Весенняя ветка

Орлов Николай Дмитриевич родился в 1932 г. в с. Луговое, Курганской области.

Окончил ремесленное училище и поступил на Тракторный завод, где работает на опытно-производственной базе слесарем. Учится в школе рабочей молодежи.

КРЕСТИК

— Бабушка! Бабушка! — крикнул Вовка, вбегая в комнату. — Спутник летит!

— Цыц, шельмец! — цыкнула на него старуха, стоявшая на коленях перед образами. — Иродово племя, помолиться не дадут. Какой такой спутник?.. Дьявол, а не спутник.

— Как же, бабушка! По радио передают.

Бабка не ответила. Вовка собрался убежать на улицу, старуха окликнула его:

— Куда еще?

— Да к пацанам…

— Все не набегаешься! Нет, чтобы книжку почитать. Ну, иди, чего стоишь? — сказала она сердито. — Иди бродяжь. — Вовка тихонько вышел…

Не любила своего внука бабка. Словно поперек жизни встал чуть ли не с самого своего дня рождения. А случилось это нежданно-негаданно.

Когда родился Вовка, радость в доме была необыкновенная. Особенно хлопотала бабка.

— Петенька, Петруша, — приговаривала она бархатным голоском. В заветном кошельке под цветистой кофтой у ней хранился крестик, купленный в церкви для внука.

Вовка родился на Петров день в самую жару.

Через восемь дней Федор принес его из родильного дома, положил поперек кровати и, шумно отдуваясь, сказал жене:

— Какого ты мне сына подарила, Анна! Настоящий богатырь.

Мальчик лежал, обернутый в легкое палевого цвета одеяльце, рядом спокойно хлопотала Анна, радостно улыбаясь.

— Назовем Владимиром, — предложил отец. — Будет у нас Владимир Федорович в честь моего друга, погибшего под Курском.

Анна и бабка не раз слышали о нем. Его фотография висела в рамке под стеклом.

— Лишь бы тебе нравилось, а я давно согласна, — ответила счастливая Анна.

Но тут выдвинулась вперед, как бы заслоняя собой внука, бабка, высокая крепкая старуха.

— Как же это, Феденька? Товарищу твоему царствие небесное, он умер, а зачем у мальца счастье-то отнимать?

— Счастье, он, мать, сам наживет, — весело ответил Федор, — а тебе, мать, давно бы пора кончить с этими молитвами. Скоро на Луну полетим, а ты все в церковь.

— А это не твое дело, милый зятек, ты сам себе, а я сама себе, — сказала она, сверкнув глазами на дочь.

После этого случая бабка не вмешивалась в семейные дела, но и перестала разговаривать с зятем. Зато дочери не давала покоя.

— Дожили, антихристы, — ворчала она, — и все ты, ты виновата. Вьет он из тебя веревки. На твоем месте выдергала бы я ему лохмы-то.

— Отстала бы ты от него, мама, — говорила Анна, — его сын, его и грех…

Вовка рос горластым крепышом. Вечерами, когда отец приходил с работы, начиналась самая шумная пора в доме. Вовка, как колобок, бегал по комнатам. Он беспрерывно падал, вскакивал, опять падал. Отец на четвереньках следовал за ним. Вовка визжал, прижимаясь к дивану. Но вот отец догнал сына. Тот садился отцу на спину и кричал:

— Но! Но! Коняга.

Мать смотрела и смеялась.

Только бабка не принимала участия. Ее можно было всегда видеть в другой комнате за своим повседневным занятием: она вязала варежки соседским девчонкам. Эту работу делала с особым старанием. Варежки получались красивыми, и цена им становилась выше.

Зять ее не обижал. Семья жила в достатке, но деньги бабке нужны были, чтобы купить свечу в церкви или заказать «здравицу». Да и вообще она любила иметь свои деньги и быть им хозяйкой.

