@importknig
Перевод этой книги подготовлен сообществом "Книжный импорт".
Каждые несколько дней в нём выходят любительские переводы новых зарубежных книг в жанре non-fiction, которые скорее всего никогда не будут официально изданы в России.
Все переводы распространяются бесплатно и в ознакомительных целях среди подписчиков сообщества.
Подпишитесь на нас в Telegram: https://t.me/importknig
Бранко Миланович
«Видение неравенства: От Французской революции до конца холодной войны»
Оглавление
Пролог
Глава 1. Фран с Франсуа Кесне. Социальные классы в «богатом сельскохозяйственном королевстве»
Глава 2. Адам Смит: «Прогресс изобилия» и неявная теория распределения доходов
Глава 3. Рикардианский выигрыш. Давид Рикардо и отсутствие компромисса между справедливостью и эффективность
Глава 4. Карл Маркс. Снижение нормы прибыли, но постоянное давление на доходы от труда
Глава 5. Вильфредо Парето: от классов к индивидуумам
Глава 6. Саймон Кузнец. Неравенство в период модернизации
Глава 7. Долгое затмение исследований неравенства во время Холодной войны
Эпилог. Новое начало
Пролог
Цель этой книги - проследить эволюцию представлений об экономическом неравенстве за последние два столетия на основе работ некоторых влиятельных экономистов, чьи труды можно интерпретировать как прямо или косвенно касающиеся распределения доходов и неравенства доходов. Это Франсуа Кесне, Адам Смит, Давид Рикардо, Карл Маркс, Вильфредо Парето, Саймон Кузнец и группа экономистов второй половины двадцатого века (последние пользуются общим влиянием, хотя по отдельности не имеют такого культового статуса, как предыдущие шесть). Это книга об истории мысли в одной важной области, которая раньше занимала видное место, затем была затмена, а недавно вновь вышла на передний план экономической мысли.
При написании этой книги я использовал не совсем обычный подход. Поскольку знание того, как я подошел к решению этой задачи, имеет большое значение для понимания того, что последует далее, следует с самого начала посвятить несколько абзацев характеристикам, которые делают эту книгу отличительной. К ним относятся: пристальное внимание к распределению доходов; попытка представить идеи с точки зрения каждого мыслителя; хронологическое упорядочивание рассматриваемых концепций; безразличие к нормативным взглядам различных мыслителей на неравенство; использование определенного стандарта (моего собственного изобретения) для выделения из моря проведенных исследований неравенства тех, которые действительно важны. Рассмотрим их по очереди.
Упор на распределение доходов. Каждая глава посвящена одному мыслителю, чьи труды (часто объемные) охватывают множество тем, но цель состоит в том, чтобы извлечь только их взгляды на распределение доходов и рассмотреть, какие конкретные ответы они дают на основные вопросы неравенства. Это такие вопросы, как: Как определяется заработная плата? Существует ли конфликт между прибылью и рентой? Как будет меняться распределение доходов по мере развития общества? Будет ли прибыль или заработная плата иметь тенденцию к росту или снижению?
Естественно, это означает, что другие темы, затронутые этими мыслителями, вообще не рассматриваются. Каждый из авторов создал внушительный объем работ; можно легко увлечься и провести всю карьеру, изучая их и комментарии к ним. Если мы просто посмотрим на их труды, то они окажутся грандиозными (за исключением Рикардо, чей труд был относительно ограничен, если не учитывать его письма, и который умер молодым). Работы Маркса, о чем свидетельствует продолжающаяся сага проекта MEGA (Marx-Engels Gesamtausgabe), насчитывают около 120 запланированных томов, уменьшенных по сравнению с предыдущими 164. Собрание сочинений Парето в его многочисленных вариантах почти столь же огромно, и даже идеи Адама Смита заполняют многие тома, несмотря на то, что его неопубликованные работы и переписка были сожжены по его приказу после его смерти - отчасти из-за публикации заметок, сделанных его студентами (опубликованных как "Лекции по юриспруденции"). Случай Кесне интересен еще и тем, что его писательские отношения с Мирабо напоминают отношения между Марксом и Энгельсом: нелегко определить, где заканчивается вклад одного автора и начинается вклад другого. Собственные и совместные работы Кеснея, особенно если учесть анонимные тексты, опубликованные его "школой", вероятно, превышают две тысячи страниц. А Кузнец писал более пятидесяти лет, и за это время его вклад был чрезвычайно разнообразен: от определения национальных счетов до роста и распределения доходов, демографии и экономического развития.
Если историк мысли будет заниматься трудами Адама Смита, Маркса или Парето, охватывающими политологию, философию, социологию, эпистемологию, экономику, антропологию и даже психологию, он будет стремиться рассматривать их во всей полноте, обсуждая все или большинство этих тем в качестве генералиста. Историк экономической мысли может сосредоточиться на экономических темах (как это делал, например, Шумпетер) или более узко - на экономических темах, рассматриваемых с неоклассической точки зрения, как это сделал Марк Блауг, оставив без внимания социологические тома Парето или философию Маркса. Но я игнорирую все части работы автора, какими бы важными они ни были, которые можно логически отделить от того, что он может предложить по распределению доходов.
