Ветер с Днепра

РАЗДЕЛ ДЕСЯТЫЙ лирический, трагический и с совершенно неожиданным окончанием

Представьте себе, дорогие читатели, широколистные лопухи. Те лопухи, которые растут возле Павликового сарайчика и которые похожи на слоновьи уши. Представьте, как на каждом таком ухе блестят капли утренней росы. И тогда вам станет ясно, какое было прекрасное утро, как мелодично мычали коровы, как чарующе пели петухи и гелготали гуси на колхозном птичнике, как утренний прозрачный туман стоял на Днепре.

В такое незабываемое утро торжественно распахнулись двери в Павликовом сарайчике и двое мальчиков вынесли оттуда на плечах странное сооружение — с колесами, с рулем, с деревянными педалями. Павлик впереди, сзади — Евгешка.

Вы уже догадались, что они несут водоход. Надо честно признаться — это таки действительно был водоход. Вы не видели, наверное, никогда настоящего водохода? Пусть это не очень отражается на вашем самочувствии. Не надо беспокоиться, дорогие читатели. Я вам ярко нарисую эту машину. Правда, это мог бы сделать и художник, который иллюстрирует эту книжку, но я боюсь, что он, не видя воочию Павликового изобретения, предложит неверное толкование.

Так вот, пожалуйста. Это замечательная машина! Представляете? Она похожа немножко на цеппелин, немножко на вентилятор, до некоторой степени на мотоциклет и немного на верблюда.

Я чувствую, что вы все же еще не так себе представляете. Чтобы быть конкретнее, скажу, что эта машина похожа на всех зверей, начиная от страуса и заканчивая гиппопотамом. От зверей ее отличает только то, что она сделана из деревянных и железных отходов с примесью резины из старых галош. Ни перья, ни рога, ни копыта, ни хвосты разных сортов для строительства водохода не были использованы, — возможно, в силу того, что изобретатель не имел этого материала под руками.

Но чудесное изобретение, это чудо техники двадцатого века, ребята несли с такой осторожностью, словно это была стеклянная пушка или египетская мумия. Павлик и Евгешка умышленно выбрали безлюдную стежку, за огородами, заросшую крапивой и бурьяном. Стежка вела к Днепру. У берега уже стояла заранее приготовленная лодка. Сегодня торжественный день генерального экзамена для водохода, и Павлик решил испытать изобретение без свидетелей. Эту мысль горячо поддержал Евгешка. Свидетели только мешают, не говоря уже о различных нелепых советах, о недоверии и насмешках с их стороны. Испытывать, конечно, надо только на глубоком месте. На мели колеса водохода будут царапать дно, и вообще тогда машина не пойдет.

Ребята пришли на берег.

— Никто не видел, Евгений, — радостно констатировал Павлик. — Ух, Евгешка, у меня аж сердце замирает. А у тебя как?

— И у меня замирает, Павлик. Тук–тук и остановится, тук–тук и снова остановится. А куда мы поплывем? На середину Днепра? Здесь очень быстрое течение, Павлик. Водоворот. Не закрутит нас?

— Не закрутит, Евгений. Ты крепко держи весло, чтобы не вырвало из рук. А на быстром течении еще лучше, водоход пойдет быстро–быстро, как настоящий велосипед.

— Или как автомашина. Да, Павлик?

— Да.

— А если водоход исправный — и деда Галактиона возьмем?

— Возьмем, Евгешка. Пусть и дед покатается. Ну, помоги.

Ребята дружным усилием загрузили водоход на лодку. Евгешка взялся за весла, Павлик сел на корму. Величественно идет мощная голубая река. Кое–где желтеет светлая отмель, холодными, темно–синими полосами переливается бездна. Какой простор! Где противоположный берег? Он такой далекий, что прибрежные кусты на нем кажутся совсем маленькими, как на рисунке.

