Весенняя ветка

Сидоров Михаил Афанасьевич, 1926 г. рождения. Член КПСС с 1956 г. Образование среднее.

На Тракторном работает с 1953 г. По профессии — наладчик.

Рассказы М. Сидорова печатаются в заводской газете «За трудовую доблесть», а также в «Челябинском рабочем» и «Комсомольце».

НАХОДКА

Неожиданно для всех на участке скоростник-шлифовщик Табунщиков отдал свою операцию Рогалову, а сам встал на его место. В четверг Табунщиков уже стоял за сверлильным станком, неумело водил штурвалом, отдергивал, закусив губу, голые по локоть руки от раскаленной стружки.

А случилось это вот как.

В понедельник утром, поднимаясь на работу, он обнаружил под подушкой бумажку, на которой было выведено одно слово: «сума». Не придав ему никакого значения, он небрежно скомкал бумажку и швырнул под порог. Но умываясь, вспомнил о ней и задумался. «Сума — сумка, мешок. Мешок с деньгами!» Лицо его вдруг приняло обиженное выражение, в глаза прокралось подозрение… «Так это же про меня!» — мысленно вскрикнул он. Забыв смыть мыло, медленно вытерся и, накинув на шею полотенце, растерянно двинулся по коридору.

Перед дверью комнаты Табунщиков замедлил шаги, не зная, как вести себя после этого, и, ничего не придумав, сердито дернул ручку. Бумажка валялась там же, ребята возились у своих кроватей, собираясь на работу. Табунщиков с недоверием посмотрел на всех. Долговязый насмешник Левка долго копался со шнурками, словно заснул над ними. «Ломаешься, артист!» — зло подумал он, решив почему-то, что это — Левкиных рук дело. Не став доедать вчерашние консервы, наскоро оделся и вышел, хлопнув дверью.

Их жило пятеро. Ребята не раз занимали у него деньги, да и сейчас некоторые числились его должниками. Правда, он жил обособленно, но, когда у него просили, никому не отказывал, и от этого тем более было обидно. «Рассчитаетесь, потом посмотрим, к кому пойдете?» — кипел Табунщиков, трясясь в полупустом трамвайном вагоне. «Конечно, подсунули сообща». Вспомнилось, что когда он вошел, все они, словно по команде, начали усиленно заправлять свои кровати и притворно зевать.

Левка имел обыкновение к своему рабочему месту ходить мимо Табунщикова. Тот уже запустил станок, когда Левка, сегодня задержавшись около него, попросил закурить.

— Поменьше пей да свое имей, — не сдержавшись, выкрикнул Табунщиков.

Левка постоял, подвигал ноздрями, сплюнул и произнес:

— Не на ту ногу поднялся, что ли? — и ушел.

Табунщиков хотел крикнуть, чтобы Левка вернул ему четвертную, взятую с аванса, но не успел.

К концу дня Табунщиков успокоился. «Подумаешь, бумажка! От зависти, конечно. Сколько раз этот долговязый пытался завести сберкнижку?» — думал он про Левку.

Вечером, не заходя в общежитие, он сходил с Верой в кино, потом они попали на танцы, а после танцев долго бродили по заводскому поселку.

На другой день, во вторник, Табунщиков ждал Веру после работы у проходной. И, как всегда, она появилась в окружении подруг. Не успел он оказаться среди них, как краснощекая толстушка Римка громко спросила, будто спохватилась:

— Девчонки, а сколько стоит тушенка?

— Два с чем-то…

— Ой, а у меня… — и она остановилась, будто без недостающих денег не могла ступить и шагу.

И тут все сразу — Табунщиков только рот раскрыл от удивления — зашарили по карманам, сумочкам, доставая рубли, трешки.

— Хватит, хватит, — замахала руками Римка.

— Бери уж и на пол-литра, — крикнул, рассмешив всех, Табунщиков.

— Вы ей насовали столько денег, что она не запомнит, кому сколько отдавать, — сказал Табунщиков Вере, когда девушки оставили их одних.

— А ты что долги в книжечку записываешь? — лукаво взглянула на него Вера. Табунщиков смущенно промолчал: он действительно записывал — так, для порядка.