И было бы все хорошо, если бы не заболел Федор…

Бывает так в природе: выглянет солнце и засверкают серебряной россыпью блюдца озер, вздохнет полной грудью расшитая яркими красками степь, подымутся в лазурную высь жаворонки, распевая свои звонкие песни, зажужжат мохнатые шмели. Все вокруг живет ключом жизни. Но стоит спрятаться солнцу за угрюмые тучи, как все померкнет. Исчезнут краски, степь покроется молочной пеленой тумана, спрячутся в густой траве жаворонки — и только мыши будут шмыгать в траве, попискивая.

Так случилось в семье, когда заболел отец.

Федор лежал у окна, за которым качалась бугристая ветка тополя. А дальше, насколько хватал глаз, тянулась улица, шумная и живая.

Федор подолгу смотрел в окно. Его тянуло на воздух, к людям, на завод… Он обложился книгами. Книги лежали на табуретках, на окне и даже под подушкой. В перерывах между приступами — работал.

— Лежал бы ты спокойно, зачем опять работаешь? — говорила Анна, глядя, как Федор чертит.

— Молчи, Анна, — отвечал Федор спокойно. — Работать я обязан, потому что работа восстанавливает здоровье. Без дела лежать тяжело, на душе пусто становится. Хочу, Анна, штамп новый предложить заводу. Вот эту крышку раньше точили на станке, а теперь штамповать будем, — показывал он на чертеж, сделанный карандашом. — Щелк — и крышка готова, — улыбался Федор.

Анна смотрела на веселое выражение лица Федора, и ей не верилось, что Федор безнадежный. Он посвежел, а главное верил, что встанет, и Анна верила. Но разговор с врачом, когда увозила Федора из больницы, неотступно засел в голове. От этого разговора у Анны пробегал леденящий холодок по телу…

Проходили дни, и он стал кашлять чаще, надрывно, отплевывая кровь. Лицо становилось то пепельно-серым, то загоралось кровяным румянцем. Только глаза по-прежнему смотрели ласково и нежно.

Бабка ухаживала за больным, бегала по магазинам, базарам, аптекам.

Парнишка был предоставлен самому себе. Целыми днями бегал по двору и только вечером, падая от усталости, садился за стол.

— Все шляешься? — говорила бабка, подавая ему еду.

Стала она теперь молчаливая, угрюмая, искренне веря, что Федор наказан богом из-за Вовки.

Мать возвращалась с работы поздно. Брала дополнительную работу, ей надо было содержать семью. Она заметно похудела, под глазами от бессонных ночей появились синеватые круги. Часто по ночам она не отходила от кровати больного.

— Ты бы отдохнула сама-то, ведь на себя стала непохожа, — говорила сочувственно бабка, уговаривая ее лечь. Но Анна не уходила. Она садилась у стола и так на руках засыпала.

Бабка смотрела на нее и качала головой.

Однажды вечером, когда поняла, что жизнь Федора кончена, дотронулась до плеча дочери и шепнула ей на ухо:

— Худо Федору-то, надо бы благочинного позвать, причастить да молебен отслужить.

— Да разве же он согласится, мама, или ты его не знаешь?

— Забыла ты, Анна, бога, вот тебе и мучение за это.

Не обращая внимания на дочь, бабка, нашептывая молитву, подошла к образам.

— Господи, прости меня, грешную. Помоги мне в делах праведных, помоги мне вернуть твоего раба Федора, — говорила она, опустившись на колени.

Окончив молиться, она налила в ложку вина, бросив крошку просфоры, позвала дочь, и Анна взяла из рук матери ложку, из которой поплескивалось вино.

— Да осторожно ты, Анна! — прикрикнула на нее бабка.

Перекрестившись, она торжественной походкой подошла к образам, сняла небольшую икону «Распятье Христа» и, поцеловав ее, направилась в комнату Федора.

Федор лежал с закрытыми глазами.

Передав икону Анне, бабка потушила свет и зажгла две толстых свечи и поставила перед кроватью. Потом взяла «Распятье» у Анны, сунула в желтые высохшие руки Федора.