Например, для трудов Маркса о распределении доходов, эволюции заработной платы и тенденции нормы прибыли к падению не имеет значения, что он также придерживался трудовой теории стоимости. Тех же взглядов на эти темы могли придерживаться и другие люди с другими теориями стоимости (что, собственно, и происходило). Трудовая теория стоимости Маркса, безусловно, важна для понимания его концепций прибавочной стоимости, эксплуатации и отчуждения. Она повлияла на взгляды его многочисленных последователей относительно справедливости распределения доходов при капитализме. Но, как я объясню ниже, я не рассматриваю здесь нормативные взгляды на неравенство доходов. Его теорию стоимости можно рассматривать совершенно отдельно (то есть в стороне) от обсуждения сил, которые, по мнению Маркса, влияют на распределение доходов между классами.
Таким образом, существует множество интересных экономических тем, которые остаются за рамками этой книги. Например, расширение Парето работ Вальраса (с некоторыми изменениями) в рамках общего равновесия не имеет никакой видимой связи с его теорией распределения доходов. (Я, однако, связываю эту теорию с тем, с чем она может быть связана: с его социологическим взглядом на циркуляцию элит). Точно так же знаменитый оптимум Парето логически отделим от его теории распределения доходов. Хотя это действительно утверждение о перераспределении, и оно часто используется в дискуссиях о перераспределении через налоги и субсидии, это, по сути, нормативное утверждение (появляющееся или маскирующееся под видом позитивизма).
Одним словом, авторы, чьими идеями наполнена эта книга, возможно, и не думали (на самом деле мы знаем, что они не думали), что изучение распределения доходов между классами или отдельными людьми является самой важной частью их работы. Они также не представляли себе распределение доходов так, как мы видим его сегодня. Но все они включены в книгу по одной и той же причине: как , так и оказавшие большое общее влияние на экономику, они внесли свой вклад в понимание распределения доходов.
Изложение с точки зрения каждого автора. При изложении идей в этих главах я придерживаюсь собственной точки зрения каждого мыслителя (за одним существенным исключением, о котором речь пойдет ниже) и привлекаю критический анализ лишь в той мере, в какой он помогает прояснить их теории. Я стараюсь воздерживаться от критики недостатков и упущений, которые стали очевидны только в ретроспективе. Мое внимание сосредоточено на том, является ли подход последовательным в контексте других взглядов автора, а не на том, например, предсказал ли Кесне, как Революция изменит распределение доходов во Франции, или объясняет ли его работа уровень неравенства доходов в США сегодня. Такие абсурдные примеры полезны для того, чтобы показать, насколько неразумно оценивать работу с точки зрения настоящего: Кесне никогда не ожидал, что произойдет Революция, а тем более раздача земли крестьянам, поэтому отвергать его взгляды на распределение доходов в свете того, что произошло через тридцать лет после его написания, было бы легкомысленно, несправедливо и бессмысленно. Еще более бессмысленным было бы отвергать взгляды Кеснея на распределение доходов, потому что он не смог предвидеть рост доли верхнего одного процента населения США в XXI веке.
Моя цель - почти "быть" тем мыслителем, о котором идет речь, видеть мир, насколько это возможно, с его точки зрения, а не критиковать его за проблемы или упущения в его работах (если только эти упущения не являются логическими ошибками или упущениями в его собственной системе) или подвергать его предсказания детальному анализу. Конечно, иногда я делаю и то, и другое, и все чаще это происходит с мыслителями, более близкими к современности, как, например, с Парето и Кузнецом. Но я делаю это только тогда, когда необходимо представить более острый взгляд на распределение доходов, чем это, возможно, сделал автор, или подчеркнуть некоторые противоречия в его мышлении, или предложить возможные множественные интерпретации. Один из способов осмыслить эту книгу - представить, что каждого из рассматриваемых здесь авторов попросили ответить на один и тот же вопрос: Что ваша работа говорит о распределении доходов в том виде, в котором оно существует в ваше время, а также о том, как и почему оно может измениться?
Исключением из этого общего подхода, предполагающего принятие авторской точки зрения, является критическая позиция, занятая в главе 7, где рассматривается состояние исследований неравенства в социалистических и капиталистических странах в период с середины 1960-х до начала 1990-х годов. Тот факт, что глава 7 объединяет нескольких авторов, отражает суждение о том, что ни один человек того времени как исследователь неравенства не приближается к статусу предыдущих авторов. В то время как в других главах представлен индивидуальный вклад, цель главы 7 иная: объяснить, почему исследования распределения доходов ушли в прошлое в эпоху холодной войны. По сравнению с остальной частью книги, тон главы более категоричен и более критичен по отношению к тому типу экономики, который господствовал как на Востоке, так и на Западе в десятилетия, предшествовавшие концу коммунизма.
