потратить. Вон, папка. Что, у него мало денег? А живём в берлоге. При новой власти можно купить хороший дом, коттедж с бассейном во дворе. Как тебе это?

- Хм! Неплохо! И когда это будет?

- Лет через двадцать, может, немногим больше.

- Ну, я совсем старый буду, как папка.

- Не такой уж и старый. Мне будет лет тридцать.

- Да, хорошо бы, посмотреть на это!

- Да, хорошо, можно будет каждому купить машину, хоть какую импортную, продавцы будут бегать за покупателями...

- Ну, это сказки!

- Не сказки. Но, давай, глянем на это, с другой стороны. Возьмём мой детдом. Сейчас нас кормят, одевают, учат, за государственный счёт. Когда произойдёт переворот, перестанут платить учителям деньги, те пойдут на базар, торговать. От голода и побоев детдомовцы побегут, будут жить на вокзалах, в общем, как во время гражданской войны. Многие дети погибнут, от голода и холода. Бандиты начнут делить территории, рынки, начнутся бандитские войны, где многие ребята погибнут. Милиция будет разбойников ловить, рискуя жизнями, а суд будет их отпускать. Из милиции уйдут честные сотрудники. Кто останется без работы, кто пойдёт работать на бандитов, от безысходности, в милицию устроятся взяточники и воры. А на помойках вместе с бездомными собаками будут искать пропитание бездомные люди и старики.

Потом начнут восстанавливать те же детские дома, туда пойдут деньги, гуманитарная помощь... Подожди, не перебивай. Тех, кто остался там работать, десять лет страдая без денег, где-то добывая еду для детей, выгонят, придут другие, которые всё растащат, что ещё осталось. Порядок будут наводить ещё лет двадцать. Добросовестных воспитателей посадят в тюрьму...

- За что, в тюрьму-то? – на выдержал Жорка.

- Обвинят в педофилии, свидетели найдутся, среди детей. Так что, Юра, посоветуешь? Писать письмо в ЦК КПСС, или нет? Мне-то не поверят, только посмеются.

- Ты что? Мне предлагаешь написать? Или бате? Тогда ты точно останешься круглым сиротой. Советую тебе вообще забыть об этом. Пусть всё идёт своим чередом!

- А ведь я знаю, кто развалит СССР... Хотя иногда мне кажется, что всё будет не так... Может, я не то помню? Может, у меня ложная память?

- Ты всегда был фантазёром, Санька. Лиза постоянно о тебе говорила. Как ни останемся вдвоём, только о тебе разговоров: Санька то, Санька это. Я даже невзлюбил тебя.

- Это было заметно, - вздохнул я.

- Но я замечал, что кое-что, что ты предсказывал, сбывалось. Когда показывали фильмы, о которых ты рассказывал за год до их выхода, ещё что-то. Так что сейчас я тебе почти поверил! Об одном тебя спрошу: а не может случиться такое, что после твоего вмешательства будет хуже? А?

Я молчал. Время для обдумывания ещё есть. Почему я хотел бы, чтобы Союз остался? Что он мне сделал хорошего? Разве что, когда ехал с нормальными ребятами, в поезде, я видел счастливые и открытые лица. Здесь же всю жизнь меня окружают или несчастные и обездоленные люди, или воры, бандиты, убийцы. Сам стал убийцей. Потому что, если бы этого парня, у которого я отрезал гениталии, не добили, он истёк бы кровью, и умер.

Но всё равно в этой стране есть много хорошего. Пусть я живу в детдоме, зато здесь много очень хороших мальчишек, нас кормят, одевают, заботятся, учат в школе. Потом, бесплатное образование, лечение. Да и вообще, поживём, увидим.

Я ещё слишком мало здесь прожил, чтобы решать за весь этот мир.

Нас опять привезли в сауну. За столом сидело много людей в чёрном. При нашем появлении все встали, наполнив стопки водкой.

- Примите наши соболезнования, братья, - глубоким голосом проговорил один из гостей, и все опрокинули рюмки, не чокаясь. Потом тихо сели и принялись за закуски.

Посреди стола стоял большой портрет Лиски. Лиска на нём весело смеялась. Я помнил, когда Жорка делал этот снимок, а Лиска смеялась надо мной.

Я взял портрет в руки, поцеловал Лиску, прижал её к себе. Вокруг все молчали, сочувственно глядя на меня. Очень хотелось забрать портрет себе, но отец сказал, что пришлёт мне его потом, и я поставил портрет на место.

Жорка усадил меня рядом с отцом, наложил в тарелку еды, налил в стакан немного «Медка». Без аппетита поковырявшись в тарелке, я выпил слабоалкогольный сладкий напиток и шепнул Жорке, что очень устал и хочу спать. Брат кивнул, потихоньку мы вышли из-за стола, и прошли в комнату с кроватью. Жорка помог мне раздеться и лечь.

Под утро меня разбудили, одели и сунули в руки пакет с отстиранной и отглаженной одеждой.

Только дав умыться, отвезли в детский дом.

Возле ворот попрощался с отцом.

- Поживи здесь, сынок, когда всё утрясётся, заберём к себе. Мама выздоровеет, и у нас всё наладится. Не плачь, мой мальчик. – Я уткнулся лицом в куртку отца и тихо всхлипывал. Но, конечно, не оттого, что расставался с отцом.

Жорка проводил меня до самых дверей, крепко обнял меня, пообещав навещать, как только представится возможность.

В своей спальне я разделся, убрав спортивный костюмчик в тумбочку, решил немного ещё поваляться. Ребята еле меня добудились, чтобы идти на завтрак.

В столовой, когда мы поглощали утреннюю овсянку, в мою сторону удивлённо поглядывали старшие парни. Я уже не помнил тех жутких дней, когда у меня не двигалась нога, и не мог разговаривать.

Когда я встал из-за стола и направился на выход, парни окружили меня, поздоровались за руку и спросили, куда я ездил ночью.

- Всё! – сказал я.

- Что «всё», - сначала не поняли парни.

- Всё кончилось! – объяснил я.

- Ты сам? – уточнили у меня. Я обозначил кивок, оглядываясь вокруг. Мелкие обходили нас по большой дуге, но я предполагал, что кто-то из пацанов стучит замполиту. Причём она знает, что происходит во всех группах. Кто вхож во все группы? Ну, я. А ещё кто?

- Что оглядываешься? – спросил тот парень, с которым я вчера вёл разговор. Проклятая скромность! Почти сутки знаком с этими парнями, они знают обо мне почти всё, а я не знаю даже, как их зовут!

- Кто-то тук-тук-тук, - тихо сказал я.

- Откуда знаешь? – насторожились парни.

- Я ходил к замполиту, отпрашиваться на прогулку, она рассказала всё, что происходило у нас в группе, и вообще, на этаже. Понятно, что она сотрудница КГБ, но не ясновидящая!

- Да, это тревожно, - согласились парни, - но следовало ожидать. С выздоровлением! – поздравили они меня, и ушли.

Подождав своих пацанов, предложил им пойти на прогулку. Те, с радостью, согласились.

Сев на лавочку, я наблюдал, как ребята бегают и лазят по спортивным сооружениям, ни на минуту, не оставаясь без движения. А я подумал, что пора уходить. И не только потому, что я так хочу, а потому что за мной скоро придут. И тот же капитан, который искал убийц, будет выпытывать у меня, где их убийцы. Решив для себя, что уйду скоро, я не выдержал, и побежал играть с ребятами. Сидеть на месте для детского тела было невыносимой пыткой.

Набегавшись, мы расселись по лавочкам, рассказывали весёлые истории, смеялись. Артёмка прижался к моему боку, я обнял его, и он притих, тихонько сопя.

Мне стало и хорошо, и тревожно одновременно. Опять ребята привыкают ко мне, опять я собрался их бросать. Именно так, не оставлять, а бросать.

Хотя, что я могу сделать для этого малыша? Придут его родители, если захотят, и заберут. Чем докажешь, что они садисты? Пока всё основано на телесных повреждениях, снятых в больнице и рассказах самих детей. Через некоторое время всё забудется, отбирать детей у хороших родителей – плохо! Надо вернуть несчастных детишек безутешным родителям…

Я погладил Артёмку по голове, посмотрел на его маленькую мордочку. Он улыбнулся мне, глазки засияли, он повозился, поудобнее устраиваясь у меня под рукой.

Серёжа тоже улыбался, радуясь за брата.

Я подумал, что, хорошо бы поехать в лагерь, встретиться там со своим отрядом, с Никитой, вместе там ходить в походы, купаться и загорать. А ещё, чтобы рядом были вот эти чудесные ребята, пережившие уже много горя, сделать их жизнь немного лучше, отвлечь от грустных мыслей.

Потому что я замечал, как, во время игры, или в спальне, кто-нибудь из них замирал и уходил глубоко в себя, лицо приобретало жёсткие черты. О чём в это время думал маленький человек?

Я подумал, что я выгляжу так же, когда тоскую о Лиске.

Может быть, я и остался бы здесь, влился в новую семью, но жизнь всё рассудила по-своему.

Что бы я ни думал, я готовился к побегу. В первую очередь надо было подготовиться лучше, чем в прошлый раз. Для этого я решил посетить наш дом. Там были у каждого, свой схрон. Делать схроны мы учились, именно на такой случай.

Где Лискин схрон, я знал, где Жоркин, догадывался, но справедливо полагал, что он мог его и забрать. Не всё, но многое, в первую очередь, деньги. Кстати, о деньгах.

На поминках по сестре было неудобно говорить о таких вещах, но надо внимательно осмотреть всю свою одежду, брат мог спрятать деньги, чтобы я потом их нашёл.

После моей эпопеи с больницей я остался совсем без оружия, меня полностью раздевали, стирали всю одежду, так что про стилет и заточку можно было забыть и не напоминать, пока все молчат.

А вот у Лиски были очень интересные вещи, особенно кошачьи когти, с которыми так легко лазить по деревьям, к тому же их можно было использовать в драке, применяя, как кастеты.

Умея пользоваться ногами, можно вывести из строя большое количество врагов, а что враги появятся, я не сомневался.

Меня не оставляла мысль, что я считаюсь рабом у одного из СреднеазиатскихУзбекских кланов.

Условие не соблюдено, Лиска погибла…

Может, не случайно?! – обожгла меня мысль, может быть, мерзавцы сделали это по наводке?

Жаль, поздно, у мёртвых не спросишь, надо бы спросить у отца. Но, если он не отослал меня, оставив жить здесь, то считает, что я в безопасности? И брат ничего не сказал.

Ещё побесившись на территории, мы пошли на обед. Когда я вёл свой весёлый отряд по коридору, печатая шаг, увидел замполитшу.

- Отряд! Стой! Раз-два! – ребята остановились, яч обратился к начальству:

- Товарищ заместитель директора! Вверенный мне отряд следует в столовую, для приёма пищи!

На лице замполита мелькнула тень улыбки:

- Хорошо, Саша, следуйте.

- Вера Игнатьевна, - решился я, - нас отправят в лагерь? Ребята мучаются в душном городе.

- Они, пока, на карантине, но я подумаю, может быть, малышей отправлю. Подростки тоже обижаются, что их не выпускают гулять, надо отправлять, так и до бунта недалеко.

- Шутите? – улыбнулся я. Какой бунт могут устроить детишки? Объявить голодовку? Спасибо, наголодались!

- Отойдём? – предложила мне Вера Игнатьевна. Я насторожился.

- Саша! – тихо сказала она, - Ко мне приходили какие-то люди, спрашивали о тебе. Причём, не сюда, а ко мне домой. Вежливо спросили, не знаю ли я, где такой мальчик. Я обещала узнать.