Федор рванулся. Бабка уронила ложку и отскочила. Лицо Федора исказилось. Бледные щеки стали розовыми, точно ему влили свежих сил. Он размахнулся, и икона со свистом пролетела над головой бабки. Анна, всхлипывая, кинулась к Федору. Бабка выскочила из комнаты.

— Что ты наделал, что ты наделал? — склонилась над ним Анна, вытирая глаза. Федор дотронулся до ее головы. Как дороги ему эти русые волнистые волосы… Он нежно гладил их приговаривая:

— Не надо плакать, Анна, береги сына. Все чертежи отдай Михаилу. Он в холодно-штамповом работает. Новому механику передай мой инструмент, ключ от ящика в кармане пиджака. Передохнув, добавил:

— Сына, Анна, выучи — как бы ни было трудно. Я очень прошу тебя. А теперь позови его.

Вовка в это время лежал уже в постели, но не спал. Видел, как бабка сняла икону и ушла в комнату отца. А услышав грохот, вскочил с кровати. В дверях появилась растрепанная бабка; ему показалось, что что-то случилось с отцом, и стал одеваться, чтобы сбегать за «скорой помощью».

— Володя, — позвала мать, — Володя!

Вовка обернулся.

— Куда ты?

— «Скорую» вызывать, — ответил Вовка.

— Не надо, сынок, иди отец зовет.

Сказав эти слова, она привалилась к дверному косяку и, не сдерживая себя, зарыдала навзрыд.

Как-то при разговоре с бабкой мать, придя из больницы, сказала шепотом: «безнадежно». Вовка был дома. К разговору особенно не прислушивался, потому что ему не разрешали подслушивать. Но вот слово новое запомнилось ему. И он решил обязательно у папки спросить.

Отец взял маленькую теплую руку Вовки и тихонько полол.

— Вот какой ты у меня, — сказал он, улыбнувшись краешками губ.

Вовка смотрел на мать и на отца. Отец был ласковый, каким всегда его видел. Мать тоже была ласковая, но сегодня она плакала. Почему она плакала? «Наверное, бабушка обидела маму, — подумал Вовка. — Потому что бабушка всегда обижала маму. Ведь я же видел, какая сердитая выбежала она».

Вовке было хорошо с отцом, он каждый день ждал, когда тот выздоровеет. Верил, что пройдет зима, откроют парк, и они будут ходить с отцом кататься на карусели. У него, у Вовки, есть конь, на котором всегда катается верхом. Конь большой, с черной пушистой гривой.

Отец закашлялся и слабой рукой оттолкнул от себя сына. А когда приступ кашля кончился, снова заговорил. Говорил теперь медленно, часто останавливался, чтобы глотнуть свежего воздуха.

— Как учишься?

— Хорошо, папа, вчера четверку по задачке получил.

— Молодец! Учись, сынок, хорошо, на пятерки! В пионеры вступаешь?

— Да, папа, вступаю, уже торжественное обещание выучил.

Вовка хотел было прочитать торжественное обещание, но отец снова закашлял. Подождав, когда перестанет кашлять, Вовка спросил:

— Папа, а спутники летать будут?

— Будут, сынок. И не только спутники, но и люди к луне и звездам полетят. Будет такое время, — уверенно произнес Федор.

— А бабушка говорит, что нет.

— Бабушка старенькая, неграмотная, вот и говорит так.

Ему стало трудно дышать, он закрыл глаза. Мать подбежала к сыну и вытолкнула Вовку из комнаты.

«Как жаль, не успел о том слове спросить», — подумал он, оказавшись за дверью.

…После смерти мужа у Анны появилось множество больших и малых дел. Все это свалилось так неожиданно, что измученная Анна не выдержала — слегла. Ее увезли в больницу.

Бабка, занятая по хозяйству в доме, редко сидела на месте. Смерть зятя, хотя и немилого, огорчила ее. Она грустила и плакала. В такие минуты подходила к образам: «Дай ему, господи, царство небесное», — шептала она, кланяясь в пояс.

Вовка с утра уходил в школу и не появлялся до позднего вечера, когда уже бабка собиралась его разыскивать. Старуха не любила его, злилась, считая мальца виной всему горю.