Короче говоря, это книга об истории экономической мысли в одной области (распределение доходов), как к ней подходили сами мыслители - насколько это возможно. Хотя иногда я критически оцениваю авторов, особенно в главе 7, мой основной подход можно назвать просто "тщательным следованием источникам", и я стараюсь принимать их труды за чистую монету.
Хронологическое упорядочение. Рассмотренная здесь эволюция мышления о неравенстве отражает представления авторов об основных расслоениях, влияющих на неравенство в их время и в их местах. Рассмотрение этих авторов в хронологическом порядке подчеркивает тот факт, что основные условия, влияющие на неравенство, и представления о нем менялись на протяжении двух столетий.
Хронологический подход, начинающийся до Французской революции и продолжающийся до конца коммунизма, имеет еще одно преимущество - он показывает нам, что неравенство в разное время и в разных местах означало очень разные вещи. Расколы между людьми, классами, полами или этническими группами, которые считались наиболее важными, не всегда были одинаковыми. Однако не стоит путать хронологический подход с телеологическим, подразумевающим постепенное продвижение к окончательной истине. Поколения до нас пытались превратить предрассудки своего времени в некую вечную истину, и мы не должны повторять эту ошибку. Напротив, хронологический подход должен подсказать нам, что ни одна концепция неравенства не существует вне своего места и времени. То, что мы сегодня считаем ключевыми факторами, вызывающими неравенство, в будущем наверняка будет восприниматься по-другому.
Структура первых шести глав, посвященных авторам, схожа: каждая открывается разделом, посвященным интересным аспектам жизни или творчества этого человека (некоторые из них, возможно, не так известны или переосмыслены здесь). Это не капсульные биографии, которые гораздо проще найти в Википедии, а описание некоторых важных личностных характеристик. Схематическая хронология жизни авторов представлена в таблице I.1.
Далее следует раздел, в котором с помощью современных данных рассказывается о том, что известно сегодня о неравенстве в странах, где жил и учился автор. Цель состоит в том, чтобы вписать их взгляды на распределение доходов в контекст того времени. В некотором смысле, благодаря эмпирическим исследованиям, проведенным в основном в последние два десятилетия, этот контекст известен нам гораздо лучше, чем им. Это справедливо для всех, кроме Кузнеца, который непосредственно работал над распределением доходов в США . Но хотя наши знания о неравенстве доходов, скажем, в Англии в XIX веке лучше, чем у Рикардо и Маркса, они должны были знать об основных тенденциях - об этом свидетельствуют их работы. Даже если Кесне не знал эмпирически уровень неравенства в дореволюционной Франции и не мог рассчитать коэффициент Джини (этот показатель был изобретен примерно 150 лет спустя), он вполне осознавал основные типы французского неравенства и социальную структуру страны и даже пытался описать ее в цифрах.
Таблица I.1 Хронология изученных авторов
Рожденный
Опубликованные основные работы
Умер
Франсуа Кесне (80)
1694
1763
1774
(За два года до обретения Америкой независимости)
Адам Смит (67)
1723
1776
(Американская независимость)
1790
(Сразу после Французской революции)
Давид Рикардо (51)
1772
1817
(Сразу после наполеоновских войн)
1823
Карл Маркс (65)
1818
(Сразу после наполеоновских войн)
1848
(Революции в Европе)
1867
(Реставрация Мэйдзи)
1883
(Незадолго до конференции по разделению Африки)
Вильфредо Парето (75)
1848
(Революции в Европе)
1896
1923
(Муссолини у власти)
Саймон Кузнец (84)
1901
1955
(Холодная война)
1985
(Горбачев у власти)
Во время написания этой книги я неожиданно столкнулся с похожей структурой в "Основных течениях марксизма" Лешека Колаковского. Это открытие, оказавшее влияние на мою работу на разных уровнях, было сделано просто благодаря тому, что я читал (или, в данном случае, перечитывал) разных авторов, пишущих о Марксе. Книга Колаковского превосходна во многих отношениях, но структурно меня привлекло то, что Колаковскому удалось представить эволюцию марксистской мысли через обсуждение отдельных вкладов во взаимосвязи. Цепочка, которая ведет нас от ранних социалистических писателей, предшествовавших Марксу, до Маркузе и Мао, практически непрерывна. И все же "Основные течения" не организованы вокруг различных мыслителей так, как, например, "Мирские философы" Роберта Хейлбронера. У Колаковского существует органическое единство между вкладом авторов и развивающейся идеологией. Конечно, Колаковскому помогло то, что его книга была исследованием одной идеологии, что позволило легче связать разных авторов и их взгляды. Когда мы изучаем подход экономистов к распределению доходов и неравенству, трудностей гораздо больше, поскольку авторы не обязательно принадлежат к одной и той же школе мысли. Тем не менее я стараюсь выявить влияние и наследование идей настолько, насколько это целесообразно: ведь цель книги - проследить интеллектуальную историю мышления о неравенстве, а не просто представить обзор идей различных экономистов.
