Весь Кен Фоллетт в одном томе

Глава 1

Пекарь провел по черным усам покрытым слоем муки пальцем, сделав их седыми, и невзначай внешне состарил себя лет на десять. Полки и стеллажи вокруг него были заняты удлиненными батонами свежего хрустящего хлеба, наполняя ноздри знакомым запахом, а грудь — тихой гордостью и удовлетворением. Этим утром он выпек уже вторую партию. Дела шли бойко, поскольку держалась хорошая погода. Немного солнца, и ты всегда можешь рассчитывать, что оно выманит парижских домохозяек из своих гнездышек на улицы города для покупки добротно испеченного хлеба.

Он посмотрел через витрину булочной, прищурив глаза от яркого света, бившего в стекло. Улицу пересекала хорошенькая девушка. Хозяин прислушался и уловил звук голоса жены в задней части дома, на повышенных тонах спорившей с их наемным работником. Ссора продлится несколько минут, так получалось всегда. Удостоверившись в безопасности, булочник позволил себе похотливо рассмотреть девушку.

На ней было легкое летнее платье без рукавов. По мнению пекаря, оно выглядело дорогим, хотя он не считал себя докой по этой части. Нижняя кромка расклешенного подола грациозно покачивалась выше коленей, подчеркивая стройность ее ничем не прикрытых ножек, обещая мимолетный взгляд на соблазнительное женское нижнее белье, но никогда не позволяя надеждам сбыться.

Слишком худощава, решил булочник, когда она приблизилась. И груди маловаты — они даже не подпрыгивали в такт ее широким и уверенным шагам. Двадцать лет совместной жизни с Жанной-Мари не отбили у хозяина булочной пристрастия к пышным, пусть и чуть обвисшим формам.

Девушка вошла в магазин, и булочник разглядел теперь, что она далеко не красавица. Лицо чересчур удлиненное и тонкое, ротик маленький и лишенный пикантности, со слегка выступающими вперед верхними зубами. У нее были русые волосы, немного выгоревшие на солнце.

Она выбрала на полке батон, проверила хруст корочки чуткими пальцами и удовлетворенно кивнула. Не красотка, но определенно вызывает вожделение, подумал пекарь.

Ее кожа казалась мягкой и нежной. Но именно манера держать себя приковывала внимание мужчин, заставляла оборачиваться вслед. Уверенная и хладнокровная, она сообщала миру: эта девушка делает только то, чего хочет сама, и ничего другого. Хозяин булочной сказал себе, что не стоит искать другого определения. Девушка была сексуально привлекательна. Вот это в самую точку.

Он поиграл плечами, чтобы освободить рубашку, прилипшую к пропотевшей спине.

— Тепло сегодня, не правда ли? — произнес он.

Девушка достала из кошелька монеты и заплатила за хлеб. В ответ на его реплику улыбнулась и вдруг оказалась действительно красивой.

— Солнце! Обожаю его, — сказала она, защелкнула кошелек и открыла дверь. — Спасибо! — бросила через плечо, выходя на улицу.

В ее французском языке звучал чуть заметный иностранный акцент. Английский, как показалось булочнику. Но, возможно, он только вообразил себе это, глядя на цвет ее лица. Он продолжал смотреть на ее попку, когда она снова пересекала улицу, завороженный движениями ягодиц, заметными даже под хлопком платья. Она, должно быть, возвращалась в квартиру какого-нибудь молодого патлатого музыканта, продолжавшего валяться в постели после бурно проведенной ночки.

Пронзительный голос Жанны-Мари раздался ближе, разбив вдребезги все фантазии мужа. Тот тяжело вздохнул и бросил полученные от девушки монеты в одно из отделений кассового аппарата.

Ди Слейн улыбалась, удаляясь от булочной по тротуару. Легенды подтверждались: французские мужчины чувственнее англичан. Взгляд пекаря почти не скрывал сладострастия, а затем глаза оценивающе впились ей пониже спины. Английский булочник лишь мельком бы посмотрел из-за стекол очков на ее грудь.

Она чуть откинула голову назад, убрав пряди волос за уши, чтобы позволить горячим солнечным лучам беспрепятственно падать на лицо. Все чудесно! Эта жизнь, это парижское лето. Никакой учебы, никаких экзаменов, никаких сочинений, никаких лекций.

Спать с Майком, поздно просыпаться, проводить дни за книгами, которые давно хотела прочитать, или среди картин, особенно ей нравившихся, а вечером встречаться с интересными, эксцентричными людьми.

Скоро все должно кончиться. Еще немного, и ей предстояло принять решение, что делать со своей будущей жизнью. А пока она находилась в состоянии неопределенности, просто наслаждалась жизнью по своему вкусу, не имея перед собой четкой цели, которая бы диктовала, как ей следует проводить каждую минуту.

Она свернула за угол и вошла в небольшой, непритязательный с виду многоквартирный жилой дом. Когда она миновала кабинку с крохотным окошком, оттуда донесся тонкий голосок консьержки:

— Мадмуазель!

Седовласая женщина отчетливо делила свое обращение по слогам, ухитряясь придать ему чуть обвинительный оттенок, как бы подчеркивая тот скандальный факт, что Ди не состояла в браке с мужчиной, снимавшим здесь квартиру. Ди снова улыбнулась. Парижский роман не был бы совершенен без фигуры не одобряющей его консьержки.

— Телеграмма, — сказала женщина.

Она положила конверт на полку под окошком и пропала в полумраке своей пропахшей кошками конуры, словно торопилась отстраниться целиком и полностью от аморальных юных девиц и получаемых ими телеграмм.

Ди схватила конверт и взбежала по ступенькам лестницы. Послание было адресовано ей, и она заранее знала его содержание.

Ди вошла в квартиру, где положила батон и телеграмму на стол в тесноватой кухне. Засыпала зерна в кофемолку и включила ее нажатием кнопки. Машина шумно заскрежетала, превращая в порошок коричнево-черные зерна.

Словно в ответ, донесся чуть завывающий звук электробритвы Майка. Порой только многообещающим запахом кофе и можно было выманить его из постели. Ди заварила полный кофейник и нарезала свежий хлеб.

Квартира Майка была малогабаритной и обставленной старой мебелью в неопределенном стиле. Если бы ему хотелось чего-то более просторного, он смог бы, несомненно, это себе позволить. Но Ди настояла, чтобы они держались подальше от отелей и фешенебельных кварталов. Ей хотелось провести лето среди французов, а не в окружении космополитической толпы вечных скитальцев на реактивных самолетах, и она добилась своего.

Жужжание бритвы оборвалось, и Ди налила кофе в две чашки.

Майк вошел в тот момент, когда она ставила чашки на круглый деревянный столик. На нем были полинявшие, все в заплатках джинсы «ливайз», а верхняя пуговица синей хлопчатобумажной рубашки была расстегнута, обнажая полоску черных волос на груди и медальон на короткой серебряной цепочке.

— Доброе утро, милая, — сказал он, обогнул стол и поцеловал ее. Она обняла его, прижавшись, и страстно ответила на поцелуй. — Ничего себе! Это было сильно для столь раннего часа, — заметил он, расплывшись в широкой калифорнийской улыбке, и сел.

Ди смотрела на мужчину, благодарно потягивавшего сваренный ею кофе, и раздумывала, хотела бы она провести с ним всю свою жизнь или нет. Их связь длилась уже год, и она начала постепенно привыкать к нему. Ей нравились его цинизм, его чувство юмора, его лихой, с намеком на пиратский, стиль поведения. Их обоих интересовало искусство, и интерес доходил почти до одержимости, хотя его больше увлекала возможность делать на этом деньги, в то время как ее поглощали сложности и детали процесса творчества. Они возбуждали друг друга — в постели и вне ее, — став прекрасной парой.

Он поднялся, налил еще кофе и раскурил сигареты для них обоих.

— Ты необычно тиха, — сказал он своим басовитым голосом с американским прононсом. — Постоянно думаешь о своих результатах? Пора бы им уже прислать их тебе.

— Они как раз пришли сегодня, — ответила она. — Я лишь оттягивала момент вскрытия телеграммы.

— Что? Так зачем медлить? Давай же, мне не терпится узнать о твоих успехах.

— Хорошо. — Она взяла конверт и снова уселась, потом развернула единственный листок тонкой бумаги, просмотрела и подняла взгляд на Майка, широко улыбнувшись.

— Боже мой, я получила круглые пятерки, — сказала она.

Он в волнении вскочил на ноги.

— Ур-ра! — вскричал он с восторгом. — Я так и знал! Ты — гениальна! — И он начал подвывать мелодию, быстро имитируя танец в стиле кантри с Дикого Запада, с воплями «Йя-ху-у!», с подражанием звукам стальных струн гитары, кружась по кухне с воображаемой партнершей.

Ди не могла сдержать смеха.

— Ты самый юный и легкомысленный тридцатидевятилетний мужчина, какого я только встречала в жизни, — выдохнула она.

Майк поклонился в ответ на воображаемые аплодисменты и сел за стол.

— Итак? — спросил он. — Что сие означает? Я имею в виду для твоего будущего?

Ди снова стала очень серьезной.

— Это значит, что пора браться за докторскую по философии.

— Как, еще одна ученая степень? Ты ведь уже бакалавр истории искусств и в придачу имеешь диплом знатока живописи. Не пора ли перестать быть профессиональной студенткой?

— А зачем? Учеба приносит мне удовольствие, и если они готовы оплачивать мне занятия до конца жизни, то почему бы не воспользоваться возможностью?

— Но тебе платят совсем немного.

— Что верно, то верно. — Ди выглядела задумчивой. — А мне, конечно, хотелось бы на чем-то сделать себе солидное состояние. Но у меня впереди очень много времени. Я всего-то двадцати пяти лет от роду.

Майк потянулся через стол и взялся за ее руку.

— Почему бы тебе не поработать на меня? Я стану платить тебе большие деньги — те, которых ты действительно стоишь.

Она помотала головой.

— Не хочу въехать в рай на твоих плечах. Мне надо всего добиться самой.

— А по-моему, ты кое-где с удовольствием на мне катаешься, — ухмыльнулся он.

Она бросила на него притворно косой взгляд, но потом согласилась:

— Я это дело еще как люблю! — сказала она, подражая его акценту, однако сразу же отняла руку. — Но все же я напишу диссертацию. А если она удостоится публикации, срублю на этом приличных деньжат.

— На какую тему?

— Ну, у меня есть пара идей. Наиболее многообещающе выглядит тема взаимосвязи творчества и наркотиков.

— Отличная дань современной моде!

— И тем не менее оригинальная. Думаю, удастся показать, что злоупотребление дурманом полезно для искусства, но губительно для художников.

— Превосходный парадокс. Где начнешь работу?

— Здесь. В Париже. Местное артистическое сообщество начало курить травку еще в первые два десятилетия XX века. Только называли они ее гашишем.

Майк кивнул.

— Не откажешься от небольшой помощи с моей стороны, чтобы было от чего оттолкнуться?

Ди потянулась к пачке сигарет и достала себе одну.

— Конечно, не откажусь, — сказала она.

Он дал ей прикурить от своей зажигалки.

— Есть один старик, с которым тебе просто необходимо пообщаться. Он дружил с добрым десятком выдающихся мастеров, живших здесь еще перед Первой мировой войной. Пару раз он наводил меня на след очень хороших картин. От его деятельности тогда слегка разило криминалом. Он, например, поставлял проституток в качестве натурщиц — хотя и для других услуг тоже, — молодым живописцам. Теперь сильно одряхлел. Ему, вероятно, уже за девяносто. Но память его не подводит.

В крошечной гостиной, одновременно служившей спальней, стоял не слишком приятный запах. Вонь из расположенной на первом этаже рыбной лавки проникала повсюду, сочась сквозь ничем не покрытые доски пола, впитываясь в побитую старую мебель, в простыни односпальной кровати в углу, в выцветшие портьеры на единственном небольшом окне. И дым трубки старика не перебивал рыбных запахов, но лишь подчеркивал унылую атмосферу комнаты, где слишком редко делали уборку.

Зато по стенам висели полотна постимпрессионистов, стоившие целого состояния.

— Все это подношения от самих художников, — небрежно пояснил старик. Ди пришлось напрягаться, чтобы понимать его тяжелый парижский диалект. — Им вечно не хватало денег, чтобы заплатить долги. И я охотно брал картины, зная, что наличных у них не будет никогда. Но в то время я еще не любил всю эту живопись. Только теперь, понимая, почему они писали именно так, мне стали нравиться их работы. К тому же каждая пробуждает воспоминания.

Этот человек был уже совершенно лыс, а кожа на лице побледнела и обвисла. Низкорослый, он передвигался с трудом, но его маленькие черные глазки порой вспыхивали искренним энтузиазмом. Ему придало сил общение с этой миленькой англичанкой, хорошо говорившей по-французски, а улыбавшейся ему так, словно он снова был молод и хорош собой.

— Вас не слишком часто беспокоят желающие приобрести ваши холсты? — спросила Ди.

— Больше не беспокоят вообще. Но я сам одалживаю картины на время за определенную плату. — В его глазах промелькнули плутовские искры. — Так я могу покупать необходимый мне табачок, — добавил он, воздевая трубку вверх, как бокал, чтобы произнести тост.

Только после этой реплики Ди поняла, какой запах ощущался наряду с обычным табачным: хозяин курил смесь с марихуаной. Она кивнула с видом знатока вопроса.

— Не желаете попробовать? У меня есть все для этого, — предложил он.

— Спасибо, не откажусь.

Он передал ей жестянку с табаком, лист сигаретной бумаги и небольшой кубик смолы. Ди принялась скручивать для себя косячок.

— Ох уж эти молодые девушки! — умиленно произнес старик. — На самом деле наркотики для вас вредны, конечно же. Не надо бы мне соблазнять неискушенных. Сам я курил это всю сознательную жизнь, и мне уже поздно что-то менять.

— И тем не менее вам наркотики не помешали прожить долго, — заметила Ди.

— Ваша правда. Мне в этом году стукнет восемьдесят девять, если не ошибаюсь. И семьдесят лет я курил свой особый табачок каждый божий день, если исключить срок в тюрьме, разумеется.

Ди облизала край пропитавшейся смолой бумаги и закончила трудиться над самокруткой. Прикурила от маленькой позолоченной зажигалки, вдохнула дым.

— Художники употребляли тогда гашиш в больших количествах? — спросила она.

— О, да. Я сколотил на нем огромные деньги. Некоторые тратили на него все до последнего гроша. Дедо[190] страдал от этого больше всех, — добавил он с отстраненной улыбкой и бросил взгляд на карандашный набросок на стене, с виду поспешно выполненную зарисовку женской головки — овал лица и удлиненный тонкий нос.

Ди разглядела подпись под скетчем.

— Модильяни?

— Да. — Глаза старика видели сейчас только прошлое, и разговаривал он будто бы с самим собой. — Он всегда носил коричневый вельветовый пиджак и большую фетровую шляпу с обвисшими полями. Любил говаривать, что искусство должно оказывать на людей воздействие, подобное гашишу: открывать им красоту, ту красоту, которую они обычно не умеют разглядеть. А еще он много пил, чтобы видеть уродливость вещей. Но любил он только гашиш. Грустно было слышать его размышления на эту тему. Насколько я знаю, его воспитывали в строгости. Кроме того, он отличался хрупким здоровьем, и его тревожило употребление наркотиков. Тревожило, но не мешало ими пользоваться до самозабвения.

Старик улыбнулся и закивал, словно хотел показать, что согласен с подсказанным памятью.

— Жил он тогда на Импасс Фальгьер. Был так беден, что довел себя до полного истощения. Помню, он однажды забрел в египетские залы Лувра и вернулся, заявив, что больше во всем музее и смотреть не на что! — Старик весело рассмеялся. — Хотя всегда был преисполнен меланхолии, — добавил он уже снова серьезным тоном. — Вечно носил с собой в кармане томик «Песен Мальдорора» и мог наизусть цитировать множество других стихов французских поэтов. Конец жизни Модильяни пришелся на расцвет кубизма. Возможно, именно кубизм и доконал его.

Ди заговорила тихо и мягко, чтобы направить ход мыслей старика в нужное русло, не нарушая плавности их течения.

— Дедо когда-нибудь творил, будучи под кайфом?

Ее собеседник чуть слышно рассмеялся.

— О, да, — ответил он. — Под воздействием наркотиков он работал очень быстро, непрерывно выкрикивая, что это станет его шедевром, его самым великим произведением, и теперь весь Париж увидит, какой должна быть настоящая живопись. Он выбирал ярчайшие из красок, буквально швыряя их на холст. Друзья внушали ему, что так работать бессмысленно, бесполезно, ужасно, а он тогда посылал их к дьяволу: они казались ему слишком невежественными для понимания, как именно создается искусство двадцатого столетия. Позже, придя в себя и успокоившись, он с ними соглашался, забрасывая полотно в угол. — Старик посасывал мундштук трубки, заметил, что она погасла, и потянулся за спичками. Чары были разрушены.

Ди склонилась вперед на жестком стуле с высокой спинкой, забыв о косяке у себя между пальцами. В ее голосе слышалось с трудом сдерживаемое возбуждение.

— И куда же делись все эти холсты? — спросила она.

Старик вновь прикурил трубку и уселся поудобнее, ритмично втягивая дым и выдыхая его. И это регулярное всасывание и шумный выдох, всасывание и снова шумный выдох постепенно вернули его в мир грез о прошлом.

— Бедняга Дедо, — сказал он. — Ему нечем стало платить за квартиру. Некуда было податься. Домовладелец дал ему двадцать четыре часа, чтобы освободить помещение. Дедо пытался продавать картины, но те немногие, кто понимал тогда, насколько они хороши, имели чуть ли не меньше денег, чем он. Ему пришлось перебраться к другому художнику. Не помню, к кому именно, но там едва хватало места для самого Дедо, не говоря уже о его произведениях. Те картины, которые все же ему нравились, он отдал на хранение близким друзьям. А остальное… — Старик захрипел, словно воспоминание вызвало приступ боли. — Как сейчас вижу: он бросает их в тачку и толкает ее вниз по улице. Находит пустырь, сваливает в центре и поджигает. «А что еще мне остается с ними делать?» — только и твердил он. Я, наверное, мог бы ссудить его деньгами, но он уже был всем должен большие суммы. Однако когда я увидел, как горят его картины, то пожалел, что не вмешался вовремя. Видите ли, я никогда не был святым. Ни в молодости, ни тем более в старости.

— И все полотна, созданные под воздействием гашиша, сгорели в том костре? — Голос Ди перешел почти в шепот.

— Да, — ответил старик. — Практически все.

— Практически? То есть что-то он пощадил?

— Нет, сам он не пощадил ничего. Но кое-что раздал разным людям. Я уже и забыл, кому, но разговор с вами возродил воспоминания. Был вот один священник в его родном городе, который коллекционировал восточные ковры. Не помню, в чем заключалась причина его интереса. То ли из-за их целебных свойств, то ли он считал их предметами высокой духовности. Что-то в этом роде. На исповеди Дедо признался ему в пагубных пристрастиях и получил отпущение грехов. А потом святой отец захотел увидеть, что у него получалось под воздействием гашиша. Дедо послал ему картину, но только одну, насколько я помню.

Самокрутка обожгла Ди пальцы, и она бросила ее в пепельницу. Старик вновь раскурил погасшую трубку, а Ди поднялась.

— Спасибо вам за согласие побеседовать со мной, — сказала она.

— М-м-м… — Сознание этого человек еще не до конца вернулось из прошлого. — Надеюсь, наш разговор поможет вам в работе над диссертацией.

— Разумеется, поможет, — отозвалась Ди. Затем под воздействием секундного порыва она склонилась над креслом хозяина и поцеловала его в лысую макушку. — Вы были очень добры.

Его тусклые глаза снова живо блеснули.

— Много воды утекло с тех пор, как хорошенькая девушка в последний раз поцеловала меня.

— Из всего, что вы мне сказали, только это кажется мне неправдоподобным. — Она еще раз улыбнулась и вышла из двери его квартиры.

Оказавшись на улице, она с трудом сдерживала радость. Какой прорыв! А ведь семестр даже еще не начался! Она сгорала от желания с кем-то поделиться всем услышанным. Но сразу вспомнила — Майка нет: он на пару дней улетел по делам в Лондон. Кому еще можно обо всем рассказать?

Ди зашла в кафе и чисто импульсивно купила почтовую открытку. Потом с бокалом вина села за столик, чтобы написать текст. На лицевой стороне открытки было изображено само кафе и вид улицы, на которой оно располагалось.

Потягивая свое vin ordinaire, она раздумывала, кому бы отправить весточку. Нужно же сообщить новости о результатах экзаменов и членам семьи. Мама, конечно, обрадуется в своей обычной сдержанной манере, потому что втайне всегда мечтала, чтобы дочь стала членом вымирающего светского общества, танцевала на балах и училась гарцевать, демонстрируя выездку лошади. Но она не в силах по-настоящему оценить блестяще пройденного испытания экзаменами. А кто же сможет?

Потом до нее дошло, кто больше остальных будет искренне рад за нее.

И написала:

«Дорогой дядя Чарльз!

Хочешь верь, хочешь — нет, но я получила отличные оценки на экзаменах!!! Но что еще более невероятно, мне удалось напасть на след пропавшего Модильяни!!!

С любовью, Д.»

Купила марку, наклеила на открытку и опустила ее в почтовый ящик на обратном пути в опустевшую на время квартиру Майка.

Глава 2

Жизнь лишилась остатков былого блеска, размышлял Чарльз Лампет, расслабленно сидя в кресле столовой, изготовленном в стиле королевы Анны. К примеру, вот это место, дом его друга, видело когда-то приемы и балы, какие можно в наши дни увидеть только в высокобюджетных исторических кинофильмах. По меньшей мере два премьер-министра ужинали в этой самой комнате с длинным дубовым столом, где стены в тон ему отделаны такими же деревянными панелями. Но и комната, и особняк, как и их владелец лорд Кардуэлл, принадлежали к исчезавшему миру.

Лампет выбрал сигару из коробки, протянутой ему дворецким, и позволил слуге дать ему огня, чтобы раскурить ее. Глоток замечательного выдержанного бренди дополнил ощущение довольства. Еда была великолепна, жены двух мужчин по старой традиции сразу же удалились из-за стола, и теперь ничто не помешает их беседе. Дворецкий поднес зажигалку к сигаре Кардуэлла и выскользнул из комнаты. Мужчины некоторое время с удовлетворенным видом пускали струйки дыма. Они дружили так давно, что затянувшееся молчание никак не могло служить для них источником какой-либо неловкости. Затем Кардуэлл нарушил тишину.

— Как дела на художественном рынке? — поинтересовался он.

Лампет с самоуверенной улыбкой ответил:

— Бум продолжается, как происходит уже много лет.

— Никогда не понимал экономических механизмов этого, — заметил Кардуэлл. — Почему твой бизнес настолько процветает?

— Как ты сам понимаешь, здесь все довольно-таки сложно, — сказал Лампет. — Мне представляется, что начало положили американцы, внезапно осознавшие достоинства произведений искусства незадолго до Второй мировой войны. А затем сработала старая схема «спрос рождает предложение», и цены на работы мастеров прошлого взлетели до небес. Но уже скоро мастеров прошлого стало не хватать, и эти люди обратились к нынешнему столетию.

— Где ты и нашел свою нишу, — перебил его Кардуэлл.

Лампет кивнул, но скорее в знак оценки высокого качества поданного бренди.

— Когда после окончания войны я открыл свой первый салон, приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы продать вещь, написанную после 1900 года. Но мы проявили упорство. Поначалу заинтересовались лишь некоторые, цены постепенно росли, а затем хлынул поток покупателей. Именно тогда импрессионисты стали пользоваться неслыханной популярностью.

— И очень многие хорошо нагрели на их приобретении руки, — прокомментировал Кардуэлл.

— Не столь уж многие, как тебе представляется, — возразил Лампет. Он чуть ослабил узел галстука-бабочки под двойным подбородком. — Это подобно покупке акций или ставкам на бегах. Поставь на фаворита, и обнаружишь, что все остальные поступили так же, а потому призовые не столь уж высоки. Если хочешь приобрести акции из числа «голубых фишек», приходится дорого платить за них, и потому твой выигрыш при последующей продаже окажется минимален.

Он сделал паузу.

— Это же относится к произведениям живописи. Купи Веласкеса, и тебе наверняка удастся заработать на нем. Но придется вложить так много, что нужно будет выжидать несколько лет, чтобы доход составил пятьдесят процентов. Единственные люди, кто действительно сделал себе состояние, это те, кто просто покупал картины, которые им нравились, и лишь позже открыли, что обладали хорошим вкусом, когда стоимость их коллекций резко взлетела к звездам подобно ракете. То есть такие люди, как ты сам.

Кардуэлл кивнул, и несколько прядей его седых волос шевельнулись. Он дотронулся до кончика своего длинного носа.

— Сколько, по-твоему, сейчас стоит мое собрание?

— Боже! — Лампет даже нахмурился, сдвинув черные брови над переносицей. — Прежде всего это зависит от того, каким образом ее продавать. А во-вторых, для точной оценки понадобится неделя работы эксперта.

— Меня устроит и приблизительная оценка. Ты же знаешь мои картины — большинство из них приобрел для меня ты.

— Верно, — Лампет вызвал в памяти образы двадцати или тридцати полотен, вывешенных в этом особняке, и мысленно оценил каждую. Затем, закрыв глаза, произвел в уме простое сложение сумм. — Никак не меньше миллиона фунтов, — подвел он итог вычислениям.

Кардуэлл снова кивнул.

— Результат моих собственных подсчетов оказался таким же, — сказал он. — Чарли, мне как раз необходим миллион фунтов.

— Господи всемогущий! — Лампет от удивления выпрямился в кресле. — Неужели ты собираешься продать коллекцию?

— Боюсь, это стало необходимостью, — с грустью ответил Кардуэлл. — Я надеялся передать ее в дар нации, но реальности деловой жизни определяют все. Моя компания непомерно разрослась, бюджет не выдерживает. Необходимо значительное вливание капитала в течение ближайших двенадцати месяцев, или мы пойдем ко дну. Ты же знаешь, я уже несколько лет подряд распродавал небольшие участки имения, чтобы удержаться на поверхности.

Он поднес к губам округлый бокал с бренди и отпил из него.

— Молодые наездники наконец поравнялись со мной, — продолжал он. — Новые метлы по-новому метут в мире финансов. Наши методы работы устарели. И я покину бизнес, как только компания станет достаточно надежной для передачи в другие руки. Пусть молодые и лихие всадники мчатся дальше.

Нотки усталого отчаяния в голосе друга даже слегка рассердили Лампета.

— Молодые всадники! — презрительно воскликнул он. — Их время еще придет, но не сейчас.

Кардуэлл тихо рассмеялся.

— Не горячись, Чарли. Мой отец пришел в ужас, когда я объявил о своем намерении заниматься бизнесом в Сити. Помню, как он сказал: «Но ведь ты же унаследуешь титул!», словно это само по себе исключало для меня всякую возможность делать большие деньги самостоятельно. А ты сам? Как отреагировал твой отец на открытие тобой первой художественной галереи?

Лампет признал его правоту, невольно улыбнувшись.

— Он посчитал это никчемным занятием для потомственного воина.

— Видишь, мир всегда принадлежал юным и смелым всадникам с отточенными клинками. А потому продай мои картины, Чарли.

— Но коллекцию придется раздробить на части, чтобы выручить как можно больше.

— Тебе виднее. Ты — специалист. А для меня нет смысла проявлять по этому поводу излишнюю сентиментальность.

— И все же некоторые полотна нужно пока сохранить, чтобы устроить сначала выставку. Давай прикинем: Ренуар, два Дега, несколько холстов Писарро, три Модильяни… Мне придется поломать над этим голову. Сезанн, разумеется, пойдет только с аукциона.

Кардуэлл поднялся, показав весь свой могучий рост, на дюйм или два превышавший шесть футов.

— Что ж, не станем слишком долго оплакивать покойников. Не присоединиться ли нам к нашим леди?

Художественная галерея «Белгравия» обстановкой напоминала провинциальный музей, но достаточно высокого класса. Тишина здесь ощущалась почти физически, когда Лампет в черных туфлях с лакированными носами бесшумно пересек помещение по простому оливково-зеленому ковровому покрытию. В десять часов утра галерея только что открылась, и клиентов пока не было. Тем не менее сразу три его помощника, одетые в черные с полоской костюмы, ждали покупателей в приемной, готовые к услугам.

Лампет кивком поздоровался с ними и прошел через расположенный на первом этаже главный салон, наметанным глазом окидывая по пути картины на стенах. Кто-то совершенно неуместно вывесил произведение современного абстракциониста рядом с работой старого примитивиста, и Лампет сделал зарубку в памяти, чтобы распорядиться навести здесь порядок. Экспонаты не имели ценников, что делалось вполне сознательно. Люди должны сразу почувствовать: любые разговоры о таких низменных материях, как деньги, будут встречены с неодобрением этими элегантно одетыми продавцами. Чтобы не уронить высокой самооценки, клиенту приходилось убеждать себя в собственной принадлежности к этому же миру, где деньги становились всего лишь деталью, столь же незначительной, как позже дата на выписанном ими чеке. И тогда они готовы были потратить больше. Чарльз Лампет был прежде всего деловым человеком и только потом — любителем искусства.

Он поднялся по широкой лестнице на второй этаж, обратив внимание на свое отражение в стекле под рамкой из багета. Галстук был аккуратно завязан в небольшой узел, воротничок сорочки накрахмален до хруста, костюм от лучшего портного с Сэвил-роу сидел безукоризненно. Жаль, он набрал столько лишнего веса, но все равно для своего возраста смотрелся вполне привлекательно. Чарльз инстинктивно расправил плечи.

А потом сделал еще одну отметку в памяти: эту раму следовало снабдить не бликующим стеклом. Оно прикрывало рисунок тушью, и тот, кто его так оформил, совершил очевидную оплошность. Лампет вошел в свой кабинет, где подцепил зонт к крюку вешалки для верхней одежды. Затем встал у окна и посмотрел на Риджент-стрит, прикурив первую за день сигару. Наблюдая за потоком транспорта, он мысленно составил список дел, предстоявших ему с этого момента и до первой порции джина с тоником в пять часов вечера.

Лампет повернулся, когда в кабинет вошел его младший партнер Стивен Уиллоу.

— Доброе утро, Уиллоу, — сказал он и сел за свой рабочий стол.

— Доброе утро, Лампет, — отозвался Уиллоу.

Они держались привычки обращаться друг к другу по фамилиям, хотя работали вместе уже шесть или семь лет. Лампет в свое время привлек к бизнесу Уиллоу для расширения масштабов деятельности «Белгравии»: Уиллоу удалось создать собственный небольшой салон только лишь на поддержке контактов с группой молодых художников, каждый из которых постепенно стал популярен. Как раз в тот момент Лампет стал замечать, что «Белгравия» не совсем поспевает за новыми тенденциями рынка, а Уиллоу сумел быстро найти способ угнаться за новомодными веяниями. Их партнерство складывалось успешно, несмотря на разницу в возрасте, достигавшую десяти или пятнадцати лет. Уиллоу обладал схожими с Лампетом художественными вкусами и деловой хваткой.

Уиллоу положил на стол папку и отклонил предложенную ему сигару.

— Нам надо поговорить о Питере Ашере, — сказал он.

— Ах, да! С ним что-то не так, а я пока понятия не имею, в чем проблема.

— Мы взяли его под свое крыло, когда обанкротилась галерея «Шестьдесят девять», — начал Уиллоу. — У них он примерно год приносил прибыль. Один холст ушел за тысячу. Цены на большинство остальных превышали пятьсот фунтов. Но после перехода к нам продались только две его картины.

— Быть может, мы неверно оцениваем его вещи?

— В тех же пределах, в каких он оценивался, продаваясь через «Шестьдесят девять».

— Ты же знаешь, они способны на мелкие пакости, верно?

— Думаю, к ним они и прибегли. Подозрительно большое число его работ снова появилось на рынке вскоре после продажи.

Лампет кивнул. Шила в мешке не утаишь. Чуть ли не всему миру был уже известен трюк, использовавшийся некоторыми торговцами, покупавшими картины сами у себя, чтобы искусственно поднять спрос на молодого живописца.

Лампет продолжал:

— И потом, я остаюсь при своем прежнем мнении, что мы не самая подходящая галерея для Ашера. — Он заметил помрачневшее лицо партнера и добавил: — Я вовсе не критикую его, Уиллоу. В свое время он стал сенсацией. Но Ашер принадлежит к авангардистскому течению, и ему, быть может, не пошла на пользу связь со столь респектабельной галереей, как наша. Хотя это уже в прошлом. Я все еще считаю его замечательным молодым художником, для которого мы должны не пожалеть усилий.

Уиллоу передумал по поводу сигары и взял одну из коробки, стоявшей на инкрустированной поверхности стола Лампета.

— Да, я придерживаюсь такой же точки зрения. Обсудил с ним возможность персональной выставки. Он говорит, что наберет достаточно работ для нее.

— Хорошо. Тогда, вероятно, в Новом зале?

Помещение основной галереи было слишком велико, чтобы целиком отдавать его под экспозицию одного и к тому же еще ныне здравствующего современного живописца, а потому подобные персональные выставки устраивались в маленьких салонах или же в отдельной части здания на Риджент-стрит.

— Идеально.

Но Лампет не удержался от задумчивого замечания:

— И все же, не окажем ли мы ему гораздо большую услугу, позволив перейти к кому-то другому?

— Вероятно, но только подумайте, достойно ли это будет выглядеть со стороны? Как воспримет его уход художественная общественность?

— Здесь вы совершенно правы.

— Значит, я могу ему сказать, чтобы готовился?

— Нет, не сейчас. Не исключено, у нас в планах появится нечто более грандиозное. Вчера меня пригласил к ужину лорд Кардуэлл. Он хочет продать свою коллекцию.

— Бог ты мой, бедняга. Но для нас это сложнейшая работа.

— Вот именно, и проделать ее нужно крайне осторожно. Я все еще обдумываю вопрос со всех сторон. Так что давайте пока оставим вопрос с Ашером открытым на какое-то время.

Уиллоу искоса стал всматриваться в сторону окна. Знакомый Лампету признак, что партнер силится напрячь свою память.

— В собрании Кардуэлла есть два или три Модильяни, если не ошибаюсь? — спросил он после паузы.

— Да, есть.

Лампету не приходилось удивляться, что Уиллоу известно об этом: в силу профессиональных обязанностей торговец произведениями искусства обязан был знать, где именно находились сотни и сотни картин, кто являлся их собственником и во что они оценивались.

— Любопытно, — продолжал Уиллоу. — Вчера, когда вы уже уехали, я получил известия из Бонна. Там на рынке появилась коллекция набросков Модильяни.

— Что за наброски?

— Карандашные эскизы для скульптур. Они, конечно же, пока не выставлены в открытую продажу. Можем при желании приобрести.

— Отлично. Купим их в любом случае. Я предполагаю, что стоимость работ Модильяни обязательно будет еще расти. Какое-то время его недооценивали, знаете ли, поскольку он не вписывается четко ни в одно из направлений.

Уиллоу поднялся.

— Тогда я свяжусь со своим человеком в Германии и отдам распоряжение покупать. А если Ашер начнет приставать с вопросами, придется чуть охладить его пыл.

— Да. Но будьте максимально тактичны.

Уиллоу вышел, а Лампет подтянул к себе лоток с утренней корреспонденцией. Взялся сначала за конверт, предусмотрительно уже вскрытый для удобства, но потом его взгляд упал на лежавшую под ним открытку. Отложив конверт, он достал открытку из лотка. Посмотрел на лицевую сторону, узнав в изображении парижскую улицу. Потом перевернул и прочитал текст. Сначала он вызвал только улыбку: телеграфный стиль и лес из восклицательных знаков.

Но затем Лампет откинулся в кресле и задумался. Его племянница умела напускать на себя вид немного ветреной особы, но обладала острым умом и хладнокровной целеустремленностью. Она обычно говорила именно то, что имела в виду, пусть порой ее слова звучали старомодной болтовней «свободной женщины» в стиле 20-х годов.

Лампет оставил прочие письма в лотке, сунул открытку в карман, прихватил зонтик и вышел из галереи.

Все в этом агентстве было обустроено с крайней сдержанностью и осторожностью. Даже вход. Его расположение так тщательно продумали, что посетителя никто не смог бы разглядеть с улицы, когда он выходил из такси, расплачивался с шофером, а затем скрывался за дверью в боковой части колоннады над крыльцом.

Сотрудники, всегда готовые к услугам, в чем-то походили на продавцов из художественного салона, хотя и по совершенно иным причинам. Если бы их вынудили в точности сказать, чем конкретно занимается их агентство, они бы пробормотали: мы делаем определенные запросы по поручению клиентов. Подобно тому, как персонал «Белгравии» никогда сам не заводил речи о деньгах, в агентстве было наложено табу на любое упоминание о частном сыске или детективах.

И если вдуматься, Лампет, насколько ему запомнилось, никогда не встречал там ни одного сыщика. А детективы агентства «Липсиз» не называли имен и фамилий своих клиентов по той простой причине, что зачастую сами их не знали. Скрытность действий значила даже больше, чем успешное завершение порученного дела.

Лампета узнали, хотя он бывал в агентстве прежде лишь два или три раза. У него приняли из рук зонт и провели прямо в кабинет мистера Липси — невысокого, подвижного мужчины с прямыми черными волосами и слегка траурной и тактичной манерой говорить, какая часто свойственна судебным медикам, сообщающим о результатах вскрытия.

Он пожал Лампету руку и жестом пригласил сесть в кресло. Его рабочее место скорее подошло бы адвокату, нежели детективу. Комната была обставлена мебелью темного дерева, где обычные выдвижные ящики служили заменой металлическим шкафам для досье, а в стену вмонтировали сейф. Всю поверхность письменного стола занимали документы, но секретарь аккуратно разложила бумаги ровными пачками, а остро заточенные карандаши выстроились в образцовую шеренгу рядом с карманным электронным калькулятором.

Калькулятор напомнил Лампету, что агентству чаще всего приходилось расследовать случаи финансовых махинаций, — потому и располагалось оно в сердце Сити. Но занимались здесь и поисками людей, а для Лампета — картин. Стоили подобные услуги очень дорого, что для Лампета служило источником спокойствия и уверенности.

— Бокал хереса? — предложил Липси.

— Спасибо, с удовольствием. — И пока хозяин наливал вино из графина, Лампет достал из кармана открытку. Взяв бокал, протянул взамен открытку. Липси сел, поставил нетронутый бокал на стол и изучил почтовое отправление.

Спустя минуту он спросил:

— Как я понимаю, вы хотите, чтобы мы разыскали упомянутую здесь картину?

— Да.

— Гм-м. У вас есть адрес племянницы в Париже?

— Нет, но моя сестра — ее мать — наверняка знает. Я его вам сообщу. Однако, насколько я знаю характер Дилии, к этому моменту она уже вполне могла покинуть Париж и отправиться на поиски Модильяни. Если только произведение не находится в самом Париже.

— Стало быть, нам остается пока полагаться только на ее друзей в столице Франции. И на эту открытку. Как вы считаете, возможно ли, чтобы она, так сказать, почуяла запах шанса сделать столь ценную находку, находясь где-то поблизости от данного кафе?

— Весьма вероятно, — ответил Лампет. — Превосходная догадка. Она очень импульсивная девушка.

— Мне тоже так показалось, судя… э-э-э… по стилю сообщения. А теперь скажите мне, каковы шансы, что это не превратится в охоту за чем-то призрачным?

Лампет пожал плечами.

— Такая возможность всегда существует, когда ведешь поиски неизвестной или потерянной картины. Но пусть вас не вводит в заблуждение стиль Дилии. Она получила стипендию для написания докторской диссертации на тему изобразительного искусства. Это очень умная и проницательная личность, хотя ей всего двадцать пять лет. Если бы она согласилась на меня работать, я бы ее немедленно нанял, пусть лишь ради того, чтобы ее знаниями не воспользовались мои конкуренты.

— И все же, как вы оцениваете шансы?

— Пятьдесят на пятьдесят. Нет, лучше. Семьдесят на тридцать в ее пользу.

— Превосходно. В таком случае как раз сейчас у меня есть свободный сотрудник, чтобы взять на себя эту работу. Мы можем начать незамедлительно.

Лампет поднялся, но несколько замялся и даже нахмурился, словно не мог подобрать нужной фразы, чтобы выразить свою мысль. Липси терпеливо ждал.

— Кстати… Важно, чтобы девушка ничего не узнала о затеянном мной поиске, понимаете?

— Само собой разумеется, — легко отозвался на это Липси. — Подобное предупреждение излишне. Все ясно без слов.

Помещение галереи полнилось людьми, болтавшими, звеневшими бокалами и ронявшими пепел сигар на ковер. Прием был устроен в целях рекламы небольшой коллекции нескольких немецких экспрессионистов, приобретенной Лампетом в Дании. Сам он подобной живописи не любил, но они стали хорошим товаром для продажи. Среди собравшихся преобладали клиенты, художники, критики и историки живописи. Некоторые явились просто для того, чтобы отметиться, быть замеченными на мероприятии в «Белгравии», заявить миру, в каких кругах они вращаются, но в результате они непременно что-нибудь купят, именно доказывая, что пришли не пустого тщеславия ради. Большинство критиков обязательно напишут о выставке, поскольку они не могли себе позволить игнорировать что-либо из происходившего в «Белгравии». Художников заманили канапе и вино — бесплатная выпивка и закуска, причем кое-кто из них крайне в этом нуждался. Вероятно, единственными, кого искренне интересовали сами картины, были историки искусства и несколько серьезных коллекционеров.

Лампет вздохнул и украдкой посмотрел на часы. Нужно продержаться еще час, прежде чем, соблюдя все приличия, он сможет спокойно уйти отсюда. Его жена уже давно перестала посещать приемы в галерее. По ее справедливому мнению, эти вечеринки наводили тоску. Лампету самому хотелось бы сейчас оказаться дома с бокалом портвейна в одной руке и с книгой — в другой, сидя в своем излюбленном кресле — старом, кожаном, с жесткой набивкой из конского волоса и с отметиной, прожженной в одном из подлокотников там, куда он всегда клал трубку. Чтобы напротив расположилась жена, а Сиддонс как раз подбросил дров в камин.

— Соскучились по дому, Чарли? — Голос раздался рядом и разрушил грезы наяву. — Наверное, предпочли бы сидеть перед телевизором и смотреть шоу с участием Барлоу?

Лампет выдавил из себя улыбку. Он редко вообще включал телевизор и терпеть не мог, когда его называл Чарли кто-либо, помимо нескольких самых давних друзей. А улыбавшийся ему мужчина вообще не относился даже к числу обычных приятелей: это был критик из еженедельного журнала, достаточно хорошо разбиравшийся в искусстве — особенно скульптуре, — но жуткий зануда.

— Привет, Джек, рад, что вы смогли прийти, — отозвался Лампет. — Я действительно немного устал для подобного рода увеселений.

— Представляю ваши ощущения, — сказал критик. — Трудный денек выдался? Должно быть, тяжкая работа — сбивать цену на картину какого-нибудь нищего художника еще на сотню-другую?

Лампет снова принужденно улыбнулся, но не снизошел до ответа на скрытое в шутливой форме оскорбление. Журнал относился к числу левацких, напомнил он себе, и в его редакции чувствовали необходимость не одобрять деятельность тех, кто умел делать деньги на культуре.

Он заметил, как Уиллоу пробирается к ним сквозь толпу, и почувствовал прилив благодарности к младшему партнеру. Журналист все же понял, что он станет лишним при их разговоре, и под благовидным предлогом отошел в сторону.

— Спасибо, что пришли на выручку, — обратился Лампет к Уиллоу, понизив голос.

— Не проблема, Лампет. На самом деле я хотел сообщить, что Питер Ашер здесь. Хотите обработать его лично?

— Да. Послушайте, я решил устроить выставку Модильяни. У нас есть три картины Кардуэлла, карандашные наброски, а нынче утром наклюнулся еще один вариант. Этого будет достаточно, чтобы составить ядро экспозиции. Наведете справки, у кого есть еще его вещи?

— Конечно. Но в таком случае на персональной выставке Ашера можно поставить крест.

— Боюсь, что так. У нас нет возможности организовать нечто подобное на многие месяцы вперед. Я уведомлю его. Ему это не понравится, но и большого урона не нанесет. В перспективе его талант сам пробьет себе дорогу, что бы мы ни делали.

Уиллоу кивнул и пошел дальше, а Лампет отправился на поиски Ашера. Он обнаружил его сидевшим в дальнем углу галереи перед несколькими новыми полотнами. С ним была женщина, и они оба до краев наполнили тарелки едой со стола для фуршета.

— Позволите к вам присоединиться? — спросил Лампет.

— Разумеется. Сандвичи — просто объедение, — сказал Ашер. — Представьте, я не ел икры уже несколько дней!

Лампет с улыбкой воспринял сарказм и сам угостился небольшим бутербродом на квадратике из белого хлеба. Женщина сказала:

— Питер пытается разыгрывать из себя сердитого молодого человека, хотя слишком стар для такой роли.

— Вы ведь еще не знакомы с моей болтливой женой, верно? — поинтересовался Ашер.

Лампет кивнул женщине в знак приветствия.

— Рад нашей встрече, — сказал он. — Знаете, мы уже привыкли к Питеру, миссис Ашер, и терпимо относимся к его особому чувству юмора, потому что нам очень нравятся его произведения.

Ашер воспринял легкий упрек как должное, и Лампет понял, что облек его в наиболее удачную форму, скрыв под покровом хороших манер и обильно умаслив лестью.

Ашер запил еще один сандвич глотком вина и спросил:

— Так когда вы собираетесь открыть мою персональную выставку?

— Именно об этом я и собрался поговорить с вами, — начал Лампет. — Боюсь, что нам придется отложить ее проведение. Понимаете…

Лицо Ашера побагровело под длинными волосами и бородкой Иисуса.

— Мне не нужны ваши неискренние извинения. Вы попросту нашли что-то получше, чтобы занять зал. Кто это?

Лампет вздохнул. Именно такого оборота беседы он надеялся избежать.

— Мы устраиваем выставку Модильяни. Но это не единственная…

— На какой срок? — требовательно спросил Ашер, повысив голос. Жена сдерживавшим жестом положила ладонь на его руку. — Надолго ли вы откладываете мою экспозицию?

Лампет кожей почувствовал чужие взгляды, впившиеся в спину, и понял, что часть публики уже с интересом наблюдает за происходящим. Он улыбнулся, заговорщицки склонился ближе к Ашеру, чтобы заставить того говорить тише.

— Не могу ничего твердо обещать, — пробормотал он. — У нас очень плотный график. Надеюсь, в начале будущего года…

— Будущего года! — выкрикнул Ашер. — Боже милостивый! Модильяни может теперь как-нибудь обойтись без выставки, а мне нужно жить! Моя семья хочет есть!

— Пожалуйста, Питер…

— Нет! Вам не заткнуть мне рот! — Вся галерея затихла, и Лампет с огорчением заметил: теперь за развитием ссоры уже следили все. Ашер продолжал вопить: — Не сомневаюсь, на Модильяни вы огребете кучу денег, потому что он умер. Вы не сделаете для человечества ничего полезного, зато какая это будет бомба! Беда в том, что слишком много ожиревших дельцов, вроде вас, правят бал в этом бизнесе, Лампет. Вы хотя бы представляете, — продолжал он, — по каким ценам я продавал свои вещи, пока не связался с вашей паршивой чопорной галереей? Мне даже хватило на покупку жилья по ипотеке. А «Белгравия» умудрилась сбить стоимость моих работ и так спрятать их, что они перестали продаваться. Я передам полотна в другое место, а вы можете заткнуть свою треклятую галерею себе в задницу!

Лампет скривился, слушая эту несдержанную и вульгарную ругань. Его лицо ощутимо покрылось яркой краской, но он ничего не мог с собой поделать.

Ашер театрально развернулся и бросился вон из помещения. Толпа расступалась перед ним, когда он быстро шел мимо с высоко поднятой головой. Жена семенила позади. Ей приходилось почти бежать, чтобы не отстать от широко шагавшего супруга, хотя она избегала встречаться взглядами с другими гостями. Затем все обратили взоры на Лампета, ожидая, как он поведет себя, чтобы воспринять это руководством к действиям.

— Примите мои извинения за… за это, — сказал он. — Прошу всех продолжать получать удовольствие и забыть о случившемся. Всего лишь мелкая размолвка. — Он выдавил из себя очередную улыбку. — Лично я выпью еще бокал вина и призываю всех последовать моему примеру.

В разных углах галереи возобновились прерванные разговоры, и постепенно неумолчный гомон вновь заполнил ее целиком, а кризис оказался позади. Непростительной ошибкой было сообщать Ашеру неприятные новости в разгар приема: теперь это выглядело очевидным. Лампет принял решение в конце долгого и напряженного дня. В будущем следует пораньше отправляться домой или начинать работать немного позже, сделал вывод он. В его возрасте нельзя себя так загонять.

Он нашел бокал вина и быстро осушил. Напиток придал твердости чуть дрожавшим коленям и помог перестать обильно потеть. Господи, как неловко! Эти чертовы художники!

Глава 3

Питер Ашер прислонил велосипед к витрине из зеркального стекла, принадлежавшей галерее «Диксон энд Диксон» на Бонд-стрит. Потом снял с брючин велосипедные прищепки и попытался расправить образовавшиеся складки на брюках, оглядев свое отражение в стекле: его дешевый в меловую светлую полоску костюм казался слегка помятым, но жилетка, белая рубашка и широкий галстук придавали ему некоторой элегантности. Под одеждой он изрядно взмок. Ехать, крутя педали, из Клэпэма было долго, жара измучила, но он не мог себе позволить билет подземки.

Он заранее приглушил свою гордость, исполнился решимости вести себя вежливо, скромно, показать добродушие и смиренный нрав, когда переступил порог галереи.

Хорошенькая девушка в очках и мини-юбке встретила его в вестибюле, заменявшем и приемную. Она наверняка зарабатывает в неделю больше, чем я, посетила Питера мрачная мысль, но он тут же напомнил себе о принятом решении и отогнал уныние прочь.

— Чем могу вам помочь, сэр? — спросила девушка с милой улыбкой.

— Я желал бы встретиться с мистером Диксоном, если это возможно. Меня зовут Питер Ашер.

— Присядьте пока, пожалуйста, а я проверю, у себя ли мистер Диксон.

— Благодарю вас.

Питер развалился в кресле, обитом зеленым кожзаменителем, и наблюдал, как девушка села за свой стол и взялась за телефонную трубку. Под столом между тумбами с ящиками для бумаг ему были видны коленки девушки. Она чуть подвинулась на стуле, ее ноги раздвинулись, и перед ним теперь обнажилось затянутое в чулок бедро. А что, если… Не будь идиотом, сразу одернул он себя. Она будет заказывать в баре дорогие коктейли, захочет сидеть на лучших местах в театрах. Натуральные бифштексы «Диана» под хороший кларет. А он мог предложить ей только фильмы направления андерграунд в «Депо»[191], чтобы потом напроситься к ней же на квартиру с бутылкой дешевого рислинга из супермаркета «Сэйнсбери». Нет, ему никогда не добраться до того, что расположено выше этих коленок.

— Не хотите ли, чтобы я проводила вас в кабинет? — спросила девушка.

— Я знаю, куда идти, — ответил Ашер, поднимаясь.

Он открыл дверь и по длинному, покрытому ковровой дорожкой коридору добрался до другой двери. За ней его встретила еще одна секретарша. Все эти никчемные помощницы, черт бы их побрал! — подумал Ашер. Они могли вполне сносно существовать только за счет художников. Эта оказалась чуть постарше, но была не менее соблазнительна, а выглядела уже совершенно недоступной. Она сказала:

— Мистер Диксон этим утром ужасно занят. Если вы присядете на какое-то время, я дам вам знать, когда он освободится.

Питер вновь сел, стараясь не слишком пялиться на женщину. Принялся рассматривать развешанные на стенах произведения искусства: преимущественно акварели с пейзажами, ничем не примечательные. Подобные работы наводили на него тоску. Обширную грудь секретарши не могли скрыть ни чуть заостренные чашечки бюстгальтера, ни просторный, но тонкий свитер. Что, если она сейчас встанет и медленно снимет свитер через голову… О боже, угомонись, воображение! Однажды он перенесет такие фантазии на холсты, просто чтобы выбросить навсегда из головы. Разумеется, никто их не купит. Питер, вероятно, даже не захочет их сохранить для себя. Но они станут источником ощутимого облегчения.

Он посмотрел на свои часы. Диксон заставлял себя ждать уже долго. Я мог бы заняться порнографическими рисунками для грязных журнальчиков, причем заработал бы неплохие деньги, но это значило бы проституировать свой богоданный талант, подумал он.

Раздался мягкий звук зуммера, и секретарь сняла трубку телефона.

— Спасибо, сэр, — сказала она, давая отбой.

Потом встала, обошла вокруг стола.

— Заходите, пожалуйста, — и с этими словами она открыла перед Ашером дверь.

Когда Питер вошел, Диксон поднялся. Это был высокий, сухопарый мужчина в очках с полукруглыми линзами и с манерами семейного доктора. Он без улыбки пожал посетителю руку и отрывисто предложил Питеру сесть.

Затем оперся локтями на поверхность антикварного рабочего стола и спросил:

— Итак, чем могу быть полезен?

Питер репетировал речь всю дорогу, пока ехал на велосипеде. Он не сомневался, что Диксон примет его к себе, но постарался выбрать выражения, чтобы ни в коем случае не задеть самолюбие этого типа. И он сказал:

— Я уже давно не слишком доволен тем, как со мной поступают в «Белгравии». И подумал, не пожелаете ли вы взять в экспозицию мои работы.

Диксон вздернул брови.

— Это несколько неожиданное предложение, вам не кажется?

— Быть может, внешне все выглядит спонтанным, но, как я упомянул, недовольство накапливалось уже некоторое время.

— Что ж, такое случается. Расскажите, как шли ваши дела в последнее время.

Питер несколько секунд в замешательстве гадал, слышал ли Диксон вообще о вчерашней ссоре. Если слышал, то не подавал вида и ни словом не обмолвился о ней.

— «Коричневая линия» продалась не так давно за шестьсот фунтов, — сказал он. — «Две коробки» ушли за пятьсот пятьдесят. — Звучало неплохо, но суть заключалась в том, что это были всего две картины, купленные у него за полтора года.

— Прекрасно, — прокомментировал Диксон. — Тогда в чем же заключались ваши проблемы с «Белгравией»?

— Не могу точно сказать, — предельно честно ответил Питер. — Я художник, а не торговец картинами. Но, как мне показалось, они не делали ничего, чтобы популяризировать мое творчество.

— Гм-м… — Диксон погрузился в раздумья. Хочет, чтобы все выглядело сложнее, чем самом деле, мелькнула мысль у Питера. Но потом владелец галереи сказал: — Боюсь, мистер Ашер, что, по моему мнению, мы не сможем включить вас в наш реестр. Хотя мне очень жаль.