- Азиатской внешности? – уточнил я.

- Нет, славянской. Но мне они показались очень опасными. Я не знаю, что делать. Может, действительно, отправить вас в лагерь? – я подумал.

- Наверное, да, но тогда почти всех, чтобы не бросалось в глаза, что уезжают только малыши.

- Я подумаю над этим. А ты будь осторожен, не подходи близко к забору.

- Спасибо, Вера Игнатьевна! – искренне поблагодарил я замполита, и побежал к ребятам, так и стоявшим в строю.

Вот тут я крепко задумался. Что делать в первую очередь? В первую очередь я решил посетить родной дом.

Кстати, я обнаружил в пистончике две четвертные бумажки, в кармашке спортивного костюмчика лежали мелкие купюры. Я снова был обеспеченным человеком, так что надо было действовать, потому что предложение Веры Игнатьевны показалось мне ловушкой.

Если я исчезну из детдома, это ЧП, и она подставляется. Если это произойдёт по дороге, а ещё лучше, когда меня примет директор, это будет выглядеть совсем по-другому.

Дождавшись ночи, я оделся в чёрный костюмчик и выскользнул из спальни.

За всё время своего проживания тут я хорошо изучил все щели и дыры как в здании, так и в заборе.

Взрослые не всегда могли сопоставить размер щели в заборе с размером ребёнка, поэтому забили не все места, через которые я мог проникнуть, благодаря многолетним тренировкам.

Казалось, что в эту щель может проникнуть только кошка, но, если можно было просунуть голову, ребёнок мог там пролезть и весь.

Так что я вышел с территории без особых проблем. По городу бежал осторожно, держась тёмных улочек, ведь всем известно про комендантский час для детей. После десяти все должны быть дома, иначе ребёнка, нарушившего режим, ждало отделение милиции, до выяснения личности.

Наш дом был на окраине, после него уже был лесной массив, озеро.

Осторожно подобравшись к своему дому, начал его обходить кругом, пытаясь понять, осталась там ещё засада, или дом окончательно заброшен?

Ничего подозрительного не обнаружив, решил всё же сначала сбегать к озеру, где хранились наши с Лиской заначки.

Сначала я отыскал свою. Денег там не было, были там мясные консервы, сгущённое какао, жестяная баночка леденцов «монпансье», завязанный в полиэтиленовый мешочек пилёный сахар каменной твёрдости, сухари, галеты, хорошая рогатка, пристрелянная, даже горсть шарикоподшипников. Здесь же хранилась самодельная финка и потайной фонарик.

Я с грустью вспомнил замечательный «толедский» стилет, навсегда утерянный. Интересно,. кто меня раздевал? Если бы Маша, она непременно вернула бы.

Перебрав свои сокровища, я ничего не взял, кроме фонарика, и побежал искать Лискин схрон.

Наверняка человек, прочитавший, что спрятал в схроне человек, живущий вторую жизнь, сильно удивится, почему этот человек ведёт себя, как обычный ребёнок, отвечу, что, как ни странно, большее часть времения я чувствовал себя мальчишкой. Лишь обращаясь к сохранившейся памяти о прошлой жизни, становился взрослым, надо сказать, что такое состояние мне не нравилось, было такое чувство, как будточто малыш надел отцовский костюм, и старается выглядеть взрослым.

Лискин схрон я нашёл не сразу, пришлось побегать по лесному массиву, потом, раздевшись, залезть на дуб, где обнаружилось дупло. В дупле я нашёл записку и прочитал, при свете фонарика:

«Санька, злодей! Бери конфеты и уматывай! То, что здесь лежит, не твоего ума дело!».

На обороте было накарябано: «Сашенька, милый мой! Хотела тебе принести твои любимые когти, но не смогла, в доме засада. Когда они уйдут, поищи в дровяном сарае, за поленницей.

Отсюда бери всё, что тебе понадобится. Лиска».

Я прижал записку к лицу, вдыхая ещё не выветрившийся запах сестры, потом аккуратно свернул её и убрал в карман. Здесь было самое главное: деньги. Не надо было тащить продукты, во-первых, тяжёлые, во-вторых, большой рюкзак привлекает внимание, а маленький рюкзачок скоро войдёт в привычный обиход у детей и подростков. Надо будет распустить слух, что это уже модно на Западе.

Здесь я нашёл ещё один стилет. Дамский, но очень удобный, как раз под мою руку. Раскопал и всякие женские штучки, которые Лиска не хотела мне показывать.

Я взял чай, сахар, конфеты, которые сестра завещала мне. Оружие брать не стал, хотя здесь лежали ТТ с двумя обоймами, маленький женский «Браунинг» с коробкой патронов. Дольше, чем нужно просидел я перед схроном сестры, перебирая дорогие сердцу предметы, пока решился перенести то, что взял, к себе, и сходить в дом.

В доме по-прежнему было тихо и безлюдно. Я пробрался в дровянник, и, после недолгих поисков, нашёл настоящее богатство: когти и набор превосходно выполненных отмычек! Ещё маленький рюкзачок, в котором был маленький термос, солдатский котелок с ложкой, кружка. В кармашке обнаружил фотографии. Жорка увлекался фотографией, у него был неплохой фотоаппарат, «ФЭД» называется.

На фото были мы с Лиской в разных ракурсах. И на пляже, и во дворе, и дерущиеся.

Ещё было фото, где мы обнимаемся, счастливые до невозможности.

Перебрав фото, со сладкой грустью в душе, я сложил всё в рюкзачок, и решил проверить, есть ли кто в доме.

Не знаю, как в другие дни, но сегодня дом был пуст. Побродив по разорённому гнезду, я зашёл в нашу с Лиской комнату. Здесь всё так и осталось, всё перевёрнуто, постель валяется на полу, затоптанная сапожищами, разломанные и разорванные игрушки валялись мертвецами.

Если власти хотели привить нам любовь к себе, то в этом они сильно преуспели.

Обычно девочки ведут дневник. Жаль, у нас это запрещено, я бы читал и перечитывал его.

Я нашёл то, что не смогли сломать: стойкого оловянного солдатика. Когда-то Лиска подарила мне его, рассказав сказку про солдатика, который не ушёл с поста, пока не погиб. Зажав солдатика в кулаке, я покинул ставший вдруг чужим, дом.

Забрав рюкзачок, я вернулся в свой, уже ставший роднымой, детский дом. Проник через чёрный ход, который не был забит, им пользовались, носили продукты на кухню, выносили мусор и отходы. Если я мог отпирать замки одним гвоздём, или куском проволоки, то, имея отмычки, открыл, будто у меня был ключ.

Утром меня опять с трудом добудились. Будил Артёмка, остальные боялись получить леща.

С Артёмкой же я начинал беситься, затащив его на свою кровать. Мальчик заливисто смеялся, норовя позабороть меня. Я шутливо поддавался.

Пропустив утреннюю пробежку, я подумал, что у меня ещё будет время побегать: меня ждал кросс почти на десять тысяч километров.

Всё равно после завтрака мы пошли бегать во двор. Как ни странно, с нами на этот раз выпустили подростков. Они немного потеснили нас на спортплощадке, но мы великодушно не стали возмущаться.

Ко мне подошли Анвар с Джохаром, радостно пожали руку, начали интересоваться, как я поправил здоровье.

- Клин клином вышибают, - сказал я загадочно. Говорить правду я опасался. Мало ли, кто слышит.

- Как это? – удивились ребята.

- Надо опять сильно испугаться, да так, чтобы вскипел адреналин.

- Что за зверь? – спросил Джохар.

- Перед дракой чувствуешь прилив сил? Понимаешь, что сейчас всех порвёшь? Вот это и называется адреналин.

- Да, ты правильно сказал! Когда дерёшься, даже не больно!

- Ладно, ребята, я ещё маленький, хочу бегать, тем более, нога больше не болит!

Пацаны снисходительно улыбнулись и пригласили в гости:

- Ты заходи, если будешь свободен!

Смеяться надо мной они смеялись, но недолго, потому что сами ещё страдали гиперактивностью, так что скоро мы все бегали наперегонки по площадке.

Когда пришло время обеда, я предложил своим друзьям-подросткам, тоже идти с прогулки не толпой, а строем. Показал, как ходят малыши, причём ходили строем они с удовольствием.

Тогда более старшие ребята решили сделать это ради прикола.

Честно говоря, я думал, Веру Игнатьевну невозможно ничем удивить. Но, когда я остановил строй и отрапортовал, она сначала не знала, что ответить.

Посмотрев на строй, на хитро глядящих на неё ребят, она разрешила следовать дальше.

Я же обратился к замполиту:

- Вера Игнатьевна, разрешите вопрос?

- Саша, ты решил завести здесь военные порядки? Или таким образом развлекаешься?

- Дисциплина никогда не помешает, но вы правы, поиграть мы никогда не отказывались. Но я вас отвлекаю от дел по другому поводу: Я хочу написать несколько писем. Где можно взять бумагу, конверты, ручку с чернилами?

- Зайди, после обеда, ко мне, у секретаря посмотрим. Кому ты хочешь написать письма, если не секрет?

- За время своей прогулки я познакомился с хорошими людьми, они дали мне свои адреса. Хочу им написать, что не забыл о них, что у меня всё хорошо. Если желаете, можете прочитать…

- Не имею привычки читать чужие письма! – слегка возмутилась Замполит.

- Ничего противозаконного, Вера Игнатьевна!

- Верю. Ты не так глуп, чтобы писать что-то противозаконное. Ступай на обед, потом зайдёшь ко мне.

После прогулки мы с аппетитом сметали всё, что предложил повар, и отправились на отдых.

Я, вприпрыжку, побежал в кабинет директора.

Вера Игнатьевна ждала меня в приёмной,. она уже подобрала мне несколько конвертов, тетрадку в клеточку и ручку-самописку.

- Возьми ещё чернил, а то не хватит ещё! – усмехнулась она. Я не отказался.

- На днях отправим вас в лагерь, наконец-то отдохну! Сюда зайдёт бригада строителей, осенью не узнаете родной дом!

- Искренне рад за вас! – засмеялся я, - Можно, я пройду в классную комнату?

- Да, возьми ключ, вон он, на доске висит, подписан.

- Мне, вообще-то… - я прикусил язык.

- Своё искусство будешь демонстрировать в другом месте. Здесь соблюдай правила.

- Спасибо! – покраснел я. Взял ключ и побежал в класс. Там сел за стол, и задумался. Что написать Вике? Что меня вернули? О сестре? Можно и так, Вика взрослая девушка, поймёт, почему я вернулся. Если, конечно, помнит меня. К сожалению, я уже, наверное, не узнаю об этом.

Решительно взяв ручку, развернул тетрадь и написал:

«Здравствуй, Вика! Пишет тебе это письмо маленький мальчик Саша, с которым ты познакомилась в поезде, когда ехала в экспедицию. Ты дала мне адрес, поэтому я решил написать тебе, чтобы сказать, что я помню о тебе, что наша совместная поездка была для меня самой счастливой в жизни.

Если помнишь, я рассказывал тебе о сестре. Её больше нет.».

Я излил своё горе в письме, не вдаваясь в подробности, и мне стало немного легче.

Потом я написал письмо Никите. Попросил его сильно не обижаться. Когда устроюсь, напишу, и тогда будем переписываться, хоть каждый день! Может быть, даже встретимся!

Написав эти письма, я сбегал, повесил ключи от класса на место и побежал вниз, на вахту, где висели ячейки для писем. Как ни странно, ячейки не пустовали, в некоторых лежали письма, ожидая адресата. Я положил письмо Никите в его ячейку, а для Вики опустил в синий ящик с надписью «почта» и гербом СССР.

