Ветер и мошки

Глава 7 Возвращение

Обратный перенос сознания был похож на скоростной спуск в световом туннеле. Короткие мгновения тьмы словно отсчитывали перемычки, уровни или их десятки. Камил выключался в эти мгновения и тут же, вспышкой, включался. Ощущение перегрузки то пропадало, то появлялось, но было оно, конечно, воображаемым. За несколько секунд переноса думалось всегда об одном: быстрее бы!

Очнулся Камил в размытом и тесном пространстве. Погасший диск уплывал из поля зрения. Чесалось в паху. Ниточка боли засела в левом виске. Что-то печально и равномерно вздыхало у уха. Любопытные усики кололи живот и плечо.

Ах, да! — сообразил Камил. Я же на ложементе под колпаком. Он напряг шею, чуть двинул головой, чувствуя под затылком металл контактной пластины.

— Не шевелитесь, — тут же раздался недовольный женский голос. — Можете говорить?

— Да, — произнес Камил.

— Имя?

— Камил Гриммар.

— Место жительства?

Камил покашлял.

— Новогорск, район «Парковый».

Голос потеплел.

— Все верно. С возвращением!

Колпак треснул щелью и разделенными лепестками поплыл в стороны. Свет, прорвавшийся внутрь, неожиданно ослепил Камила, и он заморгал, морщась.

— Извините.

Светильник на штанге сдвинулся. Яркий световой круг уперся в стену. Перед ложементом появилась женщина в комбинезоне.

— Лежите пока, — сказала она, пресекая попытку Камила подняться.

— Мне нужно…

Камил закашлялся.

— Дышите глубоко, медленно, — сказала женщина, наклоняясь. — Вы забыли порядок?

— Нет. Волков.

— Все уже вернулись.

— Все?

Материал ложемента оседал, освобождая тело.

— Насколько я знаю, — сказала женщина. — Один совсем рано. Наверное, неудачный перенос. Так, приподнимите таз.

Камил, упираясь пятками, выгнулся. Женщина, касаясь его теплыми перчатками, сняла чашу с паха. Далее она отцепила датчики от живота и груди Камила. Провела по шее, губам слабо пахнущей химией губкой.

— Голова не кружится?

— Нет.

— Это хорошо.

Женщина вернулась к пульту, щелкнула тумблерами. Над ухом Камила перестали дышать. Ложемент приопустился.

— Все, — сказала женщина. — Можете встать. Подвигайтесь. Душевая кабинка — за ширмой.

— Сколько я? — спросил Камил, спуская ноги.

— Около двух суток.

— Я думал, меньше.

— Рассинхронизация.

Камил кивнул. Поручень, выдвинутый из стены, помог встать. Несколько секунд ноги, попирающие оранжевую плитку, казались ему чужими. Словно в бездну, они уходили вниз. Камил подождал, пока ощущение чуждости пройдет. Женщина смотрела на него из-за пульта.

— Все хорошо?

— Да.

Камил добрался до шторки и шагнул внутрь душевой кабинки. Вода включилась сама. Из форсунок, из дырчатой панели над головой брызнули горячие, колкие струи. Они принялись буравить кожу, рисуя на ней невидимые узоры. Камил поворачивался, топчась на месте, и терпел. Кожа краснела.

Выключилась вода также внезапно, как и включилась. Камила обдуло воздухом, горячим, холодным, снова горячим. Потом створка отщелкнулась, выпуская его обратно в мир, распаренного и, кажется, совершенно сухого. Тут же, на узком раскладном стульчике, нашлись его плавки.

— Оделись? — спросила женщина из-за шторки.

Камил торопливо натянул плавки.

— Да.

— Проходите, снимем заглушку.

— Да, я помню.

Камил вернулся в бокс, сел перед женщиной с суставчатым шлангом на плече на подготовленный стул и привычно склонил голову чуть влево.

— Может немного кружить, — предупредила женщина.

За правым ухом Камила возникло покалывание, раздался жужжащий звук. Женщина вытянула и спрятала в карман комбинезона тонкий проволочный волосок золотистого цвета. Стены бокса качнулись перед Камилом, но тут же замерли. Все вокруг, словно улучшенное с помощью фильтра, сделалось четче, ярче, где-то над веками поплыли короткие строчки активирующих команд.

Новости. Личная почта. Приложения. Расширение памяти.