Питер уставился на него как громом пораженный.

— Что значит, не сможете включить в свой реестр? Всего два года назад меня стремилась заполучить каждая лондонская галерея! — Он откинул с лица пряди длинных волос. — Боже милостивый! Вы не можете так просто отвергнуть меня!

Диксон занервничал, словно его напугала неистовая одержимость молодого живописца.

— Я считаю, — сказал он, впрочем, достаточно резко, — что вас поначалу значительно переоценивали. Вот почему мы, скорее всего, так же разочаруем вас, как и «Белгравия», потому что корень проблемы не в галереях, а в ваших работах. Со временем их стоимость снова возрастет, но на данный момент лишь немногие из ваших холстов можно оценить больше, чем в триста двадцать пять фунтов. Простите, но таково мое решение.

Ашер весь напрягся, его тон стал почти умоляющим:

— Послушайте, если вы отвернетесь от меня, мне придется податься в маляры и красить стены домов. Разве вы не понимаете? Мне насущно необходима галерея!

— Вы не пропадете, мистер Ашер. Наоборот, вы более чем преуспеете. Через десять лет вас станут величать лучшим художником в Англии.

— Так почему бы не заняться мной прямо сейчас?

Диксон нетерпеливо вздохнул. Ему уже встало поперек горла всякое продолжение этого разговора.

— Сейчас мы совершенно не та галерея, какая вам нужна. Как вам известно, мы продаем главным образом живопись и скульптуру конца XIX столетия. У нас заключены контракты всего лишь с двумя ныне здравствующими художниками, и они оба знамениты. Кроме того, вы нам совершенно не подходите по стилю.

— Что, черт вас побери, это значит?

Диксон поднялся на ноги.

— Мистер Ашер, я пытался вам отказать максимально вежливо, объяснил свою позицию с точки зрения здравого смысла, не прибегая к грубым словам или излишней и обидной для вас откровенности. Но, как я вижу, вы не ответили на мою вежливость взаимностью. И потому вынудили выложить вам все как есть, без обиняков. Вчера вечером вы закатили совершенно безобразную сцену в «Белгравии». Оскорбили хозяина галереи, поставили в неловкое положение его гостей. И мне совершенно не хочется, чтобы нечто подобное повторилось в «Диксоне». А теперь всего вам хорошего, приятного дня. Я вас больше не смею задерживать.

Питер тоже встал, агрессивно наклонив вперед голову. Начал было что-то говорить, но осекся, развернулся и вышел за дверь.

Широкими шагами он быстро миновал коридор, вестибюль и оказался на улице. Уже из седла велосипеда, нажимая на педали, он посмотрел на окна вверху.

— И вы все тоже пошли на хрен! — выкрикнул он и укатил прочь.

Свой гнев он срывал теперь на педалях велосипеда, вращая их с озлобленной мощью, набирая и набирая скорость. На светофоры, улицы с односторонним движением и полосы, зарезервированные только для автобусов, он не обращал ни малейшего внимания. На перекрестках он выезжал на тротуары, распугивая прохожих, определенно похожий на маньяка в деловом костюме, но с длинными волосами, развевавшимися от ветра.

Через какое-то время Питер пришел в себя, оказавшись на набережной Темзы в районе вокзала Виктория, где его ярость окончательно улетучилась. С самого начала было ошибкой связываться с консервативными воротилами из числа торговцев произведениями искусства, решил он. Диксон прав: его стиль им не подходит. Поначалу перспектива выглядела соблазнительной: контракт с одной из старых и более чем респектабельных галерей, как казалось, гарантировал постоянное ощущение уверенности в завтрашнем дне. А это очень плохо для молодого художника. Вероятно, он еще почувствует последствия, пагубно сказавшиеся на его работе.

Надо было держаться маргинальных салонов, компании молодых бунтарей, таких, как в «Шестьдесят девять», где года два собирались огромные силы революционного искусства, пока заведение не разорилось.

Подсознание направляло его в сторону Кингз-роуд, и внезапно Питер понял, почему это происходило. До него дошел слух, что Джулиан Блэк, немного знакомый ему по совместной учебе в художественной школе, собирался открыть новый салон и назвать его «Черной галереей»[192]. Джулиан был личностью яркой: иконоборец, презиравший мировые художественные традиции, страстно влюбленный в живопись, хотя сам как художник ничего собой не представлял.

Питер затормозил у входа в будущий салон. Его витрины были пока густо замазаны известкой, а на тротуаре поблизости громоздился штабель из досок. На лестнице стоял мастер по оформлению вывесок и выводил под фронтоном название. Пока у него получилось только: «Черная га…»

Питер пристроил свой велосипед в сторонке. «Джулиан подходит мне идеально, — подумал он. — Он начнет поиски художников и придет в восторг, заручившись уже столь звучным именем, как Питер Ашер».

Дверь оказалась не заперта, и Питер вошел внутрь, переступив через перепачканный краской рулон брезента. Стены в просторном помещении сделали совершенно белыми, и электрик крепил к потолку яркие светильники, напоминавшие софиты. В дальнем углу рабочий настилал на бетонный пол ковровое покрытие.

Джулиана Питер заметил сразу же. Он стоял неподалеку от входа и разговаривал с женщиной, чье лицо показалось смутно знакомым. На нем был черный бархатный костюм и галстук-бабочка. Его аккуратно постриженные волосы едва доставали до мочек ушей, и он выглядел привлекательным, хотя и похожим на старшеклассника из общественной школы.

Услышав, как вошел Питер, Джулиан повернулся с выражением благожелательного гостеприимства на лице, словно хотел спросить: «Чем могу служить?» Но это выражение мгновенно уступило место узнаванию, и он воскликнул:

— Бог ты мой, Питер Ашер! Вот это сюрприз! Добро пожаловать в «Черную галерею»!

Они обменялись рукопожатиями.

— Выглядишь процветающим, — заметил Питер.

— Создаю необходимую иллюзию. Зато ты вот действительно преуспеваешь. Подумать только! Собственный дом, жена, ребенок. Ты хоть понимаешь, что на самом деле должен был бы сейчас прозябать в нищете на одном из чердаков, которые некоторые чудаки называют мансардами?

Он сам рассмеялся над собственной шуткой.

Питер бросил любопытствующий взгляд в сторону женщины.

— Ах, извини, — сказал Джулиан. — Познакомься с Самантой. Ты должен был узнать ее.

— Привет, — небрежно бросила женщина.

— Ну конечно! — воскликнул Питер. — Вы же актриса! Счастлив познакомиться, — он пожал ей руку. Потом снова обратился к Джулиану: — Послушай, не могли бы мы с тобой пару минут потолковать о делах?

Джулиан слегка удивился и как будто встревожился, но сказал:

— Разумеется.

— Мне все равно пора идти, — заявила Саманта. — Скоро увидимся.

Джулиан проводил ее до двери, потом вернулся и сел на упаковочный ящик.

— Хорошо, старина, выкладывай, что у тебя на уме.

— Я ушел из «Белгравии», — сказал Питер. — И теперь ищу новое место, где бы смог вывесить свою мазню. Думаю, я такое место нашел. Помнишь, как здорово нам было работать вместе над организацией Бала оборванцев? И мне кажется, из нас с тобой снова может получиться хорошая команда.

Джулиан помрачнел и отвел взгляд в сторону окна.

— Тебя в последнее время не очень хорошо покупали, Пит.

Питер всплеснул руками.

— Брось, Джулиан! Ты не можешь отказаться от меня! Я стану для тебя потрясающей находкой.

Джулиан положил ладони на плечи Питеру.

— Позволь мне кое-что объяснить, дружище. У меня было двадцать тысяч фунтов, чтобы открыть эту галерею. Знаешь, сколько из них я уже потратил? Девятнадцать тысяч. А сколько картин приобрел при этом? Ни одной.

— Тогда на что же ушли деньги?

— Оплата вперед аренды помещения, мебель, отделка, штат сотрудников, налог на то, залог за это. Плюс реклама. Это бизнес, в котором трудно пробиться новичку, Пит. Представим, что я взял тебя к себе. Мне придется уделить тебе достаточно много наилучшего выставочного пространства, и не только потому, что мы друзья. В противном случае пойдут слухи, что я зажимаю тебя, а это повредит моей репутации. Ты же знаешь, насколько узок и полон злопыхателей круг людей, в котором приходится вращаться.

— Да уж, мне это прекрасно известно.

— Но твои работы не покупают, Пит, и я не могу отвести самые лучшие площади под то, чего не сумею продать. Только за первые шесть месяцев этого года в Лондоне обанкротились четыре художественные галереи. И меня может запросто постигнуть та же участь.

Питер медленно кивнул. Он не мог даже разозлиться. Джулиан не принадлежал к числу ожиревших на искусстве паразитов. Он сам находился пока на дне вместе с художниками.

К сказанному нечего было добавить. Питер побрел к двери. Когда он открыл ее, Джулиан выкрикнул вслед:

— Прости, мне очень жаль!

Питер снова кивнул и вышел на улицу.

В половине восьмого Питер сидел на стуле в аудитории и ждал, пока постепенно собирались ученики. Он даже не предполагал, когда брался за работу преподавателя рисования и живописи в местной политехнической школе, насколько счастлив будет получать здесь двадцать фунтов в неделю. Преподавать оказалось невыносимо скучно, а в каждом из классов едва ли находился хотя бы один подросток с чуть заметным проблеском дарования, но деньги помогали оплачивать ипотеку и счета от бакалейщика, пусть их с трудом хватало на это.

Он молча сидел, пока они располагались за своими подрамниками, сами теперь ожидая, даст ли он им задание или начнет читать лекцию. По пути сюда Питер пропустил пару стаканчиков: стоило ли жалеть несколько шиллингов? Они казались пустяком в сравнении с катастрофой, случившейся в его карьере.

Насколько он знал, из него получился хороший преподаватель. Ученикам нравилась его очевидная любовь к искусству и откровенные, порой даже жесткие в своей прямоте оценки их произведений. И он обладал способностью улучшить их результаты. Даже у тех, кто не владел никакими способностями. Демонстрировал им приемы работы, указывал на чисто технические ляпы, причем его советы легко запоминались.

Половина из них хотела затем продолжать образование в сфере изобразительного искусства. Дурачки! Кто-то должен был их предупредить, что они только понапрасну потратят время. Живопись следовало сделать всего лишь своим хобби и прожить счастливую жизнь, работая клерками в банках и компьютерными программистами.

Да, черт возьми, кто-то обязан им об этом сказать.

Они все уже собрались. Питер поднялся со стула.

— Нынешним вечером мы с вами поговорим о мире художников, — сказал он. — Насколько я знаю, некоторые из вас надеются уже вскоре стать частью этого мира.

Последовали два-три кивка в знак согласия.

— Так вот, именно им я адресую наилучший совет, какой только могу дать. Забудьте об этом. Я вам способен многое порассказать, — продолжал он. — Пару месяцев назад в Лондоне были проданы восемь картин за общую сумму в четыреста тысяч фунтов. Двое из авторов этих полотен умерли в нищете. Понимаете, как все устроено? Пока художник жив, он вкладывает в искусство всего себя без остатка, выплескивает на холсты свои жизненные соки и кровь, что течет в его жилах. — Питер криво усмехнулся. — Звучит мелодраматично, не так ли? Но это правда. Он, видите ли, интересуется только своими картинами. Зато жирные коты, богатые дяденьки, светские львицы, дельцы и коллекционеры ищут лишь способ вложения денег и сокращения для себя налогов. На самом деле им вовсе не нравятся сами по себе его произведения. Им нужно нечто безопасное и хорошо знакомое, а кроме того, они, эти милые знатоки изящных искусств, ничегошеньки не смыслят в живописи. И они не покупают картины у художника, а он умирает молодым. Проходит несколько лет, прежде чем находится пара восприимчивых людей, начинающих постепенно понимать смысл полотен, что ими хотел сказать живописец, и покупают его работы по дешевке: у друзей, которым он дарил свои вещи, в лавчонках старьевщиков, в захудалых галереях Борнмута или Уотфорда. Цены растут, картины начинают интересовать серьезных дельцов. И внезапно холсты художника становятся, во-первых, модными, а во-вторых, хорошим вложением средств. Его полотна оцениваются теперь в астрономические суммы — пятьдесят тысяч, двести тысяч и больше. Кто зарабатывает на этом? Торговцы, пронырливые скупщики или в лучшем случае те, кто обладал достаточно хорошим вкусом, чтобы приобрести несколько работ, пока они еще не вызывали модного ажиотажа. Аукционеры, их сотрудники, хозяева галерей и салонов со своими бесчисленными секретарями. Деньги делают все, кроме самого художника, поскольку его уже нет в живых. А тем временем современные молодые таланты отчаянно борются за кусок хлеба насущного. В будущем их картины тоже начнут продаваться за астрономические суммы, но сейчас никто не видит их достоинств, они никому не нужны. Вы скажете, государство могло бы вмешаться в эти выгодные дела, заработать денег, чтобы открыть как можно больше общедоступных галерей. Но нет. Художник всегда остается в проигрыше. Всегда.

Позвольте рассказать немного о себе, — продолжал Питер. — Я стал на какое-то время исключением из правил — мои работы начали хорошо продаваться еще при жизни. Пользуясь этим, я купил в рассрочку жилье и завел ребенка. Я считался восходящей звездой английской живописи. Но потом дела пошли наперекосяк. Меня «переоценивали», как мне и было заявлено. Я вышел из моды. А мои манеры недостаточно утонченны для высшего общества. Внезапно я оказался повержен в крайнюю бедность. Меня вышвырнули на свалку. О, вы по-прежнему обладаете огромным талантом, говорят они мне. Лет через десять снова окажетесь на коне, взойдете к новым вершинам. А до тех пор я должен умирать с голода, рыть канавы или грабить банки. Им плевать, понимаете… — Он сделал паузу и только сейчас осознал, какую длинную речь произнес, насколько увлекли его собственные слова.

В аудитории воцарилась мертвая тишина под воздействием такой ярости, такой страсти, такой предельной и исповедальной откровенности.

— Зарубите себе на носу, — подвел итог он. — Последний, кто их заботит, кому они уделяют внимание, — это как раз тот человек, который использует свой полученный от бога дар создавать чудо живописи. То есть художник.

Он снова сел, упершись взглядом в стол перед собой. Это был старый учительский стол с вырезанными ножом чьими-то инициалами, чернильными пятнами, глубоко въевшимися в дерево. Всмотревшись в структуру материала, он заметил ее текучесть, подобную картине в стиле оп-арт[193].

До учеников постепенно дошло, что урок окончен. Они стали по одному вставать, собирать свои вещи и уходить. Через пять минут класс опустел. Остался только Питер, положивший голову на стол и закрывший глаза.

Уже стемнело, когда он добрался до дома — небольшого коттеджа в Клэпэме. Приобрести его в рассрочку оказалось довольно-таки трудно, несмотря на относительную дешевизну старого здания. Но они сумели сделать это.

Питер сам стал строительным рабочим и превратил весь верхний этаж в мастерскую, для чего снес внутренние перегородки и расширил окна, создав естественное освещение. Все трое ночевали в общей спальне на первом этаже, что оставляло одну комнату свободной под гостиную. Кухня, ванная и туалет разместились в пристройке со стороны заднего двора.

Питер прошел прямо в кухню и поцеловал Энн.

— Боюсь, я сорвал злость на своих учениках, — сообщил он.

— Ничего, вытерпят, — улыбнулась она. — Безумный Митч пришел приободрить тебя. Он в мастерской. Я как раз готовлю сандвичи для всех нас.

Питер поднялся по лестнице. Безумным Митчем они прозвали Артура Митчелла, учившегося вместе с Питером в колледже изящных искусств Слейд. Потом он стал преподавателем, отказавшись даже от попытки внедриться в рискованный с коммерческой точки зрения мир профессиональных художников. Он целиком разделял глубокое презрение Питера к нравам и претензиям этого мира, где правили бал деньги.

Когда Питер вошел, он как раз рассматривал только что законченную картину.

— Ну, и что ты о ней думаешь? — спросил Питер.

— Неправильная постановка вопроса, — отозвался Митч. — Она заставит меня вывалить кучу собачьего дерьма по поводу мастерства передачи движения, твоего владения кистью, композиции и эмоционального настроя. Лучше спроси, повесил бы я эту вещь на стену у себя дома.

— Ты повесил бы ее у себя дома?

— Нет. Она бы дисгармонировала с моим костюмом-тройкой.

Питер рассмеялся.

— Ты собираешься откупорить принесенную с собой бутылку виски или нет?

— Конечно, собираюсь. Надо же устроить поминки.

— Стало быть, Энн все тебе рассказала?

— Да, рассказала. Ты на собственной шкуре испытал то, о чем я тебя предупреждал несколько лет назад. Но личного опыта здесь ничто не заменит.

— Трудно спорить.

Питер снял с полки два не слишком чистых стакана, и Митч налил в них виски. Они поставили пластинку Хендрикса и какое-то время слушали фейерверк, извлекаемый из гитарных струн, в молчании. Энн принесла сандвичи с сыром, и все трое стали методично напиваться.

— Хуже всего, — сказал Митч, — что по сути своей, самая драгоценная сердцевина всего дерьма, которое мы видим…

Питер и Энн дружно рассмеялись, услышав такую причудливую смесь метафор.

— Продолжай, — сказал Питер.

— Основа самого задрипанного шедевра, его главная ценность заключается в уникальности произведения. Очень немногие полотна могут считаться уникальными в полном смысле этого слова. Если только в картине нет какого-то подвоха, некой уловки — улыбка Моны Лизы самый известный из примеров этого, — то любой сможет написать точно такую же.

— Насчет точности ты перегибаешь палку, — вставил реплику Питер.

— Точность необходима лишь там, где она важна. Несколько миллиметров расхождения в использовании пространства, едва уловимое различие в цвете не имеют значения, если взять среднюю вещь, за какие выкладывают по пятьдесят тысяч фунтов. Да боже ты мой, тот же Мане не писал идеальную копию картины, заранее сформировавшейся у него в голове. Он всего лишь клал мазки приблизительно там, где они казались ему уместными. И смешивал краски, пока оттенок не мнился ему относительно верным.

— А подумайте о «Мадонне в скалах»[194], — горячился Митч. — Одна вывешена в Лувре, другая — в лондонской Национальной галерее. Все сходятся во мнении, что какая-то из них фальшивка. Но какая именно? Подделка в Лувре, утверждают английские эксперты. Нет, в Национальной галерее, возражают французы. Истины мы не установим никогда. Но кому до этого дело? Достаточно посмотреть на эти полотна, чтобы оценить их величие. Но стоит кому-то убедительно доказать, какая представляет собой всего лишь имитацию, и на нее больше никто даже не взглянет. Полный абсурд!

Он допил содержимое своего стакана и налил еще виски. Потом Энн сказала:

— А я вот тебе не верю. Требуется почти столь же гениальный живописец, чтобы создать копию великого произведения искусства и ни в чем не отойти от оригинала, от того, как оно было написано изначально.

— Чепуха! — взорвался Митч. — Я могу подтвердить свою точку зрения. Дайте мне чистый холст, и я воспроизведу для вас пресловутого Ван Гога за двадцать минут.

— Он прав, — поддержал друга Питер. — Я тоже способен сделать это.

— Но не так быстро, как я, — сказал Митч.

— Даже быстрее.

— Отлично. — Митч поднялся. — Мы устроим состязание. Создание шедевров наперегонки.

Питер тоже вскочил.

— Вызов принят. Но только возьмем два листа бумаги. Не стоит понапрасну портить холсты.

— Вы оба рехнулись, — рассмеялась Энн.

Но Митч уже прикрепил кнопками к стене два листа ватмана, а Питер достал две палитры.

— Выбирай художника, Энн.

— Хорошо, пусть будет Ван Гог.

— Назови произведение.

— Гм-м. «Могильщик».

— Теперь произнеси: на старт, внимание, марш!

— На старт, внимание, марш!

Оба яростно взялись за дело. Питер наметил фигуру, опиравшуюся на лопату, легкими мазками обозначил траву под ногами и принялся за одежду мужчины. Митч же начал с лица: морщинистого, усталого лица немолодого уже крестьянина. Энн с изумлением наблюдала, как начали проступать ясные очертания двух картин.

Могильщик Митча первым проявил себя в действии, вонзая лопату в жесткую почву с помощью ступни, склонив грузное, лишенное всякого изящества тело. Митч провел еще несколько минут, вглядываясь в свое творение, добавляя мелкие детали и снова вглядываясь.

Питер же писал что-то мелкое черной краской в самом нижнем углу картины. Внезапно Митч завопил:

— Я закончил!

Питер посмотрел на работу Митча.

— Свинья, — выругался он, но потом посмотрел еще раз. — Нет, ты не закончил. Забыл поставить подпись художника. Ха-ха!

— Вздор! — Митч опять взялся за кисть и начал выводить подпись. Питер с этим справился чуть раньше. Энн хохотала при виде этой пары.

Оба отступили на шаг назад одновременно.

— Я победил! — вскрикнули они в унисон, а потом тоже не выдержали и рассмеялись.

Энн захлопала в ладоши.

— Что ж, — сказала она, — если мы дойдем совсем до крайности, вот способ заработать себе на корку хлеба.

Питер еще смеялся.

— Отличная идея, — сквозь смех выговорил он.

Но затем они с Митчем переглянулись. И улыбки до комичности медленно сбежали с лиц. Оба разглядывали висевшие на стене изображения.

Голос Питера вдруг стал тихим, холодным и серьезным.

— Боже всемогущий! — сказал он. — Это отличная идея.

Глава 4

Джулиан Блэк слегка нервничал, входя в здание, где располагалась редакция газеты. Он вообще много нервничал в последнее время: из-за галереи, из-за денег, из-за Сары и из-за ее родителей. Хотя на самом деле все это составляло одну и ту же большую проблему. Отделанный мрамором вестибюль выглядел внушительно. Высокий потолок, отполированные медные детали там и здесь, расписанные фресками стены. Он почему-то воображал себе редакцию грязноватым и заполненным народом помещением, но это место выглядело прихожей дорогого современного борделя. Табличка с позолоченными буквами, выставленная у металлической шахты лифта, информировала посетителя, что находилось на каждом из этажей, поскольку здесь разместилась не только утренняя, но и вечерняя газета, не считая нескольких журналов и других совсем мелких периодических изданий.

— Могу я чем-то быть вам полезен, сэр? — Джулиан обернулся и увидел одетого в традиционную униформу швейцара у себя за спиной.

— По всей вероятности, можете, — ответил Джулиан. — Я хотел бы встретиться с мистером Джеком Бестом.

— В таком случае соизвольте заполнить один из этих бланков, пожалуйста.

До крайности удивленный, Джулиан последовал за служащим к столу у одной из стен вестибюля. Ему подали небольшой зеленый листок, где в отдельных графах следовало указать свои имя и фамилию, должность человека, для встречи с которым он явился, и цель посещения. Вероятно, подобная предосторожность диктовалась необходимостью, миролюбиво подумал он, заполняя форму авторучкой с золотым пером, которую достал из кармана. В редакции газет частенько должны пытаться проникнуть всевозможные странные типы.

Кроме того, пройдя формальности, ты невольно чувствовал себя привилегированной персоной, допущенной до общения с журналистами, мелькнула у него еще одна мысль. Дожидаясь, пока Бесту сообщат о его приходе, Джулиан еще раз взвесил все «за» и «против» личного визита. Не лучше ли было просто послать по почте заранее подготовленное заявление для прессы? Он пригладил прическу и нервным жестом одернул на себе пиджак.

А ведь в свое время ничто не способно было вывести его из равновесия. Только с тех пор минули уже годы. Он когда-то был чемпионом школы по бегу на длинные дистанции, избирался старостой класса, возглавлял школьную команду на состязаниях в искусстве дебатов. Тогда казалось, что ему самой судьбой суждено всегда и во всем выходить победителем. А потом он занялся искусством. И уже в сотый раз нашел корень всех своих нынешних проблем в том глупом, иррациональном решении. С тех пор он всегда и во всем только проигрывал. Единственным доставшимся ему призом стала Сара, но и она оказалась чем-то вроде пирровой победы. Она и все эти ее авторучки фирмы «Паркер» с золотыми перьями. Он вдруг поймал себя на том, что импульсивно щелкает колпачком ручки, и с глубоким вздохом сунул ее обратно в карман. У нее повсюду сплошное золото, ездит она на «Мерседесе», спит в тончайших ночных рубашках и любит своего совершенно невыносимого папочку.

Пара потертых, основательно поношенных легких ботинок появилась на вершине мраморных ступеней и зашаркала вниз. Затем показались коричневые брюки из саржи, но без стрелок, а по медным перилам заскользила покрытая пятнами от никотина рука. Представший перед Джулианом мужчина оказался тощим и с виду крайне нетерпеливым. Подойдя к гостю, он бросил взгляд на зеленый листок, зажатый между пальцами.

— Мистер Блэк? — спросил он.

Джулиан выставил руку вперед.

— Он самый. Здравствуйте, мистер Бест.

Но вместо рукопожатия Бест лишь провел ладонью по своему лицу, убрав в сторону пряди лезших в глаза длинных черных волос.

— Что вам угодно? — поинтересовался он.

Джулиан осмотрелся по сторонам. Стало ясно: ему не дождаться приглашения в кабинет Беста или хотя бы предложения присесть где-то прямо здесь. А потому пришлось напустить на себя решительный вид и начать:

— Я скоро открываю на Кингз-роуд картинную галерею, — сказал он. — Естественно, как художественный критик «Лондон мэгэзин», вы получите приглашение на прием по поводу открытия, но мне показалось полезным предварительно побеседовать с вами о задачах, которые будет ставить перед собой моя галерея.

Бест с равнодушным видом кивнул. Джулиан сделал паузу, давая этому человеку еще один шанс пригласить его подняться к себе в кабинет. Но Бест хранил молчание.

— Так вот, — продолжил Джулиан, — идея заключается в том, чтобы не связывать себя с определенным направлением в живописи или с ограниченной группой художников, но открыть свои стены для всех неформальных течений в искусстве, которые не вписываются в рамки традиций, принятых в уже существующих салонах. Для молодых творцов, работающих в наиболее радикальных стилях, порождающих новые веяния.

Джулиан отчетливо видел, что Бест уже заскучал.

— Послушайте, почему бы мне не пригласить вас выпить со мной?

Бест посмотрел на часы.

— Для этого еще слишком рано. Пока нигде не наливают спиртного.

— Тогда, быть может, по чашечке кофе?

Бест снова бросил взгляд на часы.

— Знаете, мне кажется, будет лучше нам побеседовать, когда открытие уже состоится. Почему бы вам не прислать мне приглашение и все необходимые для прессы материалы о себе и о своем детище, а потом посмотрим, сумеем ли мы где-то уединиться для подробного разговора.

— Что ж, хорошо, на том и порешили, — сказал Джулиан, с трудом скрывая смущение.

На прощание Бест все же пожал ему руку.

— Спасибо, что заглянули, — сказал он.

— Не стоит благодарности, — Джулиан поспешно повернулся и вышел.

Он устремился вниз по узкому переулку в сторону Флит-стрит, гадая, почему все пошло не так, как ему хотелось. Ясно, что теперь придется пересмотреть намеченный план нанести персональные визиты всем художественным критикам Лондона. Ему, вероятно, придется написать и разослать небольшое эссе, описывающее концепцию создания «Черной галереи». На прием они явятся непременно — там их будет ожидать не только бесплатная выпивка, но и непременная встреча с приятелями и коллегами.

Боже, он от души надеялся, что они придут на открытие. Если проигнорируют прием, это станет подлинной катастрофой. Для него оставалось непостижимым, почему Бест выглядел столь пресыщенным. Ведь не каждую неделю и даже не каждый месяц в Лондоне открывался новый художественный салон. Разумеется, критикам приходилось посещать много вернисажей и выставок, а в изданиях им еженедельно предоставлялось всего несколько дюймов пространства на полосах. И все же они не могли не уделить хотя бы несколько абзацев новому начинанию. Быть может, Бест[195] как раз оказался не самым хорошим критиком, а, наоборот, худшим из них. И в этом все дело. Джулиан сначала усмехнулся, но потом осудил себя за невольный каламбур.

Ничто больше не превращалось в золото при одном лишь его прикосновении. Он мысленно вернулся к временам, когда начал утрачивать эту способность. Погруженный в глубокую задумчивость, Джулиан встал в конец очереди на автобус, скрестив на груди руки.

Он пошел учиться в художественное училище, где обнаружил, что там каждый столь же хорошо владел крутым и небрежным стилем «хип», сослужившим ему столь добрую службу в старших классах средней школы. Все обучавшиеся живописи студенты знали о Мадди Уотерсе и об Алене Гинзберге, о Кьеркегоре и об амфетаминах, были осведомлены о положении во Вьетнаме и об учении председателя Мао. Но хуже того — все они владели кистью, а Джулиан оказался никудышным живописцем.

Внезапно он стал человеком не только без собственного стиля, но и лишенным таланта. И все же проявил упорство и успешно сдал выпускные экзамены. Хотя это послужило слабым утешением. На его глазах подлинно одаренные люди вроде Питера Ашера продолжили образование в Слейде или в других университетских колледжах, а он сам начал метаться в поисках любой работы.

Очередь внезапно сдвинулась с места. Подняв глаза, Джулиан увидел, что у остановки стоит нужный ему автобус. Он вскочил на площадку и поднялся наверх.

Именно работа привела к его знакомству с Сарой. Старый школьный приятель, занявшийся издательским бизнесом, предложил ему выполнить иллюстрации к книжке для детей. Полученный аванс позволил ему пустить Саре пыль в глаза, изобразив преуспевающего художника. А к тому времени, когда она узнала правду, было уже поздно и для нее, и для ее папаши.

Успех с Сарой на какое-то время вернул ему иллюзию, что удача снова будет сопутствовать ему во всем. Но потом дела покатились под откос.

Джулиан сошел с автобуса, надеясь не застать жену.

Их дом располагался в Фулхэме, пусть Сара и твердила упрямо, что это все еще окраина Челси[196]. Хотя его купил отец Сары, Джулиан не мог не признать: старый хрыч сделал удачный выбор. Быть может, не слишком просторное — три спальни, две гостиные и кабинет — их жилье оказалось более чем современным, возведенным из железобетона и алюминия. Джулиан отпер входную дверь, вошел и поднялся по короткому пролету лестницы в главную гостиную.

Три стены здесь были стеклянными, но, увы, одно огромное окно смотрело прямо на проезжую часть улицы, а второе упиралось в кирпичную и деревянную боковую стены последнего из нескольких соседних, построенных террасами домов. Лишь из заднего окна открывался приятный вид на небольшой сад, который поддерживал в порядке нанятый на полставки садовник. Большую часть своих оплаченных двадцати рабочих часов в неделю он проводил выкуривая множество сигарет-самокруток и постригая и без того идеально ровную траву на лужайке. Но сейчас низкое предзакатное солнце весело сияло сквозь окно, придавая благородный золотистый оттенок коричневому бархату обивки мягкой мебели.

В низком широком кресле с удобством вытянула свое длинное тело Сара. Джулиан склонился и чисто механически поцеловал ее в щеку.

— Доброе утро, — сказала она.

Он с трудом сдержал желание посмотреть на часы. Он знал, что уже около пяти вечера, но она встала, только когда уже перевалило далеко за полдень.

Джулиан сел напротив нее.

— Чем ты занимаешься? — спросил он.

Она передернула плечами. Между пальцами правой руки была зажата длинная сигарета, в правой она держала бокал. Жена не занималась ровным счетом ничем. Ее способность ничего не делать вообще долгими часами все еще повергала Джулиана в изумление.

От нее не укрылся беглый взгляд на бокал.

— Выпить хочешь? — спросила она.

— Нет, — ответил он, но передумал. — Впрочем, я составлю тебе компанию.

— Сейчас налью. — Она поднялась и подошла к бару. Ноги при этом ей приходилось переставлять с видимой осторожностью. Наливая ему водку, она расплескала ее по полированной поверхности стойки бара.

— И давно ты уже начала пить? — спросил он.

— В бога душу мать твою… — произнесла она. Богохульства в ее устах почему-то всегда звучали особенно грязно. Она относилась к числу женщин, умевших ругаться выразительно и не тративших лишних слов. — Только не начинай опять, ладно?

Джулиан подавил вздох.

— Извини, — сказал он, приняв бокал из ее руки и отхлебнув глоток.

Сара уселась скрестив ноги. Полы ее халата при этом разошлись в стороны, обнажив длинные и стройные голени. Красота ног стала первым, что он оценил в ней сразу же, вспомнилось Джулиану. «Да они просто из плеч растут», — хрипло сказал он другу во время той, самой первой, совместной вечеринки. И ее рост оставался для него вечным источником восхищения. Она была на пару дюймов выше его даже без этих своих неизменно уродливых туфель на платформах.

— Как все прошло? — спросила она.

— Плохо. У меня создалось ощущение, что я — пустое место.

— О, мой милый бедняжка Джулиан. Одни только унижения выпадают на твою долю.

— Мы, кажется, уже договорились не заводить неприятных разговоров.

— Верно.

Джулиан продолжил:

— Я теперь планирую просто разослать для прессы необходимые материалы. Надеюсь, эти борзописцы явятся на прием. Надо как-то выкрутиться, чтобы все прошло гладко.

— Почему приходится выкручиваться?

— Из-за денег, почему еще? Знаешь, как мне на самом деле следовало бы поступить?

— Бросить эту затею вообще.

Джулиан сделал вид, что не слышал этой ремарки.

— Угостить их бутербродами с сыром и разливным пивом, чтобы остались хоть какие-то деньги на картины.

— Разве ты еще не купил их в достаточном количестве?

— Не купил пока ни единой, — ответил Джулиан. — Трое художников согласились позволить мне вывесить свои работы на основе комиссионных — если что-то продастся, я получу десять процентов. Но мне нужно приобретать картины в полную собственность. Тогда, случись какому-то живописцу ухватить удачу за хвост, я хорошо на нем заработаю. Так устроена вся система.

Воцарилось молчание. Сара никак не прореагировала на его слова. И Джулиан продолжил сам:

— Мне сейчас крайне необходима еще пара тысяч.

— Ты собираешься тоже попросить их у папочки? — В ее интонации звучала чуть заметная нотка презрения.

— Мне не хватит духа. — Джулиан поник в своем кресле и отпил изрядную порцию водки с тоником. — Причем противно не столько просить, сколько почти наверняка нарваться на его отказ.

— И совершенно справедливый отказ. Боже всемогущий, да я вообще не пойму, за каким чертом ему понадобилось с самого начала финансировать твою мелкую авантюру!

Джулиан отказался клюнуть на эту наживку.

— Я тоже не совсем его понимаю. — А потом, собрав волю в кулак, задал вопрос, который необходимо было задать: — Послушай, а ты сама никак не наскребешь несколько сотен?

Ее глаза злобно блеснули.

— Ах ты ж, мелкая и глупая сволочь, — сказала она. — Ты выкачал из моего отца двадцать тысяч, живешь в доме, купленном им, ешь пищу, которую покупаю я, а потом у меня же просишь еще и денег! Да мне едва удается свести концы с концами, но ты хочешь забрать последнее. Господи!

Она с отвращением отвернулась от него.

И Джулиан нырнул в омут с головой — терять ему было уже нечего.

— Но ведь ты могла бы что-то продать, — взмолился он. — За твою машину дадут столько, что я смогу открыть галерею без малейших затруднений. Ты же ею почти не пользуешься. Или что-то из своих ювелирных украшений, которые ты никогда не надеваешь.

— Меня тошнит от тебя. — Она снова посмотрела на него, скривив губы в жестокой ухмылке. — Ты сам не способен заработать ничего. Не умеешь писать картины, не умеешь управлять лавчонкой, продающей картины…

— Заткнись! — Джулиан вскочил на ноги с побелевшим от ярости лицом. — Прекрати немедленно! — выкрикнул он.

— А знаешь, чего ты еще не можешь? Знаешь, не так ли? — продолжала Сара, безжалостно проворачивая нож в старой ране, чтобы увидеть, как та снова начнет кровоточить. — Ты не можешь даже трахаться! — последние слова она тоже громко прокричала, швырнула ему в лицо, словно ударила наотмашь. Стоя перед ним, она развязала тесемку своего халата, позволив последнему покрову соскользнуть с плеч на пол. Она взяла свои полные груди в руки, лаская их пальцами и глядя при этом ему в глаза.

— Можешь сделать это для меня прямо сейчас? — спросила она уже тише. — Можешь?

От гнева и отчаяния он буквально онемел. Его обесцветившиеся губы растянулись в напряженном выражении унижения и злости.

Она же положила руку поверх своей промежности и раздвинула бедра ему навстречу.

— Попробуй же! Сделай это, Джулиан, — она подпустила соблазна в голос. — Быть может, он на меня наконец встанет?

— Сука! — наполовину прошептал, наполовину прорыдал он. — Ты сучка мерзкая, а не женщина. Сучка поганая!

Он сбежал по задней лестнице во встроенный в дом гараж. Воспоминание о ссоре обжигало изнутри нестерпимой болью. Нажал на кнопку механизма, поднимавшего ворота гаража, и сел в машину Сары. Она всегда оставляла ключ в замке зажигания.

Никогда прежде не одалживал он ее автомобиля, не желая даже просить об этом, но сейчас без колебаний занял место за рулем. Если ей это не понравится, пусть подавится своей обидой.

— Тупая корова, — произнес он вслух, минуя короткую, но крутую подъездную дорожку и сворачивая на улицу, направляясь на юг в сторону Уимблдона. Пора бы ему уже привыкнуть к подобным сварам: необходимо приобрести к ним нечто вроде иммунитета. Но с годами ставшие регулярными скандалы, казалось, ранили его все глубже и причиняли больше мучений.

И ведь ее вина была нисколько не меньше его собственной. Она получала какое-то извращенное удовольствие от его импотенции. До Сары у него случилась пара интрижек с другими девушками. Он не проявил себя с ними сексуальным гигантом, но, насколько помнил, сделал все, чего они могли от него ожидать. Проблема заключалась отчасти именно в тех достоинствах, которые изначально привлекли его в Саре: совершенство форм ее рослого тела, безукоризненность аристократических манер, состоятельность ее семьи.

Причем в ее силах было все наладить. Она знала, что ей следовало делать, и обладала всеми возможностями для этого. Немного терпения, доброты, простого, а не истерического отношения к сексуальным проблемам, и он давно бы восстановил свою потенцию. Но Сара относилась к его сложностям с презрительным равнодушием.

Вероятно, она даже предпочитала, чтобы он продолжал страдать половым бессилием. Быть может, она инстинктивно сама не желала секса, скрывая собственные недостатки. Но Джулиан отбросил эту мысль. Он сейчас пытался уйти от ответственности, свалить свою вину на нее.

Он въехал на дорожку, ведущую к огромному особняку тестя, и остановился на разровненном гравии перед портиком при входе. Дверь на звонок открыла горничная.

— Лорд Кардуэлл дома? — спросил Джулиан.

— Нет, мистер Блэк. Он в своем гольф-клубе.

— Спасибо, — Джулиан вернулся в машину и отъехал от дома. Мог бы сразу догадаться, что старый шалун отправится играть в гольф в такой погожий денек.

Он вел «Мерседес» бережно, не слишком налегая ногой на податливую педаль акселератора и сбрасывая скорость перед поворотами. Мощь автомобиля лишний раз напоминала ему о собственных слабостях.

Стоянка перед гольф-клубом оказалась почти полностью занятой. Джулиан с трудом отыскал место для парковки и зашел в основное здание клуба. В баре отца Сары он не застал.

— Вы случайно не видели здесь сегодня лорда Кардуэлла? — спросил он у бармена.

— Видел. Но он сейчас играет сам с собой. Должен быть где-то между седьмой и восьмой лунками.

Джулиан вышел наружу и двинулся по игровому полю. Лорда Кардуэлла он обнаружил при попытке совладать с девятой лункой.

Тесть был рослым мужчиной с сильно поредевшими седыми волосами. Сегодня он надел ветровку и свободного покроя спортивные брюки, а его почти лысую голову покрывала матерчатая кепка.

— Приятный вечер, — сказал Джулиан.

— Не правда ли? Хорошо, раз уж ты здесь, можешь стать моим подручным. — Кардуэлл загнал шар в лунку с достаточно большой дистанции, вынул его и отправился дальше.

— Как продвигаются дела с галереей? — спросил он, подготавливая первый удар на десятой лунке.

— В целом очень хорошо, — ответил Джулиан. — Новая отделка помещения почти завершена, и сейчас я вплотную занимаюсь рекламой.

Кардуэлл чуть согнул ноги в коленях, примерился к шару и нанес размашистый удар клюшкой. Джулиан рядом с ним пошел через полосу газона.

— Но проблемы тем не менее есть, — продолжал он. — Все стоит намного дороже, чем я ожидал.

— Понятно, — отозвался лорд Кардуэлл без особой заинтересованности в голосе.

— Чтобы сразу гарантировать высокую доходность, мне необходимо потратить пару тысяч на покупку картин. Но деньги утекают так быстро, что у меня не остается на это средств.

— Значит, придется поначалу проявить бережливость, — заявил Кардуэлл. — Тебе она пойдет только на пользу.

Джулиан про себя выругался. Он и опасался, что разговор примет именно такой оборот. Вслух же сказал:

— Вообще-то я надеялся, что вы добавите мне немного наличности. Это обеспечит сохранность ваших инвестиций в целом.

Кардуэлл обнаружил, где приземлился шар, и стоял, разглядывая его.

— Тебе нужно усвоить в бизнесе еще много уроков, Джулиан, — сказал он. — Меня считают богатым человеком, но я не могу выложить две тысячи фунтов простым мановением руки. Более того, я не смог бы позволить себе купить даже обычный костюм-тройку, если бы наличные в уплату требовались уже завтра. Но гораздо важнее для тебя самому научиться находить источники инвестиций и капитала. Ты не можешь просто так прийти к человеку и выложить: «Знаете, у меня туговато с деньжатами. Не могли бы вы мне подкинуть на бедность?» Тебе нужно объяснить, что ты затеваешь прибыльное предприятие и хотел бы привлечь его к долевому участию. Боюсь, что я не смогу дать тебе еще денег. Я уже поступил опрометчиво, ссудив тебя первоначальной суммой, но сделанного не воротишь.

А теперь, — продолжал он, — позволь мне дать тебе совет и подсказать, как выйти из положения. Сам я коллекционер, а не торговец произведениями искусства, но мне известно, что основной талант владельца картинной галереи состоит в том, чтобы выискивать на рынке выгодный товар. Найди картины, которые наверняка принесут прибыль, и я выделю тебе дополнительные инвестиции.

Он снова встал над шаром и приготовился нанести удар клюшкой, прищурившись для прикидки дистанции.

Джулиан с серьезным видом кивнул, изо всех сил стараясь не выдать в выражении лица своего разочарования.

Кардуэлл мощно приложился по шару, который взмыл высоко в воздух и упал на самом краю грина[197].

— Я сам потаскаю это на себе, — сказал Кардуэлл и забрал сумку с клюшками, перебросив через плечо. — Понятно же, что ты примчался сюда не клюшки мне подавать, — его тон стал невыносимо снисходительным. — Так что катись восвояси и помни мой совет.

— Разумеется, — ответил Джулиан. — Всего хорошего.

Он повернулся и зашагал назад к стоянке.

Джулиан сидел в машине, застряв в пробке на Уандсуорт-бридж, и размышлял, как ему избежать до конца вечера новой встречи с Сарой.

На него нашло неожиданное и тем более странное ощущение свободы. Он выполнил все неприятные обязанности, которые должен был выполнить, и почувствовал облегчение, хотя не добился ровным счетом ничего. Если честно, то он и не ожидал на самом деле, что Сара или ее отец раскошелятся, но обстоятельства вынудили совершить попытку. По поводу Сары он тоже не слишком переживал. Они поссорились, и он без спроса взял ее машину. Она будет вне себя от злости, но с этим уже ничего не поделаешь.

Он нащупал в кармане свой ежедневник, чтобы посмотреть, куда смог бы сейчас податься. Но под руку попался какой-то листок, и он сначала извлек его.

Транспортный поток сдвинулся с мертвой точки, и Джулиан вынужден был тоже привести машину в движение. Попытался прочитать написанное на листке, не останавливаясь. На нем значилось имя Саманты Уинакр вместе с адресом в Ислингтоне.

Он вспомнил: Саманта — актриса и знакомая Сары. Джулиан встречался с ней всего пару раз. Позавчера она мимоходом заглянула в будущую галерею и поинтересовалась, что он собирается выставить на продажу. Ему живо нарисовалась эта сцена: как раз в тот же момент бедняга Питер Ашер, старый приятель, тоже пришел в галерею.

Он обнаружил, что едет на север и уже миновал поворот в сторону дома. Было бы приятно нанести ей визит. Она красива, умна и талантлива как актриса.

Хотя, наверное, идея не самая лучшая. Ее, должно быть, постоянно окружают поклонники, или она каждый вечер участвует в приемах, столь частых в мире шоу-бизнеса.

С другой стороны, она не произвела на него впечатления легкомысленной, жадной до развлечений женщины. Но так или иначе, нельзя явиться без благовидного предлога. Джулиан попытался его придумать.

Он проехал по Парк-лейн, миновал «уголок ораторов» Гайд-парка и поднялся по Эджвер-роуд, свернув в итоге на Мэрилебон-роуд. Там он даже слегка прибавил скорость, уже с нетерпением ожидая, чем закончится сумасбродная попытка свалиться как снег на голову знаменитой звезде кино. Мэрилебон-роуд перешла в Юстон-роуд, а на перекрестке с Энджел-стрит он свернул налево.

Через пару минут показался нужный дом. Он выглядел ничем не примечательным: изнутри не доносилось ни громкой музыки, ни взрывов смеха, ни мерцания света. Джулиан решил испытать удачу.

Припарковал машину и постучал в дверь. Открыла сама Саманта, ее волосы были обернуты полотенцем.

— Привет! — сказала она вполне довольным тоном, даже отчасти обрадованным.

— Наш разговор позавчера прервали совершенно внезапно, — сказал Джулиан. — Я как раз проезжал мимо и подумал, не пригласить ли вас выпить со мной.

Она широко улыбнулась.

— Как же вы восхитительно спонтанны и импульсивны! — сказала со смехом. — А я-то пыталась найти способ избежать вечера перед экраном телевизора. Заходите.

Глава 5

Туфли Аниты бодро стучали по тротуару, когда она спешила к дому Саманты Уинакр. Солнце пригревало. Было уже половина десятого утра. Если повезет, Сэмми все еще окажется в постели. Предполагалось, что рабочий день Аниты начинался в девять, но она частенько опаздывала, а Сэмми едва ли замечала это.

По пути она выкурила короткую сигаретку, глубоко затягиваясь, наслаждаясь одновременно и вкусом табака, и свежим утренним воздухом. Она успела спозаранку вымыть свои длинные светлые волосы, отнести матери в постель чашку чая, покормить нового братика из бутылочки с молочной смесью и отправить остальных детишек в школу. Причем даже не устала, потому что ей пока едва исполнилось восемнадцать. Но вот только уже через десять лет она будет выглядеть на все сорок.

Новорожденный стал для ее матери шестым ребенком, не считая еще одного, рано умершего, и нескольких выкидышей. Неужели папаша не знаком с понятием «контроль над рождаемостью»? — задавалась вопросом Анита. Или ему просто на все уже наплевать? Будь он моим мужем, уж я бы сумела его вразумить.

Гари знал о мерах предосторожности очень много, но Анита все равно не давала ему воли. До поры. Сэмми считала, что она старомодна, коль заставляет парня ждать. Быть может, и старомодна, вот только она поняла: это дело далеко не так приятно, если двое не влюблены друг в друга по-настоящему. А Сэмми городила много другой чепухи тоже.

Сэмми жила в доме с цокольным этажом. В старом, но вполне добротном и уютном доме. Многие состоятельные люди к этому времени отреставрировали старые дома в этой части Ислингтона, и квартал становился вполне фешенебельным. Анита вошла через парадную дверь и тихо закрыла ее за собой.

Бегло посмотрелась в зеркало, висевшее в прихожей. Сегодня у нее не хватило времени накраситься, но ее круглое розовое лицо неплохо выглядело и без слоя косметики. Она вообще не злоупотребляла макияжем, если только не отправлялась в Вест-Энд субботними вечерами.

В зеркальном стекле проглядывала гравировка с рекламой эля, как в любом пабе на Пентовилл-роуд. Это мешало рассмотреть в нем свое лицо целиком, но Сэмми заявляла, что это арт-деко. Еще одно ее чудачество и бессмыслица.

Для начала Анита заглянула в кухню. На стойке для завтрака стояли грязные тарелки, несколько бутылок валялось на полу, но только и всего. Вчера здесь не закатили вечеринку, слава тебе господи!

Она скинула уличные туфли и обулась в легкие мокасины, принесенные с собой в целлофановом пакете. Потом спустилась в цокольный этаж.

Его целиком занимала просторная гостиная с низким потолком. Это была любимая комната Аниты. Узкие оконца, расположенные высоко в стенах передней и задней ее части, пропускали не слишком много естественного света, но зато подлинную иллюминацию создавали яркие лампы, направленные на плакаты, на небольшие абстрактные скульптуры и на вазы с цветами. Россыпь дорогих ковриков покрывала почти весь паркетный пол, а мебель была приобретена в одном из магазинной сети «Хабитат».

Анита открыла одно из окон и быстро протерла стекло. Содержимое пепельниц высыпала в мусорную корзину, разгладила складки на диванных подушках и избавилась от некоторых цветов, уже утративших свежесть. С низкого столика, покрытого напылением из хрома, она убрала два хрустальных стакана, из которых один сохранил запах виски. Саманта пила водку. Аните оставалось только гадать, здесь ли еще этот мужчина.

Вернулась в кухню и задумалась, успеет ли навести здесь порядок до пробуждения Сэмми. Нет, решила она. У Сэмми на позднее утро назначена деловая встреча. Она приберется в кухне, пока хозяйка будет пить чай. И Анита поставила на плиту чайник.

Девушка вошла в спальню и отдернула шторы, позволив солнечным лучам ворваться в комнату подобно воде сквозь прорванную плотину. Яркий свет заставил Саманту мгновенно проснуться. Она немного полежала неподвижно, дожидаясь, пока последние легкие паутинки сонливости поглотит осознание наступления нового дня. Потом села в кровати и улыбнулась девушке.

— Доброе утро, Анита.

— Добренького утречка, Сэмми, — она подала Саманте чашку чая и присела на край постели, когда та начала прихлебывать его. Анита говорила с ощутимым, чуть гнусавым подростковым акцентом кокни, но ее энергичная, почти материнская забота о хозяйке дома делала ее с виду старше, чем на самом деле.

— Я сделала уборку внизу и протерла пыль, — сообщила она. — Подумала, что посуду помою позже. Вы куда-то уезжаете?

— М-м-м. — Саманта допила чай и поставила чашку на тумбочку рядом с кроватью. — У меня сегодня обсуждение сценария. — Она откинула одеяло и встала, пройдя через комнату в сторону ванной. Встала под душ и быстро помылась.

Когда она вернулась, Анита заправляла постель.

— Я нашла ваш сценарий, — сказала девушка. — Тот, что вы читали позапрошлым вечером.

— О, спасибо тебе, — с искренней благодарностью отозвалась Саманта. — А я-то никак не могла понять, куда его засунула.

Завернувшись в большое банное полотенце, она подошла к столу у окна и взглянула на листы.

— Да, это он самый. И как бы я только обходилась без тебя, девочка моя?

Анита хлопотала в спальне, а Саманта просушила свои короткие, постриженные «под мальчика» волосы. Потом надела бюстгальтер, трусики и уселась перед зеркалом, чтобы нанести косметику на лицо. Анита, вопреки обыкновению, не была этим утром особенно словоохотлива, и Саманту заинтересовала причина. Не сразу, но ее осенило:

— Ты уже получила результаты школьных выпускных экзаменов?

— Да. Нынче утром.

Саманта повернулась к ней:

— Ну, и как успехи?

— Я все сдала, — ответила девушка равнодушным тоном.

— Хорошие оценки?

— Пятерка по английскому.

— Но это же прекрасно! — радостно воскликнула Саманта.

— Правда?

Саманта встала и взяла руки Аниты в свои.

— В чем дело, Анита? Разве ты не довольна?

— Это ничего не меняет. Так какая разница-то? Я смогу работать в банке за двадцать фунтов в неделю или вкалывать на фабрике «Брассиз» за двадцать пять фунтов. Но для этого мне не было нужды заканчивать школу и сдавать выпускные.

— Но я думала, ты хотела пойти в колледж.

Анита отвернулась.

— То все были глупости, пустые мечты. Я так же не смогу учиться в колледже, как полететь на Луну. Что вы наденете? Белое платье от «Гэтсби»? — Она открыла дверь гардероба.

Саманта вернулась к своему занятию перед зеркалом.

— Да, его, — сказала она рассеянно и добавила: — Но сейчас многие девушки учатся в колледжах, знаешь ли.

Анита положила платье поверх постели, а потом достала пару белых колготок и туфли.

— Вы же знаете, как у нас все обстоит, Сэмми. Мой старик-папаша то работает, то сидит без дела, хотя в том нельзя винить его. Мама вообще не может хоть где-то трудиться, а я у них старшая. Мне нужно оставаться дома и работать еще несколько лет, пока малыши не подрастут, чтобы приносить какие-то деньги. И я вообще-то…

Саманта положила губную помаду и посмотрела на отражение в зеркале стоявшей позади нее девушки.

— О чем ты?

— Я надеялась, что вы, быть может, оставите меня.

Саманта сразу не нашлась, как ответить. Она нанимала Аниту на роль уборщицы и горничной в одном лице только на время летних каникул. Они прекрасно ладили между собой, а Анита оказалась более чем старательной помощницей по хозяйству. Но Саманте прежде и в голову не приходила идея предоставить ей постоянную работу.

Она сказала:

— Я считаю, ты должна пойти учиться в колледж.

— Что ж, воля ваша, — кивнула Анита, забрала с тумбочки пустую чашку и вышла.

Саманта нанесла на лицо финальные штрихи, надела джинсы и джинсовую рубашку, прежде чем спуститься вниз. Когда она вошла в кухню, Анита поставила на небольшой стол вареное яйцо и подставку с поджаренным ломтиком хлеба. Саманта принялась за еду.

Анита налила кофе в две чашки и села напротив. Саманта ела молча, потом отодвинула от себя тарелку и бросила таблетку заменителя сахара в свой кофе. Анита достала из пачки короткую сигарету с фильтром и прикурила ее.

— А теперь послушай, — сказала Саманта. — Если тебе так необходима работа, я буду только рада, если ты останешься у меня. Ты — прекрасная помощница. Но тебе не следует расставаться с надеждой на учебу в колледже.

— Что проку в пустой надежде? Ничего не выйдет.

