Ветер и мошки

Глава 6 День и ночь

Шипение чайника наполняло кухню уютом. Простой, казалось бы, звук, простое понимание, что скоро вскипит вода и можно будет, прихлебывая, пить кипяток из чашек, почему-то будили в Камиле странное, радостное ожидание.

Вряд ли это было связано с носителем и с его воспоминаниями. Нет, Василий тоже был не против чая, но трепет и внутреннее ерзанье Камил все же посчитал собственными, личными. Давно, давно не пил чай.

Шоколад был вскрыт, расправлен на серебристой изнанке, изломы прошли по плитке, деля ее на четыре части. Самую маленькую так и хотелось положить под язык.

— Простите меня, пожалуйста, — сказала Таня.

Она выставила на стол три чашки и села на стул напротив. Лампочка в кухне давала достаточно света, чтобы Камил разглядел ее лицо. Ни круги под глазами, ни морщинки, пролегшие в уголках рта, не делали его менее красивым. Что с ней не так? — подумал он. Почему вдруг она стала проводником, линзой, одной из пяти, составивших прорыв в «Ромашки»? Заставили?

— Ничего, бывает, — сказал он.

— А у вас, Василий, ко мне какое-то дело? Вы говорили…

Камил шевельнул плечами. Вздохнул.

— Я увидел, что вам плохо, и подсел. Главное было, завязать разговор, перевести на себя внимание…

— Спасибо, — тихо сказала Таня.

— У вас что-то случилось? — спросил Камил.

Таня хотела мотнуть головой, но движение замедлилось на полпути и трансформировалось в едва заметный кивок.

— Да.

Слово Камил не услышал, но угадал по приоткрывшимся губам.

— Вы сделали что-то плохое? — спросил он.

Таня вздрогнула.

— Наверное, только маме, — сказала она тихо. — Я иногда ее очень сильно… сильно расстраивала. Она злилась.

— А потом?

— Потом она умерла.

— Давно?

— Почти четыре года назад.

Таня встала, шагнула к тумбочке и склонилась там над выдвинутым ящиком. Внутри ящика что-то звякнуло — вилка или ложка. Только спустя долгих двадцать секунд Камил сообразил, что что-то неладно. Таня не двигалась, замерла, уперев подбородок в грудь.

— Эй!

Откинутый стул упал на пол. Сам не понимая, почему, Камил устремился к Тане и приобнял ее, стараясь заглянуть в лицо. Убийца! Убийца же! Какого черта он делает? Пальцы женщины вцепились ему в плечо.

— Сейчас пройдет.

Голос у Тани напоминал дверной скрип.

— Что? Где болит? — спросил Камил.

Чайник шипел, выдувая пар из носика. Из комнаты вопросительно мыкнул Олежек. Камилу казалось, что он держит электрический провод под напряжением. Таня стояла спокойно, а его колотило. Камил не мог утихомирить руки — они тряслись, они пытались трясти Таню. Что-то остро кололо сердце.

— Спасибо, — сказала его усилиям Таня. — Уже все.

— Точно?

Камилу казалось, что не все. Он даже был в этом уверен. В нем звенела эта уверенность, говорила: держи и не отпускай. Он держал. Они стояли, обнявшись. Подбородок Тани лежал у него на плече.

Чайник клокотал.

— Вы хотите меня? — спросила Таня.

Она не отстранялась, но и не льнула к Камилу. Была равнодушна.

— Не знаю, — сказал Камил. — Я пока не думал об этом.

— А о чем думаете?

— О странностях мира. О том, что происходят вещи, которые я не мог себе представить. О людях.

— И обо мне?

Таня, повернув голову, заглянула ему в глаза. Камил кивнул.

А Рябцев с Эльвирой, должно быть, уже на второй круг зашли, заметил Василий из отнорка. Я тоже не прочь. На место, сука! — рявкнул на него Камил. Ты не видишь? Ты, правда, не видишь, что с ней?

А что с ней? — удивился Василий.

Ей очень больно.

Камил прочитал это в глазах Тани. Слова обманывали, глаза — нет. Ей. Очень. Больно. Так, что ничего уже не хочется, жить не хочется.

Она была чужой человек. Возможно, невольная убийца. Только Камил внезапно осознал, что это не имеет значения. Прижимая к себе Таню, он подумал, что окажись здесь Боркони, Пепельников, Купнич или Волков, то бился бы с ними насмерть.

Бился бы со всеми четверыми.

Да явись сюда сам шеф с любезным доктором Штапером, он и тогда Таню бы им на растерзание не отдал, какими бы высокими словами и смыслами они не прикрывались.

Как, если ты чувствуешь, что человеку нужна помощь, можно отказать в ней? Отвернуться и не смотреть? Не моего мира боль, и ладно? И кто он тогда, Камил Гриммар в теле Василия? Человек ли?

Не хочу умножать негатив, подумал Камил, не хочу. Он также ломает людей и здесь. Достаточно предположить, что сгусток негативной энергии бьет и отскакивает от одного человека к другому, к третьему, используя их как отражающую или преломляющую поверхность, и все наши построения летят к чертям. Сколько таких «линз» попалось на пути сгустка прежде, чем он нырнул к нам, никто ведь не знает. Тане просто выпала учесть быть одной из последних.

А мы засекли и рады: убить! Срочно! Расправиться!

— Мы — ы! — крикнул из комнаты Олежек.

— Чайник, — сказала Таня.

— Что? — заморгал Камил.

— Вода выкипит.

— Да, конечно, — Камил, помедлив, разжал руки. — Чай бы не помешал. Прости… Простите, если…

— Еще есть яйцо, — сказала Таня, повернув ручку на плите.

Газовый цветок под чайником увял, и тот сразу убавил тон.

— А яйцо зачем? — спросил Камил.

Таня сняла чайник.

— Если вы голодны, я могу яичницу. Или отварить.

Она разлила кипяток по чашкам. Камил смотрел на ее пальцы, на плечи, на грудь, на сосредоточенное лицо.

— Яйцо, наверное, последнее?

— Ага, — кивнула Таня.

— Серьезно?

Таня шевельнула плечом. Камил открыл холодильник. В нем было пусто. Совсем. Ах, нет, в лотке сбоку действительно имелось яйцо. Синий круглый штампик был как распахнутый в мир глаз.

— А как же…

— Никак. Мы привыкли. Нам три дня продержаться, а там Олежке пособие на книжку переведут. А через десять дней вообще…

— Что?

— Зарплата.

Камил скрипнул зубами. Да как вы здесь живете! — чуть не крикнул он и сердито зашарил в брючных карманах. Купюры и монеты полетели на стол. Набралось сорок семь рублей. Взять бы шефа за рукав да отвести сюда. И спросить: с этим, с этим мы боремся? Здесь же невозможно… Я сам здесь схожу с ума!

— На сорок семь рублей что можно купить? — поднял он глаза на Таню.

— Полкило сосисок, хлеба. Макарон или картошки.

Камил сгреб деньги.

— Где?

— На Гончарном, — сказала Таня. — Это через дом, если от торца направо. Магазин на углу.