— А мы в бригаде, — продолжала она, — верим друг другу и всегда помогаем. Сегодня у одной не хватило — завтра у другой… И вообще, уговор у нас был: не жадничать, приучаться жить по-новому…

— Это хорошо… — пробормотал Табунщиков и, приотстав, незаметно переложил из нагрудного кармана в брючный книжечку с должниками. Вера не обратила на это внимания и, тряхнув льняными завитушками на висках, запела негромко песенку из вчерашнего фильма.

Табунщиков подумал: «Недавно вышел из «общего котла» с Левкой и еще одним пареньком, считая, что те меньше вкладывали…» Не любил он и коллективных посещений кино: у кого-нибудь не хватает, а ты вноси. И не потому, что жалко денег. Просто не нравилась такая несправедливость: ребята где-то истратят свои деньги, иногда просто прогуляют, а ты потом плати за них.

— А что у вас, против жадности пункт какой записан, что ли? — как бы между прочим спросил Табунщиков.

— Нет, — ответила Вера. — Просто так решили. А что?

— Да так, ничего… Больно необычна ваша бригада, всюду нос сует! — вывернулся он. Ему показалось, что она насмешливо посмотрела на него.

— Ты помнишь того стилягу, в белой рубашке? — спросила Вера вдруг про своего соседа по станку Юрку Цыклина.

— Ну, помню…

— Он, когда считает мелочь, всегда осматривается, не выпала ли копеечка. Римка чулком его прозвала.

Вера засмеялась. Табунщикова покоробило от ее смеха. Ведь на деле и он, оказывается, почти такой же, как этот «чулок». А она считает его хорошим и даже расточительным. Недавно, в день рождения, он подарил ей позолоченный кулон…

— Шальной, — крикнула она, смеясь, когда узнала стоимость покупки.

«Интересно, как Вера расценит то, что он теперь, подобно «чулку», тоже с кличкой?»

Сам он никогда не считал себя жадным и вместе со всеми ребятами подсмеивался над Лешкой Тряпкиным из соседней комнаты, который будто бы ел консервы, спрятав голову в платяной шкаф, а портянки клал под подушку…

Прошли понедельник и вторник, а «сума» не давала покоя. В среду вечером Табунщиков никуда не пошел и бесцельно лежал на кровати, перебирая в памяти события последних дней. «А что, если мне станком поменяться, а? Вот идея…» — Табунщиков даже привстал от неожиданности.

Когда пришли ребята, улеглись и потушили свет, он все еще ворочался в постели, увлеченный своей мыслью. Представилось, как о его поступке узнают в цехе, напишут в газете и как тот, кто подсунул эту бумажку, придет и скажет, что был неправ… А Вера! Она первая прибежит поздравить. И он знал: будет завидовать, хотя и о ней не раз тоже писали.

«Но с кем поменяться? — возник уже перед сном вопрос. — С Рогаловым, что ли? Только операция-то у него!..»

В темноте он скривил губы и тут же поймал себя на том, что жалко вроде отдавать станок, на котором «выгонял» до двухсот рублей…

«И все-таки поменяюсь!» — почти вслух проговорил Табунщиков, засыпая.

Рогалов — семейный человек. Воспитывает, как он любит выражаться, двух орлов: сына и дочь. Когда получали зарплату, он непременно заглядывал в расчетный листок Табунщикова.

— Сверло два дюйма! Один живешь, куда столько денег?

Табунщиков обычно откидывал голову, — по его загорелому лицу расплывалась улыбка, — и он горделиво отвечал:

— Найдем применение!

Раньше Рогалов был шлифовщиком, но куда-то уезжал, а когда вернулся, его место было занято. Мастер предложил поработать сверловщиком, пока не освободится место, да что-то долго не освобождалось…

На следующий день Табунщиков решил не откладывать дело в долгий ящик и переговорить со сверловщиком.

Рогалов с утра почему-то хмурился, точно был с похмелья. У него, как потом выяснилось, заболела дочь. Шлифуя партию за партией, Табунщиков поглядывал на копошившегося у своего станка сверловщика и выбирал момент, чтобы подойти. Ему вдруг захотелось доказать этому, по его мнению, слишком медлительному парню, как надо работать: сколько раз, сверля отверстие, он вводит и выводит сверло? Ясно, боится сломать. А попробовал бы не выводить…

Табунщиков медлил. Слишком необычный должен был произойти разговор.