— Тогда расскажу, как собираюсь поступить. Я найму тебя постоянно и стану платить так же, как плачу сейчас. Ты отучишься семестр в колледже, а работать будешь только на каникулах, получая одни и те же деньги круглый год. Так я не потеряю тебя, а ты сможешь помогать матери материально и учиться.

Анита посмотрела на нее округлившимися глазами.

— Вы так бесконечно добры ко мне, — сказала она.

— Нет, все не так. Я получаю больше денег, чем заслуживаю, и почти ничего не трачу. Пожалуйста, соглашайся на мое предложение, Анита. Тогда у меня появится чувство, что я хоть кому-то приношу пользу.

— Мама назовет меня побирушкой.

— Тебе уже восемнадцать лет, и ты уже не обязана слушаться ее во всем.

— Верно, не обязана, — улыбнулась девушка. — Спасибо. — Она поднялась и импульсивно поцеловала Саманту. В глазах ее застыли слезы. — Ну вот, я даже расплакалась от неожиданности.

Саманта встала из-за стола в легком смущении.

— Я поручу своему адвокату составить нужную бумагу, чтобы дать тебе необходимые гарантии. А теперь мне пора бежать.

— Сейчас вызову по телефону такси, — сказала Анита.

Саманта поднялась наверх и переоделась. Надевая тончайшее белое платье, стоившее больше двухмесячной зарплаты Аниты, она ощутила непривычное чувство вины. Было нечто неправильное в ее способности изменить всю жизнь юной девушки при помощи столь незначительного поступка. Деньги, требовавшиеся на это, выглядели сущим пустяком и к тому же, как она внезапно поняла, снижали ее собственные налоги. То есть никак не меняли ее финансовой ситуации. Все, о чем Саманта сказала Аните, было правдой. Она могла бы легко себе позволить солидный загородный особняк в Суррее или виллу на юге Франции, а на самом деле не тратила почти ничего из своих огромных гонораров. Анита станет первой полноценной прислугой, какую она когда-либо нанимала. Жила Саманта в скромном доме в Ислингтоне. Не имела ни машины, ни яхты. Не покупала земельных участков, дорогой живописи или антиквариата.

Ее мысли вернулись к мужчине, заехавшему к ней вчера вечером. Как бишь его звали? Джулиан Блэк. Он стал для нее причиной легкого разочарования. Теоретически любой, кто решался нанести ей внезапный визит, должен был оказаться интересным человеком. Как обычно предполагали незнакомцы, добраться до нее можно, только преодолев окружение из могучих телохранителей. А потому люди скучные и не темпераментные даже не предпринимали таких попыток.

Общаться с Джулианом было приятно, он умел воодушевленно рассказывать о своем главном увлечении — изобразительном искусстве. Но Саманте не потребовалось много времени, чтобы понять: он несчастлив с женой и слишком обеспокоен денежными вопросами. И в данный момент, как ей показалось, именно эти два обстоятельства определяли его суть. Она сразу дала понять, что не желает быть соблазненной им, да он и не пробовал ухлестывать за ней. Они не без удовольствия пропустили по паре стаканчиков, после чего он уехал.

Причем она могла бы решить все его проблемы с такой же легкостью, с какой сейчас справлялась со сложностями в жизни Аниты. Вероятно, ей следовало предложить ему денег. Он ни о чем не просил, но было ясно без просьб, насколько он в них нуждался.

Возможно, ее долг — поддержать молодых художников. Но мир искусства представлял собой претенциозную сферу интересов для представителей высших сословий. Деньги там тратились без четкого осознания их реальной ценности для простых людей, таких, как Анита и ее семья. Нет, искусство не могло служить решением для вставшей перед Самантой дилеммы.

Раздался звонок в дверь. Саманта выглянула в окно. Такси ожидало перед входом. Схватив сценарий, она сбежала по ступенькам лестницы.

Расположившись на удобном заднем сиденье черного кеба, снова пролистала текст, который предстояло обсудить со своим агентом и продюсером фильма. Называлось это «Тринадцатая ночь». Кассовых сборов ожидать не приходилось заведомо, но кого волновали подобные мелочи? В основу положили переписанную версию «Двенадцатой ночи» Шекспира, но, вымарав все оригинальные диалоги. Зато сюжет вовсю эксплуатировал скрытые в пьесе гомосексуальные намеки. Орсино должен был влюбиться в Сезарио задолго до того, как выяснялось, что Сезарио — женщина, переодетая в мужской наряд. Из Оливии сделали латентную лесбиянку. Саманте, разумеется, досталась роль Виолы.

Такси остановилось у офиса киностудии на Уордур-стрит, и Саманта вышла из машины, предоставив портье расплатиться с водителем. Двери почтительно открывали перед ней, когда она проходила по зданию, играя уже привычную роль истинной звезды кинематографа. Ее встретил агент Джо Дэвис и провел к себе в кабинет. Она села, демонстрируя на публике полнейшую расслабленность и раскованность.

Джо закрыл дверь.

— Сэмми, позволь мне познакомить тебя с Уилли Раскином.

Высокий мужчина поднялся из кресла при появлении Саманты и теперь протянул ей руку.

— Встреча с вами для меня большая честь, мисс Уинакр, — сказал он.

Внешне эти двое настолько отличались друг от друга, что эффект создавался почти комический. Джо был низкорослым толстячком, почти полностью облысевшим. Раскин же обладал могучим ростом, пышной темной шевелюрой, закрывавшей уши, носил очки и говорил с приятным американским акцентом.

Мужчины тоже уселись, и Джо раскурил сигару. Раскин предложил Саманте сигарету из тонкого портсигара, но она отказалась.

Потом Джо начал:

— Сэмми, я объяснил Уилли, что мы пока не одобрили сценария окончательно и все еще раздумываем над ним, так сказать, рассматриваем со всех сторон.

Раскин кивнул.

— Но я подумал, что нам в любом случае неплохо было бы встретиться. Можем поговорить о любых недостатках, которые вы видите в тексте сценария. А мне, естественно, интересно выслушать ваши идеи по этому поводу.

Саманта тоже кивнула в ответ, собираясь с мыслями.

— Мне в целом все нравится, — сказала она. — Идея хорошая, а сценарий прекрасно написан. Порой даже смешно. Скажите только, почему вы убрали песни?

— Их язык не вписывается в стилистику задуманного нами фильма, — ответил Раскин.

— Положим. Но ведь вы могли заменить их, написав новые стихи и поручив известному композитору, работающему в стиле рок, создать мелодии.

— А это неплохо придумано, — отозвался Раскин, глядя на Саманту с несколько удивленным уважением.

Она продолжала:

— Почему бы не превратить шута в бесшабашного поп-солиста, по характеру похожего на Кита Муна?

Джо поспешил с пояснениями:

— Уилли, она имеет в виду ударника из известной британской группы…

— Я знаю, — перебил Раскин. — Мне по душе это предложение. И я начну работать над его осуществлением немедленно.

— Не спешите, — сказала Саманта. — Это всего лишь мелкая деталь. А для меня у фильма существует гораздо более значительная проблема. Это всего лишь хорошая комедия. И точка.

— Простите, но в чем же здесь проблема? — спросил Раскин. — Я, видимо, не до конца улавливаю смысл ваших слов.

— Как и я тоже, Сэмми, — поддакнул Джо.

Саманта нахмурилась.

— Боюсь, что мысль еще не совсем четко оформилась у меня самой. Дело, как мне кажется, в том, что фильм никому и ни о чем не говорит. В нем нет авторской точки зрения, он не содержит никакого урока, не предлагает по-иному взглянуть на жизнь — вот о чем речь, понимаете?

— А как насчет той точки зрения, что женщина может выдать себя за мужчину и успешно справиться с мужским делом? — попытался спорить Раскин.

— Это прозвучало бы революционно в шестнадцатом столетии, но сейчас далеко не ново.

— Кроме того, в фильме пропагандируется терпимость к гомосексуальности, что можно считать до известной степени вопросом образования и воспитания аудитории.

— Нет, нельзя, — с напором сказала Саманта. — В наши дни даже на телевидении считается допустимым упоминание о гомосексуализме. Не говоря уже о шутках на эту тему.

Раскин выглядел теперь несколько раздраженным.

— Давайте начистоту. Я не вижу, как высокие идеи, которых вы ищете, могут вписываться в контекст легкой коммерческой комедии, какую мы хотим снять.

Он прикурил вторую сигарету подряд.

Джо откровенно расстроился:

— Сэмми, детка, это всего лишь комедия. Ее предназначение заставить зрителей смеяться. А ты ведь давно хотела сняться в комедии, не так ли?

— Да. — Саманта посмотрела на Раскина. — Простите, что так раскритиковала ваш сценарий. Позвольте мне еще немного поразмыслить над ним.

Джо подхватил:

— Дай нам несколько дней, Уилли, хорошо? Ты же знаешь, насколько я хочу, чтобы Сэмми сыграла в твоем фильме.

— Разумеется, — сказал Раскин. — Нет никого, кто бы лучше подходил на роль Виолы, чем мисс Уинакр. Но ты же сам все понимаешь: у меня хороший сценарий, и я хочу начать работу как можно скорее.

— Предлагаю простой вариант. Почему бы нам не встретиться для нового разговора через неделю? — сказал Джо.

— Договорились.

— Джо, — обратилась Саманта к своему агенту, — есть другие проблемы, которые я бы хотела с тобой обсудить.

Раскин поднялся.

— Спасибо за то, что уделили мне время, мисс Уинакр.

Когда он удалился, Джо раскурил погасшую сигару.

— Надеюсь, ты понимаешь причины, из-за которых все это меня очень беспокоит и выводит из равновесия, Сэмми?

— Да, понимаю.

— Добротных сценариев сейчас вообще днем с огнем не сыщешь. Но ты дополнительно осложняешь мне жизнь, дав указание найти для тебя непременно комедию. И не просто комедию, а современную, которая привлечет в кинозалы молодежь. Я из кожи вон лезу и нахожу именно то, что тебе надо, с прекрасной ролью для тебя самой. Ты же начинаешь жаловаться, что в ней не хватает некой морали, призыва, адресованного человечеству.

Она встала, подошла к окну и стала смотреть на узкую улочку Сохо. Посреди нее припарковали фургон, заблокировав дорогу и создав транспортную пробку. Один из водителей вышел из своей машины и на чем свет стоит проклинал шофера фургона, но тот пропускал ругань мимо ушей, продолжая выгружать коробки с бумагой, предназначенные для какой-то конторы.

— Только не пытайся мне внушить, что какая-то идея должна присутствовать в одних лишь авангардистских пьесах, которые ставят во внебродвейских театрах, — сказала она. — В фильме тоже может содержаться некая философская мысль, и она отнюдь не помешает ему стать успешным с коммерческой точки зрения.

— Такое случается редко, — заметил Джо.

— «Кто боится Вирджинии Вульф?», «Полуночная жара», «Детектив», «Последнее танго в Париже».

— Но ни один из этих шедевров не имел такой кассы, как «Афера».

Саманта отвернулась от окна, нетерпеливо покачав головой.

— Плевать на кассу! Зато это были отличные фильмы, в которых стоило бы сняться любому актеру.

— Я скажу тебе, кому отнюдь не плевать на кассу, Сэмми. Продюсерам, сценаристам, операторам, ассистентам режиссеров, владельцам кинотеатров, прокатчикам и даже девушкам, которые показывают зрителям их места в залах.

— Ну, конечно, — устало кивнула она, вернулась к своему креслу и тяжело опустилась в него. — Ты не мог бы попросить нашего юриста кое-что для меня сделать, Джо? Мне нужно составить текст формального соглашения. Есть девушка, работающая у меня горничной. Я хочу помочь ей получить образование в колледже. В контракте должно говориться, что я обязуюсь платить ей тридцать фунтов в неделю в течение трех лет при условии ее непременного обучения и работы на меня только во время каникул.

— Задание принято, — он делал краткие пометки в блокноте, лежавшем на письменном столе. — Это весьма великодушно с твоей стороны, Сэмми.

— Дерьмо собачье! — Ругательство из ее уст заставило Джо удивленно вскинуть брови. — Она собиралась остаться дома и работать на фабрике, чтобы прокормить семью. Между тем у нее достаточно способностей для поступления в любой университет, но только родным не выжить без ее заработка. Стыдно получать такие огромные деньги, какие платят нам с тобой, пока в мире есть люди, подобные ей. Ей-то я помогу. А кто поможет тысячам других подростков, оказавшихся в схожем положении?

— Ты не сможешь решить все мировые проблемы только на свои средства, милая, — сказал Джо с оттенком легкомыслия в голосе.

— Оставь этот снисходительный тон, черт тебя побери, — взъелась Саманта. — Я кинозвезда и должна иметь возможность рассказывать всем о подобных вещах. Мне впору забраться на крышу и орать: это несправедливо, мы живем в жестоком мире неравенства! Почему же я не могу сняться в фильме, в котором прозвучала бы такая мысль?

— По многим причинам. Для начала — такой фильм никто не станет покупать для демонстрации. От нас ждут радостных и увлекательных кинокартин. Людям необходимо хотя бы на пару часов отвлечься от проблем реальной жизни. Никто не захочет пойти смотреть ленту, рассказывающую о сложностях, с которыми сталкиваются обыкновенные работяги.

— Тогда мне, быть может, не следовало вообще становиться актрисой? Надо найти себе другое занятие.

— И кем ты можешь стать? Заделаться служащей в сфере социального обеспечения и обнаружить, что не в силах помочь каждому, поскольку их слишком много, а нужно им в конечном счете только одно — все те же деньги. Или пойди в журналистику. Там тебе быстро объяснят, как излагать мысли редактора газеты, а не свои собственные. Пиши стихи и живи в нищете. Подайся в политику, чтобы скоро начать мириться с постоянными компромиссами.

— Только потому, что все столь же циничны, как ты, в мире ничего не меняется к лучшему.

Джо положил ладони на плечи Саманты и бережно сжал.

— Сэмми — ты идеалистка. И осталась идеалисткой гораздо дольше, чем большинство из нас. За это я тебя уважаю. За это я тебя люблю.

— Ладно, брось кормить меня этим еврейским вздором из арсенала штампов шоу-бизнеса! — сказала она, но нежно улыбнулась ему. — Мы же договорились, Джо. Я еще подумаю над этим сценарием. А теперь мне пора ехать.

— Вызову тебе такси.

Это была одна из очень дорогих и просторных квартир, каких немало в Найтсбридже. Обои приглушенных оттенков с неярко выраженным узором, вышитая обивка мебели, среди которой преобладала антикварная. Открытые окна от пола почти до потолка выходили на балкон, впуская внутрь свежий ночной воздух и шум транспорта. Здесь все выглядело элегантно, но скучно.

Как и сама вечеринка. Саманта пришла только потому, что хозяйка принадлежала к числу ее старых подруг. Они порой вместе совершали походы по магазинам или приезжали друг к другу на чашку чая. Но эти краткие встречи не давали возможности до конца осознать, насколько далеко жизнь развела их с Мэри с тех времен, когда обе играли в одном репертуарном театре, подумала Саманта.

Мэри вышла замуж за бизнесмена, и большинство гостей этим вечером были именно его друзьями. Некоторые мужчины даже явились в смокингах, хотя вместо полноценного ужина предлагались только канапе. Разговоры, которые они вели, звучали на удивление банально. Небольшая группа, окружавшая Саманту, ударилась, например, в утомительно долгое обсуждение ничем не примечательных гравюр, вывешенных на стене.

Саманта улыбалась, чтобы прогнать с лица тоскующее выражение, и потягивала шампанское. Но даже вино было не слишком высокого качества. Она кивала головой, словно соглашаясь с мужчиной, который сейчас говорил. Ходячие мертвецы — вот кто они в большинстве своем. За единственным исключением. Том Коппер выделялся в этой компании, как истинный джентльмен выделялся бы в африканском оркестре, играющем на пустых металлических бочках.

Он обладал мощным телосложением и выглядел бы почти ровесником Саманты, если бы не седые пряди в темных волосах. На нем была простая пролетарская клетчатая рубашка, пара синих джинсов с кожаным ремнем. Бросалась в глаза ширина его ладоней и ступней ног.

Стоило ему заметить на себе ее взгляд, как густые усы вытянулись над верхней губой в улыбку. Он что-то пробормотал паре, с которой общался прежде, и, покинув их, направился к Саманте.

Она тоже сразу отвернулась от группы, обсуждавшей гравюры. Том склонился к ее уху и прошептал:

— Пришел спасать вас от урока изобразительного искусства в начальной школе.

— Спасибо. Как раз то, что мне было нужно. — Они оба сделали полшага, и хотя по-прежнему стояли рядом с группой, уже заметно отделились от нее.

— У меня такое ощущение, что вы здесь самая звездная гостья, — сказал Том и предложил ей длинную сигарету.

— Возможно. — Она склонилась к его зажигалке. — Тогда кто здесь вы сам?

— Символический представитель рабочего класса.

— Эта зажигалка никак не говорит о вашей принадлежности к рабочему классу.

Зажигалка удлиненной формы с монограммой действительно казалась золотой.

— Скорее похож на жуликоватого дельца, верно? — он сделал нажим на свой ярко выраженный кокни. Саманта рассмеялась, а он перешел на более аристократический акцент: — Не угодно ли еще шампанского, мэм?

Они подошли к столу, накрытому для фуршета, где он наполнил ее бокал и предложил блюдце с небольшими тарталетками, в центре каждой из которых лежала капля икры. Она отрицательно помотала головой.

— Ладно, нет так нет. — И он отправил себе в рот два кружка из теста одновременно.

— Как вы познакомились с Мэри? — не без любопытства спросила Саманта.

Он усмехнулся.

— Вас должно скорее интересовать, откуда у нее знакомые из числа таких простоватых уличных парней, как я? Дело в том, что когда-то мы вместе учились в школе театрального мастерства мадам Клэр в Ромфорде. Моя мамочка потратила много усилий, чтобы я посещал еженедельные занятия, хотя все впустую. Актера из меня никогда бы не получилось.

— Так чем же вы занимаетесь?

— Разве мы уже не говорили об этом? Я — не совсем чистый на руку делец.

— Не верю. Мне кажется, вы архитектор, юрист или что-то в этом роде.

Он достал из кармана джинсов плоскую жестянку и открыл ее, выложив на ладонь две синие таблетки.

— Тогда вы не поверите, что это наркотики, не так ли?

— Нет, не поверю.

— Пробовали «спид»[198]?

Она покачала головой.

— Только гашиш.

— В таком случае вам хватит одной пилюли, — он напористо вложил таблетку в ее руку.

Затем у нее на глазах он сам принял сразу три, запив шампанским. Она положила синюю овальной формы капсулу в рот, отпила из своего бокала и с трудом проглотила. Когда таблетка перестала ощущаться тяжестью в горле, она сказала:

— Ну, вот видите? Ничего не происходит.

— Подождите несколько минут, и сами начнете срывать с себя одежду.

Она с прищуром посмотрела на него.

— Так вот зачем вы это затеяли?

Он снова пустил в ход язык кокни:

— Не виновен, начальник! Меня и близко там не было, инспектор!

Саманта начала непроизвольно двигаться на месте, притоптывая ногой в такт неслышной музыке.

— Держу пари, вы бы милю пробежали, чтобы увидеть, как я раздеваюсь, — сказала она с громким смехом.

Том ответил понимающей улыбкой.

— Начинает действовать.

Внезапно она почувствовала невероятный прилив энергии. Глаза округлились и расширились, щеки слегка раскраснелись.

— Меня тошнит от этой поганой вечеринки, — она говорила чересчур громко.

— Хочется танцевать.

Том обнял ее за талию.

— Пойдем отсюда.

Глава 6

Поезд медленно тащился по северной Италии. Яркое солнечное сияние скрылось за тяжелым и холодным облаком, и ландшафт за окном стал туманным, ощутимо пропитанным влагой. Фабрики мелькали, чередуясь с виноградниками, пока все не слилось в сплошное размытое пятно.

В поездке радостное возбуждение Ди постепенно улетучилось. Она поняла, что ничего еще не нашла, а лишь только почуяла след. Если след не приведет к картине, то ее открытию грош цена — оно станет не более чем примечанием к одной из страниц диссертации.

С деньгами у нее уже было туговато. Майка она никогда не просила об одолжениях и даже не давала понять, что вообще нуждается в наличности. Наоборот, неизменно пыталась создать у него иллюзию, будто ее доходы выше, чем кажутся на первый взгляд. Теперь приходилось сожалеть об этом мелком лукавстве.

Ее средств хватало лишь на несколько дней пребывания в Ливорно и на обратную дорогу. Она постаралась отбросить неприятные мысли об ограниченности финансовых ресурсов и прикурила сигарету. Среди облаков табачного дыма принялась грезить, как поступит, если найдет потерянного Модильяни. По меньшей мере это станет настоящей бомбой для вступления к ее докторской диссертации о связи наркотиков и художественного творчества.

Впрочем, ценность находки может оказаться куда значительнее. Ее можно положить в основу целой отдельной статьи, наглядно показывающей, насколько ошибочным было всеобщее восприятие величайшего итальянского живописца двадцатого столетия. Картина привлечет достаточный интерес, чтобы стать поводом для доброго десятка дискуссий в академических кругах.

Ее могут даже окрестить Модильяни Слейн — она сделает себе на этом полотне имя. И карьера будет надежно обеспечена до конца жизни.

Разумеется, не исключено, что предметом ее поисков окажется всего лишь добротный рисунок, подобный сотням других, созданных Модильяни. Но нет, едва ли такое возможно. Сказано же: картина была передана в дар как образец живописи, созданной под воздействием гашиша.

Это должно быть нечто странное, еретическое, опережающее свое время, даже революционное. Что, если полотно — вообще абстракция? Джексон Поллок, но созданный еще на рубеже веков.

Весь мировой круг историков искусства начнет названивать мисс Дилии Слейн и дружно спрашивать, как лучше добраться до Ливорно. В статье ей придется точно указать местонахождение работы. Или же она с триумфом передаст ее в городской музей. Или даже в Рим. Или она может купить картину, а потом удивить всех…

Да, конечно, она может ее купить. Какая блестящая мысль!

Она доставит шедевр в Лондон и…

— Боже мой! — произнесла она вслух. — Я получу возможность продать его.

Ливорно поверг ее в неподдельный шок. Ди ожидала увидеть небольшой рыночный городишко с полудюжиной церквей, главной улицей и каким-нибудь колоритным персонажем, знающим всех и вся, потому что прожил здесь без малого сто лет. А перед ней предстал крупный город, чем-то напоминавший Кардифф: порт, доки, фабрики, металлургический завод, не считая туристических достопримечательностей.

Она слишком поздно вспомнила, что по-английски Ливорно назывался Леггорн, считаясь крупной средиземноморской торговой гаванью и одновременно курортом. Всплыли в памяти отрывочные сведения, почерпнутые из учебников истории. Муссолини вложил миллионы в модернизацию порта, как оказалось, лишь для того, чтобы его полностью уничтожили бомбардировки авиации союзников. Город был как-то связан с семьей Медичи. В восемнадцатом веке здесь случилось ужасающее землетрясение.

Она подобрала для себя недорогой отель, стоявший на уступе, с удлиненной формы сводчатыми окнами, но без садика. Ее номер оказался пустоватым, чистым и холодным. Она распаковала чемодан, повесив два летних платья в шкаф с жалюзи вместо створок. Умылась, надела джинсы с кроссовками и вышла в город.

Туман рассеялся, вечер выдался теплый. Облака не стояли на месте, и теперь заходившее солнце показалось сквозь их нижнюю кромку, унесенную к самому морскому горизонту. Пожилые женщины в фартуках, собрав свои прямые волосы в пучки на затылках и закрепив их заколками внизу у шеи, стояли или сидели в дверных проемах, наблюдая, что происходит во внешнем мире.

Ближе к центру города фланировали привлекательные итальянские юноши, носившие джинсы в обтяжку на бедрах, но сильно расклешенные внизу и такие же плотно сидевшие на них рубашки, тщательно расчесав пышные черные шевелюры. Некоторые из них вскидывали на Ди оценивающие взгляды, но ни один не пытался на что-то решиться и приблизиться. Эти мальчики были чем-то вроде выставочных экспонатов, поняла Ди: их можно было рассматривать, но не трогать руками.

Ди бесцельно слонялась по городу, убивая время до ужина и прикидывая, с чего начать поиски картины в столь обширном месте. Совершенно очевидно, что любой, кто знал о существовании картины, не догадывался об авторстве Модильяни. И наоборот, если кто-то знал о существовании забытого полотна Модильяни, то понятия не имел, где и как его найти.

Она миновала несколько красивых, просторных площадей, уставленных статуями бывших королей из добротного местного мрамора, а затем вышла на пьяцца Витторио, откуда начинался широкий проспект с разделительной полосой, покрытой травой и деревьями. Там она присела на низенькую стенку, чтобы полюбоваться аркадами эпохи Возрождения.

Понадобились бы годы, чтобы обойти каждый городской дом, просмотреть все хранившиеся на чердаках старые картины, проверить все лавки старьевщиков. Поле деятельности необходимо было существенно сузить, пусть это означало уменьшение шансов на успех.

Наконец-то у нее появились хоть какие-то идеи. Ди встала и быстрым шагом вернулась в свой маленький отель. Она проголодалась.

Хозяин гостиницы с семьей занимал первый этаж дома. Когда Ди вошла, в фойе никого не оказалось, и ей пришлось осторожно постучать в дверь хозяйской квартиры. Оттуда проникали звуки музыки и детские голоса, но на стук никто не отозвался.

Ди открыла дверь и вошла в комнату. Это оказалась гостиная, обставленная новой, но ужасающе безвкусной мебелью. Радиола на высоких растопыренных ножках в стиле шестидесятых годов негромко работала в углу. С телевизионного экрана голова мужчины беззвучно читала новости. В центре комнаты на синтетическом оранжевом ковре располагалось нечто вроде шведского журнального столика, на котором стояли пепельницы, были разбросаны газеты и книги в мягких обложках.

Маленький мальчик, игравший в машинки рядом с дверью, не обратил на гостью никакого внимания. Она прошла мимо. Из двери в дальней стене показался владелец отеля. Его живот огромным пузырем свисал через пластиковый ремень, поддерживавший синие брюки, в углу рта торчала сигарета, пепел с которой вот-вот мог упасть на пол. Он вопросительно посмотрел на Ди.

Она заговорила на своем беглом итальянском:

— Я постучала, но мне никто не ответил.

Губы мужчины едва пошевелились, когда он спросил:

— Что вам нужно?

— Мне необходимо заказать телефонный разговор с Парижем.

Он подошел к другому кривоногому столику в форме человеческой почки, стоявшему ближе к двери, и снял трубку телефона.

— Дайте мне номер. Я вас соединю.

Ди порылась в кармане рубашки и выудила обрывок бумаги, на котором записала номер телефона квартиры Майка.

— Вы хотите поговорить с кем-то конкретным? — спросил хозяин.

Ди помотала головой. Майк едва ли еще вернулся, но в квартире могла оказаться его поденная уборщица — если их не было дома, она появлялась, когда ей было удобно.

Мужчина вынул изо рта сигарету и произнес в микрофон несколько фраз. Затем положил трубку и сказал:

— Это займет несколько минут. Не желаете пока присесть?

После долгой прогулки у Ди слегка побаливали ноги. Она с благодарностью опустилась в обитое рыжим дерматином кресло, которое вполне могло быть куплено в мебельном магазине Льюишэма.

Хозяин посчитал своим долгом побыть с ней: то ли из вежливости, то ли из опасения, что она может стащить одну из фарфоровых статуэток с каминной полки. Он спросил:

— Что привело вас в Ливорно? Знаменитые серные источники?

Она, разумеется, не хотела делиться с ним всеми подробностями.

— Приехала посмотреть на картины, — ответила она.

— Вот как! — Он оглядел стены собственной гостиной. — У нас здесь тоже красивые картинки, вам не кажется?

— Да, — сказала Ди, подавив содрогание. По всей комнате в рамках висели мрачные изображения на библейские сюжеты, среди которых преобладали мужские фигуры с нимбами.

— А в местном соборе есть какие-то ценные произведения искусства? — спросила она, вспомнив об одной из своих идей.

Он покачал головой.

— Собор разбомбили во время войны. — Казалось, его немного смущало упоминание о том факте, что его страна когда-то воевала против родины Ди.

Она поспешила сменить тему:

— Мне бы хотелось посетить место, где родился Модильяни. Вы знаете, где это?

Жена хозяина появилась в дверях, бросив в его адрес длинную и злую тираду. Она говорила на каком-то местном диалекте, а потому Ди ничего не поняла. Мужчина смиренно ответил, и супруга удалилась.

— Так что насчет места рождения Модильяни? — напомнила Ди.

— Я о нем ничего не знаю, — ответил он, снова вынул сигарету из губ и бросил в одну из уже переполненных пепельниц. — Но у нас есть для продажи путеводители для туристов. Быть может, они вам помогут?

— Конечно, мне бы очень хотелось купить один из них.

Мужчина вышел из комнаты, а Ди некоторое время наблюдала за сосредоточенной детской игрой, у которой были свои загадочные правила. Жена прошла через гостиную, не удостоив Ди даже взглядом. Мгновением позже она вернулась. Эта женщина не казалась гостеприимной хозяйкой, несмотря на дружелюбие мужа. А вероятно, именно в пику ему.

Телефон зазвонил, и Ди сняла трубку.

— Париж заказывали? — спросила телефонистка. — Соединяю.

Секунду спустя донесся женский голос:

— Алло!

Ди перешла на французский язык:

— О, привет, Клэр. Майк еще не вернулся?

— Нет.

— Запиши, пожалуйста, мой номер телефона и попроси его позвонить, как только сможет.

Она продиктовала записанный на диске номер и положила трубку.

К тому времени в комнату снова вошел хозяин. Он подал ей небольшую брошюру в глянцевой обложке с обтрепанными углами. Ди достала несколько монет, чтобы расплатиться с ним, размышляя, сколько раз уже эту книжечку продавали постояльцам отеля, которые при отъезде оставляли ее в номере.

— А теперь извините, я должен помочь жене накрыть столы к ужину, — сказал мужчина.

— Я тоже с удовольствием поем. Спасибо.

Ди прошла через фойе в подобие ресторана и заняла место за небольшим круглым столиком, застеленным клетчатой скатертью. Просмотрела путеводитель. «Лазарет Святого Леопольдо — один из лучших в Европе», — прочитала она. Перевернула страницу. «Гостям города обязательно следует взглянуть на коллекцию бронзовых изделий в Кваттро Мори». Еще страница. «Модильяни жил сначала на виа Рома, а позже — в доме 10 по виа Леонардо Камбини».

Хозяин вошел, неся тарелку супа с тонкой итальянской вермишелью, и Ди одарила его широкой, благодарной улыбкой.

Настоятель первого храма оказался очень молодым, а совсем короткая стрижка делала его и вовсе похожим на подростка. Очки в металлической оправе с трудом держались на кончике его тонкого острого носа, и он нервными движениями непрерывно протирал ладони о сутану, словно руки по какой-то причине обильно потели. Он ощущал себя неуютно в присутствии Ди, как и положено тому, кто дал обет хранить целомудрие, но в то же время горел желанием помочь.

— Да, у нас много картин, — сказал он. — В подземелье ими заполнен один из залов, но их уже многие годы никто не просматривал.

— А мне можно спуститься туда? — спросила она.

— Конечно. Хотя сомневаюсь, что вы обнаружите хоть что-то примечательное.

Пока они разговаривали в проходе, глаза священника то и дело устремлялись за плечо Ди. Он как будто опасался быть замеченным за болтовней с привлекательной девушкой.

— Следуйте за мной, — сказал он.

Потом довел ее по проходу до поперечного нефа и стал спускаться по спиральной лестнице.

— Священник, служивший тут примерно в 1910 году… Он интересовался живописью?

Святой отец бросил взгляд на Ди через плечо, но потом быстро отвел глаза.

— Понятия не имею, — ответил он. — С той поры я здесь уже третий или четвертый настоятель.

Ди пришлось подождать у подножия лестницы, пока он зажигал свечу в нише. Ее сабо звонко стучали по каменному полу, когда она шла за ним, пригнув голову в низком проеме двери, ведущей в хранилище.

— Вот мы и на месте. — Он зажег еще одну свечу. Ди огляделась по сторонам. Добрая сотня картин оказалась сложенной штабелями на полу или прислоненной к стенам этого сравнительно небольшого помещения. — Что ж, предоставлю вам возможность осмотреть все самой.

— Спасибо вам огромное. — Ди дождалась, пока он, шаркая, удалился, а потом оглядела картины, подавив тяжелый вздох.

Эта мысль пришла ей в голову накануне. Необходимо обойти церкви, расположенные поблизости от двух известных адресов Модильяни, и навести справки о хранившихся там картинах.

Она сочла обязательным надеть рубашку под легкое платье на бретельках, чтобы прикрыть руки. Строгие католики не разрешали входить в свои храмы, обнажив плоть. Но на улице ей было очень жарко. Только подземелье позволяло насладиться прохладой.

Она сняла картину с самой вершины груды и поднесла ближе к пламени свечи. Толстый слой пыли на стекле скрывал полотно. Ей понадобилась тряпка.

Ди снова осмотрелась в поисках чего-то подходящего. Но, разумеется, ничего не нашлось. А у нее даже носового платка с собой не было. С еще одним глубоким вздохом она задрала подол платья и стянула с себя трусики. Придется обойтись ими. Но теперь нужно будет соблюдать особую осторожность, не позволяя священнику подниматься по лестнице за собой. Она даже едва слышно хихикнула и стерла пыль с картины.

Это оказалась весьма посредственно написанная маслом сцена мученической гибели святого Стефана. Она посчитала, что создана вещь была лет сто двадцать назад, хотя и в более старинной манере. Рама из орнаментального багета стоила дороже, чем само произведение. Подпись художника стала совершенно неразборчивой.

Ди положила картину на пол и взялась за следующую. Пыль покрывала ее не столь густо, но и какой-либо ценности холст тоже не представлял.

Она постепенно разобрала десятки изображений учеников Христа, апостолов, святых, мучеников во имя веры, святых семейств, тайных вечерь, распятий и не менее дюжины ликов темноволосого, черноглазого Иисуса. Ее пестрые трусики-бикини стали черными от пыли. Но трудилась она методично, аккуратно складывая просмотренные полотна отдельно, разбирая одну груду пыльных картин за другой.

На это ушло все утро, и работ Модильяни здесь не обнаружилось.

Когда последнее стекло было очищено, а картина уложена, Ди позволила себе оглушительно чихнуть. Пропитавшийся пылью воздух, окружавший ее лицо, вихрем разметало в разные стороны. Она задула свечу и поднялась в церковь.

Настоятеля не оказалась на месте, а потому она бросила пожертвование в отведенный для этих целей ящик и вышла на солнцепек. Свои вконец испорченные трусики опустила в ближайшую урну: это даст любителям рыться в мусоре пищу для размышлений.

Сверившись с картой, она направилась к следующему храму. Что-то не давало ей покоя. Нечто, известное ей о Модильяни, о его юности, о семье или совсем о другом. Она напрягала память, стараясь придать мысли четкие очертания, но это было подобно тому, как пытаешься подцепить на вилку ломтик консервированного персика, лишь попусту гоняя его по тарелке. Мысль ускользала и не давалась.

Проходя мимо кафе, Ди поняла, что настало время обеда. Зашла внутрь, заказав пиццу и бокал вина. За едой гадала, позвонит ли ей Майк уже сегодня.

Она нарочно чуть дольше задержалась за чашкой кофе и сигаретой, с неохотой думая о предстоявшей встрече с еще одним священником, посещении другой церкви с грудой пыльных картин в подвале. Все это по-прежнему напоминало блуждания впотьмах, поняла она. Шансы найти забытого Модильяни представлялись теперь ничтожными. Но потом в порыве внезапной решительности она затушила сигарету и встала из-за столика.

Второй настоятель был старше и не особо стремился ей помочь. Его седые брови взлетели на целый дюйм, а глаза прищурились, когда он спросил:

— Для чего вам понадобилось просматривать картины?

— Это моя профессия, — объяснила Ди. — Я по образованию историк живописи.

Она пыталась улыбаться, но враждебность священнослужителя, казалось, только усилилась от ее потуг понравиться ему.

— Храм божий для прихожан, а не для туристов, понимаете ли, — сказал он. Ему с трудом давалась самая элементарная вежливость.

— Я буду себя вести очень тихо.

— И вообще, у нас здесь очень мало произведений искусства. Только то, что можно увидеть, обойдя церковь.

— Тогда, с вашего дозволения, я бы совершила обход.

Настоятель кивнул.

— Что ж, хорошо.

Он стоял в глубине нефа, наблюдая, как Ди поспешно проходила вдоль стен. И действительно, смотреть оказалось почти не на что. В каждом небольшом приделе были вывешены одна или две картины. Она вернулась к западному крылу церкви, кивком попрощалась со священником и вышла. Падре явно подозревал ее в намерении что-нибудь украсть, чем и объяснялось недружелюбие, сообразила она.

В плохом настроении Ди пешком дошла до гостиницы. Поднявшееся высоко солнце палило особенно нещадно, и улицы города почти совершенно опустели. Только бродячие собаки и историки искусств, подумала Ди. Но и эта шутка не улучшила настроения. Она использовала две свои наиболее перспективные возможности. Теперь, если продолжать, следовало разбить город на квадраты и прочесать все церкви.

Поднявшись в номер, она тщательно умылась, удаляя с рук и лица налет подвальной пыли. Соблюдение общепринятой здесь сиесты представлялось единственно разумным способом переждать эту часть дня. Она разделась и улеглась на узкую односпальную кровать.

Но стоило закрыть глаза, как навязчивое чувство, что она о чем-то забыла, вновь посетило ее. Она постаралась вспомнить все о Модильяни, о чем когда-либо читала или слышала, но, как выяснилось, известно ей было не так уж много. Постепенно она задремала.

Пока она спала, солнце миновало зенит и стало мощно светить в окно, заставив ее обнаженное тело покрыться потом. Она беспокойно металась во сне, время от времени хмуря лицо. Светлые волосы пришли в полнейший беспорядок и налипли на щеки.

Затем она вдруг резко проснулась и порывисто села на постели. У нее от перегрева пульсировало в голове, но она не обращала на это внимания, а сидела и смотрела прямо перед собой, подобно человеку, которому только что явилось откровение.

— Какая я законченная идиотка! — воскликнула она. — Он же был иудеем!

Раввин с самого начала понравился Ди. Он являл собой приятный контраст тем святым отцам, которые могли воспринимать ее только лишь как запретный и греховный плод. У него были приветливые карие глаза и седые пряди в черной бороде. Его заинтересовали ее поиски, а она неожиданно для самой себя выложила ему все начистоту.

— Тот старик в Париже упомянул о священнике, я решила, что речь идет о католическом пастыре, — объяснила она. — Но совершенно забыла, что Модильяни происходил из семьи евреев-сефардов[199]. И притом из истово верующей, ортодоксальной семьи.

Раввин улыбнулся.

— А я знаю, кому досталась картина! Мой предшественник был человеком эксцентричным, как многие раввины. Его интересовало буквально все — научные эксперименты, психоанализ, коммунистические идеи. Хотя он, разумеется, уже умер.

— И, как я подозреваю, никаких картин в оставленном им после смерти имуществе не оказалось?

— Мне ничего не известно об этом. Перед смертью он уже серьезно болел и потому покинул город. Перебрался в деревушку Польо на побережье Адриатики. Я, конечно, был тогда еще очень молод и помню его не так уж хорошо. Но, если не ошибаюсь, в Польо он прожил вместе с сестрой года два. До самой смерти. И если картина уцелела, то должна находиться у нее.

— Но ведь она тоже, должно быть, уже умерла.

Он рассмеялся.

— Разумеется. Вы поставили перед собой чрезвычайно трудную задачу, милая юная леди. Но ведь у них могли остаться потомки.

Ди пожала ему руку.

— Вы были очень добры ко мне, — сказала она.

— Что только доставило мне истинное удовольствие, — отозвался он и, насколько ей показалось, говорил чистую правду.

Направляясь снова к себе в отель, Ди почти не ощущала боли в натруженных ногах. Она составляла планы. Ей нужно будет взять напрокат машину и поехать в ту деревню. Отправиться решила уже на следующее утро.

Очень хотелось обо всем кому-то рассказать, поделиться добрыми новостями. Ей вспомнилось, как она поступила, когда ее в последний раз посетило такое же настроение. Она зашла в магазин и купила открытку.

Потом написала на ней:

«Милая Сэмми!

У меня сложились каникулы, о каких я всегда мечтала! Я веду самую настоящую охоту за сокровищем!!! Отбываю в Польо на поиски потерянного Модильяни!!!

С любовью Д.»

Найдя немного мелочи в карманах, потратила ее на почтовую марку и бросила открытку в ящик. И лишь потом сообразила: у нее не хватит денег, чтобы арендовать автомобиль и пересечь страну.

Безумие какое-то. Она шла по следу произведения искусства, которое стоило от пятидесяти до ста тысяч фунтов, но не могла себе позволить арендовать машину. Ди почувствовала острый приступ разочарования и раздражения.

Не попросить ли денег у Майка? Черт, нельзя. Она не сможет так уронить свое достоинство перед ним. Разве что намекнуть, когда он позвонит. Если вообще позвонит. Его зарубежные деловые турне обычно протекали по непредсказуемому графику.

Ей необходимо раздобыть денег другим путем. Мама? Вполне обеспеченная женщина, вот только Ди уже годами почти не уделяла ей ни внимания, ни своего времени. У нее нет права просить старушку об одолжениях. Дядя Чарльз?

Да, но все это требовало достаточно продолжительного ожидания. А Ди не могла унять зуда, гнавшего ее дальше по следу.

Свернув в неприметный проулок, где располагался ее отель, она увидела припаркованный у тротуара синий с металлическим отливом «Мерседес». У человека, который стоял, прислонившись к машине, была до боли знакомая голова, покрытая черными кудрями.

Ди бросилась бежать.

— Майк! — завопила она сама не своя от счастья.

Глава 7

Джеймс Уайтвуд остановил свой «Вольво» на узкой улочке в Ислингтоне и заглушил двигатель. Полную пачку сигарет и коробок спичек он положил в один карман, а чистый блокнот и две шариковые ручки — в другой. Он ощущал привычное легкое напряжение. Застанет ли он ее в хорошем настроении? Скажет ли она хоть что-то, достойное последующего цитирования? Дала о себе знать застарелая язва, и он тихо выругался. Он же брал интервью в буквальном смысле у сотен звезд, и это ничем не будет отличаться от остальных.

Заперев машину, он постучал в дверь дома Саманты Уинакр. Ему открыла круглолицая светловолосая девушка.

— Я — Джеймс Уайтвуд из «Ивнинг стар».

— Входите, пожалуйста.

Он последовал за ней в прихожую.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Анита. Я здесь работаю.

— Рад познакомиться с вами, Анита, — он одарил ее очаровательной улыбкой. Всегда полезно наладить теплые отношения с людьми из близкого окружения звезды кино.

Она проводила его чуть ниже, в цокольный этаж.

— К вам мистер Уайтвуд из «Стар».

— А, привет, Джимми! — Саманта сидела, поджав под себя ноги, на софе из «Хабитата», одетая в джинсы и блузку. Ступни оставались босыми. Из просторно расставленных перед ней динамиков дорогой стереосистемы фирмы «Бэнг энд Олуфсен» доносилась песня Клео Лейн.

— Сэмми… — Он пересек комнату и пожал ей руку.

— Садись, устраивайся поудобнее. Что нового на Флит-стрит?

Он положил ей на колени номер газеты, прежде чем опуститься в мягкое кресло.

— Главная новость дня: лорд Кардуэлл распродает свою коллекцию. Теперь ты поймешь, почему мы называем наступившие времена безумными. — У него был отчетливый прононс жителя южного Лондона.

— Не желаете ли чего-нибудь выпить, мистер Уайтвуд? — спросила Анита.

Он вскинул на нее взгляд.

— Не откажусь от стакана молока, — ответил он ей и похлопал себя по животу.

Анита вышла.

— Все еще мучает язва? — сочувственно поинтересовалась Саманта.

— Да, она похожа на инфляцию. В наши дни можно надеяться только на некоторое облегчение. — Он звонко рассмеялся. — Не будешь возражать, если я закурю?

Он изучал ее внешность, вскрывая пачку сигарет. Саманта всегда отличалась худобой, но сейчас лицо выглядело осунувшимся и утомленным. Глаза казались огромными, причем этот эффект не был создан с помощью косметических средств. Она обняла себя одной рукой, держа в другой сигарету. Он не сводил с нее глаз, когда она затушила окурок в переполненной пепельнице и немедленно прикурила еще одну.

Анита принесла ему стакан молока.

— Выпьете что-нибудь, Сэмми?

— Да, пожалуйста.

Джимми бросил взгляд на часы. Половина первого пополудни. Потом неодобрительно покосился на размеры стакана водки с тоником, которые смешивала Анита.

— Теперь ты расскажи мне, как обстоят дела в мире кино, — попросил он.

— Я подумываю о том, чтобы уйти из него. — Она приняла у Аниты стакан, и горничная снова вышла.

— Боже милосердный! — Джимми схватился за блокнот и снял колпачок с ручки. — Почему?

— Скажу сразу: здесь не о чем особенно разглагольствовать. У меня возникло такое чувство, словно фильмы уже дали мне все, что можно было от них взять. Работа над ними мне наскучила, а конечный результат неизменно кажется слишком тривиальным.

— В твоей жизни произошло какое-то одно важное событие, которое ты можешь назвать окончательно повлиявшим на подобное решение?

— Ты всегда умел задавать вопросы по существу, Джимми, — улыбнулась она.

Он выжидающе посмотрел на нее и заметил, что улыбается она не ему, а куда-то в сторону двери. Повернувшись, увидел мужчину мощного телосложения в джинсах и клетчатой рубашке, входившего в комнату. Он кивнул Джимми и сел рядом с Самантой.

Она сказала:

— Джимми, я хотела бы познакомить тебя с Томом Коппером. Человеком, изменившим мою жизнь.

Джо Дэвис нажал на кнопку наручных часов и посмотрел на высветившиеся на черном фоне красные цифры: 09:55. Самое время звонить в редакцию лондонской вечерней газеты.

Он снял трубку и набрал номер. После долгого ожидания ответа телефонистки с коммутатора редакции попросил соединить его с Джеймсом Уайтвудом.

— Доброе утро, Джим. Это Джо Дэвис.

— Утро на самом деле поганое, Джо. Ну, и какую кучу старого хлама ты хочешь толкнуть мне сегодня?

Джо отчетливо представил себе плохие зубы, которые ухмылка обнажила во рту журналиста, а этот притворно враждебный тон стал для обоих игрой, призванной скрыть тот факт, что один целиком пользовался услугами другого на условиях полной взаимности.

— Ничего особенно интересного, — ответил Джо. — Юная звезда получила небольшую роль, вот и все. А если серьезно: Лейла д’Або делает отличные сборы на свой бенефис в театре «Палладиум».

— Как, эта старая и всеми забытая корова? Когда у нее премьера, Джо?

Джо усмехнулся, понимая, что на этот раз вышел победителем в игре.

— Двадцать первого октября. Всего один спектакль.

— Записал. К тому времени она уже успеет закончить съемки в том второсортном фильме в… Где она снимается, Джо? На студии «Илинг»[200]?

— В Голливуде.

— Ну, разумеется. А кто еще делает кассовые сборы?

— Не знаю. Тебе придется обратиться в дирекцию «Палладиума». Заодно спроси, правда ли, что за единственный выход она получит пятьдесят тысяч фунтов, поскольку я тебе об этом не сообщал.

— Конечно, не сообщал.

— Но я дал тебе тему для статьи?

— Сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе, старина.

Джо снова усмехнулся. Если тема оказывалась хороша, чтобы статья попала в газету так или иначе, Уайтвуд неизменно делал вид, что оказывает агенту большое одолжение по старой дружбе. Если же новость представлялась ему малоинтересной, критик прямо говорил об этом.

— Ты уже звонил нашим конкурентам? — спросил Уайтвуд.

— Пока нет.

— Дашь нам выйти с новостью первыми? Хотя бы в раннем выпуске?

— Да. Но только воспринимай это как услугу для тебя лично, Джим. — Джо расслабленно откинулся на спинку своего кожаного кресла, чувствуя себя триумфатором. Теперь газетчик был у него в долгу. Агент заработал зачетные очки.

— Кстати, что там происходит с твоей голубоглазой любимицей?

Джо мгновенно вытянулся в струнку. Уайтвуд все-таки прятал козырного туза в рукаве. Агент спросил с напускным равнодушием:

— О какой конкретно моей любимице речь?

— Джо, у скольких из них я брал интервью на этой неделе? Речь, само собой, о недокормленной мисс Уинакр.

Джо нахмурился над телефонной трубкой. Черт бы побрал Сэмми! Он теперь занял оборонительную позицию.

— Я чуть не забыл спросить, как прошла ваша беседа.

— Получил отличный материал. Заголовок: «Саманта Уинакр уходит из шоу-бизнеса». А она с тобой еще не делилась планами?

Боже, что Сэмми нагородила репортеру?

— Строго между нами, Джим. Она сейчас переживает трудный период.

— Более чем трудный, как мне показалось. Коли уж она отвергает такие сценарии, как «Тринадцатая ночь», ее решение уйти выглядит вполне серьезным.

— Это тот случай, когда ты окажешь услугу сам себе, если ни о чем таком не напишешь. Она обязательно передумает.

— Рад слышать. Я и сам пока собирался придержать новость.

— Тогда что станет гвоздем твоей публикации?

— «Саманта Уинакр призналась, что влюблена». Так пойдет?

— Да, спасибо, Джим. Скоро увидимся. Эй… Погоди секундочку! Она сказала тебе, в кого влюблена?

— Его зовут Том Коппер. Я даже встретился с ним. На вид — пронырливый малый. На твоем месте я бы опасался за свою роль ее агента.

— Спасибо еще раз.

— Не за что. Пока.

Джо с грохотом бросил трубку на телефонный аппарат. Они с Уайтвудом обменялись услугами и остались на равных. Но не в этом состояла главная причина его огорчения. Абсолютно неправильно со стороны Сэмми было сообщить газетчику, что она отвергла сценарий, без окончательного согласования со своим агентом.

Он встал из-за стола и подошел к окну. Посмотрел на привычный транспортный бардак на улице: машины были припаркованы, несмотря на запрещающую двойную желтую разметку, вдоль тротуара. Каждый считает себя исключением из правил, подумал Джо. Офицер дорожной полиции шествовал мимо, не обращая внимания на многочисленные нарушения.

На противоположной стороне улицы рано вышедшая на работу проститутка предлагала себя мужчине средних лет в солидном костюме. Ящики с дешевым шампанским заносили в подсобное помещение стриптиз-клуба. В проеме дверей закрытого кинотеатра восточного вида тип с короткими черными волосами и в крикливом наряде продавал нечто в маленьком пакетике изможденной и явно давно не мывшейся девице, рука которой тряслась, когда она протягивала ему деньги. Узкое лицо и прическа ежиком делали девушку чуть похожей на Сэмми. О боже, что ему делать с Сэмми? Как поступить?

Ключевой фигурой стал этот парень. Джо вернулся за стол и прочитал наспех записанное имя на листке блокнота: Том Коппер. Если она действительно влюблена, то попала под его влияние. А значит, это он хочет ее ухода из кино.

Люди нанимали Джо, чтобы он помогал им делать деньги. Люди, наделенные талантом. Джо никогда не мог разобраться, что это такое — талант. Знал лишь одно: он сам его лишен начисто. Но подобно тому, как Джо не смог бы заработать себе на жизнь актерской игрой, его клиенты ничего не смыслили в делах. Он был им нужен, чтобы читать тексты контрактов, вести переговоры об оплате, давать советы по рекламным акциям, находить хорошие сценарии у хороших режиссеров. Словом, служить одаренным, но наивным людям проводником в джунглях шоу-бизнеса.

Вот и в случае с Самантой его обязанностью было помогать ей зарабатывать. Но не здесь крылся реальный ответ на одолевавшие его вопросы.

Правда заключалась в том, что агент становился кем-то гораздо более значительным, чем просто бизнесменом. В разное время Джо приходилось становиться то мамочкой, то папочкой, то возлюбленным, то психиатром. Он с готовностью подставлял плечо, чтобы на нем поплакаться, вносил за своих клиентов залоги, выручая из-под ареста, нажимал на скрытые пружины, чтобы замять дела, связанные с наркотиками, без выдвижения обвинений, исполнял роль семейного консультанта для супружеских пар. Во фразе «я помогаю актерам зарабатывать» таился куда более глубокий смысл, чем могли слышать посторонние.

Хотя защита неопытных людей от акул составляла важнейшую часть работы. А мир Джо буквально кишел акулами. Продюсеры, дававшие актеру роль, зарабатывавшие на фильме кучу денег, а актеру предоставлявшие гадать, как оплатить аренду квартиры в следующем месяце. Самозваные гуру, проповедовавшие нелепые религии и вегетарианство, занимавшиеся медитацией или астрологией, выкачивали из звезд добрую половину их доходов. Сомнительные организации и нечистоплотные бизнесмены, соблазнявшие звезду публично поддержать их, выкачивали потом все до последнего пенни, рекламируя свою связь со знаменитым актером, используя его репутацию и образы.

Джо опасался, что Том Коппер принадлежал к числу этих акул. Все произошло подозрительно быстро. Этот тип едва успел появиться ниоткуда, но внезапно стал полностью контролировать жизнь Сэмми. И если в муже она действительно нуждалась, то в новом агенте — нисколько.

Он принял решение. Склонился над столом и нажал на кнопку зуммера вызова.

В динамике с легким хрипом позвучало:

— Слушаю вас, мистер Дэвис.

— Будьте любезны, зайдите ко мне немедленно, Энди.

Дожидаясь, он прихлебывал кофе, успевший совершенно остыть. Эндрю Фэйрхолм — сам он предпочитал произносить свою фамилию Фэрхэм — был ушлым малым. Джо он напоминал себя самого в молодости. Сын актера, снимавшегося только в эпизодах, и столь же неудачливой концертной пианистки, он рано осознал, что не обладает талантом. Но все же успел подцепить неизлечимый вирус шоу-бизнеса, стал агентом и помог паре весьма посредственных рок-групп добиться финансовых успехов. Почти сразу после этого Джо пригласил его на работу в качестве личного помощника.

Энди вошел без стука и сел напротив стола. Он выглядел привлекательным молодым человеком с длинными, но опрятными темно-русыми волосами, в костюме с широкими лацканами пиджака и в рубашке с узором из крошечных Микки Маусов. Он учился в университете и пытался культивировать прононс выходца из высших слоев общества. Агентству Джо он приносил несомненную пользу, самим присутствием придавая ему более современный имидж. Острый ум и свойственное молодым чутье на модные тенденции хорошо дополняли опыт Джо и его всем известную профессиональную ловкость, чтобы не сказать — хитрость.

— Проблема с Сэмми Уинакр, Энди, — сказал Джо. — Она заявила репортеру из газеты, что влюблена и собирается закончить карьеру актрисы.