— Я сейчас, — сказал Камил, устремляясь в прихожую. — Денег у меня, видишь, тоже немного, но хоть что-то принесу.

— А чай? — спросила Таня.

— Вы пейте, а я потом.

Камил, чертыхаясь, втиснул ноги в тесные ботинки. Воздух, едва он выскочил из подъезда, обжег ему лицо. Нормальный был воздух, но Камил хлопнул ртом, повел шеей. Горячо. Жарко. Дома и деревья покачивались, в голове плыл туман.

— Не могу, — прошептал Камил.

Быстрым шагом он направился по дорожке в пространство между домами. Дневной свет мигал, узкие тени резали его от верхнего века к нижнему.

Чего легче, думалось ему, пока он шагал по асфальту мимо куцей зелени и панельного дома, отвернул голову — и готово. Отомстил. Отметился. Сделал то, что просили. А исчезли прорывы? Хренушки! Год от году все больше и больше. А шеф: давайте, давайте. А доктор досье подсовывает: будьте любезны, ваш кандидат.

Суки.

Камил тряхнул рукой, словно пытаясь сбросить с запястья невидимый браслет. Я «потек»? — спросил он себя. Ах, это так называется?

Эмофон — красный. Краснее некуда. И плевать, плевать, плевать.

Он зарычал. Его заколотило, он даже сплясал что-то на тротуаре, с силой вбивая каблуки в асфальт. Сама попросила: убейте. А за что? За что ее убивать? Явился, придурок, с благородной миссией. Только вот яйцо — последнее.

Последнее!

Чувствуя, как от досады и отчаяния его чуть ли не выворачивает наизнанку, Камил едва не врезал кулаком по косяку магазинной двери, но вовремя опомнился. Косяк-то причем? Это я причем. Себе бы…

В магазине было два куцых продовольственных отдела и богатый вино-водочный. У Василия — слюна, у Камила — отвращение. Морду бы тебе, Василий, набить. Что у тебя денег-то всего — и полтинника не наберется.

Сам дурак, ответил Василий. Поживи здесь.

И что? — спросил его Камил, останавливаясь у мясного прилавка.

Полдня, а тебя корежит, отозвался Василий. Жизнь у нас тяжелая, вот что. Водки лучше купи.

Заткнись, сказал Камил.

Он встал в очередь из трех человек и взвесил и купил полкило сосисок, называющихся молочными. Тридцать семь рублей упорхнули, как не было. Десятки хватило на буханку ржаного, и еще рубль ему дали сдачи.

Василий в отнорке вздохнул.

Ты вот купил ей продуктов, сказал он, а мне жить на что? Это были мои деньги. У меня, между прочим, ни пособия, ни зарплаты.

Камил закрыл глаза, стоя на крыльце магазина. Прости, сказал он. Я не знаю. У вас тут все навыворот…

Прекрасно, прошептал Василий.

Ты можешь как-то… — сказал Камил. У тебя две руки, две ноги. Что, не найдешь работы?

Ты — дурак? — спросил Василий. Здесь полгорода только этим и занимаются. Был вот завод, как-то держал в рамках…

Сам дурак, сказал Камил.

— Чего-о? — остановился, взявшись за ручку магазинной двери, высокий, плечистый мужик.

От него плеснуло такой готовностью ввязаться в драку и выместить накопленную на душе злобу, что Камил отшатнулся, запоздало сообразив, что последнюю фразу произнес вслух.

— Простите. Это я себе.

Мужик хрустнул костяшками пальцев.

— Ладно, — процедил он, блуждая взглядом по худому лицу Камила-Василия. — Прощаю на этот раз.

Дверь хлопнула. Камил торопливо сбежал по ступенькам.

Во дворе дома на куцей детской площадке играли дети. Два карапуза трех-четырех лет под присмотром молодых мам, сидящих на скамейке поблизости, катали по асфальту игрушечные машинки. Девочка лет пяти выступала комментатором и арбитром.

— Дима, ты неправильно! — звенел ее голосок. — Ты не толкай мальчика. Не толкай! Ты просто едь рядом.

Камил неожиданно умилился. Среди сгущающейся тьмы — такое светлое пятнышко. Дети.

— Эй, чего вылупился? — тут же крикнула ему одна из женщин на скамейке. — Иди, куда шел.

— Иду, — буркнул Камил.

— Давай — давай, пока милицию не вызвали, — поддержала подругу вторая.

Острый запах кошачьей мочи ударил Камилу в нос в подъезде.

Из темноты под лестничным пролетом на него уставились четыре желтых глаза. Одна из кошек мяукнула, видимо, выпрашивая сосиску.

— Не вам, — сказал Камил.

Он поднялся на третий, на втором едва разминувшись с хмурым, пахнущим креозотом мужчиной. В пакете у мужчины звякнуло стекло.

Дверь в квартиру Тани была открыта. Стукнув в накладку, Камил вошел. Таня выглянула из мерцающей телевизионным светом комнаты.

— Это вы?

— Я, — кивнул Камил.

— А мы вашу шоколадку раздраконили.

— Ну и правильно. Вкусная?

— Ага.

Татьяна встала на пороге комнаты, глядя, как Камил избавляется от ботинок.

— Во! — он вскинул руки с пакетом с сосисками и буханкой хлеба. — Этого хватит продержаться?

— Ну, если с вами, — вдруг улыбнулась Таня.

— Со мной? — Камил посмотрел ей в глаза.

Со мной? — зашевелился в нем Василий.

— С вами, — повторила Таня, придерживая бок рукой. — Я вам не сказала, но у нас есть еще немного макарон.

— О, сосиски с макаронами! — выпрямился Камил. — Блюдо богов!

— Тогда я сейчас займусь Олежкой, а потом уже будем с вами кашеварить, — сказала Таня.

— Макароны можно готовить сразу с сосисками, по-походному, в одной кастрюле, — сказал Камил, беззастенчиво воспользовавшись воспоминаниями Василия. — Если еще сливочного масла добавить, то вещь получается изумительная!

— А мы делали гречу с тушенкой. Когда в школе ходили в поход. Еще картошку пекли в костре.

— Однозначно уважаю, — кивнул Камил.

Улыбка Тани сделалась светлее.

— А у вас…

— Мы! — выдохнул в комнате Олежек.

— Извините, — сказала Таня, погрустнев.

— Помочь? — спросил Камил.

Таня обернулась уже от дивана.

— Олежке надо в туалет.

— Без проблем.

Камил шагнул в комнату.

— Вы несите это на кухню, — он передал Тане продукты. — А я займусь нашим лежащим.

— Мы! — сказал Олежек.

Он вытянул шею, пристально рассматривая склонившегося над ним Камила.

— Постойте! — крикнула Таня.

Она сбегала на кухню, чтобы оставить там сосиски и хлеб, и через пять секунд вернулась обратно.

— Нам лучше вдвоем.

— Хорошо, — сказал Камил.