- Что гуляешь? – спросила скучающая вахтёрша.

- Разрешили написать письма, - вежливо ответил я.

- Есть, кому писать? – удивилась пожилая женщина.

- Конечно! У меня много родственников и знакомых!

- Тогда почему ты здесь?

- Не знаю, - пожал я плечами, - взрослые дяди и тёти решили, что так будет лучше.

- Да-а, - протянула вахтёрша, - чего только не бывает!

Я не стал больше слушать рассуждения много повидавшей женщины, побежал к себе. Раздевшись, хотел было лечь поспать, но что-то расхотелось. Выспался, что ли, за последние дни?

Вместо этого я открыл окно и уселся на подоконник. Солнышко хорошо пригревало, я жмурился, глядя на ярко освещённый двор.

Тут в глаз попал солнечный зайчик. Я мотнул головой, зайчик снова нашёл меня. Закрывшись рукой, я посмотрел, откуда сверкает зеркальце.

За оградой стоял отец и посылал мне в глаза солнечные зайчики.

- Папка! – прошептал я, спрыгнул с подоконника и помчался вниз.

Сбежав с лестницы, я закричал:

- Откройте скорее, ко мне папа приехал!

- Куда ты, голый?! Хоть бы тапки надел!

Я и забыл, что был лишь в трусах и майке.

- Откройте скорее, он на минутку! Я не убегу!

- Только и сбегать, в таком виде, - согласилась добрая женщина, отпирая дверь, - иди к своему папе.

Я опрометью проскочил двор, подбежал к забору.

- Папа!

- Сынок! – мы обнялись сквозь решётку.

- Я могу выйти, сквозь дырку! – сказал я.

- Не надо, Саша, что ты в таком виде?

- У нас тихий час. Я не хотел спать, решил подышать свежим воздухом… папа! Я так соскучился!

- Я тоже люблю тебя, сын!

- Ты надолго? – с надеждой спросил я, кроме шуток ужасно обрадовавшись отцу.

- Не могу я надолго, - вздохнул папка, - вот, возьми, - протянул он мне холщовую сумку, - там портрет нашей девочки и конфеты. Раздай детям. Так положено.

- Папа, а у нас в городе есть церковь?

- Церковь? – удивился отец, - Ты что, верующий?

- Папа, когда не на кого опереться, поневоле обратишься к Богу, - ответил я.

- Прости, сынок, я знаю, как тебе тяжело пришлось, как тебе было одиноко.

- Пап, - решился я, - я подумал, может, нашу Лиску не случайно…. Может быть, на неё навели?

- Почему ты так думаешь? – нахмурился отец.

- Мне Юрка рассказал. В том числе и обо мне. Они с Лиской хотели в будущем году пожениться, усыновить меня. Значит, я уже не был бы рабом?

- Это на самом деле так, - задумчиво сказал отец, - но мне не верится, что всё это сделано ради маленького мальчика.

- А если это сделано, чтобы причинить тебе невыносимую боль? – спросил я, глядя в лицо отцу.

- Не знаю, Саша, не знаю. Но буду иметь в виду твою версию.

- Пап, Вера Игнатьевна, зам директора, говорит, её спрашивали обо мне какие-то люди.

- Да? Это интересно. Ладно, будем разбираться. Узнаю насчёт церкви, заеду за тобой, отвезу к батюшке. В грехах хочешь покаяться?

- Свечку. За упокой, - опустил я глаза.

- Хорошо, сын, я тоже поставлю, - вздохнул отец и, последний раз пожав мне плечо, пошёл к машине, которая ждала его на другой стороне улицы.

Я смотрел ему вслед и хотел только одного: чтобы он вернулся, забрал меня отсюда, отвёз домой, и мы бы зажили опять не совсем спокойной, но привычной жизнью.

К сожалению, таких чудес не бывает. Дождавшись, когда машина скроется за поворотом, я повернулся и пошёл к, ставшему моим домом, детский дом.

Войдя, я положил горстку конфет на стол вахтёрше:

- Помяните мою сестру…

- Да, Саша, я помолюсь за неё. Будь уверен, все дети попадают в рай. Все грехи, что они совершают, они совершают по вине взрослых.

- Бабушка! – решился спросить я, - В нашем городе есть церковь?

- Да, осталась одна. Раньше-то много было, а сейчас одна, церковь Святой Богородицы.

- Вы отпустите меня, если папа приедет за мной?

- Отпущу, внучек. Как раз для тебя эта церковь.

Я поблагодарил женщину, которая по годам действительно годилась мне в бабушки, и побежал на свой этаж.

Ложиться было уже поздно, я посидел немного на подоконнике, разглядывая портрет сестры, потом поставил его себе на свою тумбочку, положил рядом кулёк с конфетами и стал ждать, когда проснутся ребята. Распорядок дня, как таковой не соблюдался, лишь бы все были на месте и сыты, так что пусть спят, если хочется.

С Артёмки сползло одеяло. Я подошёл, поправил. Артёмка открыл глаза, улыбнулся и протянул ко мне руки. Мне было не по силам держать его на руках, так что, сев к нему на кровать, посадил малыша себе на колени, обнял, прижав к себе.

Мальчик доверчиво прижался ко мне, слегка посапывая, будто продолжал спать.

Проснувшийся Серёжа подошёл к нам, осторожно взял у меня братишку.

- Имей совесть, Артёмка, Саше надо сходить умыться, в туалет. Я улыбнулся им и сказал, чтобы слышали все:

- На моей тумбочке лежат конфеты, берите, помяните Лизу. Только не всё, оставьте, я хочу всем ребятам раздать.

Ребята подходили, осторожно брали лакомство. Некоторые ещё не видели таких конфет. Там были

«Белочка», «Ну-ка отними», «Мишка на севере», ещё какие-то.

С оставшимися конфетами, а их было немало, я вышел в коридор и одаривал всех.

Говорить, зачем, не требовалось, все знали этот обычай.

Подумав, я зашёл к Вере Игнатьевне, подумав, что надо её предупредить.

- Вера Игнатьевна!

- Ну, что ещё?! – со вздохом спросила она, подняв на меня глаза.

Я высыпал ей на стол горсть конфет и спросил:

- Я сегодня хочу выйти в город…

- Ну, договаривай. Думаешь, я не знаю, куда? – Осмотрев меня с ног до головы, она сказала:

- В таком виде, конечно, никуда не отпущу. Пойдём. У тебя есть чистая одежда в твоих вещах?

- Есть летняя пионерская форма.

- Только галстук не повязывай. Я коммунистка, ты пионер. Нам не следует ходить в церковь.

- Хорошо, Вера Игнатьевна, - прошептал я.

В кладовой я нашёл свой рюкзак, вынул оттуда изрядно помятый костюмчик, состоящий из белой рубашки и чёрных шорт, нашёл белые гольфы.

- Так пойдёт? – спросил я, подняв голову, - Или лучше вот эту, форму? – показал я на форму цвета хаки.

- Нет, Саша, возьми эту. Более торжественно. Не забудь погладить. И сходи, помойся! Ты выглядишь, как чучело! Постель, наверное, уже серая!

Я покраснел. В самом деле, я даже не умылся после тихого часа, а, бегая босиком по двору, не посмотрел, какого цвета ноги.

- Душевая открыта? – удивился я.

- Конечно, открыта. Только вас, мальчишек, туда надо палкой загонять. Иди уже!

Я, пользуясь случаем, перебрал вещи, которые остались в рюкзаке. Был здесь комбинезон, две формы: одна со штанами и штормовкой, одна с шортами и лёгкой рубашкой. Конечно, от съестного не осталось и следа. Во-первых, здесь могли погрызть мыши, во-вторых от припасов меня избавили уже давно, когда я кантовался в милиции и в распределителе.

Взяв пионерскую форму, я побежал в бытовку, в которой оказались старшие ребята, оникоторые гладили свои штаны и рубахи.

Я не удивился, зная, что они ходили в город, когда хотели, главным условием было их возвращение вовремя. Иначе – карцер. Ребята добровольно согласились на такие условия, честно соблюдали их.

Для того, чтобы парней не задержал патруль, им выписывались увольнительные.

- О Сашка! – обрадовались парни, беззастенчиво тиская меня.

- Погладить хочешь? Куда-то собрался? Кто она? – засыпали меня парни вопросами. Я лишь краснел, отшучиваясь.

- Помочь тебе? – спросил старший. Я узнал, исподволь, все их имена. Старшего звали Колькой, других Славкой и Петькой.

- Я умею, - пропищал я.

- Обожжёшься ещё!! – не доверил мне утюг Коля. Взял мою маленькую форму и быстро погладил:

- Держи! Только умойся! – парни необидно засмеялись, Коля провёл ладонью по моей щетинистой голове: - Удачи тебе!

- Спасибо! – прошептал я, осторожно прижимая к себе отглаженную форму.

В своей спальне, аккуратно повесив форму на спинку кровати, подумал, что делать. Идти мыться, или бегать с ребятами по двору? Подумав, выбрал второе, справедливо решив, что до ужина отец не приедет.

Славно набесившись, мы отправились, опять же, строем, в столовую, но были завёрнуты в умывальник. На этот раз старшим было невозможно было без содроганий на нас смотреть, хотя нам казалось вполне нормальным так выглядеть.

После ужина я побежал в душевую. Она была открыта, и вода горячая присутствовала.

Хорошо отмывшись, я переоделся в сохранённые каким-то чудом плавочки, подаренные Лиской, белую маечку, чистую, не растянутую, как все, грязно-голубые и безразмерные.

Затем, не надевая потрёпанную одежду, побежал к себе.

Облачившись в парадную форму, под восхищённые взгляды ребят, отправился во двор, ждать отца.

Ребята тоже высыпали вслед за мнойво двор. Я прохаживался по двору, или сидел на лавочке, с завистью глядя на веселящихся ребят. Уже отчаялся дождаться сегодня отца, когда увидел затормозившую машину.

- Папа!

В церкви было сумрачно и прохладно. Отец Фёдор встретил нас, спросил меня:

- Что тебя привело сюда, сын мой?

- Свечку хочу поставить. За упокой души моей сестры, Елизаветы… - робко сказал я.

- Сколько лет было покойной?

- Пятнадцать…

- Тогда тебе сюда, - отец Фёдор взял меня за руку и подвёл к иконе Божьей Матери.

- Знаешь, кто это? – строго спросил священник. Я, судорожно, кивнул:

- Это Богородица с Сыном.

- Молодец, малыш. Вот, возьми свечку, зажги от тех свечек, что стоят здесь, и поставь рядом. И помолись за сестру.

- Я не знаю молитв…

- Слова знать не обязательно. Слова нужны, чтобы очистить душу, а у тебя душа и так ещё чиста. Просто желай своей сестре самого лучшего.

- Я удивлённо посмотрел на отца Фёдора.

- Что смотришь? Грешил?

- Грешил, батюшка, кровь на мне. Правда, одна бабушка сказала, что грехи детей лежат на их родителях.

- Верно сказано, всё зависит от воспитания родительского. Но нельзя злоупотреблять этим. Вот сейчас и проверим, велик ли грех твой. Зажигай свечу.

С замиранием сердца зажёг я свечу и взял её двумя руками. Огонёк согрел моё лицо.

Я посмотрел на икону, и не поверил собственным глазам: на иконе была написана Лиска со мной на руках! Я обнимал маленькой ручкой её шею, и строго смотрел на меня, большого.

«Сашенька! Мальчик мой любимый! Наконец-то!». – показалось мне, или нет?