Энди закатил глаза:

— Я всегда говорил, что эта красотка с большими странностями. Что за парень у нее завелся?

— Его зовут Том Коппер.

— Кто он такой, черт бы его взял?

— Именно это я и хочу выяснить. — Джо вырвал верхний листок из блокнота и передал его помощнику. — Причем как можно скорее.

Энди кивнул и вышел. Джо смог слегка расслабиться. Он всегда чувствовал себя намного лучше, если за решение проблемы брался Энди. При всем своем деликатном шарме и утонченных манерах, этот молодой человек сумел отрастить себе и очень острые зубы.

Выдался теплый вечер, и в неподвижном воздухе отчетливо ощущался аромат лета. Закатное солнце над крышами домов придало кроваво-красный оттенок высоким и редким облакам. Саманта отвернулась от окна гостиной в цокольном этаже и подошла к бару для приготовления коктейлей.

Том поставил на проигрыватель джазовую пластинку и вытянулся на софе. Саманта подала ему бокал и свернулась рядом. Он обвил ее хрупкие плечи своей мощной рукой, а потом поднял голову, чтобы поцеловать ее в щеку. В дверь позвонили.

— Не открывай, — сказал он и поцеловал теперь уже по-настоящему.

Она смежила веки, впившись губами в его губы, но потом поднялась.

— Мне нравится продлевать твое возбуждение.

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы узнать невысокого мужчину в бархатном костюме, стоявшего перед входом в ее дом.

— Джулиан!

— Привет, Саманта! Я не вовремя?

— Вовсе нет. Заходите, пожалуйста.

Он переступил через порог, и она провела его вниз.

— Я к вам ненадолго, — сказал он извиняющимся тоном.

Смущение Джулиана лишь усилилось, как только он увидел на софе Тома. Саманта представила их друг другу:

— Том Коппер, Джулиан Блэк.

Том башней возвышался над Джулианом, когда они обменивались рукопожатиями. Саманта снова направилась к бару.

— Вы ведь предпочитаете виски, верно?

— Да, спасибо.

— Джулиан — владелец картинной галереи, — объявила Саманта.

— Ну, это несколько преждевременное определение. Я только собираюсь ее открыть. А чем занимаетесь вы, Том?

— Меня можно, пожалуй, назвать финансистом.

Джулиан улыбнулся.

— В таком случае у вас нет случайно желания вложить немного денег в художественный салон?

— Совершенно не моя сфера деятельности.

— А какая же ваша?

— Скажем так, я беру деньги у А и передаю их Б.

Саманта закашлялась, и у Джулиана возникло ощущение, что над ним подшучивают.

— И тем не менее именно дела галереи привели меня к вам, — сказал он.

Взяв бокал с напитком из рук Саманты, он пронаблюдал, как она уютно пристроилась в тут же обнявшей ее руке Тома.

— Мне нужен кто-то привлекательный и искренне заинтересованный для церемонии торжественного открытия моего заведения. Сара предложила попробовать пригласить вас. Вы сможете оказать нам такую услугу?

— С удовольствием, но мне необходимо сначала проверить, не должна ли я в тот день находиться в каком-то другом месте. Могу я сама позвонить вам позже?

— Конечно. — Джулиан достал из кармана визитную карточку. — Здесь все необходимые детали.

— Отлично, — сказала она, взяв визитку.

Джулиан торопливо выпил свое виски.

— Не стану обременять вас больше своим присутствием, — сказал он, почувствовав легкий укол зависти. — Вы устроились так удобно. Рад был знакомству, Том.

У дверей он задержался, заметив открытку, небрежно сунутую углом под висевший на стене термостат.

— Кто-то из вас побывал в Ливорно? — спросил он.

— Нет. Это одна моя давняя подруга. — Саманта поднялась. — Мне следует как-нибудь познакомить вас с ней. У нее ученая степень по истории искусств. Взгляните, — она сняла открытку со стены, перевернула и подала Джулиану. Он прочитал текст.

— Как увлекательно, — заметил он, возвращая открытку. — Да, мне определенно хотелось бы встретиться с этой леди. Нет-нет… Не трудитесь провожать меня. До свидания.

Когда он удалился, Том спросил:

— С чего бы тебе помогать ему открывать какую-то заштатную картинную лавочку?

— Я дружу с его женой. Достопочтенной Сарой Лакстер.

— Которая, стало быть, приходится дочерью…

— Лорду Кардуэллу.

— Распродающему свою коллекцию живописи?

Саманта кивнула.

— Порой кажется, что у членов этой семьи в венах течет масляная краска.

Но Том даже не улыбнулся.

— В таком случае, быть может, намечается одно интересное дельце.

Вечеринка достигла той почти лишенной жизни стадии, какой достигает любое подобное сборище с наступлением глубокой ночи, чтобы позже обрести второе дыхание. Любители перебрать спиртного осоловели и стали неприятны в общении. Люди более сдержанные начинали ощущать первые признаки будущего похмелья. Гости разбились на группы и вели беседы, варьировавшиеся от сугубо интеллектуальных до комически бессвязных.

Хозяином был режиссер, недавно вернувшийся в большое кино из ссылки на съемку телевизионных рекламных роликов. Его жена — высокая, худая дама, чье удлиненное платье выставляло напоказ большую часть ее скромного бюста, — приветствовала Саманту и Тома, после чего провела их к бару. Бармен-филиппинец, у которого уже начали слегка стекленеть глаза, налил виски для Саманты и опорожнил две бутылочки пива во вмещавший пинту стакан Тома. Саманта бросила на Тома пристальный взгляд: он не часто пил пиво, особенно по вечерам. Оставалось надеяться, что до конца вечеринки он не напустит на себя агрессивно пролетарскую манеру поведения.

Хозяйка завела с ними пустой светский разговор. Но как раз в этот момент Джо Дэвис отделился от группы, стоявшей у дальней стены гостиной, и подошел к ним. Хозяйка с заметным облегчением тут же поспешила вернуться в общество мужа.

Джо сказал:

— Сэмми, тебе просто необходимо познакомиться с мистером Иши. Сегодня он — гвоздь программы, и мы только ради него собрались на этот тоскливый прием.

— Кто он такой?

— Японский банкир, известный своим стремлением вложить деньги в британскую индустрию кино. Он, должно быть, рехнулся, но это только распаляет всеобщее стремление понравиться ему. Пойдем со мной.

Он взял ее за руку, кивнул Тому и подвел к лысому мужчине в очках, который что-то вещал вполне трезвым голосом полудюжине крайне внимательных слушателей.

Том наблюдал за процедурой знакомства от бара, потом сдул пену со стакана и отпил половину содержимого сразу. Филиппинец рассеянным движением протер за ним стойку. С Тома он не сводил взгляда.

Тогда Том сказал:

— Валяй, выпей еще немного. Я никому не скажу.

Бармен просиял в ответ улыбкой, вынул из-под стойки уже далеко не полный стакан и сделал смачный глоток.

Донесся женский голос:

— Жаль, мне не хватает смелости носить джинсы. В них было бы намного удобнее.

Том повернулся и увидел невысокую девушку лет двадцати с небольшим. На ней отменно сидел очень дорогой наряд в стиле, имитирующем моду пятидесятых годов. Остроносые туфли на тонких, как два стилета, каблуках, сшитая клиньями юбка и двубортный жакет. Аккуратно зачесанные короткие волосы сзади чуть завивались вверх утиным хвостиком, а на лоб падала челка.

— К тому же джинсы дешевле, — сказал Том. — А у себя в Ислингтоне мы нечасто устраиваем приемы с коктейлями.

Она широко распахнула густо накрашенные глаза.

— Вы, значит, там живете? Я слышала, что мужчины из числа рабочих избивают своих жен.

— Боже милосердный, — пробормотал Том.

Девушка невозмутимо продолжала:

— Мне кажется, это просто ужасно… То есть я бы никогда не потерпела побоев от мужчины. Если только он не оказался бы очень-очень милым. Тогда мне, возможно, могло бы даже понравиться. Как вы думаете, вы бы получили удовольствие, избивая леди? Меня, например?

— Мне хватает куда как более достойных занятий, — ответил Том, но девушка не расслышала презрительных ноток в его реплике. — Будь вы обременены какими-то реальными проблемами, то не стали бы строить из себя дурочку в присутствии незнакомого мужчины. Привилегии порождают скуку, а от скуки люди превращаются в пустышек вроде вас.

Ему наконец удалось уязвить девицу.

— Если вы и вправду так считаете, то чтоб вам подавиться своим привилегированным пивом! И вообще, что вы здесь делаете?

— Я и сам уже задумался об этом. — Он осушил стакан и поднялся. — Подобные глупейшие разговоры мне уж точно ни к чему.

Он стал глазами искать Сэмми, но услышал голос раньше, чем увидел ее. Она кричала на Джо Дэвиса. Секундой позже за этой сценой наблюдали все собравшиеся.

Лицо раскраснелось, Том никогда прежде не видел ее в такой ярости.

— Да как ты смеешь затевать расследования против моих друзей! — вопила она. — Не воображай себя моим ангелом-хранителем. Ты всего лишь мой хренов агент. То есть бывший агент, потому что ты уволен, Джо Дэвис!

Она нанесла ему одну, но звонкую пощечину и развернулась.

Агент побагровел от пережитого унижения. Он двинулся на Саманту, воздев в воздух сжатый кулак. Том двумя невероятно широкими шагами пересек гостиную. Он оттолкнул Джо, вложив в толчок осторожную силу, и агент с трудом удержался на ногах. Затем Том тоже повернулся и вслед за Самантой вышел из комнаты.

Оказавшись на тротуаре, она бросилась бежать.

— Сэмми! — окликнул ее Том и побежал, чтобы догнать. Поравнявшись, ухватил за руку, заставил остановиться.

— В чем дело? Из-за чего весь сыр-бор? — спросил он.

Саманта посмотрела на него глазами, в которых читались растерянность и злость.

— Джо провел расследование твоего прошлого, — ответила она. — Утверждает, что у тебя есть жена, четверо детей, а в полиции заведено дело.

— О, и только-то? — Он пристально посмотрел на нее. — И что ты думаешь по этому поводу?

— А откуда мне, черт возьми, знать, что я должна думать?

— Верно. У меня в прошлом развалившийся брак, и процедура развода еще не доведена до конца. А десять лет назад я по глупости подделал подпись на чеке. Разве это что-то меняет для нас с тобой?

Некоторое время она всматривалась в его лицо. Потом положила голову ему на плечо.

— Нет, Том, конечно, нет.

Он долго держал ее в объятиях. Когда она немного успокоилась, Том сказал:

— Все равно это была паршивая вечеринка. Давай поймаем такси.

Они дошли до Парк-лейн и обнаружили свободную машину, дежурившую у одного из отелей. Водитель повез их через Пиккадилли, Стрэнд и Флит-стрит. Том попросил его остановиться у газетного киоска, где уже продавались самые ранние выпуски утренних газет. Почти рассвело, когда такси миновало виадук в Холборне.

— Ты только посмотри на это, — сказал Том. — Ожидается, что за коллекцию лорда Кардуэлла будет заплачен миллион фунтов. — Он сложил газету и отвернулся к окну автомобиля. — А знаешь, как он заполучил все эти картины?

— Нет. Расскажи мне.

— В семнадцатом веке тысячи моряков шли на верную гибель, чтобы доставить лордам золото из Южной Америки. В восемнадцатом столетии фермеры голодали, лишь бы суметь заплатить за аренду их земельных участков. В девятнадцатом дети умирали за фабричными станками и в городских трущобах, доводя их прибыли до максимума. В наше время он стал банкиром, чтобы помочь другим делать то, чем сам занимался уже триста лет, — обогащаться за счет горя бедняков. Господи, да на миллион фунтов можно построить целый квартал добротного и дешевого жилья в том же Ислингтоне!

— И как же восстановить справедливость? — спросила Сэмми, выглядевшая безутешной.

— Понятия не имею.

— Если другие люди не отнимут у него своих денег, то придется это сделать нам.

— Запросто.

— Том, будь серьезен! Почему бы и нет?

Он обнял ее за талию.

— В самом деле, почему бы и нет? Мы украдем его картины, продадим за миллион монет и построим дешевое жилье. Детали обсудим утром. А теперь поцелуй меня.

Она потянулась к нему губами, но сразу же отпрянула.

— Я ведь действительно собираюсь пойти на это, Том.

Он всмотрелся в ее лицо.

— Будь я проклят, если не верю тебе! — воскликнул он.

Глава 8

Джулиан лежал и не мог заснуть. Ночи к концу августа стали невыносимо душными. Окна спальни они оставили распахнутыми и скинули с постели все покрывала, но он все равно сильно потел. Сара спала спиной к нему на дальнем краю необъятных размеров кровати, расставив ноги, словно в беге. Ее тело излучало бледное сияние при слабом свете едва наступившего рассвета, а темная впадина между ягодицами обманчиво манила, звала к себе. Жена не шелохнулась, когда он встал с постели.

Из ящика гардероба он достал трусы и надел их. Неслышно закрыв за собой дверь, вышел в холл второго этажа, спустился на половину лестничного пролета и через гостиную попал в кухню. Наполнил электрический чайник и включил его.

Слова с открытки, прочитанные им прошлым вечером в доме Саманты, снова и снова крутились в голове, как навязчивая популярная песенка, от которой никак не можешь избавиться. «Отбываю в Польо на поиски потерянного Модильяни». Строчка кислотой разъедала ему мозг. И не столько жара, сколько эти мысли не давали ему всю ночь заснуть. Ему самому следовало отправиться на поиски неизвестной картины Модильяни. Это именно то, что сейчас нужно, — настоящее открытие. Его репутация как фигуры на рынке произведений искусства сразу же укрепится, к «Черной галерее» будет привлечено внимание многочисленной публики. Не совсем в духе заявленной концепции салона? Но едва ли она была бы в таком случае особенно важна.

Джулиан опустил в кружку пакетик с чаем и залил крутым кипятком. Он нервно крутил ложкой мешочек с заваркой, то погружая его на дно, то наблюдая, как он снова медленно всплывает вверх. Модильяни выглядел многообещающей золотой жилой, но Джулиан пока не видел возможности добраться до нее.

Если он сможет найти полотно, лорд Кардуэлл раскошелится, чтобы купить его. Отец Сары дал ему обещание, а старый хрыч при всех своих недостатках всегда держал слово. Но из него не вытянешь ни гроша, рассказав всего лишь об открытке от взбалмошной девицы. У самого Джулиана денег на поездку в Италию не осталось.

Чай приобрел насыщенный коричневый цвет, а на поверхности образовался чуть заметный налет от кипятка. Он перенес кружку к стойке для завтрака и сел на высокий стульчик. Джулиан оглядел кухню, где стояли стиральная и посудомоечная машины, двухуровневая плита, на которой обычно только варили яйца, морозильник и валялось множество других, более мелких электрических хозяйственных игрушек. Можно было сойти с ума, зная о возможности завладеть сокровищем, но не имея для этого пустяковых средств.

Потягивая чай, он обдумывал возможные варианты. Он мог, например, потихоньку взять часть ювелирных украшений Сары и заложить их в ломбард. Но из-за этого наверняка возникнут проблемы с полицией. Он не знал, требовались ли в ломбарде чеки или другие доказательства, что он является владельцем вещей. Вероятно, в самых надежных требовали предъявить нечто подобное. Нет, здесь он вступал на неизведанную и скользкую дорожку. Подделка чеков больше в его стиле, но жена обо всем узнает даже раньше. Причем в обоих случаях было рискованно пытаться добыть всю необходимую ему сумму сразу.

Надо суметь найти что-то, чего она не сразу хватится. Нечто простое для продажи и стоящее больших денег.

А ведь можно просто поехать в Италию на машине. Он нашел Польо по карте. Деревня располагалась на Адриатическом побережье в северной части страны. Спать он будет на сиденье автомобиля.

Но тогда ему едва ли удастся сохранить презентабельный вид, если понадобится вступить в сложные переговоры. А деньги все равно необходимы на бензин, еду и вероятные взятки.

Он мог сказать ей, что отправляется на машине в Италию, а потом продать ее. Тогда обман вскроется, как только он вернется. Именно в тот момент, когда ему понадобятся щедроты папаши. Но он заявит, что автомобиль попросту угнали.

Точно. Он продаст машину, сообщив о ее мнимом похищении. Жена захочет обратиться в полицию и в страховую компанию. Но он успокоит ее. Скажет, что уже все сделал сам.

Так он выиграет время, пока полиция будет якобы вести розыск. Страховые компании вообще задерживали выплаты месяцами. К моменту, когда Сара узнает об обмане, его репутация окажется уже прочно устоявшейся.

Он решительно настроился предпринять такую попытку. Он поедет и найдет подходящего торговца автомобилями. Посмотрел на часы. Половина девятого утра. После чего вернулся в спальню, чтобы одеться.

Сервисную книжку и регистрационное удостоверение он нашел в ящике кухонного стола, а ключи там же, где оставил их сам прошлым вечером.

Нужно было обставить все убедительно. На клочке бумаги он написал подвернувшимся под руку карандашом записку для Сары: «Взял твою машину. Вернусь только вечером. Возникли срочные дела. Дж.».

Свое послание он оставил в кухне рядом с кофеваркой, а сам спустился в гараж.

У него ушло больше часа, чтобы проехать через Вест-Энд, Сити и по Майл-Энд-роуд доехать до Стратфорда. Поток транспорта был плотным, и ширина улиц ему совершенно не соответствовала. Добравшись до Лейтонстон-Хай-роуд, он обнаружил вдоль нее целую цепочку магазинов, торговавших подержанными машинами. Они стояли в витринах, на заправочных станциях, иногда прямо на тротуарах.

Джулиан выбрал салон покрупнее, расположенный чуть в стороне. Ему бросился в глаза достаточно новый с виду «Ягуар», выставленный для обозрения, как и еще несколько дорогих машин последних моделей во дворе заведения. Он заехал на территорию.

Мужчина средних лет мыл лобовое стекло громадного «Форда». Он носил кожаную шляпу и короткий рабочий халат, распахнутый спереди. К Джулиану он подошел, не выпуская из рук тряпки и ведерка с водой.

— А вы ранняя пташка, — заметил он добродушно с заметным акцентом жителя Ист-Энда.

— Хозяин уже на месте? — спросил Джулиан.

— Он, собственно, перед вами. — В манерах мужчины проскользнуло заметное охлаждение к посетителю.

Джулиан взмахом руки показал на свою машину.

— Сколько вы могли бы за нее предложить?

— С обменом на другую?

— Нет, продаю полностью за наличные.

Мужчина снова оглядел автомобиль, скорчил кислую гримасу и помотал головой из стороны в сторону.

— Такую трудновато будет потом сбыть с рук, — сказал он.

— Но это очень красивый автомобиль, — протестующее возразил Джулиан.

Скептическое выражение сохранялось на лице торговца.

— Сколько ему? Года два?

— Полтора.

Мужчина медленно обошел вокруг машины, тщательно осматривая корпус. Провел пальцем по царапине на двери, присел перед бамперами, проверил покрышки.

— Очень красивый автомобиль, — повторил Джулиан.

— Так-то оно так, но это не значит, что я смогу продать его, — отозвался мужчина. Он открыл водительскую дверь и сел за руль.

Джулиан чувствовал нараставшее раздражение. Это звучало просто смехотворно. Он прекрасно знал, что делец легко либо продаст «Мерседес» через свой салон, либо уступит одному из коллег. Вопрос заключался лишь в том, сколько он готов сейчас за него выложить.

— Мне нужны только наличные, — на всякий случай предупредил он.

— Я вам, приятель, еще оторванной пуговицы от рубашки не предложил, — небрежно бросил торговец. Он повернул ключ в замке зажигания, и мотор взревел. Заглушил двигатель, но сразу же завел снова. Так повторялось несколько раз подряд.

— Пробег очень небольшой, — подсказал Джулиан.

— Но соответствует ли это действительности?

— Конечно, соответствует.

Мужчина выбрался из машины и захлопнул дверь.

— Даже не знаю, — снова покачал головой он.

— Не хотите на ней прокатиться?

— Не-а.

— Как же вы можете определить, чего на самом деле стоит автомобиль, не попробовав его на дороге? — Джулиан начал чуть горячиться.

Мужчина же оставался совершенно невозмутим.

— Вы сами-то чем занимаетесь?

— Владею картинной галереей.

— Так вот. Предоставьте моторы мне, а сами разбирайтесь со своими никчемными картинками.

Джулиан сдержал вспышку злости.

— Так вы мне сделаете предложение или нет?

— Вероятно, я мог бы дать вам за нее тысячи полторы, оказав при этом большую услугу.

— Но это же курам на смех! Она новая стоит от пяти до шести тысяч!

Когда делец услышал это, в его глазах промелькнули огоньки триумфа. До Джулиана дошло: он ясно дал понять, что не знает в точности первоначальной стоимости автомобиля.

— А у вас есть право продавать эту машину?

— Разумеется.

— Где же документы?

Джулиан выудил их из внутреннего кармана и подал хозяину салона.

— Забавное имя для парня — Сара, — заметил торговец.

— Это моя жена. — Джулиан достал визитную карточку. — А вот как зовут меня самого.

Мужчина сунул карточку в карман халата.

— Прошу прощения за такой вопрос, но жена знает, что вы продаете машину?

Джулиан про себя проклял проницательность этого человека. Как он мог догадаться? Впрочем, несомненно, тот факт, что владелец художественной галереи прикатил в глухой угол Ист-Энда, чтобы за наличные продать почти новенький «Мерседес», красноречиво говорил сам за себя. Тут не все обстояло чисто.

— Моя жена не так давно умерла, — соврал он.

— Что ж, умерла так умерла, — торговец явно не повелся на выдумку. — Но я вам уже назвал свою оценку товара.

— Я не могу уступить машину меньше, чем за три тысячи. — Джулиан напустил на себя решительный вид.

— Допустим, получите тысячу шестьсот, но это мое последнее слово.

Джулиан считал, что в подобных местах принято торговаться.

— Две с половиной, — сказал он.

Хозяин развернулся и пошел прочь.

Джулиан запаниковал.

— Хорошо, — выкрикнул он. — Две тысячи.

— Тысяча шестьсот пятьдесят. Соглашайтесь или уезжайте отсюда.

— Наличными?

— А то чем же?

— Ладно, идет, — глубоко вздохнув, сказал Джулиан.

— Заходите ко мне в контору.

Джулиан последовал за мужчиной через двор внутрь главного здания салона, фасадом выходившего на улицу. Он уселся за старый исцарапанный рабочий стол и подписал бланк согласия на продажу, а торговец открыл древний стальной сейф и отсчитал 1 650 фунтов потрепанными пятифунтовыми купюрами.

Когда он уходил, хозяин протянул ему на прощание руку, но Джулиан по-хамски намеренно не пожал ее и удалился. Им владело твердое убеждение, что его только что нагло ограбили.

Он двинулся в западном направлении, высматривая свободное такси. Усилием воли отогнал неприятные ощущения, которые сменились радостным возбуждением. По крайней мере, теперь у него были деньги — 1 650 фунтов пятерками! Более чем достаточно для путешествия. Ему стало казаться, что он уже отправился в путь.

Принялся репетировать сказку, которую расскажет Саре. Он мог объяснить, что отправился на встречу с декораторами… Нет, это должен быть кто-то, с кем она незнакома. Художник, живущий, предположим, в Степни. Как его назвать? Хотя Джон Смит вполне подойдет — в Лондоне полно реальных людей, которые носят такие имя и фамилию[201]. Он заглянул к нему в гости, а когда через час вышел, машину угнали.

Из-за спины Джулиана вынырнуло такси, причем свободное. Он размахивал руками, свистел вслед, но шофер не остановился. Нужно быть внимательнее, решил Джулиан.

Ему вдруг пришло в голову, что Сара могла обратиться в полицию еще до его возвращения. Тогда, фигурально выражаясь, кот окажется уже выпущенным из мешка. Ему тоже придется назвать ей номер несуществующего полицейского участка. В этот момент показалось еще одно такси, и он занял его.

Сидя на заднем сиденье, вытянул ноги и пошевелил пальцами внутри ботинок, чтобы снять усталость от продолжительной прогулки пешком. Хорошо, предположим, Сара позвонит в Скотленд-Ярд, обнаружив, что такого участка нет в природе. И тогда узнает, что никто вообще пока не заявлял об угоне ее автомобиля.

По мере приближения к дому вся его затея все более выглядела чистейшей авантюрой. Сара может обвинить его в похищении машины. Есть ли основания выдвигать обвинения в краже чего-либо у собственной жены? А как же тогда все эти свадебные клятвы? Типа: «Все, чем владею на этой земле, передаю тебе…» Или что-то в этом роде. А ведь существует и статья, по которой привлекают за ложный вызов полицейских.

Такси проехало по набережной Виктории и миновало Вестминстер. Полиция не станет вмешиваться в семейную ссору, решил Джулиан. Но урон все равно окажется чувствительным, если Сара узнает, что он задумал. Она сразу же обо всем сообщит папочке. И тогда Джулиан попадет в немилость к лорду Кардуэллу в самый ответственный момент, когда понадобятся деньги на приобретение Модильяни.

Он уже начал жалеть о своей идее продать машину. То, что еще утром казалось блестящей мыслью, теперь могло пустить под откос все его предприятие.

Такси остановилось перед домом с окнами во всю стену. Джулиан расплатился с шофером верхней купюрой из толстенной пачки, полученной от хозяина автосалона. Подходя к двери, он все еще мучительно силился придумать более удачную версию случившегося для жены. Но ничего не получилось.

Он тихо вошел внутрь. Было всего лишь начало двенадцатого — она в такое время еще обычно валялась в постели. Без лишнего шума он добрался до гостиной, сел, скинул ботинки и расслабился.

Быть может, лучше всего было бы отправиться в Италию без промедления. Он оставит записку: мол, должен уехать на несколько дней. Сара поймет, что он воспользовался автомобилем. А уже вернувшись, можно наплести ей любых небылиц.

Внезапно его лицо омрачилось. С самого первого момента прихода домой какой-то чуть слышный шум словно бы дергал его за воображаемый рукав, стараясь привлечь к себе внимание. Теперь он сконцентрировался на нем и нахмурился еще сильнее. Звук напоминал какую-то странную возню.

Он разбил его на отдельные компоненты. Вот шуршание простыней, вот приглушенный скрип пружины матраца, чье-то учащенное дыхание. Все это доносилось из спальни. Наверное, Саре привиделся во сне кошмар, предположил он. Хотел было крикнуть, чтобы разбудить, но передумал, вспомнив, как читал что-то о вреде внезапного пробуждения для погруженных в страшные сны людей. А если она еще и страдает лунатизмом?

Джулиан медленно поднялся по нескольким ступенькам лестницы. Дверь в спальню оказалась распахнутой. Он заглянул внутрь.

Увиденное заставило его замереть на месте — челюсть от удивления отвисла. Сердцебиение от шока резко ускорилось, а в ушах раздался настоящий гул.

Сара лежала на боку поверх простыни. Она выгнула шею, закинув голову назад, а ее столь дорого постриженные волосы сейчас налипли на взмокшее лицо. Глаза были закрыты, рот же, наоборот, полуоткрыт — из него вырывались низкие животные стоны и хрипы.

Прижавшись к ней вплотную, лежал мужчина, и его таз ритмично двигался в такт с ее тазом, медленно, словно содрогаясь. Мускулистые конечности мужчины густо заросли черными волосами. Зато мышцы совершенно белых ягодиц то напрягались, то расслаблялись все в том же ритме. Сара забросила ему ногу через колено, образовав треугольник, а партнер с силой загоняя свою плоть ей внутрь, приподнимал бедро, бормоча при этом тихие, но вполне разборчивые грязные ругательства.

За спиной Сары в постели лежал второй мужчина. У него были светлые волосы и бледное, местами прыщавое лицо. Его бедра и попка Сары слились, как сливаются две ложки, положенные одна на другую в шкафу для посуды. Одной рукой он обвил Сару и поочередно сжимал пальцами ее груди.

До Джулиана даже не сразу дошло, что жена занимается сексом с двумя мужчинами одновременно. Именно этим объяснялись до странности замедленные движения всех трех тел. Он смотрел, совершенно ошеломленный.

Блондин первым заметил его и захихикал.

— У нас появились зрители, — объявил он громко.

Второй мужчина быстро повернул голову, и оба перестали дергаться.

— Это всего лишь мой муж, — сказала Сара. — Не останавливайтесь, милые мерзавцы. Продолжайте, прошу вас. Пожалуйста.

Черноволосый ухватился за ее бедра и начал двигать тазом еще более мощно, чем прежде. Все они, казалось, полностью потеряли интерес к Джулиану.

— Да! О, да! — раз за разом повторяла Сара.

Джулиан отвернулся. Он почувствовал приступ слабости и дурноты, но посетило его и другое чувство. Уже очень давно он не видел на лице Сары этого откровенно похотливого выражения. Помимо воли он сам возбудился. Но легкие признаки сексуального влечения лишь причинили ему неудобства и неловкость.

Он вернулся в гостиную и снова рухнул в кресло. Теперь звуки сверху стали доноситься еще более отчетливо. Они как будто дразнили его, выставляли на посмешище. Его уважение к себе лежало в руинах.

Значит, вот что ей было нужно, чтобы заниматься любовью, презрительно подумал он. Никакой моей вины в наших неудачах нет. Сука, сука поганая. Унижение стало перерастать в стремление отомстить, воздать жене по заслугам.

Ему хотелось так же унизить ее, как она поступила с ним. Он всему миру расскажет о сексуальных наклонностях этой тупой коровы, он…

Боже!

Джулиан вдруг стал мыслить с пронзительной ясностью. В голове возникло ощущение, какое бывает после выпитого большого бокала хорошо охлажденного шампанского. Он некоторое время просидел совершенно неподвижно, погруженный в размышления. Времени оставалось в обрез.

Он открыл тонированное стекло двери стенного шкафа и достал фотоаппарат фирмы «Полароид». Камера оказалась заряжена сменной кассетой. Нужно было лишь прикрепить внешнюю вспышку, убедившись, что в ней есть неиспользованные лампочки. После чего он настроил механизм фокусировки и выставил нужную величину диафрагмы.

Голоса в спальне перешли в восклицания, когда он в три прыжка взлетел по лестнице. При входе он ненадолго задержался, пока им невидимый, и выждал. Сара издала сначала глубокий горловой стон, который постепенно становился все более тонким и визгливым, долгим, как детский плач. Джулиану был знаком этот стон с тех времен, когда он еще сам был способен исторгнуть его из груди Сары.

Как только стон перешел в ничем не сдерживаемый крик, Джулиан шагнул внутрь комнаты и поднес камеру к лицу. Сквозь видоискатель он мог видеть три раскачивавшихся в унисон тела. Лица исказили гримасы наслаждения и экстаза, пальцы жадно сжимали любую попадавшуюся под них плоть. Джулиан взялся за съемку, и на мгновение спальню озарила яркая вспышка света. Любовники, казалось, даже не заметили этого.

Он сделал два шага вперед, на ходу перематывая пленку. Снова поднял камеру и снял второй кадр. Потом переместился в сторону и в третий раз нажал на кнопку.

Затем поспешно вернулся из спальни в гостиную. Порывшись в ящике стола, нашел конверт. Целый блок почтовых марок лежал там же. Он оторвал полосу марок стоимостью в двадцать или тридцать пенсов и наклеил на конверт. Достал из кармана пиджака авторучку.

Да, но кому все отправить? Какой-то клочок бумаги мягко спланировал на пол. Он вынул его случайно, когда доставал ручку. Джулиан узнал в тексте на обрывке адрес Саманты и поднял его с пола.

Сначала написал на конверте свою фамилию, потом заполнил адресную строчку данными места, где располагался дом Саманты. Суетливым движением буквально вырвал кассету с обернутой в бумагу пленкой из камеры. Этот фотоаппарат Джулиан купил, чтобы снимать картины. Им можно было производить съемку на негативы, одновременно делая моментальные фото, но только негативы следовало погрузить в воду не позже, чем через восемь минут после экспонирования. Джулиан метнулся в кухню и наполнил водой пластмассовую миску.

Его пальцы отбивали по столу нервную дробь от нетерпеливого ожидания, пока на целлулоиде не обрисовались четкие контуры.

Наконец он смог вернуться в гостиную, держа в руке еще чуть влажную пленку. Черноволосый мужчина возник на пороге комнаты.

Времени, чтобы вложить негативы в конверт, уже не было. Джулиан бросился к входной двери и распахнул ее как раз в ту секунду, когда его настиг брюнет. Он со злобной яростью нанес мужчине удар фотоаппаратом по лицу и выскочил на улицу.

Побежал вдоль тротуара. Остававшийся совершенно голым чернявый любовник не осмелился преследовать его. Джулиан упаковал негативы, запечатал конверт и опустил в ближайшую почтовую тумбу на углу.

Затем позволил себе роскошь спокойно рассмотреть моментальные отпечатки. Они получились очень четкими. На них отобразились все три лица, и не могло быть никаких сомнений, чем эти люди в тот момент занимались.

Медленно и в глубокой задумчивости Джулиан вернулся к дому и вошел. Судя по тону голосов из спальни, там теперь разгорелась ссора. Джулиан громко хлопнул дверью, чтобы они знали о его приходе. Расположившись в гостиной, он принялся с удовольствием разглядывать фотографии во всех деталях.

Из спальни опять показался черноволосый мужчина, все еще полностью обнаженный. За ним следовала успевшая запахнуться в халат Сара, а замыкал шествие прыщавый юнец в одних лишь до неприличия узких трусах.

Жгучий брюнет утер под носом кровь тыльной стороной ладони. Осмотрел красные пятна на пальцах и заявил:

— Я мог тебя запросто убить.

Джулиан помахал ему снимками.

— Вы очень фотогеничны, — с издевкой сказал он.

Темно-карие глаза мужчины сверкнули ненавистью. Он взял фотографии и принялся их рассматривать.

— Ты… Плюгавый грязный извращенец! — выпалил он.

Джулиан не смог сдержать смеха.

— Чего ты хочешь? — спросил брюнет.

Джулиан оборвал смех и изобразил на лице жесткий и злобный оскал. Потом выкрикнул:

— Во-первых, чтобы вы, черт вас побери, не расхаживали в чем мать родила по моему дому!

Мужчина сначала колебался: его кулаки спазматически то сжимались, то разжимались. Но потом повернулся и ушел в спальню.

Второй герой-любовник уселся в свободное кресло, поджав под себя ноги. Сара взяла из коробки длинную сигарету и прикурила от тяжелой настольной зажигалки. Она подняла фото с пола, куда их швырнул брюнет, бросила беглый взгляд и внезапно порвала на мелкие кусочки, отправив все в корзину для бумаг.

— Напрасный труд. Негативы уже в безопасности, — заметил на это Джулиан.

Они замолчали. Молодой блондин, казалось, только получал удовольствие от скандальной ситуации. Наконец вернулся чернявый, одетый теперь в коричневую охотничью куртку и белую водолазку.

Джулиан сказал, обращаясь к обоим мужчинам:

— Я против вас ничего не имею. Не знаю, кто вы такие, и знать не хочу. Вам не стоит опасаться сделанных мной фотографий. Никогда больше не появляйтесь в этом доме, и инцидент исчерпан. А теперь выметайтесь отсюда.

Брюнет ушел сразу. Джулиану пришлось подождать, чтобы светловолосый тоже заглянул в спальню и через минуту появился вновь в элегантных широких оксфордских брюках и короткой курточке в обтяжку.

Когда и он исчез, Сара прикурила еще одну сигарету. Потом прервала долгую паузу:

— Полагаю, ты потребуешь денег?

Он помотал головой.

— Денег я уже взял, — ответил он, вызвав удивленный взгляд Сары.

— Еще до того, как… все это… — недоуменно пробормотала она.

— Я продал твою машину, — сообщил он.

Она ничем не выдала своей злости. Ее глаза немного странно заблестели. Джулиану осталась непонятна причина этого блеска, как и улыбка, скривившая уголки губ.

— Ты украл у меня машину, — сказала она без всякого выражения в голосе.

— Вероятно, это так. Но чисто формально. Не уверен, что заимствование имущества у собственной жены можно расценивать как кражу.

— А если я что-то предприму по этому поводу?

— Что, например?

— Могу нажаловаться отцу.

— В таком случае мне придется показать ему некоторые веселые фотографии нашей счастливой семейной жизни.

Она медленно кивнула, хотя выражение ее лица по-прежнему не читалось с полной ясностью.

— Твоя записка… Ты предупреждал, что уезжаешь на весь день. А на самом деле все спланировал, верно? Ты знал, что здесь застанешь, если вернешься раньше времени?

— Нет, — небрежно ответил он. — Это стало, как говорится, удачным поворотом колеса фортуны.

Она еще раз кивнула и пошла в спальню. Джулиан вскоре последовал за ней.

— Я на несколько дней уезжаю в Италию, — сказал он.

— Зачем? — Она сбросила халат и уселась перед зеркалом. Взяла щетку для волос и начала причесываться.

— По делам. — Джулиан не сводил глаз с крупных и горделиво выпяченных полушарий ее груди. Ему непрошено вновь явилась сцена, когда она лежала в постели с двумя мужчинами: ее выгнутая шея, ее закрытые глаза, ее сладострастные стоны. Взгляд скользил по широким плечам, по спине, круто сужавшейся у талии, по ложбинке в самом ее низу, по мясистым ягодицам, сплющенным сиденьем стула. Он почувствовал, как его плоть отозвалась на ее наготу.

Он подошел и встал за спиной, положив руки ей на плечи, все еще глядя в зеркале на грудь. Темные окружности вокруг сосков набрякли и отвердели, как это было в постели. Он дал рукам соскользнуть вниз и дотронулся до ее груди.

Сзади он крепко прижался телом к ее спине, давая почувствовать мощь своей эрекции, подавая самый вульгарный сигнал вожделения. Она встала и повернулась к нему. Он грубо взял ее за руку и повел к постели, заставив сесть. Потом толкнул в плечи.

Безмолвно, покорно она откинулась на простыни и закрыла глаза.

Глава 9

Дансфорд Липси уже не спал, когда огромных размеров черный телефон, стоявший на прикроватной тумбочке, начал издавать звонки. Он снял трубку, выслушал утренние приветствия ночного портье, которого на всякий случай попросил накануне разбудить себя, и дал отбой. Потом встал и открыл окно.

Оно выходило в огороженный кирпичной стеной двор с несколькими запертыми на подвесные замки гаражами. Липси повернулся и осмотрел свой номер. Ковровое покрытие местами протерлось, мебель выглядела далеко не новой, хотя в комнате царила образцовая чистота. Отель не принадлежал к числу дорогих. Чарльз Лампет, оплачивавший расследование, ни словом не упрекнул бы Липси, пожелай он выбрать лучший отель в Париже, но не таков был стиль самого Липси.

Дансфорд снял верхнюю часть пижамы, сложил ее на подушке и пошел в ванную. Он умывался и брился, одновременно предаваясь размышлениям о Чарльзе Лампете. Как и все клиенты, тот полагал, что на агентство работает целая армия частных сыщиков. На самом же деле детективов едва насчитывалось полдюжины, и ни один из них не оказался свободен для выполнения этого задания. Отчасти поэтому Липси взялся за работу сам.

Но только отчасти. Были и другие причины. Например, тот изрядный интерес, который питал к искусству и Липси тоже. А еще от дела исходил пикантный запашок. Он заранее знал, что оно обещает стать крайне интересным. В нем уже присутствовали бесшабашная девица, потерянный шедевр, напускавший на себя таинственности торговец живописью — а будет еще больше занятного, намного больше. Липси получит удовольствие, распутывая завязавшийся клубок. О людях, замешанных в этом деле, об их амбициях, об их алчности, о маленьких взаимных предательствах — он уже скоро выяснит об этом все до последней детали. Причем никак не воспользуется полученной информацией. Просто найдет картину, и все. Но уже очень давно он отказался от прямолинейного и утилитарного метода ведения расследования. Ему необходимо было превратить его в забаву.

Липси вытер лицо, сполоснул под краном бритву и уложил ее в футляр. Затем втер каплю бриолина в короткие черные волосы и зачесал их назад, сделав ровный пробор.

Надел он обычную белую сорочку, темно-синий галстук и очень старый, но отменно сшитый на Сэвил-роу костюм: приталенный двубортный пиджак с широкими лацканами. Под этот пиджак Липси специально заказал две пары брюк, чтобы костюм мог служить бесконечно долго, и он полностью оправдывал ожидания. Липси прекрасно знал, насколько безнадежно вышедшим из моды казался наряд, но этот факт его нисколько не волновал.

В 7:45 он спустился к завтраку. Единственный официант сразу же принес ему большую чашку крепкого и густого кофе. Липси решил, что диета позволяет ему к завтраку кусочек хлеба, но решительно отказался от джема.

— Не могли бы вы принести мне сыра, пожалуйста? — попросил он.

— Конечно, мсье.

И официант отправился за сыром. Хотя Липси говорил по-французски медленно и с сильным акцентом, его превосходно понимали. Он сломал пополам круглую булочку и намазал одну половинку тонким слоем масла. За едой он задумался над тем, как распланировать день. В его распоряжении имелись пока только три наводки: почтовая открытка, адрес и фотография Ди Слейн. Он достал фото из бумажника и положил на белую скатерть рядом с тарелкой.

Любительский снимок, сделанный, по всей видимости, во время какого-то общесемейного сборища, — на лужайке были накрыты многочисленные столы с яствами и напитками. Обстановка напоминала летнюю свадьбу. Покрой платья девушки позволял предположить, что сняли ее четыре или пять лет назад. Она смеялась и непринужденным жестом отбрасывала волосы себе за правое плечо. У нее, казалось, был не совсем правильный прикус, и рот выглядел не слишком привлекательным. Но в других чертах проглядывала жизнерадостная и интеллектуально развитая личность. Глаза ближе к внешним уголкам немного расширялись, и их разрез был противоположностью восточному.

Липси достал открытку и положил поверх фотографии. На ней была запечатлена узкая улочка с высокими домами, окна на которых прикрывали жалюзи. Первые этажи почти половины домов превратили в торговые заведения. Улица не отличалась никакими достопримечательностями. Очевидно, что такой сувенир можно приобрести, только побывав непосредственно в этом месте. Он перевернул открытку. Содержание послания и манера писать выдавали примерно те же черты характера девушки, что и снимок. В левом верхнем углу он прочитал название улицы.

Последним Липси извлек на свет божий блокнот в оранжевой обложке. Его страницы не были пока заполнены, за исключением записи на самой первой, куда он своим мелким почерком занес адрес девушки в Париже.

Нет, отправляться на встречу с ней немедленно не стоило, подумал Липси. Допив кофе, он раскурил небольшую сигару. Сначала предстояло отработать несколько иную линию расследования.

Он даже позволил себе бесшумный вздох. Самая утомительная часть профессии сыщика. Ему придется постучать на улице с открытки в каждую дверь, надеясь разобраться, кто или что навело Ди на след картины. Вероятно, заглянет он и в боковые проулки. Если его оценка натуры девушки верна, она едва ли могла выдержать более пяти минут, чтобы не поделиться с кем-то новостью о своем открытии.

Но даже если он прав, догадка строилась на зыбком фундаменте. Важную информацию она способна была почерпнуть из обычной газеты. Ее мог сообщить некто, случайно встреченный на улице. Или же ее попросту осенило, какая-то мысль пришла в голову, когда она проходила мимо кафе. А вот тот факт, что девушка жила в совершенно другом районе Парижа и поблизости не было ничего настолько интересного, чтобы привести ее на эту улицу с иной целью, подтверждал изначальную версию Липси. Хотя велика оставалась вероятность провести здесь целый день или даже два, натереть мозоли на ногах, но не узнать ничего полезного.

Но он проделает свою работу так или иначе. Он был человеком скрупулезным.

Еще один вздох. Что ж, для начала надо докурить сигару.

Липси наморщил нос от резкого запаха, когда вошел в старомодно обставленную рыбную лавку. Холодные черные глаза рыбин злобно смотрели на него с прилавка и казались живыми, потому что парадоксальным образом выглядели совершенно безжизненными, пока рыбы плескались в воде.

Торговец приветливо улыбнулся потенциальному покупателю:

— Что угодно, мсье?

Липси показал ему фотографию Ди Слейн и на своем осторожном французском спросил:

— Вы видели эту девушку?

Мужчина прищурился, и его улыбка застыла ритуальной гримасой. На лице читалось опасливое отношение к возможному вмешательству полиции. Он вытер руки о фартук, взял снимок, повернулся к Липси спиной и поднес фото ближе к свету.

Потом снова развернулся лицом к визитеру, отдал фотографию владельцу и пожал плечами.

— Извините, но мне она незнакома, — сказал он.

Липси поблагодарил его и вышел из лавки. Но сразу же свернул в соседнюю дверь того же дома, где узкая лестница вела на второй этаж. Боль в пояснице дала о себе знать; он уже провел на ногах несколько часов подряд. Скоро пора сделать перерыв на обед, подумал он. Но никакого вина к еде! Это сделает дальнейшие поиски совершенно невыносимыми.

Мужчина, открывший дверь второго этажа на стук, оказался очень старым и совершенно облысевшим. На пороге он появился с широкой улыбкой, словно заведомо рад был увидеть любого постучавшегося к нему человека, независимо от личности гостя.

За спиной старика Липси мгновенно разглядел картины, висевшие на одной из стен. Сердце приятно екнуло. Полотна явно принадлежали к числу весьма ценных оригиналов. Вероятно, он обнаружил того, кого искал.

— Простите за беспокойство, мсье, — сказал Липси, — но не видели ли вы случайно вот эту девушку? — и показал фотографию.

Старец взял фотографию, вернулся к себе в квартиру и поднес снимок к свету, как это только что сделал торговец рыбой.

— Заходите, раз уж пришли, — бросил он через плечо.

Липси переступил порог и закрыл за собой дверь. Комната, в которую он попал, была маленькой, захламленной и вонючей.

— Присаживайтесь, раз уж зашли, — пригласил старикан.

Липси сел, а престарелый француз занял кресло напротив него. Снимок он положил на грубую поверхность разделявшего их деревянного стола.

— Я ничего не могу с уверенностью утверждать, — сказал хозяин. — Зачем вы разыскиваете эту девушку?

Морщинистое и пожелтевшее лицо старика оставалось совершенно бесстрастным, но Липси уже не сомневался, что именно он навел Ди на след картины.

— А разве причина имеет значение? — спросил сыщик.

Старец беззвучно и беззаботно рассмеялся.

— Вы не в том возрасте, чтобы быть обманутым любовником, как мне представляется, — заметил он. — Совершенно на нее не похожи и едва ли приходитесь ей отцом. Думаю, вы — полицейский.

Липси тут же распознал ум, столь же острый и аналитический, как его собственный.

— С чего вы так решили? Она что-то натворила?

— Понятия не имею. Но даже если натворила, я не наведу на нее полицейских ищеек. А если нет, то не существует и особого повода преследовать ее.

— Я частный детектив, — признал Липси. — У девушки умерла мать, а дочка пропала в неизвестном направлении. Меня наняла семья, чтобы разыскать ее и сообщить печальную новость.

Черные глаза хитровато блеснули.

— Хорошо, допустим, вы говорите правду, — сказал хозяин.

Липси тут же отметил про себя: старик невольно выдал тот факт, что не поддерживает постоянного контакта с девушкой. В противном случае он бы знал — она никуда не пропадала.

Если только не пропала на самом деле, в шоке подумал детектив. Господи! Его слишком утомила долгая ходьба, и он утратил ясность мышления.

— Когда вы с ней виделись?

— Я решил не рассказывать вам об этом.

— Но подобная информация крайне важна для меня.

— Ясное дело.

Липси вздохнул. Приходилось прибегнуть к мало-мальски жестким методам. В первые же несколько минут пребывания в этой комнате он уловил отчетливый запах марихуаны.

— Что ж, будь по-вашему. Но только если вы ничего не расскажете, мне придется поставить в известность полицию, что ваша квартира используется как притон для употребления наркотиков.

Старик рассмеялся с нескрываемым удовольствием.

— Неужели вы полагаете, будто им уже не известно обо всем? — спросил он, и его похожий на хруст бумаги смех перешел в приступ кашля. Но глаза его больше не блестели, когда он снова заговорил: — Было бы глупостью поддаться на обман и ненароком настучать полицейским. Но дать информацию, уступив шантажисту, попросту бесчестно. Пожалуйста, уходите отсюда.

Липси молча признал свое поражение в этой дуэли. Им овладело разочарование с легкой примесью стыда. Он вышел и закрыл за собой дверь под нескончаемый хриплый кашель престарелого и несговорчивого француза.

По крайней мере, больше не придется столько ходить пешком, подумал Липси. Он сидел в небольшом ресторанчике после первоклассного обеда всего за 12 франков и курил вторую за день сигару. Отменный натуральный бифштекс под бокал красного вина сделал окружающую действительность относительно сносной, не наводившей больше тоски. Оглянувшись назад, он понял, что утро далось ему ценой слишком большого напряжения, и уже в который раз стал сомневаться в своей пригодности к оперативной работе. Годы брали свое.

Вот только нужно уметь философски относиться к подобным неудачам, стал он внушать затем сам себе. Фортуна неизменно поворачивалась к тебе лицом, если хватало терпения дождаться этого момента. Но пока он зашел в тупик. В его распоряжении осталась лишь одна линия ведения расследования вместо прежних двух. И ничего не поделаешь.

Придется начать поиски девушки, а не картины сразу.

Он бросил недокуренную сигару в пепельницу, расплатился по счету и покинул ресторан.

Прямо перед ним у тротуара остановилось такси, и из машины вышел молодой человек. Липси поспешил занять место на сиденье, даже не дав еще бывшему пассажиру рассчитаться с шофером. Он бросил еще один взгляд на лицо молодого мужчины и понял, что видел его прежде.

Назвав водителю адрес, по которому мисс Слейн проживала с июня, он озаботился загадкой знакомого лица. Запоминать имена и лица стало для Липси чем-то вроде одержимости. Если он не мог вспомнить фамилию человека, чье лицо попадалось ему порой просто в толпе, им овладевало профессиональное беспокойство. Словно его талант сыщика оказывался под сомнением.

Он мучительно напрягал память, пока необходимые данные не всплыли на поверхность: Питер Ашер. Преуспевающий художник, неким образом связанный с Чарльзом Лампетом. Ну конечно! В галерее Лампета выставлялись на продажу его работы. Прямого отношения к делу это иметь не могло, и Липси поспешил выкинуть из головы мысли о молодом живописце.

Таксист высадил его у небольшого многоквартирного дома, построенного лет десять назад и не слишком впечатлявшего с виду. Липси вошел и склонился к окошку консьержки.

— Дома ли жильцы квартиры номер десять? — спросил он с улыбкой.

— Они уехали, — ответила женщина с явной неохотой.

— Очень хорошо, — продолжал Липси. — Я мастер по отделке квартир из Англии. Они просили меня сделать предварительную оценку ремонта их жилья. Сказали, что я смогу получить у вас ключ и осмотреть помещение в их отсутствие. Вот только я не знал, уехали они уже или нет.

— Я не могу дать вам ключ. И, кроме того, они не имеют права заново отделывать квартиру без разрешения.

— Разумеется! — Липси снова ей улыбнулся, вложив весь шарм зрелого мужчины, каким еще до некоторой степени обладал. — Мисс Слейн особо подчеркнула, чтобы я ничего не предпринимал без предварительной консультации с вами, не выслушав вашего мнения и советов.

Не прекращая говорить, он выудил из бумажника несколько купюр и вложил в конверт.

— Она велела передать вот это вам лично в руки, чтобы вознаградить за хлопоты и за причиненное беспокойство, — он протянул конверт в окошко, постаравшись сделать так, чтобы внутри захрустели новенькие банкноты.

Консьержка приняла взятку глазом не моргнув.

— Но только времени у вас будет немного, потому что мне придется неотлучно находиться там с вами, — сказала она.

— Я все понял. — Он еще раз одарил женщину улыбкой.

Она выбралась из каморки и провела его вверх по лестнице, тяжело дыша и отдуваясь, поминутно хватаясь за спину и делая остановки для краткого отдыха.

Квартира оказалась не слишком просторной, а часть мебели выглядела явно подержанной. Липси внимательно осмотрел гостиную.

— Они хотят нанести на стены эмульсионную краску, — сказал он.

Консьержка без особого смысла пожала плечами.

— Вы совершенно правы! — словно уловив ее идею, воскликнул Липси. — Сюда лучше подойдут приятного оттенка обои в цветочек и, вероятно, простое темно-зеленое ковровое покрытие. — Он задержался рядом с особо уродливым сервантом и постучал по нему костяшками пальцев. — Отличное качество. Не чета всей этой современной рухляди.

Достав блокнот, сделал в нем несколько совершенно неразборчивых записей.

— Между прочим, — спросил он затем как бы мимоходом, — они вам не сказали, куда отправились? Должно быть, на юг, не так ли?

— В Италию. — Лицо женщины оставалось привычно хмурым, но ей нравилось демонстрировать свою осведомленность.

— Ах, вот как! Наверное, прямо в Рим.

На эту наживку консьержка не клюнула, и Липси понял, что она больше ничего не знает. Он обошел всю квартиру, острым глазом подмечая каждую мелочь, но и не прекращая пустой болтовни с пожилой привратницей.

В спальне на низком прикроватном столике они увидели телефонный аппарат. Липси же заинтересовал только тонкий блокнот, лежавший рядом. Поперек пустой верхней страницы бросили шариковую ручку. Было заметно, что на странице остались следы от записи, сделанной на предыдущем, теперь уже вырванном листке. Липси встал так, чтобы заслонить от консьержки столик, и незаметно завладел блокнотом.

Затем еще минуту отпускал совершенно бессвязные комментарии по поводу отделки, прежде чем сказать:

— Вы проявили чрезвычайную любезность, мадам. А потому я не смею больше отрывать вас от ответственных обязанностей хранительницы этого дома.

Она проводила гостя до выхода на улицу. Липси сразу же бросился на поиски магазина канцелярских принадлежностей, нашел его и купил карандаш с очень мягким грифелем. Занял столик в кафе на открытом воздухе, заказал чашку кофе и достал похищенный блокнот.

Далее ему потребовалось только аккуратно заштриховать верхний листок. Когда он закончил, четко выявились написанные ранее слова. Это был адрес отеля в итальянском городе Ливорно.

Липси прибыл в этот отель вечером следующего дня, в маленькую и дешевую гостиницу всего на дюжину номеров. Как догадался Липси, прежде этот дом принадлежал большой семье представителей среднего класса, но район постепенно пришел в упадок, и особняк превратили в своего рода ночлежку для небогатых коммивояжеров.

Он дожидался там, где когда-то располагалась большая гостиная, пока жена хозяина разыскивала мужа где-то наверху. Поездка утомила его. Разболелась голова. Ему сейчас хотелось только наскоро поужинать и улечься в мягкую постель. Подумал, не выкурить ли сигару, но из чистой вежливости решил пока воздержаться. Время от времени он посматривал на экран телевизора. Показывали старый английский фильм, который он уже очень давно смотрел в Чиппенхэме. Звук был отключен.