Когда вблизи пролетает чайка и ненароком уронит рыбку и сразу же налету снова схватит ее клювом — рыбка блеснет на солнце, как новенький гривенник. Когда подует ветерок, весь прибрежный пейзаж, будто с перепугу, вдруг седеет, потому что листья у осокоря с одной стороны матово–серебряное, как алюминий. А когда подует ветерок с острова, река возьмется черной рябью, словно сердитая баба сыпанула в воду полные пригоршни проса. И тогда из–за острова можно ждать облака, и где–то, за горизонтом уже, видимо, прогремел далекий гром.

Но сейчас чистая голубизна, ни дождь, ни буря не угрожают молодым изобретателям.

— Полный ход! — скомандовал Павлик, и Евгешка оттолкнулся веслом от берега. Плавно покачиваясь, лодка двинулась.

— Евгешка, а кто первым изобрел лодку?

— Не знаю, Павлик.

— И я не знаю. Об этом ничего не сказано в истории. А если бы узнали кто — наверное, поставили бы тому человеку памятник.

— Факт.

— А первобытные люди на бревнах плавали. Очистит ствол дубка от ветвей и сучьев, ляжет на него и плывет. А то еще на плотах. Обычные плоты без всяких лопастных колес, без педалей.

— Педали… Куда им! — презрительно молвил Евгешка, налегая на весла. Павлик сидел на корме и рулил.

— Куда им! — согласился он и засмеялся. Было радостно и немножко тревожно. И еще была большая гордость перед первобытными людьми, которые ничегошеньки не знали ни о педали, ни о лопастных колесах. Куда им до Павлика!

Чем дальше отплывала лодка от берега, тем неспокойнее делалось на сердце у Евгешки. Он никогда так далеко не заплывал, за тем исключением, когда пришлось переезжать через Днепр на тот берег. Но тогда Евгешка был со взрослыми косарями, да и лодка была большой, широкий, а не такой хлипкой, как эта. С Павликом еще ничего, веселее, а что будет, когда Павлик пересядет на водоход и он, Евгешка, останется в лодке сам–один посреди Днепра?

Короче говоря, Евгешка начинал горько раскаиваться, что согласился на всю эту затею. Но как же было не согласиться? Какую отговорку можно было найти?

— Евгешка, чего ты замолчал?

— А ты чего замолчал, Павлик?

— Я думаю о том, как сейчас поеду на водоходе. Только вот что, Евгений… Если… если, может, водоход начнет тонуть, ты это… будешь спасать… Это я так говорю, все может случиться. Я хоть и хорошо плаваю, но… быстрое течение. Понимаешь?

Еще бы не понять! Прекрасно все понял Евгешка. Сердце теперь у него не замирало. Оно этого не делало по той простой причине, что все целиком спряталось в пятку. Бывают, знаете, такие минуты и такие обстоятельства, что у кое–кого сердце вдруг убегает в совсем неподходящие места.

— Может… может, мы здесь остановимся, Павлик?

Павлик оглянулся.

— Ого–го, куда мы заплыли! Здесь лучшее место. Знаешь что, Жень? Я попробую поехать вниз по течению к той косе. А ты греби к тому повороту и будешь ждать меня там возле островка.

Евгений взглянул на далекий берег, который они недавно покинули. Каким родным, каким уютным показался он в ту минуту Евгешке! Уютным и недосягаемым! Внизу разбежались домики, некоторые из них подбежали к самой воде, словно отара овнов. Евгешка узнал школу, узнал хату деда Галактиона. А эта, слева, — председателя колхоза. Сельсовет видно, хату–лабораторию. Выше, на холме, широкой полосой протянулись огороды. Хоть и далеко, но и отсюда видно между зеленью желтые пятна. То цветут подсолнухи. Сколько их! Справа желтеют кручи. Там, в оврагах, на глинистых обрывах, гнездится в норах яркая ракша с голубыми перьями, серо–ржавые горлицы делают из прутиков в кустах свои прозрачные гнезда, такие прозрачные, что сквозь них просвечивает пара белых яиц. На склонах оврага, в колючих зарослях терновника и боярышника, выводят птенцов сорокопуты.

И овраги показались Евгешке такими родными, что вот — протянуть бы руку, и добраться до них, спрятаться в дикой малине, искать гнезда сорокопутов.