Безразличие к нормативным взглядам на неравенство. Исследуемые здесь авторы имели различные философские и этические взгляды на распределение доходов и на то, оправданы ли определенные источники доходов и уровни неравенства в доходах, но эта книга безразлична к таким взглядам. Это сознательно инструментальный подход, который, хотя всегда принимает точку зрения автора, игнорирует все нормативные или квазинормативные утверждения о распределении доходов и фокусируется на фактическом распределении, которое выделяют авторы, на том, что, по их мнению, определяет реальные доходы отдельных людей и классов, и на том, как, по их мнению, это распределение может измениться по мере развития общества. Я отмечаю, как идеология повлияла на выводы мыслителей - например, утверждаю, что физиократия Кеснея и его взгляд на сельское хозяйство как на единственный источник экономического излишка делали его более склонным к оправданию доходов знати, и что, напротив, представление Рикардо о ренте как о монопольном доходе объяснялось желанием защитить капиталистов от помещиков. И я действительно представляю политические последствия взглядов авторов. Но я не вступаю в нормативные дебаты. Я также в значительной степени игнорирую то, что можно назвать негласными или невысказанными нормативными суждениями по таким вопросам, как кто считается для целей анализа. Большинство этих авторов сосредоточились на неравенстве между мужчинами или семьями в своих странах и не интересовались другими. Не все из них были явно озабочены положением женщин или обездоленных групп, хотя некоторые из них были.
Безразличие этой книги к нормативным взглядам также помогает объяснить мой выбор авторов для характеристики. Если бы я занимался нормативными теориями или, что несколько менее амбициозно, нормативными взглядами на распределение доходов, то место таких философов, как Платон, Аристотель, Конфуций и Руссо, а в наше время - Роулз, Хайек и Сен, было бы обеспечено. Но поскольку никто из них не описывал, как на самом деле формируется распределение доходов между людьми и классами, и тем более как эта форма будет меняться, они не вошли в книгу. Пожалуй, лучше всего это можно проиллюстрировать на примере Роулза. Его вклад в "Теорию справедливости" оказал огромное влияние на современное мышление о перераспределении доходов. Например, он выступает за налогообложение наследства и увеличение государственных расходов на образование на том основании, что они уравнивают шансы поколений для людей, которые не имеют семейных преимуществ. Тем не менее, он не высказывает никакого мнения о том, как выглядит распределение доходов в современном капитализме и как оно может измениться. То же самое можно сказать и о Сене, который много пишет о распределении доходов (как с точки зрения методологии, так и с точки зрения теории), но ничего не говорит о фактических силах, которые его формируют. Тщетно искать у Роулза или Сена мнение о том, например, откладывают ли квалифицированные рабочие достаточно средств, чтобы стать капиталистами, или какие источники дохода обогащают верхний один процент.
Наконец, учитывая инструментальный подход, который я применяю к размышлениям этих авторов о неравенстве, необходимо сделать специальный комментарий о Марксе. Читать Маркса без учета его нормативных позиций может показаться невозможным, но следует отметить, что Маркса в целом не интересовали вопросы неравенства в том виде, в каком мы ставим их сейчас. Его точка зрения, разделяемая большинством марксистов, заключалась в том, что если не будут сметены базовые институты капитализма - частная собственность на средства производства и наемный труд, - то любая политическая борьба за снижение неравенства в лучшем случае приведет к реформизму, профсоюзному движению и тому, что Ленин позже назвал "оппортунизмом". Таким образом, неравенство было производным, второстепенным вопросом, который почти не затрагивался в трудах Маркса. Описания бедности и неравенства заполняют страницы "Капитала", особенно его первого тома. Но они приводятся для того, чтобы показать реальность капиталистического общества и необходимость покончить с системой наемного труда. Они не выступают за сокращение неравенства и бедности в рамках существующей системы. Маркс не был мелиористом. Профсоюзная борьба за сокращение неравенства в лучшем случае может быть оправдана, как пишет Шломо Авинери, как средство вызвать у рабочих чувства солидарности и общности. Иными словами, это всего лишь полезная практика для нового общества, которое возникнет после ликвидации антагонистических социальных классов.
Маркс также отвергал идею о том, что его критика капитализма основана на моральных принципах, и довольно пренебрежительно писал о многих, кто критиковал капитализм с этой точки зрения. Эксплуатация (присвоение капиталистами прибавочной стоимости) была для него техническим, а не нормативным понятием. Она отражала природу системы: рабочему не платят меньше, чем стоимость его рабочей силы, поэтому нет нечестного обмена, но есть эксплуатация. Следовательно, нормативный аспект, даже если он косвенно присутствует в обсуждении Марксом положения рабочего класса (особенно в первом томе "Капитала" и некоторых других политических и дидактических работах), не влияет на его теорию. Инструментальный подход к взглядам Маркса на неравенство и игнорирование нормативного аспекта, таким образом, не только возможен, но и полностью соответствует мышлению самого Маркса.