— Сейчас я еще пеленки…

Присев, Татьяна занялась тряпицами, обернутыми вокруг бедер Олежки. Пальцы ее были неуловимо-быстры и вместе с тем деликатны. Мгновение, и пеленка, имеющая желтеющее пятно, выскользнула из-под ягодиц молодого человека. Камил отвернулся, чтобы никого не смущать своим вниманием.

— Как у лежащего с руками? — спросил он.

— Плохо пока, — ответила Таня. — Только левая чуть-чуть двигается. Ой, нет, правая недавно ожила.

— Он сможет держаться за меня?

— Нет, наверное. Но я помогу.

— Мы — а, — сказал Олежек.

Таня заторопилась, придавая больному сидячее положение.

— Надо быстрее, — сказала она, предлагая Камилу поднырнуть рукой под мышку Олежки. — Он иногда чувствует, что сейчас… ну, вы понимаете… Все лучше, чем пеленки пачкать, ведь так?

— Понимаю, — сказал Камил.

Он подсел и приобнял Олежку, кисло пахнущего болезнью и потом. Сам, наверное, тоже пах не слишком ароматно, поскольку Олежек наморщил нос.

— Пошли-пошли.

Камил приподнял парня. Он оказался легкий, килограмм шестьдесят, чуть тяжелее стандартного мешка с цементом. Таня прилепилась с другой стороны. Как раненого бойца, они вынесли голого, повисшего между ними Олежку в коридор. Там его прислонили к стене (Камил послужил подпоркой), чтобы Таня смогла открыть дверь.

— Я сам, — сказал Камил, оценив узость туалета.

Он развернулся и перехватил Олежку в талии, как борец, собирающийся произвести прием. Ему вдруг подумалось: что я делаю? Разве я здесь за этим? Какое мне дело до парализованного мальчишки? Бред!

У него — задание. Свернул голову — и обратно.

Но потом он щелкнул на себя зубами («Что — то ты хуже Василия, Камил») и шагнул с Олежкой в охапке к проему, за которым белел унитаз, отлитый из санитарного фаянса. Вот так поступают такие, как я.

— Мы, — выдохнул парень.

— Осторожнее, — сказала Таня.

— Я вижу.

Чуть присев, Камил сначала завел в проем правое плечо Олежки, сделал подшаг и вместе с левым плечом оказался внутри тесного помещения, облицованного плиткой лишь по одной стене. Стена с другой стороны была покрашена в отталкивающий коричневый цвет. Следующий этап — ноги.

Опустить Олежку на унитаз аккуратно не получилось. Руки у носителя сдались — все-таки тяжело для похмельного, и сиденье бумкнуло под парнем. Как бы не разломилось.

— Все-все, Василий, дальше я, — просунулась Таня.

— Простите, — сказал Камил, выбираясь из тесноты в коридор.

— Ничего.

Таня прикрыла дверь.

— Мы! — словно жалуясь на Камила, сказал Олежек.

Камил, постояв, прошел на кухню.

Ему опять словно кто-то врезал под дых. Прочертил железом наискосок. Вырезал внутренности и наполнил тело горечью. Он скрючился, цепляясь за кухонный стол, и дышал ртом, чувствуя, как тяжел и гадостен воздух, вырывающийся из легких. Ох, нет, хоть ложись и помирай. Все в труху, весь мир в труху, все сволочи! Ненавижу! Ненавижу всех! Света бы, света побольше…

Цвет эмофона… наверное, черный.

Запястье пустое и грязное. Стол, клеенка, крошка под пальцем. Крошки на душе. Яд, яд вокруг.

— Василий?

Голос Тани словно повел Камила из темноты.

— Да-да, — просипел он, не в силах выпрямиться.

— Вам плохо?

— Не совсем.

— Болит? Где болит?

Камил запоздало сообразил, что смотрит в лицо Тани, как в отражение. Оно просунулось, заполняя пространство между ним и столешницей. Усталое, бледное лицо с обеспокоенными глазами. Красивое.

Подумалось: надо же так извернуться. Ради чего? Ради него? Но, как ни странно, Танин взгляд придал ему сил.

— У меня… у меня бывает… — выдохнул Камил, разгибаясь.

Таня, работая отражением, повторила его движение.

— Вы в порядке?

— Да, все, схлынуло.

— Там Олежку обратно…

— Не, ну как же. Это конечно.

Камил отлип от стола. Таня поймала его локоть. Тьма от прикосновения шарахнулась по углам. Камил даже заморгал — ну, света-то набрызгали!

— Спасибо.

Он шагнул к проему. Второй шаг дался легче. Третий — еще легче. Отпустило. Отпустило совсем.

— Ну, что, парень, сделал свои дела? — спросил Камил, заглянув в туалет.

— Мы, — коротко ответил Олежек.

Он опирался спиной на сливной бачок и левым плечом на кафель. Видно было, что даже такое сидение дается ему с трудом. Наверное, еще минута, и он сложился бы в щель между стеной и унитазом, проскользив лицом — носом, губами — по плитке. Голые ноги от освещения казались синеватыми.

— Ты удивительно точен в формулировках, — сказал Камил.

Олежек фыркнул.

— Мы.

— Тебе смешно? — в шутливом возмущении вздернул брови Камил. — Используешь меня как вьючное животное…

Он подхватил больного, подставил плечо.

— Я уже спустила, — сказала Таня, вступая вторым держащим. — И вытерла. На диване уже насухо…

Камил мотнул головой.

— Опустим подробности.

Олежек солидарно мыкнул. Ему тоже подробности были не нужны.

Втроем они протиснулись в гостиную. Олежек был определен на диван, где оранжевая клеенка выбивалась из-под сложенной вдвое простыни. Зрачок телевизора слепил разноцветьем. На стуле перед диваном темнели мокрые пятна от чашек.

Камил отступил, чтобы не показывать, как ему тяжело дышится. Таня, впрочем, была слишком занята больным, чтобы обратить на него внимание. Задело ли это Камила? Да, слегка задело.

Ревнуешь? — шепнул изнутри Василий. Соперника в парне видишь? Ну-ну.

А ты? — в свою очередь мысленно произнес Камил. Все пропил, десять метров с грузом пройти не можешь. Ножки трясутся, сердце в пляс.

Зато я не убийца, сказал Василий.

Заткнись!

Пошатываясь, Камил вывернул в коридор.

— Я — на кухне, — бросил он Тане.

Она вряд ли слышала, опять протирая и пеленая, опять массируя.

На кухне было светло. Камил подставил табурет ближе к холодильнику, ткнулся виском в его гудящий, вибрирующий бок. Ты работаешь вхолостую, приятель. Внутри тебя — ничего нет.

Оставленные на столе сосиски пахли одуряюще. Носитель, похоже, ни черта не ел с прошлого дня. Нет, с утра прошлого дня. Хлеб с сырым яйцом и почти поллитра водки. Вот вам завтрак, обед и ужин. А до этого… До этого был незабвенный «Колокольчик». Но там хоть удалось закусить каким-никаким салатом. Капустным, кажется. Он помнил, он до сих пор чувствовал его вкус.