— А, черт! Что я, девушка, что ли, — пробормотал он и, отключив станок, подошел к Рогалову. Подождал, пока тот выведет сверло.

— Рогалов, давай меняться операциями, — начал он без обиняков.

— Что? — не понял сверловщик и придвинулся, чтобы расслышать.

— Говорю, меняться давай, — повторил громче Табунщиков, — ты на шлифовку, а я — сюда.

— Хм… — Рогалов недоуменно пожал плечами. — Н-не понятно что-то!..

— Что тут непонятного? — развел руками Табунщиков.

Как он и предполагал, предложение шлифовщика ошарашило Рогалова. Ничего не понимая, сверловщик мигал светлыми, точно обсыпанными известкой, ресницами и, не отрываясь, смотрел на него.

— У тебя семья, у меня никого, — продолжал спокойно Табунщиков. — Сам же спрашивал: куда мне столько денег?

— Так ты всерьез, сверло два дюйма?! Или позубоскалить пришел? — заговорил, наконец, Рогалов.

— Зачем зубоскалить? Всерьез, — ответил Табунщиков.

— Ишь ты! — все еще с сомнением протянул тот, — расскажи кому, и не поверят.

Но, заглянув в глаза, убедился, что Табунщиков говорит правду.

— Спасибо тебе, дружище! — засуетился он около шлифовщика. Заговорил быстро, заикаясь: — Да это… это… Да знаешь!.. Знаешь, кто ты такой! Ты…

— Не раздувай кадило, — буркнул Табунщиков, доставая смятую пачку папирос. На какую-то долю секунды вернулась, было, вчерашняя жалость к своему станку, но тут же исчезла.

«Хотел бы я видеть, кто подсовывал бумажку», — подумал вдруг Табунщиков, прикуривая от услужливо зажженной Рогаловым спички.

— Поговорим с мастером и, если разрешит, с завтрашнего дня поменяемся, — сказал твердо шлифовщик.

И вот это завтра настало. Отныне оно будет знаменательным. И не только потому, что трудно привыкать к новому станку. Что-то изменилось и в самом Табунщикове. Вот он стоит там, где раньше работал Рогалов. Сверло вгрызается в металл, брызгает разогретой эмульсией, где-то сверху надсаживается электромотор. Под носом у Табунщикова собрались капельки пота, от которых незаметно старается освободиться. «Тоже мне, мастер! — со злостью думает он, вспоминая, как Рогалов объяснял, что надо чаще вынимать сверло, чтобы не забивалось. — Не вытаскивать надо, а нажимать покрепче да эмульсии побольше давать. Вот тебе и выработка!»

…Только через несколько дней Табунщиков узнал, как попала к нему под подушку бумажка. Он сидел на кровати и от нечего делать разглядывал саднящую ладонь правой руки: когда шлифовал — не болела.

За столом ребята затеяли игру в разрезные слова.

— Хлопцы, а где первая половина от суматохи? — спросил кто-то из них.

Табунщиков поднял голову. Что-то знакомое послышалось в последнем слове.

— Левка ее дел куда-то, — ответил тонколицый Митька Веснушчак, — к нему под подушку, кажется, сунул. Ты не находил? — обратился он к Табунщикову.

— Н-не находил…

Смех был готов прорваться сквозь крепко сжатые губы Табунщикова. Веселый, освежающий смех. Но как-то неудобно разражаться при всех, и Табунщиков вышел, чтобы посмеяться в коридоре.

Потом долго бродил по пустынным улицам. «Надо же! Какую напраслину взвел на себя…»

Но ему нисколько не было жалко потерянного места. Если бы не этот случай, он никогда бы, наверное, не поступил так по отношению к Рогалову. А поступок-то какой благородный!

ПОРАЖЕНИЕ САННИКОВА

Учиться Пете не хотелось. Его тянуло ка завод. Просыпаясь по утрам, он подолгу вслушивался в протяжный звук гудка: мечтал встать на большой станок и работать, как его сверстники. Это был крепкий, коренастый паренек невысокого роста с сильными руками. И когда в первый день сменный мастер вел его к себе на участок, то каждый раз, как только они приближались к какому-нибудь огромному станку, замирало сердце: «Вот сейчас. Вот к этому». Но молчаливый мастер двигался дальше, минуя Петину мечту. Цех был громадный, и казалось, что он никогда не кончится.