- Лиска?! – прошептал я.

«Да, Саша, это я. Не плачь больше, ладно? Вспоминай меня с тихой грустью, а ещё лучше, с радостью. Когда ты плачешь, мне очень больно. Передай это папе, маме и Юрке. Хорошо?»

- Хорошо! – кивнул я, не в силах оторваться от прекрасного лица Лиски. В душе наступил благостный покой.

«Саша! Тебе грозит опасность. Тебе надо уходить из города, как можно скорее.».

- Я знаю. Только не знаю, как сделать по-тихому, чтобы никто меня не нашёл.

Лиска передала образ, от которого я покраснел:

- Не буду! Вот ещё! Девчонкой!

«Ты же видел там одежду. Она должна быть тебе впору. А теперь поставь свечку. С тобой я буду ещё месяц. Потом, может быть, как и ты, найду себе новый мир. Не прощаюсь. Разговаривай со мной».

- Лиска! Я всегда помню о тебе и советуюсь с тобой! – я поставил свечку на светец и посмотрел на икону. Там снова была изображена Божья Матерь с Иисусом на руках. Но не было у меня больше гнетущей тяжести на душе, не было чувства невосполнимой потери.

Легко и радостно было. Я даже улыбнулся отцу Фёдору.

- Что, малыш? С кем разговаривал?

- С сестрой! Она видит меня!

- Значит, чист ты душой, отрок. Ступай с миром! – отец Фёдор перекрестил меня. Я посмотрел ещё раз на икону, неумело перекрестился.

Отец ждал меня снаружи.

- Папа, а ты почему е зашёл? – удивлённо спросил я.

- Грехи не пускают, - криво усмехнулся отец. – Вообще-то это детская церковь.

- Папа! – вдруг осенило меня, - Ты убил ребёнка?! – прошептал я. Папино лицо исказила гримаса боли:

- Я не хотел! Он заслонил собой маму! Сам подставился!

- А девочка? – вдруг спросил я. Папа молчал, глядя куда-то вдаль.

- Откуда ты всё это знаешь? – непослушными губами спросил он.

- Я сейчас разговаривал с Лиской. Но это не она мне сказала, сам догадался. Папа, ты не думай, я не осуждаю тебя! – торопливо сказал я, хватая отца за руку.

- Не ври себе, - сказал отец, - хватает того, что я себя осуждаю. Поехали?

- Папа, Лиска сказала, что мне угрожает опасность.

- Да, сын, тебе надо куда-то уезжать. Пойми, если я тебя отправлю, все узнают, куда ты поедешь.

- Я справлюсь, папа.

- Вот и хорошо. Сейчас я отвезу тебя домой, и попрощаемся. Может быть, навсегда.

Всю дорогу мы молчали. Когда доехали до моего детдома, дошли до калитки, папа взял меня на руки, и впервые поцеловал. Потом целовал ещё и ещё.

- Если бы ты знал, как я вас люблю! – срывающимся голосом сказал папа, - Проклятая жизнь! Нам нельзя любить! Она приносит только горе! Прощай, сын! – папа поставил меня на тротуар, бегом вернулся в машину и уехал. Я потоптался на месте и пошёл домой.

Бабушка впустила меня, посмотрела на моё расстроенное лицо, спросила:

- Что с тобой, Саша? Был в церкви?

- Был, - кивнул я, - поговорил с сестрой, ей там хорошо. С папой попрощался.

- Бедные дети! – с болью в душе сказала бабушка, - Вам-то за что такое горе? Ладно, война была страшная, но сейчас, в мирное время, сирот не уменьшается, да ещё при живых родителях!

- Прости, бабушка, что расстроил. Пойду я, - я пошёл вверх по лестнице.

Ребята встретили меня настороженно. Я подошёл к тумбочке, на котором стоял портрет Лиски, улыбнулся ей, взял и прижал к себе. Cразу стало легче, будто она была рядом и, молча, улыбалась.

Подошёл Артёмка, встал рядом. Я обнял его за плечи. Артёмка посмотрел мне в глаза.

- Всё получилось, Артёмка! – весело сказал я. А папа? Папа взрослый человек, разберётся со своими проблемами. Ему главное, знать, что я в безопасности. Значит, надо действовать.

Я рассказал ребятам, как сходил в церковь, с улыбкой вспоминая, как разговаривал с сестрой.

- Где эта церковь? – спросил Серёжа.

- Не знаю, - виновато ответил я, - меня возили на машине, а я был с папой, и задумался. Хотя, знаете, та бабушка, что сегодня дежурит, наверняка знает! Она мне… - Серёжа уже убежал. Скоро он вернулся, сияющий:

- Улица Садовая, 22!

- Пойдёте? – не поверил я.

- Да! Все пойдём! Ты с нами? – спросили меня. Я сразу заскучал.

- Саша, без тебя нас не отпустят! – уверенно сказал Серёжа, - А нам очень-очень надо!

Я смотрел на них, и не мог им сказать правду. Если я даже ухожу, то завтра вполне могу с ними сходить в церковь. А если не могу? Значит, сегодня? У этих стен есть уши, надо молчать.

- Посмотрим! – громко сказал я, прижимая палец к губам. Ребята поняли, хотя удивлённо подняли брови. Я развёл руками.

Дождавшись, пока все уснут, сам едва не уснул, вернее, уснул, но вовремя проснулся, глянул на улицу. Там была чёрная ночь. Безлунная, но звёздная. Сердце сбилось с ритма, и быстро застучало, оно понимало, что меня ждут приключения.

Одевшись в чёрный спортивный костюмчик, я взял отмычки и направился в директорский кабинет.

Замки там были смешные, я их закрыл за собой.

Сев за директорский стол, я осветил фонариком сейф. Простой, зато надёжный, без всяких секретов.

Через минуту сейф был открыт. Я достал оттуда личные дела. Наши с сестрой лежали сверху.

На папке с делом Лиски было написано красным карандашом: «Выбыла». Дальше приписка: «Погибла». Мельком просмотрев документы, я отложил папку в сторону. Меня уже не интересовало, что они знают о Лиске. Если пишут гадости, тем более мне не надо знать. Для меня она была самой чистой девочкой в мире.

Открыл свою папку, посмотрел на фотографию, усмехнувшись: не нравились мне эти казённые снимки, то ли дело, те, которые делал Жорка! С любовью…

Нашёл свидетельство о рождении, школьные документы, и ничего не взял.

В сейфе ещё были деньги. Но я не отморозок, чтобы грабить детей.

Зачем я тогда сюда пришёл? За документами! Но что, как говорится, день, грядущий, мне готовит?

Потеряю, отнимут, потом восстанавливай.

Пусть полежат здесь. Главное, я знаю, что документы есть, они в надёжном месте. Пока.

Я взял ручку, лист бумаги, написал: «Спрячьте подальше, пожалуйста, мои документы!», а ещё лучше, вышлите их по адресу… - тут я задумался: а есть ли тот адрес? Вдруг адрес другой?

Я скомкал листок и бросил его в урну. Так и не решив, что делать, я вышел из кабинета, запер дверь и замер: за столом секретаря сидел Михаил Иванович!

- Ну, что? Всё взял? – спросил директор.

- Ничего не взял, - потерянно сказал я.

- Почему?

- Потеряю, или отнимут где-нибудь.

- Это верно, - вздохнул директор, - что теперь собираешься делать?

- Мне надо бежать, - опустил я голову, - меня ищут.

- Дошли до меня такие слухи, поэтому я здесь. Заглянул в твою спальню, тебя нет, всё на месте. Где ты можешь быть? Зашёл за документами. Не удивляйся, я сам вырос в этом детдоме.

- Михаил Иванович, - теребя края кофточки, сказал я, - в нашей теперешней группе есть мальчики, Серёжа и Артёмка. У них родители садисты, издеваются над ними. А характеристики у них хорошие.

Пацанов могут опять отдать в семью. Постарайтесь, чтобы этого не было? Их забьют до смерти! Серёжа показывал мне ожоги на груди… - меня опять передёрнуло, - Его, так называемая мать, гасила об него окурки! У младшего отбили… здесь, - показал я. – Михаил Иванович! – умоляюще просил я, подняв голову. И умолк, увидев бледное, даже в полумраке, лицо и сжатые в кулаки руки.

- Михал Иваныч! – испугался я.

- Ничего, Саша, ничего! – тяжело дышал директор, - Обещаю, пока я здесь директор, этого не случится!

- Вера Игнатьевна…

- Знаю, - махнул рукой директор, - давно под меня копает.

- Ещё одна просьба, Михал Иваныч, - вздохнул я, - сегодня я ходил в церковь, поставил свечку за упокой.

- Хорошее дело, - одобрил Михаил Иванович, - без спросу?

- Почему? Отпустили. Но дело не во мне. Ребята тоже хотят. Это церковь детская, а у детей очень много просьб к Матери Божьей. Сводите их, ладно?

- Значит ты…

- Мне сестра сказала: сегодня.

- Понимаю. Ну что же, иди, собирайся.

- Михаил Иванович, правда, если бы не это, я навсегда остался бы с вами!

- Верю, Саша. Никита сильно переживает. Всё время ждёт, что ты вернёшься.

- Я напишу, когда найду своё место.

- Лучше тебе не высовываться, Саша, - директор встал, подал мне руку, - прощай, сынок! Очень жалко с тобой расставаться. Когда ты, в первый день, сказал, что мы не умеем воспитывать детей, я рассердился на малолетнего критика. Теперь вижу, что ты был прав, но научиться этому нельзя. Таким надо родиться. Ты вот такой.

- Я?! – изумился я.

- Конечно. Ты просто не замечаешь за собой, как меняешь людей. Причём всех, с кем пообщаешься.

Просто фантастика! Ну всё, иди, Саша, а то ночь короткая.

«Всех, с кем пообщаешься!», - я фыркнул, вспомнив лейтенантшу с капитаном. Этих изменишь! Нет, милиционеров не исправишь. Они или хорошие, или вот такие. Интересно, как там Сёма?

В спальне я достал свой рюкзак, перебрал его, взял с тумбочки портрет Лиски, вместо него положил фото, где мы с Лиской, смеёмся. Подписал: «Братику Артёмке от Саши. На долгую память». Вздохнул.

Слёз будет! Но сейчас побоялся даже подойти к его кровати. Потоптался в нерешительности и ушёл.

Побег – 2.

Чтобы не нашуметь в спальне, переоделся в комбинезон из «чёртовой кожи», уже за забором, в кустах.

Сквозь щель в заборе я смог пролезть, раздевшись до трусов. Потолстел, что ли? Или пошёл в рост?

Справедливости ради, стоит сказать, кормили нас в последнее время, как на убой. Набегавшись во дворе, мы лопали всё подряд и ложились спать. Немудрено поправиться!

«Что ни день – сто грамм! А то и сто пятьдесят!» - хихикнул я, а противный внутренний голос добавил: «Теперь будет с минусом». Я был вынужден с ним согласиться.

Путь до нашего бывшего дома был мне уже знаком и привычен. Приблизившись к нему, я осмотрел тёмное страшноватое здание и сразу побежал к Лискиному схрону.

Сразу решил проверить, насколько мне подходят когти.

Быстро защёлкнув их на ногах и руках, взлетел по стволу к дуплу.

- Спасибо, Лиска! – шепнул я.

«Всегда пожалуйста!», - хихикнула сестрёнка.

Дело в том, что я решил «поселить» вместо противного внутреннего голоса Лиску. Приятнее слушать голос любимой сестры, чем собственное ворчание.