Жужжание прекратилось. За ухом щелкнуло. Женщина отвела шланг на штанге, и он повис у стены, похожий на частично разделанную, черную в желтых пятнах змею. Пасть у змеи была полна металлических червячков.

— Браслет.

В ладонь Камилу опустился пластиковый ремешок с сегментами-экранами. Он обернул его вокруг запястья. Заработал эмофон, побежали цифры показателей, на левый глаз передалось сообщение: «Связь активна».

— Могу идти? — поднял голову Камил.

— Да, конечно, — сказала женщина.

— Спасибо.

Камил поднялся.

— Если вам нужен стабилизатор…

— Не нужен.

В тамбуре «актива» не оказалось. Пришлось надеть форменные куртку и штаны. Шагая по коридору к лифту, Камил вызвал шефа.

— Да, — отозвался шеф.

Голограмма его повисла у Камила над головой.

— Это Гриммар.

— Я вижу. Что-то ты задержался.

— А наши все вернулись?

— Все. Ты последний.

— Надо поговорить.

— Тет-а-тет? Или со всеми?

Камил подумал.

— С вами и с доктором Штапером. Так будет лучше.

— Что-то накопал? — спросил шеф.

— Я объясню, — сказал Камил.

— Хорошо. Лови маркер.

— Спасибо.

Вызванный лифт повез его вверх. Коридор пестрел акварелями. Огоньки замков словно передавали Камила друг другу. Эмофон пульсировал.

У помеченной маркером двери Камил остановился. Это оказалось помещение, соседствующее с кабинетом, где собирали группу. Огонек замка помигивал зеленым, но Камил все равно счел нужным стукнуть костяшками пальцев в пластик.

— Входи, — раздался в голове голос шефа.

Кабинет был копией кабинета через стену. Два стола. Восемь стульев. Кресло. Только, пожалуй, геометрия была несколько подправлена в сторону большей разумности в пропорциях. Длина уменьшена, ширина увеличена. Доктор Штапер сутулился за столом. Шеф стоял в дальнем углу и впервые показался Камилу то ли потерянным, то ли виноватым.

Камил шагнул к столу.

— Мы все неправильно делаем! — сказал он.

Доктор Штапер покивал и выбил пальцами по столешнице какой — то ритмический отрывок.

— Все неправильно делаем? Все-все? — спросил шеф.

С усмешкой, задевшей лишь левую щеку, вернулся прежний, всезнающий, не имеющий сомнений руководитель.

— Наши действия, связанные с прорывом… — сказал Камил. — Наши действия на той стороне…

Ему почему-то не хватало воздуха.

— Еще один революционер, — словно бы про себя произнес доктор Штапер.

Шеф скривился.

— Коля, давай уже…

Он прошел и сел за стол напротив доктора. Камил вдруг показался себе студентом, у которого два умудренных профессора принимают экзамен.

— Мы слушаем тебя, Камил, — сказал шеф.

Камил кивнул.

— Мы должны перестать!

— Что перестать? — спросил шеф.

— Убивать! Убивать там!

Для подкрепления своих слов Камил ударил кулаком в столешницу. На шефа, впрочем, это впечатления не произвело.

— И почему? — спросил он, щурясь. — Почему мы не должны убивать тех, кто пытается убить нас? Вы как сговорились в последнее время.

— Ты на эмофон его посмотри, Марк, — сказал доктор Штапер.

Камил бросил взгляд на браслет, вспыхивающий пугающе — красным, и дернул разъемы ремешка.

— Да пошел он!

Отброшенный эмофон проехал по столешнице и остановился на краю.

— Тогда, может…

Доктор выложил шприц — инъектор, который до этого, видимо, прятал у ноги.

— В задницу, — мрачнея, сказал Камил.

— Лучше в бедро или в сгиб локтя, — сказал доктор серьезно. — Всем будет лучше. И вам, и нам.

— В задницу! — повторил Камил. — Вы меня слушать будете?

Шеф шевельнулся.

— Вот поэтому я и не ношу эмофон, — сказал он, глянув на доктора. — Камил, ты выдохни, соберись и аргументируй свою позицию. Понять тебя, пока ты бросаешься лозунгами, все-таки сложно.

— Хорошо, — кивнул Камил, упираясь в столешницу побелевшими пальцами.