Камил сел, спрямив спину, и обнаружил вдруг, что совершенно спокойно, наблюдая за собой как бы со стороны, сворачивает целлюлозную оболочку с одной из сосисок. Желание вгрызться в розовую мясную мякоть было столь велико, что его даже начало подташнивать. Рот заполнился слюной. Сам купил, сам съел. Инвалиды побоку. Лишить пропитания — это ведь тоже, пусть и неординарный, но способ убийства.

— Василий?

— Да?

Камил так и застыл с сосиской в кулаке, наблюдая, как Таня подсаживается рядом.

— Вы тоже голодный? — спросила она.

Камил кивнул.

— Так лопайте, — сказала Таня.

Камил мотнул головой.

— Я это… если уж вместе…

Он протянул сосиску, как протягивают цветы.

— Ешьте, ешьте, — сказала Таня. — Вы вон совсем зеленый.

— Это не голод, это похмелье, — сказал Камил.

— Вы пьете?

— Пил.

Эй-эй! — зашевелился Василий. Как это пил? Почему как о покойнике? Потому что ты бросил, сказал ему Камил. Когда? — поинтересовался Василий.

Сегодня.

Сосиску он все также держал на весу.

— Ну, давайте я откушу, и вы откусите, — предложила Таня. — Мне, если честно, тоже хочется.

— Ну, если вдвоем… — сдался Камил.

— Только вы первый, — сказала Таня.

— Я — первый?

— Ну, сосиска же у вас.

Камил вздохнул.

— Умеете вы уговаривать.

Он откусил где-то четверть сосиски и протянул остаток Тане. Жевать пока не стал, катая откушенное языком от щеки к щеке.

— Вы.

Таня кивнула, осторожно вытянув шею, зацепила сосиску губами и тоже откусила четверть.

— Жуем по счету?

Камил кивнул.

— Ой, постойте, — выплюнув свою часть сосиски в ладонь, Таня соскочила со стула. — Сейчас!

Она вернулась за стол с ножом и откромсала от купленной Камилом буханки часть горбушки, сломала ее в пальцах.

— Берите, — сказала она, подавая кусок Камилу, — так вкуснее.

— Под язык? — спросил он.

Таня фыркнула.

— Ага, как лекарство.

— Тогда я ффитаю, — с куском хлеба за одной щекой и цилиндриком сосиски за другой шепеляво сказал Камил. — Ф-фаз.

— Секундочку!

Из своей части порции Таня составила крохотный бутерброд и отправила его в рот. Махнула рукой — можно!

— Ф-фа! — произнес Камил, тараща глаза.

Он хотел уже сказать: «Три!», но Таня, призывая к вниманию, подняла палец.

— Ф-фа с фолофиной, — объявила она.

— О! — сказал Камил.

— Ф-фи! — крикнули они хором.

Вместо сосиски Камил едва не прокусил носителю губу. Но как это было вкусно! Не выразить, не описать. От работы челюстей что-то щелкало за ухом. Камил едва не урчал. Рядом быстро-быстро жевала Таня, и глаза у нее были совсем иные, чем раньше. Какие-то светлые. Веселые.

— Ф-фу! — выдохнул Камил, ощутив, как теплым сгустком проваливается в желудок пища.

Не заглядываться на вторую половину очищенной сосиски не получалось. Во рту царило мясное послевкусие.

— Еще? — спросила Таня.

Камил хотел согласиться, но потом мотнул головой. Ему было хорошо. Впору удивляться, что еще пятнадцать минут назад он ненавидел весь здешний мир. И вот — щелк! — четвертинка сосиски перенесла его в экстаз.

Такова жизнь, шепнул из отнорка Василий.

— Нет, — вздохнул Камил, — теперь можно и макарон подождать.

— Точно! — сказала Таня.

Вместе они принялись лущить остальные сосиски. Те вылуплялись из целлофана непонятными розовыми личинками. Почему-то казалось, что тем самым прерывается цикл сосисочного развития. Глядишь, в конце срока образовалась бы сосиска-бабочка. Подумав об этом, Камил едва не заржал в голос.

Хорошо!

— Хорошо? — спросил он Таню.

Та кивнула, чему-то тихо улыбаясь.

— Знаете…

— Знаешь, — поправил Камил.

— Знаешь, — сказала Таня, — мне кажется, будто я вас… тебя давно знаю.

Камил избавил от целлофана последнюю сосиску. Сложенные в розовый ряд они стали походить на крупнокалиберные патроны.

— Мне тридцать шесть, — сказал Камил. — Я был женат. Давно. Есть сын, но, кажется, мы забыли друг о друге. Из богатств — только квартира.

— Почти мой случай, — сказала Таня.

— Олежек — жених?

— Нет, он… Я оформила над ним опекунство.

— Родственник?

— Нет, — качнула головой Таня. — У него никого нет. А я решила, что у него должен быть дом и человек, который может ему помочь. Видите… Видишь же, какой он. Он бы умер давно.

— И никто не помогает?

— Соседка помогает.

Таня поставила на стол тарелку и, пока Камил складывал в нее сосиски, налила в кастрюлю воды. С чуть слышным хлопком вспыхнул газ на газовой плите.

— Извини, — сказал Камил, — а власти? Какие-нибудь структуры?

— Нам пособие перечисляют.

— Большое?

— Да нет, откуда? Жалко, что иногда задерживают.

— Ты поэтому… ну, просила меня…

С пакетом с макаронами Таня села напротив Камила. Над переносицей у нее появилась тонкая морщинка.

— Ты хочешь услышать?

— Да, — сказал Камил. — Это важно.

Из комнаты слабо взмыкнул Олежек.

— Подожди. На, — Таня вручила Камилу макароны. — Загрузи, когда закипит, хорошо? Я Олежку пошевелю.

— Без проблем.

Таня вышла. Камил встал к плите. Он смотрел, как вода в кастрюле, тихая и прозрачная в начале, вдруг вспухает буруном в одном месте, в другом, потом принимается колыхаться и бурлить, как пузырьки воздуха, множась, лопаются на поверхности, и как пар туманит то, что только что было ясным. Камил увидел в этом сходство с собой, с собственными ощущениями. Он подумал, что и под ним словно включили конфорку. Минута, час, два часа — бумм! И он уже шипит и плюется.

А если все здесь так? Если люди не по собственной воле горят и дышат негативом? Просто кто-то включил газ. Что он делает здесь тогда?

Допустим, ветер несет мошек на стекло. Нет, в лицо несет мошек. Маленьких человечков. Которые, может, и злы, но не от того, что злы сами по себе, а от того, что подхвачены воздушным потоком, сорваны со своих стебельков, листьев, палочек. И вместо того, чтобы защищаться от ветра, он, Камил, давит этих человечков, предпочитая видеть угрозу в них, а не в буре.

Дурак? Дурак.

— Василий.

— Что? — опомнился, заморгал Камил.

Таня тронула его за плечо.

— Уже кипит, — сказала она, кивая на кастрюлю.

— Прости, задумался.

Макароны шустрым ручейком сбежали в кипяток. Камил помешал их ложкой. Нашел соль и посолил.