Женщина вернулась вместе с владельцем отеля. Из угла губ у него торчала дымившаяся сигарета. Из кармана виднелась рукоятка молотка, а в руке он нес упаковку с гвоздями.

Он не скрывал раздражения, что его оторвали от плотницкой работы. Липси тут же сунул ему щедрую взятку и завел разговор на своем постоянно спотыкавшемся итальянском языке.

Смысл его слов сводился к следующему:

— Я разыскиваю одну молодую леди, которая недавно останавливалась в вашем отеле. — Он достал фотографию Ди Слейн и показал хозяину. — Вот эта девушка. Вы ее запомнили?

Мужчина лишь мельком взглянул на снимок и утвердительно кивнул.

— Она была здесь одна, — сказал он, вложив в реплику все неодобрение, с которым истинный католик и достойный отец мог относиться к юной девице, поселившейся в гостинице без присмотра.

— Одна? — переспросил удивленный Липси.

Консьержка в Париже дала ему понять, что парочка уехала вместе. И он рискнул продолжить так:

— Понимаете, я английский частный детектив, нанятый отцом девушки, чтобы найти ее и убедить вернуться домой. Она еще моложе, чем выглядит, — добавил он для усиления эффекта.

Хозяин одобрительно закивал в ответ.

— Мужчина у нас не ночевал, — сказал он так, словно оправдывал свою излишнюю терпимость. — Он только зашел, оплатил счет и забрал девушку с собой.

— Она говорила вам, чем здесь занималась?

— Хотела посмотреть картины. Я предупредил ее, что значительная часть наших художественных ценностей погибла во время бомбардировок города. — Он сделал паузу, сморщив лоб в старании что-то вспомнить. — Она купила туристический путеводитель. Ей нужно было узнать, где родился Модильяни.

— Ах, вот как! — Липси издал негромкий обрадованный возглас.

— И во время пребывания у нас она заказывала телефонный звонок в Париж. Кажется, это все, что я могу вам сообщить.

— Вы не знаете, какие места в городе она посетила?

— Нет.

— Сколько дней она здесь провела?

— Всего один.

— Она ни словом не обмолвилась, куда отправится потом?

— Да, конечно! — сказал мужчина, сделав паузу, чтобы затянуться почти погасшей сигаретой, выпустил облако дыма и сам скривился от вкуса табака. — Они оба зашли перед отъездом и попросили разрешения посмотреть на карту.

Липси склонился к хозяину. Похоже, удача снова сопутствовала сыщику, причем она повернулась к нему лицом так скоро, как он и ожидать не смел.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Дайте припомнить. Они собирались выехать на автостраду в сторону Флоренции, потом пересечь страну до побережья Адриатического моря. Где-то у Римини. Они упомянули и название деревни. О! Теперь все вспомнил. Она называется Польо.

Липси немедленно схватился за блокнот.

— Продиктуйте мне, как название пишется по-итальянски.

Хозяин отеля помог ему и с этим.

— Весьма вам благодарен, — сказал Липси и поднялся.

Выйдя на улицу, он немного постоял на краю тротуара, вдыхая теплый вечерний воздух. Как просто! Как быстро! — подумал он. И чтобы отметить такое событие, позволил себе закурить короткую сигару.

Глава 10

Жгучая необходимость писать была подобна тоске заядлого курильщика по сигарете. Питер Ашер остро почувствовал это на себе, стоило ему попытаться все бросить. В нем нарастало неуловимое раздражение, определенно физического свойства, но не связанное с какой-то отдельной частью тела. По опыту прошлого ему была понятна причина: он не работал несколько дней подряд. И только запахи мастерской, легкая дрожь в пальцах, когда он кистью накладывал мазки краски на холст, и вид нового произведения, рождавшегося при этом, могли унять навязчивый зуд. Он плохо себя чувствовал, потому что не писал уже некоторое время.

Но, кроме того, ему было страшновато.

Идея, пришедшая им с Митчем в головы одновременно тем очень пьяным и темным вечером в Клэпэме, теперь виделась в ослепительной яркости и величии словно бы тропического рассвета. Все казалось предельно просто: они изготовят несколько фальшивок, продадут за астрономические суммы, а потом во всеуслышание объявят о своей проделке.

Это будет поистине равнозначно взрыву мощной бомбы в артистическом мире, где царствуют надутые от важности индюки в накрахмаленных сорочках. А какую они создадут себе рекламу! Поистине произведут исторический, радикальный переворот в умах.

Однако протрезвев на следующий день, разрабатывая задуманное в деталях, они осознали, что все далеко не так легко. Тем не менее стоило вникнуть в механизмы создания фальшивых шедевров, как идея стала представляться вполне осуществимой.

И все же он не мог не сознавать, что готовится совершить первый в жизни бесчестный поступок, взявшись за мошенничество века, и невольно размышлял, где пролегает граница между протестом и преступлением, которую ему, возможно, предстояло перейти. Он нервно обдумывал это, оказавшись один в Париже и сидя в приемной художественной фирмы «Менье», где курил сигарету за сигаретой, хотя они не приносили никакого облегчения.

Само по себе изящество старинного особняка только усиливало владевшее им тягостное чувство. С колоннами из мрамора, с покрытыми фресками потолками, этот дом слишком очевидно принадлежал самоуверенным и высокомерным высшим кругам мира искусства, допускавшим к себе Чарльза Лампета, но отвергавшим Питера Ашера. Члены семьи Менье являлись агентами для половины ведущих французских художников уже более полутора веков. Ни один из их клиентов не прозябал в безвестности.

Невысокий человек в довольно-таки поношенном темном костюме целеустремленно пересек холл и через распахнутую дверь вошел в комнату, где сидел Питер. Он напустил на себя намеренно озабоченный и торопливый вид, как делают те, кто хочет, чтобы все знали, насколько много у них работы.

— Моя фамилия Дюран, — сказал мужчина.

Питер поднялся ему навстречу.

— Питер Ашер. Я — художник из Лондона. Ищу временную работу. Не могли бы вы помочь мне?

Он говорил на примитивном школьном французском языке, но с хорошо поставленным произношением.

На лице Дюрана читалось отчетливое выражение неудовольствия.

— Вы должны прекрасно понимать, мсье Ашер, сколько молодых студентов, обучающихся живописи в Париже, одолевают нас подобными просьбами.

— Но я не студент. Я выпускник художественного колледжа Слейд…

— Как бы то ни было, — Дюран перебил его, нетерпеливым жестом воздев руку вверх, — политика фирмы состоит в том, чтобы помогать каждому при наличии возможности. — Причем было совершенно ясно, что лично он глубоко не одобряет такую политику. — Это зависит от того, имеются ли у нас на данный момент вакансии. А поскольку почти все наши сотрудники должны пройти тщательную и длительную проверку на благонадежность, вам должно стать ясно, почему у нас так мало работы для случайных людей. Тем не менее, если вы соизволите пройти со мной, я попробую выяснить, найдется ли для вас применение.

Питер последовал за Дюраном, который торопливыми шажками снова пересек холл, направился к старому лифту и вызвал его. Поскрипывая и постанывая, кабина сначала опустилась, после чего доставила их на третий этаж.

Они зашли в небольшой офис в задней части здания, где за столом сидел грузный розовощекий мужчина. Дюран обратился к нему на очень быстром разговорном французском, который Питер не успевал понимать. Толстячок, как показалось, внес какое-то предложение, но Дюран его тут же отверг. Потом он повернулся к Питеру.

— Боюсь, должен вас разочаровать, — сказал он. — У нас действительно есть вакансия, но работа открывает доступ к картинам, и вам в таком случае не обойтись без хороших рекомендаций.

— Быть может, вас удовлетворят рекомендации по телефону, если не сочтете за труд позвонить в Лондон? — бездумно выпалил Питер.

Дюран улыбнулся и покачал головой:

— Рекомендации должны исходить от того, кто нам хорошо знаком, мсье Ашер.

— Я имею в виду Чарльза Лампета. Он известный торговец живописью и…

— Мы, разумеется, знаем мсье Лампета, — вмешался в разговор полный мужчина. — Он даст о вас положительный отзыв?

— Он, безусловно, подтвердит, что я художник и порядочный человек. Его галерея какое-то время занималась продажей моих картин.

Мужчина за письменным столом улыбнулся.

— В таком случае, уверен, мы сможем предоставить вам работу. Если вы вернетесь завтра утром, а мы к тому времени свяжемся по телефону с Лондоном…

— Стоимость звонка придется вычесть из вашего будущего жалования, — влез с репликой Дюран.

— Ничего не имею против, — отозвался Питер.

Полный мужчина кивнул, показывая, что разговор окончен.

— Я провожу вас к выходу, — сказал Дюран, даже не пытаясь скрыть своего неодобрения.

Питер немедленно нашел ближайший бар и заказал двойную порцию очень дорогого виски. Он сослался на Лампета под воздействием глупейшего импульса. Причем опасался даже не того, что делец откажется сказать о нем доброе слово: быть может, наоборот, угрызения совести заставят его смягчиться. Но теперь Лампет будет знать: Питер как раз в этот период работал на фирму «Менье» в Париже. А подобная информация могла нанести их плану непоправимый вред. Такой поворот событий выглядел маловероятным, но все же отныне приходилось считаться и с новым риском.

Питер одним глотком выпил виски, негромко выругался и заказал еще.

На следующий день Питер приступил к работе в отделе доставки и упаковки. Его начальником стал пожилой согбенный парижанин, посвятивший всю жизнь заботам о картинах. Утро они провели, вскрывая ящики с новыми поступлениями, а после обеда готовили полотна, предназначенные к отправке, заворачивая их в слои ваты, полистирола, обкладывая листами картона и кипами соломы. Питер взял на себя более тяжелый физический труд: вытаскивал клещами гвозди из дерева, ворочал особенно громоздкие рамы, пока старик занимался мягкими ложами для картин, вкладывая в это дело столько заботы, словно застилал колыбель новорожденного младенца.

Они пользовались большой тележкой на четырех колесах с пневматическими покрышками и на гидравлической подвеске. Она вся сверкала алюминием и служила для старика предметом гордости. На ней картины перевозили из одного помещения внутри здания в другое. Они вдвоем бережно ставили картину в отведенную для нее ячейку, а потом Питер толкал тележку. Старик шел впереди, заранее распахивая двери.

В углу комнаты, где производилась упаковка, стоял небольшой письменный стол. Ближе к вечеру, когда престарелый напарник отлучился в уборную, Питер быстро просмотрел ящики стола. Там обнаружилось не слишком многое: сопроводительные листки, которые старик заполнял для каждой картины, несколько шариковых ручек, горстка скрепок и пустые пачки из-под сигарет.

Поскольку работали они очень медленно, партнер успевал рассказывать Питеру истории о своей жизни и о картинах. Как заявил он, ему не нравилась в массе своей современная живопись, исключая работы примитивистов и, как ни странно, суперреалистов[202]. Это были взгляды человека необразованного, но не глупого и не наивного. Питер находил их необычными и свежими. Старик сразу понравился ему, и перспектива обмана его доверия окончательно утратила привлекательность.

Во время постоянных перемещений по офисам Питер часто замечал чистые бланки с грифом фирмы на столах секретарей. К несчастью, секретари неизменно сидели на своих рабочих местах, и рядом неотлучно находился старик. Кроме того, одного лишь официального бланка было недостаточно.

Только ближе к концу второго рабочего дня Питер увидел то, что стремился похитить.

Уже приближался вечер, когда прибыла картина работы Йана Репа, пожилого голландского живописца, постоянно жившего в Париже, агентом которого была фирма «Менье». За работы Репа платили огромные деньги, и он мог себе позволить писать каждую вещь очень долго. Старика по телефону предупредили о доставке произведения, и почти тут же он получил распоряжение незамедлительно доставить его в кабинет М. Алена Менье, старшего из трех братьев, владевших компанией.

Когда они извлекли картину из ящика, старик оглядел ее с улыбкой.

— Красиво, не правда ли? — спросил он потом.

— Не в моем вкусе, — ответил Питер сдержанно.

Партнер кивнул.

— Думаю, все дело в том, что Реп — живописец для людей моего поколения. То есть для стариков.

Они водрузили полотно на тележку и покатили через весь особняк к лифту, подняв затем наверх в рабочий кабинет М. Менье. Там они поставили картину на стальной мольберт и отошли в сторону.

Ален Менье был седым мужчиной с двойным подбородком, одетый в темный костюм. Питеру померещилось, будто его маленькие голубые глазки буквально светятся алчностью. Он рассмотрел новое приобретение сначала издали, а потом подошел вплотную, чтобы оценить мастерство владения кистью художником, его особую манеру класть каждый мазок, после чего бросил взгляд на оборотную сторону холста.

Питер словно невзначай встал поближе к огромному, отделанному сверху кожей письменному столу Менье. На нем он увидел три телефонных аппарата, хрустальную пепельницу, коробку с сигарами, изящную подставку для авторучек из красной пластмассы (подарок от детей?), фотографию женщины и… небольшую, вырезанную из резины печать.

Питер не сводил теперь с печати глаз. Ее резиновое основание было окрашено красными чернилами, а ручка выполнена из отполированного дерева. Он попробовал прочитать изображенные задом наперед слова на печати, но смог разобрать только название фирмы.

Это было именно то, что ему столь отчаянно хотелось заиметь.

Руки чесались схватить печать и сунуть в карман, но его действия не остались бы незамеченными. Даже если бы он сделал это, пока другие двое стояли к нему спиной, печати хватились бы почти сразу же. Нужно было найти способ получше.

Погруженный в размышления, Питер даже чуть виновато вздрогнул, услышав голос Менье.

— Можете оставить картину здесь, — сказал хозяин кабинета и кивком показал, что им следует удалиться.

Питер выкатил тележку в раскрытые двери, и они вдвоем вернулись в свой небольшой упаковочный цех.

Следующие два дня он непрерывно пытался найти возможность завладеть печатью со стола Менье. А затем ему случайно представился совершенно неожиданный и простейший из шансов.

Старик сидел за столом, заполняя очередной сопроводительный листок, пока Питер потягивал из чашки кофе. Оторвав взгляд от работы, престарелый начальник спросил:

— Знаешь, где хранятся запасы канцелярских принадлежностей?

Питер сориентировался мгновенно.

— Да, знаю, — солгал он.

Старик вручил ему небольшой ключ.

— Принеси мне еще этих бланков. У меня их почти не осталось.

Питер взял ключ и вышел в коридор. У проходившего мимо мальчика-посыльного спросил, где находится склад канцтоваров. Тот послал его этажом ниже.

Необходимое помещение относилось, как он обнаружил, к чему-то вроде машинописного бюро. Одна из машинисток указала на дверь в углу, которая вела в стенной шкаф совершенно необъятных размеров — величиной с хорошую комнату. Питер отпер замок, включил свет и вошел внутрь.

Кипу необходимых ему сопроводительных листков он обнаружил сразу же. Потом принялся внимательно осматривать полки, и его глаза загорелись при виде упаковок с фирменными бланками. Он вскрыл одну из пачек, вытащив тридцать или сорок чистых гербовых бумаг.

Печатей ему не попадалось.

В дальнем углу кладовой стоял зеленый стальной шкафчик. Питер подергал дверцу, но она не поддавалась, запертая на свой замок. Тогда он взял из коробки обычную металлическую скрепку и согнул ее. Ввел крючковатый кончик в замочную скважину, принялся вращать в разные стороны. Его прошиб пот. Еще минута, и одна из машинисток могла заинтересоваться, почему он торчал в кладовке так долго.

Со щелчком, показавшимся Питеру оглушительным, как раскат грома, дверца вдруг открылась. И первым, что он увидел внутри, оказалась открытая картонная коробка с шестью печатями. Перевернув одну из них, он прочитал вырезанный по резине текст.

В переводе он выглядел так:

«Подлинность установлена фирмой «Менье», Париж».

Он с трудом подавил неистовую вспышку радости. Но как ему вынести все это из здания?

Печать с большой ручкой и пачка бланков станут подозрительно объемистым пакетом, чтобы просто так проносить его мимо охранника на выходе по дороге домой. А еще нужно было куда-то до конца дня спрятать украденное от старика.

И тут на него снизошло вдохновение. Достав из кармана перочинный ножик, он сунул его лезвие под слой резины печати, а потом принялся работать ножом, чтобы отделить резину от дерева, к которому она была приклеена. Его скользкие от пота руки с трудом удерживали гладкую деревянную поверхность ручки.

— Вы не можете найти то, что вам нужно? — внезапно донесся откуда-то сзади девичий голос.

Он окаменел.

— Спасибо, как раз только что нашел, — ответил он, не оборачиваясь. Послышался звук удалявшихся от двери шагов.

Резиновая часть отделилась от деревянной. На одной из полок Питер обнаружил большой конверт. Вложил в него гербовые бланки и ставшую теперь совсем тонкой печать. Запечатал конверт. Вынув из другого кармана ручку, написал адрес Митча, его имя и фамилию. Потом аккуратно защелкнул дверь стального шкафчика, забрал сопроводительные бланки и вышел из кладовки.

В самый последний момент вспомнил о согнутой скрепке. Пришлось вернуться, отыскать ее на полу и спрятать в карман.

Широко улыбаясь девушкам, он прошел через помещение машбюро. Но к старику вернулся не сразу. Задержался в коридоре, пока мимо не прошел еще один подросток-курьер.

— Не подскажете ли мне, юноша, откуда лучше отправить это письмо? — спросил он. — Предпочтительнее авиапочтой.

— Позвольте мне сделать это для вас, — посыльный оказался услужлив. Он осмотрел конверт. — Но тогда здесь следует написать слово «авиа», — заметил он.

— О боже, совсем забыл.

— Не волнуйтесь, я позабочусь обо всем, — заверил мальчишка.

— Спасибо.

И Питер вернулся к себе в отдел.

— Долго же тебя не было, — упрекнул его старик.

— Я просто заблудился, — объяснил он длительную отлучку.

Через три дня вечером в дешевой съемной парижской квартире раздался звонок из Лондона.

— Письмо пришло, — раздался в трубке голос Митча.

— Да будет благословен господь за это, — ответил Питер. — Я вернусь домой завтра.

Безумный Митч сидел на полу в его мастерской, когда прибыл Питер. У противоположной стены стояли в ряд три картины работы Питера. Митч изучал их нахмурившись, держа в руке жестяную банку с пивом «Лонг лайф».

Питер бросил дорожную сумку и встал рядом с Митчем.

— Знаешь, дружище, если кто-то и заслуживает хороших заработков за свою живопись, то это ты, — сказал Митч.

— Спасибо. А где Энн?

— Ушла по магазинам. — Митч тяжело поднялся на ноги и прошел к перепачканному красками столу. Он взял в руки хорошо знакомый Питеру конверт. — Прекрасная мысль отделить резиновый штамп от деревяшки, — сказал он, — но почему ты отправил его по почте?

— Не было другого способа безопасно вынести все это из здания.

— Ты хочешь сказать, что фирма сама отправила твое письмо?

Питер кивнул.

— Бог ты мой! Надеюсь, никто не запомнил имени на конверте. Ты там, часом, еще как-нибудь не наследил?

— Наследил. — Питер забрал банку из рук Митча и сделал большой глоток пива. Вытер рот тыльной стороной ладони и вернул банку. — Мне пришлось назвать имя Чарльза Лампета как поручителя.

— Они проверяли информацию?

— Думаю, что проверяли. Они жестко настаивали на рекомендации знакомого им человека, с которым могли связаться по телефону.

Митч уселся на край стола и пальцами поскреб живот.

— Ты хоть сам понимаешь, что оставил за собой след шириной с треклятое шоссе М1?

— Все не так мрачно. Да, они, по всей вероятности, смогут вычислить нас, но на это потребуется время. И в любом случае у них нет никаких доказательств. Самое главное, они ничего не предпримут до того, как все будет кончено. В конце концов, нам и нужно-то всего несколько дней.

— При условии, что все пойдет по плану.

Питер отвернулся и присел на низкий стульчик.

— А как обстоят дела здесь?

— Отлично! — Митч внезапно просиял. — Я ударил по рукам с Арнасом. Он согласился финансировать нас.

— А для него-то какой в этом интерес? — с любопытством спросил Питер.

— Делает все смеха ради. У него великолепное чувство юмора.

— Расскажи мне о нем.

Митч допил остатки пива и метко попал пустой банкой в мусорную корзину.

— Ему уже за тридцать, наполовину ирландец, наполовину мексиканец, выросший в Штатах. Начал торговать оригиналами картин прямо через борт своего грузовика на Среднем Западе еще лет в девятнадцать. На этом сколотил первоначальный капитал и открыл галерею, сам постепенно научился разбираться в живописи и ценить ее. Приехал в Европу закупать товар, но ему здесь понравилось, вот и задержался на годы.

— Но сейчас он уже продал все свои салоны, — продолжал рассказ Митч, — и заделался кем-то вроде международного художественного антрепренера. Покупает, сбывает с рук, зарабатывает кучу денег и только посмеивается над простофилями, когда умножает свои доходы. В меру беспринципный тип, но он полностью разделяет наше с тобой отношение к миру официоза в искусстве.

— Сколько он готов выложить?

— Тысячу монет. Но мы можем взять у него больше, если потребуется.

Питер присвистнул.

— Он щедрый малый. Что еще ты успел?

— Открыл для нас с тобой счета в банке. Использовал подставные имена.

— Какие?

— Джордж Холлоуз и Филип Кокс. Это двое моих коллег. Преподаватели в колледже. На случай возможной проверки дал координаты директора и секретаря колледжа.

— Это не опасно?

— Нисколько. Там работают более пятидесяти учителей, так что нащупать связь со мной едва ли удастся. Если банк пришлет письмо с запросом, действительно ли Холлоуз и Кокс являются почтенными преподавателями и живут по указанным адресам, то ответ придет положительный.

— А вдруг секретарь упомянет о запросе в разговоре с Холлоузом или с Коксом?

— Они не скоро увидятся. До начала семестра еще четыре недели, а мне прекрасно известно, что вне пределов колледжа эти люди между собой не общаются.

Питер улыбнулся.

— Ты потрудился на славу.

Он услышал, как хлопнула входная дверь, а потом донесся голос Энн.

— Мы наверху! — выкрикнул он.

Она вошла и поцеловала его.

— Как я поняла, все прошло удачно, — сказала она. В ее глазах загорелись озорные огоньки.

— Да, вполне удачно, — ответил Питер и посмотрел на Митча. — Теперь на очереди большой обход, верно?

— Точно, но это целиком твоя задача, как я полагаю.

— Если я пока вам не нужна, то необходима ребенку. — Энн вышла, оставив мужчин наедине.

— Почему это моя задача? — спросил Питер.

— Нас с Энн не должны видеть в галереях до самого дня доставки.

Питер кивнул.

— Резонно. Тогда давай обсудим детали.

— Во-первых, я составил список десяти ведущих галерей. Ты сможешь обойти их все за день. Первое, на что обращаешь внимание: чего у них в избытке и чего не хватает. Если мы собираемся предложить кому-то картину, лучше быть уверенными — именно такое полотно ему и нужно.

— Во-вторых, — продолжал Митч, — надо подбирать художников, которых не слишком сложно подделать. Идеален уже умерший живописец, оставивший после себя большое количество работ, причем важно, чтобы нигде не существовало полного каталога его произведений. Мы не собираемся копировать шедевры. Нам предстоит создать новые. Ты подберешь одного такого художника для очередной галереи, возьмешь это себе на заметку и отправишься в следующую. И, конечно, нам необходимо сразу отказаться от любого мастера, который использовал в своем творчестве специфические краски и другие необычные материалы. Как мне представляется, было бы намного проще, если бы мы ограничились акварелями и рисунками. Но тогда мы не заработаем достаточно много для крупного скандала, впечатляющей шумихи.

— А сколько всего ты рассчитываешь получить в итоге?

— Буду сильно разочарован, если мы не наварим полмиллиона фунтов.

В обширной мастерской воцарилась атмосфера полной концентрации внимания. Через открытые окна теплый августовский ветерок доносил отдаленный гул транспорта. Долгое время трое людей работали в абсолютном молчании, нарушаемом порой только радостным лепетом ребенка, пристроенного в манеже посреди комнаты.

Малышку, которой только исполнился годик, звали Вибеке. В обычное время она потребовала бы внимания от окружавших ее взрослых, но сегодня девочка получила новую игрушку — коробку из пластмассы. Иногда крышку коробки удавалось открыть, но чаще с этим возникали затруднения, и дитя пыталось разобраться, в чем здесь подвох. Внимание малышки оказалось полностью сконцентрированным.

Ее мама сидела рядом за исцарапанным столом и писала авторучкой, тщательно имитируя каллиграфический почерк, тексты на бланках «Менье». Стол был завален открытыми книгами: дорогими альбомами с репродукциями, тяжелыми томами справочников и тоненькими учеными трактатами в бумажных обложках. Порой от усердия Энн, сама того не замечая, даже высовывала изо рта кончик языка.

Митч сделал шаг назад от своего мольберта и издал глубокий вздох. Он трудился над достаточно крупных размеров вещью в стиле Пикассо с изображением корриды в кубистском стиле — одной из серии картин, приведших позже к созданию «Герники». Рядом на полу лежал предварительный набросок. Сейчас он сверился с ним, и глубокие морщины прорезали нахмуренный лоб. Подняв правую руку, сделал несколько пассов у самого холста, проводя линию в воздухе до тех пор, пока не почувствовал уверенности, а потом решительно мазнул кистью по полотну.

Услышав вздох, Энн подняла взгляд сначала на Митча, потом на его работу. На ее лице отобразилось выражение изумленного восхищения.

— Это просто блестяще, Митч, — сказала она.

Он благодарно улыбнулся.

— Неужели действительно любой живописец на такое способен? — не удержалась она от вопроса.

— Нет, — ответил он не сразу. — Нужен особый дар. Умение подделывать чужие работы для художника — это аналог актерского мастерства имитации. Некоторые из наиболее выдающихся актеров никудышные имитаторы. Это трюк, на который способны лишь немногие.

— Как у тебя самой идут дела с написанием «биографий» наших подделок? — спросил Питер.

— Я уже закончила с Браком и с Мунком. Скоро будет готов Пикассо, — ответила Энн. — А какую историю мне придумать для твоего Ван Гога?

Питер воссоздавал картину, изначально написанную во время «гонки шедевров». Рядом с ним лежал альбом с цветными иллюстрациями, и он то и дело листал его. Цветовая гамма на холсте была преимущественно темной, линии — грубыми и тяжелыми. Тело могильщика выглядело мощным, но предельно усталым.

— Подобное полотно могло у него родиться примерно между 1880-м и 1886 годом, — пояснил Питер. — В так называемый голландский период. Тогда его картины еще никто не покупал, насколько мне известно. Предположим, оно несколько лет хранилось у него самого или, что даже лучше, — у брата Тео. Затем все же было приобретено каким-нибудь фиктивным коллекционером из Брюсселя. И всплыло у торговца в салоне только к 1960-м годам. Остальное нафантазируй сама.

— Мне использовать фамилию реального торговца?

— Было бы неплохо, только найди кого-нибудь помельче. Например, в Германии.

— М-м-м…

В комнате вновь повисла тишина, когда все трое вернулись к работе. Через какое-то время Митч снял с мольберта полотно и начал писать другое. Теперь Мунка. Первым делом он положил по всему холсту тонкий слой бледно-серой, сильно разбавленной краски, чтобы создать эффект прозрачной прохлады норвежского воздуха, которой пронизаны столь многие произведения Мунка. Время от времени он закрывал глаза в попытке избавить свое сознание от теплого английского солнца, заливавшего мастерскую. Ему хотелось заставить себя почувствовать холод, и это ему удалось до такой степени, что он даже начал чуть дрожать.

Три звучных удара кулаком во входную дверь разрушили тишину.

Питер, Митч и Энн недоуменно переглянулись. Энн встала из-за стола и подошла к окну. Когда она снова повернулась к мужчинам, ее лицо заметно побледнело.

— Это полисмен, — сказала она.

Все трое еще раз обменялись непонимающими взглядами. Митч первым пришел в себя.

— Пойди и открой дверь, Питер, — распорядился он. — Энн, спрячь готовые и чистые бланки вместе с печатью. Я же успею развернуть картины лицевой стороной к стене. За дело, быстро!

Питер неспешно спустился по лестнице, хотя сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Это выглядело совершенно невероятным. Полиция еще никак не могла узнать об их намерениях. Он открыл дверь.

Полицейским оказался рослый молодой констебль с короткой стрижкой и реденькими усиками.

— Это ваша машина припаркована снаружи, сэр? — спросил он.

— Да… То есть нет, — промямлил Питер. — Какая машина?

— Синий «мини», у которого все крылья чем-то разрисованы.

— Ах, эта! Она принадлежит моему другу. Он как раз гостит у меня сейчас.

— Тогда вам лучше поставить его в известность, что он забыл выключить подфарники, — сказал «бобби». — Всего хорошего, сэр.

И он пошел прочь.

— Спасибо за заботу! — бросил ему вслед Питер.

Он вернулся наверх, где его ждали перепуганные, вопрошающие взгляды Энн и Митча.

— Ты забыл выключить габаритные огни, Митч. Других претензий к нам нет, — сказал Питер.

Сначала ответом ему стало недоуменное молчание. Потом все трое разразились оглушительным, почти истерическим смехом.

Вибеке в своем манеже подняла головку, услышав внезапный шум. Удивление на ее личике сменилось улыбкой, и уже через секунду она влилась в общее веселье, словно прекрасно понимала всю забавную нелепость ситуации.

Глава 11

В многоэтажном здании построенного из прочного железобетона отеля в Римини предлагали английский завтрак: бекон, яичницу, крепкий чай. Проходя через ресторан, Липси бросил взгляд на порцию, лежавшую в чужой тарелке. Яйца явно пережарили, а бекон имел подозрительный зеленоватый отлив. А потому, сев за столик, он заказал себе булочку и чашку кофе.

Он прибыл вчера слишком поздно вечером, почему и остановил свой выбор на столь неудачной гостинице. Утром он все еще ощущал усталость. В фойе купил бульварную «Сан» — единственную доступную английскую газету. Пролистал ее, дожидаясь заказа, и разочарованно вздохнул: это был совершенно не его тип издания.

Кофе немного снял утомление, хотя настоящий завтрак, тот, который он готовил сам для себя дома, оказался бы намного предпочтительнее. Намазывая булочку маслом, он прислушивался к звучавшим вокруг голосам, улавливая акценты жителей Йоркшира, Ливерпуля и Лондона. Еще кто-то говорил по-немецки. Но французской или итальянской речи не звучало совсем. Оно и понятно. Итальянцам хватало здравого смысла не селиться в отели, которые они сами строили для туристов. А ни один француз, имеющий голову на плечах, не вздумал бы отправиться отдыхать в Италию.

Доев булочку и допив кофе, он решил отложить пока сигару и спросил у портье, немного понимавшего по-английски, как найти ближайший пункт проката автомобилей.

Итальянцы словно лихорадочно стремились превратить Римини в копию Саутэнда. Повсюду встречались ресторанчики, подававшие рыбу с жареной картошкой, заведения с претензией на то, чтобы считаться английскими пабами, бары с гамбургерами и сувенирные лавки. Каждый свободный клочок земли стал строительной площадкой. Улицы уже полнились толпой курортников. Мужчины постарше предпочитали рубашки с открытым воротом, их жены ходили в пестрых цветастых платьях, а молодые, еще не успевшие пожениться пары дружно натянули расклешенные джинсы, с шиком дымя купленными по дороге в магазинах беспошлинной торговли удлиненными сигаретами марки «Эмбасси».

Свою первую сигару он с некоторым запозданием выкурил в конторе прокатной фирмы, дожидаясь, пока сразу двое озабоченных служащих заполняли невероятных размеров бланки, проверяли его паспорт и международное водительское удостоверение. К их величайшему сожалению, единственной машиной, которой они располагали без предварительной записи, был большой «Фиат» светло-зеленого цвета с металлическим отливом. Прокат обошелся дорого, но Липси, стоило ему сесть за руль, сразу оценил комфорт автомобиля и мощь его двигателя.

Он вернулся в отель и поднялся в номер. Изучил свое отражение в зеркале. В строгом английском костюме и тяжелых ботинках на шнуровке он, как ему теперь показалось, действительно напоминал переодетого в штатское полицейского. Достав из чемодана свой 35-миллиметровый фотоаппарат в кожаном футляре, он перебросил его ремешок через шею. Потом прикрепил затемняющие стекла поверх линз очков. Снова посмотрелся в зеркало. Вот теперь он уже больше походил на немецкого туриста.

Прежде чем отправиться в путь, он сверился с картой, которую прокатчики предусмотрительно положили в «бардачок» машины. Населенный пункт под названием Польо располагался примерно в двадцати милях вдоль по берегу, а потом еще в паре миль в стороне от моря.

Он выехал из города и оказался на узкой, в две полосы, сельской дороге. Стараясь не превышать необременительного ограничения скорости 50 миль в час, он опустил окно, наслаждаясь свежим воздухом и видом на плоскую, поросшую скудной растительностью равнину.

На подъезде к Польо дорога стала еще уже, и ему даже пришлось выехать на обочину и остановиться, чтобы пропустить встречный трактор. Второй раз он притормозил у развилки без всяких указателей и окликнул работника с местной фермы в полинявшей кепке и футболке, чьи брюки поддерживал не ремень, а простая веревка. Слов крестьянина Липси не разобрал, но запомнил порядок жестов и решил следовать им.

Когда он добрался до деревни, ничто не подтверждало, что он попал именно в Польо. Небольшие, беленные известью домики были беспорядочно разбросаны по округе — некоторые в двадцати ярдах от главной улицы, другие вылезали углами прямо на проезжую часть, словно их построили еще до того, как проложили первую ясноразличимую дорогу. В том месте, где Липси рассчитывал найти самый центр деревни, дорога с двух сторон огибала целую группу зданий, подпиравших друг друга, чтобы не рухнуть. Реклама «Кока-колы» указывала, что в одном из них находился деревенский бар.

Он проехал еще совсем немного и, сам не поняв, каким образом, снова очутился на сельском шоссе. Ему пришлось дважды сдавать назад, чтобы развернуться. Возвращаясь, заметил еще одну дорогу, которая уходила на запад. Крохотная деревушка, куда ведут три дороги, с удивлением подумал он.

Ему снова пришлось остановиться, поравнявшись с пожилой женщиной, которая несла корзину. Она была одета в черное с ног до головы, хотя морщинистое лицо отличалось поразительной белизной, словно она провела всю жизнь, стараясь не попадать под лучи солнца.

— Это Польо? — спросил Липси.

Она сдернула капюшон с головы, окинула его подозрительным взглядом и ответила:

— Да.

После чего снова двинулась вдоль улицы.

Липси припарковался возле бара. Едва минуло десять часов, а утро уже становилось жарким. На ступеньках при входе в бар сидел старик в соломенной шляпе, положив свою трость поперек коленей и радуясь найденному уголку тени.

Липси улыбнулся, пожелал ему доброго утра, поднялся мимо него и вошел внутрь бара. Там было темно и пахло трубочным табаком. Всего два столика, несколько стульев и стойка с еще одним высоким стульчиком перед ней. В помещении не было сейчас вообще никого.

Липси взобрался на стульчик и окликнул:

— Здесь есть кто-нибудь?

Из задней части дома, где явно обитала семья хозяина, донесся неясный шум. Он раскурил сигару и приготовился ждать.

Через некоторое время из-за занавески позади стойки вышел молодой человек в рубашке нараспашку. Он быстрым и проницательным взглядом оглядел костюм Липси, его фотоаппарат, солнцезащитные накладки на очках. Потом улыбнулся.

— Доброе утро, сэр.

— Мне бы хотелось холодного пива, если вас это не затруднит.

Бармен открыл самый обычный бытовой холодильник и достал из него бутылку. Бокал, в который он налил напиток, моментально покрылся конденсатом.

Липси достал бумажник, чтобы расплатиться. Изнутри при этом выпала фотография Ди Слейн и, скользнув по стойке, оказалась на полу. Бармен сам поднял ее.

В лице не промелькнуло ни намека на то, что он узнал девушку, когда молодой человек подавал снимок владельцу.

— Красивая, — лишь отпустил он краткую ремарку.

Липси улыбнулся и протянул ему купюру, бармен отсчитал сдачу, а потом снова скрылся на задах дома. Липси потягивал пиво.

Складывалось впечатление, что мисс Слейн со своим дружком или без него пока еще не прибыла в Польо, и это не казалось странным. Липси спешил, а парочка никуда не торопилась. Ведь они понятия не имели о ком-то еще, кто мог тоже идти по следам неизвестной картины Модильяни.

Он снова подумал, насколько предпочтительнее для него разыскивать картину, а не девушку. Вот только ему не было известно, зачем ей понадобилось приезжать в Польо. Ди могли сказать, что картина находится именно здесь, или назвать местного жителя, знавшего нынешнего владельца полотна. Впрочем, не исключалась и куда более сложная причина.

Он допил пиво и решил осмотреть деревню. Выходя из бара, он застал старика сидевшим в той же позе на ступенях. Больше не было видно никого.

Осматривать в деревне оказалось особенно нечего. Единственным магазином служила лавка, торговавшая всем подряд. Единственным общественным зданием была крошечная церковь эпохи Возрождения, построенная, как предположил Липси, во время краткого периода расцвета благосостояния, пришедшегося на середину семнадцатого столетия. Ему не попались на глаза ни полицейский участок, ни мэрия, ни зал для общих собраний. Липси медленно плелся по жаре, развлекая себя размышлениями о том, на чем держалась деревенская экономика, если судить по общему виду и состоянию отдельных домов.

Через час, уже утомленный этой забавой, он все еще не решил, как поступить. Однако, вернувшись в бар, обнаружил, что само развитие событий в очередной раз вырвало инициативу из его рук.

Перед входом, совсем близко к ступеням, откуда упрямо не уходил из своего закутка тени старик, стоял светло-синий полуспортивный «Мерседес» с открытым лючком в крыше.

Липси немного постоял, разглядывая машину и гадая, чем это обернется. На «Мерседесе», несомненно, приехала мисс Слейн, или ее приятель, или они оба, поскольку никто в деревне не мог владеть подобным роскошным автомобилем, а больше ни у одной живой души не имелось причин заезжать в такую глушь. С другой стороны, у него сложилось впечатление, что ни у нее самой, ни у ее возлюбленного больших денег не водилось. Прежде всего на это указывала их скромная квартирка в Париже. Впрочем, им мог нравиться подобный стиль жизни.

Единственным способом все выяснить было войти в бар. Липси не мог дольше торчать на улице с непринужденным видом. Дорогой костюм и начищенные до блеска ботинки не позволяли выдать себя за простого деревенского лодыря. Он поднялся по ступеням и толчком открыл дверь.

За одним из двух столиков теперь расположилась парочка, попивая аперитивы со льдом из высоких бокалов. Они одевались почти одинаково. На обоих были просторные синие брюки, чуть потерявшие первоначальный цвет, и ярко-красные жилетки. Девушка выглядела просто привлекательной, зато мужчина показался Липси настоящим красавцем, хотя и старше, чем ожидал сыщик. Ему глубоко за тридцать — ближе к сорока, решил он.

Они пристально смотрели на вошедшего, словно дожидались здесь именно этого человека. Он же лишь чуть заметно поклонился в их сторону и прошел к стойке бара.

— Еще одно пиво, сэр? — спросил бармен.

— Да, пожалуйста.

Затем бармен обратился к мисс Слейн.

— Это тот джентльмен, о котором я упоминал, — сказал он.

Липси огляделся по сторонам, вздернув брови с выражением обеспокоенности и любопытства на лице.

— Так это вы держите в бумажнике мою фотографию? — обратилась к нему с вопросом девушка.

Липси непринужденно рассмеялся.

— Ох уж эти итальянские молодые люди! — заговорил он по-английски. — Для них все девушки из Англии на одно лицо. Хотя вы действительно немного похожи на мою дочь, сходство лишь самое поверхностное, уверяю вас.

Вмешался ее приятель:

— Не могли бы мы взглянуть на снимок? — У него был низкий голос с заметным североамериканским акцентом.

— Разумеется. — Липси достал бумажник и принялся рыться в нем. — О! Наверное, оставил фото в своей машине. — Он заплатил бармену за пиво и предложил: — Позвольте мне угостить вас обоих.

— Спасибо, — отозвалась мисс Слейн. — Мы пьем кампари.

Липси дождался, чтобы бармен налил напитки и поставил бокалы на столик. Потом сказал:

— Немного странно повстречать двух других английских туристов в столь отдаленном месте. Вы из Лондона?

— Мы живем в Париже, — ответила девушка. Из них двоих только она была не прочь поболтать.

— Действительно странно, — все же вступил в беседу ее спутник. — Что вам самому здесь понадобилось?

Липси улыбнулся.

— Я из числа любителей одиночества, — сказал он, подпуская в реплику доверительные и даже исповедальные нотки. — Отправляясь в отпуск, неизменно стараюсь держаться подальше от курортов, где встречаешь толпы других отдыхающих. Просто сажусь в машину и еду, куда приведет дорога, пока не появится желание остановиться.

— А где же вы поселились?

— В Римини. Но расскажите мне о себе. Вы тоже любители нехоженых троп?

Девушка хотела что-то ответить, но мужчина перебил ее.

— Мы занимаемся в некотором смысле охотой за сокровищем, — сказал он.

Липси готов был благодарить небо за наивность этого уже вполне зрелого человека.

— Как интересно! — воскликнул он. — И что же это? Драгоценные камни?

— Мы надеемся, наградой за труды для нас станет очень дорогая картина.

— Она прямо здесь? В Польо?

— Не совсем, но близко. В пяти милях выше по дороге расположен старинный особняк, нечто вроде шато, — он сделал жест рукой в южном направлении. — Мы думаем, картина находится там. Скоро собираемся отправиться с визитом.

Липси отозвался на это доброй, но несколько снисходительной улыбкой.

— Интересная выдумка! Она сделает ваши каникулы увлекательными, даже если вы в итоге ничего не найдете.

— Держу пари, найдем.

Липси поспешил допить пиво.

— Что ж, я успел осмотреть все достопримечательности Польо. Пора двигаться дальше.

— Позвольте мне хотя бы угостить вас еще бутылочкой пива.

— Нет, спасибо. Я все-таки за рулем, а впереди долгий и очень знойный день. — Он поднялся на ноги. — Рад нашему с вами знакомству. Всего хорошего.

Внутри «Фиата» теперь было невыносимо жарко, и Липси пожалел, что не нашел места для стоянки где-нибудь в тени. Он опустил стекла в окнах и быстро отъехал от бара, позволив обвевать себя чуть более свежему ветерку. Им овладело чувство полнейшего удовлетворения и самодовольства. Парочка дала ему путеводную нить, позволив ухватиться за нее первым. С тех пор, как он взялся за это дело, ему только сейчас удалось взять его под полный и единоличный контроль.

Он вел машину по дороге на юг, куда указал американец. Она перешла в проселок и вдруг стала пыльной. Он поднял стекла и включил на полную мощность кондиционер. Когда внутри автомобиля вновь воцарилась прохлада, сделал остановку, чтобы взглянуть на атлас Италии.

Крупномасштабная карта показывала, что в южном направлении от деревни действительно располагалось шато. До него было больше пяти миль — скорее, все десять, — но это не исключало возможности для владельцев иметь в качестве почтового адреса Польо. Дом стоял чуть в стороне от главной дороги (если она заслуживала такого определения), и Липси запомнил, как до него добраться.

Поездка заняла полчаса из-за ухабов на проселке и отсутствия каких-либо указателей. Но когда он прибыл на место, сомнений не оставалось. Перед ним стоял внушительных размеров особняк, возведенный примерно в одно время с церковью в Польо. В три этажа и со сказочно красивыми башенками по углам фасада. Каменная облицовка местами потрескалась, а окна давно не мыли. Отдельно стоявшую конюшню превратили в гараж, сквозь открытые двери которого виднелась бензиновая газонокосилка и очень старый «Ситроен»-универсал.

Липси оставил свою машину у ворот и пешком прошел по короткой подъездной дорожке. Сквозь гравий на ней пучками проросла трава, и чем ближе он подходил к особняку, тем более запущенным тот выглядел.

Пока он стоял, разглядывая дом, дверь открылась и навстречу вышла уже преклонных лет женщина. С какой стороны к ней лучше искать подход? — сразу задумался он.

— Доброе утро, — сказала она по-итальянски.

Ее седые волосы были аккуратно уложены, одевалась она элегантно, а черты лица указывали, что в молодости ее, вероятно, отличала необыкновенная красота. Липси с достоинством ей поклонился.

— Прошу простить меня за столь внезапное вторжение, — сказал он.

— Не нужно извинений, — перешла она сразу на английский. — Чем могу вам помочь?

Липси успел в достаточной степени изучить ее внешность, чтобы решить, как нужно с ней разговаривать.

— Я лишь хотел узнать, можно ли получить дозволение осмотреть окружение столь красивого особняка.

— Разумеется, — женщина улыбнулась. — Приятно, что он снова кого-то заинтересовал. Я — контесса[203] ди Ланца.

Она протянула руку, и, пожимая ее, Липси мысленно поднял оценку своих шансов на успех до приблизительно девяноста процентов.

— Меня зовут Дансфорд Липси, контесса.

Она провела его вдоль боковой стены дома.

— Особняк построен в первой четверти семнадцатого века, когда вся окрестная земля была дарована нашей семье за заслуги в какой-то очередной войне. К тому времени архитектура Ренессанса постепенно добралась и до сельской местности.

— Ах, вот как! Стало быть, время постройки примерно совпадает с возведением церкви в Польо.

Она утвердительно кивнула.

— Вы интересуетесь архитектурой, мистер Липси?

— Я интересуюсь красотой, контесса.

Он заметил, как она подавила улыбку, думая, должно быть, что этот чопорный англичанин не лишен своеобразного, эксцентричного шарма. Именно такое впечатление он и стремился на нее произвести.

Она рассказывала ему о доме, словно неоднократно повторяла свою историю прежде, показав место, где у строителей кончилась одна разновидность камня и им пришлось перейти на другую, обратила его внимание на окна, появившиеся только в восемнадцатом столетии, и на небольшой западный флигель, пристроенный в девятнадцатом.

— Разумеется, вся округа нам больше не принадлежит, а оставшаяся в наших владениях земля почти неплодородна. Как вы заметите, здесь многое нуждается в ремонте, который приходится пока откладывать. — Она повернулась к гостю лицом и грустно ему улыбнулась. — В наше время титул ничего не значит в Италии, мистер Липси. Мы — нищая аристократия.

— Да, но не у всех благородных семейств такая древняя история, как у вашего.

— Конечно. Новая аристократия — это дельцы и промышленники. Их семьи еще не успели утратить деловой хватки, лишь проживая унаследованные деньги.

Они закончили обход дома по периметру и остановились в тени, отбрасываемой одной из башенок. Липси сказал:

— Я понимаю, как расслабляет жизнь за счет честно заслуженного наследственного состояния, контесса. Боюсь, что и сам не прикладываю слишком больших усилий, чтобы зарабатывать деньги.

— Могу я поинтересоваться родом ваших занятий?

— У меня антикварный магазин в Лондоне. Он расположен на Кромвель-роуд, и вы просто обязаны заглянуть в него во время следующей поездки в Англию. Хотя сам я там бываю очень редко.

— Не хотите ли осмотреть дом изнутри тоже?

— Если только не причиню вам излишнего беспокойства…

— Не волнуйтесь по этому поводу. — И хозяйка провела его через парадную дверь.

Липси ощутил легкое пощипывание в мышцах шеи, что неизменно происходило, когда расследование близилось к завершению. Он все проделал тонко и правильно: мягко намекнул контессе о своей возможной заинтересованности что-нибудь у нее купить. Она слишком явно нуждалась в деньгах.

И пока она вела его по комнатам особняка, острый взгляд детектива быстро скользил по стенам. Недостатка в старинной живописи не ощущалось, но все это были либо выполненные маслом портреты предков хозяйки, либо акварели с пейзажами. Мебель выглядела старой, но далеко не антикварной. В некоторых помещениях, которые давно не использовались, застоялся удушливый воздух, в котором преобладала странная смесь запахов нафталина и гнили.

Она провела его вверх по лестнице, и он понял, что площадка между этажами являла посетителю лучшее, чем мог похвалиться дом. В центре стояла скульптура с налетом эротики: мраморный кентавр слился в чувственных объятиях с юной девой. Ковры на тщательно отполированных полах не выглядели потертыми. А все стены покрывали картины.

— Это можно назвать нашей скромной коллекцией произведений искусства, — сказала контесса. — Нужно было бы давно все продать, но мой покойный муж упрямо не желал ни с чем расставаться. Да и я сама по возможности все откладываю подобные дела.

Такого рода фраза стала наиболее откровенным приглашением к покупке, на какое была вообще способна пожилая аристократка, решил Липси. Он окончательно отбросил претензию на мимолетный интерес и взялся за изучение картин.

Сначала Липси смотрел на каждую с некоторой дистанции, прищурив глаза, выискивая приметы стиля Модильяни: удлиненное лицо, характерная форма носа, которую он подсознательно придавал всем женским портретам, влияние африканской скульптуры, странная асимметрия. Затем он приближался и приглядывался к подписи художника. Ощупывал рамы в поисках переоформленных полотен. Из внутреннего кармана извлек очень мощный, хотя тонкий, как карандаш, фонарик и направлял луч на красочный слой, пытаясь различить приметы наложения нового изображения поверх прежнего.

Для некоторых картин достаточно было лишь беглого взгляда, другие требовали более тщательного ознакомления. Контесса терпеливо ждала, пока Липси изучал полотна на всех стенах лестничной площадки. Наконец он повернулся к ней.

— Здесь есть очень хорошие произведения, контесса, — сказал он.

Она так быстро показала ему остальную часть дома, словно оба уже понимали, что это простая формальность. Когда они вернулись к лестнице, она остановилась и спросила:

— Могу я предложить вам чашку кофе?

— Спасибо, не откажусь.

Они спустились в гостиную, хозяйка с извинениями оставила его, чтобы пойти на кухню и отдать распоряжение насчет кофе. Липси ждал, кусая губы. Но вывод оказывался неутешительным: ни одна из картин не стоила дороже нескольких сотен фунтов, и Модильяни в этом доме не обнаружилось.

Контесса вернулась.

— Можете закурить, если хотите, — сказала она.

— Спасибо, я воспользуюсь разрешением. — И Липси раскурил сигару.

Он достал визитную карточку, на которой значились только его фамилия, адрес и номер телефона, но не упоминалось о профессии.

— Позвольте снабдить вас своими координатами, — сказал он. — Когда вы решите продать свою коллекцию, моих знакомых в Лондоне это может заинтересовать.

На лице контессы мелькнуло выражение разочарования, как только она окончательно поняла, что сам Липси ничего у нее не купит.

— Насколько я понял, вы мне показали всю коллекцию? — спросил он.

— Да.

— И никаких других картин не может храниться, например, на чердаке или в подвале?

— Боюсь, что нет.

Вошла служанка с кофейником на подносе, и хозяйка сама разлила напиток по чашкам. Потом принялась расспрашивать Липси о Лондоне, о моде, о новых магазинах и ресторанах. Он, как умел, удовлетворял ее любопытство.

Но ровно через десять минут светской болтовни опустошил свою чашку и поднялся.

— Вы проявили исключительную любезность, контесса. Пожалуйста, дайте мне знать, когда в следующий раз посетите Лондон.

— Мне доставил удовольствие ваш визит, мистер Липси.

Она проводила его до выхода из дома.

Липси поспешно прошел по дорожке и сел в машину. Сдав назад в сторону особняка, заметил, что хозяйка все еще стоит на пороге, провожая взглядом отъезжающий автомобиль.

Липси до крайности расстроился. Как оказалось, его усилия пропали даром. Если потерянный Модильяни когда-то и находился в шато, сейчас его там уже не было.

Разумеется, существовала другая вероятность, и он совершенно напрасно не подумал о ней раньше. Этот американец, дружок мисс Слейн, мог намеренно пустить его по ложному следу.

Неужели он в чем-то заподозрил Липси? Что ж, не исключено, а Липси всегда считал необходимым принимать во внимание любые вероятности. Со вздохом он принял решение: ему придется следить за сладкой парочкой, пока не убедится, что они тоже поставили крест на своих поисках.

Проблема состояла в том, как именно сесть им на хвост. Он едва ли мог держаться за ними постоянно, как сделал бы в городских условиях. Теперь же придется то и дело наводить справки об их передвижениях.

В Польо он вернулся другим путем, воспользовавшись третьей из дорог — той самой, что вела к деревне с запада. Не доехав до Польо примерно милю, он заметил при дороге дом с рекламой пива в окне. Снаружи стоял единственный круглый металлический столик. Похоже на бар.

Липси чувствовал голод и жажду. Поэтому он свернул на потрескавшуюся от зноя землю стоянки перед заведением и заглушил мотор.

Глава 12

— Насколько же ты умело врешь, Майк! — воскликнула Ди. Ее глаза округлились в притворном ужасе.

Его пухлые губы скривились в усмешке, но глаза оставались серьезными.

— Лишняя щепетильность ни к чему, когда имеешь дело с подобными типами.

— Какими типами? Мне этот человек показался довольно приятным. Хотя немного скучноватым.

Майк потягивал уже пятый кампари и сунул в губы очередную сигарету. Он курил длинные «Пэлл Мэлл» без фильтра и, как догадывалась Ди, именно так приобрел свой низкий, с хрипотцой голос. Выпустив струйку дыма, он объяснил:

— Само по себе его появление здесь одновременно с нами — слишком маловероятно для случайного совпадения. Пойми, сюда не заезжает вообще никто. Даже любители одиночества. Но фотография послужила последним штрихом. Россказни про дочь стали быстрой импровизацией с его стороны. Он разыскивал именно тебя.

— Я опасалась, что так ты и подумаешь. — Она взяла его сигарету, затянулась и вернула.

— Он прежде не попадался тебе на глаза? Ты уверена?

— Абсолютно.

— Хорошо. Теперь подумай: кто еще может знать о Модильяни?

— Ты считаешь, причина в этом? Кто-то другой охотится за картиной? Выглядит несколько надуманно и мелодраматично.

— Ни черта подобного! Послушай, милая, в мире искусства такие новости распространяются быстрее, чем венерические заболевания в районе Таймс-сквер. Вспомни, кому ты рассказала об этом?

— Клэр слышала, как я полагаю. По крайне мере, я упоминала о картине, когда она была у нас дома.

— Клэр не в счет. Ты писала кому-то в Лондоне?

— О боже, да, конечно! Я написала Сэмми.

— Кто он такой?

— Она. Актриса Саманта Уинакр.

— Я слышал о ней, но не знал, что вы знакомы.

— Мы встречаемся редко, но прекрасно ладим друг с другом. Мы вместе учились в школе. Она чуть постарше, но и в школу пошла позже. По-моему, из-за того, что отец любил путешествовать и повсюду возил ее с собой. Или из-за чего-то в этом роде.