— Меньше напряжения, — попросил его шеф.

— Революционер типа Липмана, — хмыкнул Штапер.

— Хорошо, — Камил перевел взгляд с шефа на Штапера. — Первое: те люди, что ходят у нас в проводниках прорывного канала, а также в его накопителях, фокусировке и бог знает кем еще, те, что как бы его составляют, не имеют к самому каналу никакого отношения.

Шеф погримасничал, словно уминая слова Камила в своей голове, потом кивнул:

— Есть такая версия. Мы обсуждали.

— Это не версия, — сказал Камил. — Я это знаю точно.

— Откуда? Сконтактировав с одной жертвой?

— Да.

— А у Волкова и Боркони, представь, в этот раз сложилось другое мнение, — сказал шеф. — Вот такая незадача.

— А Пепельников и Купнич?

— Пепельников выбыл. Купнич однозначного ответа не дал.

Камил помолчал, подвигал губами, потом тряхнул головой.

— Все равно. Я знаю, в чем дело.

— И в чем? — лениво спросил доктор Штапер, повозив шприцом по столу.

— Они находятся в такой же ситуации, что и мы, — сказал Камил. — Только у них — хуже. То, что является для нас прорывом, вбросом негативной энергии… Это у них повсюду. Они живут в этом постоянно. В какой-то мере да, они генерируют все те психозы и агрессию, которые мы тут очень дозировано, почти гомеопатически получаем. Но эта генерация, я убежден, вызвана в подавляющем большинстве случаев внешним воздействием. Понимаете? Наши прорывы локальны. Их прорыв, думаю, накрыл целый материк. Или всю планету. И он не имеет временных рамок.

Штапер присвистнул.

— Ничего себе теория.

— Я чувствовал это! — заявил Камил. — Кожей чувствовал! Внутренностями! У них там все переполнено злостью, жестокостью и болью. Они страдают ежедневно, ежечасно и куда сильнее, чем люди из тех же «Ромашек». Только многие приспособились. Многие уже привыкли это воздействие не замечать. Но оно есть, есть!

Он замолчал, глядя на шефа.

— Эмоционально, — оценил тот. — Впечатляет.

— А меня нет, — сказал Штапер.

— Ты — черствый человек, Коля, — покосился на него шеф.

— Рациональный, наверное, хотел сказать ты, — уточнил доктор.

Шеф отмахнулся.

— Ладно, Камил. Допустим. То есть, все те люди, те пять человек, которых мы каждый раз фиксируем, как образующих прорыв, на самом деле, в нем не виноваты?

— Именно!

— Это просто случайные люди?

— Нет.

Штапер подпер щеку ладонью.

— А вот это уже интересно, — сказал он. — Марк, я один вижу противоречие в ответах на два твои последних вопроса?

— Нет никакого противоречия, — заявил Камил. — Я думаю, что каждый из пятерки был помещен в такие условия, что оказался невольным генератором и резонатором негативной энергии. Возможно, эти условия возникли в узком временном отрезке. Моя Татьяна…

— Его Татьяна! — завел глаза к потолку доктор.

Камил кивнул.

— Да, моя Татьяна, Татьяна Михайловна Кривова.

Штапер подтолкнул к нему шприц — инъектор.

— Застрелись.

— Не паясничай, Коля! — потребовал шеф и сказал уже Камилу: — Мы слушаем.

Камил толкнул прибор обратно.

— Перед самым прорывом, — сказал он, — Татьяна испытала потрясение, случились несколько негативных моментов, ее предали и изнасиловали…

Играя желваками, он подождал, выскажется ли доктор, но тот промолчал.

— Она — совершенно светлый человек, — продолжил Камил. — Поймите, светлый. И, мне кажется, именно последовательный ряд событий, когда одна беда лепится к другой, и просвета нет, загнал ее буквально во тьму отчаяния и боли. А там уже не мудрено было превратиться в генератор, который потом, в составе общего всплеска, ударил по нам. Не существует ни заговора, ни целенаправленного воздействия, ни каких-то научных экспериментов над пространством. Есть просто несчастные люди.

Шеф помолчал, повозил ладонью по столу, прибрал шприц — инъектор себе.

— И что ты предлагаешь? — спросил он, разглядывая желтоватую жидкость стабилизатора в прозрачном затворе.

— Нам нет смысла их убивать, — сказал Камил.