Однажды, когда Вовка, укрывшись с головой серым, давно нестиранным одеялом, уже засыпал, к нему подошла бабка. Дернув его за темные, как проволока ершистые волосы, сказала:

— Все бегаешь… Матери нет, отца нет… и я старая.

— А что делать? — спросонья пробормотал Вовка.

— Молиться бы тебе, просить бы у господа нашего, чай, мать при смерти…

Вовка уставился перепуганными глазами на бабку.

— Вечор была я у нее, не встает, не ест, плохо дело. Умрет еще, — она говорила тихонько, точно по секрету, но настолько убедительно, что Вовка верил ее каждому слову.

— А мы-то с кем будем? — заплакал Вовка.

— Вот я и говорю, с кем мы будем без матери-то? Молиться надо денно и нощно, чтобы господь оставил нашу кормилицу. Ты вот попросил бы царя нашего небесного, твоя молитва скорее дойдет, сирота ты.

— Страшно, бабушка.

— А чего страшно-то, господь хранитель наш. Вставай, вставай, соколик, — говорила она ласково, — помолимся. — Вовка отскочил от бабки и укрылся одеялом.

— Ну что ты испугался? — стаскивала бабка одеяло с мальчика.

Комнату окутал полумрак. Две сальные свечи горели перед образами. Мерно, как маятник часов, качалась лампадка, похожая на грушу.

Вовка, стащенный с теплой постели, стоял на коленях рядом со старухой.

На стене от свечей протянулись уродливые тени, одна большая, лохматая, другая маленькая, угловатая.

Вовка озирается по сторонам, боится этих теней; он готов убежать, но бабка одной рукой держит его. Она читает молитву, долгую и непонятную. Вовка повторяет невпопад и стукается лбом об пол, а потом усердно трет ушибленное место.

— Матерь божья, царица небесная, спаси, сохрани и помилуй рабу божью Анну, — говорит бабка.

Вовка смотрит на «матерь божью», сидящую неподвижно в раме. Теперь он видит, что икон в доме прибавилось, от которых, как ему казалось, стало страшно в комнате.

Последнее время бабка проявила большое усердие по части церковного инвентаря. По сходной цене купила икону и лампадку и каждый вечер подливала в нее масла.

Этого Вовка не знал, а потому и думал, что в лампадке огонь зажигает бог, который и спасет маму.

— Боженька, спаси маму, — просит он.

— Вот, вот, — вставляет бабка, — проси, он, бог-то, добрый к нам, грешным. Давай-ка теперь крестик оденем.

Порывшись под фартуком, она вытащила крестик, тот, что припасла еще ко дню рождения Вовки, протянула мальчику.

— Не одену я крестик, скоро мне в пионеры вступать!

— Это еще что такое! — прикрикнула на него старуха. — Мать при смерти, а он — в пионеры!

…Последние слова, что мать при смерти, на Вовку подействовали, как смирительная рубашка, и он послушно наклонил голову.

Бабка одела крестик, перекрестила внука, ткнув при этом своим кулаком в затылок за непослушание, и отправила спать.

…Последние дни октября на редкость выдались теплыми. Неяркое осеннее солнце щедро грело землю и хоть по утрам бывали заморозки, а на пожелтевших листьях сверкали алмазные бусинки инея, все-таки к обеду можно было ходить без пальто.

Вовка был в радостном настроении: его не только радовали теплые дни, в которые можно вволю попинать мяч на стадионе или сбегать на овощной рынок купить свежих фруктов, а еще и то, что перед праздником его, Вовку, примут в пионеры.

Он готовился к этому большому событию. Задерживался в школе с ребятами, либо отправлялся на экскурсию, либо в кружок авиамоделистов, где увидел множество интересных вещей. Твердо решил стать летчиком, и при разговоре теперь употреблял слова: «вираж», «пике», «плоскость». На вопрос бабки, почему он перестал молиться, заявил:

— Мама скоро выпишется, а я вступаю в пионеры — и скоро буду летчиком.