Конечно, я оставался грубым материалистом, и не верил в мистику. Всё, что случилось в церкви, я считал не более, чем играми разума, желающего чуда. Вера на том и основана, для того нужна, чтобы жить было не так пакостно. К примеру, викинги, вечно сидевшие на диете и проводившие время в походах и сражениях, устраивали пир, добыв много пива и мяса, и желали, чтобы пир никогда не кончался.

Христиане придумали рай для страдающих, и ад для жирующих.

Ну, а я придумал, чтобы сестрёнка всегда была со мной, и давала бы мне дельные советы.

Так что, оставив на месте оружие, я забрал с собой узел с женскими штучками, решив при свете дня разобраться с ними.

Подумав, я не стал посмеиваться над девочкой. Ведь её всё время заставляли носить мальчишескую одежду, пока она была девочкой. Теперь-то мне понятен этот маскарад, но, если бы меня одевали бы постоянно в девчоночьи платья, у меня в схроне тоже сейчас лежала мальчишеская одежда, и я, тайком, одевался бы в неё, как это делала Лиска.

Однажды я застал её в такой одежде, и она, впервые, по-настоящему разозлилась на меня, обозвав шпионом. Я плакал, и клялся, что никому не скажу.

Теперь пришло время мне расплатиться за свой невольный грех.

Добравшись до своего тайника, я задумался, что делать дальше. Вы не поверите, но город, где я прожил почти десять лет, я знал очень плохо. Только дорогу от дома до школы и обратно.

Лиска следила за тем, чтобы я не бегал с ребятами после уроков, брала меня, набычившегося, за руку, и вела домой, а потом бежала назад, ведь уроков у неё было больше.

Тогда мне было очень обидно, город приходилось изучать по карте, так что я знал лишь примерное направление движения, чтобы выйти к вокзалу.

Как я уже говорил, ночь была безлунной, но звёздной, ярко светился Млечный Путь., можно было при его свете не включать фонарик.

Открыв свой рюкзак, я стал чесать затылок: хотел взять с собой много чего, а вместимость рюкзака была небольшой. В голове мелькнули мысли о магах, умеющих делать пространственные карманы.

Оставалось только позавидовать им. Раз десять перебрав содержимое двух рюкзачков, кое-как уложил вещи. К тому же я не желал оставлять девчоночий рюкзачок, он мне нужен для будущего маскарада. Хоть смейтесь, хоть нет, над этим, но мне угрожала гибель, или потеря свободы, что было гораздо хуже: я уже представлял себя на месте Лиски, ведь любителей мальчиков хватало в любые времена, и за меня ещё долго можно было получать хорошие деньги.

Кровная месть, это хорошо, а длительное издевательство, причём с выгодой – лучше.

Представив себе такую жизнь, я лязгнул зубами. Постарался отогнать мысль о чувствах сестры.

Конфеты, помявшиеся от жары, пришлось оставить. Взял лишь сахар и леденцы в баночке, чай, две банки мясных, и четыре рыбных консервов. Был здесь и консервный нож. Не вскрывать же банки финкой! Котелок, кружку, фляжку, пришлось привязать снаружи. Теперь я выглядел бывалым путешественником. Только вот… Где вы видели путешественника, девяти лет, и без взрослых?

Тем более, сейчас, когда многие взрослые сами прожили всё детство в детском доме, и распознавали нас за версту.

Но я решил пока немного понаглеть. Когда увижу опасность, переоденусь.

Лиска спорила со мной, утверждая, что я должен сначала привыкнуть к девичьей одежде, научиться ходить, как девочка, смотреть, как девочка, говорить…

- Где я буду спать? В дупле? – оборвал я сестру. – И как будет выглядеть девочка с огромным рюкзаком? – Лиска надула губы и замолчала.

«Я предупредила, смотри сам».

В чёрном комбинезоне я добрался до вокзала. Патрульных нигде не встретил, зато на привокзальной площади ходили два милиционера. Потом они сели на лавочку возле входа и о чём-то лениво стали разговаривать.

Забравшись за стоявшие в тупике вагоны, я переоделся в свой походный костюм цвета хаки, и решил здесь дождаться утра, чтобы купить билет на электричку, или в общий вагон, сославшись на то, что еду к бабушке. Представив дорогу, длиной в десять тысяч километров, только вздохнул: сейчас бы на самолёт, часов через десять-двенадцать был бы во Владивостоке, или Хабаровске, куда там сейчас летают самолёты? И почему детей за людей не считают? Это нельзя, то нельзя…

Иди, мальчик, пешком! Не дорос ещё, на самолётах летать! Лиска хихикнула.

Я подумал, и сделал её своей ровесницей, чтобы не задавалась.

«Сашка!», - возмутилась она, но потом притихла, я даже почувствовал тепло.

Мне понравилась такая игра, теперь я никогда не буду одиноким.

Когда на перроне начал собираться народ, я вышел из укрытия и смешался с толпой.

Хотя, конечно, трудно затеряться мальчику среди взрослых. Потеряться – легко!

На перроне стоял поезд. Возле дверей, со скучающим видом, стояли проводницы. Все, как на подбор, упитанные и неприступные.

Найдя плацкартный вагон, нагло полез внутрь. Проводница оттёрла меня своим могучим бедром, бюстом десятого размера упершись мне в лицо:

- Ваш билет, молодой человек!

- Мои родители уже вошли в вагон! Что, они не показывали билеты?

- Какие места?

- А я знаю? – возмутился я.

- Когда узнаешь, приходи, или подожди родителей.

- А если они забыли про меня? Мне что, здесь оставаться?

- Твои проблемы! – заявила мне проводница, глядя мне поверх головы.

- Вы ответите за это! – пообещал я, отходя. В принципе, мне от неё больше ничего не надо было, ключ-вездеход был уже у меня в кармане. По-быстрому перебежав на другую сторону поезда, я осмотрелся, никого подозрительного здесь не было. Проводницы обычно открывают одну дверь, там, где их купе. Второй тамбур они закрывают. Где они стоят, я запомнил, так что, вскочив на подножку, я открыл дверь и юркнул в пустой тамбур. Закрыл дверь, глянул в окошко купейного вагона. Здесь как раз коридор немного изгибался, насквозь не просматривался.

Открыть туалет и отсидеться до отправления? Подумав, я решил проделать всё наглым образом.

В тамбуре я быстро переоделся в шорты, спрятал брюки и ветровку в рюкзак, и, держа его в руках, пошёл по коридору, открыв и заперев за собой дверь в тамбур.

Двери в купе были приоткрыты из-за жаркой погоды, если помните, тогда кондишек в поездах не было. И вот я, уже было отчаявшись, увидел, как в одном из купе четверо мужчин отчаянно режутся в карты. Во что они там играли, мне было по барабану, главное, очень азартно.

Я вошёл в купе, забросил на верхнюю полку рюкзак. С трудом. Чуть не задел одного из игроков.

- Осторожнее! – заворчал он на меня.

- Извините! – ответил я, снимая обувь. Затем я забрался наверх, и улёгся там, подложив рюкзак себе под голову.

Один из игроков удивлённо бросил на меня взгляд, и снова уткнулся в карты.

Я сверху смотрел, как они играют. Сверху видно было всё, как трое катал раздевают мужика.

- Чё подсматриваешь? – подозрительно спросил тот мужчина, один из катал, единственный, кто заметил меня.

- Я не знаю этой игры, мне интересно посмотреть. Можно?

- Смотри, только не подсказывай! – сурово сказал мне мужчина, снова уткнувшись в карты.

Они проигрывали мужику, а тот и радовался, глядя, как растёт возле него кучка халявных денег.

Каталы делали грустные лица, кидали карты на стол и порывались завязать с неудачной игрой.

Пока они разыгрывали из себя идиотов, поезд тронулся. В купе заглянула проводница, глянула на меня, спросила:

- Ваш?

- Твой? – спросил мужчина, с которым я перекинулся парой слов у того, кто сидел подо мной. Тот рассеянно кивнул головой. Проводница ушла, спросив про чай. Все пожелали.

И тут каталам «попёрло». Лица приняли радостное выражение, горка денег у мужика стала таять. Потом он полез в кошелёк. Проводница принесла пять кружек чая. Я, увлекшись интересной игрой, попросил подать мне стакан. Подали. Выпив чай, я, с усмешкой, смотрел, как каталы мухлюют, почти не скрываясь. Мужик вошёл в азарт, у него, то получалось выиграть, то проигрывал вдвое больше.

Наконец у него кончились деньги.

- Отыграться бы! – жалобно попросил он.

- Есть на что? – спросил, довольный катала. Напарник терпилы тоже выглядел грустным, хотя он тоже был из разводящих.

- Нет, кончились деньги. Может, на вещи? Часы? Браслет?

- Подержите, пожалуйста, стакан! – попросил я мужика. Тот машинально взял стакан в подстаканнике, удивлённо посмотрел на меня.

- Как вас зовут? – спросил я его.

- Константин Петрович, - ответил мужик.

- Закройте дверь, Константин Петрович, - попросил я его. Мужик закрыл дверь.

- Константин Петрович, - предложил я, - хотите, я отыграюсь за вас? Только не бесплатно.

- Что ты хочешь? – напрягся мужик. Каталы тоже изумлённо смотрели на меня, не просекая фишки.

- Пятьдесят процентов! – выпалил я.

- Харя не треснет? – возмутился мужик.

- У меня не треснет харя! – засмеялся я, - Вали тогда отсюда, голым!

Какталы тоже засмеялись, удивляясь жадности мужика.

- Пацан, а у тебя деньги-то есть? На что играть собираешься?

- А на рюкзак! – весело сказал я.

- А что в рюкзаке? – смеялись дяди, явно моя игра им понравилась.

- Что в рюкзаке, вы узнаете, если выиграете его у меня! – сказал я, подняв пальчик. – Одно могу сказать: там всё, что у меня есть. Вот ты, - указал я на своего собеседника, - Готов поставить на кон всё своё имущество? Вот то-то! – значительно сказал я, увидев, как мужчина мнётся.

- Ну что? – спросил он у Константина Петровича, - согласен на предложение пацана? Видишь, чтобы выручить тебя, он готов поставить на кон всё своё имущество. Отыграй хоть половину!

- Была, не была! – махнул рукой Константин Петрович.

Мы быстро перезнакомились. Мужчины были ещё довольно молоды, поэтому они представились как Витёк, Толян, Николай.

- Тебя как кличут, шкет? – спросил Николай, тот самый, который меня заметил. Самый наблюдательный. Достал папиросу.

- При детях не курите, пожалуйста! – вежливо попросил я.

- Ладно…, ребёнок! – ухмыльнулся Николай, пряча папиросу, - Значит, говоришь, ни разу не играл?

- В эту игру не играл, - сознался я, - есть новая колода? Меня Санькой кличут.

Игроки переглянулись, колода нашлась у напарника Константина Петровича.

- Я буду играть честно! – заявил я, под громовой хохот мужчин.

- Константин Петрович, возьмите меня на ручки, а то мне высоко… - попросил я.

Когда уселся на коленях, попросил:

- Граждане игроки, видите, у меня рубашка с коротким рукавом? Прошу…

Мужчины, переглянувшись, закатали рукава рубах. Кто их знает, что там у них!

Началась игра. Так – как денег я не ставил, пришлось несколько ставок выиграть. Каталы перестали шутить. Я видел, как они делают вбросы и сбросы, но для меня это было не критично. Карты, которые мне сдавали, я складывал, потом разворачивал в нужную мне комбинацию.

Когда одинаковых карт в колоде оказывалось больше, чем надо, я пожимал худенькими плечами, показывал свои обнажённые до плеч руки, даже ноги с коротенькими штанинами. Носки я снял.

