Весна чаще, чем раз в году

Думаю, что начало любви — когда хочешь что-то отдать другому человеку, чем-то с ним поделиться. Начинаешь воспринимать мир как бы пополам, хотя тот, другой, в это время от тебя очень далеко. Но ты-то сама ешь, пьешь, ходишь по улицам, даже дышишь как бы для него тоже…

Странно смещается интерес к прошлой жизни. О человеке, внутренне мне безразличном, я хочу знать возможно полнее, чтобы взвешивать его поступки и правильно судить о них. У того же, кто пробуждает нежность, интересен только его сегодняшний день, а прошлое лишь постольку, поскольку оно подкрепляет замкнутый круг: он и я. Позади ничего не было, наша жизнь началась с той минуты, как мы встретились.

Но зато теперь я становлюсь зорка и жадна к любой мелочи: отчего вздохнул? Куда оборотился? Почему мимолетно дотронулся вон до той вещи, а потом замолчал?

Мир становится плотным и разнообразно таинственным, словно лес!

— Моя мать, — сказал Лёня, — говорит, что любовь появляется лишь со временем. Люди живут рядом и как-то вживаются друг в друга. А герой Ремарка вообще встречает на улице женщину: ей негде ночевать, она замерзла. От жалости, от одиночества он берет ее в свою постель — и вот понемногу рождается любовь. Из неприкаянности, из сострадания друг к другу. Может быть, в атомный век все и должно начинаться с прозы? — Лёня смотрел в сторону, голос его звучал вопрошающе. Так как я молчала, он добавил: — А чтоб с первого взгляда — это ведь бывает редко, никто даже не поверит.

— Любовь, наверно, и есть редко, — пробормотала я, чувствуя, как в носу от обиды защекотали слезы.

Тогда он схватил меня в охапку, затормошил, засмеялся.

— Будем несовременными, птица! Начнем все с самого начала. Представь, что перед нами необитаемый остров. Ты не побоишься?

— О нет, — от всего сердца ответила я. — Пойдем скорее

на него, на твой необитаемый остров!

Мы проговорили тогда до двух часов ночи. И не знаю: было ли нам все понятно друг в друге или, наоборот, ничего не понятно? Легко или стесненно мы разговаривали?

— Я ничего не знаю о будущем, — сказала я. — Словно глаза завязаны, а ноги все равно идут.

— Хочешь, я понесу тебя? — совсем тихо сказал Лёня, наклонившись ко мне.

Пошел снег, такой густой, прямой и плотный, словно это был дождь. И как от паденья дождя, стояло вокруг шуршанье. Последний снег в этом году!

А когда я увидела Лёню первый раз, зима стояла еще вполовине.

Я возвращалась от тетки в электричке. Солнце, пронзительно ясное с утра, по мере приближения к городу все больше уходило в туман, слоилось, меркло. Вагон был битком набит шумными усталыми лыжниками. Мне казалось, что я очень выделяюсь среди них: на мне не было спортивного свитера, а на коленях стояла деревенская кошелка с гостинцами. Я старалась не вслушиваться в то, что они говорят между собой. Вспомнила, как полчаса назад вышла за теткину калитку, прикрыв ее потихоньку, чтоб не сбросить с частокола сахарные столбики снега, и на дороге встретила соседскую девчонку Люську. Иду ей навстречу, говорю: «Здравствуй». Она не отвечает, проходит мимо, отворотившись. «Да ты что, — спрашиваю, — оглохла или язык сжевала?» Это ей показалось смешным, она прыснула и выплюнула что-то. «Ах ты… — выругалась. — Я же от самого колодца держу во рту молчанную воду! Если б не ты, у меня любое желание исполнилось бы».

Вот и я тоже как будто молчанную воду держала всю дорогу. Только желаний у меня сначала не было, потому что Лёню я увидела не сразу. Он сидел от меня через три скамейки, наискосок. «Какой, наверно, славный парень, — подумала я. — Едем в одном вагоне, а никогда друг про друга не узнаем».

Мне стало так, будто держала в руках какую-то драгоценную вещь, и вдруг ладони разжались, и она упала глубоко-глубоко на самое дно океана, только круги по воде пошли…

Я рассматривала его лицо — умное, мужское, с высокими скулами и худыми щеками. Губы улыбались, в широких бровях играло ироническое оживление. Одной рукой он держал лыжи, прислонив их к плечу. А на другом плече дремала его спутница — я ее сначала и не заметила, — в модной вязаной шапочке и пушистой куртке. Лицо у нее было хорошенькое, сознающее свою власть. Он молча берег ее сон.

Вагон пригородного поезда почти не качало. Он летел, посвистывая…

«…Никогда ничего не узнаем. Вот ведь как!»

И в эту самую минуту Лёня посмотрел на меня.