— Она поклонница изобразительного искусства?

— Насколько я знаю, нет. Но у нее, вероятно, есть друзья из числа любителей живописи.

— Ты писала кому-нибудь еще?

— Да, — ответила Ди после небольшой заминки.

— Выкладывай.

— Дяде Чарльзу.

— Владельцу художественных галерей и салонов?

Ди безмолвно кивнула.

— Боже милостивый, — вздохнул Майк. — Вот тебе и ответ на все вопросы в подарочной упаковке!

Ди его слова повергли в шок.

— Ты считаешь, что дядя Чарльз мог в самом деле попытаться раньше меня найти мою картину?

— Он прежде всего делец, не так ли? И потому маму родную продаст за подобную находку.

— Вот ведь старый хрыч! Но теперь все в порядке. Ты ловко пустил того типа по следу, ведущему в никуда.

— Да, на некоторое время это даст ему чем заняться. Отвлечет ненадолго.

Ди ухмыльнулась:

— В пяти милях к югу отсюда в самом деле есть шато?

— Какого лешего мне знать? Но рано или поздно он там найдет что-то подобное. Потом потеряет время в попытках подобрать предлог, чтобы проникнуть туда. Еще больше уйдет на поиски Модильяни. — Майк поднялся. — А это дает нам шанс опередить его.

Он расплатился по счету, и они вышли под ослепительное солнце.

— По-моему, лучше всего начать с церкви, — предложила Ди. — Викарии всегда все про всех знают.

— В Италии их называют священниками, — поправил ее Майк. Он сам воспитывался в католической вере.

Взявшись за руки, они пошли по главной улице. Жестокая жара, казалось, привила и им неспешный образ деревенской жизни. Они двигались медленно, говорили мало, подсознательно приспосабливаясь к диктату климата.

Так они добрались до привлекательной маленькой церквушки и несколько минут постояли в тени, наслаждаясь хотя бы некоторой прохладой.

— Ты уже думала о том, как поступишь с картиной, если найдешь ее? — спросил Майк.

— Да. Я много размышляла над этим, — ответила она, наморщив нос в характерной только для нее гримасе. — Прежде всего я бы хотела внимательно изучить ее. Из этого можно было бы почерпнуть мыслей, которых хватит на добрую половину диссертации. А остальное — лишь дополнения и примечания для солидности. Но…

— Но что?

— Сам мне скажи.

— Но вопрос еще и в деньгах.

— Верно, мать твою! О, черт! — Она выругалась непроизвольно и сразу оглядела церковный двор, не слышал ли кто.

— Причем речь идет о крупном деле.

— В смысле денег? Я знаю. — Она поправила волосы. — Я не занимаюсь самообманом, хотя деньги меня интересуют меньше всего. Мы могли бы продать картину тому, кто пообещает давать мне к ней доступ в любое время. Ну, какому-то из музеев.

Майк осторожно сказал:

— Я заметил, что ты употребила местоимение «мы».

— А то как же! Ты же занимаешься поисками вместе со мной, верно?

Он обнял ее за плечи.

— Хотя формально ты признала это только что. — Он быстро поцеловал ее в губы. — Таким образом, ты наняла для себя агента. И, как я считаю, сделала весьма удачный выбор.

Ди рассмеялась.

— И что же думает мой агент? Как мне лучше продать свое сокровище?

— Пока не знаю. У меня в голове зреют несколько смутных идей, но ничего определенного. И вообще, не лучше ли сначала найти картину?

Они вошли в церковь и осмотрелись. Ди скинула сандалии и с удовольствием ощутила ступнями холод каменного пола. В противоположном конце нефа священник в сутане вершил какую-то единоличную церемонию. Ди и Майк молча дожидались ее окончания.

Наконец он подошел к ним с радушной улыбкой на по-крестьянски широком лице.

— Я подумала, что мы сможем рассчитывать на вашу помощь, святой отец, — тихо сказала Ди.

Когда он приблизился, они заметили: этот человек далеко не так молод, как показалось издали при виде его мальчишеской короткой стрижки.

— Надеюсь на это, — отозвался священник. Он говорил обычным голосом, но его слова громко отдавались под сводами пустой церкви. — Но, подозреваю, помощь вам нужна в сугубо мирских делах, как бы мне ни хотелось другого. Я прав?

Ди кивнула.

— Тогда давайте покинем храм Божий. — Он взял их обоих под локти и с мягким напором заставил выйти. Снаружи он посмотрел на небо. — Да будет благословен Господь, ниспославший нам это чудесное солнечное сияние. Хотя с вашим цветом лица, моя дорогая леди, следует быть осторожной. Итак, чем могу быть вам полезен?

— Мы пытаемся найти следы одного человека, — начала Ди. — Его фамилия Даниелли. Он был раввином в Ливорно и, насколько нам известно, переехал в Польо примерно в 1920 году. Он серьезно болел, находился уже в преклонном возрасте, а потому, вероятно, вскоре умер.

Священник нахмурил лоб и покачал головой:

— Никогда не слышал такой фамилии. Все это происходило задолго до моего появления здесь. Я, собственно, даже еще не родился в 1920 году. А если он был евреем, то церковь не участвовала в его погребении, и никаких архивных записей остаться не могло.

— И при вас никто даже не упоминал о нем?

— Нет. Могу вас заверить, что в Польо нет семьи по фамилии Даниелли. Однако в деревне найдутся старожилы, кто помнит более давние времена, чем я. А в таком маленьком месте от людей ничего не утаишь. — Он посмотрел на них в смущении, как будто не сразу решившись спросить: — Кто вам сказал, что он переехал сюда?

— Другой раввин из Ливорно. — Ди только сейчас поняла, что священник отчаянно пытался не выдать своего суетного любопытства относительно причин их интереса к этому человеку.

Он снова замялся и задал еще вопрос:

— Вы его родственники?

— Нет. — Ди бросила взгляд на Майка, ответившего ей чуть заметным кивком. — На самом деле мы разыскиваем одну картину, которой, как мы думаем, он владел в то время.

— Вот оно что. — Любопытство священника казалось теперь удовлетворенным. — Могу сказать сразу: Польо не то место, где можно найти шедевры живописи. Но желаю вам удачи.

Затем он пожал им руки и скрылся внутри церкви.

Парочка вернулась в центр деревни.

— Хороший человек, — лениво заметила Ди, думая о святом отце.

— И церковь у него прекрасная. Ди, мы ведь с тобой обвенчаемся в церкви, когда поженимся?

Она остановилась и повернулась к нему.

— Поженимся?

— А разве ты не хочешь выйти за меня замуж?

— Ты только что впервые формально это предложил, но, как я считаю, ты сделал весьма удачный выбор.

Майк рассмеялся и в смятении развел руками.

— Как-то само собой вырвалось, — сказал он.

Ди нежно поцеловала его.

— Вот почему в этом проявилось столько твоего мальчишеского обаяния.

— Ну, так если уж я сделал тебе предложение…

— Майк, мой выбор обязательно остановится прежде всего на тебе. Но сейчас я не уверена, что вообще хочу выходить замуж.

— В чем проявляется столько твоего девичьего обаяния, — съязвил он. — Счет стал один — один.

Она снова взяла его за руку, и они побрели дальше.

— Почему бы тебе не предложить мне что-то менее амбициозное?

— Что, например?

— Например, пожить пару лет вместе и проверить, как у нас все сложится.

— Чтобы ты смогла использовать свои чары мне во зло, а потом бросить без всяких средств к существованию?

— Точно.

На этот раз он заставил ее остановиться.

— Ди, мы с тобой все и всегда обращаем в шутки. Это позволяет нам сохранять наши отношения, не давая им достигать излишнего эмоционального накала. Вот почему мы можем вдруг начать обсуждать совместное будущее в совершенно неподходящее время. Как вот сейчас. Но я люблю тебя и хочу, чтобы ты жила со мной.

— Это все из-за моей картины, скажешь нет? — она улыбнулась.

— Брось, не надо так больше.

Ее лицо приняло очень серьезное выражение.

— Мой ответ: да, Майк. Мне бы тоже очень хотелось жить с тобой.

Он обвил ее своими длинными руками и поцеловал в губы, и этот поцелуй длился долго. Проходившая мимо деревенская жительница отвела взгляд в сторону от скандальной сцены. А Ди сумела прошептать:

— Нас здесь не арестуют за непристойное поведение?

Они снова пошли, но еще медленнее. Он обнимал ее за плечи, она его — за талию.

— Где мы будем жить? — спросила Ди.

— А что тебе не нравится на Саут-стрит? — удивленно спросил Майк.

— Там всего лишь холостяцкая берлога, вот что.

— Чепуха. Там просторно, и это самый центр Мэйфэйр.

Она улыбнулась.

— Я могла бы догадаться. Ты пока даже не задумывался ни о чем, Майк. Я же хочу устроить для нас с тобой настоящий дом, а не просто переехать к тебе.

— М-м-м, — задумчиво протянул он.

— В твоей квартире мусора по колено. Ее нужно заново отделывать. А кухня такая маленькая, что и повернуться негде, как в тюремной камере. Мебель с бору по сосенке…

— А чего бы тебе хотелось? Половину дома с тремя спальнями в Фулэме? Коттедж в Илинге? Усадьбу в Суррее?

— Мне нужно место, где много света и пространства, с видом на парк, но поблизости от центра.

— У меня такое чувство, словно ты имеешь в виду нечто вполне конкретное.

— Риджентс-парк.

Майк рассмеялся.

— Ничего себе! И давно у тебя появились такие планы?

— А ты не знал, что я охотница на богатых мужчин? — Она улыбнулась, глядя ему в глаза, а он склонился, чтобы снова поцеловать ее.

— Ты все получишь, — сказал он. — Новое жилье, которое сможешь отделать и обставить по своему вкусу, как только вернемся в Лондон…

— Не горячись! Мы ведь не знаем, отыщется ли там свободная квартира.

— Мы ее непременно найдем.

Они остановились рядом с машиной и прислонились к раскаленному металлу. Ди подставила лицо под лучи солнца.

— А когда ты сам все для себя решил… по поводу нас с тобой?

— У меня такое чувство, что я вообще ничего не решал. Эта идея просто сама подспудно созрела у меня — мысль о том, чтобы связать жизнь с тобой. К тому времени, когда я ее сознательно стал обдумывать, она уже слишком крепко укоренилась во мне.

— Забавно.

— Почему?

— Потому что со мной все было совершенно иначе.

— Когда же ты все решила?

— Только увидев твой автомобиль у гостиницы в Ливорно. И занятно, что ты сделал мне предложение так скоро после этого. — Она открыла глаза, хотя опустила взгляд. — Но я очень рада этому.

Они несколько минут молча смотрели друг на друга.

Потом Майк сказал:

— Это безумие какое-то. Мы с тобой должны сейчас идти по горячим следам ценной художественной находки, а вместо этого лишь обмениваемся влюбленными взглядами, как двое подростков.

Ди хихикнула.

— Верно. Давай попробуем поговорить вон с тем стариком.

Престарелый мужчина в соломенной шляпе с тростью передвинулся вместе с тенью со ступеней лестницы бара к порогу двери за углом. Но выглядел при этом по-прежнему настолько неподвижным, что Ди даже вообразила, будто он переместился с места на место путем магической левитации, не пошевельнув и мускулом. Но стоило им приблизиться, как они заметили, что глаза изобличают фальшь его безжизненной позы: маленькие, всевидящие, необычного зеленого оттенка, они так и стреляли по сторонам.

— Доброе утро, сэр, — обратилась к нему Ди. — Не могли бы вы сказать, живет ли в Польо семья по фамилии Даниелли?

Старик помотал головой. Ди не поняла значения этого движения. Говорило оно о том, что такой семьи здесь не было, или было всего лишь признанием неосведомленности. Майк со значением сжал ее локоть, а потом ушел за угол к двери бара.

Ди присела перед стариком на корточки и просияла улыбкой.

— Вы, должно быть, о многом помните, — сказала она.

Он словно слегка оттаял и кивнул.

— Вы уже приехали сюда в 1920 году?

Он коротко рассмеялся.

— Задолго до этого. Гораздо раньше.

Майк поспешно вернулся с рюмкой в руке.

— Бармен говорит, он предпочитает абсент, — объяснил он по-английски и подал рюмку старику, который взял ее и залпом осушил.

Ди тоже перешла на английский.

— Это довольно-таки грубая попытка наладить отношения. Похоже на подкуп, — сказала она с неудовольствием.

— Чушь. Если верить бармену, он здесь сидит все утро, чтобы какой-нибудь турист угостил его выпивкой. Другой причины торчать в этом месте у него нет.

Ди снова перешла на итальянский:

— Вы хорошо помните 1920 год?

— Да, хорошо, — медленно ответил старик.

— В то время здесь не жила семья по фамилии Даниелли? — нетерпеливо спросил Майк.

— Нет.

— Не помните, в то время в деревне появилось много чужаков?

— Много. Была же война, если вы не забыли.

Майк смотрел на Ди уже в полном отчаянии. И задал последний вопрос:

— А евреи живут в деревне?

У него истощался запас итальянских слов.

— Да, но не в самой деревне. Они держат бар на западной дороге отсюда. Там Даниелли и поселился, пока был жив.

Оба уставились на старца в совершеннейшем изумлении.

Майк повернулся к Ди и спросил по-английски:

— Почему же, черт возьми, он не сказал нам об этом с самого начала?

— Потому что вы задавали мне не те вопросы, хреновы молокососы! — отчетливо произнес старик на хорошем английском языке и разразился кудахтающим смехом, довольный своей шуткой. Он не без труда поднялся и заковылял по улице, все еще смеясь и кудахча. Время от времени останавливался и тростью стучал по мостовой, а смех тогда доносился громче.

На лице Майка застыло столь комичное выражение, что Ди тоже прыснула. Смех оказался заразительным, и вот уже Майк тоже хохотал над собой.

— А ведь действительно обвел вокруг пальца, как сосунка! — покачал он головой.

— Нам необходимо найти этот бар на западной дороге из деревни, — заметила Ди.

— Жарко. Давай сначала еще выпьем.

— Охотно.

Они вернулись в прохладу бара. Молодой бармен ждал за стойкой. Когда он их увидел, лицо расплылось в лукавой улыбке.

— Вы все знали! — бросила ему в лицо обвинение Ди.

— Теперь могу признаться, — ответил молодой человек. — Он вовсе не ждал дармовой выпивки. Ему отчаянно хотелось проделать этот свой трюк и посмеяться над вами. К нам туристы заглядывают не чаще чем раз в год, и у него сегодня выдался праздник. Вечером он вернется сюда и будет рассказывать о своей проделке каждому, кто захочет слушать.

— Еще два кампари, пожалуйста, — попросил Майк.

Глава 13

Священник остановился на каменной дорожке церковного двора и склонился, чтобы подобрать мусор: оброненный кем-то конфетный фантик. Он смял его в кулаке и медленно распрямился, стараясь не раздразнить застарелый ревматизм в колене, тут же напомнивший о себе. Он знал, что эту боль породили одинокие ночи в старом и неотапливаемом доме посреди сырых и промозглых итальянских зим. Но ведь священнику полагалась бедность. Как мог человек быть пастырем в деревне, если там жил хотя бы кто-то беднее его самого? Эта мысль стала для него правилом, придуманным им самим, и пока он заново обдумывал его, боль отступила.

Он покинул двор, чтобы пересечь улицу в сторону дома. Но как раз посреди проезжей части ревматизм нанес новый удар: мерзкая, злая и острая боль, заставившая его чуть пошатнуться. Он добрался до дома и прислонился к стене, перенеся вес тела целиком на здоровую ногу.

Взглянув вдоль улицы в направлении центра деревни, увидел молодую пару, с которой беседовал чуть раньше. Они шли очень медленно, обнявшись, глядя друг на друга и улыбаясь. Их взаимная любовь казалась очевидной и даже более сильной, чем бросалось в глаза всего полчаса назад. Проницательность, приобретенная священником за долгие годы, когда он слушал исповеди людей, подсказала ему, что какая-то зримая перемена в отношениях наступила в последние несколько минут. Быть может, сыграло свою роль их посещение Божьего храма. Или даже он сам сумел исподволь дать им духовную поддержку.

Он, конечно же, почти наверняка согрешил, солгав им о Даниелли. Но ложь сорвалась с губ автоматически, в силу привычки, выработанной во время войны. Тогда он понимал настоятельную необходимость скрывать информацию о еврейских семьях от всех, кто начинал задавать вопросы. Он всю свою деревенскую паству благословил на святую ложь. Грехом стало бы говорить правду.

И сегодня, когда парочка совершеннейших чужаков и чужестранцев явилась невесть откуда с расспросами, называя фамилию Даниелли, она затронула старый, но все еще трепещущий нерв, вызвав у святого отца желание снова защищать евреев. Хотя причина наведения справок могла быть самой невинной: фашисты ушли в прошлое уже тридцать пять лет назад, и больше не существовало никакой причины грешить ложью. Но у него не было времени даже задуматься, что становилось причиной многих греховных поступков, хотя и слабым для них оправданием.

Он размышлял теперь, не пойти ли им вслед, чтобы извиниться, объяснить, сказать правду. Так он мог немного загладить свою вину. Но какой смысл? Кто-нибудь другой в деревне отправит их в бар на задворках Польо, где евреи с трудом зарабатывали хлеб свой насущный.

Боль снова отступила. Он вошел в свой маленький домишко, поднявшись по кривым каменным ступенькам, решив продолжить размеренную жизнь, состоявшую из мелочей вроде ревматизма и одних и тех же покаяний в грехах, которые он выслушивал из недели в неделю от паршивых овец в небольшом стаде своей паствы. Он по-отечески понимающе, хотя и с грустью, кивал в ответ, даруя отпущение.

В кухне он достал буханку хлеба и отрезал ломоть хорошо наточенным ножом. Потом нашел сыр, соскреб с него слой плесени, принявшись за свой обед. Сыр показался очень вкусным — плесень шла ему только на пользу. И это было нечто, чего бы он никогда не узнал, если бы был богат.

Покончив с трапезой, он протер тарелку полотенцем и поставил на место в деревянном буфере. Неожиданный стук в дверь удивил его.

Люди обычно не стучались к нему, а просто открывали дверь сами, входили и окликали хозяина. Стук означал формальный визит, но в Польо ты обычно заранее знал, что кто-то явится к тебе по официальному вопросу. Он пошел открывать с приятным волнением и любопытством.

На пороге стоял невысокий молодой человек, которому еще не исполнилось и тридцати, с прямыми волосами, отросшими так, что закрывали уши. Одет он был странно, насколько в этом разбирался священник, — в деловой костюм при галстуке-бабочке. На скверном итальянском языке он сказал:

— Доброе утро, святой отец.

Опять чужой, отметил священник. Вот и объяснение стука в дверь. Необычно было появление в деревне стольких чужаков одновременно.

— Не мог бы я недолго поговорить с вами? — спросил молодой мужчина.

— Конечно. — Священник провел незнакомца в свою скудно обставленную кухню и предложил ему жесткий деревянный стул.

— Вы говорите по-английски?

Священник сокрушенно помотал головой.

— Что ж, хорошо. Я — торговец произведениями искусства из Лондона. — Мужчина сумел произнести эту фразу, отчаянно запинаясь. — И разыскиваю одну старую картину.

На это священник кивнул, скрыв свой внезапный интерес. Стало ясно, что этот визитер и парочка, заходившая в церковь, прибыли сюда с одной и той же целью. Тот факт, что совершенно разные люди явились в Польо в один день в поисках картины, никак не мог быть простым совпадением.

Он ответил:

— У меня никаких картин нет.

И жестом руки обвел голые стены своего дома, как бы намекая, что прежде всего купил бы более необходимые вещи, имей он деньги.

— Тогда, вероятно, в церкви…

— В церкви тоже нет картин.

Мужчина ненадолго задумался, подбирая нужные слова.

— Быть может, у вас здесь есть деревенский музей? Или у одного из жителей дома имеется небольшая коллекция?

Священник рассмеялся.

— Сын мой, это очень бедная деревня. Никто не покупает картин. В лучшие времена, когда появлялись несколько лишних монет, их тратили на мясо или на вино. Коллекционеров здесь вы не найдете.

Незнакомец выглядел откровенно разочарованным. Священник задумался, не стоит ли рассказать ему о конкурентах. Но в таком случае ему поневоле придется упомянуть о Даниелли, то есть дать этому человеку информацию, которую утаил от других.

Это выглядело вопиющей несправедливостью. Однако и врать он больше не станет. Расскажет о Даниелли, если гость спросит о нем, но добровольно ничего не выдаст.

Но следующий вопрос просто поразил его:

— А не живет ли здесь семья по фамилии Модильяни?

У святого отца брови сами поползли вверх. Незнакомец моментально отреагировал на это:

— Почему мой вопрос так вас шокировал?

— Молодой человек, неужели вы думаете, что в Польо можно найти Модильяни? Я не знаток подобных материй, но даже мне известно: Модильяни был величайшим итальянским художником столетия. Так что едва ли хотя бы одна из его работ лежит никем не замеченная где-нибудь во всем мире, не говоря уже о нашей захолустной Польо.

— И никакие родственники семьи Модильяни здесь тоже не живут?

— Нет.

Мужчина вздохнул. Он еще какое-то время сидел, разглядывая носы своих ботинок и наморщив в задумчивости лоб. Потом поднялся.

— Спасибо за вашу помощь, — сказал он.

Священник проводил его до двери.

— Извините, если дал не те ответы, какие вы ожидали услышать. Благослови вас Бог, — произнес он на прощание.

Когда дверь у него за спиной закрылась, Джулиан немного постоял рядом с домом священника, привыкая к солнечному свету и вдыхая свежий воздух. Господи, как же провоняла эта кухня в деревенском доме! Бедный старик, по всей видимости, так и не научился содержать дом в порядке и следить за собой. Итальянские мужчины с детства привыкли, чтобы за них все делали мамочки или жены. Он вспомнил, как где-то читал об этом.

Удивительно, что при этом в Италии хватало священников, если принять во внимание еще и целибат… Он усмехнулся. Ему пришел на память недавний неожиданный конец собственного долгого воздержания. Ожило радостное чувство, охватившее его, когда он понял, что потенция вовсе не покинула его навсегда. Он доказал: во всем была целиком и полностью виновата сама Сара. Сучка пыталась поначалу делать вид, словно не получает никакого удовольствия, но ее притворства хватило ненадолго. Он взял верх над ней, продал ее машину, теперь охотился на Модильяни. Неужели былая удача вернулась к нему?

Да, но ему пока не удалось завладеть картиной. Эта последняя улыбка фортуны оказалась бы самой важной, достойно увенчав возрождение его личности. Почтовая открытка от девушки, подписавшейся одной буквой Д, стала шатким фундаментом для надежды на успех — он понимал это. Но ведь именно самые ненадежные и противоречивые сведения приводили порой к величайшим открытиям.

Перспективы найти Модильяни стали выглядеть совсем ничтожными после беседы со священнослужителем. Если вещь все-таки находилась в Польо, разыскать ее будет трудно. Утешало только одно: по всей вероятности, Джулиан успел прибыть сюда первым. Потому что если бы картину уже успели купить, в такой крохотной деревушке об этом буквально через час знал бы каждый ее обитатель.

Он стоял рядом со своим арендованным маленьким «Фиатом», гадая, каким должен стать его следующий шаг. В деревню он въехал с южной стороны, и церковь стала первым заметным зданием на его пути. Он огляделся в поисках других общественных построек: мэрии или, быть может, полицейского участка. Святой отец сказал, что музея здесь не было.

Решившись на быструю разведку местности, Джулиан сел за руль «фиатика». Его двигатель лишь негромко заурчал, когда он завел его и медленно покатил вдоль главной улицы деревни. Уже через пять минут он успел осмотреть почти все дома. Ни один не выглядел многообещающе. Синий полуспортивный «Мерседес», припаркованный у бара, должен был принадлежать состоятельному человеку, и его хозяин явно жил не в самой деревне.

Он вернулся к тому месту, где в первый раз останавливался, и снова вышел из машины. Другого пути он не видел: приходилось пробовать стучать в каждую дверь. Даже если придется обойти все дома, на это не уйдет и половины дня.

Он еще раз пригляделся к небольшим беленым домикам. Некоторые стояли в стороне позади собственных огородов, другие теснее лепились друг к другу, выстроившись вдоль дороги. С какого начать? — подумал он. Но поскольку все они казались совершенно невероятными местами для хранения шедевра Модильяни, он остановил свой выбор на ближайшем и направился к входной двери.

Молоточка для того, чтобы постучать, не обнаружилось, и потому он просто пару раз ударил кулаком в дверь и стал ждать.

На согнутой в локте руке открывшей ему женщины сидел малолетний ребенок, вцепившись в давно не мытую темно-русую шевелюру матери. У той были глазки, близко посаженные к удлиненному и острому носу, что придавало лицу чуть плутоватое выражение.

— Я торговец картинами из Англии, — представился Джулиан. — Ищу старые полотна. Нет ли в вашем доме картин, на которые я мог бы взглянуть?

Она молча смотрела на него не меньше минуты с выражением тревоги и недоумения. А потом помотала головой и, не вымолвив ни слова, захлопнула дверь.

Джулиан повернул назад, упав духом. Ему бы очень хотелось отказаться от стратегии тотального обхода домов. Слишком уж он напоминал сейчас сам себе навязчивого торгового агента. Но перед ним уже возник следующий, наводивший некоторую робость дом. Маленькие окошки по обе стороны от узкой двери напоминали лицо женщины с ребенком.

Он усилием воли заставил ноги нести себя вперед. На этой двери висел молоточек, причем не простой, а в форме львиной морды. Стены выглядели недавно покрашенными, а окна тщательно вымытыми.

На стук вышел мужчина в рубашке с длинными рукавами и в распахнутой жилетке. Он курил трубку с уже сильно изжеванным зубами мундштуком. На вид ему было лет около пятидесяти. Джулиан повторил для него свою вступительную речь.

Мужчина сначала хмурился, но затем его лицо просветлело, как только он вник в суть фраз, произнесенных гостем на очень плохом итальянском языке.

— Заходите, — сказал он с улыбкой.

Внутри дом тоже выглядел чистым, со вкусом обставленным: полы отмыли до блеска, все вокруг сверкало недавно положенными слоями краски. Хозяин усадил Джулиана в кресло.

— Вы хотите посмотреть семейные реликвии? — Мужчина нарочно говорил медленно и громко, как будто его собеседником был дряхлый и тугой на ухо старец. Джулиан понял, что причиной этого стал его ужасающий акцент. В ответ он лишь молча кивнул.

Хозяин дома поднял вверх палец жестом, имевшим только одно возможное значение: «Подождите!» — и вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся с пачкой оформленных в рамки фотографий, побуревших от времени и с покрытыми пылью стеклами.

Джулиан покачал головой.

— Я имел в виду картины, — сказал он, мимикой показывая, как художник кисточкой кладет краски на холст.

На лице мужчины отобразились недоумение и даже легкое раздражение. Он принялся пощипывать кончики усов. Потом снял с гвоздя в гостиной дешевую репродукцию изображения Иисуса Христа и протянул гостю.

Джулиан взял ее, сделал вид, что внимательно рассматривает, но снова покачал головой, возвращая страничку из иллюстрированного журнала хозяину.

— А больше ничего нет?

— Ничего.

Джулиан поднялся. Свою улыбку он постарался сделать по возможности благодарной.

— Извините за беспокойство, — сказал он. — Вы были очень любезны.

Мужчина пожал плечами и открыл входную дверь.

Нежелание продолжать лишь окрепло у Джулиана после этого визита. Подавленный и растерянный, он стоял на улице, плавившейся от жары. Как бы не сгореть на солнце, подумал он совершенно некстати.

Можно было чего-нибудь выпить. Бар располагался всего в сотне ярдов дальше по улице, где по-прежнему стоял синий «Мерседес». Вот только выпивка не поможет сдвинуть дело с мертвой точки.

Из бара вышла девушка и открыла дверцу автомобиля. Джулиан оглядел ее. Неужели такая же сучка, как и Сара? Любая богатая молодая женщина, у которой хватало денег на подобную машину, как ему казалось, неизбежно была мерзавкой. Садясь внутрь, она откинула волосы за плечо. Избалованная дочка папаши-толстосума, сделал вывод Джулиан.

В этот момент из бара вышел мужчина и сел в машину с другой стороны, слушая, что ему говорит девушка. Ее звонкий голос разносился вдоль улицы.

Внезапно словно переключили передачу в мозгу самого Джулиана. Он начал соображать быстрее.

Ему показалось, что машину поведет девушка, но теперь, приглядевшись внимательнее, он заметил, что руль в автомобиле располагался справа.

А слова, которые он сумел расслышать на расстоянии, были явно произнесены по-английски.

Да и на «Мерседесе» стояли британские регистрационные номера.

Мощный мотор ожил, громко взревев под капотом. Джулиан тут же развернулся и бросился туда, где оставил свой «Фиат». Синий автомобиль проехал мимо, пока Джулиан тыкал ключом, ища отверстие замка зажигания. Наконец он завел двигатель и быстро тронулся с места.

Богатая молодая англичанка на британской машине в Польо. Это могла быть только та самая девушка, которая прислала открытку!

Джулиан сейчас даже не принимал в расчет мизерной возможности ошибки.

Он помчался следом за «Мерседесом», насилуя слабенький мотор «Фиата» на пониженных передачах. Синий полуспортивный красавец повернул вправо на дорогу, которая вела на запад от деревни. Джулиан проделал такой же маневр.

Водитель «Мерседеса» разогнался во весь опор, управляя могучим автомобилем с завидным мастерством опытного автомобилиста. Уже скоро Джулиан потерял конкурента из вида за одним из многочисленных поворотов дороги, хотя выжимал из своей малолитражки все, на что она была способна.

Он так спешил, что чуть не проскочил мимо остановившегося «Мерседеса». Ему пришлось резко затормозить на следующем перекрестке и вернуться задним ходом.

«Мерседес» съехал с дороги на обочину. Дом, у которого он припарковался, сначала показался Джулиану обычной фермой, пока он не разглядел в одном из окон рекламный плакат известной марки пива.

Молодая пара как раз входила в дверь бара. Джулиан поставил свою машину рядом с «Мерседесом». По противоположную сторону виднелся третий автомобиль, тоже «Фиат», но более крупных габаритов и престижной модели, окрашенный в отталкивающий «металлик» зеленого цвета. Это еще кто? — мелькнула недоуменная мысль у Джулиана.

Он выбрался наружу и последовал за остальными в помещение бара.

Глава 14

Питер Ашер отложил в сторону безопасную бритву, смочил махровую салфетку в горячей воде и снял со щек остатки мыльной пены. Потом изучил свое отражение в зеркале.

Взял расческу и зачесал длинные волосы назад, чтобы они ровно легли над ушами и поверх головы. Слишком отросшие пряди, упавшие на шею, он заправил под воротник рубашки.

Без бородки и усов его лицо выглядело совершенно по-другому. Крючковатый нос и узкий, немного выпяченный вперед подбородок придавали ему слегка жуликоватый вид, особенно в сочетании с гладко уложенными волосами.

Он вернул расческу на место и снял с вешалки пиджак. Сойдет. В любом случае это была всего лишь небольшая мера предосторожности. Вероятно, излишняя.

Из ванной он прошел в кухню небольшого дома. Десять полотен находились там. Завернутые в оберточную бумагу, обвязанные веревками, они стояли косой шеренгой, прислоненной к стене. Он обогнул их ряд, чтобы попасть к задней двери кухни. Микроавтобус Митча был припаркован на дорожке в самом конце сада. Питер открыл задние двери и подпер их парой деревянных клиньев. Потом приступил к погрузке картин.

Ощущалась утренняя свежесть, хотя солнце уже сияло ярко и день обещал тепло. Принимая повышенные меры безопасности, они даже немного перегнули палку, думал Питер, пока нес очередную тяжелую раму по растрескавшейся плитке на дорожке сада. И все же план был хорош: десятки возможных препятствий заранее предусмотрены и устранены. Никаких неожиданностей не предвиделось. Каждый из них слегка изменил внешность. Разумеется, если проведут настоящее опознание в полицейском участке, такая маскировка не сработает, но до этого дойти никак не могло.

Уложив последний холст, он захлопнул двери фургона, запер дом и двинулся в путь. Ему пришлось терпеливо тащиться в густом транспортном потоке, но с тяготами поездки в Вест-Энд можно было только смириться.

Так он доехал до территории студенческого городка колледжа в Блумсбери. Они с Митчем подобрали это место пару дней назад. Учебные корпуса и общежития раскинулись на пространстве в двести ярдов шириной и почти в полмили длиной. В основном это были перестроенные викторианские дома, куда вели несколько входов.

Питер припарковался у сплошной двойной желтой разметки вдоль тротуара в коротком проезде, который вел к одним из ворот колледжа. Охранник — а они обычно любопытны — решит, что он доставил груз в корпус, располагавшийся за воротами, но поскольку фургон формально находился вне пределов колледжа, он не сможет потребовать ответа, зачем сюда прибыла машина. Любому другому наблюдателю со стороны должно было показаться, что молодой человек, вероятно студент, выгружал из старенького микроавтобуса какую-то рухлядь.

Он открыл задние двери и принялся по одной доставать картины, прислоняя их к металлическому ограждению. Покончив с работой, запер фургон.

Прямо рядом с воротами стояла будка телефона-автомата — одна из причин, почему они остановили свой выбор именно на этом месте. Питер зашел в нее и набрал номер фирмы, предоставлявшей такси по вызову. Он дал им точные координаты своего местонахождения, и ему была обещана машина через пять минут.

Она прибыла даже раньше. Шофер помог Питеру перегрузить полотна в такси. Они заняли почти все пространство в пассажирском салоне кеба. Питер назвал водителю адрес: «Отель «Хилтон», мистеру Эрику Клэптону[204]». Фальшивое имя стало шуткой, показавшейся очень смешной Митчу. Питер дал таксисту 50 пенсов за помощь с погрузкой, а потом помахал на прощание рукой.

Как только такси скрылось из вида, он снова сел за руль микроавтобуса, развернулся и направился домой. Теперь фальшивки никак нельзя было связать с небольшим домом в Клэпэме.

Осмотрев апартаменты в «Хилтоне», Энн почувствовала себя хозяйкой мира, витая на седьмом небе от счастья. Ее прической занимался Сассун, а ее платье, плащ и туфли приобрели в неслыханно дорогом бутике на Слоун-стрит. Вокруг нее витал легкий аромат французских духов.

Она развела руки в стороны и описала пируэт, как маленькая девочка, показывающая всем наряд, купленный к празднику.

— Даже если мне дадут потом пожизненный срок, оно того стоило, — сказала она.

— Наслаждайся всласть, пока можешь. Завтра все эти модные тряпки придется сжечь, — заметил Митч.

Он сидел напротив нее в бархатном кресле. Его плотно стиснутые руки, которым он не находил места, выдавали напряжение, прятавшееся за напускной расслабленной улыбкой. На нем были расклешенные джинсы, свитер и вязаная шапочка с помпоном, которая, как выразился он сам, делала его похожим на педика, решившего прикинуться работягой. Волосы он тщательно спрятал под шапочкой, чтобы скрыть их длину, а на нос нацепил дешевые очки в пластмассовой оправе с простыми стеклами вместо линз.

В дверь робко постучали. Официант из группы обслуживания в номерах вошел с кофейником и тарелкой сливочных пирожных на подносе.

— Ваш кофе, мэм, — сказал он и поставил поднос на низкий журнальный столик. — Внизу ждет такси, доставившее какие-то посылки для вас, мистер Клэптон, — добавил он, обратившись к Митчу.

— О, Эрик, это должны быть картины. Пойди же и займись ими, пожалуйста. — Энн говорила, прекрасно имитируя английский язык представителей высших слоев общества с чуть заметным французским акцентом, и Митчу стоило некоторого труда скрыть удивление, услышав это.

Он воспользовался лифтом, чтобы спуститься на первый этаж, пересек вестибюль и вышел к стоявшему у входа такси.

— Не выключай счетчик, шеф, — сказал он водителю. — Мадам может себе это позволить.

Потом повернулся к швейцару и сунул ему в руку две фунтовые бумажки.

— Найди для меня багажную тележку, приятель, и кого-нибудь в помощь, — попросил он.

Швейцар мгновенно скрылся внутри отеля, чтобы через пару минут вернуться в сопровождении коридорного, толкавшего перед собой тележку. Митч мог только гадать, досталась ли коридорному хотя бы часть чаевых.

Вдвоем они погрузили на тележку пять картин, и коридорный укатил ее. Митч сам вынул из машины остальные полотна и расплатился с таксистом. Вернулась пустая тележка. Митч лично доставил последние картины в апартаменты, хотя коридорному тоже дал фунт на чай — неизбежные накладные расходы.

Заперев дверь, Митч сел и взялся за кофе. Сейчас до него дошло, что первая стадия плана оказалась успешно завершенной, но с осознанием этого вернулось напряжение, от которого сводило мышцы, нервы превращались в туго натянутые струны. Теперь пути назад не было. Он прикурил короткую сигарету из пачки, лежавшей в кармане рубашки, надеясь, что это поможет немного расслабиться. Не помогло. Как не помогало никогда, но он не переставал рассчитывать на успокоительный эффект. Попробовал кофе. Слишком горячий, а ему не хватало терпения даже на то, чтобы дать ему немного остыть.

— Что это у тебя? — спросил он Энн.

Она подняла взгляд от листков на подложке с пружинной застежкой, где делала какие-то записи.

— Наш список. Название картины, автор, галерея или торговец, кому она предназначена, номер телефона и фамилия владельца или его помощника.

Она внесла новую запись и стала листать лежавший на коленях телефонный справочник.

— Впечатляющая эффективность. — Митч проглотил свой кофе все еще горячим, чуть не обжигая горло.

Потом, зажав в губах сигарету, взялся распаковывать картины.

Снятую оберточную бумагу и веревки сваливал кучей в углу. У них были два кожаных футляра — один большой, другой чуть поменьше, — чтобы доставлять полотна в галереи. Купить десять футляров сразу они не решились — это могло кому-то показаться странным приобретением.

Когда он закончил, то уселся вместе с Энн за рабочий стол, установленный в центре гостиной. По их просьбе для них организовали две телефонные линии и принесли дополнительный аппарат. Энн положила список рядом, и они начали делать необходимые звонки.

Энн набрала номер и подождала.

— «Клэйпоул энд компани», доброе утро, — девушка на другом конце провода произнесла это без пауз на одном дыхании.

— Доброе утро, — сказала Энн. — Мистера Клэйпоула, пожалуйста.

Ее французский акцент исчез.

— Момент, — раздался легкий шум, щелчок, а потом голос другой девушки:

— Приемная мистера Клэйпоула.

— Доброе утро, соедините меня с мистером Клэйпоулом, будьте добры, — повторила Энн.

— Боюсь, у него сейчас совещание. А кто его спрашивает?

— Я звоню по поручению мсье Реналя из художественного агентства в Нанси. Быть может, мистер де Линкур свободен, чтобы поговорить со мной?

— Не вешайте трубку. Я проверю.

Наступила пауза, а затем послышался уже голос мужчины:

— Де Линкур у телефона.

— Доброе утро, мистер де Линкур. Меня попросил связать его с вами мсье Реналь из художественного агентства в Нанси. — Энн кивнула в сторону Митча, и пока она клала свою трубку, он снял ее со второго телефона.

— Мистер де Линкур? — переспросил он.

— Доброе утро, мсье Реналь.

— И вам доброе утро. Сожалею, что не смог предварительно уведомить вас письмом, мистер де Линкур, но моя компания представляет интересы одного почившего в бозе коллекционера, и дело весьма срочное.

Митч произносил «тэ», прижав язык к нёбу, «ка» извлекал из глубин горла, а «эр» делал раскатистым во всех словах, где этот звук встречался.

— Чем могу вам помочь? — вежливо осведомился торговец.

— У меня есть картина, которая должна вас заинтересовать. Это довольно-таки ранний Ван Гог. Полотно размерами семьдесят пять на шестьдесят девять сантиметров. Называется «Могильщик». В прекрасном состоянии.

— Великолепно! Когда мы смогли бы увидеть вещь?

— Я сейчас нахожусь в Лондоне. Отель «Хилтон». Возможно, моя ассистентка могла бы нанести вам визит сегодня после обеда или завтра утром?

— Сегодня меня устроит больше. Скажем, в два тридцать?

— Bien — очень хорошо. У меня есть ваш адрес.

— Вы уже готовы назначить цену, мсье Реналь?

— Мы оценили эту работу приблизительно в девяносто тысяч фунтов.

— Что ж, к этому вопросу мы можем вернуться позже.

— Разумеется. Моя помощница уполномочена сама заключать сделки.

— В таком случае с нетерпением жду ее в половине третьего.

— Всего наилучшего, мистер де Линкур.

Митч положил трубку и тяжко вздохнул.

— Боже, да ты весь взмок! — сказала Энн.

Он утер лоб рукавом.

— Думал, разговор никогда не кончится. Боялся сорваться. Проклятый акцент! Мне следовало репетировать тщательнее.

— Ты все провел на высочайшем уровне. Интересно, о чем сейчас размышляет этот скользкий тип — мистер де Линкур?

Митч закурил сигарету.

— Я догадываюсь. Он счастлив иметь дело с провинциальным агентом из Франции, которому неизвестны реальные цены на Ван Гога в Лондоне.

— А история о том, что мы распродаем наследство скоропостижно скончавшегося коллекционера — просто блестящий ход. Поэтому выглядит правдоподобным участие в его делах мелкой фирмы из Нанси.

— И он поспешит ударить с нами по рукам из опасения, что кто-то из конкурентов узнает о таких простаках и опередит его. — Митч мрачно усмехнулся. — Ладно, давай пойдем дальше по списку.

Энн сняла трубку и начала набирать номер.

Такси остановилось перед тонированными витринами галереи «Кроуфорт» на Пиккадилли. Энн расплатилась с водителем, пока Митч заносил картину в тяжелом кожаном футляре в роскошное помещение компании.

Широкая и светлая лестница из скандинавской сосны вела с первого этажа, где находились выставочные залы, к кабинетам и офисам на втором. Энн решительно пошла вперед и постучалась в одну из дверей.

Рамзи Кроуфорт оказался худощавым, седовласым уроженцем Глазго лет примерно шестидесяти. Он внимательно вгляделся в Энн и Митча через очки, пожал руку и предложил Энн сесть. Митч остался на ногах, крепко прижимая к себе футляр.

Стены кабинета хозяина были отделаны тем же материалом, что и лестница, а на полу лежал ковер в оранжевых и коричневых тонах.

Он встал перед своим рабочим столом, перенеся вес всего тела на одну ногу. Рука, положенная на бедро, откинула пиджак, обнажив подтяжки с люрексом. Он считался знатоком немецких экспрессионистов, но в целом обладал скверным вкусом, как считала Энн.

— Значит, это вы — мадемуазель Реналь? — спросил он с заметным шотландским акцентом. — А мсье Реналь, с которым я имел удовольствие общаться утром…

— Мой отец, — быстро вставила реплику Энн, избегая встречаться глазами с Митчем.

— Хорошо. Давайте же посмотрим, с чем вы ко мне пожаловали.

Энн жестом отдала распоряжение Митчу. Тот достал картину из футляра и поставил в кресло. Кроуфорт сложил на груди руки и принялся рассматривать ее.

— Что-то из его ранних работ, — негромко произнес он, обращаясь больше сам к себе, нежели к собеседнице. — Написано еще до того, как Мунком всерьез овладел психоз. Достаточно типичное произведение… — Он поднял взгляд от полотна. — Не желаете ли бокал хереса?

Энн кивнула.

— А ваш… э-э-э… помощник?

Митч отказался от угощения, энергично помотав головой.

Наливая вино, хозяин спросил:

— Насколько я понял, вам поручено распорядиться наследием некоего коллекционера, не так ли?

— Верно. — Энн отметила про себя: он затевает легкую беседу, чтобы понять и переварить свое впечатление от картины, а потом принять решение. — Его звали Роже Дюбуа. Он был бизнесменом. Его компания производила сельскохозяйственное оборудование. Коллекцию он оставил небольшую, но тщательно подобранную.

— Заметно, заметно. — Кроуфорт подал ей бокал и снова оперся на стол, изучая картину. — Это, знаете ли, не совсем мой период. Я специализируюсь на экспрессионистах вообще, а не на Мунке в особенности. Как вам известно, его ранние вещи к экспрессионизму явно не относились, — он указал в сторону холста рукой, в которой держал свой бокал. — Мне картина нравится, но хотелось бы выслушать еще чье-то мнение о ней.

Энн почувствовала, как от напряжения у нее появился спазм где-то между лопатками, и ей пришлось приложить усилие, чтобы не дать излишнему румянцу выступить на щеках.

— Я могу оставить вам картину до завтра, если пожелаете, — сказала она. — Однако вы еще не видели сертификата происхождения и подлинности.

Она открыла свой портфель и достала папку с документом, который сама подделала в мастерской. Он был написан на бланке «Менье» и заверен печатью. Энн протянула бумагу Кроуфорту.

— Ах, вот как! — воскликнул он. — Это, разумеется, совершенно меняет дело. Я могу сразу же сделать вам деловое предложение. — Он еще некоторое время изучал полотно. — Какую цифру вы упомянули сегодня утром?

Энн сдержала вспышку радостных эмоций.

— Тридцать тысяч.

Кроуфорт улыбнулся, и Энн уже не понимала, кому из них двоих труднее не выдать ощущение триумфа.

— Думаю, нам по силам заплатить вам сумму, которую вы запрашиваете.

К полнейшему изумлению Энн, он тут же достал из ящика стола чековую книжку и принялся заполнять бланк. Так просто! — подумала она, но вслух поспешила сказать:

— Не могли бы вы выписать чек на Холлоуза и Кокса, наших представителей в Лондоне? — А поскольку Кроуфорт показался слегка озадаченным, добавила: — Они просто бухгалтерская фирма, которая берет на себя формальности, связанные с переводом денег во Францию.

Объяснение его удовлетворило. Он вырвал чек из книжки и подал ей.

— Вы надолго задержитесь в Лондоне? — поинтересовался он уже из чистой вежливости.

— Всего на несколько дней. — Энн отчаянно хотелось поскорее унести отсюда ноги, но нельзя было давать повода для подозрений. Приходилось поддерживать пустую светскую беседу, чтобы все выглядело естественно.

— Тогда надеюсь вновь увидеться с вами в следующий приезд. — И Кроуфорт протянул ей на прощание руку.

Они покинули галерею и быстро пошли вдоль улицы. Митч нес пустой теперь футляр.

— Он не узнал меня! — взволнованно прошептала Энн.

— Ничего удивительного. Прежде он видел тебя только издали. Да и воспринимал всего лишь как серую мышку — жену колоритного и модного художника. А сейчас ты стала эффектной блондинкой-француженкой.

Они почти сразу поймали такси и попросили шофера отвезти их в «Хилтон». Энн откинулась на сиденье и еще раз рассмотрела полученный от Кроуфорта чек.

— Бог ты мой, мы добились своего, — тихо сказала она.

А потом начала всхлипывать.

— Давай выметаться отсюда как можно скорее, — резко бросил Митч.

Это было в час дня спустя сутки после того, как они поселились в «Хилтоне». Последний поддельный шедевр только что доставили в одну из галерей Челси, а в сумочке Энн из самой натуральной кожи ящериц лежали десять чеков.

Они упаковали свои небольшие чемоданы, очистив апартаменты от ручек, бумаг и личных вещей, валявшихся повсюду. Митч не поленился принести из ванной полотенце, чтобы протереть телефоны и полированную поверхность мебели.

— Остальное не имеет значения, — сказал он. — Отдельные отпечатки на стенах или на стекле окна ничем не помогут полиции. — Он швырнул скомканное полотенце в раковину. — Здесь столько отпечатков пальцев других людей, что им придется до конца дней своих пытаться их хотя бы рассортировать.

Через пять минут они уже выписывались из гостиницы. Митч расплатился за проживание в роскошном отеле чеком из банка, где он открыл счета на фамилии Холлоуз и Кокс.

Потом взяли такси до «Хэрродса». Внутри огромного универмага они разделились. Энн нашла дамский туалет и закрылась в кабинке. Положив чемодан на унитаз, она открыла замки и достала плащ с клеенчатой шляпой в стиле зюйдвестки. Облачившись в них, заперла чемодан и вышла из кабинки.

Энн посмотрела на себя в зеркало. Плащ теперь полностью скрывал ее дорогое платье, а нелепая шляпа отвлекала внимание от роскошных светлых волос. Волна облегчения охватила ее, когда она поняла, что сейчас уже можно перестать опасаться быть кем-то узнанной.

Эта вероятность до крайности нервировала ее на протяжении всей операции. Конечно, она не состояла в близких отношениях ни с кем из узкого художественного мирка. Питер знал всех по понятным причинам, но она неизменно сторонилась его приятелей и деловых партнеров. Она лишь изредка появлялась в галереях на вернисажах, где никому не было интересно разговаривать с ней. И все же ее лицо кому-то могло показаться смутно знакомым.

Она вздохнула и принялась снимать с себя слой косметики бумажной салфеткой. Ровно полтора дня она побыла блестящей светской дамой, гражданкой мира. Мужчины оборачивались вслед, когда она переходила через улицу. Уже даже не слишком молодые джентльмены теряли часть своего чувства собственного достоинства в ее присутствии, отпуская банальные комплименты и спеша открыть перед ней любые двери. Женщины с завистью засматривались на ее наряды.

А теперь она вновь стала… Как Митч назвал ее? Маленькой серой мышкой, всего лишь женой колоритного и модного художника.

Но ей уже никогда не стать прежней скромницей, внезапно поняла она. В прошлом ее совершенно не интересовали ни одежда, ни макияж, ни парфюмерия. Она неизменно воспринимала себя самой заурядной женщиной, довольствуясь ролью жены и матери. И вот она вкусила стильного образа жизни. Превратилась в успешную и красивую злодейку, и что-то, подспудно таившееся в глубинах ее натуры, охотно отозвалось на подобную перемену. Некий призрак вырвался из заточения в ее душе, и он никогда добровольно не вернется в эту тюрьму.

Интересно, подумала она, как отреагирует на ее новую личность Питер.

Она бросила испачканную губной помадой салфетку в корзину для мусора и вышла из женской уборной. Потом покинула универмаг, воспользовавшись одной из боковых дверей. У тротуара дожидался микроавтобус, за рулем которого сидел Питер. Митч успел расположиться сзади.

Энн забралась на пассажирское сиденье и поцеловала Питера.

— Привет, милая, — сказал он, завел двигатель и отъехал от прославленного магазина.

Его лицо уже покрывала темная щетина. Она знала: всего через неделю он снова будет носить свою респектабельную бородку. Длинные волосы опять свободно падали ему на лоб и на плечи. Так, как ей особенно нравилось.

Она закрыла глаза и обмякла на сиденье, пока они медленно ехали домой. Избавление от нервного напряжения доставляло поистине физическое наслаждение.

Питер сначала сделал остановку у большого особняка в Белхэме. Он подошел к дверям и постучал. Дверь открыла женщина с ребенком на руках. Питер забрал у нее девочку и вернулся по дорожке мимо вывески «Детский сад и ясли Гринхилл», после чего запрыгнул в микроавтобус. Вибеке он сразу же усадил на колени Энн.

Она крепко обняла свою малышку.

— Ты скучала по мамочке прошлым вечером, солнышко?

— Привет, — ответила Вибеке.

— Мы прекрасно провели время без вас, скажи им, Вибеке, — улыбнулся Питер. — Нам дали овсяную кашу к чаю, а утром накормили сладкими пирожными.

Энн почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза, но сумела сдержаться.

Когда они оказались дома, Питер сразу же вынул из холодильника бутылку шампанского и объявил, что они сейчас устроят себе праздник. Сев вокруг стола в мастерской, стали втроем пить шипучее вино и смеяться, вспоминая некоторые тревожные моменты, возникшие по ходу предпринятой ими авантюры.

Митч принялся заполнять депозитную заявку на чеки. Когда он подвел итог, сообщил:

— Всего пятьсот сорок одна тысяча фунтов, друзья мои.

От его слов вся необузданная радость Энн мгновенно улетучилась. Теперь она почувствовала себя уставшей.

— Пойду и снова покрашу волосы в мышиный цвет, — сказала она, поднимаясь из-за стола. — Увидимся позже.

Митч тоже встал.

— А я отправлюсь в банк, пока он не закрылся. Чем скорее мы предъявим эти чеки, тем лучше.

— Что будем делать с футлярами? — спросил Питер. — Не лучше ли нам избавиться от них?

— Выкинем сегодня ночью в канал, — ответил Митч.

Спустившись вниз, он снял свой свитер-водолазку, сменив его на костюм и рубашку с галстуком.

К нему присоединился Питер.

— Возьмешь микроавтобус?

— Нет. Вдруг найдутся какие-нибудь маленькие мальчики, которые играют в запоминание номеров машин. Поеду подземкой. — Он открыл входную дверь. — До встречи.

У него ушло всего сорок минут, чтобы добраться до банка в Сити. Внушительная общая сумма заявки на депозит не вызвала у кассира ни малейшего удивления. Он лишь проверил правильность подсчетов, проштамповал корешки чеков и вернул чековую книжку Митчу.

— Мне бы хотелось переговорить с управляющим, если это возможно, — сказал он.

Кассир на несколько минут отлучился. Появившись снова через пару минут, он отпер замок двери и пригласил Митча войти. Как же легко проникнуть за их пуленепробиваемую стойку для клиентов, подумал Митч. Он про себя даже усмехнулся, когда понял, что начал невольно мыслить как преступник. Однажды он битых три часа провел в споре с группой марксистов, утверждая, что именно мошенники представляют собой наиболее активную часть рабочего класса.

Управляющий отделением банка был невысоким, круглолицым и добродушным мужчиной. Перед ним лежал лист бумаги с фамилией и столбиком цифр.

— Меня искренне радует, что вы прибегли к услугам нашего финансового учреждения, мистер Холлоуз, — приветствовал он Митча с порога. — Как я вижу, вы перевели к нам более полумиллиона фунтов.

— Удачная деловая операция, — пояснил Митч. — В современном мире искусства люди оперируют огромными сум-мами.

— Но вы и мистер Кокс преподаете в университете, если память мне не изменяет.

— Да, и наш опыт оказался высоко оценен на рынке. Как видите, очень высоко.

— Прекрасно. Что еще мы могли бы для вас сделать?

— Теперь, когда деньги с поступивших чеков занесены на наш счет, я просил бы вас организовать приобретение для нас ценных бумаг, находящихся в свободном обращении.

— Нет проблем, хотя, конечно, с вас будут причитаться некоторые комиссионные.

— Разумеется. Потратьте пятьсот тысяч на акции, а остальное оставьте на счету, чтобы покрыть комиссионные и те чеки на мелкие расходы, которые мы уже выписали с моим партнером.

Менеджер делал пометки на своем листке.