— Если мы готовим по моему рецепту, — сказал он, — то очередь сосисок придет минут через десять.

— Я готова подождать, — сказала Таня.

Она вновь опустилась на стул, сложила руки на коленях. Камил чуть убавил газ и залюбовался ее лицом.

— А я готов слушать. Как Олежек?

— Хорошо. Думает, что мы лопаем тут сосиски без него.

— Он не так уж и не прав. От тебя должно было ими пахнуть.

— Мы, наверное, зря все счистили.

Камил пожал плечами.

— Всего-то девять штук.

— С половиной.

— Максимум на два дня.

— Ты не умеешь растягивать, — улыбнулась Таня.

Камил выпятил губу.

— Я — мужик. Я не привык растягивать. Сожрал все сразу, поорал, лег спать. Такова мужицкая доля.

Таня фыркнула.

— Ты уйдешь или останешься? — спросила вдруг она.

— Не знаю, — сказал Камил, ощущая, как внутри закопошился Василий.

Василию и хотелось остаться, и нет. Он боялся отношений и того, что может быть далек от представлений Тани о себе самом. Кричать, что мужик — легко, соответствовать — гораздо сложнее.

Камил взвихрил воду ложкой, заставляя макароны желтыми тушками на мгновение подняться к поверхности.

— Я бы хотела, чтобы остался, — сказала Таня.

— Сначала рассказ, — предупредил Камил.

Таня погрустнела.

— Чтобы решить, стоит ли со мной связываться?

Камил фыркнул.

— Чтобы наметить план работ, необходимых по выводу тебя из суицидального состояния. Оно мне не нравится.

Таня усмехнулась и решительно потерла щеки.

— Хорошо, — сказала она. — Только ты сядь. Я должна смотреть тебе в глаза.

Камил еще раз поворошил макароны, высыпал к ним сосиски, оставив две про запас, и убавил газ до крохотных лепестков голубоватого огня. Таня сжимала и скручивала пальцы, пока он подставлял под себя табурет, усаживался и фиксировал взгляд на ее лице.

— Все, я готов.

Таня выдохнула.

— У меня нет денег, — сказала она.

Камил пожал плечами, замечая у нее коричневую родинку над левой бровью.

— Из-за Олежки мне тяжело устроиться на полный рабочий день, — продолжила Таня. — И, возможно, скоро я останусь без работы.

— Один в один я, — сказал Камил. — Только я уже без работы. Чувствую, нашел родственную душу.

— Но это еще не все.

— Я понял.

— Я думала, что мне везет. У Олежки — правая рука… Это как чудо, честно. Взяла и заработала. Ну, не долго, конечно, но все-таки. Это значит, что потом, дальше… И щавеля мы собрали… — Таня шмыгнула носом. — С подругой… с бывшей подругой…

Камил слушал и каменел.

Глядел в бледное лицо, в глаза, мертвеющие, стекленеющие от воспоминаний, на губы, на тонкие лучики морщинок и думал: ну как же так? Что они здесь, все с ума?.. Не должно такого происходить, просто не должно.

Слова Тани погружались вглубь него, будто донные мины. Камил их почти не слышал. Но чувствовал, как они взрываются внутри, наполняя его отчаянием и надеждой, злостью, болью, сомнением, мимолетной радостью, беспокойством, глухой тоской. Хотелось бежать, биться в стену, пить, пить, пить до умопомрачения.

Нет, шалишь, Василий. Эмофон — разбалансирован.

— Я ведь ничего плохого…

Камил стискивал зубы. Пальцам было больно — тоже стиснуты.

— И ладно бы просто сказала, что ей очень нужно…

Почему? — думал он. Ведь хороший же человек, я вижу. Несчастный, но добрый. Почему ее-то долбит?

Или всех долбит? — холодел он.

— Я уже от нее, куда глаза глядят, а там эти трое…

— Что?

В животе был лед, в горле — сухость, на сердце — тьма. Камил слушал и умирал. И дрожал. И наливался злостью, как гематомой в месте удара. Разрыв тканей, ранение сосудов. Василий возился в своем отнорке. Шепот его звенел в ушах: «Убить. Убить их всех. Каждому оторвать яйца».

— Вот так, — закончила Таня.

Скажи, скажи что-нибудь, смотрели ее сухие глаза. Но слов — именно слов — не было. Камил пересел к женщине и обнял ее. И держал, когда она разразилась рыданиями. Гладил по плечу и по волосам.

— Таня, Таня…

Как назло вспомнилось, что макароны с сосисками, должно быть, уже дошли до кондиции, и дальше они получат разваренное, прилипшее ко дну и стенкам кастрюли нечто. Впрочем, было ли это важным? Что за дрянь лезет в голову?

— Таня, не плачь, — сказал Камил.

Таня фыркнула, всхлипнула, боднула его лбом.

— Что? — удивился Камил.

— Стишок детский вспомнила. Про мячик.

— Стишок — это хорошо.

Камил пребывал в странном, раздвоенном состоянии. Он был полон нежности к Тане и ненависти к тем, кто сделал ей больно. Внутри словно наскоро сшитое рвалось по шву. Камила дергало. Казалось, он расползается на лоскуты.

Он ведь сам, сам сейчас генератор негатива! Мошки и ветер, ветер несет мошку, прямо в лицо, в глаз, бедная мошка.

И кто виноват?

— Ты выдержишь, Таня, мы выдержим, — пробормотал Камил, зажмурившись. — Это не страшно. Я помогу забыть.

Губы нашли мягкую, податливую щеку.

Солоно.

— Мы-ы-ы! — подал голос из комнаты Олежек.

— Вась.

Таня вывернулась из кольца Камиловых рук, наспех вытерла ладонями кожу под глазами. Мимолетная улыбка коснулась Камила.

— Иду, Олежек!

Таня вышла. Камил вскочил к макаронам.

— Ах, черт!

Впрочем, ничего непоправимого не случилось. Но чуть ли не с минуту он шкрябал ложкой по дну и стенкам, вымещая на макаронах то звенящее напряжение, что копилось в нем во время Таниного рассказа. Вот вам, вот вам, вот вам! Ну-ка, побежали по кругу! Живее, живее! Я — кулинар не местный.

А всяким всплывающим розовым — той же ложкой!

Камил остановился, когда в запале расчекрыжил одну из сосисок напополам и по очереди, то одну, то другую половинку несколько раз притопил в мутной воде. Все, сказал себе, все, это не три урода.

Он выключил газ, вооружился полотенцем и через крышку слил воду, прислушиваясь, как мычит в гостиной Олежек. Ох, парень, парень. Ты ведь тоже потенциальный генератор негатива, подумалось ему. Придет время, и, возможно, некий Камил Гриммар придет и по твою душу.

Звонок в дверь заставил его вздрогнуть.

— Василий, откроешь? — крикнула Таня.

— Сейчас.

Камил вытер руки и шагнул в прихожую. В голове пронеслось: если соседи увидят носителя, потом ему, возможно, будет не отбрыкаться. Запомнят, свяжут с намечающимся убийством. Несмотря на краткость знакомства, Василий ему стал симпатичен. Неплохой человек. И опять же — зачем умножать негатив?