Мы сидели так далеко, что даже мысли о неловкости не возникло. Мы просто смотрели, и нам уже приходилось напрягать зрение, чтобы видеть друг друга, потому что в вагоне быстро темнело.

Мелькали названия станций, кто-то двигался к выходу. Вязаная Шапочка лежала на Лёнином плече, а он будто и не сознавал этого. Какая-то сила, подобная земному притяжению, держала нас обоих в своей власти. Это он мне сказал потом.

Я же тогда боялась только одного: подойдем к конечной остановке и это будет как катастрофа! Если бы впереди лежали целые материки…

Я видела, как Вязаная Шапочка открыла глаза и что-то сказала. Ведь для нее не изменилось ничего. А для меня и Лёни изменилось все. Но я тогда этого еще не знала.

Нас выносило в разные двери, и, как пловец поперек волны, я беспомощно оглядывалась…

Уже на перроне через головы я увидела, что он сунул лыжи спутнице. Он не подумал ни о какой правдоподобной лжи, просто бросился вдоль платформы.

Толпа была густа и плотна. Казалось, мы оба утонем в ней.

— Где вы живете? — закричал он издалека, вскидывая руки от плеча, чтобы пробиться.

В гаме и сутолоке я прокричала над чужими головами. Только почему-то название не улицы, а станции метро, от которой начинался весь наш микрорайон — отдельный город, где вперемежку стояли новые и старые дома.

Не знаю, понял ли он? Услышал? Его отнесло прочь. Вязаная Шапочка сердито и озадаченно дергала его за рукав:

— Какое свинство! Бросил меня с лыжами…

Ясный, требовательный звук ее голоса вернул его на минуту к действительности. Он понял, что совершил измену, первую в своей жизни. Это не потрясло его, но он задумался. Он взял лыжи, привычно оградил локтями Вязаную Шапочку от толкотни. Она демонстративно полуотвернулась, но сбоку зорко наблюдала за ним.

— О чем ты думаешь? — внезапно спросила она.

Лёня ответил правдиво.

— О нас.

Она успокоилась. Наверно, она не умела долго тревожиться, это ее утомляло, вызывало смутное чувство неуверенности. А она хотела в любую минуту ощущать свое своим. Продев руку сквозь его локоть, она слегка притянула его к себе. Он привычно отозвался, но тотчас его охватило смятение. Они шли всю дорогу молча.

Ни в этот и ни на следующий день, а только через месяц, когда я вышла из метро и села в автобус, я увидела, как Лёня — которого я даже не сразу узнала, потому что уже начинались весенние оттепели и он был одет совсем по-другому, — бросился мне вдогонку, махая руками. По крайней мере полквартала он гнался за автобусом.

Я ждала его на следующей остановке. Это было довольно голое место: на пустыре должны были разбить когда-нибудь сквер, а двенадцатиэтажная башня новостройки еще не заселялась.

Когда Лёня подбежал, лицо его блестело от пота и он не мог выговорить ни слова. Он обхватил меня обеими руками с таким облегчением, что даже зажмурился.

Вдруг сразу, в единый миг, мы ощутили один другого так, словно были высечены из одного куска и только сейчас об этом узнали.

Мы продолжали стоять одни посреди тротуара.

Наконец Лёня решился слегка разжать руки и отступил на полшага. Он рассматривал меня открытым смеющимся взглядом.

— Как тебя зовут?

— Ах, да!..

Плотина прорвалась. Кто ты? Чем занимаешься? Сколько тебе лет? Как твоя фамилия?

Это не имело никакого значения еще полминуты назад, а сейчас мы стали безумно любопытны. Мы шли вдоль чужой улицы, сцепившись пальцами.

— Мой отец живописец. Не знаю, можно ли сказать про него — художник… Он пишет рекламы, но у него много картин. Я работаю в больнице медсестрой. Совсем недавно сдала экзамен и еще никак не привыкну втыкать шприц…

— А моя мать читает лекции в институте. Дед был даже академиком. Мы долго жили на его пенсию, пока мама училась. Она поздно кончала аспирантуру, когда уже был я. Ах, ты ведь не знаешь… Я просватан чуть не с первого класса. Мы знакомы домами. Представляешь, какой поднимется скандал! Тебе лучше недельки две не появляться у нас. Все равно мы уедем. Оказывается, это к лучшему, что я в прошлом году не попал в институт. Ты не думай, я кое-что умею. Ну скажи, может, мне уже сегодня поговорить с твоим отцом? Чего же нам ждать? Или ты не веришь?..

— Верю! Верю!

— А откуда ты ехала тогда? У меня, между прочим, разряд по лыжам. Ты совсем не ходишь? Я тебя научу.

Имей в виду: сначала мы поедем в Карпаты, для меня это очень важно. А потом куда хочешь. Согласен хоть на двенадцать месяцев зимы в году. Все равно весна бывает так часто, как мы сами того захотим!