Быстрое течение медленно, но неуклонно сносило лодку вниз. Евгешка чувствовал себя очень неуверенно. Нет, не его стихия вода! Он не имеет никакого намерения конкурировать с рыбой!

Осторожно спустили изобретатели «машину» на воду. Водоход легонько закачался на волне. Павлик сбросил ботинки, рубашку и в одних трусах стоял на коленях, собираясь перелезть через борт лодки. Еще мгновение — парень выпрямился и, держась рукой за руль водохода, перенес ногу через борт.

— Сейчас сяду, Евгешка. Хороший у меня водяной конек, — говорил он, пытаясь ближе подтянуть к себе «машину».

Вслед за этим лодка вдруг изо всех сил качнулась в одну сторону, зачерпнув воды, и Евгешка увидел, как Павлик, махая в воздухе руками, свалился в реку.

Все случилось так быстро, что Евгешка едва успел понять, что Павлик потерял равновесие и, вместо того чтобы оседлать водоход, оказался в воде. Охваченный непобедимым ужасом, Евгешка скорее инстинктивно, чем в полном сознании, схватился за весла и с силой ударил ими по воде. Лодка рванулась к берегу. И в ту же минуту над водой появилась мокрая голова Павлика. Возможно, он что–то кричал. Но Евгешка уже ничего не слышал. Он только увидел, как Павлик сделал несколько взмахов руками и оказался у водохода. Он схватился за колесо «машины», может, хотел взобраться на нее, но это ему не удалось, потому что водоход перевернулся. И только теперь до Евгешки долетел отчаянный крик товарища:

— Евгешка… Лодка… Спа–сай!..

В ответ Евгешка еще сильнее приналег на весла. Он изо всех сил греб к берегу, греб не переводя дыхания, с расширенными от ужаса глазами, с перекошенным лицом. В лодке было много воды, и она низко осела. Кажется, еще кружка–две, и лодка пойдет на дно.

Ближе и ближе берег. Вот уже приветливо кивают кусты ивняка. И тут… тут случилось непонятное. Евгешка поднял вверх одно весло, а вторым начал быстро поворачивать лодку обратно. И так, как спешил к берегу, так теперь спешил Евгешка на место аварии. В его ушах еще стоял последний крик Павлика.

«Лодка… Спасай…» — шептал Евгешка, налегая на весла. «Лодка… Спасай… Лодка… Спасай…» Да, да, надо спасать. В лодке вода. Ничего. Можно вычерпать воду. Можно подать ему весло. Ух, какая быстрина! Как трудно стало грести… Как тяжело…

— Па–авли–ик!.. — вдруг крикнул на полные легкие Евгешка. — Па–авли–ик!..

«У–у–у!» — ответило далекое эхо.

Величественно шла мощная голубая река. И нигде — никого. Ни пятна, ни черной точки. Затаив дыхание, с похолодевшим сердцем всматривался Евгешка в быстрые волны — не появится ли еще раз над водой голова товарища, не мелькнет ли где–то его темная, загорелая рука…

Величественно шла мощная голубая река. Пролетела над Евгешкой чайка. Словно играя, она выпустила из клюва рыбку и сразу же снова подхватила ее налету. Рыбка сверкнула на солнце, как новенький гривенник.

Евгешка не помнит, как он повернул к берегу, как бросился бежать. Очнулся он где–то в ивняке, и первое чувство было — слезы. Все лицо было мокрое от слез. Он бежал и, видимо, упал. Сколько он лежал так в полузабытьи? Вернуло его в сознание громкое стрекотанье сороки. Сорока была где–то здесь недалеко, она, видимо, очень смущена поведением этого странного парня, который упал и вот лежит неподвижно на песке.

Евгешка вдруг встал. Что–то крепко сжимала рука. Глянул — весло. Получается, что он бежал с веслом, забыв оставить его там, возле лодки. Недавно пережитое со страшной яркостью снова восстало в сознании. Он швырнул весло в кусты и, не разбирая тропы снова побежал. Ему вдруг пришло в голову, что Павлика еще можно спасти.