Ладно, какого черта? Он, возможно, никого еще не убьет.

Камил щелкнул замком. За дверью обнаружился мужчина в костюме, с перекинутым через руку плащом.

— Э — э… — растерянно сказал визитер, видимо, не ожидая увидеть вместо Тани невысокого похмельного квартиранта.

— Здравствуйте, — сказал Камил.

Мужчина кивнул.

— Да.

И замер.

— Вы к Тане? — спросил Камил.

Мужчина прищурился.

— Гриммар? — негромко произнес он.

— Простите? — на всякий случай изобразил непонимание Камил.

— Я — Волков, — сказал мужчина.

Камил, оглянувшись на проем в гостиную, высунулся на лестничную площадку и быстро пожал стоящему руку.

— Какого черта ты здесь? — прошипел он.

— Страхую, — объяснил Волков. — Ты как, все уже?

— В процессе, — прошептал Камил. — У нее тут лежачий.

— Кто?

— Парень парализованный!

— Подожди, в раздаче не значилось.

— Я знаю, что не значилось.

— И когда планируешь?

— Ночью. Поздним вечером. Она, похоже, несчастный человек.

— Ну, да. Тем лучше. Жалеть таких.

— Я серьезно.

— Мне подождать? — спросил Волков.

— Нет, — придерживая дверь, качнул головой Камил. — Возвращайся. Не стоит лишний раз напрягать носителей.

— Они тут все поехавшие, напрягай не напрягай. Я словно чешусь изнутри. Окажусь дома, попрошу ванну со стабилизатором.

— Ладно.

— Ой, здравствуйте, — лицо Тани неожиданно всплыло над Камиловым плечом. — Вы ко мне?

Камил нехотя подвинулся.

— К Егорову, Антону Федоровичу, — быстро нашелся Волков. — А вот ваш э-э… муж говорит, что никаких Егоровых не знает.

— И я не знаю, — сказала Таня. — Только он не муж.

— Простите, — улыбаясь, Волков шагнул к лестничному пролету. — У меня адрес: Гончарный переулок, дом десять.

— Так это следующий дом! — сказала Таня.

— Наш — Свиридова, пятнадцать, — сказал Камил.

— Очуметь! Как так строят? Извините.

Волков, качая головой, пропал из поля зрения. Шаги его затихли внизу.

— Ну, все, — сказал Камил, закрывая дверь. — Люди начинают слетаться на сосиски с макаронами.

— У нас такое часто бывает, — сказала Таня.

— В смысле? — удивился Камил. — Слетаются на сосиски с макаронами? Висят на деревьях под окнами и стучат по пустым тарелкам? Разворачиваются в колонны и требуют своей доли?

Таня рассмеялась, видимо, представив нарисованную Камилом картину. Даже шутливо стукнула его кулачком в плечо.

— Нет, Вась, я про дом. Многие думают, что он стоит по Гончарному переулку.

— Наверное, и твой дом найти непросто, — сказал Камил.

— Ага.

Они переместились на кухню, где Камил показал результат своих усилий. Кастрюля была еще горячая, из-под снятой торжественным жестом крышки рванул пар. Белые, разваренные макароны как стружка усыпали розовые сосисочные снаряды.

— Красота, — сказала Таня.

— А то!

— Поедим с Олежкой?

Камил кивнул.

— Конечно! Куда мы без него?

Таня выставила три большие белые тарелки и настояла на том, чтобы ей досталось всего полторы сосиски. Камилу и Олежке — по две. Две оставшиеся вареные сосиски ушли в запас. Для них была выделена отдельная миска.

— Это если ночью захочется перекусить, — объяснил Камил, чем вызвал странный смешок у Тани.

Макарон, конечно, визуально было не густо, но стоило их насыпать горками по краям тарелок, как они стали смотреться выигрышно. А уж когда свое место занял хлеб, блюдо и вовсе приняло вполне ресторанный вид.

— И чай, да? — спросила Таня.

— С остатками шоколада.

— Ага.

Расположились на диване, подперев Олежку плечами каждый со своей стороны. Тарелки были поставлены на два табурета. К ним прилагались вилки. Включенный телевизор моргал кадрами «Поля чудес».

Таня сразу взялась кормить Олежку, отсыпав ему большую часть своих макарон. Тогда Камил, подмигнув Олежке, пока Таня не видела, сбил вилкой свои полгорки в ее тарелку. Парень с пятнышком розовой кожи над виском довольно засопел.

— Эй, вы чего тут? — с подозрением посмотрела на них по очереди Таня. — Сговариваетесь за моей спиной?

— Мы! — сказал Олежек.

— Раскручиваем барабан! — скомандовал Якубович с экрана.

Камил же принялся с отсутствующим видом жевать сосиску. Впрочем, то, что Таня изогнулась и то и дело пытается коснуться локтем своего левого бока, не могло ускользнуть от его внимания.

— Так, давай я, — предложил он, когда она, на мгновение зажмурившись, остановила вилку у открытого Олежкиного рта.

— Спасибо. Я сейчас.

Таня скрылась в коридоре. Камил, вздохнув, наколол несколько макаронин.

— Что-то ты плохо за ней присматриваешь, — сказал он Олежке и поднес хлеб. — Кусай давай.

Олежек укусил.

— Теперь макароны.

Олежек губами стянул макароны с вилки.

— Жуем.

— Мы!

— Ах, сосиску?

— Мы.

— Понятно.

Камил наколол и поднес сосиску. В телевизоре отгадывали длинное, закрытое белыми прямоугольными табличками слово. Две буквы «е» и одна буква «а». Ведущий принимал подарки. Камилу же думалось о том, что весь дом, весь этот город и, возможно, весь мир полны несчастных людей.

И он ничем не может им помочь. Убить разве что.

— Ну, как вы здесь? — спросила, вернувшись, Таня.

Она была бледна, но смотрела весело.

— Ф — фы! — сказал с набитым ртом Олежек.

Макаронина вылетела из него и с рикошетом от табурета упала на пол.

— Он в восхищении, — сказал Камил, подбирая макаронину.

Олежек засопел.

— Тогда, наверное, и я поем, — сказала Таня.

— Обязательно! — Камил передал ей тарелку. — Съедаешь все до крошки. Я прослежу. Нет, мы с Олежкой будем следить в четыре глаза.

— Здесь, кажется, много, — растерялась Таня, обозревая свою порцию.

— Ешь!

— Мы! — подтвердил Олежек.

— Я, честно…

— Таня! — строго сказал Камил.

— Хорошо, — сдалась Таня. — Подчиняюсь мнению большинства. Хотя это не демократия, а какая-то узурпация. За меня все решили, макарон навалили, как будто я с голодного острова, ешь и молчи.

— Но ты довольна? — спросил Камил.

Таня подумала и кивнула.

— Да!