— Хм… И все? Ты предлагаешь нам устраниться?

— Нет, я предлагаю не убивать. Помогать, спасать. Они в этом нуждаются не меньше наших людей.

Доктор Штапер посмотрел на Камила.

— То есть, они пусть убивают?

— Да не убивают они! — взорвался Камил. — Прорывы происходят при сочетании негативных факторов. Это как… Я не знаю. Как сложная химическая реакция. Нам просто необходимо их устранить. Не людей, а факторы. Понимаете? Мы со своей миссией, думаете, препятствуем дальнейшим прорывам? Ведь нет. Я думаю, чем там будет хуже, тем чаще негативная энергия будет проскакивать к нам. Вывод же элементарный! Значит, там надо делать лучше. В этом наша задача.

— Наша? — вскинул голову шеф.

— В том числе, — сказал Камил.

— И там все бедные, несчастные?

— Да.

— А может они сами до такого дошли?

— Нет, не верю.

— Ну, хорошо. Допустим. И как ты планируешь вести спасательную операцию при наличии редких подключений? Как ты это сделаешь за один-два дня? — Шеф прищурился. — Вообще, как ты объяснишь оперативникам, что тех, по чьей вине страдают их близкие и знакомые, они должны утешить и всячески облагодетельствовать? Как ты сможешь облагодетельствовать, взяв в пользование случайного носителя?

— Не знаю, — сказал Камил. — Надо думать.

— Понятно, ничего нового, — вздохнул доктор.

— Да почему ничего нового! — взорвался Камил. — Вам говорят: мы все делаем неправильно. Мы, в сущности, убиваем невинных! Мы — уроды и убийцы! Мы спокойно, с осознанием собственной правоты…

— Это все эмоции, — сказал Штапер.

Несколько секунд Камил смотрел ему в глаза и хотел ударить. Это было легко представить — широкий лоб доктора бьется о твердый пластик столешницы, расплющиваются губы, вылетают один — два зуба.

— Может быть, это эмоции, — сказал Камил через паузу, с трудом овладев собой. — Мне плевать на то, какого цвета мой эмофон. Вы бы там захлебнулись, как в яме с дерьмом. Поймите, мы ни черта не спасаем себя таким способом. И мы не их убиваем, мы себя убиваем.

Доктор пожевал губами, потом протянул руку через стол.

— Марк, дай мне пистолет. Я вколю Гриммару стабилизатор, и мы сможем поговорить спокойно.

— Не дам, — сказал шеф, убирая инъектор на колени. — Он хорошо держится.

— Ты думаешь? — удивился Штапер.

— Ну, если ты помнишь Липмана…

— Ну, Липман! — сказал доктор и почесал скулу, будто она несла на себе отпечаток воспоминания.

— То есть, — повернулся к Камилу шеф, — первое, что нам нужно сделать, это прекратить посылать оперативников на нейтрализацию открывшегося канала?

— Мы же не нейтрализуем канал, мы нейтрализуем людей, — сказал Камил. — Пробитый канал живет самостоятельно и независимо в течение определенного периода времени, вы сами нам это говорили.

— Говорил. И все говорят. Только никто доподлинно не знает.

— Все равно мы реагируем с опозданием. По уже свершившемуся событию. И то, что мы делаем на той стороне, никак не влияет на происходящее здесь. Сколько бы мы там, извините, не пакостили.

— Это тоже не известно, — сказал Штапер.

— Шеф, я требую…

— О! — Брови доктора подскочили вверх. — Вот это уже что-то новенькое!

— Коля! — Шеф хлопнул ладонью по столу. — Дай мне дослушать, в конце концов! Переигрываешь.

Штапер, сдаваясь, поднял руки.

— Я требую, — повторил Камил, — чтобы до следующего прорыва Центр рассмотрел возможность избрать иную стратегию вмешательства. Чтобы взвесили все данные и показания оперативников.

Шеф покивал.

— Договаривай, Камил, договаривай. А иначе…

Камил дернул лицом.

— Иначе я уйду из Центра. Насовсем. Подамся к эвакуаторам. Или в «безопасники». Отпуск возьму.

— К «психам» подайся, — посоветовал доктор.

И отвел взгляд в сторону.

— Что ж, понятно, — вздохнул шеф.