Бабка пригрозила ремнем, но Вовка, схватив крестик, так потянул его, что нитка, на которой висел, больно врезалась в худенькую шею.

— Сейчас порву, — сказал он хмуро.

— Антихрист ты, окаянный, осетовал тебя нечистый дух, взбесил окончательно, — ругалась бабка, но ремень все-таки бросила в угол. Добром уговорила его крестик не снимать до возвращения матери из больницы.

Накануне праздника Вовка пришел из школы рано. Пообедав, он несколько раз прошелся мимо гардероба. Еще до начала учебного года отец купил ему костюм, но тот оказался великоват. Тогда отец сказал: «Пусть лежит. Когда будет в пионеры вступать — подрастет к этому времени».

Вовка надел костюм и оглядел себя в зеркало. Оставшись довольный, начал маршировать по комнате.

— Раз, два, три, — командовал себе.

Складки брюк ломались, выпирали худенькие коленки.

В этот вечер Вовке положительно все нравилось.

Он достал пионерский значок и надел вместо галстука материну красную в горошек косынку.

И еще одна радость была у Вовки: завтра выписывалась мать.

Уложив одежду на стул, он лег в постель. Косынку взял с собой, сам не зная зачем, — то ли от того, что она напомнила ему пионерский галстук, то ли от того, что была мамина, — то и другое ему было дорого. Так и заснул, зажав косынку в руке.

За чистотой пионерской комнаты следили ученики старших классов. Комната была продолговатой. Вдоль стены с окнами, выходящими на юг, они расставили стулья, окна завесили красивыми кружевными шторами, которые сами же сшили. И когда заглядывало солнце, на крашеном полу вырисовывались причудливые кружочки. Пионеры, входя в комнату, старались не ходить по этим кружочкам, точно на полу были расстелены сами шторы.

У стены напротив стоял на высоком постаменте бюст В. И. Ленина, а над ним прикреплен герб Советского Союза.

Все это Вовка видел много раз, когда забегал на переменах поиграть с мальчишками в шашки; видел так же и развернутое знамя пионеров. Но никогда он не испытывал такого волнения, как сейчас, стоя в строю.

Пионервожатая Валя Никифорова ученица восьмого класса, ходила перед строем, заботливо поправляя воротнички, ремни у школьников и просто гладила их по стриженым головкам.

Вовка стоял недалеко от двери, откуда должны вот-вот внести пионерское знамя.

Все были в сборе. Директор школы сидела за столом в глубине комнаты. Она смотрела на ребят с улыбкой. Но вот раздался бой барабанов. Сначала он слышался где-то далеко… Строй замер. Но с каждой секундой барабанный бой приближался. Ясно стал слышен шаг пионеров. Это пионеры несли свое знамя. Вот оно колыхнулось в дверях, точно пламенем вспыхнули белые косяки. Его нес мальчик в красном галстуке, а рядом шла девочка. Кисти знамени почти касались ее головы. Вот они прошли вдоль строя и стали у бюста Владимира Ильича Ленина. Знамя колыхнулось и замерло.

…Назвали первую фамилию. Мальчик четко прошел перед строем. Вовка видел, как он вспыхнул, читая торжественное обещание.

— Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом товарищей торжественно обещаю горячо любить свою Советскую Родину…

Голос его становился все тише и тише. На шее выступили капельки пота.

Вовка стоял и ждал, когда назовут его фамилию.

Перед строем выходили все новые мальчики и девочки, с которыми он учился… они уже пионеры, а он еще нет… Его еще не вызывали…

Вовка видел, как вожатая, чуть склонив набок голову, подвязывала красные галстуки, которые брала со стола, где сидела директор школы.

— Казанцев Володя, — наконец услышал он свою фамилию.

В первую минуту Вовка и не понял, что от него требуется, но ноги уже сделали шаг, другой… Никогда еще он, Вовка, не стоял вот так перед строем, никогда на него не смотрело так много глаз.