Ужин продлился до конца «Поля чудес». Как Таня не отнекивалась, а съела все, и Камил видел, с какой скоростью улетала еда с тарелки. Олежке для тренировки в пальцы левой руки была вставлена вилка с сосиской, и он дважды, самостоятельно, смог поднести ее к губам. Правда, на второй раз устал так, что вилка выпала, и Камилу с большим трудом удалой поймать ее, готовую сигануть в кувырке с коленей.

— Приз — в студию! — крикнул восхищенный Якубович.

Кстати, слово они не отгадали. Слово было «Беллинсгаузен». Пили чай с шоколадом, и шоколад оказался на удивление вкусный. Василий тут же напомнил из отнорка, что еще бы он был фуфлом с ценой в целую бутылку.

Дурак, сказал ему Камил.

Ему было то хорошо, то неуютно, и беспокойно, тепло, холодно, жарко. Не удавалось даже уследить за сменой состояний. Душа похрустывала, сворачивалась и разворачивалась. То звала прыгнуть из окна и вернуться, то поцеловать Таню, то сплясать, то выйти и больше не появляться. Какие они тут все, звенело в Камиле. Какое оно тут все! Он вспомнил слова Волкова про чесотку изнутри.

Так и есть, так и есть!

— Ну вот, почти девять, — сказала Таня, когда вместо шоу на телевизоре появилась заставка скорых новостей.

— Уже? — удивился Камил.

— Мы, — сонно сказал Олежек.

— Да-да, сейчас я тебе постелю, — отозвалась Таня. — Василий, вы приподнимете Олежку на несколько секунд?

— Силы мои, конечно, уже не те… — сказал Камил.

Сдвинули табуреты, отнесли посуду. Камил взял Олежку на руки, как спортсмен — вес. Есть рекорд!

— Мы.

— Не мы, а я, — сказал Камил.

— Мы.

— Ну, если с этой стороны…

Таня разровняла постельное, что-то переменила, заправила клеенку, взбила подушку. Получилось быстро.

— Кладите нашего бойца.

— Кладу.

Камил опустил Олежку.

— Василий, я вам на кресле здесь, хорошо? — сказала Таня.

— Никаких возражений.

— Спасибо.

Благодарность прозвучала, как отголосок случившейся беды.

Пока Таня раскладывала новое постельное место, Камил пустым взглядом уставился в телевизор. Экран мельтешил картинками, но придать им смысл не получалось никак. Камил не смог бы даже сказать, что он смотрит — художественное кино, репортаж или короткие новостные клипы. Он чувствовал время, проходящее сквозь него.

А что, если сказать, что у него как раз не хватило времени? — подумалось ему. Возникли обстоятельства. Я не успел. Слишком много факторов…

Не хочешь ее убивать? — спросил из отнорка Василий.

Нет, сказал Камил.

Так не убивай, сказал Василий.

А как же «Ромашки»? Как люди там? — спросил Камил, сжимая руками голову. Если нет, значит, они погибли, и пусть? Можно и дальше?

Василий не ответил.

— Уф! — сказала Таня, сев на узкий язык получившейся постели. — Принимайте к использованию.

— Как ты? — спросил Камил.

— Лучше, чем раньше.

— Точно?

— Знаешь, я налопалась, наверное, и на завтра.

— Вот что сосиски животворящие делают!

— Ага.

Таня зачесала упавшие на глаза волосы. Несколько секунд она сидела, глядя на задремавшего уже Олежку.

— Кажется, он мычит и во сне, — шепнул Камил.

— Последишь за ним, если не трудно? — улыбнувшись, спросила Таня. — У него часто мышцы схватывает, и он просыпается от боли. Если сможешь помассировать…

— Хорошо.

— Я так-то сама проснусь.

— А вот знаешь, — сказал Камил, поднимаясь, — можно я покомандую?

Таня осторожно кивнула. Жестом Камил понудил ее встать с разложенного кресла, а потом, ойкнувшую, легко поднял на руки.

— Первое, — сказал он, обходя с ней диван, — ты сейчас отправляешься в свою комнату…

— Лечу.

— Едешь на гужевом транспорте.

— И?

Глаза Тани были широко распахнуты, и в них, ловя свет, дрожало странное, опасливое ожидание.

— И сладко спишь до утра, — объявил Камил.

Одним целым они протиснулись в проем.

— Ай, — сказала Таня.

— Что?

— Ногу ударила.

— Не знаю, не знаю. Твой Олег на перевозчика не жаловался.

— Так он не чувствует. А я чувствую.

— Тогда прошу прощения, не рассчитал.

— Прощаю, — кивнула Таня.

Коридор быстро кончился. В малой комнатке было темно, плотный тюль на окне не давал хозяйничать блеклому фонарному свету. Серым пятном проступало покрывало.

— Так, осторожно.

Камил опустил Таню на скрипнувшую кровать. Женщина вытянулась, раскинула руки.

— Все, можно спать?

— Нужно.

Камил, наклонившись, поцеловал Таню в щеку.

— Какой ты, — фыркнула она.

— Спи.

— Интересный ты человек, — Таня поймала край покрывала и повернулась, заворачиваясь в него. — Я самую капельку…

— Спи, — повторил Камил.

— Мне как-то с тобой спокойно, — тихо сказала Таня. — Совершенно посторонний мужчина, тридцать шесть лет…

Она вздохнула и засопела, уснув буквально за секунду. Камил прикрыл дверь и вернулся в гостиную. Телевизор мерцал беззвучной картинкой. В телевизионном мире кто-то кого-то встречал, искренне тряс руку. Вспышки фотоаппаратов выбивали из встречающихся улыбки, будто бонусы в видеоигре.

Олежек спал. Лицо его было напряжено, губы закушены, и Камилу почему-то казалось, что он видит сон про войну. Посидев немного перед экраном, Камил прошел на кухню, вымыл посуду, протер стол, убрал хлеб. Потом застыл у окна, разглядывая темный двор с единственным раздающим электрический свет фонарем.

В круге света стояла скамейка, на скамейке сидел человек в костюме. Сложенный плащ его лежал рядом. Заметив в окне Камила, человек помахал ему рукой.

Волков.

Камил показал ему ладонью, чтобы уходил. Волков покивал, но не двинулся с места. Шел бы ты, Волков. Душу выворачивало. Камил поежился, сел на табурет. Губы растянулись в оскал. Что ты за оперативник, в конце концов? — задергало в голове. Она — никто тебе. Вообще. Иди и убей. И забудь, что из тех, кого группам не получилось устранить, не было никого, кто послужил бы повторным проводником.

Как бы смысл в одной острастке…

Но ведь можно, можно, наверное, и пожалеть! — вспыхнуло в нем. Если просто включить голову, при чем здесь Таня? Ни при чем. Ее саму так шваркнуло и размолотило, что временные психорасстройства у большинства жителей «Ромашек» — сущие цветочки по сравнению с тем, что пришлось пережить ей. Три урода вот точно при чем. А она?

Мы же вслепую, бездумно — на!

Из гостиной чуть слышно мыкнул Олежек, и Камил, оборвав мысль, поспешил на голос.

— Где болит? — спросил он, склоняясь.

Олежек вращал глазами и возил по бедру левой рукой.