Какое-то время он молчал. Потом скрипнул стулом, поднялся и пригласил оперативника на свое место.

— Садись-садись, — он усадил Камила, похлопал по плечам и, обойдя стол, сунул шприц — инъектор в одну из ниш.

Повернувшись, встал на место Гриммара.

— Что ж, Камил, думаю, ты готов кое-что выслушать, — шеф провел ладонью по редким своим волосам. — Только у меня условие.

— Какое? — спросил Камил.

— Не перебивать, пока я не закончу. Какой бы необычной показалась тебе информация. Хорошо?

Камил кивнул.

— Согласен. А доктор Штапер?

— Он меня, если что, дополнит, — сказал шеф. — Итак… Во многом ты безусловно прав. Но… — он прищурился. — Неужели ты думаешь, что мы в Центре такие звери кровожадные? Это так, ремарка. Теперь по существу.

Он прошелся перед столом, заложив руки за спину. Видно было, как напряжено и сосредоточено его лицо.

— Значит, когда появилась возможность отправлять по каналу оперативников, — начал шеф, не прерывая движения, — первой задачей действительно стояла нейтрализация тех, по чьей вине произошел прорыв. Это оказалось несложно. В том смысле, что мир был нам достаточно близок, и на адаптацию агенту, тем более, с памятью носителя, времени почти не требовалось. Поиск цели представлял чисто технический вопрос, и редко когда оперативники возвращались, не выполнив задачи хотя бы на три пятых.

Он остановился.

— Промежутки между прорывами были достаточно большими, и, видимо, процесс нейтрализации еще не вызывал отторжения у части оперативников. Да-да, ты не первый Камил. И далеко не второй. Лет девять назад… Или десять? — повернул голову к Штаперу шеф.

Тот кивнул:

— Девять. И четыре месяца.

— Девять лет назад Харри Липман отказался убивать. Как и ты, сказал, что мы ничего не понимаем. Чуть не разнес кабинет. Как и ты, кинул браслет. Те эмофоны были потяжелее. Да. Доктору Штаперу, кстати, досталось больше, чем мне. Они подрались. А вторым ушел из оперативников его друг — Сет Сорокин. Как он пояснил, сердце его исполнилось жалости к людям на той стороне.

Камил шевельнулся, но шеф предостерегающе выставил палец.

— Ни слова. Или дальше ничего не услышишь. В Центре, в его аналитическом и научных отделах, у меня, как у руководителя кризисного направления, в том числе, постепенно созрело понимание, что мы действительно делаем что-то неправильно…

Он улыбнулся Камилу.

— Но это было иное понимание.

— И иное «неправильно», — вставил Штапер.

— Один маленький вопрос, Камил, — продолжил шеф, глядя на молчащего Гриммара. — Ты не видишь никаких странностей в развитии нашего мира? Тебе не бросается в глаза, что еще сто пятьдесят, сто восемьдесят лет назад мы едва-едва были знакомы с паровыми машинами, а сейчас вовсю используем катера на гравитационной подушке, атомную энергию и активно осваиваем ближайшие планеты? По некоторым выкладкам, возиться с паровыми двигателями мы могли бы еще лет двести, если не триста. Мы — «медленная» цивилизация, если мне будет позволено так сказать.

Так что же случилось? Есть версии?

— Прорыв? — выдавил Камил.

— Да, — кивнул шеф. — Каждый прорыв, как мы полагаем, оказывал и оказывает влияние на наше развитие. Не сам по себе, нет. Но люди, которые в него попадают… не все, около семи процентов… У них, помимо расстройств, угнетенного состояния, депрессий, случаются и озарения. Именно они стали искрами, основой нашего прогресса.

— Теллер — термодинамика, Маслов — электротехника, Капин — теоретическая физика, теория гравитации, Ренсон — радиоволны, Пьерс — первый двигатель внутреннего сгорания, Жмудов — биология, генетические исследования, Сверика, Винготт, Освальти, Полев, — принялся перечислять доктор Штапер.

— Каждый однажды попал под прорыв, — сказал шеф. — Но и это еще не все.

— Не все?

— Нет. Есть еще вы, оперативники. Те, кто работает непосредственно с прорывом.

Камилу вдруг показалось, что помещение сделало оборот вокруг своей оси. Он не смог уловить его, но краем глаза словно поймал остаточное движение. Мягко, подрагивая, совместились углы стен. Так, что захотелось довернуть голову против часовой.