Некоторые следы нормативного мышления о распределении появляются в рассуждениях Маркса о доходах при социализме и коммунизме, но эти замечания очень немногочисленны и условны. Как говорил сам Маркс, он не хотел иметь дело с "рецептами для поварских цехов будущего". И, очевидно, они не относятся к капитализму, которого я касаюсь в главе о Марксе (глава 4). Я включаю эти комментарии в главу 7, посвященную исследованиям распределения доходов при социализме. Однако и там я придерживаюсь инструментального подхода, рассматривая реальные силы, повлиявшие как на распределение при социализме, так и на мышление по поводу этого распределения, а не нормативные утверждения, которые партийные идеологи всегда любили вырывать из Маркса и Энгельса.
Стандарт того, что является важной работой. При выборе этих авторов и оценке их работ я также использовал какие-то определенные критерии, позволяющие судить о том, какие способы изучения распределения доходов лучше других? Да, использовал. И очень важно сказать об этом прямо - особенно потому, что это прояснит мою критику исследований неравенства эпохи холодной войны в главе 7.
На мой взгляд, лучшие исследования распределения доходов сочетают в себе три элемента: повествование, теорию и эмпирику. Только при наличии всех трех элементов мы получаем ценный результат, который я называю интегративным исследованием распределения доходов.
Нарратив неравенства - это авторский рассказ о том, как распределение доходов формируется благодаря взаимодействию определенных сил. Важно придать теории связность и объяснить читателю, каким эмпирическим данным отдает предпочтение автор. Например, авторы восемнадцатого и девятнадцатого веков в этой книге строили свои повествования вокруг классовой структуры общества, в то время как история неравенства Кузнеца сосредоточена на последствиях модернизации (урбанизация, развитие обрабатывающей промышленности). Другие описывают борьбу между организованным трудом и работодателями за долю чистого продукта, или монополистов, "поглощающих" мелких производителей, или войны и эпидемии, влияющие на распределение доходов.
Нет никаких причин, кроме удобства, называть этот элемент первым. Два других элемента не подчинены ему. Нарратив может быть продуктом эмпирики или подвергаться ее влиянию, точно так же как он может быть продиктован пониманием более масштабных исторических процессов или чем-то еще. Но нарратив должен существовать, если мы хотим убедить других в своем взгляде на мир, а не поддаться самому поверхностному эмпиризму, когда уравнения выполняются просто на основе имеющихся данных.
Теория - это то, что придает повествованию более прочную логическую основу. Например, если мы хотим рассказать убедительную историю о классовой борьбе, нам нужно разработать теорию относительных структур власти и конфликтов по поводу долей доходов между классами. Теория о ключевых силах, формирующих распределение доходов, может быть выражена математически или словесно. Это может быть экономическая, политическая, социологическая или другая теория. Но без теоретической части само по себе повествование будет слишком расплывчатым. И наконец, для получения данных, которые могут обосновать, поддержать, подорвать или пересмотреть утверждения нарратива и теории, необходима эмпирика. Это абсолютно необходимая часть. Данные не только помогают писателю убедить читателя, но и позволяют ему проверить, насколько ошибочны доказательства, используемые для выдвижения теории. Все три элемента важны в равной степени, и если хоть один из них отсутствует, подход к распределению доходов можно назвать неполным.
Возможные упущения. В книге есть, пожалуй, два заметных упущения в освещении истории исследований неравенства. Первое - это упущение писателей до Кюсне, в частности меркантилистов. Однако это не такое уж важное упущение, учитывая направленность книги. В конце концов, именно Кесне был основателем политической экономии и первым, кто ввел в свой анализ социальные классы и дал определение экономического излишка. Оба понятия сыграют огромную роль в последующем развитии политической экономии и экономики. Меркантилистов, конечно же, волновало неравенство между странами, вызванное неравными выгодами от торговли. Изучение их взглядов на неравенство внутри страны, в той степени, в которой они их придерживались, может быть интересной нишевой темой. Но, на мой взгляд, это не более чем тема.