— Мы-ы-ы.

— Я понял. Давай только потише.

Закаменевшую мышцу Камил нашел быстро. Икроножная на правой. Пальцы у Василия были сильные, рабочие, десяток движений — и твердость ожидаемо сошла на нет, обе мышечные головки, латеральная и медиальная, опали, продавливаясь под ладонью.

— Лучше? — спросил Камил.

— Мы, — облегченно сказал Олежек.

— Как насчет общей программы?

— Мы?

Камил растопырил пальцы на обеих руках перед глазами лежащего, словно демонстрируя набор из десяти инструментов.

— У меня есть кое-какой опыт.

— Мы, — сказал Олежек.

— Понял. Приступаю. Сначала ложимся на живот.

Камил в два приема перевернул Олежку и какое-то время мял, массировал пальцами его шею, плечи и спину. Там, где замечал напряжения, надавливал сильнее, добиваясь расслабления мышц.

Олежек взмыкивал в подушку.

— Терпи, — сказал Камил. — Таня ведь также массирует?

— Мы.

— Мягче?

— Мы — а.

— Ах, мы — а!

Камил размял парню ягодицы, бедра, добрался до ступней. Выдохнув, перевернул, отер клиенту полотенцем потное лицо.

— Как состояние?

Олежек нашел силы улыбнуться.

— Мы!

Камил повел плечами.

— А я вот, не поверишь, никак не «мы». С непривычки — устал. Не практиковал давно. Как рука?

— Мы.

Олежек согнул два пальца.

— Ладно, — кивнул Камил, — мы и ее.

Он с усилием, чувствуя, как начинают ныть костяшки, «прошел» от бицепса к запястью. Олежек шипел, как чайник.

— Неужели больно? — спросил Камил.

— Мы, — прозвучал ответ.

Понять его было несложно.

— Это хорошо, что ощущается. Все бы так ощущалось.

— Мы.

После массажа Камил какое-то время сидел, опустив кисти рук между колен, давая им отдых. Олежек без стеснения его рассматривал. Камил же изучал подрагивающие пальцы. Сколько там времени?

Пора!

За окном было темно. Яркая лампочка делала комнату герметичной, словно ничего вне нее не существовало.

— Хочешь, расскажу историю? — спросил Камил, подняв голову.

— Мы, — согласился Олежек.

Камил выключил телевизор.

— Представь, что где-то есть иной мир, — сказал он негромко, накрывая лежащего тонким одеялом. — Представь, что этот мир похож на здешний. Очень похож. Но процессы в нем идут мягче, что ли, плавнее. В том мире почти не было войн. Нет, какие-то вспышки агрессии, конечно, случались, но у них никогда не было возможности превратиться в жернов, перемалывающий человеческие жизни сотнями, тысячами или миллионами за раз.

Пожалуй, люди там менее эмоциональны. Они добрее и более склонны к компромиссам. Тот мир, возможно, в силу этой или иных причин развивался медленнее, но сейчас технологически уже вырвался вперед, а в плане человечности, взаимоотношений между людьми оставил здешний мир далеко позади.

Олежек фыркнул.

— Ты не смейся, — сказал Камил. — Может быть, я слегка приукрашиваю, но на то и история, так? Это очень хороший, светлый мир. В нем не было темных страниц, ну, разве что были серые.

Он вздохнул. Олежек смотрел в потолок, потом закрыл глаза.

— Ты слушаешь?

— Мы.

— Ну, вот. Потом в этом мире стали замечать, что всплески агрессии, которые у них происходят, помешательства и расстройства, имеют не вполне объяснимый характер. Представь, ни с того ни с сего вдруг целый город поддается панике. Или два района внезапно сходятся в рукопашной. Без причины.

Или в строго очерченной области люди неожиданно становятся подвержены маниям, психозам, депрессиям. Как будто на них оказывается определенное, но не вполне понятное, волновое или иное воздействие. Длится это воздействие недолго, от нескольких минут до нескольких полных суток, но попавших в его границы иногда приходится выправлять неделями и месяцами. Или даже годами. Случаются и смерти, много смертей. Ты слушаешь?

— Мы, — негромко произнес Олежек.

Камил кивнул.

— Целый комплекс научных институтов десятилетия работает над тем, чтобы найти причину таких спонтанных всплесков, — продолжил он. — Хотя, конечно, занимает их не столько поиск причины, сколько ее устранение. Создается даже специальная служба, получающая название Центра Критических Ситуаций. И скоро выясняется (и это надежно фиксирует аппаратура), что в месте всплеска происходит прорыв метрики пространства-времени неизвестным видом излучения. Сгусток негативной энергии проникает в тот мир из другого мира. Как капля чернил в океан чистой воды. Скоро эта капля, конечно, растворяется без остатка, но те, кто попал под ее воздействие…

Камил помолчал, почему — то вспомнив Ингола.

— Как ты, должно быть, понимаешь, — сказал он неподвижному Олежке, — по истечении некоторого времени и массы безуспешных попыток точку каждого прорыва Центру удается четко локализовать. Это первый шаг. Вторым шагом становится возможность подключения к энергетическим каналам прорыва. Так выясняется, что выброс энергии происходит путем сложения до критической величины пяти малых каналов от пяти находящихся в десятикилометровой зоне человек. И эти пять человек, инициаторы или проводники, это не ясно, как за перегородкой, находятся в другом мире. Интересно, что это всегда разные пять человек.

— Мы? — спросил Олежек.

— Разные, — подтвердил Камил. — И, возможно, никак не связанные друг с другом. Вот так вот.

— Мы.

— Да, загадка, — кивнул Камил. — А далее Центр получает возможность, пока держится канал, перенести личности оперативников в другой мир, чтобы, по крайней мере, нейтрализовать тех людей, что являются виновниками прорыва. Перенос сознания происходит в любого человека в той же десятикилометровой зоне. И я — один из таких.

— Мы?

Олежек засопел, предполагая шутку. Но Камил остался серьезен. Он пожал плечами и, пока Олежек не успел опомниться, перевернул его на живот и завел левую руку за спину. Следом на лежащего свалилось одеяло, ком белья и подушка с разложенного кресла.

— Ты живой там? — присел перед диваном Камил.

Глухое мычание было ему ответом.

— Ты дыши там, дыши, — сказал Камил. — Если не мычать, дышать можно. Мне ты не нужен.

— Мы.

— Таня, видишь ли, проводник канала. Она — проводник.

— Мы!

Камил поправил одеяло. Олежек мычал через силу, в мягкую, подушечную основу, в перья, и звук выходил негромкий.

— Ты прости, так надо.

Выйдя из гостиной, Камил прикрыл дверь в комнату. Отчаянное мычание было совсем не слышно. Камил прижался к стене лопатками. Прикрыл глаза. Есть ли у меня выбор? — спросил он себя. Таня спит, она устала, прошептал в отнорке Василий. Ты же не веришь в ее вину. Ты знаешь, что ее нет.

Камил мотнул головой.

Ради меня, сказал Василий.

А ты-то — кто? — вздохнул Камил.