— Есть еще кое-что, — продолжал Митч. — Мне бы хотелось открыть депозитную ячейку в сейфе вашего банка.

— Прекрасно. Не желаете ли взглянуть на устройство нашего хранилища?

Господи, они сами облегчают грабителям задачу, снова подумал Митч.

— Не надо. В этом нет необходимости. Я бы только хотел получить ключ от ячейки сейчас, чтобы взять его с собой.

Управляющий снял трубку телефона на своем столе и начал разговор. Митч уставился в окно.

— Ключ уже несут, — сказал менеджер.

— Хорошо. Как только закончите покупку пакета ценных бумаг, поместите их в ячейку.

Вошел молодой человек и передал управляющему ключ. Тот вручил его Митчу, который сразу поднялся для прощального рукопожатия.

— Спасибо за вашу помощь.

— Всегда вам рады, мистер Холлоуз.

Через неделю Митч позвонил в банк и получил подтверждение, что акции приобретены и вложены в сейф. Захватив с собой пустой чемодан, он снова отправился в банк на метро.

Он спустился в бронированное хранилище, открыл ячейку и переложил ценные бумаги в чемодан. Потом поспешно удалился.

Дошел пешком до расположенного за углом отделения другого банка, где заказал себе новую ячейку. Расплатился за нее собственным чеком и зарегистрировал на свое имя. После чего спрятал в ячейку чемодан с акциями.

По дороге домой Митч остановился у телефона-автомата и позвонил в редакцию воскресной газеты.

Глава 15

Саманта вошла в «Черную галерею» и удивленно оглянулась вокруг. Место заметно изменилось. В прошлый раз, когда она побывала здесь, повсюду возились многочисленные рабочие, валялся разбросанный мусор, стояли банки с краской и листы пластика для стеновых покрытий. Теперь салон походил на элегантно обставленную квартиру: с дорогими коврами, с прекрасной отделкой, с интересно подобранной футуристической мебелью и с множеством ярких алюминиевых светильников, свисавших с низкого потолка.

Джулиан сидел за рабочим столом из стекла и хромированного металла, стоявшим почти рядом с входом. Заметив ее, он встал и пожал ей руку, ограничившись чуть заметным кивком в сторону Тома.

— Я просто в восторге, что вы согласились участвовать в моей церемонии открытия, — сказал он, обращаясь к Сэмми. — Хотите, я проведу для вас небольшую экскурсию?

— Если только мы не отрываем вас от более важных дел, — вежливо согласилась Саманта.

Он сделал жест, слово отметая рукой все в сторону.

— Просто просматриваю счета и пытаюсь заставить их исчезнуть телепатическим путем. Пойдемте.

Джулиан тоже заметно изменился, подумала Саманта. Она исподволь изучала его, пока он показывал картины и говорил о художниках. Достигавшие мочек ушей волосы были теперь аккуратно пострижены и уложены, что лишило его прежнего небрежного стиля вчерашнего школьника, придав вид более респектабельный для человека его возраста. Манера произносить фразы стала более уверенной и властной, даже походка приобрела энергию и некоторую агрессивность. Саманта размышляла, какая из давивших на него прежде проблем оказалась решена: нелады с женой или нехватка денег. Быть может, обе сразу?

Ей по душе его вкус в изобразительном искусстве, поняла Саманта. Среди выставленных произведений не встречалось ничего потрясающе оригинального, если не считать массивной скульптуры из гнутого стеклопластика, водруженной в отдельную нишу. Но все работы были современными и выполненными на очень высоком уровне мастерства. Нечто подобное я бы сама охотно повесила дома на стену, мелькнула у нее мысль, и она поняла, что подобная формулировка прекрасно отражает ее ощущение от увиденного.

Он действительно устроил им очень короткую экскурсию, словно опасаясь надоесть. И Саманта почувствовала благодарность за это: все прекрасно, но она переживала период, когда ей больше всего хотелось либо принять наркотик и довести себя до состояния блаженства, либо попросту лечь спать. Том даже начал по временам отказываться снабжать ее таблетками — особенно по утрам. А без дозы ее настроение могло меняться быстро и непредсказуемо.

Они описали полный круг и вернулись к двери.

— Хотела просить вас об одном одолжении, Джулиан, — сказала Саманта.

— Слушаю и повинуюсь, мэм.

— Не могли бы вы раздобыть для нас приглашение на ужин в доме своего тестя?

Он изумленно вздернул брови.

— Зачем вам встречаться с этим старым хрычом?

— Мне он интересен. Человек создает коллекцию на миллион фунтов, чтобы затем запросто продать ее… Видимо, его характер в чем-то близок к моему собственному. — Она невинно захлопала ресницами.

Джулиан пожал плечами:

— Если вам этого действительно хочется, нет ничего проще. Я возьму вас с собой. Мы с Сарой, так или иначе, ужинаем у него пару раз в неделю. Тогда не приходится ничего готовить самим. Я вам позвоню.

— Спасибо.

— Дата открытия галереи уже определена. Был бы признателен, если бы вы приехали сюда примерно в половине седьмого.

— Джулиан, рада помочь вам, но я всегда и везде появляюсь последней, вы же знаете.

Он рассмеялся.

— Ну конечно! Простите, я как-то порой забываю, что вы подлинная звезда. Официальная церемония начнется в половине восьмого или даже в восемь. Так что восемь часов будет для вас в самый раз, я надеюсь?

— Договорились. Но прежде состоится ужин у лорда Кардуэлла, не так ли?

— Разумеется.

Они снова обменялись рукопожатиями. И Джулиан, проводив гостей, вернулся за стол к своим счетам.

Том сторонкой пробирался сквозь плотную толпу на уличном блошином рынке. Такие места никогда не бывают лишь отчасти многолюдны: они выглядят пустыми, если только не забиты народом под завязку. Уличные рынки обязаны собирать толпы. Это нравится покупателям, это нравится владельцам лотков и прочим торговцам. Не говоря уже о карманниках.

Тем не менее знакомая до боли рыночная атмосфера вызвала у Тома чувство дискомфорта. Лоток с посудой, палатка с поношенной одеждой, шум, говор с сотней разных акцентов — все это являло собой тот мир, который он счастлив был оставить в прошлом. В тех кругах, где он вращался сейчас, ему удавалось с успехом эксплуатировать свое происхождение из низов — оно как раз вошло в моду, — но никаких теплых воспоминаний о нем Том не сохранил. Он смотрел на красивых азиаток в сари, на толстух из Вест-Индии, на греческих юнцов с гладкой оливкового оттенка кожей, на старых кокни в матерчатых кепках, на молодых, но усталых женщин с детьми, на безработных парней в краденых расклешенных джинсах и как мог отгонял от себя ощущение, что здесь ему как раз самое место.

Том медленно продвигался вперед, направляясь к пабу в дальнем конце улицы. Он слышал звонкий голос мужчины, продававшего ювелирные украшения с перевернутого ящика из-под апельсинов:

— Торгую краденым. Только никому ни слова…

И чуть заметно усмехнулся. Некоторые вещи на этом рынке были действительно крадеными, но в основном здесь по дешевке сбывали товары, забракованные на фабриках. Слишком плохого качества, чтобы реализовать их через настоящие магазины. Зато наивные покупатели считали, что если вещь краденая, то она уж точно отличается высоким качеством.

Наконец Том выбрался из толпы и вошел в «Петуха». Это был типичнейший пролетарский паб: скудно освещенный, прокуренный, чем-то насквозь провонявший, с бетонным полом и с жесткими скамьями вдоль стен. Он сразу направился к стойке бара.

— Виски с содовой, пожалуйста. А Билл Райт здесь?

— Старый Глазастик Райт? — переспросил бармен и указал в угол: — Он там. Накачивается «Гиннессом».

— В таком случае налей ему еще.

Он расплатился и отнес напитки к трехногому столику в самом темном закутке паба.

— Доброе утро, старшина.

Райт окинул его взглядом поверх кружки, вмещавшей пинту.

— А, привет, щенок несмышленый. Надеюсь, ты купил мне выпивку?

— Само собой. — Том уселся рядом.

Как это часто принято у кокни, кличка Глазастика Райта имела сразу два объяснения. Во-первых, он когда-то служил в разведке, где, разумеется, наблюдал за противником во все глаза. А во-вторых, глаза эти были сильно навыкате, отличаясь необычным оранжевым цветом. Его вполне могли величать и Лупоглазым Райтом.

Том потягивал виски и вглядывался в собеседника. Голова Райта почти совершенно поседела, исключая круг жирных темно-русых волос на самой макушке. Еще его отличал глубокий загар, потому что он проводил по шесть недель зимой и летом на Карибских островах. А деньги на столь дорогие каникулы добывал взломом сейфов — именно карьеру медвежатника он предпочел избрать, уволившись из вооруженных сил. У него была репутация опытного и искусного преступника. Поймали его лишь однажды, да и то из-за невероятного в своей нелепости стечения обстоятельств — воришка-домушник проник в особняк, где в тот момент работал над сейфом Райт. Сработала сигнализация…

— А что, неплохой сегодня денек для недобрых дел, мистер Райт, — сказал Том.

Райт допил свое пиво и взялся за принесенную Томом кружку.

— Знаешь, что сказано в Библии? «Господь ниспосылает свет солнца и проливает дождь на головы не только праведников, но и грешников». Эта строка всегда служила мне источником большого утешения. — Он сделал еще глоток. — А ты не такой уж дрянной малый, сынок, если угощаешь немощного старика.

Том поднял свой стакан.

— За удачу!

Потом протянул руку и пощупал лацкан пиджака Райта.

— Хороший костюмчик. Неужто с самой Сэвил-роу?

— Да, приятель. Ибо о чем еще сказано в Библии? «Избегайте вида зловещего»[205]. Мудрый совет. Сам подумай, какая полицейская крыса осмелится арестовать бывшего старшину почтенных лет с отличным причесоном и в классном прикиде?

— Не говоря уже о том, что вы завалите его цитатами из Библии.

— Гм-м-м. — Райт еще несколько раз приложился к темному пиву. — Ладно, малыш Томас, пора тебе перестать ходить вокруг да около. Зачем пожаловал?

Том понизил голос:

— Есть работа для вас.

Райт прищурился:

— Что за работа?

— Картины.

— Порнушка? Я не стану…

— Нет, — перебил его Том. — Произведения искусства, знаете ли. Редкие штучки.

Райт помотал головой:

— Не мой цех. Что я с ними буду потом делать?

Том сделал нетерпеливый жест.

— Я берусь за дело не один. Мне по-любому нужны на это деньжата.

— Кто с тобой?

— А это вторая причина, приведшая меня к вам. Как насчет Мандинго?

Райт в задумчивости кивнул.

— Получается, придется делить куш на целую толпу. Сколько собираешься сорвать?

— Миллион за все про все.

Светлые брови Райта приподнялись.

— Скажу тебе так: если Мандинго в игре, то и я тоже.

— Блеск! Поедем и потолкуем с ним.

Они вышли из паба и пересекли улицу, где новенький горчичного цвета «Ситроен» был припаркован в неположенном месте. Когда Райт открыл дверь, из машины вышел бородатый мужчина в неопрятном плаще. Райт дал ему немного денег и сел за руль.

— Он присматривает, чтобы ко мне не привязались дорожные копы, штрафующие за неправильную стоянку, — объяснил Райт, отъезжая. — Сказано же в Библии: «Не заграждай рта у вола молотящего». А эти парковочные контролеры суть самые настоящие волы.

Том пытался понять смысл приведенной цитаты и ее связь с реальностью, пока Райт вел свой автомобиль. Но бросил это занятие, когда они остановились в районе многочисленных театров поблизости от Трафальгарской площади.

— Он живет здесь? — удивленно спросил Том.

— Ему ли не процветать? «Узри, как порок превозвышен!» Он должен быть богат, судя по процентам, которые берет.

Райт вышел из машины.

Узким переулком они дошли до невзрачного с виду подъезда. Лифт доставил их на последний этаж. Райт постучал в дверь с врезанным в нее глазком.

Открыл им темнокожий молодой человек в панталонах матадора, в крикливой расцветки рубашке и с бусами на шее.

— Доброе утро, Мандинго, — приветствовал его Райт.

— Привет, дружище. Давайте, заваливайте, — ответил Мандинго, приглашающим жестом взмахнув рукой, в которой держал длинную сигарету.

Квартира была роскошно отделана в красных и черных тонах и обставлена дорогой мебелью. Повсюду виднелись не менее дорогие электрические игрушки человека, у которого больше денег, чем понимания, как их с толком потратить: сферической формы транзисторный приемник, огромный цветной телевизор и второй — портативный, цифровые часы, множество приспособлений для качественного прослушивания музыки. И посреди этого неуместно торчал антикварный телефонный аппарат. Бледная блондинка в солнцезащитных очках развалилась в глубоком кресле с бокалом в одной руке и сигаретой в другой. Она кивнула Райту и Тому, небрежно стряхнув пепел прямо на ковер с длинным ворсом.

— Ну, что привело вас ко мне? — спросил Мандинго, когда все уселись.

Райт начал первым:

— Да вот, Том хочет, чтобы ты профинансировал небольшой наскок.

Том в этот момент не мог избавиться от мысли, как разительно отличались эти двое друг от друга, но все же непостижимым образом могли работать в паре.

Мандинго окинул его взглядом.

— Так, значит, это ты — Том Коппер?[206] Теперь вообразил себя крупным воротилой. А я слышал, что ты прежде занимался только проказами с бумажной мелочовкой.

— На этот раз намечается большое дело, Мандинго, — Том старался не выдать обиды. Он не любил напоминаний о временах, когда действительно был мелким фальсификатором чеков.

— Ну-ну, давай подробности.

— Читал в газетах о художественной коллекции лорда Кардуэлла?

Мандинго кивнул.

— У меня есть к ней подход.

Мандинго бесцеремонно ткнул в него пальцем.

— Ты меня поражаешь. Видать, ты ушел далеко вперед, Том. Где она находится?

— У него в особняке в Уимблдоне.

— Даже не знаю, смогу ли договориться с полицией в тех краях.

— Нет надобности, — сказал Том. — Речь всего о тридцати картинах. Я подготовлю почву заранее. Билл согласился работать со мной. Нам потребуется минут пятнадцать, не больше.

Мандинго напустил на себя задумчивый вид.

— Миллион навара за четверть часа. Мне это нравится. — Он рассеянно погладил бедро блондинки. — Так что тебе требуется? Хочешь, чтобы я дал тебе фургон и пару своих людей для погрузки. Потом нужно будет припрятать опасный товар и найти, кому его сбыть, — он говорил сам с собой, словно размышлял вслух. — Придется все переправить в Штаты. Выручить я смогу примерно полмиллиона, если стану действовать без спешки. Вероятно, потребуется пара лет, чтобы сбыть с рук такие вещи, — он поднял взгляд. — О’кей. Я возьму себе пятьдесят процентов. Вы поделите между собой другую половину. Но имей в виду, деньги начнут поступать не сразу.

— Пятьдесят процентов? — готов был возмутиться Том, но Райт предупреждающим жестом положил ладонь ему на руку.

— Не горячись, Том. Мандинго берет на себя основной риск — хранение похищенного.

Мандинго продолжал, словно ничего не слышал:

— Скажу тебе еще кое-что. Ты просишь, чтобы я рискнул своими людьми, выложил деньги, нашел хранилище. Да уже за один только этот разговор с тобой я подставляюсь под обвинение в преступном сговоре. А потому не берись за дело, если не уверен в нем на все сто процентов. Облажаешься… Тогда лучше тебе бежать из страны, пока я не доберусь до тебя. Провалы плохо сказываются на моей репутации.

Райт поднялся, Том последовал его примеру. Мандинго проводил их до двери.

— Скажи мне, Том, как ты проникнешь в тот особняк? — спросил он.

— Меня пригласили туда к ужину. До скорого.

Мандинго оглушительно расхохотался, захлопнув за ними дверь.

Глава 16

Репортер Луис Брум сидел за столом в отделе новостей, думая о своей карьере. Больше ему нечем оказалось себя занять, потому что была среда, а все решения, принятые руководством в среду, пересматривались уже утром в четверг. И потому он давно взял себе за правило стараться по средам не работать вообще. А кроме того, его карьера давала обильную пищу для размышлений.

Она выглядела быстрой и впечатляющей, но под блестящей видимостью скрывалась почти полная пустота. Окончив образование в Оксфорде, он сначала поработал в небольшом еженедельнике, выходившем в Южном Лондоне, потом перешел в новостное агентство, но уже очень скоро получил приглашение в качественную общенациональную воскресную газету. На все ушло менее пяти лет.

В этом заключалась позитивная сторона его профессионального роста, но ему она не принесла никакого удовлетворения, казалась ничтожной и тщетной. Он всегда мечтал стать художественным критиком. Во имя своей мечты он проскучал в еженедельнике, чтобы освоить азы ремесла, и терпел текучку агентства, доказывая всем свою компетентность. Но теперь, когда он уже три месяца проработал в уважаемой воскресной газете, выяснилось, что ему досталось место в самом конце длинной очереди к уютному креслу ведущего критика издания. И обойти ее не представлялось возможным.

На этой неделе ему поручили написать о загрязнении водохранилища в южном Уэльсе. И сегодня, если бы кто-то поинтересовался, чем он занят, ответ был готов заранее: предварительной подготовкой. Уже завтра репортаж о загрязнении распорядятся связать с побережьем в Суссексе или с чем-то другим. Но в любом случае тема не будет иметь к искусству даже отдаленного отношения.

Пухлая папка с газетными вырезками, лежавшая перед ним, носила наименование «Вода — Загрязнение — Водохранилища». Он как раз собирался открыть ее, когда зазвонил телефон. Он снял трубку.

— Отдел новостей.

— У вас карандаш наготове?

Луис Брум нахмурился. За пять лет в журналистике он часто принимал звонки от полоумных читателей, но подобный вопрос в лоб услышал впервые. Выдвинув ящик стола, он достал шариковую ручку и блокнот.

— Да. Что вы хотели нам сообщить?

Вместо ответа прозвучал новый вопрос:

— Вы хотя бы немного разбираетесь в изобразительном искусстве?

Луис снова наморщил лоб. Голос звонившего мужчины не выдавал никакого отклонения от нормы. Этот человек говорил спокойно, без истеричных интонаций и без навязчивой горячности, какой обычно отличались звонки психов.

— Да, разбираюсь.

— Хорошо. Тогда слушайте внимательно, потому что повторять историю дважды я не стану. На прошлой неделе в Лондоне было совершено величайшее мошенничество с поддельными картинами в истории искусства.

О боже, подумал Луис. Все-таки сумасшедший.

— Как вас зовут, сэр? — спросил он вежливо.

— Заткнитесь и записывайте. «Клэйпоул» приобрела полотно Ван Гога под названием «Могильщик» за восемьдесят девять тысяч фунтов. Галерея «Кроуфорт» купила холст Мунка «Стул с высокой спинкой» за тридцать тысяч.

Луис едва успевал записывать диктуемый список из десяти шедевров и галерей.

Наконец звонивший подвел итог сказанному:

— Общая сумма составила более полумиллиона фунтов. Я не прошу верить мне на слово. Вы сможете все проверить лично. А после того, как опубликуете первую статью, мы расскажем, с какой целью это проделали.

— Минуточку…

Но в ухе Луиса лишь раздались щелчок и короткие гудки. Он положил трубку.

Откинувшись в кресле, закурил сигарету, раздумывая, как поступить в связи с этим странным звонком. Игнорировать его было никак нельзя. На девяносто девять процентов Луис считал позвонившего сумасшедшим, но, именно следуя ничтожной вероятности в один процент, журналисты часто добывали сенсационные и эксклюзивные материалы.

Луис подумал, не поставить ли в известность редактора новостного отдела. Но в таком случае ему наверняка велят передать экстравагантную наводку художественному критику. Гораздо лучше начать разбираться во всем самому, чтобы по крайней мере застолбить тему за собой.

Он отыскал в справочнике номер телефона галереи «Клэйпоул» и набрал его.

— У вас выставлена на продажу картина Ван Гога «Могильщик»?

— Секундочку, сэр, я сейчас уточню.

Луис воспользовался паузой, чтобы закурить еще одну сигарету.

— Алло, вы слушаете? Да, у нас имеется это произведение.

— Назовите, пожалуйста, его стоимость.

— Сто шесть тысяч гиней[207].

— Благодарю вас.

Затем Луис связался с «Кроуфорт», где ему сообщили, что готовы предложить полотно Мунка «Стул с высокой спинкой» за 39 тысяч гиней.

Все это заставило призадуматься. Информация подтверждалась, хотя говорить о том, что ее было достаточно для статьи, пока не приходилось.

Он снял трубку и набрал еще один номер.

Профессор Петер Шмидт проковылял в помещение бара, опираясь на костыль. Это был крупный, энергичный мужчина со светлыми волосами и красноватой кожей лица. Легкий дефект речи и ужасающий немецкий акцент не мешали ему быть одним из лучших преподавателей, читавших лекции по изобразительному искусству в Оксфорде. И хотя основной специальностью Луиса была английская филология, он посещал все лекции Шмидта, получая несказанное удовольствие от глубочайших познаний этого человека в области истории живописи, как и от его смелых, часто граничивших с ересью теорий. Они порой встречались потом вне пределов аудитории, отправлялись чего-нибудь выпить и яростно спорили по поводу столь любимой ими обоими науки.

Шмидт знал о Ван Гоге больше, чем кто-либо другой в мире.

Он заметил Луиса за столиком, помахал рукой и направился к нему.

— Пружина вашего костыля все так же невыносимо скрипит, — сказал Луис.

— Так смажьте ее доброй порцией виски, — отозвался Шмидт. — Как поживаете, Луис? В чем причина всей этой конспирации и секретности?

Луис заказал для профессора двойное шотландское виски.

— Мне повезло застать вас в Лондоне.

— Верно. На будущей неделе отправляюсь в Берлин. Все приходится делать в вечной спешке. Хаос какой-то, а не жизнь.

— Было любезно с вашей стороны согласиться на встречу со мной.

— Не стану спорить пустой вежливости ради. Но в чем все-таки дело?

— Мне бы хотелось, чтобы вы взглянули на одну картину.

— Надеюсь, она действительно хороша, чтобы оправдать беспокойство. — Шмидт залпом опорожнил стакан.

— Именно это я и хочу от вас услышать: хороша она или нет. Пойдемте.

Они покинули бар и пешком направились в сторону галереи «Клэйпоул». Толпившиеся на улицах Вест-Энда посетители бесчисленных магазинов оборачивались вслед странной паре: молодому человеку в коричневом с белой полоской костюме и в ботинках на высоких каблуках, шедшему рядом с рослым инвалидом, одетым не совсем по возрасту в синюю рубашку с открытым воротником и джинсовую куртку. Они прошли вдоль Пикадилли и свернули на юг к парку Сент-Джеймс. Между очень дорогим бутиком, торговавшим шляпами, и французским рестораном располагались эркеры с тонированными стеклами выставочного зала фирмы «Клэйпоул».

Оказавшись внутри, они пересекли относительно небольшое внутреннее пространство салона. У дальней стены, подсвеченный отдельным софитом, был вывешен «Могильщик».

Для Луиса авторство Ван Гога казалось не подлежавшим сомнению. Все характерные особенности налицо. Тяжелые конечности и усталое крестьянское лицо, плоский голландский пейзаж на заднем плане с низко нависшим небом. К тому же имелась и знакомая знатокам подпись художника.

— Профессор Шмидт! Какая приятная неожиданность!

Луис повернулся и увидел худощавого, элегантного мужчину с чуть поседевшей бородкой в стиле Ван Дейка. На нем был черный костюм.

— А, привет, Клэйпоул, — ответил на приветствие Шмидт.

Клэйпоул встал между ними, любуясь полотном.

— Для нас эта вещь стала подлинной находкой, знаете ли, — сказал он. — Чудесное произведение, но совершенно неизвестное прежде на рынке.

— Где же вы раздобыли его, Клэйпоул? — поинтересовался Шмидт.

— Не уверен, что мне стоит разглашать подобную информацию. Профессиональные секреты, понимаете ли.

— Давайте так. Вы расскажете, где взяли картину, а я назову вам ее реальную стоимость.

— Что ж, будь по-вашему. На самом деле нам невероятно повезло. Сюда на прошлой неделе приезжал некто Реналь из небольшого художественного агентства в Нанси. Он остановился в «Хилтоне» и занялся распродажей достаточно солидной коллекции какого-то недавно умершего французского промышленника. И я стал первым, кому он предложил эту вещь.

— И сколько же вы теперь за нее просите?

— Сто шесть тысяч гиней. Мне это кажется вполне справедливой оценкой.

Шмидт ухмыльнулся и тяжело оперся на костыль, вглядываясь в холст.

— А в какую сумму оценили бы ее вы? — спросил Клэйпоул.

Шмидт ответил:

— Примерно в сотню фунтов. Да и то лишь потому, что это лучшая подделка из всех, мне попадавшихся.

Главный редактор газеты, под началом которого работал Луис, коротышка с клювообразным носом и с сильным северным акцентом, обожал слово «мерзавец». Сейчас он потянул себя за кончик носа и сказал:

— Таким образом, нам известно, что все картины оказались приобретены именно теми людьми, которых нам указал анонимный мерзавец по телефону. Он также точно назвал выплаченные за них суммы. Кроме того, мы установили то, о чем он не сообщал: все полотна были куплены у одного и того же человека, который называл себя Реналем и останавливался в «Хилтоне». Наконец, нам доподлинно известно, что по меньшей мере один из шедевров — подделка.

Луис кивнул.

— А еще звонивший обронил фразу вроде: «Мы объясним, зачем это сделали». Поэтому звонил, похоже, сам Реналь.

Редактор помрачнел.

— Мне это кажется каким-то невероятным трюком.

— Даже если так, факт остается фактом. Колоссальная мошенническая операция была проделана за счет ведущих лондонских торговцев художественными ценностями.

Редактор поднял на Луиса взгляд.

— Не волнуйся, я не собираюсь поставить на этой истории крест, — сказал он. Потом на минуту задумался. — Хорошо. Вот как мы поступим. — Он повернулся к Эдди Макинтошу, художественному критику издания: — Мне необходимо, чтобы ты связался с Дисли из Национальной галереи или с кем-то, обладающим столь же непререкаемым авторитетом. Это должен быть человек, которого мы с полным правом сможем называть ведущим знатоком живописи в Великобритании. Пусть он вместе с тобой обойдет все эти галереи и либо подтвердит подлинность картин, либо объявит их фальсифицированными. Предложи гонорар за консультации, если возникнет необходимость.

— Но ни при каких обстоятельствах, — продолжал он, — не ставь хозяев салонов в известность, что они купили подделки. Как только они узнают об этом, тут же обратятся в полицию. А стоит Скотленд-Ярду вмешаться, как все пронырливые криминальные репортеры из ежедневных газет испортят нам тему. Тебя, Луис, я попрошу подойти к делу с другого конца. Не переживай, материал твой, какую бы информацию ни добыл Эдди. Одной подделки уже вполне достаточно. Попробуй выследить этого мерзавца Реналя. Выясни, в каком номере отеля он останавливался, сколько других людей его сопровождали, и так далее. Понятно?

Его тон не допускал возражений, и два журналиста в спешке покинули кабинет главного редактора.

Луис сунул сотруднику службы размещения пять фунтов за возможность ознакомиться с книгой регистрации постояльцев. Никакого Реналя среди гостей «Хилтона» на прошлой неделе не числилось. Он проверил список дважды. Единственной странностью, привлекшей его внимание, стала запись об Эрике Клэптоне. Луис указал на нее клерку.

— Да, я его помню. С ним еще была красивая девушка из Франции. По фамилии Рено или что-то в этом роде. Мне он запал в память, потому что к нему приехало такси, буквально набитое тяжеленными картинами. Зато и на чай давать он не скупился.

Луис записал номер апартаментов и спросил:

— Когда постояльцы расплачиваются чеками, вы ведете учет, каким банком обеспечен чек?

— Конечно.

Луис всучил ему еще две пятерки.

— Дадите мне адрес банка этого мистера Клэптона?

— Сразу не получится. Вы сможете вернуться через полчаса?

— Я позвоню вам из редакции.

И Луис вернулся к себе в кабинет, чтобы убить полчаса. Когда он позвонил, у сотрудника отеля имелась для него необходимая информация.

— Чековая книжка была выдана на фамилии Холлоуз и Кокс, а подписал его мистер Холлоуз.

Луис взял такси, чтобы поскорее добраться до банка.

Управляющий заявил:

— Боюсь, не в наших правилах давать адреса своих клиентов.

— Но эти клиенты вовлечены в крупное мошенничество, — попытался настаивать Луис. — Если вы не дадите мне адресов сейчас, очень скоро придется дать их полиции.

— Вот когда полиция затребует их, если затребует, она их получит при наличии соответствующего ордера.

— Скажите, вы чем-нибудь рискуете, если сами позвоните клиентам? Вернее, одному из них. И попросите разрешения дать о нем данные.

— Зачем мне это делать?

— А затем, что я могу вспомнить, как вы помогли мне, когда буду писать статью. Вам же не хочется, чтобы банк был выставлен в ней в дурном свете?

Управляющий всерьез задумался. Но минуту спустя снял трубку телефона и набрал номер. Луис сделал все, чтобы запомнить его.

— Никто не отвечает, — сказал менеджер.

Луис оставил его в покое и вышел на улицу. По телефону-автомату он связался с местным коммутатором по номеру, набранному управляющим, получил адрес. Пришлось снова брать такси.

На подъездной дорожке к дому стоял универсал, набитый багажом. Мистер Холлоуз с семьей только что вернулся после отпуска, проведенного в шотландском летнем лагере. Он едва принялся развязывать веревки, крепившие чемоданы к багажнику на крыше.

Его страшно обеспокоило известие, что кто-то открыл счет в банке, воспользовавшись его фамилией и именем. Нет, он понятия не имел о происшедшем. Да, он мог одолжить Луису свою фотографию, и очень кстати у него нашелся снимок, на котором он был запечатлен со своим другом мистером Коксом.

Луис вернулся в банк, чтобы показать фотографии.

— Ни один из этих двоих не является человеком, открывшим у нас счет, — уверенно заявил управляющий.

Теперь и банковский менеджер был встревожен до крайности. Он тоже уже позвонил мистеру Холлоузу, от чего его волнение только усилилось. Банкир даже не стал скрывать от Луиса тот факт, что на счет поступила очень крупная сумма, уже с него снятая. Она была обращена в ценные бумаги и хранилась в сейфовой ячейке.

Вместе с Луисом он спустился в бронированное хранилище и вскрыл ячейку, арендованную мистером Холлоузом. Она оказалась пуста.

Луис и менеджер переглянулись.

— Здесь след и обрывается, — констатировал журналист.

— Послушай, что пишут: «Ведущий британский эксперт в области изобразительного искусства мистер Джонатан Рэнд считает, что поддельные картины — дело рук самого выдающегося мастера фальсификаций нынешнего столетия». О ком это он, Митч? О тебе или обо мне?

Питер и Митч сидели в мастерской дома в Клэпэме и пили по второй, после завтрака, чашке кофе. Перед ними лежали экземпляры всех воскресных газет, и они читали про себя со смешанными чувствами трепета и ликования.

— Эти ловкие репортеры сработали чертовски быстро, согласен? — спросил Митч. — Узнали все про счет в банке, о сейфовой ячейке и успели взять интервью у бедняги Холлоуза.

— Верно, но как насчет такого пассажа: «Фальсификатор очень умело замел за собой следы, и в Скотленд-Ярде считают, что ему должен был помогать очень опытный преступник». Как мне кажется, «выдающийся мастер фальсификации» — это я, а ты — «опытный преступник». Митч отложил газету и подул на свой кофе, чтобы остудить его.

— Просто все оказалось слишком легко провернуть, а это мы и поставили своей задачей доказать.

— Вот еще хорошая цитата: «Мастерским ходом фальсификатора стали сертификаты подлинности и истории происхождения картин, что для произведения искусства является эквивалентом родословной и при нормальных обстоятельствах считается гарантией его аутентичности. Сертификаты выписаны на официальных бланках фирмы «Менье» — парижского художественного агентства — и снабжены печатями компании. Как бланки, так и печать были, по всей видимости, украдены». Мне нравится это определение — «мастерский ход».

Питер свернул газету и бросил ее через всю комнату.

Митч потянулся за гитарой Энн и принялся наигрывать ритм незамысловатого блюза.

— Надеюсь, Арнас сейчас тоже веселится. Ведь это он оплатил весь розыгрыш, — сказал Питер.

— Мне кажется, он так и не смог поверить, что нам это удастся.

— У меня сложилось такое же впечатление, — рассмеялся Питер.

Митч внезапно так резко положил гитару на место, что инструмент издал гулкий деревянный звук.

— Мы еще не сделали самой важной части работы. Давай приступим к этой стадии.

Питер поспешно допил кофе и поднялся. Оба надели пиджаки, попрощались с Энн и вышли наружу.

В дальнем конце улицы на углу стоял телефон-автомат. Они втиснулись в кабинку вдвоем.

— Меня кое-что тревожит, — сказал Питер, снимая трубку.

— Участие Скотленд-Ярда в расследовании?

— Именно.

— Мне это тоже причиняет беспокойство, — сказал Митч. — Они могли уже все подготовить, чтобы отследить наш второй звонок в воскресную газету. Им по силам проверить здесь все до последнего киоска, оцепить целый район, допросить всех, пока не установят людей, связанных с живописью.

— Так что нам делать?

— Мы неожиданно позвоним в другую газету. К этому моменту об истории уже известно им всем.

— Хорошо. — Питер пролистал справочник до буквы Р, под которой перечислялись номера редакций.

— В какую звонить?

Митч зажмурился и наугад ткнул пальцем в страницу. Питер набрал номер и попросил соединить его с одним из репортеров.

Когда журналист ответил, он спросил:

— Вы владеете стенографией?

Несколько недоуменный голос произнес:

— Конечно.

— Тогда записывайте. Моя фамилия Реналь. Я тот самый мастер фальсификации и готов рассказать, зачем пошел на подделку картин. Моей целью было показать всем пустоту и лицемерие коммерческих заправил лондонского рынка произведений искусства с их первостепенным вниманием к так называемым шедеврам и работам уже умерших живописцев. Десять лучших торговцев Лондона не умеют отличить подлинник от подделки, которую им подсовывают. Ими двигают только алчность и снобизм, а вовсе не любовь к искусству. Из-за них деньги, которые вкладываются в произведения живописи, направляются не туда, куда необходимо, и не доходят до современных художников, действительно в них нуждающихся.

— Нельзя ли помедленнее? — взмолился репортер.

Питер проигнорировал его реплику.

— Теперь я хочу предложить владельцам галерей вернуть им деньги за вычетом накладных расходов, составивших одну тысячу фунтов. Но мое условие таково: одну десятую суммы — то есть примерно пятьдесят тысяч фунтов — они выделят на приобретение здания в центре Лондона, где молодые и пока никому не известные художники смогут арендовать мастерские по доступным ценам. Торговцы будут обязаны собраться вместе и создать общий фонд для покупки такого здания и поддержания его в должном порядке. Второе условие: начатое полицией расследование должно быть прекращено. Ответ на свое предложение я ожидаю увидеть в публикациях вашей газеты.

— Вы сами тоже молодой художник? — быстро спросил журналист.

Только Питер уже повесил трубку.

— Ты напрочь забыл о своем французском акценте, — упрекнул его Митч.

— О, черт! — воскликнул Питер в сердцах.

Они вышли из будки и направились обратно к дому.

— А, впрочем, какая теперь на хрен разница? — сказал Митч. — Они все равно уже поняли, что французы тут ни при чем. Это сужает область поисков до пределов только лишь Соединенного Королевства. Так что плевать. Зачем расстраиваться?

Но Питер прикусил губу.

— Становится ясно, что мы теряем бдительность, вот зачем. Нам лучше проявлять осторожность. Не надо делить шкуру непойманного медведя.

— Неубитого.

— К дьяволу поговорки!

Они застали Энн игравшей на солнышке в саду с Вибеке.

— День такой погожий. Давайте отправимся на прогулку, — предложила она.

Питер посмотрел на Митча.

— Почему бы и нет?

Но в этот момент низкий голос с американским акцентом донесся с тротуара перед домом:

— Как поживают преуспевающие фальсификаторы?

Питер побледнел и повернулся, но сразу расслабился, увидев рослую фигуру и белозубую улыбку Арнаса. Под мышкой тот держал увесистый плоский сверток.

— Ты напугал меня до смерти, — сказал Питер.

Все еще улыбаясь, Арнас открыл чуть подгнившую деревянную калитку и вошел в сад.

— Проходи сразу в дом, — пригласил его Питер.

Трое мужчин поднялись в мастерскую. Когда они сели, Арнас взмахнул принесенной с собой газетой.

— Должен вас обоих поздравить, — сказал он. — Я бы и сам не справился с этим делом лучше. Утром я так смеялся в постели, что надорвал живот.

Митч приподнялся и сделал вид, что с беспокойством осматривает живот Арнаса.

— Но операция на животе, вижу, прошла успешно.

Питер рассмеялся.

— Завязывай с дурацкими шутками, Митч!

— Вы все провернули блестяще, — продолжал Арнас. — И подделки получились превосходными. На прошлой неделе я случайно увидел Ван Гога в «Клэйпоуле» и чуть сам не купил его.

— Надеюсь, для тебя не опасно появляться здесь? — задумчиво спросил Питер.

— Едва ли. К тому же визит был необходим, если я собираюсь получить прибыль от нашей сделки.

— Прибыль? Я думал, ты принял в ней участие из чистого удовольствия, чтобы позабавиться, — в голосе Митча прозвучали неприязненные нотки.

— И из-за этого тоже, разумеется. — Арнас снова улыбнулся. — Но главным образом мне хотелось посмотреть, насколько хороши в своем деле вы двое.

— К чему ты, черт побери, клонишь, Арнас? — Питер сразу почувствовал острый укол тревоги.

— Как я уже упомянул, хотелось бы получить прибыль со своей инвестиции в вас. А потому попрошу каждого выполнить еще по одной подделке. Уже для меня лично.

— Так дело не пойдет, Арнас, — сказал Питер. — Мы осуществили все в декларативных целях, а не для того, чтобы нажиться. И мы почти закончили. Никаких больше фальсификаций.

— Боюсь, у нас нет выбора, — неожиданно тихо произнес Митч.

Арнас одобрительно кивнул в его сторону. А потом сложил руки в почти просительном жесте.

— Послушайте, парни. Никакого риска нет. Никто не узнает о всего лишь двух новых подделках. Люди, которые их купят, никому не расскажут, как их обвели вокруг пальца, поскольку сами окажутся замешаны в не совсем благовидном деле, уже приобретая картины. И никто не будет знать, что подделки — ваша работа, за исключением меня самого.

— Я в этом не заинтересован, — отреагировал Питер.

Но Арнас тут же возразил:

— Но ведь Митч понял, почему вам все же придется взяться за мой заказ, верно, Митч?

— Да, скотина. Я все понял.

— Так вразуми Питера.

— Арнас крепко ухватил нас за яйца, Питер, — сказал Митч. — Он один может навести на нас с тобой полицию. Ему и потребуется только сделать анонимный звонок. А ведь мы еще не пришли к соглашению с владельцами галерей.

— И что с того? Если он настучит на нас, мы подставим его тоже, так?

— Нет, — ответил Митч. — Против него нет никаких улик. Он не участвовал в операции прямо. Его никто не видел, а вот я мелькал на глазах у слишком многих людей. Нас могут подвергнуть процедуре опознания, заставить отчитаться о своих перемещениях в определенный день, и одному богу известно, о чем еще. А он только лишь снабдил нас деньгами. Причем наличными, если ты забыл. Он сможет все отрицать.

Питер повернулся к Арнасу:

— Когда тебе нужны подделки?

— Вот слова разумного парня. Я хочу, чтобы вы их выполнили прямо сейчас. В моем присутствии.

В дверь заглянула Энн с ребенком на руках.

— Эй, так вы собираетесь на прогулку в парк или нет?

— Прости, милая, — ответил ей Питер. — Сейчас никак не сможем. У нас появились другие дела.

С непроницаемым выражением лица Энн спустилась вниз.

— Какие картины тебе требуются, Арнас? — спросил Митч.

Гость показал на прямоугольный сверток, который держал все это время в руках.

— Мне нужны две копии вот этого, — он подал сверток Митчу.

Митч снял бумажную обертку с оформленной в раму картины. Он смотрел на нее с нескрываемым удивлением. Потом разглядел подпись художника и присвистнул.

— Что б мне провалиться! — не сдержал возгласа он. — Откуда это у тебя?

Глава 17

Саманта поигрывала своей фарфоровой кофейной чашкой и наблюдала, как лорд Кардуэлл с изяществом поглощает кусочек крекера, густо намазанный сыром стилтон с голубой плесенью. Помимо воли ей нравился этот человек: высокий, седовласый, с удлиненной формы носом и с морщинками, словно оставленными в уголках глаз улыбками. За ужином он то и дело задавал ей вполне разумные вопросы о сути работы актрисы и казался искренне заинтересованным, хотя порой и шокированным теми историями, которые она рассказывала в ответ.

Том сидел напротив нее. Джулиан расположился в дальнем конце стола. Они оставались вчетвером, если не считать дворецкого, и Саманта мельком подумала, где Сара и почему не приехала. Джулиан хранил по этому поводу молчание. Зато с огромным энтузиазмом рассказывал о приобретенной им картине. Его глаза просто сияли, а руки порхали в воздухе. Вероятно, именно эта картина и послужила причиной происшедшей с ним трансформации.

— Модильяни просто подарил свою работу! — говорил он. — Передал ее раввину в Ливорно. А когда тот удалился на покой в заброшенную итальянскую деревушку, то взял полотно с собой. Там оно и пробыло все это время. Провисело на стене простой крестьянской хижины.

— Вы уверены в ее подлинности? — спросила Саманта.

— Абсолютно. Узнаваема характерная манера класть мазки, картина подписана автором, а ее история доподлинно установлена. Невозможно требовать большего. Кроме того, по моей просьбе ее скоро осмотрит один из ведущих экспертов.

— Уж лучше бы ей оказаться подлинником, — вмешался лорд Кардуэлл. Он отправил последний кусочек крекера с сыром в рот и откинулся на высокую спинку кресла в столовой. Саманта наблюдала, как дворецкий беззвучно скользнул к хозяину и убрал его тарелку. — Картина обошлась нам в крупную сумму.

— Нам? — с любопытством переспросила Саманта.

— Мой уважаемый тесть профинансировал сделку, — поспешно пояснил Джулиан.

— Занятно. Одна из моих подруг тоже говорила о потерянной картине Модильяни, — сказала Саманта. Она наморщила лоб в усилии вернуть воспоминание — в последнее время память стала порой подводить ее. — Кажется, она что-то писала мне об этом. Ее зовут Ди Слейн.

— Должно быть, речь шла о другом произведении, — сказал Джулиан.

Лорд Кардуэлл потягивал кофе.

— А знаете, Джулиану ни за что не удалось бы добиться подобного успеха без моего своевременного и мудрого совета. Ты же не будешь возражать, Джулиан, если я расскажу, как все было?

По выражению лица Джулиана Саманта поняла, что он как раз возражал бы против этого, но Кардуэлл продолжал, не дождавшись его ответа:

— Он пришел ко мне просить денег на покупку картин. Я же заявил ему, что исповедую деловой подход ко всему, и если он хочет получить мои деньги, ему придется сначала показать, какую выгоду я смогу извлечь из своих инвестиций. Иди, сказал я ему, и сделай подлинное открытие. Тогда я, быть может, рискну вложить в него свои средства. И он сделал именно это.

Улыбка Джулиана, адресованная Саманте, как бы говорила: «Пусть старый дурень мелет языком и дальше».

— Как получилось, что вы стали крупным бизнесменом? — спросил Том.

Кардуэлл улыбнулся.

— Эта история восходит к эпохе моей бурной юности. К тому времени, когда мне исполнился двадцать один год, я уже попробовал почти все: совершил кругосветное путешествие, был изгнан из колледжа, участвовал в скачках и в гонках на аэропланах. Не говоря уже об обычных увлечениях молодости — вино, женщины, музыка.

Он ненадолго прервался, устремив невидящий взор внутрь своей кофейной чашки, а потом продолжил рассказ:

— Когда же мне стукнул двадцать один год, я унаследовал семейное состояние, а кроме того, женился. Не успел оглянуться, как у меня уже должен был появиться первый ребенок — не Сара, конечно. Она родилась значительно позже. И внезапно я осознал, что с баловством и забавами пора заканчивать, поскольку они не могут принести зрелому мужчине подлинного удовлетворения. Но в то же время у меня не было желания управлять имениями, как и работать в фирме под началом отца. И я явился со своими деньгами в Сити, где скоро обнаружил, насколько там мало людей, которые бы разбирались в финансовых вопросах лучше меня. Как раз в тот момент случился крупный обвал биржевых котировок, в мире ценных бумаг воцарился хаос. Биржевые дельцы находились в шоковом состоянии. Я же сумел скупить несколько компаний, на которые, насколько я мог судить, биржевой кризис не должен был сильно повлиять. И оказался прав. Когда мир вновь встал с головы на ноги, я оказался в четыре раза богаче, чем в начальный период. Разумеется, потом прогресс в моих делах стал более замедленным и постепенным.

Саманта кивнула. Она примерно догадывалась, как добился успеха хозяин дома.

— А сейчас вы довольны, что в свое время занялись бизнесом? — спросила она.

— Не могу с уверенностью ничего утверждать, — в голосе старика зазвучали печальные нотки. — Знаете, ведь когда-то я мечтал изменить весь мир подобно многим из вас — молодых людей. Я считал, что смогу с помощью своего богатства принести людям много добра. Но вот только так получается, что, как только погружаешься в мир бизнеса, где все время стоит вопрос о выживании, о способности удержать свои компании, удовлетворяя аппетиты владельцев акций, то незаметно теряешь интерес к великим прожектам и былым великодушным устремлениям.

Воцарилось молчание.

— И вообще, так ли плох этот мир, пока в нем есть мои прекрасные сигары? — закончил он с усталой улыбкой.

— А еще картины, подобные тем, что вы собрали, — вставила реплику Саманта.

— Вы покажете Сэмми и Тому свою коллекцию? — обратился к тестю Джулиан.

— Разумеется. — Пожилой аристократ поднялся из-за стола. — Воспользуюсь шансом похвалиться, пока вещи еще здесь.

Дворецкий услужливо отодвинул кресло Саманты, чтобы ей легче было встать. Она последовала за Кардуэллом сначала из столовой в холл, а потом по двум пролетам широкой лестницы на второй этаж.

На верхней площадке Кардуэлл приподнял большую китайскую вазу, из-под которой достал ключ. Саманта искоса бросила взгляд на Тома и заметила, как жадно он запоминает все детали — его глаза непрерывно блуждали по сторонам. Его особое внимание привлекло нечто, расположенное в нижней части дверного косяка.

Между тем Кардуэлл открыл массивную дверь и пригласил их войти. Картинная галерея занимала угловую комнату, служившую, вероятно, прежде гостиной, подумала Саманта. Стекла в окнах были укреплены вплавленной в них проволочной сеткой.

Кардуэлл получал явное удовольствие, проводя актрису мимо ряда полотен, кратко рассказывая историю приобретения каждого.

— Вы всегда были любителем живописи? — спросила она.

Он кивнул.

— Эту любовь прививает человеку классическое образование. Хотя оно многое обходит вниманием — например, искусство кинематографа.

Они остановились перед картиной Модильяни. На ней была изображена обнаженная женщина, преклонившая колени на полу. Очень реально написанная женщина, как показалось Саманте, с простоватым лицом, с неопрятно встрепанной прической, с угловато выпиравшими костями и с небезупречной кожей. Ей все это очень нравилось.

Кардуэлл оказался настолько обходительным, милым и полным своеобразного шарма человеком, что план ограбить его вызывал у нее теперь чувство вины. Но ведь он, так или иначе, собирался расстаться со своей коллекцией, а страховка покроет все возможные убытки. А кроме того, шериф Ноттингемский[208] тоже, возможно, обладал незаурядным обаянием.

Порой она задумывалась: уж не сошли ли они с Томом с ума? Быть может, Том заразил ее своим безумием как инфекцией, передававшейся через сексуальные контакты? Она подавила ухмылку. Боже, она не чувствовала такого прилива сил уже много лет.

На выходе из галереи она сказала:

— Не могу не выразить удивления вашей готовностью продать картины. Вы кажетесь настолько влюбленным в них.

Кардуэлл печально улыбнулся.

— Верно. Но против горькой необходимости нет иного средства. Приходится идти на жертвы.

— Мне понятны ваши чувства, — кивнула Саманта.

Глава 18

— Это на редкость дерьмовое решение с вашей стороны, Уиллоу, — сказал Чарльз Лампет.

Он посчитал употребление бранных слов в данный момент вполне оправданным. В понедельник утром он вернулся в свой кабинет после выходных дней, проведенных в загородном доме без телефона и без всяких забот, чтобы застать галерею в разгар неслыханного скандала.

Уиллоу стоял, вытянувшись в струнку, напротив письменного стола Лампета. Только что он достал из внутреннего кармана пиджака конверт и буквально уронил его на край стола.

— Мое заявление об уходе.

— В этом нет совершенно никакой необходимости, — решительно заявил Лампет. — Одураченными оказались все крупнейшие салоны Лондона. Господи! Да я сам видел картину и тоже повелся на обман.

— Репутации галереи может пойти на пользу моя добровольная отставка, — упорствовал Уиллоу.

— Нонсенс! А теперь считайте, что сделали благородный жест, но я вашего заявления не принял. И забудем об этом. Садитесь. Вот так, отлично! А теперь расскажите мне в точности о том, что произошло.

— Там есть все подробности, — сказал Уиллоу, указывая в сторону газет, лежавших на столе Лампета. — Статья о подделках во вчерашнем номере, а выдвинутые условия — в сегодняшнем.

Присев, он сразу закурил тонкую сигару.

— Расскажите своими словами.

— Это случилось, пока вы находились в Корнуолле. Мне позвонил этот тип по фамилии Реналь, сказав, что остановился в «Хилтоне». Сообщил о картине Писарро, которая могла бы нас заинтересовать. Я, разумеется, знал, что Писсаро у нас никогда прежде не продавался, и потому предложение показалось мне заманчивым. После обеда он привез картину.

— Но, как я думал, все холсты доставляла в галереи какая-то женщина, — вмешался Лампет.

— У нас получилось иначе. Он приехал сам.

— Занятно… Быть может, на то имелась особая причина? — задумчиво спросил как бы сам себя Лампет. — Но продолжайте, прошу вас.

— Что еще добавить? Вещь выглядела прекрасно. Типичный Писарро вплоть до подписи. И сертификат, заверенный «Менье». Я сразу оценил его в восемьдесят пять тысяч фунтов. Продавец просил всего шестьдесят девять. Как было не ухватиться за такую возможность? Он сказал, что представляет художественное агентство в Нанси, а потому недооценка им стоимости произведения выглядела естественной. Он просто не привык иметь дело с действительно великими картинами — подумал я. Через пару дней вернулись вы и одобрили приобретение, а мы выставили полотно в демонстрационном зале.

— Хвала всевышнему, мы не успели его продать, — с горячностью сказал Лампет. — Вы, конечно, уже убрали картину с глаз долой?

— Как только пришел на работу сегодня утром.

— А что с продолжением этой истории?

— Вы имеете в виду выкуп? Мы получили возможность вернуть большую часть потраченных денег. Это унизительно, но ничто в сравнении с позором оказаться в роли обманутых экспертов. А их идея с дешевыми мастерскими для молодых художников выглядит весьма похвальной инициативой.

— Какова ваша точка зрения? Что нам следует предпринять?

— Думаю, в качестве первого шага надо организовать встречу всех владельцев крупнейших галерей.

— Хорошо.

— Мы могли бы провести ее у нас?

— Не вижу, почему бы и нет. Только проделайте все как можно быстрее. Шумиха в прессе наносит большой урон.

— Она станет еще громче, прежде чем утихнуть. Полиция прибудет к нам позже утром.

— Тогда нам лучше успеть заняться работой до их приезда. — Лампет протянул руку, снял трубку телефона и сказал: — Принесите, пожалуйста, кофе, Мэвис, — потом расстегнул пуговицы пиджака и сунул в зубы сигару. — У нас все готово для выставки Модильяни?

— Да. Думаю, она пройдет с успехом.

— Что конкретно мы покажем?

— Три вещи лорда Кардуэлла, разумеется.

— Конечно! Причем их купят уже через несколько дней.

— Еще есть рисунки, которые я купил. Мы их с вами обсуждали. Они уже благополучно доставлены.

— Как насчет картин от других торговцев?

— Здесь у нас тоже полный порядок. Диксон одолжит нам два портрета, у Маги есть несколько скульптур. Кроме того, я заручился у «Десайдз» парой ню, выполненных карандашами и маслом.

— Какую комиссию потребовал Диксон?

— Он просил двадцать пять процентов, но я сбил его комиссионные до двадцати.

— Меня вообще удивляет, что он тратит на нас время, — проворчал Лампет. — Теперь нас будут считать лавчонкой в Челси, а не ведущей галереей Лондона.

Уиллоу улыбнулся.

— Не надо преувеличивать. Мы всегда удачно сотрудничали с ним.

— Это верно.

— Вы говорили, у вас есть на примете что-то еще.

— Ах, да! — Лампет посмотрел на часы. — Неизвестная работа. Мне придется отправиться и заняться ею тоже этим утром. Но любые дела подождут, пока я выпью свой кофе.

Такси медленно прокладывало себе путь через Вест-Энд в сторону Сити, а Лампет предавался размышлениям о неизвестном фальсификаторе. Этот человек был, безусловно, чокнутым, но руководствовался альтруистическими мотивами. Впрочем, легко быть филантропом за чужой счет.

Несомненно, разумнее всего было уступить его требованиям. Просто Лампет ненавидел, когда его шантажировали.

Кеб заехал под портик агентства, и Лампет вошел в здание. Секретарь помог ему снять плащ, который пришлось надеть из-за пронизывавшего ветра, обычного для начала сентября.

Липси встретил его в кабинете: привычный бокал хереса уже ждал на столе. Лампет поместил свое грузное тело в кресло и отпил крепленого вина, чтобы согреться.

— Итак, вы его раздобыли?

Липси кивнул. Он повернулся к стене и отодвинул в сторону секцию книжных полок, за которой скрывался сейф. Ключом, прикрепленным к брючному ремню тонкой цепочкой, он отпер стальную дверь.

— Хорошо, что мой сейф достаточно вместителен, — сказал он.

Вытянув обе руки, он достал оформленное в раму полотно размерами примерно четыре фута на три и поставил на стол, чтобы Лампет смог рассмотреть его, а сам встал позади, удерживая картину на месте.

Лампет с минуту вглядывался издали, потом отодвинул бокал, поднялся и подошел ближе. Достал из кармана увеличительное стекло и принялся изучать каждый мазок в отдельности. Снова сделав шаг назад, бросил еще один взгляд на картину.