Наконец, они вошли в просторный пристрой. Как только за Петей захлопнулась дверь, гул стих. Вздохнув полной грудью, он посмотрел по сторонам. С потолка светили широкие окна, было много воздуха, двумя рядами стояли станки. За ними что-то делали рабочие. Никто не оглянулся на вошедших.

— Санников, — позвал сменный мастер.

— Чего там? — угрюмо отозвался длинный и худой парень, появляясь перед мастером.

— Вот тебе ученик.

— Ну и пусть. — Санников отвернулся. — Таскаются тут разные ученики на мою шею, — проворчал он.

Серая кепка с длинным козырьком придавала ему еще более угрюмый вид.

Петя растерялся. «Вот какой, и говорить не хочет». Он молча подошел к строгальному станку, на котором работал Санников. Снующий туда-сюда резец привлек его внимание.

Санников, строгая одну деталь за другой, хмуро поглядывал на новичка.

— Видел? — спустя полчаса, сердито спросил он у Пети, кивая на станок.

— Видел, — несмело проговорил Петя.

— Если видел, состругни, а я пойду покурю.

— Что?

— Состругни, говорю, ну, это самое, — он помахал ладонью и издал звук, имитирующий звук резца: «р-р-руп, р-р-руп…» Понял?

— Понял… — пробормотал Петя, — только…

Но Санникова уже не было. Петя постоял, огляделся и, видя, что никто на него не обращает внимания, нерешительно встал на место Санникова. На двух кнопках было написано: «Пуск. Стоп». Петя беспомощно оглянулся. У соседнего станка стояла девушка. «Я где-то ее видел», — подумал Петя. Девушка делала ему какие-то знаки, потом подошла и показала, как нужно включать станок.

«Эх!» — Петя вобрал голову в плечи, выставив локоть вперед, точно станок мог разлететься, и надавил кнопку. Внутри что-то заурчало, и долбяк пришел в движение.

Санников, прежде чем уйти, подготовил станок к работе, оставалось только включить. К нему и раньше приходили ученики, и всех он таким образом обучал, как выражался «крестил».

Когда он пришел, Петя осторожно вынимал готовую деталь, сравнивая ее с теми, которые были обработаны Санниковым.

«Вспотел сердяга», — удовлетворенно заметил Санников, увидев на смуглом Петином лице капли пота.

— Смелый малый! — вслух похвалил Петю Санников. Угрюмо светившиеся, глаза его потеплели.

— Ты сколько коридоров в своей школе прошел? — спросил Санников, отстраняя Петю от станка и проверяя размеры детали.

— Семь, — ответил Петя, сразу догадавшись, какие коридоры имеет в виду Санников.

— Ишь, ты, профессор. А я только пять. — Он помолчал, потом добавил: — Учись, не учись, все равно дураком умрешь. Как ты на это смотришь?

Петя промолчал, но в душе был доволен, что его суровый наставник разговорился.

Домой Петя возвращался под впечатлением прошедшего дня. Санников куда-то ушел, и он всю смену проработал на станке. Когда убирал стружку, девушка, которая показывала ему, как включать станок, сказала:

— Смелый вы, Санников таких любит.

Петя смущенно улыбнулся, ответил:

— Ну что вы. Это вы помогли. Сам бы я не осмелился. — И снова подумал, что где-то видел ее.

Скоро Петя перешел на самостоятельную работу, но дружбы с Санниковым не терял. Об одном умалчивал перед ним: что хочет уйти с «Шепинга», маленького, такого же, как у Санникова, поперечно-строгального станка, на которых они работали рядом.

Он часто останавливался у большого фрезерного станка с маркой «ГЗФС» и с завистью поглядывал на фрезеровщика, молодого белобрысого парня с умными серыми глазами. Девушка в башенном кране подавала парню на станок многопудовую болванку. Фрезеровщик принимал ее, подправлял ломиком и закреплял. И через минуту из-под огромной, быстро вращающейся блестящей фрезы, сыпались огненные мотыльки. Искры кружились и падали, потухая.

— Что, нравится? — как-то спросил парень, заметив Петю.

— Ага. А долго надо учиться, чтобы работать на таком станке?

— Да не так… Теорию резания надо знать и допуски…

— А-а… — протянул Петя. — А где этому учат?