Второе упущение более серьезное, но частичное: отсутствие латиноамериканских структуралистов и школы иждивенцев. Как будет отмечено в главе 7, экономика времен холодной войны, практиковавшаяся в капиталистических и социалистических странах примерно с 1960-х до начала 1990-х годов, была практически бесплодной почвой для серьезных исследований в области распределения доходов. Исключение составляли работы структуралистов, большинство из которых были выходцами из Латинской Америки, и тех, кто ассоциировался с неомарксистской школой зависимости. Тот факт, что Латинская Америка в этот период создала наиболее интересные работы по распределению доходов, не был случайностью. Из-за ее политической позиции, которая не была ни просоветской, ни некритично проамериканской, а также из-за того, что латиноамериканские общества имеют ярко выраженную классовую структуру, к теме неравенства в этом регионе подходили иначе и гораздо более творчески, чем в Европе (будь то Западная или Восточная) или США. В главе 7 я признаю вклад школы зависимости и, в частности, Самира Амина, за работами которого я следил на протяжении нескольких десятилетий. Но, к сожалению, мое знание работ Рауля Пребиша, Селсо Фуртадо, Октавио Родригеса и других недостаточно для того, чтобы уверенно обсуждать их. Более осведомленный комментатор уделил бы больше места в главе 7, если не дополнительную главу, обсуждению этих (и, возможно, других латиноамериканских) авторов и их вклада.
Конкурирующие представления о неравенстве
В самом начале книги читателю будет полезно получить краткое представление о том, как различаются и пересекаются представления авторов о неравенстве. Первые четыре автора - Кюсне, Смит, Рикардо и Маркс - рассматривают неравенство как в основном классовое явление. Остальные видят вещи по-другому. В случае Парето ключевой раскол проходит между элитой и остальным населением. По мнению Кузнеца, неравенство вызвано различиями в доходах между сельскими и городскими районами или между сельским хозяйством и промышленностью. Для авторов последних трех десятилетий ХХ века неравенство - явление маргинальное.
Но даже среди первых четырех авторов взгляды на классовое неравенство различаются. Для Кеснея классы определены юридически. Это наиболее очевидно в его использовании понятия "собственники" - класса, включающего духовенство, аристократию и государственных управляющих, которые по закону получают излишки. Классификация Кесне отражает фактическое положение дел до революции, когда население Франции состояло из юридически разделенных "сословий". Такое же юридическое разделение продолжало существовать почти до конца XIX века в обществах, основанных на крепостном праве, касте или принудительном труде (например, в царской России, Индии и странах Центральной Европы), а также в обществах, где сохранялось рабство (например, в США, Бразилии и колониях Карибского бассейна). В таких обществах имело смысл рассматривать классовые различия не только как экономические, но и как различия в правовом положении, которые затем трансформировались в материальные различия и различия в доходах.
Благодаря Смиту, а особенно Рикардо и Марксу, классовые различия стали полностью основаны на владении различными видами "активов": землей, капиталом и рабочей силой. Больше не существовало формальных юридических различий между классами и индивидами, но в экономической сфере активы, которыми владел человек, имели большое значение. Неравенство рассматривалось через призму того, что сегодня называется функциональным неравенством, то есть неравенства в доходах, получаемых от различных факторов производства. Именно поэтому обсуждение неравенства в трудах Смита, Рикардо и Маркса сводится к разным долям земельной ренты, прибыли от капитала и заработной платы за труд. Молчаливо предполагается, что люди получают весь или большую часть своего дохода только от одного фактора производства и что классы "ранжированы". Это означает, что практически все рабочие считаются беднее всех капиталистов, а все капиталисты - беднее всех домовладельцев. Это, конечно, очень упрощенное описание более абстрактной или теоретической работы наших авторов. Когда они, и это особенно касается Маркса, изучают конкретные исторические случаи неравенства доходов, классификация становится гораздо более детальной и нюансированной (как, собственно, и будет показано в главе 4).
С Парето мы попадаем в другой мир: классы исчезают, и на смену им приходят индивидуумы, или элита по сравнению с остальными. Почему так произошло? Хотя с чисто эмпирической или измерительной точки зрения неравенство в обществах, с которыми был знаком Парето (Италия и Франция на рубеже XX века), было близко к уровню неравенства в Великобритании на пике промышленного капитализма, классовые различия в Италии и Франции были, вероятно, менее заметны, а социальная мобильность - выше. В Италии и Франции также было меньше неравенства в богатстве. Еще одну причину забвения классового анализа можно найти в социологической теории Парето: он считал, что наиболее важное различие в обществе - между элитой и остальным населением. В капиталистическом обществе элита действительно может состоять из владельцев капитала. Но это всего лишь конкретная иллюстрация общего принципа элиты. В социалистическом обществе элита состоит из государственных бюрократов. Иными словами, основа, на которой строится элита, может меняться, но раскол между элитой и населением остается. Просто в разных обществах элита принимает разные социологические формы.
Саймон Кузнец работал и жил в Соединенных Штатах 1950-1960-х годов, в совершенно иной обстановке, чем другие рассматриваемые здесь авторы. К тому времени неравенство в стране значительно сократилось по сравнению с пиком начала XX века, Соединенные Штаты были самой богатой страной мира, и классовое расслоение в стране считалось (отчасти потому, что классовые различия были объективно ниже, чем в других странах, а отчасти благодаря мифу о Горацио Алджере) в значительной степени несущественным. Считалось, что изменения в распределении доходов вызваны сдвигами в относительных доходах городских и сельских районов и сельскохозяйственной и производственной деятельности. Это был новый взгляд на неравенство, очень тесно связанный с популярной в то же время теорией модернизации.