- Что? Мне рубашку снять? – возмущался я, когда меня подозревали в подлоге карт. Потом снял и рубашку.

- Майка не помешает? – поинтересовался я, снова залезая на коленки оторопевшему мужику.

Наконец я отыграл все деньги, разделил их на две части, и стал аккуратно складывать свою половину.

- Куда? – подал голос Константин Петрович, - Хватит тебе этого! – кинул он мне полтинник, пытаясь забрать все деньги.

- Ты же обещал! – пискнул я.

- Ты тоже обещал играть честно, а сам жульничал! – заявил мужик.

Растерявшиеся было, каталы, расхохотались:

- Жадность фраера сгубила! – смеялись они, забирая деньги себе.

- Как это?! – возмутился Константин Петрович, пытаясь отобрать деньги.

Я спрыгнул с его коленей, начал одеваться:

- Так всегда бывает с теми, кто жадничает! – подвёл итог я. Надев рубашку, снова залез наверх.

Полтинник, естественно, исчез в моих руках.

Константин Петрович, кляня всё на свете, ушёл.

Каталы помолчали, с интересом поглядывая в мою сторону.

- Ты показал, что умеешь играть, - сказал Николай, - расскажи, для чего? Тебе нужны деньги?

- Не столько деньги, сколько место в этом поезде, - ответил я.

- Поможешь нам? – спросил Николай, - С деньгами не обидим, и прокатишься с нами.

На это и был весь мой расчёт. Если их заподозрят в мошенничестве, предложат сомневающемуся в их честности игроку сыграть с ребёнком. Вот видишь! Совсем играть не умеешь!

Само - собой, что это страшные люди. Но, пока я на их стороне, опасаться не стоит. За деньги я не беспокоился: кинут, так кинут. Что я, денег не добуду? Я тоже не лыком шит.

К тому же Лискин стилет всегда теперь у меня под рукой.

Мы давно купили мне билет, проводница поселила меня у себя. Каталы вызывали меня к себе, когда было нужно, я показывал, как надо играть, и возвращался.

Когда не с кем было играть, они приглашали меня. Я играл один против троих.

Ухмыляясь, видел все их уловки, но неизменно выигрывал.

- Покажи свои секреты! – требовали они.

- У меня от вас никаких секретов нет! – заявлял я, показывая пустые руки. – Если вы обижаетесь, можете забрать мой выигрыш, мне уже хватит!

- Выигрыш – это свято! – ворчали мои партнёры.

- Да забирайте, мне уже некуда складывать!

- Возьми крупными! – горячились парни.

- Ага! – возмущался я, - откуда у девятилетнего пацана сотки?! – спрашивал я. Но приходилось забирать, с опаской думая, что, когда сойду с поезда, на меня, богатенького Буратино, могут открыть охоту.

К чёрту! За мной и так есть, кому охотиться. Хотя, было бы интересно, стравить их друг с другом.

А вот мои неведомые хозяева, они из правящего клана, или нет?

«Я тебе это сто раз говорила!», - прорезался Лискин голос.

- Что говорила? – вздрогнул я.

«Они задействуют милицию. Не сдавайся больше. До крайности».

Я задумался. Это мои мысли, или нет? Сестрёнка молчала.

Моих новых приятелей заинтересовал след на моём левом запястье. Я показал на такой же след, который красовался на лодыжке.

- И что это значит? – не понял Николай.

Я показал на кронштейны на верхней полке:

- За эту штучку приковывали ногу, за эту – руку. На ночь.

- Кто?! – не поверил Толян.

- Менты, - пожал я плечами. - Меня этапировали назад, в детдом, из которого я сбежал. Сами трахались на той полке.

- Что делали? – переспросил Витёк.

- Занимались любовью, - пояснил я.

- При тебе?

- Ты хотел бы, чтобы я постоял за дверью? – хмыкнул я. – Они кормили меня раз в сутки одним куском хлеба. Пить и писитьписать давали…

Николай только сжал кулаки и стукнул о стол:

- Они что? Звери? Сколько тебе лет было?

- Мне и сейчас девять, - опять пожал я плечами, а Николай почему-то посмотрел на Витьку. Тот отвёл глаза в сторону.

Милицию, что заходили в вагон, мы тоже покупали. Проводница, которую я называл тётей Галей, утверждала, что везёт меня к бабушке, в очередную деревню. Эти деревни сдвигались всё дальше и дальше на Восток.

- В какой ты город едешь, Санька? – спросил меня как-то вечером Николай.

- В город Завирайск, - задумчиво ответил я. Игроки захохотали:

- Это видно!

-Чё хохочете, дурни?! – обиделся я, - Это означает «За виру». Что такое вира, знаете?

- Это штраф, кажется? – спросил Витёк.

- Именно так, - согласился я, - город, отданный за виру.

- И где такой? – поинтересовался Николай.

- А хрен его знает! – задумчиво ответил я, под хохот моих временных приятелей.

- Здорово ты нас развёл! – признались приятели, - Поделом нам: не лезь, куда не просят!

А я подумал, что городов в нашей огромной стране тьма, и, не удивлюсь, если Завирайск тоже есть, даже с такой легендой.

- Ты что там, Сашка, спишь, что ли?

- Думаю, - сознался я.

- О чём? Спать, или не спать? – смеялись надо мной мужчины. Потом Николай взял, и отнёс меня в купе проводницы. Я понял, что убивать меня они не будут.

Сравнивая моё предыдущее путешествие с нынешним, я даже затруднялся сказать, где мне было лучше. Конечно, с девчонками было веселей, как-то теплее, но сейчас тоже неплохо: у проводницы была здесь небольшая библиотека, которую собирали все проводники. Летом часто работали студенты, юноши и девушки, так что книги отличались разнообразием. От фантастики и женских романов, до классики. Были ещё подшивки журналов, которые я с удовольствием читал.

На станции «Дивногорск» я увидел на перроне стайку девочек моего возраста, с двумя воспитательницами. За спинами у них были маленькие рюкзачки. Я сразу сделал стойку: детдомовцы! Вот так меня и вычисляют: пугливо озираются, жмутся к старшим, стоят спокойно, не бегают.

Я вспомнил круговерть подростков, с которыми ехал в первый свой побег, их озорные лица, открытые взгляды, уверенность в собственной безопасности.

А эти, как собачата, постоянно ожидающие пинка.

Неужели я так же выгляжу со стороны?

Девочки погрузились в общий вагон. На дачу едут? В летний лагерь? Вполне может быть.

Я посмотрел на станцию, на горы, появившиеся на горизонте, уже расслабился: так и доберусь до Иркутска, в тепле, сытости и весело проводя время, Казахстан уже позади, значит, их власть кончилась!

В нашем вагоне, оказывается, было купе СВ. Для честного работяги оно было дороговато, да и вечно абонировано, хотя частенько пустовало, несмотря на, битком забитые плацкартные вагоны. Общие были здесь двух видов: типа жёстких плацкартных, с деревянными лавками, и наподобие электричек, в таких вагонах обычно ездили местные жители, на дачу, в город, из города.

За время, проведённое с проводницей, я уже многое узнал.

После того случая, когда меня, сонного, уложили в купе проводницы, я попросился на полку с бельём. Она хоть и небольшая, для моего роста подходила.

- Не нравится спать со мной? – удивилась проводница.

- Мне ещё жизнь дорога! – жалобно пропищал я. Тётя Галя сначала озадаченно смотрела на меня, потом расхохоталась, потрясая телесами:

- Ну и мужик нынче пошёл! До чего мелкий! – вытирая слёзы, выдавила она из себя. Я сделал вид, что обиделся.

- Ладно, когда будет СВ свободно, будешь там спать, - и снова взорвалась смехом.

На некоторых станциях у моей тёти Гали были любовники. Она почему-то стеснялась меня и отправляла в СВ, где за меня бралась Лиска.

Я попросил проводницу, чтобы она показала мне, как закрываться, чтобы снаружи никто не открыл.

- Я маленький, боюсь, - ответил я на вопрос.

Думаете, проводница не интересовалась, куда я еду? Я ответил, что во Владивосток, там попрошусь в детский дом, потом, когда вырасту, поступлю в мореходку. Там их должно быть много, и принимают с четырнадцати лет. То есть,. надо прожить эти бесконечные пять лет, а там уже не долго и до совершеннолетия, когда можно уже отвечать за себя самому. Когда ты сам по себе, а не чей-то.

- Размечтался! – сказал я себе, глядя в зеркало за столиком. Лиска велела превратить это уродливое мальчишеское лицо в симпатичное девичье.

Лиска была бы не девочкой, если бы у неё в вещах не нашлось бы косметички. И теперь я терзал своё лицо макияжем. Естественно, ничего не получалось. Единственно, что было похоже на девчоночье, так это кисти рук. Меня с самого раннего детства приучали беречь их, как зеницу ока. Поэтому, несмотря на силовые упражнения, руки у меня всегда были ухоженные, ногти всегда ровные, пилочкой ровнял. Пальчики длинные и подвижные.

«Кожа на лице у девочки более нежная, чем у мальчишки! - зудел Лискин голос, - Возьми тональный крем, втирай… да не так, бестолочь, аккуратно, по линиям… Вот тупой! Очень тонко сделай, чуть-чуть. Теперь кисточкой припудри. Что-то получается. Надень очки. Теперь панамку».

Надев очки, я поразился, до чего изменилось лицо. А надев панамку, увидел в зеркале девочку-отличницу. Правда, панамка…

«Ах, белая панама! У меня не лицо, а драма!», - тихо пропел я, кривя губы. А что делать? Волосики только начали отрастать. Ничего, если поинтересуются, скажу, что остригли, потому что завшивел. Блин! Надо привыкать! Не завшивел, а завшивела! Вот что самое главное. Так я думал. Оказывается, оговорку могут простить, а вот скрыть свою половую принадлежность оказалось куда сложнее. Я имею ввиду не вторичные признаки. Или первичные? Самое главное, вести себя, как девочка.

Никогда не обращал внимания, чем отличается поведение девочки от мальчика!

Думал, одеждой. Даже походка девочки бывает неловкой, фигурка угловатой. Оказывается, даже взгляд девочки отличается от взгляда мальчика. Садится не так, не так встаёт, когда идёт, надо ножку ставить не как попало, а перед собой. Я зверел, упражняясь в этих необходимых мелочах, а Лиска давилась от смеха. Но я тогда просто раздевался до трусов.

А теперь Лиска велела полностью переодеться.

«Надевай вот эти плавки».

- Они тесные! – возмущался я, пытаясь поправить поудобнее то, что находится внизу живота.

«Потерпишь! Сверху надевай эти чёрные трусы».

- Ещё и трусы?!

«Ты как ходишь? Сначала трусы, сверху шорты».

- Я что, шорты не надену?

«Попробуй вот эти, голубенькие».

Я надел.

«Посмотри в зеркало на двери. Повернись боком. Почти не видно, но рисковать не стоит. Все пацаны в первую очередь смотрят сюда. Могут заметить».

- Вовсе не все! – покраснел я.

«Девчонки тоже, - успокоила меня Лиска, - надевай вот эту кофточку и юбку.

- Юбку?! – возмутился я.

«Не капризничай!», - пришлось подчиниться. Кофточка, похожая на рубашку поло, с отложным воротником, только с вытачками на груди, была белая, воротник и полочка синего цвета.

«Хоть не розовая», - вздохнул я. Юбка была светло-серого цвета, не маркая. Нашлись белые полукеды.

Посмотрев на себя в зеркало, я увидел, если не девочку, то девчонку точно.