— В школе мастеров. Вон объявление, читай.

Петя оглянулся и прочел о 6-месячных курсах, на которые приглашались рабочие, желающие повысить свою квалификацию.

— Уж не метишь ли ты в мастера? — услыхал он вдруг за спиной насмешливый голос Санникова.

Петя смутился.

— Да нет… Куда нам…

— Правильно, — подтвердил Санников. — Пускай грамотные учатся. Мы и так хороши.

«Заладила сорока про Якова, — вдруг озлился Петя. — Хорошо, да не очень». — Он глянул назад, где мелькали огненные бабочки, подумал: «Вот где работа!»

Вечером Петя записался в школу. Чем ближе узнавал Санникова, тем неприятнее тот становился ему. Не любила Санникова и девушка, работавшая на соседнем станке. Звали ее Дусей. И училась она в девятом классе вечерней школы.

Вспомнил, наконец, Петя, где он видел Дусю. На смотре художественной самодеятельности. Группа молодежи исполняла задорную русскую пляску. Одна из девушек плясала особенно хорошо, и то была Дуся.

Он осмелился однажды и спросил:

— Мне, кажется, я видел где-то вас…

Светло-голубые глаза девушки вопросительно посмотрели на него.

— Да? А где же?

— Это же вы танцевали на смотре самодеятельности?

— Да, я! — словно обрадовавшись чему-то, воскликнула Дуся. — Вы тогда были в театре? И что, понравилось?

— Конечно. Здорово вы вертелись… как волчок.

…Когда Петя начал работать самостоятельно, он почувствовал себя свободнее. Но «наука», которую прошел у Санникова, была небольшой, и часто приходилось обращаться за помощью.

Санников в таких случаях всегда говорил:

— Ты ко мне с теорией не подходи. Дуй к грамотеям.

Тогда он спрашивал у Дуси, и она охотно объясняла. Девушка была хороша собой, и у Пети вдруг появилось много вопросов.

— Скоро ты совсем ничего не будешь понимать, — съехидничал как-то Санников.

В последнее время у него всегда было плохое настроение, придирался, ворчал. Но самым страшным в Санникове Петя считал то, что этот безграмотный парень взирал на все с холодным безразличием болотной птицы. Глядя на него, Петя вспоминал, как однажды с отцом возвращались с охоты. К вечеру им попалось болото. Уставшие, они уселись на кочку, отгоняя комаров.

— Папа, смотри, что это? — прошептал Петя, показывая на просвет в осоке.

— А, цапля, — проговорил отец. — Безразличная птица. Никакой жизни в ней. Увидит лягушку, слопает и стоит себе, словно и нет ничего на свете, кроме лягушек.

Точно таким же казался Пете Санников. Кончит станок строгать, вытащит деталь, вставит новую и ждет безмолвно, выставив перед собой ровный и большой козырек кепки, пока опять не подойдет очередь вынимать и вставлять детали.

…Стоял тихий зимний вечер. Купаясь в электрическом свете, падали снежинки. Петя возвращался домой с занятий. Настроение у него было неважное. «Вот, в школе не хотел учиться, а теперь плаваю», — думал он.

— Ты откуда это? — прервал его размышления Санников, словно выросший из-под земли.

— Я… я… из библиотеки, — ответил Петя, пряча тетрадь за спину.

— Чудишь. Из библиотеки с книгами ходят. — Санников покачивался, опираясь на руку девушки.

— Что ты ко всем привязываешься? Идем, — тянула девушка Санникова за руку.

— Обожди. Это кореш мой… Хочет стать мастером. Думаешь, не знаю? Эх… — Санников горестно махнул рукой и пошел прочь.

Петя не нашел, что сказать. Ему почему-то стало жалко приятеля…

— Ой, как вы поздно! — услышал он неожиданно знакомый голос.

Петя обернулся и вздрогнул. Перед ним стояла улыбающаяся Дуся в зимнем пальто, плотно облегавшем ее небольшую фигурку. Снег лежал на плечах, шапочке, меховом воротнике. Минут двадцать прошло, как подруги оставили ее одну здесь, около дворца. На улице было свежо, тихо. Не хотелось идти домой… И еще: почему-то в мыслях был ученик Санникова — Петя.