— Сколько вам пришлось заплатить? — спросил он.

— Я раскошелился на пятьдесят тысяч фунтов.

— Хорошо. Она стоит вдвое дороже.

Липси переместил полотно на пол и смог снова сесть.

— Мне эта вещь кажется отвратительной, — сказал он.

— Я придерживаюсь того же мнения. Но она абсолютно уникальна. Это потрясающе. Нет сомнений, что это Модильяни, но никто и никогда прежде не видел его работ, выполненных в таком стиле.

— Рад, что вы удовлетворены, — сказал Липси. Его тон явно подразумевал желание перевести разговор на более деловые рельсы.

— Вы, должно быть, поручили это задание очень опытному человеку? — предположил Лампет.

— Лучшему из лучших, — Липси подавил усмешку. — Ему пришлось посетить Париж, Ливорно, Римини…

— И опередить мою племянницу в гонке.

— Не совсем так. На самом деле…

— Мне ни к чему знать все подробности, — отрезал Лампет. — Вы подготовили для меня счет? Я хотел бы расплатиться с вами незамедлительно.

— Разумеется. — Липси вышел в приемную и поговорил с секретарем. Вернулся он с листком в руке.

Лампет ознакомился со счетом. Помимо 50 тысяч, уплаченных за картину, с него причиталось еще 1 904 фунта. Он достал персональную чековую книжку и выписал чек на необходимую сумму.

— Вы сможете выделить бронированный грузовик для доставки?

— Непременно, — сказал Липси. — Эта услуга заранее включена в счет. Всем остальным вы остались довольны?

Лампет вырвал чек из книжки и протянул детективу.

— Доволен ли я? Думаю, что провернул очень выгодную сделку.

Новый зал закрыли для доступа публики, а в центре установили длинный стол для заседаний.

По всем четырем стенам были вывешены темные и мрачные пейзажи Викторианской эпохи. Они как нельзя лучше соответствовали безрадостному настроению собравшихся здесь мужчин.

Присутствовали представители еще девяти художественных галерей. Они заняли места за столом, а их помощники, советники и юристы разместились на стоявших вразброс стульях чуть в стороне. Во главе стола сидел Уиллоу с Лампетом по правую руку от себя. Дождь упрямо барабанил в стекла высоких и узких окон в одной из стен. В воздухе витал густой дым от сигар.

— Джентльмены, — начал Уиллоу, — мы потеряли крупные суммы и были выставлены в достаточно глупом виде. Урон, нанесенный репутации, непоправим, а потому цель нашего совещания — обсудить возможности возврата денег.

— Всегда опасно платить выкуп шантажистам, — высокий голос с шотландским акцентом принадлежал Рамзи Кроуфорту. Он оттянул свои подтяжки и посмотрел поверх оправы очков на Уиллоу. — Если мы пойдем на поводу у этих людей, то они — или же кто-то другой — могут попытаться повторить свой трюк.

Ему ответил мягким и ровным тоном Джон Диксон:

— Мне так не кажется, Рамзи. Мы теперь станем гораздо более осторожны и бдительны. Особенно в том, что касается сертификатов подлинности и описаний происхождения картин. Это мошенническая проделка, которую нельзя провернуть снова.

— Я согласен с Диксоном, — раздался третий голос. Уиллоу посмотрел в конец стола, где сидел Пол Робертс, самый старый из участников встречи, который говорил, не выпуская изо рта мундштука трубки. Он продолжил: — Не думаю, что фальсификатор хоть чем-то рискует. Судя по сообщениям в прессе, он так надежно замел за собой следы, что у полиции почти или вовсе нет надежды найти его, независимо от того, попросим мы прекратить расследование или нет. Если мы откажемся сотрудничать с ним, то злодей попросту присвоит себе полмиллиона фунтов.

Уиллоу кивнул. Робертс считался наиболее уважаемым торговцем живописью в Лондоне. Его мнение имело немалое значение.

— Джентльмены, — снова взял слово Уиллоу, — я позволил себе набросать примерный план действий на тот случай, если мы решим принять условия вымогателя. Чтобы все проделать в кратчайшие сроки, — он вынул из портфеля, стоявшего рядом с ним на полу, кипу картонных папок для бумаг, — я поручил нашему юристу, присутствующему здесь мистеру Дженкерсу, составить предварительные документы для создания трастового фонда.

Он взял себе верхнюю папку из стопки, а остальные передал вдоль стола всем участникам совещания.

— Вам будет, как я надеюсь, интересно ознакомиться с этим. Важнейший параграф вы найдете на третьей странице. Он гласит, что средства фонда не начнут расходоваться до тех пор, пока на его счета не поступят от мсье Реналя приблизительно пятьсот тысяч фунтов. По получении средств девяносто процентов из них будут переведены десяти галереям в качестве компенсации и в соответствии с заявленными суммами убытков от приобретения подделок. Полагаю, вы сочтете указанные здесь цифры соответствующими положению дел.

— Кто-то должен возглавить деятельность фонда, — заметил Кроуфорт.

— Я взял на себя смелость предпринять некоторые шаги и в этом направлении, — сказал Уиллоу. — Но, естественно, они нуждаются прежде всего в вашем одобрении. Могу сообщить, что директор художественного колледжа Западного Лондона мистер Ричард Пинкман дал согласие стать председателем фонда, если мы обратимся к нему с подобной просьбой. Как я считаю, вице-председателем должен стать один из нас. Вероятно, наиболее подходящая кандидатура — мистер Робертс.

— Каждый из нас, — продолжал Уиллоу, — подпишет формальный отказ от других претензий на денежную компенсацию, помимо той, что будет получена через трастовый фонд. И по общей договоренности мы обратимся в полицию, отзывая нашу жалобу на действия мсье Реналя и его сообщников.

Кроуфорт сказал:

— Я хочу, чтобы мой юридический советник изучил эти документы, прежде чем я что-либо подпишу.

— Разумеется, это ваше право, — кивнул Уиллоу.

Вмешался Робертс:

— Мне понятна осторожность, но все же нам всем хотелось бы покончить с этим делом как можно скорее. Не могли бы мы достичь принципиальной договоренности уже сегодня? Остальные формальности наши юристы завершат в течение ближайшего дня или двух, если только не возникнет непредвиденных препятствий.

— Отличная идея, — поддержал его Уиллоу. — Я предлагаю, чтобы работу адвокатов координировал мистер Дженкерс.

Дженкерс наклоном головы подтвердил свою готовность к работе.

— Можно считать, что мы принимаем предварительный проект? — Уиллоу оглядел присутствующих на предмет возможных возражений. Но никто не пожелал больше высказаться. — Очень хорошо. Тогда нам осталось только составить заявление для прессы. Вы готовы предоставить эту работу мне? — Он снова выждал, не последует ли других предложений. — Что ж, превосходно. В таком случае я распространю такое заявление без промедления. А теперь прошу прощения и передаю вас попечению мистера Лампета. Насколько я понимаю, он организовал все необходимое для чаепития.

Уиллоу поднялся и покинул зал. В своем кабинете он сразу же взялся за трубку телефона. Но не стал сразу набирать номер, а немного помедлил, украдкой улыбнувшись.

— Кажется, ты только что спас свою карьеру, Уиллоу, — тихо сказал он сам себе.

Уиллоу вошел в кабинет Лампета с номером вечерней газеты в руке.

— Как мне представляется, теперь все кончено, Лампет, — сказал он. — Дженкерс заявил репортерам, что все документы согласованы и подписаны.

Лампет посмотрел на часы.

— Самое время для порции джина, — сказал он. — Вам налить?

— Да, пожалуйста.

Лампет открыл дверцу буфета и налил джин в два стакана.

— Что касается завершения дела, то я в этом пока не уверен. Мы еще не вернули своих денег. — Он откупорил бутылочку с тоником и вылил по половине ее содержимого в каждый из стаканов.

— О, деньги мы получим. Мошенники едва ли затеяли бы такую сложную игру только ради того, чтобы причинить нам дополнительные неприятности. А кроме того, чем скорее они вернут нам деньги, тем раньше полиция прекратит расследование.

— Суть здесь не только в деньгах. — Лампет грузно опустился в кресло и сделал большой глоток из своего стакана. — Потребуются годы, чтобы мир художественных ценностей оправился от столь жестокого удара. Публика теперь считает, что мы все чуть ли не проходимцы, на самом деле неспособные отличить шедевра от открытки с приморского курорта.

— Должен заметить… э-э-э… — Уиллоу колебался.

— Что? Продолжайте.

— Просто меня не оставляет ощущение, что преступники своими действиями сумели подтвердить некий тезис, свою точку зрения. Не могу сформулировать, в чем именно она заключается. Но нечто весьма глубокое по своему смыслу.

— Напротив, здесь нет ни глубины, ни особой сложности для понимания. Они наглядно показали, что огромные деньги, которые расходуются на так называемые великие произведения искусства, скорее являются следствием снобизма, нежели реального понимания ценности и красоты работы художников. Мы с вами всегда это знали. Они доказали, что настоящий Писарро реально не стоит больше, чем мастерски выполненная копия. Что ж, правда ведь и то, что цены взвинчивают покупатели, а не продавцы.

Уиллоу улыбнулся и сделал вид, что смотрит в окно.

— Понятно, но и мы неплохо используем себе на пользу рост цен, имея свои проценты.

— А чего от нас еще можно ждать? Мы не заработаем себе на жизнь, торгуя картинами по пятьдесят фунтов штука.

— А вот «Вулворт»[209] зарабатывает.

— Да. Но посмотрите на отвратительное качество их товара. Нет, Уиллоу. Наш фальсификатор, быть может, и мыслит правильно, но ему не под силу ничего изменить. Нашему престижу будет нанесен урон, и, как предполагаю, достаточно серьезный, но уже вскоре все вернется на круги своя, придет в норму, потому что только так и должно быть.

— Не сомневаюсь в вашей правоте, — сказал Уиллоу. Он допил свой джин. — Внизу уже закрывают. Вы готовы идти?

— Да, — Лампет поднялся, и Уиллоу помог ему влезть в рукава плаща. — Между прочим, что пишут в газетах о полицейском расследовании?

— Полиция заявила, что в связи с отзывом жалобы у них не остается другого выхода, кроме как прекратить поиски преступников, оставив дело нераскрытым. Но в Скотленд-Ярде ясно дали понять: им все еще неймется добраться до этого мсье Реналя.

Лампет вышел из дверей кабинета, и Уиллоу последовал за ним.

— Не думаю, что мы теперь вообще когда-нибудь услышим о Ренале, — сказал Лампет. Двое мужчин затем молча спустились по лестнице и пересекли вестибюль опустевшей галереи. Лампет посмотрел сквозь стекло витрины. — Машина за мной еще не прибыла. А посмотрите, как льет на улице.

— Ничего, я не спеша доберусь до дома.

— Не стоит, подождите немного. Я вас подвезу. Нам все равно необходимо обсудить выставку Модильяни. У нас ведь не хватило на это времени.

Внезапно Уиллоу указал в дальний конец зала галереи.

— Смотрите, кто-то забыл у нас свои покупки, — сказал он.

Лампет пригляделся. В самом деле, в одном из углов под не слишком интересным рисунком, выполненным углем, лежали две бумажных сумки с эмблемой супермаркета «Сэйнсбери». Из одной торчала верхушка пачки стирального порошка. Уиллоу подошел ближе, чтобы изучить находку.

— Вероятно, — заметил он, — в наши дни следует опасаться бомб, оставленных в сумках. Как думаете, ИРА[210] могла избрать нас своей мишенью?

Лампет рассмеялся.

— Едва ли они упаковывают взрывчатку в пачки «Белоснежки».

Он тоже пересек зал и попытался приподнять одну из сумок. Размокшая бумага порвалась, и содержимое рассыпалось по полу. Уиллоу издал удивленный возглас и склонился ниже.

Под стиральным порошком и листовым салатом лежало нечто большое, завернутое в старую газету. Внутри свертка обнаружились целые кипы каких-то документов, отпечатанных на плотной бумаге. Уиллоу принялся перебирать их, внимательно вчитываясь в каждую.

— Это акции и облигации на предъявителя, — сказал он потом. — Векселя, где не хватает только подписи. Дарственные на право собственности, куда можно вписать любую фамилию. Я никогда в жизни не видел ценных бумаг на такую огромную сумму. Не говоря уже о наличных.

Лампет улыбнулся.

— Вот наш мошенник и расплатился, — констатировал он. — Теперь все действительно кончено. Наверное, нам стоит немедленно оповестить об этом прессу. — Он какое-то время молча разглядывал бумаги. — Полмиллиона фунтов, — произнес затем тихо. — Вы хоть понимаете, Уиллоу, что если бы сейчас подхватили все это и сбежали, то смогли бы прожить припеваючи остаток своих дней где-нибудь в Южной Америке?

Уиллоу только собрался что-то ответить, но в этот момент входная дверь открылась.

— Боюсь, галерея уже сегодня не работает! — выкрикнул ее хозяин.

— Я знаю, мистер Лампет, — отозвался вошедший. — Меня зовут Луис Брум. Мы с вами недавно встречались. Дело в том, что мне в редакцию позвонили и сообщили о возврате полумиллиона фунтов. Это так?

Лампет посмотрел на Уиллоу, и оба улыбнулись.

— Прощай, Южная Америка, — сказал Лампет.

А Уиллоу восхищенно помотал головой.

— Надо отдать должное нашему другу Реналю. Он предусмотрел все.

Глава 19

Джулиан медленно ехал через тихую деревню в Дорсете, осторожно ведя «Форд Кортину», взятый напрокат, по узкой улице. У него были только имя и приблизительный адрес. Гастон Мур, Крэмфорд, усадьба «Приют странника». «Приют странника»! Оставалось только ломать голову, почему один из ведущих в стране экспертов в области изобразительного искусства поселился на старости лет в доме с таким банальным названием. Вероятно, таково было его чувство юмора.

Впрочем, Мур и был личностью более чем эксцентричной. Он отказывался приезжать в Лондон, не имел телефона и никогда не отвечал на письма. А потому даже самые крупные воротилы художественного бизнеса, если им требовались его услуги, совершали утомительное путешествие в глухую деревеньку и стучались в дверь. И расплачиваться им приходилось только хрустящими банкнотами достоинством не больше фунта. Мур других не признавал. Банковского счета у него отродясь не водилось.

Почему в этих деревнях никогда не видно ни души? — подумал Джулиан. Но за следующим поворотом ему пришлось резко затормозить и остановиться. Дорогу пересекало стадо коров. Он заглушил двигатель и вышел из машины. Хотя бы у пастуха можно было узнать, верно ли он едет.

Он ожидал увидеть молодого деревенского парня, постриженного «под горшок» и жующего нечто вроде стебля хлебного колоска. Пастух действительно оказался очень молод, но носил модную стрижку, розовый свитер и пурпурного цвета брюки, заправленные в высокие резиновые сапоги.

— Вы разыскиваете тутошнего художника?

Северный акцент радовал ухо.

— Как вы догадались? — удивленно спросил Джулиан.

— А у нас тут почти што кажный чужак выспрашивает про него.

Пастух сделал указующий жест.

— Вертайтесь чуток назад, потом возьмите правее на дорогу у белого домика. А там и до евойного бунгалы рукой подать.

— Спасибо, — сказал Джулиан, сел в машину и задним ходом сдал до указанного ему беленного известью дома. Оттуда в самом деле начинался ухабистый проселок. По нему он ехал, пока не достиг широких ворот. «Приют странника» — было выведено выцветшими готическими буквами по облупившейся белой вывеске.

Джулиан похлопал себя по карману, чтобы убедиться, на месте ли толстая пачка фунтовых купюр. Потом взял с заднего сиденья очень тщательно упакованную картину и осторожно вместе с ней выбрался наружу. Открыл ворота и по короткой тропинке дошел до двери.

Жилище Мура состояло из двух старых, крытых соломой крестьянских домов, перестроенных в один. Крыша нависала низко, в крохотные окна были вставлены еще освинцованные стекла, раствор, крепивший камни стен, местами раскрошился. Едва ли все это заслуживало громкого названия «бунгало», подумал Джулиан.

На его стук через весьма продолжительное время отозвался сгорбленный старик с тростью. У него была густая шапка седых волос, очки с очень толстыми линзами и по-птичьи чуть подергивавшаяся голова.

— Мистер Мур? — спросил Джулиан.

— А что, если и так? — произнес мужчина с тем же йоркширским говором.

— Я — Джулиан Блэк, владелец «Черной галереи». Мне бы хотелось попросить вас установить подлинность одной картины.

— Деньги привез? — Мур все еще придерживал дверь ногой, словно готовый в любой момент захлопнуть ее.

— Привез.

— Тогда заходи. — И он провел визитера внутрь.

— Осторожней, береги голову! — предупредил хозяин без особой надобности, потому что рост Джулиана позволял ему не опасаться низких потолочных балок.

Основную часть одного из смежных коттеджей занимала гостиная. Она была буквально забита очень старой мебелью, среди которой новенький и очень дорогой телевизор торчал как воспаленный большой палец на руке. Здесь пахло кошками и лаком.

— Ну, давай поглядим, что там у тебя.

Джулиан принялся распаковывать картину, сняв кожаные ремни, потом листы полистирола и слой ваты.

— Не сомневаюсь, что это еще одна подделка, — сказал Мур. — В наши дни только и видишь сплошные фальшаки. Их развелось хоть пруд пруди. Смотрел по «ящику», как какой-то проныра пару недель назад поставил весь Лондон на уши. То-то я посмеялся.

Джулиан передал ему полотно.

— Думаю, вы обнаружите, что это подлинная вещь, — сказал он. — Мне лишь необходимо ваше мнение для окончательного подтверждения.

Мур взял картину, но сначала даже не взглянул на нее.

— Пойми простую штуку, — сказал он. — Я не могу доказать подлинность картины. Единственная возможность быть уверенным в этом — находиться рядом с художником, когда он пишет, от начала до конца работы, а потом забрать холст с собой и запереть в надежный сейф. Вот тогда не останется никаких сомнений. Я же способен только разоблачить подделку. Фальшивка может выдать себя множеством примет, и почти все они мне известны. Но даже если я не найду, к чему придраться, завтра к тебе может явиться сам автор и заявить, что никогда не писал ничего подобного, а крыть будет нечем. Это ясно?

— Безусловно, — ответил Джулиан.

Мур продолжал смотреть на него, держа картину перевернутой лицевой стороной у себя на коленях.

— Так вы начнете изучать полотно?

— Ты мне еще не заплатил.

— Простите. — Джулиан полез в карман за деньгами.

— Двести фунтов.

— Правильно.

Джулиан подал хозяину две толстые пачки купюр. Мур принялся пересчитывать деньги.

Наблюдая за ним, Джулиан подумал, как разумно старик выбрал способ жить на пенсии. Поселился один в мире и покое с гордым осознанием, что превосходно справился с делом, которое стало для него призванием. И легко отбросил все соблазны Лондона с его вечным снобизмом, бережно расходуя свое дарование, заставляя самых знатных принцев из мира торговли живописью совершать далекие паломничества к его дому, чтобы удостоиться аудиенции. Он же сохранил чувство собственного достоинства и независимость. Джулиан готов был ему позавидовать.

Мур закончил подсчет полученных денег и небрежно сунул их в один из ящиков стола. Наконец он взялся за осмотр картины.

— Что ж, если перед нами подделка, то дьявольски умелая, — мгновенно сказал он.

— Как вы смогли определить это столь быстро?

— Подпись такая, какой ей и положено быть — не слишком четко выведенная. Подобную ошибку совершают многие фальсификаторы. Они так точно воспроизводят подпись, что она начинает сразу же выдавать имитацию. А здесь мы видим свободное и текучее движение кисти. — Он внимательнее вгляделся в полотно. — Необычно. Мне нравится. Вы хотите, чтобы я провел химический анализ?

— Почему нет?

— Потому что на холсте останется след. Мне придется снять скребок. Конечно, это можно сделать в том месте, где холст обычно скрыт под рамой, но я все равно всегда спрашиваю разрешения у владельца.

— Выполняйте все, что необходимо.

Мур поднялся.

— Иди со мной, — и он провел Джулиана через коридор во второй коттедж. Запах лака усилился. — Здесь у меня лаборатория, — сказал Мур.

Это была квадратная комната с длинным деревянным верстаком. Окна оказались значительно шире, а стены выкрашены в белый цвет. Большой флуоресцентный светильник висел под потолком. На верстаке стояли несколько старых банок из-под красок, содержавших странные на первый взгляд жидкости.

Мур проворным движением вынул вставную челюсть и сунул ее в стакан из небьющегося стекла.

— Не могу с ней работать, — пояснил он свой необычный поступок.

Потом уселся за верстак и положил картину перед собой.

Начал снимать раму, вступив по ходу работы в разговор:

— Мне кажется, я что-то начал понимать о тебе, парень. Ты в известной степени похож на меня. Они не хотят принимать тебя в свой круг и считать ровней самим себе, верно?

Джулиан нахмурился, пораженный проницательностью старика.

— Да, похоже, так и есть.

— Знаешь, я ведь всегда знал о живописи гораздо больше, чем люди, на которых работал. Они использовали мои знания и опыт, но никогда по-настоящему не уважали меня. Вот почему я так неприязненно отношусь к ним сейчас. Мы уподобляемся дворецким — вот тебе хорошее сравнение. Большинство хороших дворецких лучше понимают вкус еды и вин, чем их хозяева. Но на них все равно смотрят свысока. Это называется классовыми различиями. Я потратил жизнь в попытках стать одним из них. Мне мнилось, что, став подлинным экспертом в изобразительном искусстве, я проложу себе путь в их круг, но горько ошибался. Такого пути не существует!

— А если пробиться в их среду посредством женитьбы?

— Видать, так поступил ты сам? Что ж, твое положение даже хуже моего. Ты не можешь легко отказаться от участия в этой безумной гонке. Мне, право, жаль тебя, сынок.

Боковая часть рамы была теперь снята, и Мур смог осторожно убрать стекло. С полки перед собой он взял острый ножик, похожий на скальпель. Еще раз внимательно вгляделся в полотно, чтобы затем деликатно провести лезвием буквально по миллиметру красочного слоя на краю холста.

— Ого! — издал он хриплый возглас.

— В чем дело?

— Когда умер Модильяни?

— В 1920 году.

— Вот оно как!

— Так в чем проблема?

— Краска мягковата, вот пока и все. Ничего еще не значит. Подожди.

С другой полки он снял сосуд с прозрачной жидкостью, налил немного в пробирку и опустил внутрь нож. Несколько минут ничего не происходило. Джулиану они показались вечностью. Потом краска на острие ножа начала растворяться и смешиваться с жидкостью.

Мур посмотрел на Джулиана.

— Вот теперь все ясно, — сказал он.

— Что вам удалось установить?

— Эта краска произведена всего месяца три назад, молодой человек. Вам подсунули фальшивку. Сколько вы за нее заплатили?

Джулиан не мог оторвать глаз от краски, постепенно полностью исчезавшей в жидкости.

— Я вложил в картину почти все, что имел, — тихо ответил он.

Джулиан ехал обратно в Лондон, испытывая легкое головокружение. Он не мог объяснить себе, как такое могло произойти. И пытался придумать выход из положения.

К Муру он отправился с единственной целью — придать дополнительной ценности картине. Это был неожиданный для него самого порыв: он и близко не допускал мысли, что подлинность вещи сомнительна. Теперь оставалось лишь сожалеть о том минутном и случайном импульсе. Но вопрос, который вертелся сейчас в его сознании, подобно тому, как игральная кость в руках завсегдатая казино, состоял в том, не лучше ли ему скрыть свое посещение Мура.

Он все еще мог вывесить холст в галерее. И никто не распознает подделки. Мур больше никогда не увидит картины, не узнает, что ее пустили в продажу.

Но что, если Мур однажды проговорится? Пусть даже через несколько лет упомянет невзначай о визите Джулиана. И тогда все узнают правду: Джулиан Блэк продал заведомо фальшивое произведение искусства. Его карьере придет бесславный конец.

Такой вариант представлялся маловероятным. Господи, да Муру и жить-то осталось всего ничего! Старику перевалило за семьдесят. Но кто мог предсказать, когда именно уйдет Мур в лучший мир?

Внезапно до Джулиана дошло, что он впервые в жизни всерьез задумался об убийстве. Он помотал головой, чтобы отбросить эту идею. Она выглядела абсурдной. Но на фоне такой крайней меры риск выставить картину уже не виделся столь очевидным. Джулиану уже нечего было терять. Без Модильяни его карьера не имела хоть какого-то шанса. Тесть денег больше не даст, а галерея, вероятно, потерпит финансовый крах.

Значит, решено. Он забудет о поездке к Муру. Картину же выставит на продажу.

Теперь важно было вести себя так, словно ничего не случилось. Его ждали к ужину в доме лорда Кардуэлла. Приедет Сара, собиравшаяся провести там ночь. Джулиан будет спать этой ночью в одной постели с женой. Что может выглядеть более естественным? И он свернул в сторону Уимблдона.

Когда он прибыл, на дорожке перед домом рядом с «Роллс-Ройсом» хозяина стоял знакомый темно-синий «Даймлер». Прежде чем войти, Джулиан переложил фальшивого Модильяни в багажник прокатного «Форда».

— Добрый вечер, Симс, — приветствовал он открывшего дверь дворецкого. — Уж не лимузин ли мистера Лампета я заметил у особняка?

— Именно так, сэр. Они все собрались сейчас в галерее.

Джулиан подал слуге свой короткий плащ и поднялся по лестнице. Из комнаты наверху доносился голос Сары.

Войдя в галерею, он застыл от неожиданности. Ее стены стали теперь совершенно голыми.

Кардуэлл воскликнул:

— Заходи, Джулиан, и присоединяйся к группе скорбящих по утрате. Чарльз, который сегодня тоже с нами, увез все мои картины, чтобы продать.

Джулиан подошел к ним, пожал руки мужчинам и поцеловал Сару.

— Для меня это своего рода шок, — признал он. — Комната выглядит совершенно опустевшей.

— Да, верное впечатление, — добродушно согласился Кардуэлл. — Зато мы сейчас закатим чертовски хороший ужин и забудем на хрен все свои печали. Извини за такое грубое выражение, Сара.

— Ты же знаешь, папа, что при мне тебе нет нужды особенно следить за своим языком, — отозвалась дочь.

— О, мой бог! — вдруг непроизвольно вырвалось восклицание у Джулиана, который смотрел на единственную картину, все еще висевшую на стене.

— В чем дело? — спросил Лампет. — У тебя такое лицо, словно тебе померещился призрак. А это всего лишь мое небольшое новое приобретение, которое я привез, чтобы показать вам. И потом, не хотелось пока оставлять галерею вообще без единого экспоната.

Джулиан отвернулся и подошел к окну. Мысли его окончательно смешались. Купленная Лампетом картина была точной копией его поддельного Модильяни.

Этот скот приобрел подлинник, а Джулиану подсунули фальшак. Он чуть не задохнулся от ненависти.

Но внезапно совершенно дикий, авантюрный план зародился у него в голове. Он резко развернулся от окна.

Они смотрели на него с выражением легкой озабоченности и любопытства на лицах.

Первым нарушил молчание Кардуэлл:

— Я только что рассказал Чарльзу, что ты, Джулиан, тоже недавно обзавелся новым Модильяни.

Джулиан выдавил из себя улыбку.

— Вот почему для меня это так странно. Картина — абсолютная копия моей.

— Господь всемогущий! Ты проверил вещь на подлинность? — спросил Лампет.

— Нет, — солгал Джулиан. — А вы?

— Боюсь, что тоже не проверял. Боже, я думал, что это полотно не может вызывать никаких сомнений.

— В таком случае один из вас купил фальшивку, — сказал Кардуэлл. — Такое ощущение, что в наши дни встречается больше подделок, чем подлинных шедевров. Лично мне остается надеяться, что настоящий Модильяни у Джулиана. Я ведь вложил в него свои деньги.

И он легкомысленно рассмеялся.

— Есть надежда, что обе вещи подлинные, — заметила Сара. — Многие живописцы повторялись в своем творчестве.

— Где вы взяли свое полотно? — обратился Джулиан к Лампету.

— Купил у одного человека, юноша, — последовал холодный ответ, и Джулиан понял, что вторгся на запретную территорию, нарушив профессиональную этику.

— Извините, — промямлил он.

В этот момент дворецкий дал звонок, приглашавший к ужину.

Саманта в этот вечер просто улетала куда-то. Том вручил ей свою забавную тонкую жестяную коробочку, и она приняла сразу шесть голубых таблеток. В голове воцарилась необычайная легкость, нервы трепетали, и она вся кипела от возбуждения.

Она устроилась на переднем сиденье фургона, зажатая между Томом и Глазастиком-Райтом. Том вел машину. Позади расположились еще двое мужчин.

— Помните, — сказал Том, — что если проделаем все тихо, то никого не потревожим. Но если нас кто-то все же попытается взять за задницу, направьте на него ствол и свяжите. Никакого насилия и кровопролития. А теперь всем молчать, мы прибыли на место.

Он заглушил двигатель и позволил фургону проехать еще несколько ярдов по инерции. Остановился он прямо перед воротами усадьбы лорда Кардуэлла. Том через плечо бросил сидевшим сзади мужчинам:

— Ждите сигнала.

Потом они втроем выбрались наружу. Маски из чулок заранее были натянуты вокруг лбов, чтобы мгновенно скрыть лица, если кто-то из обитателей дома их заметит.

Бесшумно и крайне осторожно прошли по подъездной дорожке. Том остановился у небольшого лючка в нижней части стены и прошептал Райту:

— Это сигнализация против несанкционированного проникновения.

Райт наклонился и поддел крышку люка каким-то инструментом. Легко открыв ее, он направил внутрь луч своего тонкого фонарика.

— Пара пустяков, — заключил он.

Саманта с любопытством наблюдала, как Райт стал перебирать своими затянутыми в перчатки руками хитросплетение проводов. Он сразу же обратил внимание на два белых проводка.

Из портативного чемоданчика Райт достал отрезок медной проволоки с зубчатыми зажимами на обоих концах. Белые провода выходили из одной стенки люка и скрывались в противоположной. Он подсоединил свою проволоку зажимами к клеммам с той стороны, что находилась чуть дальше от дома, а потом отсоединил белые проводки с другой стороны. И встал во весь рост.

— Прямая линия к местному логову копов, — прошептал он. — Но теперь я закоротил ее.

Втроем они приблизились к угловой стене особняка. Райт осветил фонариком оконную раму.

— То, что доктор прописал, — прошептал он, порылся в чемоданчике и достал стеклорез.

Легкими движениями он вырезал сначала только три стороны прямоугольника в стекле рядом с защелкой внутри дома. Затем в его руках появился моток изоляционной ленты. Зубами оторвал от нее кусок. Один конец ленты намотал на свой большой палец, а другой плотно прилепил к стеклу. Вырезал четвертую сторону прямоугольника и беззвучно вынул кусок стекла, прикрепленный к клейкой ленте, осторожно положив его в траву.

Том просунул руку в образовавшееся отверстие и нажал на шпингалет. Распахнул окно настежь и забрался в дом.

Райт взял Саманту за руку и подвел ее к парадной двери. Буквально через секунду она мягко открылась изнутри, и на пороге возникла фигура Тома.

Трое пересекли вестибюль и поднялись по лестнице. При входе в галерею Том тронул Райта за рукав, указав на что-то в нижней части косяка.

Райт поставил на пол чемоданчик и открыл его. Вынув инфракрасную лампу, он включил ее и направил луч на крошечный фотоэлектрический элемент, заглубленный в поверхность дерева. Свободной рукой достал штатив, подвел его под лампу и отрегулировал высоту. Лампа теперь стояла на прочной опоре. Райт выпрямился.

Том достал из-под вазы ключ и отпер дверь галереи.

Джулиан лежал без сна, слушая размеренное дыхание Сары. После ужина они все-таки решили остаться на ночь в доме лорда Кардуэлла. Сара уже давно крепко спала. Он посмотрел на светящиеся стрелки наручных часов. Половина третьего ночи.

Настало время действовать. Он откинул простынку и медленно сел в постели, свесив ноги с ее края. В желудке возникло ощущение, словно кто-то связал внутренности в плотный узел.

План был предельно прост. Он спустится в галерею, заберет оттуда Модильяни Лампета и отнесет в багажник своего «Форда». Затем повесит в галерее фальшивку и спокойно вернется в постель.

Лампет ни о чем и никогда не догадается. Картины выглядели почти абсолютно одинаковыми. Когда Лампет обнаружит, что его полотно поддельное, то неизбежно решит, что подлинник с самого начала принадлежал Джулиану.

Надев халат и сунув ноги в мягкие тапочки, которыми его снабдил Симс, он открыл дверь спальни.

Красться по дому посреди ночи казалось легко только в теории. Нельзя же предусмотреть, что кому-то еще взбредет в голову делать то же самое. Но теперь опасности мерещились на каждом шагу. А вдруг одному из стариков захочется в туалет? Что, если обо что-нибудь споткнешься?

Пробираясь на цыпочках через лестничную клетку, Джулиан размышлял, как будет выкручиваться, если неожиданно с кем-нибудь встретится. Ему захотелось сравнить Модильяни Лампета со своей картиной — вполне правдоподобное объяснение.

Добравшись до двери галереи, он застыл на месте. Дверь оказалась открыта.

Джулиан нахмурился. Кардуэлл неизменно запирал комнату. Вот и минувшим вечером все гости видели, как хозяин провернул ключ в замке и спрятал его в укромном месте.

Значит, посреди ночи в галерею проник кто-то другой.

До него донесся сдавленный шепот:

— Проклятье!

Послышался и другой голос:

— Похоже, что чертову коллекцию успели увезти именно вчера днем.

Джулиан напрягал в темноте зрение. Голоса могли принадлежать только грабителям. Но они остались в дураках: картин уже не было на месте.

Раздался скрип половицы, и он вжался в стену позади массивных дедовских часов. Из двери галереи показались три фигуры. Один из троих нес картину.

Они уносили с собой подлинник Модильяни!

Джулиан уже набрал в легкие воздуха, чтобы громко закричать, но в этот момент одна из фигур попала в луч лунного света, падавший через окно. И он узнал знаменитое на весь мир лицо Саманты Уинакр. От изумления у него перехватило горло. Стало уже не до криков.

Как могла здесь оказаться Сэмми? Неужели… Выходит, она напросилась сюда на ужин, чтобы изучить обстановку! Но что общего у нее с шайкой грабителей? Джулиан помотал головой. Едва ли это было важно. Вот только его собственный план теперь полностью провалился.

Джулиан лихорадочно размышлял, как справиться с новыми и совершенно неожиданными обстоятельствами. Отпала необходимость задерживать воров на месте преступления — ему было прекрасно известно, куда отправится похищенный Модильяни. Но все же от первоначальных намерений невольно приходилось отказаться.

А потом он вдруг начал в темноте во весь рот улыбаться. Ничего страшного не случилось, понял он. Наоборот, ему очень помогли.

Легкий порыв прохладного сквозняка подсказал, что грабители уже открыли входную дверь. Он дал им минуту, чтобы убраться подальше.

Бедняжка Сэмми, подумал Джулиан.

Тихо спустился вниз и вышел наружу через незапертую дверь. Столь же бесшумно открыл багажник «Форда Кортины» и достал фальшивого Модильяни.

Повернувшись к дому, заметил прямоугольник стекла, вырезанный из окна столовой. Так преступники проникли внутрь, причем и окно тоже за собой не прикрыли.

Он захлопнул багажник своей машины и вернулся, бросив дверь в том же положении, в каком ее оставили грабители. Поднялся в галерею и повесил поддельного Модильяни туда, где только что находился подлинник.

Затем отправился в спальню и лег в постель.

Проснулся Джулиан очень рано, хотя спал всего лишь пару часов. Быстро принял душ, оделся и направился в кухню. Симс был уже там, наскоро поедая свой завтрак, пока повариха готовила утренние блюда для хозяина дома и его гостей.

— Не беспокойтесь обо мне, — сказал Джулиан, заметив, что Симс сразу же поднялся с места. — Мне нужно скоро уезжать, и я просто хотел угоститься кофе, если позволите. Кухарка займется остальными.

Симс нацепил на вилку кусок яичницы, бекона и колбасы, одним движением очистив свою тарелку.

— По опыту знаю, мистер Блэк, стоит одному гостю пробудиться чуть свет, другие не заставят себя долго ждать, — возразил он. — Мне лучше пойти и накрыть на стол.

Джулиан сел и принялся за кофе, когда дворецкий удалился. Но уже минуту спустя донесся его удивленный крик. Джулиан догадывался, что так и произойдет.

Симс почти бегом вернулся в кухню.

— Думаю, в доме побывали грабители, сэр, — доложил он.

Джулиан изобразил изумление.

— Что?! — воскликнул он, вскочив из-за стола.

— В стекле окна столовой вырезали дыру, и окно сейчас открыто. Я еще раньше заметил, что не заперта входная дверь, но подумал на кухарку. Она часто забывает захлопнуть ее, когда приходит на работу. Дверь галереи тоже стоит нараспашку, но картина мистера Лампета на месте.

— Дайте мне взглянуть на окно, — сказал Джулиан.

Симс последовал за ним через холл в столовую.

Джулиан некоторое время рассматривал отверстие.

— Могу предположить, что грабители явились за картинами, но их постигло разочарование. А Модильяни они посчитали ничего не стоящим. Полотно написано необычно, и они, возможно, даже не определили автора. Прежде всего, Симс, необходимо позвонить в полицию, разбудить лорда Кардуэлла, а потом начать проверять дом, все ли вещи целы.

— Хорошо, сэр.

Джулиан посмотрел на часы.

— С одной стороны, я чувствую, что мне было бы полезно задержаться здесь, но с другой — у меня назначена очень важная встреча. Думаю, придется поехать. Если судить на первый взгляд, то ничто не украдено. Миссис Блэк передайте, что позже я ей позвоню.

Симс кивнул в ответ, и Джулиан поспешил прочь из особняка.

В столь ранний час ему удалось пересечь Лондон достаточно быстро. Погода стояла ветреная, но сухая, и дороги не были скользкими от влаги. Джулиан не сомневался, что Сэмми и ее сообщники, среди которых явно присутствовал и тот возлюбленный, с кем он успел познакомиться, сохранят картину у себя, по крайней мере, на сегодня.

Джулиан остановился перед домом в Ислинтоне и выскочил из машины, оставив ключ в замке зажигания. Новый план строился на слишком многих шатких догадках и предположениях, но молодого человека снедало жгучее нетерпение.

Он громко стукнул в дверь подвесным молоточком и подождал. Когда прошло две минуты, но никто не отозвался, он постучал снова с еще большей силой.

В конце концов дверь открыла Саманта. В ее глазах читался плохо скрытый страх.

— Слава богу, вы дома, — сказал Джулиан и протиснулся мимо нее в прихожую.

В противоположном конце холла уже маячила фигура Тома, который успел только обмотать вокруг пояса полотенце.

— Что, черт возьми, ты себе позволяешь? Врываешься в чужой…

— Помолчите, — резко оборвал его Джулиан. — И не лучше ли нам продолжить разговор внизу?

Том и Саманта переглянулись. Саманта едва заметно кивнула, и Том открыл дверь, которая вела на цокольный этаж. Джулиан спустился первым.

Он сел на диван и заявил:

— Я хочу, чтобы мне вернули мою картину.

— Понятия не имею, о чем вы…

— Прекратите, Сэмми, — снова бесцеремонно перебил Джулиан. — Мне все известно. Прошлой ночью вы тайно проникли в дом лорда Кардуэлла, чтобы похитить его картины. Но их уже не оказалось на месте, и тогда вы украли единственную, еще остававшуюся на стене. К несчастью, она принадлежала не ему, а мне. Если вы вернете полотно, обещаю не обращаться в полицию.

Саманта молча поднялась, подошла к стенному шкафу, открыла дверь, достала картину и протянула ее Джулиану.

Он всмотрелся в ее лицо. Оно выглядело совершенно изможденным, щеки запали, а глаза расширились, но причиной тому не был страх или тревога. Вместо прически на голове беспорядочными лохмами лежали волосы. Потом он забрал у нее картину.

Джулиан одновременно ощутил и слабость, и огромное облегчение.

Том с Самантой больше не разговаривал. Он просидел в кресле три или четыре часа подряд, выкуривая одну сигарету за другой и глядя в пустоту. Она принесла ему чашку сваренного Анитой кофе, но он к нему даже не притронулся, оставив остывать на низком журнальном столике.

Саманта попыталась снова заговорить с ним:

— Том, в чем причина такой уж большой трагедии? Нас не поймают. Он обещал не подавать заявления в полицию. Мы ничего не потеряли. Все это было забавой от начала и до конца, верно?

Ответа не последовало.

Саманта откинула голову на спинку дивана и закрыла глаза. Она была совершенно опустошена и утомлена той нервной усталостью, которая даже не позволяет расслабиться. Ей хотелось еще таблеток, но их запас иссяк. Том мог бы отправиться на улицу и добыть еще, если бы только вышел из своего транса.

Во входную дверь снова постучали. Только теперь Том пошевелился. Он посмотрел в сторону двери затравленным взглядом. Саманта слышала шаги Аниты в прихожей. Затем приглушенные голоса.

Внезапно сразу несколько пар ног затопали по ступенькам вниз. Том поднялся.

Трое мужчин не удостоили Саманту даже взглядом.

Двое из них отличались мощным телосложением, но двигались с легкостью и изяществом спортсменов. Третий казался на их фоне коротышкой, носившим пальто с бархатным воротником.

Но именно низкорослый заговорил первым:

— Ты подвел босса, Том. Он недоволен, и это еще мягко сказано. Хочет поговорить с тобой.

Том двигался стремительно, но двое здоровяков опередили его. Когда он метнулся к двери, один выставил ногу, а второй толкнул Тома в спину, чтобы он, споткнувшись, опрокинулся на пол.

Потом они подняли его, держа за одну руку каждый. На лице коротышки появилось выражение, похожее на нечто сравнимое с сексуальным удовлетворением. Он несколько раз ударил Тома в живот обоими кулаками поочередно и продолжал избиение до тех пор, когда Том обмяк всем телом и с закрытыми глазами повис на руках у атлетов.

Саманта широко открыла рот, но поняла, что не способна даже закричать.

Низкорослый громила стал наносить Тому пощечины, заставив открыть глаза. Потом все четверо покинули гостиную.

Саманта слышала, как захлопнулась входная дверь. Зазвонил телефон. Она механическим движением сняла трубку и вслушалась.

— О, это ты, Джо! — сказала она. — Какое счастье, что ты позвонил!

И разразилась неудержимыми рыданиями.

Во второй раз за два дня Джулиан постучал в дверь «Приюта странника». Открыв ее, Мур не смог скрыть изумления.

— Теперь я точно привез оригинал, — заявил Джулиан с порога.

Мур улыбнулся.

— Надеюсь, что так, — сказал он. — Заходи, мой юный друг.

Они без всякой преамбулы проследовали сразу в лабораторию.

— Давай холст сюда.

Джулиан передал ему картину.

— Мне в результате все-таки повезло.

— Держу пари, ты удачливый малый. Но лучше тебе не делиться со мной подробностями. — Мур извлек вставную челюсть и снял с картины часть рамы. — Выглядит в точности как вчерашняя.

— Вчерашняя была копией.

— А тебе все-таки необходимо подтверждение подлинности от Гастона Мура, — с этими словами хозяин дома кончиком ножа снял едва заметное количество краски с полотна. Налил в пробирку все той же жидкости и опустил в нее нож.

Потом они стали в молчании ждать результата.

— Похоже, на этот раз все в порядке, — не выдержал Джулиан две минуты спустя.

— Не торопи события.

Они подождали еще немного.

— О, нет! — выкрикнул затем Джулиан.

Краска начала растворяться в жидкости, как случилось и вчера.

— Еще одно разочарование. Прости, приятель. Снова облом.

Джулиан в ярости грохнул кулаком по верстаку.

— Но как это возможно? — злобно прошипел он. — Я ничего не понимаю!

Мур вставил зубы на место.

— Послушай меня, дружище. Подделка — всегда подделка. Но никому и в голову не взбредет копировать фальшак. А тут явно были сделаны две копии. Как я догадываюсь, где-то должен существовать и оригинал. Быть может, тебе все же удастся найти его? Ты сумеешь предпринять еще попытку?

Джулиан стоял прямо и совершенно неподвижно. Все эмоции словно стерло с его лица. Он выглядел побежденным, но старался принять удар с достоинством. Результаты сражения больше не имели значения, стоило ему сообразить, как именно ему нанесли поражение.

— Я в точности знаю, где находится оригинал, — сказал он. — Вот только сделать что-то уже не в моих силах.

Глава 20

Ди лежала на матерчатом диване совершенно нагая, когда Майк вошел в их квартиру с видом на Риджентс-парк и сбросил с себя плащ.

— Это очень сексуально, — заметила она.

— Брось. Всего лишь модный плащ, — ответил он.

— Вы страдаете неизлечимым нарциссизмом, Майк Арнас, — рассмеялась Ди. — Я имела в виду картину.

Так и оставив плащ валяться на ковре, он подошел и сел на пол рядом с ней. Оба стали любоваться полотном, висевшим на стене.

Женщины, изображенные на нем, были безошибочно женщинами Модильяни: удлиненные узкие лица, характерные носы, непроницаемые выражения глаз. Но этим сходство с другими работами мастера и исчерпывалось.

Фигуры были будто свалены в груду, в которой смешались разные лица, торсы, конечности, а на заднем плане в таком же хаотичном беспорядке виднелись вещи: какие-то полотенца, цветы, столы. В известной степени полотно выглядело похожим на то, чем прославился позже Пикассо, но Модильяни сохранил свой секрет до последних дней жизни. Поразительнее всего оказалась цветовая гамма, подобранная тоже совершенно не в привычном стиле итальянского живописца. Ее можно было бы определить как психоделическую. Он использовал ярко-розовую краску, оранжевую, пурпурную, зеленую, причем в чистом виде, смело и без примесей — то есть опять-таки опередив свое время. Причем цвет никак не соответствовал естественной окраске изображаемого: нога могла быть зеленой, яблоко синим, а волосы одной из женщин бирюзовыми.

— Меня подобные вещи не возбуждают, — изрек через какое-то время Майк. — По крайней мере, не так сильно, как вот это, — и, отвернувшись от картины, он положил голову на обнаженное бедро Ди.

Она взъерошила пальцами его прическу.

— Ты много думаешь о том, что произошло, Майк?

— Не-а.

— А я вот думаю. И чем чаще думаю, тем больше считаю нас с тобой самой ужасающей, отвратительной, но блистательной парой мошенников. Посмотри, что мы ухитрились заиметь. Великолепное произведение искусства досталось нам практически даром. Я собрала материал для диссертации. Плюс каждый из нас получил по пятьдесят тысяч фунтов.

Она хихикнула.

Майк закрыл глаза.

— В самом деле, все очень здорово, милая, — сказал он.

Ди тоже закрыла глаза, и они оба стали вспоминать уютный бар на окраине маленькой итальянской деревушки.

Ди вошла в бар первой и испытала легкий шок, заметив, что низкорослый темноволосый щеголь, которого они утром отправили по ложному следу, уже находился в зале.

Майк, как всегда, соображал быстрее. Он чуть слышно шепнул ей на ухо:

— Если я вдруг исчезну, постарайся занять его разговором.

Ди мгновенно оправилась от изумления и подошла к столику нового знакомого.

— Странно, что вы здесь задержались, — сказала она как можно более дружелюбным тоном.

— Я тоже, признаться, удивлен. — Мужчина поднялся им навстречу. — Не желаете присоединиться ко мне?

Теперь они сидели за столиком втроем.

— Что будете пить? — спросил мужчина.

— Думаю, теперь моя очередь, — вмешался Майк и повернулся к стойке бара. — Два виски и пиво, пожалуйста.

— Между прочим, меня зовут Липси.

— Я Майкл Арнас, а это — Ди Слейн.

— Рад нашему формальному знакомству. — В глазах Липси мелькнули странные огоньки при упоминании фамилии Арнас.

В это время в бар вошел молодой мужчина и сразу посмотрел в сторону их столика. После небольшого замешательства он сказал:

— Я заметил английские номера на машине у бара. Позволите подсесть к вам?

Когда опять последовала церемония взаимных представлений, вновь прибывший назвал себя:

— Я Джулиан Блэк. Как необычно встретить стольких англичан сразу в столь небольшом и уединенном месте!

Липси улыбнулся:

— Двое моих друзей разыскивают тут некий потерянный шедевр живописи, — со снисходительной интонацией произнес он.

— Значит, вы — Ди Слейн, — сказал Блэк, обращаясь к девушке. — Я веду поиски той же картины.

У Майка лопнуло терпение, и он вмешался в разговор:

— Уважаемый мистер Липси тоже здесь из-за картины, хотя он единственный, кто не хочет в этом признаться. — Липси открыл рот, чтобы возразить, но Майк не дал ему такой возможности. — Однако вы оба опоздали. Картина уже у меня. Лежит в багажнике моей машины. Не желаете ли взглянуть на нее?

Не дожидаясь ответа, он встал из-за стола и вышел из бара. Ди с трудом скрыла, насколько его слова ошеломили ее, но вспомнила полученные инструкции.

— Вот так дела! — воскликнул Липси.

— Но скажите же мне одно, — недоуменно спросила Ди. — Я лишь по чистой случайности напала на след этой картины. Каким же образом узнали о ней вы оба?

— Буду с вами честен до конца, — ответил Блэк. — Вы отправили открытку нашей общей знакомой Сэмми Уинакр, и я видел ее. Как раз сейчас я собираюсь открыть собственную художественную галерею, а потому не смог справиться с искушением попытаться отыскать шедевр.

Ди повернулась к Липси.

— Тогда, стало быть, это вас отправил на поиски мой дядюшка?

— Уверяю вас, — возразил тот, — что вы ошибаетесь. Я всего лишь по воле случая встретил в Париже одного старика, рассказавшего мне о картине. Думаю, вам тоже поведал о ней именно он.

Из глубины дома донесся зов, и бармен пошел узнать, что могло понадобиться его жене.

Ди мучительно гадала, чем сейчас был занят Майк и каков его план, но старалась не дать разговору за столом угаснуть.

— Но старик отправил меня всего лишь в Ливорно, — сказала она после продолжительной паузы.

— Меня тоже, — кивнул Липси. — А потому все, что мне оставалось делать потом, это следовать за вами в надежде опередить в последний момент. Но, как видно, я все же опоздал.

— Воистину.

На пороге открывшейся двери стоял Майк. Ди снова оказалась повергнута в полнейшее недоумение, увидев, что он вернулся, держа под мышкой картину.

Он водрузил полотно на стол.

— Вот этот холст, джентльмены, — сказал Майк. — Тот потерянный шедевр, за которым вы проделали столь долгий путь.

Все присутствующие в немом изумлении разглядывали картину.

Молчание нарушил Липси:

— И как вы планируете поступить, мистер Арнас?

— Я продам картину одному из вас, — ответил Майк. — А поскольку вы едва не увели ее у меня из-под носа, то вам будет сделано более чем выгодное предложение.

— Продолжайте, — попросил Блэк.

— Проблема в том, что картину необходимо еще скрытно вывезти из страны. Власти Италии не разрешают несанкционированный экспорт художественных ценностей, а если мы за таким разрешением обратимся, столь ценную вещь попытаются у нас конфисковать. Я берусь доставить картину в Лондон. Это будет означать с моей стороны нарушение законов сразу двух государств, поскольку ввоз в Великобританию тоже окажется нелегальным. Чтобы иметь потом на руках хоть какой-то оправдательный документ, я попрошу того из вас, кто предложит большую сумму, выдать расписку, что деньги были уплачены мне в погашение карточного долга.

— А почему бы вам не продать картину прямо здесь? — спросил Блэк.

— Цены на произведения искусства в Лондоне намного выше, — с широкой улыбкой объяснил Майк и снял полотно со стола. — Мой телефон вы найдете в любом справочнике. До встречи в Лондоне, джентльмены.

Когда синий «Мерседес» отъехал от бара и направился в сторону Римини, Ди спросила:

— Как, черт возьми, тебе удалось это провернуть?

— Я просто зашел в дом с черного хода и поговорил с женой хозяина, — рассказал Майк. — Прямо спросил ее, не здесь ли жил в свое время Даниелли, и она ответила утвердительно. Тогда я поинтересовался, не оставил ли он каких-нибудь картин, и жена показала мне эту. «За сколько вы готовы продать ее?» — спросил я. Именно в тот момент она позвала мужа, чтобы посоветоваться с ним. Он запросил примерный эквивалент ста фунтов.

— Бог ты мой! — воскликнула Ди.

— Не тревожься за мое материальное положение, — усмехнулся Майк. — Я сбил цену до восьмидесяти.

Ди открыла глаза.

— А все дальнейшее оказалось легко, — произнесла она. — Никаких проблем на таможнях. Фальсификаторы быстро изготовили для нас две точные копии картины, а Липси и Блэк оба выложили по пятьдесят тысяч фунтов. Якобы задолжав нам за игорным столом. Причем меня нисколько не грызет совесть по поводу обмана этих скользких типов. Они бы поступили с нами точно так же, не раздумывая. Особенно это касается Липси. Я все еще убеждена: его нанял мой дядя Чарльз.

— М-м-м, — Майк наслаждался ароматом духов Ди. — Занималась сегодня диссертацией?

— Нет. И знаешь, не думаю, что вообще когда-нибудь напишу ее.

Он поднял голову, чтобы удивленно посмотреть на Ди.

— Но почему?

— После всего, что произошло, остальное кажется таким мелочным.

— Тогда чем же ты собираешься заниматься?

— Кажется, ты как-то предлагал мне работу.

— А ты отказалась.

— Теперь ситуация изменилась. Я доказала, что ничем не хуже тебя. И мы с тобой отличная пара: как в бизнесе, так и в постели.

— Не настал ли подходящий для меня момент вновь сделать тебе предложение руки и сердца?

— Нет. Но ты можешь прямо сейчас сделать для меня кое-что другое.

— Знаю. — Он встал на колени и поцеловал ее в живот, нежно коснувшись языком ее кожи.

— Но послушай, есть кое-что, чего я так и не поняла!

— Господи! Ты не можешь ненадолго отключить голову и сосредоточиться на сексе?

— Не сразу. Дело вот в чем. Ты профинансировал трюк тех фальсификаторов, верно? Ашера и Митчелла.

— Да.

— Когда?

— Во время поездки из Парижа в Лондон.

— И ты изначально хотел поставить их в положение, чтобы им пришлось потом изготовить для нас две копии Модильяни?

— Все так. Поцелуй меня.

— Минуточку. — Она мягко заставила его оторвать губы от своей груди. — Но в Лондоне ты же еще не мог даже знать, что я напала на след картины.

— Опять в точку.

— Так зачем же ты загодя готовил ловушку для фальсификаторов?

— Скажем так: я очень верил в твои способности, детка.

И в комнате воцарилось молчание, пока за окнами на город опускался вечер.