Он сглотнул.

— Я не понимаю.

— Камил, пожалуйста, сделай над собой усилие и подумай, зачем мы вообще сейчас, в свете уже известного, посылаем оперативников по каналу.

— Убить…

— Нет.

Камил склонил голову, разглядывая свое слабое отражение в матовом пластике. Мелко дрожал свет. Тонкая царапина бежала наискосок к дальнему концу стола. Ее так и хотелось проверить ногтем.

— Тест? — поднял глаза Камил.

— Тест, — согласился шеф. — Только не простой тест. Жестокий — да. Но необходимый. Это тест на сопричастность и сопереживание.

В первоначальном виде — да, была исключительно нейтрализация. Только с течением времени мы поняли, что убийство кажущихся виновников прорыва (одного, всех, большей части) никак не влияет на непременность следующего. Другие люди, другое место, иная интенсивность потока. И никакой связи или привязки к предыдущему пробою.

Тогда мы стали смотреть шире. Команды по-прежнему посылались с заданием нейтрализации, но мы также инициировали оперативников на сбор доступных данных о мире и людях, в нем живущих. Раньше главное было — убить и как можно быстрее. Теперь — осмотреться и выявить скрытые взаимосвязи.

Выводы были примерно такие же, как и у тебя, Камил. Мир, в который переносились сознанием оперативники, оказался болен, заражен, и прорывы негатива через их ощущения мы увидели спонтанными, случайно инициированными событиями. Ну а выходка Липмана, который стоял вот как ты до этого девять лет назад и требовал от нас чуть ли не раскаяния во всех смертных грехах, подвигла нас ускорить некие процессы по переориентации кризисного направления. При этом заброску по каналу прорыва было решено оставить. Только задача ставилась уже другая. С акцентом не на людей на той стороне, а на вас.

— То есть, мы в любом случае…

Шеф качнул головой.

— Ты про убийства?

— Да, — ответил Камил.

— Видишь ли, — сказал шеф со вздохом, — наш мир несколько заторможен по сравнению с тем миром, менее эмоционален, более… даже не рационален, нет, скорее, более холоден, безынициативен. Нам же необходимо было, чтобы оперативники не считали тот мир неким полигоном, местом для выполнения задачи, а чувствовали его глубоко своим. Это значило, что однажды, как Липман, как Сорокин, как ты, Камил, они должны были взбунтоваться против того, что им навязывают. Нам необходимо было «разогнать» ваши внутренние ощущения, дать проникнуться болью и несправедливостью того мира, дождаться от вас желания его изменить, но не так, как вам предлагалось.

— Зачем?

— Не слышал еще более глупого вопроса, — прокомментировал реплику Камила доктор Штапер, помассировав веки. — Есть же очевидные вещи, Гриммар.

— Да, Камил, — сказал шеф, — есть очевидные вещи. Очевидно, что мы хотим через вас повлиять на тот мир. Сделать его лучше.

— Но я здесь… Нам придется ждать следующего прорыва.

Шеф наклонил голову.

— Уже два года мы экспериментируем с независимыми от пробоев энергетическими каналами. Почти полгода люди заново сформированной команды «ходят» на ту сторону. Правда, пока максимум на шесть часов с паузой в трое суток. Но зато есть возможность подключаться к одному и тому же носителю, а не скакать по ним блохой. Пока мы не имеем никакого плана. Пока у нас нет четкого понимания, как переломить господствующий там негатив, и пока мы почти что орден милосердия. Но я предлагаю тебе к нему присоединиться. Ты прошел отбор.

— И что я должен буду делать? — спросил Камил.

— Спасать людей, — ответил шеф.

— А как же наше развитие? Ну, если мы сможем…

— Мне кажется, где бы они ни были, здесь или в ином мире, но люди важнее, — сказал шеф. — К тому же развитие нашего мира в ближайшее время, я думаю, никуда не денется. С остальным — как-нибудь справимся.

— И поэтому он не носит эмофон, — добавил доктор Штапер.

Камил провел пальцем по царапине на столешнице.

— Я согласен, — сказал он. — Только никого убивать я больше не стану.

— То есть, Татьяна — последняя?

— Татьяна…

Под внимательным взглядом шефа Камил впервые за время разговора улыбнулся.