В период после Кузнеца - в эпоху снижения значимости исследований распределения доходов как в социалистических, так и в капиталистических странах - не было никакого организующего принципа, будь то классовый, групповой или элитарный, который стимулировал бы новые работы. На это были "объективные" причины : неравенство доходов снижалось как в социалистических экономиках, переживших революции и экспроприацию частного капитала, так и в капиталистических, создавших государство всеобщего благосостояния. Затмение исследований неравенства, однако, было в значительной степени обусловлено политическими причинами. Но он также произошел из-за очень изменившейся обстановки 1970-1990-х годов, в которой жили и работали экономисты, о которых пойдет речь в главе 7.
Наконец, недавнее возрождение исследований неравенства, о котором я рассказываю в послесловии, связано с обнаружением и документированием тенденции, которая во времена неолиберального подъема развивалась исподволь: были достигнуты очень высокие уровни неравенства, которые эффективно скрывались в условиях легкого заимствования средним и ниже среднего классами. Когда легкое заимствование закончилось, долги пришлось возвращать, и обнаружились глубинные причины низкого роста доходов среднего класса и высокого неравенства. Это помогло исследованиям распределения доходов вновь обрести популярность.
Но это возвращение происходит в совершенно иных условиях, и сегодня внимание уделяется расколам, которые (хотя их нельзя назвать новыми) в течение последних двух столетий практически игнорировались. Это расовые и гендерные расколы. Если быть справедливым к авторам XIX века, чьи работы рассматриваются здесь, никто из них не стал бы оспаривать значимость расы и пола для неравенства доходов в их время, но и эти вопросы не были неотъемлемой частью их работ. Расовая эксплуатация упоминается и Смитом, и Марксом. Смит, тщательно критикуя институт рабства, считал его ликвидацию невозможной, поскольку рабовладельцы, обладающие политической властью, никогда не проголосуют за то, чтобы лишиться своей собственности. Маркс был активным сторонником Севера, в частности Линкольна, во время Гражданской войны в США. Он рассматривал войну как способ, с помощью которого история, применяя насилие в случае необходимости, заменяет менее эффективную общественную формацию (например, рабовладельческое общество) на более прогрессивную (например, капиталистическую). И хотя Маркс к концу жизни стал уделять гораздо больше внимания внеевропейским проблемам, включая колониализм, крепостное право и рабство, эти соображения остаются периферийными в доминирующей (и небезосновательной) интерпретации Маркса как западного мыслителя. Гендерное неравенство было еще менее интегрировано в работу о распределении доходов до недавнего времени. Неявные причины их игнорирования заключались, во-первых, в том, что неравенство - это вопрос различий в семейных доходах, а во-вторых, в том, что женщины либо участвуют в доходах и богатстве семьи, либо являются "невидимками". Сегодня гендерным и расовым различиям отводится гораздо большая роль в исследованиях неравенства, чем в прошлом.
Сегодня интерес к изучению передачи доходов и богатства от поколения к поколению и того, как они усугубляют неравенство, значительно возрос. Отчасти это объясняется большей доступностью данных, а отчасти - растущим признанием преимуществ, которые регулярно передаются в семьях и поколениях, и того, как они подрывают современное общество, формально приверженное идее, что привилегии по праву рождения должны быть устранены или, по крайней мере, сведены к минимуму.
Прослеживая нити влияния
Между авторами, вошедшими в эту книгу, существуют различные связи. Книга начинается с Франсуа Кесне, основателя физиократической доктрины, а также основателя политической экономии. Адам Смит познакомился с Кеснеем во время своей двухлетней поездки во Францию в 1764-1766 годах. Мы не знаем, как часто они встречались, как много общались и какое влияние Смит мог оказать на Кесне, но мы точно знаем, что влияние Кесне на Смита было ощутимым, даже если Смит был склонен преуменьшать его (об этом говорилось в главе 2). Кажется маловероятным, что Смит оказывал большое влияние на Кесне, учитывая разницу в их возрасте и социальном статусе. Кесне был на родине, в возрасте шестидесяти одного года, и на пике своего политического влияния во Франции, в то время как Смит, почти на тридцать лет младше его, был просто гостем в чужой стране, не известным своими работами, но принятым благодаря рекомендациям Дэвида Юма. Они встретились на территории Кесне: в парижских салонах, где Кесне боготворили его культовые последователи, а Смит присутствовал, скорее всего, только для того, чтобы послушать. Непонятно, как Смит, чей французский был нестабилен, мог внести большой вклад, когда вокруг него столько людей говорили одновременно на идиоме , которую он понимал лишь в общих чертах. Как бы трудно это ни было представить - настолько высока сегодня репутация Смита - Смит мог вообще не выступать в салонах.