Евгешка бежал, не видя дороги, бежал прямо через кусты, бежал наугад, но знал, что бежит к селу. И вдруг стук топора донесся до его слуха. Ему показалось даже, что он слышит веселый разговор и смех. Он на мгновение остановился и прислушался, а затем круто повернул налево.

Снова блеснуло широкое лезвие реки и залитый солнцем песчаный берег. На берегу толпа детворы. Евгешка узнал Кузьку и Наталью, Быцыка, Проньку, пионервожатого Василия. Они смеялись, они очень громко смеялись, и из этого смеха Евгешка понял, что им еще ничего не известно.

Парень имел, наверное, необычный вид. Наверное, по его бледному лицу они увидели, что случилась какая–то беда. Вдруг стихли веселые голоса и смех. Кузька бросил топор. Пронька и Василий перестали пилить доску.

«Вышку делают», — мелькнуло в голове Евгешки. Он схватил Василия за руку.

— Павлик… Павлик утонул! — крикнул хрипло, и голос его был похож на клекот.

Евгешка думал, что сейчас начнется суматоха. Ребята бросятся к реке, из села будут бежать люди, кто–то ударит в железный рельс, оповещая тревогу. Но ничего этого не произошло. Василий покачал головой:

— Какой ужас! Но ты успокойся, Жень. Как это произошло?

— Я… я… Мы поехали вдвоем… Лодка… И я не помог ему… И я… я ударил в лесу Олесю, а не Павлик…

— Ты? Почему же ты молчал?

— Я… я боялся…

Здесь творилось что–то странное, непонятное. Пионеры отворачивали свои лица, закрывали их ладонями. Евгешке показалось, что они смеются. Нет, они плачут… У Олеси вздрагивают плечи… И вдруг она поворачивается к парню, и Евгешка не замечает на ее лице ни слезинки.

— Зачем же ты меня ударил?

— Я… я думал, что ты — не ты… Я испугался…

И снова ребята отворачиваются и громко всхлипывают…

— Павлика водоворот закрутил… Павлик… — в отчаянии повторил Евгешка, не понимая, почему никто из них не бежит, не бьет в железную рейку, не зовет на помощь.

Неожиданно пионервожатый обеими ладонями взял голову Евгешки и повернул ее легонько в сторону.

— Посмотри туда. Павлик жив… Павлик, выходи!

Что это? Снится? Нет, все происходит на самом деле. Вот пионервожатый. И Пронька с веснушками на носу. И подзорная труба его тут же…

Из кустов вышел Павлик. Он был в трусах, как тогда, когда упал в воду. Он вышел из–за куста и, не взглянув на Евгешку, подошел к Олесе.

— Почему оставили работу, друзья? Водоход погиб, надо, чтобы вышка была хорошая. Ох, и жалко же, Олеся, водохода! Сердце щемит — веришь?

— Верю, Павлик!

Если бы из–за кустов вышел бегемот или ихтиозавр, или гром ударил с ясного неба, или Днепр повернул обратно — Евгешка не был бы так поражен и ошарашен. Он протирал глаза, он не верил сам себе. Было чему удивляться и поражаться. Евгешка видел не бегемота и не ихтиозавра, а Павлика! Павлика! Понимаете, дорогие читатели? Павлик вызвал больше впечатлений, чем доисторический ихтиозавр!

И вдруг Павлик по вернулся к Евгешке. Притворяясь, будто он только теперь заметил своего товарища, Павлик нехотя молвил:

— А, и ты здесь? Жив? Не утонул?

Вот и имеешь! Он спрашивает, жив ли. Ведь об этом надо Евгешке спросить у Павлика, а не наоборот.

Нет, этого дальше Евгешка не мог стерпеть. Он близко подошел к Павлику.

— Павлик, бей меня! Слышишь, бей!

— Бить? Зачем? Я не сержусь на тебя. Мне просто жаль тебя. Бедный ты, бедный трус!

Лучше бы он ударил!

Евгешка сник. Низко наклонилась голова, что ему оставалось делать?

Но как это произошло? Как спасся Павлик?..