Вовка стал громко читать клятву. Волнение нарастало. Сердце билось часто, часто. Окончив читать, он приподнялся на носках, чтобы Вале удобнее было завязывать галстук. Он слышал, как зашуршал на шее галстук, он видел внимательные строгие карие глаза вожатой.

«Но что это? Валя отшатнулась испуганно. Что это?» — мелькнуло у Вовки в голове.

— Что такое? — спросила директор школы.

— У него крестик на шее, — сказала Валя.

Все вдруг задвигались. Поднялась из-за стола директор. У Вовки застучало в висках: «Я не пионер. Я не пионер!..»

Галстук, лежавший на плечах, пополз. Вовка машинально хотел схватить его, но не успел.

Он глянул на дверь и, когда директор школы стала приближаться к нему, не отдавая себе отчета, сорвался с места и побежал.

Случай с крестиком всполошил всех в школе. Но крестик крестиком, а где Вовка? Куда он убежал?

— Разыскать его — и все! — кричал вихрастый Васька, самый близкий друг Вовки.

— Да, но где его искать? Уже весь город обегали…

Васька вдруг стукнул себя по лбу. Конь. Вспомнил.

— В парке с конем разговор ведет, — убеждал школьников Васька. — Он любит то местечко. С папкой всегда ходил туда.

— Правильно, Вася, — согласилась Валя, — надо туда пойти.

— А это по-пионерски искать Вовку? — спросил Васькин друг Федька.

— Конечно, по-пионерски, — солидно ответила Валя.

— Я читал книжку про Павлика Морозова, так он даже своего отца не испугался. А откуда у Вовки крестик взялся? — не унимался он.

— Ясно дело, бабка одела. Она у него, ух, какая вредная, — вмешался Васька.

— А Вовку в пионеры примут? — снова спросил Федька.

— Конечно, — в тон пионервожатой ответил Васька. — Вот только найдем, я сам пойду к директору и добьюсь. Вовка, он хороший!

Скоро пионеры были во дворе Казанцевых. Они вошли шумно. О чем-то спорили между собой.

На крыльце сидела бабка и толкла соль в железной ступе. На ней была засаленная зятева безрукавка и большие стоптанные, невесть откуда взятые сапоги.

Валя остановилась напротив и спросила:

— Володя Казанцев здесь живет?

— А ты кто такая? — уставилась на нее бабка.

— Я из школы. Сегодня принимали Володю в пионеры, а он убежал.

— Это пошто он убежал? — сердито спросила она.

— На нем был крестик.

— Ишь ты! Стало быть, не вами он одет и не вам снимать.

Услыхав во дворе разговор, Анна, только что вернувшаяся из больницы, вышла на крыльцо и увидев в руках у девочки Вовкин портфель, вздрогнула, испуганно спросила:

— Что случилось? Где Володя?

Валя стала рассказывать ей про крестик. Анна слушала ее внимательно, потом вдруг побледнела. Девочка запнулась, поняла, что Вовкина мама ничего про крестик не знает, начала ее успокаивать.

— Да вы не беспокойтесь. Все будет хорошо. В пионеры мы Вовку примем…

— А где он-то? — глаза у нее сделались большие, тревожные.

— Пошли искать его, не беспокойтесь, найдем, — уговаривала ее девочка, — не надо волноваться.

Поднялась с крыльца бабка. Хмурая, она молча подошла к Анне и повела в дом, кивнув девочке, чтобы та ушла, дескать, все ясно.

— Придет, куда ему деваться, — буркнула бабка.

— Придет, говоришь, — сказала взвинченная до предела Анна. — А вот кто ему крестик одел? Ты одела? Знаешь, что калечишь ребенка?

— Что ты на меня бельмы-то свои таращишь? — огрызнулась старуха.

— До каких пор ты будешь вмешиваться со своими молитвами в воспитание ребенка? Где он теперь, ты знаешь?

— Что орешь? Забыла, кто я тебе? — закричала бабка. Она в первый раз видела такой свою дочь.

— Я вот все твои иконы вышвырну к чертовой матери, — и Анна решительно пошла к образам.

— Анна, прокляну! — не своим голосом завизжала бабка.