По приказу Лиски я походил по купе, несколько раз сел на диван, встал, крепко сжав челюсти: никак не получалось у меня сесть и свести ноги вместе, они сами разъезжались в стороны. Встать тоже надо было, сначала колени вместе, вбок, потом изящно подняться…

«Шортики сними, у нас так не ходят, будет подозрительно, да и жарко».

С удовольствием я избавился от тесных шортиков.

- Девочки носят просторные шорты? – спросил я.

«Носят. Тебе надо проколоть уши и вставить гвоздики», - я застыл на месте.

- Я сам себе должен уши прокалывать? – возмутился я.

«Зайдёшь в салон. Деньги ку тебя есть».

- А потом? – плаксиво спросил я.

«Когда потом?».

- Я же мальчик…, - Лиска задумалась.

«Клипсы подойдут. Правда, голова будет болеть, но на что только не пойдёт женщина ради красоты!».

- К чему всё это?! – возмущался я, - мне всего девять лет! – Девочки в этом возрасте иногда одеваются, как мальчишки! Стараются вести себя, как мальчишки! Играют с мальчишками!

«У нас особый случай. Ты должна быть типичной девочкой, чтобы даже тени подозрения не вызвать! Ты должен мне верить!».

Я верил Лиске, помня её горькую судьбу.

- А если меня…

«Не верю, что у нас есть такие звери. Разве что один на миллион, а то и на десять, - уверенно сказала Лиска, - теперь надень часики на левое запястье. Они должны, хоть частично, закрыть след от «браслетов».

Я надел часики, пришедшие прямо на шрам, они были женскими, маленькими и круглыми. Даже шли. Потом обулся в полукеды, начал, под ворчание сестры, учиться правильно завязывать узел на шнурках.

«Теперь рюкзак. Он у тебя типично мужской. А мой слишком маленький. Или выложи ненужные вещи, или выкручивайся, почему у девочки такой громадный рюкзак».

- Брата? – неуверенно спросил я, потому что избавляться от чего-нибудь категорически был не согласен., Ххотья и были у меня деньги, не всё можно купить.

- Я видел, у девочек, которые вошли, тоже были такие же, чёрные, серые и коричневые рюкзаки. В наше время трудно найти подходящий рюкзак, - Лиска, неуверенно, но согласилась.

- Клипсы потом! – быстро сказал я. И тут остро почувствовал опасность.

Поезд замедлил ход, мы явно подходили к какой-то станции, или городу. Я зашторил окно, поэтому ничего не видел, что там, на просторах делается, тем более, увлёкся игрой.

«Хорошо, что ты уже готов! – воскликнула Лиска, - Посмотри ещё раз в зеркало, хватай рюкзак, и дёру, когда тётя Галя выйдет на платформу.

- Куда дёру? – испуганно спросил я.

«Где трудно найти иголку?», - вдруг спросила меня сестрёнка.

- В стогу сена?

«Вот уж нет! – улыбнулась Лиска, - Среди таких же иголок! Беги в вагон к девочкам! Никого не предупреждай. Думаю, твои друзья не выдадут тебя, ты же рассказал им, как с тобой обращались тебя везли!».

Выглянув из купе в щёлку, не увидел никого. У нас с тётей Галей был уговор: перед остановкой поезда покидать СВ. Свой рюкзак, конечно же, был при мне, в купе у проводника я совершенно ничего, связанного с моим присутствием не оставлял. В купе у катал тем более.

Просчитав всё это, я потихоньку выбрался из купе, запер дверь, и, неспешанеспешна, будто собрался выходить, пошёл по коридору. Правда, не в сторону выхода, но не важно, главное, иду, никого не трогаю. Вышел в тамбур, оглянулся. Фу! Из купе только-только начали выходить пассажиры!

Удалось пройти незамеченным. Так же неспешанеспешна я пошёл дальше, открывая закрытые двери, запирая их за собой. Люди выходили из вагона, когда я выходил из дверей в тамбур, меня, конечно, видели, но не обращали внимания, никому сейчас не было дела до маленькой девочки с рюкзаком.

Наконец –то общий вагон! Девочки сидели на скамейках, тихонько разговаривая, или глядя в окно.

Увидев девочку, которая сидела одна, я присел рядом, поставив рюкзак рядом с собой.

Люди, которые приехали, вышли, новые не заходили пока, видимо, поезд будет стоять ещё долго.

- Привет! – сказал я девочке, которая смотрела до этого в окно, - Вы в лагерь?

Девочка кивнула, потом, присмотревшись ко мне, спросила:

- Ты сама делала макияж?

- Да, - тихо ответил я, - что-то не так?

- Неровно наложила. У тебя есть косметичка? Давай, поправлю.

Девочка была старше меня, но обходилась без косметики. Я тоже рад бы обойтись, но обстоятельства! Я достал косметичку, благо, она лежала сверху, подал девочке.

Девочка перебрала всё, что там было, нашла что-то, начала поправлять у меня на лице неровный грим. Не скажу, что это было мне неприятно.

- Как звать ваших воспитателей? – спросил я шёпотом.

- Марь Ванна и Елена Николаевна… - так же шёпотом ответила девочка, она помогала мне, закусив губу от усердия.

- Кто есть кто?

- Марь Ванна старше.

- Настя! – вдруг услышали мы, даже вздрогнули оба. Или обе?

- Что ты делаешь? – подошла воспитательница к нам, - Вы что, девочки, забыли, что вам нельзя ещё краситься?

- Марь Ванна! – взмолился я, - Посмотрите на моё лицо! Вам меня не жалко?!

- Н-да! – протянула Мария Ивановна, с сочувствием разглядывая меня, - Тебе надо было родиться мальчиком, им всё равно, какое у них лицо… Настя, подвинься, - Мария Ивановна села рядом со мной, взяла за подбородок, повернула туда-сюда.

- Что там, в косметичке? Неплохо, но маловато. Елена Николаевна! – повысила она голос.

- Что, Мария Ивановна? – встрепенулась молодая воспитательница.

- У вас есть косметичка?

- А что такое? – заинтересовалась девушка, подходя. – О! – только и могла она сказать, увидев меня.

Открыв косметичку, села напротив меня, и они начали говорить какие-то специфические слова, в которых я ни бум-бум.

Они, в четыре руки, начали рисовать мне лицо. Вокруг начали собираться воспитанницы, совершенно нас закрыв собою. Я поднял голову, и вздрогнул: на меня смотрел маленький Жорка. Он был коротко пострижен, на лице сияла россыпь веснушек, так же сияла улыбка. Только через несколько секунд я понял, что это девочка. В это время с меня сняли очки, попросили закрыть глаза.

- Девочка! – услышал я, - Девочка! – тронули меня за плечо, чтобы я догадался, что обращаются ко мне.

- А? Что? – спросил я.

- Панамку сними, - я замялся.

- Стесняешься своих коротких волос? У нас не только тебя остригли, смотри, вот Саша, там Люба, Лена. Что сделаешь, иногда приходится!

- Я не могу посмотреть, у меня глаза закрыты, - ответил я.

- Я забыла, как тебя зовут? – спросила меня Мария Ивановна.

- Саша Малиновская, - назвал я фамилию, которая первой пришла мне в голову. С меня сняли панамку, горестно вздохнув. Наверно, увидели мою квадратную голову.

«Треугольную», - хихикнула Лис.

«Ты здесь? – удивился я, - Думал, ты сбежала».

«Не надейся! - усмехнулась сестрёнка, - ещё месяц будешь меня терпеть!».

«Хоть всю жизнь!», - сестра хмыкнула и промолчала.

В это время на меня надели очки и панаму.

- Можешь открыть глаза, - услышал я, и открыл глаза. На меня, из зеркальца, смотрела симпатичная девочка.

Я заглянул за зеркальце, девочка исчезла. Я заглянул в зеркальце, девочка появилась. У меня открылся рот. У девочки тоже.

Раньше я не знал, зачем девушки красятся.

- Это я? – спросил я девочек.

- Этот ты, Саша! – подтвердила Мария Ивановна, - Оказывается, ты красивая девочка. Правильно, что носишь очки, они меняют твоё лицо, делают красивее, не таким широким..

- Мария Ивановна! – подала голос рыжая Саша, - Я тоже хочу быть красивой!

- Ты и так у нас красавица! – засмеялась воспитательница.

Саша покраснела:

- Я тоже похожа на мальчишку!

- Ничего, отрастишь волосы, будешь неотразима! – рыжая Саша вздохнула:

- Хоть веснушки замажьте! – я не выдержал:

- Ты что, Саша! Вся твоя красота в веснушках!

- Вот, слушай, что тебе подружкга говорит! – засмеялась Елена Николаевна.

В это время открылась дверь и вошли трое милиционеров и один гражданский. Они цепким взглядом осмотрели вагон, от их взгляда, особенно от взгляда гражданского, хотелось втянуть голову в плечи и стать невидимкой.

Надо сказать, что в вагоне ехали не только девочки. Пока мне рисовали лицо, свободные места уже заняли пассажиры. Через проход сидели трое мальчишек, от десяти до четырнадцати лет. Одеты они были так, как будто собрались на рыбалку. Но я не сразу обратил на них внимание, потому что на нашу группу обратили внимание вошедшие. У меня ёкнуло сердечко.

Но они подошли к рыжей Саше.

- У него брат точно рыжий, - сказал гражданский, - этот похож.

- Это же девочка! – удивился милиционер.

- Девочка? Не видишь, что ли? Это переодетый пацан! Как тебя звать? – обратился он к Саше.

- Саша Пушакова, -ответила она.

- Пушакова, или Пушаков? – спросил мужчина.

- Пушакова, - удивлённо ответила девочка. Тогда произошло невероятное: мужчина на секунду задрал Саше подол платья. Саша мгновенье молчала, потом завизжала.

Я, мельком увидев плавки, понял, что она явно не переодетый мальчик. У меня завибрировало в ушах, и тут завизжали все девочки. В восторге завизжал и я.

Милиционеры пытались показать фоторобот, но Мария Ивановна, чуть не с кулаками, красная от гнева, теснила их на выход. Мы визжали, пока посягатели на девичью честь не выскочили из вагона.

Воспитательницы возмущались, мы смеялись. Я опять посмотрел на мальчишек, и встретился взглядом с одним из них, мальчиком лет двенадцати.

Вместо того, чтобы спросить: «чего уставилась?», - он покраснел, и отвернулся.

Возбуждённые девчонки всё никак не могли успокоиться, то возмущаясь, то хихикая.

- Марь Ванна! – поднял я руку.

- Что, Саша?

- Все, наверное, проголодались, разрешите сбегать в буфет, там пирожки продают!

По вагону пронёсся вздох.

- Мы, наверное, долго ещё будем стоять, - предположил я, - кого-то ищут.

- С кем пойдёшь? – сдалась воспитательница, наверняка она сама не прочь была немного подкрепиться.

- Пойду с Настей и Сашей. Ещё возьмём мальчика.

- Какого мальчика? – удивилась Мария Ивановна, - У нас нет мальчиков!

- Нет, так найдём! – легкомысленно сказал я.

- Саша! Будь скромнее! Не в твои годы думать о мальчиках! – я покраснел:

- Мария Ивановна! Я совсем не то имел ввиду! Это для нашей безопасности! Всё-таки мальчик!

- Ладно, сходите, возьмите деньги.

Я хотел сказать, что деньги у меня есть, но вовремя прикусил язык. Взяв у воспитательницы пять рублей, я подошёл к заинтересовавшему меня мальчишке.

- Мальчик! – обратился к нему, - Сходи с нами на вокзал, пожалуйста, а то мы боимся.