Дуся, не дождавшись ответа, сказала:

— А мы с девчонками прогуливались… Снегу сколько навалило! — Она тряхнула руками.

— А я из школы, — сказал Петя. — Видишь, с тетрадкой.

— Из школы? Какой школы? — Дусины брови удивленно поднялись.

— Я вот поступил было в школу мастеров, да больше, пожалуй, не пойду…

Дуся еще больше удивилась:

— Почему? Только начали и назад?

Пете не хотелось признаваться в своих трудностях. Но от Дуси разве скроешь? Она не кокетничала и этим обезоружила его.

— Не в те сани я сел, — вздохнул Петя. Он хотел что-то еще сказать, но замолчал, услышав издалека холодный, брюзжащий голос Санникова.

— Эй, мастер!

Петя ничего не ответил.

— Это же Санников, — прошептала Дуся, невольно приближаясь к Пете.

— Он самый, — улыбнулся Петя. — Подвыпил… Откуда он узнал, что я учусь?

Провожая Дусю домой, Петя незаметно для себя рассказал ей о всех своих горестях.

— А знаешь — давай я тебе помогу. У меня по математике всегда пятерки, — сказала Дуся. — Завтра и начнем.

…На другой день Санников в обеденный перерыв подошел к Пете, спросил насмешливо:

— Что, за нашей токаршей приударить собрался?

— Ты о чем? — не понял Петя.

— Да все о том же, — скривил губы Санников и сплюнул. — Что-то ты начал частенько с Евдокией встречаться…

— А ты мне что за указчик? — приподнялся Петя со стула.

— Ну да, куда уж мне, безмозглому дураку, — визжал Санников. — Ты и в школу ходишь, и с девчонкой встречаешься.

— А ты… А ты… — Петя еле сдержал себя. — С кем ты вчера был?

— С сестрой, понял? — Санников словно ждал этого вопроса, чтоб вложить в него все свое пренебрежение. — Мне нет охоты таскаться с такими…

— Не смей! — Петя протянул руку и схватил Санникова за рубашку.

— Петька, ты с ума сошел? — Санникову показалось, что Петя сейчас двинет его кулаком.

Петя сдавленно передохнул и отпустил Санникова. Мимо проходила Дуся.

— Вы как два неразлучных друга, — заметила она, проходя к станку, — всегда вместе.

— Не в бровь, а в глаз, — проворчал Санников, оправляя на плече скомканную рубашку. Он пошел к своему станку и со злостью пустил его. Впервые почувствовал, что противен самому себе.

Вспомнилось, что, как только Дуся появилась в пристрое, начал добиваться ее расположения.

Однажды электрики принесли ей обработать шейку якоря. Кроме Санникова, никого не было. Он заметил ее затруднительное положение.

— Вот кавалеры, принесли и бросили. Нет, чтобы помочь. — Он легко поднял якорь, помог записать его в центрах.

— Спасибо, — благодарно взглянула на него Дуся.

— За спасибо шубу не купишь. — Санников закурил и пустил на нее дым. Дуся промолчала.

— Евдокия, — обратился он к ней однажды, увидев ее с книжками, — ты что это все с книгами да с книгами?

— А я учусь в вечерней школе. Вы не учитесь?

— Нет. Куда мне, холостому да неженатому.

— Напрасно.

— Это что, агитация? Не поддаюсь ни в каком виде. — Санников выпятил грудь и продолжал: — Что учеба? Расписался в получку, и ладно. Ты в девятом? Дальше куда?

— Кончу школу — в институт пойду.

— Инженеру много дела есть и тут, — невпопад пропел Санников…

Дуся отмалчивалась. Скажи в ответ одно слово, он прицепится и наговорит десять.

Девушка нравилась Санникову, хотя не хотел себе в этом признаться. И то, что Петя больше находился с Дусей, его страшно обижало. Еще больше обозлился на себя, на Петю, на Дусю, на весь свет.

Когда закончилась смена, он остался у станка и начал незаметно следить из-под козырька кепки, как собирается домой его сосед. Петя аккуратно убрал станок, вымыл руки и, достав из тумбочки книги, направился к Дусе.

И впервые Санников с горечью подумал, что этот юнец, который в цехе-то без году неделя, чем-то и сильнее, и лучше его, Санникова, и что все его напускное молодечество и ухарство, по сути дела, гроша ломаного не стоят.