Анна остановилась, круто повернула к двери, закрыв руками лицо.

…Вовка бежал, хотя чувствовал, что бежать он больше не может. За ним никто не гнался. Остановившись, он пошел шагом. Увидел крашенный в белую краску забор, подошел, перелез через него и очутился в тенистом парке.

Летом здесь почти темно, клены так густо и высоко разрастаются, что образуют туннель. Теперь листья опали, и кое-где качались от ветра сережки. Хлопают обрывки афиш, на асфальте шуршат обертки от мороженого, через аллеи, точно живые, бегут сухие листья, гонимые ветром.

Вовка побродил по пустынному парку, пока не наткнулся на карусель. Он взобрался на своего любимого коня, потрепал давно нечесанную гриву, вспомнил отца и заплакал, но тотчас же вытер слезы рукавом.

«Нет отца и он не пионер. А ведь дал слово, что обязательно вступит», — и снова заплакал.

Плача, он расстегнул ворот рубахи и рванул нитку. Нитка лопнула, и в руках оказался маленький металлический крестик. Вовка смотрел на него и не знал, что делать. То ли идти в школу и отдать крестик прямо в руки директору, то ли к матери в больницу. Он поднял в задумчивости голову и увидел ребят. Увидел их и, как ни странно, обрадовался, но не побежал, а так все сидел с крестиком в руках. На ребятах были красные галстуки. Вовке так стало обидно, что он заплакал еще сильнее.

— Ты что здесь сидишь? Пойдем, — сочувственно сказал Васька.

Вовка спрыгнул с карусели и пошел с ребятами. Крестик он нес в открытой ладони…

— Что теперь с ним делать будешь? — кивнул на крестик Васька.

В самом деле, зачем он несет эту железку, которая так много причинила ему горя.

Вовка поискал глазами, куда бы можно было бросить крестик, и, заметив урну, со всей силой размахнулся и, швырнул его туда.

— Ну и здорово, — похлопал его по плечу Васька, — теперь пошли в школу, тебя там все ждут…

…Они подходили к школе. Валя Никифорова стояла с ребятами у входа.

— Идут, идут! — весело загалдели они и бросились навстречу.

Вовка, увидев подбегающих ребят, остановился. Школьники окружили его. Все молчали. Вовка стоял с опущенной головой. К нему подошла Валя. Тронув его за плечо, тихо сказала:

— Иди, Володя, домой, тебя мама ждет.

Шел к дому тихо, боялся. Долго стоял у ворот, прежде чем открыть калитку. На крыльцо вышла мать. Вовка вздрогнул. Ему показалось, что она несла в руке ремень. Он было рванулся бежать, но Анна скорее почувствовала, чем узнала в промелькнувшем пальто сына!

— Володя! — закричала она.

Вовка остановился. Она подбежала, схватила его за руку.

— Пришел! Пришел! — повторяла она бессмысленно, целуя его в губы, щеки, руки… — Пришел. Где этот проклятый крестик, дай я его выброшу!

— Я выбросил его, мама, — сквозь слезы сказал Вовка.

— Хорошо, хорошо, сынок, сделал, пойдем домой.

Она повела его в дом, усадила за стол. Поставив обед, села рядом.

— Не горюй, сынок, в пионеры тебя примут, — говорила она ласково, — я завтра схожу к учительнице и все объясню…

Она пообещала отдать ему слесарный инструмент отца и, кажется, этим его успокоила…

Прошла зима. Все свое свободное время Анна уделяла сыну. Вовка стал лучше учиться и еще с большим старанием строил авиамодели. Теперь они, как бумажные голуби, летали по комнатам.

Однажды Вовка строгал пропеллер для новой модели. Солнечные зайчики прыгали по стенам и по полу. Из маленького приемника доносилась музыка. Но вдруг музыка оборвалась. Раздался голос диктора.

Мальчишку точно ветром сдуло.

— Бабушка, человек на борту! Человек в космосе! Ура! — что есть мочи закричал Вовка и тотчас выскочил, на улицу к ребятам.