- Гриш, можно? – просительно обратился мальчик к старшему. Гриша улыбнулся нам, и встал. Мальчишка тоже вскочил, только младший сидел, презрительно кривя губы. Явно ещё не дружил с девочками.

- Сходи, Сергей! – разрешил он, с удовольствием разглядывая девочек.

Оставив свои вещи под присмотром воспитателей, мы вышли на платформу. У меня внутри возился червячок недоверия: взрослые любят совать нос в дела детей, считая себя вправе проверять их вещи. То, что они обнаружат в моём рюкзаке, сначала вызовет у них шок, затем массу глупых вопросов, вплоть до сдачи в милицию. И что мне делать?

Лиска тоже молчала.

На перроне я взял Серёжу за руку, и повёл в сторону вокзала. Я думал, девочки запуганные. Куда там! Они то шли за нами, прыская в ладошку, то забегали вперёд, оглядываясь, а как-то даже шли задним ходом, глядя на нас с широкими улыбками. Это при воспитателях они послушные!

Сначала я не понял, чего это они веселятся, затем, глянув искоса на Серёжку, понял: Глупая улыбка, дебильное выражение лица…

Он что, ни разу девочек не видел?! Его рука осторожно, как птенца, держала мою маленькую ладошку. И тут страшная мысль поразила меня: это что, он в меня влюбился?!

Лиска хихикнула: «Делаешь успехи! Только не злись и не выходи из образа, ты же не собираешься здесь оставаться?». «Да, но… не хотелось бы обижать мальчика. Он хороший».

«У тебя карма такая. Вспомни своих друзей и родных», - вздохнула Лиска.

Между тем мы прошли мимо моего вагона, в котором я с таким комфортом ехал.

Проводница оказалась такой замечательной женщиной! Она, как и мои приятели, не афишировалаи моё присутствие в вагоне, тётя Галя приносила мне еду в судках, причём самую вкусную, с умилением глядя на то, как я ем: «Какой худенький! Кушай, мальчик, кушай…».

Сейчас проводницы не было видно, наверное, занята какими-то делами.

Мы дошли до вокзала, нашли буфет. Здесь на самом деле продавались пирожки по пять копеек и сочные беляши, и чебуреки по пятнадцать.

Я добавил ещё денег, чтобы хватило всем, в том числе и мальчишкам. Купили ещё лимонада и минералки. «Боржоми» был, ещё «Ессентуки» под разными номерами. Пришлось купить сетки-авоськи, как-то не подумали о сумках.

Потом я предложил сбегать, освежитьспроветриться, и побежал в первый попавшийся туалет.

Кто-то схватил меня за плечи. Я обернулся, увидел Серёжу.

- Тебе не сюда, - смущённо сказал он, указывая на соседнюю дверь. Я задрал голову: конечно ломанулся в мужской туалет! Даже покраснел, поблагодарив друга, и юркнул в женский туалет. К счастью, здесь были кабинки с дверцами, а не так, как в большинстве мужских общественных туалетов: только перегородки между унитазами и жуткая аммиачная вонь, режущая глаза.

Здесь было на удивление чисто, висела туалетная бумага. Запершись в кабинке, я, с непередаваемым наслаждением, освободился от тесных трусиков, сделал свои дела и помассировал пострадавшие органы. Меня поймут мальчишки, а девочкам знать такие неудобства, связанные с тесной одеждой, знать не обязательно. Даже появилась мысль снять тесные плавочки, оставив более просторные трусики, но воспоминание о том, как проверяли рыжую Сашу, заставило снова сделать свою принадлежность более-менее незаметной. А то вдруг, какой вихрь пошутит!

Смех смехом, а для меня это смерти подобно. Моей, или моих преследователей, неважно.

Стилет теперь всегда был под рукой, и я не собирался думать о ценности человеческой жизникомплексовать, когда меня будут братьначнут ловить.

Выйдя, я увидел Серёжу, ожидающего меня, и подруг, зажимающих рты. Они явно всё видели.

Хорошо, что ни у кого даже в мыслях не было, что мальчик мог по своей воле одеться девочкой. Неужели они не видели фильма про «Армию трясогузки?». Там была подобная ситуация. Никто ничего не заподозрил, пока один гад не подсмотрел в замочную скважину, когдаак мальчик мылся в ванной. Замочную скважину в ванной не я придумал. Посмотрите кино, увидите.

Как ни странно, дальше моя мысль не развилась. Я снова взял Серёжу за руку, и мы, нагруженные сетками, пошли назад. На этот раз мне повезло, тётя Галя стояла у дверей вагона, причём в одиночестве. Я подвёл свои друзей к ней, и спросил девчоночьим голоском:

- Вы тётя Галя?

- Да, девочка. Откуда ты знаешь? – спросила она шёпотом, насторожившись.

- Один мальчик попросил меня узнать, можно ли ему возвращаться перед отбытием? Кстати, сколько времени? У меня часы остановились, - я начал, якобы, подводить часики.

- Скажите мальчику, что здесь его ждут. Один пассажир его опознал по фотороботу, сказал, что мальчик едет в шестом купе.

- Лучше опустите шторку наполовину. Он так попросил. - сказал я, и потащил Серёжу в свой вагон.

- Где это ты видела мальчика? – пристала ко мне рыжая Саша. – Ты же не отходила от нас.

- В туалете, - коротко ответил я.

- В женском?! – поразилась Настя.

- Ну не в мужском же! Где мальчику нужно прятаться, чтобы его не нашли?! – я понимал, что моя версия шита белыми нитками, потому что девочки тоже заходили со мной в туалет, и, конечно, никакого мальчика там не было. Разве что мы с ним сидели в одной кабинке.

Вернувшись, я освободился от Серёжиной руки, он своё дело сделал, и мне уже был не нужен.

Но мальчик посмотрел на меня с таким умоляющим выражением в глазах, что я «смилостивилась, и сказала»:

- Если хочешь, можешь сесть на нашу лавку, - В глазах Серёжи вспыхнул радостный огонёк.

Странно, думал я, пробираясь к своим, что он во мне нашёл? Та же Настя, по сравнению со мной, просто красавица!

Раздав пирожки, задумался о том, что влечёт людей к противоположному полу. Взрослых – понятно.

Их влечёт нос. Как любые представители млекопитающих, люди больше всего доверяют обонянию, правда, неосознанно. У мужчин вырабатывается тестостерон, сводящий с ума девушек, у девушек - эстроген, заставляющий парней плясать перед ними на задних лапках. Что ещё? Волосы, растущие под мышками и в паху, накапливающие мускус. Всё это понятно. Непонятно, как привязанность возникает у детей. Дети, в основном, дружат с представителями своего пола, испытывая непонятную неприязнь к противоположному. Почему? Общность интересов? Бывают девочки, которым неинтересно с подружками, и они замечательно вписываются в мальчишеский коллектив, их называют «пацанками», или своими парнями. Бывает наоборот.

А Серёже не больше двенадцати лет, о гормонах говорить рано, я вообще ребёнок…

Я проверил узелок, особым образом завязанный на горловине рюкзака, он оказался нетронутым.

Уже доедая второй пирожок, не считая чебурека, я услышал робкое:

- Сань… - вскинув глаза, увидел Серёжу.

- Садись, - подвинув рюкзак, предложил я. Мальчик сел, явно волнуясь.

- Ты куда едешь? В лагерь? – наконец, решился он. Я кивнул, думая, как бы помыть руки, и что делать с лицом. Не подумал, дурень, что пирожки жирные! Сейчас вытру губы, и…

Руки я оттёр бумагой, в которую были завёрнуты пирожки, открыл бутылку, машинально, забыв о том, что я слабая девочка, не прибегая к открывашке, о многострадальный подоконник.

Напившись, предложил половину бутылки мальчику. Мальчик не отказался.

- А ты? – спросил я.

- Что я? – удивился Серёжа.

- Ты, с друзьями, куда едешь?

- Гриша предложил провести недели две у его бабушки. Володька, который маленький, это Гришин брат. Мы с Гришей, и ещё одним мальчиком, Витькой, давно дружим, но на этот раз Витьку родители забрали с собой в Крым, вот мы теперь вдвоём остались. Не обращай внимания на Володьку, он ещё маленький! Ты знаешь, бабушкин дом находится совсем недалеко от вашего лагеря. Может быть, встретимся? – я слушал, не веря своей удаче: с поездом я вынужден распрощаться, что с лагерем, не представлял, ведь меня не было в списках, скоро воспитатели выяснят, что я не из их группы, и что делать? А тут можно напроситься в гости на некоторое время.

- Адрес назовёшь? – спросил я. Серёжа покраснел от удовольствия:

- Сейчас напишу.

- Не надо, я запомню, не волнуйся, у меня хорошая память, - успокоил я мальчика, - честное слово, зайду! – честными глазами глядя Серёже в глаза, сказал я. Мальчик поверил, и назвал адрес.

Я, наконец, не выдержал:

- Марь Ванна!

- Что, Сашенька? – тут же отозвалась воспитательница.

- Что мне делать? – спросил я, показывая на своё лицо.

- А что с ним?

- Я покушала, теперь губы жирные, умываться нельзя! Что делать?

- Горе ты моё! – вздохнула Мария Ивановна, доставая носовой платок. Смочив его остатками воды из бутылки, она оттёрла мои губы, попросила мою косметичку, и поправила стёртый макияж.

- Умничка! – похвалила она меня, - Другая растёрла бы всё по лицу, сидела бы, как чучело, а у тебя уже и кавалер появился! – мы с «кавалером» мучительно покраснели. Я решил кое в чём признаться:

- Серёжа, я ужасно некрасивая, это меня Марь Ванна приукрасила…

- При чём тут красота?! – горячо возразил Серёжа, - Тут совсем другое дело!

- Какое? – удивился я.

- Не знаю, - растерялся Серёжа, - я просто хочу с тобой дружить, вот и всё.

Я задумался, а поезд, наконец-то, двинулся.

- Ты хороший мальчик, - сказал я, - ты мне очень нравишься, - но ты же понимаешь, откуда я?

- Ну и что? – с обидой спросил Серёжа, - Если ты из детдома, то и дружить с тобой нельзя?

- Дружить можно, Серёж, привязываться нельзя, - мягко сказал я, - меня могут перевести в другой детдом, даже в другой город, и мы больше никогда не встретимся. Ты понимаешь?

- Понимаю, - с горестным вздохом ответил Серёжа, - но это лето у нас никто не отнимет?

- Что ты! Неделю, самое большее, две!

- Ну и ладно! Учти, если ты не придёшь ко мне, я приду за тобой! – пригрозил он мне шутливо.

- Ох, и будет нам от начальства! – засмеялся я. Серёжа смеялся вместе со мной. Потом я не заметил, как исчез рюкзак между нами, а моя рука была уже в его руке, а он молчал и таял от счастья.

Лиска ухахатывалась надо мной, а я терзался угрызениями совести: морочу голову мальчишке.

Девочки, Настя и рыжая Саша посмеивались над нами, однако я видел, с некоторой завистью. Им тоже хотелось дружить с мальчиками, они были несколько старше меня, но предлагать дружбу первой?! Лучше навсегда остаться одной!

Так мы и ехали, девочки привыкли, что с нами едет мальчик, начали свои разговоры, втягивая в них иногда и меня. Детдомовские обычаи я прекрасно знал, поэтому поддерживал разговор непринуждённо, иногда вызывая небольшой шок у Серёжки, домашнего мальчика.

К вечеру поезд остановился на небольшой станции «Вавилово», и девочки стали собираться на выход. Я тоже, хотя был давно готов, в положении дичи ты должен всегда готов бежать.