Рикардо начал писать о политической экономии, читая Смита и делая заметки о "Богатстве народов". На протяжении всей своей жизни он оставался под влиянием Смита; можно даже сказать, что он написал "Принципы" с идеей исправить Смита там, где тот ошибался. В свою очередь, заметки Маркса по "Принципам" Рикардо столь же обширны. В "Теории прибавочной стоимости", которая является четвертым томом "Капитала", десять из двадцати двух глав, или более семисот страниц, посвящены Рикардо и рикардианским социалистам. Фактически, присутствие Рикардо ощущается на протяжении всего "Капитала". Не будет преувеличением сказать, что ни один экономист не повлиял на развитие мысли Маркса больше, чем Давид Рикардо.
Был еще Парето, чья первая книга по политической экономии "Социалистические системы" была написана с критикой социал-демократов того времени и несогласием с некоторыми основными идеями Маркса. Парето, однако, не был таким антимарксистом, каким его иногда изображают. Временами он очень хвалил Маркса и соглашался с ним в том, что классовая борьба была главной, а возможно, и основной движущей силой экономической и политической истории. Но он не соглашался с Марксом по многим другим пунктам, включая трудовую теорию стоимости Маркса и его веру в то, что при социализме общество будет бесклассовым.
Таким образом, можно проследить четкую нить через первых пять авторов, которых я рассматриваю, начиная с Кеснея в середине восемнадцатого века и заканчивая Парето в начале двадцатого. Шестой автор знаменует собой перерыв в родословной. Возможно, между Парето и Саймоном Кузнецом прошло слишком много времени, которое включало две мировые войны. Работы Кузнеца носили ярко выраженный эмпирический характер, и у него не было много (или почти ничего) общего с Рикардо или Марксом. Не было у них с Парето и других общих черт, кроме озабоченности межличностным, а не классовым неравенством и опоры на эмпирические методы. Теория распределения доходов Кузнеца была интуитивной и индуктивной теорией, которая мало чем была обязана его предшественникам в политической экономии. Теория модернизации и структурных изменений, лежащая в основе работы Кузнеца, может быть лишь смутно связана со стадиальными теориями развития Смита или Маркса. Взгляд Кузнеца на изменения был скорее экономическим, чем социальным или политическим.
Разные голоса, разные стили
Каждый из изученных здесь авторов также обладает особым стилем письма и подходом к рассматриваемым темам. Здесь, в Прологе, можно сделать то, что не сделано в отдельных главах: представить эти разные таланты и манеры бок о бок для сравнения и сопоставления.
Стиль Кеснея мутен и еще больше усложняется его многочисленными числовыми ошибками. Его читатели часто испытывают чувство некоторой разочарованности, когда он ставит вопрос, ответ на который кажется дразняще близким, только для того, чтобы раз за разом откладывать его получение с помощью сложных числовых примеров или странных (с точки зрения сегодняшнего дня) отступлений. Возникает ощущение, что вы путешествуете по привлекательному интеллектуальному ландшафту, а удовольствие от него портят повторы, противоречия, ошибки и многоточия. Гримм считал, что труды Кесне были намеренно неясными: "Господин Кесне не только неясен по своей природе; он неясен систематически, и он считает, что истина никогда не должна быть сказана ясно". В конце концов путешествие превращается в долгий, трудный путь. Выявляются необычные связи между явлениями и фактами, некоторые из них необычайно прозорливы и современно звучат, только чтобы быть "отмененными" другими утверждениями, удивительно старомодными и взятыми прямо из арсенала идей XVIII века. Можно легко спуститься в кроличью нору работ Кесне (и многие так и сделали), пытаясь понять логику его аргументов, продираясь сквозь чащу технических ошибок. Я всегда считал, что Кесне должен привлекать особую группу экономистов-мазохистов, которые становятся одержимыми исправлением его ошибок, в один прекрасный день делая шаг вперед в понимании этого сложного человека и его последователей, чтобы на следующий день отступить почти на столько же. Если они и приходят к цели, то только после долгих лет путешествий и мучений.
Стиль Адама Смита совершенно иной. Контраст между сложным, блестящим и порой запутанным умом Кеснея и язвительным, остроумным и простым умом Адама Смита поразителен. Это единственные два писателя из шести, представленных в этой книге, которые встречались лично, но остается только удивляться, как они общались между собой. Как я уже сказал, вероятно, не слишком много. Многие утверждают, что влияние Смита на экономику и социальные науки во многом объясняется его писательским мастерством, благодаря которому даже логические ошибки и противоречивые утверждения можно не заметить при первом прочтении. Следует признать, что "Богатство народов" плохо организовано и имеет свои очень утомительные и повторяющиеся части (в том числе очень длинную главу о земельной ренте в первой книге, обширное обсуждение финансовых манипуляций во второй книге и раздел, посвященный тонкостям правил британского обычая, в четвертой книге). В целом, несмотря на неуклюжую организацию, это очень хорошо написанная книга, и тот факт, что Смита так часто цитируют в самых разных контекстах, не случаен. Это свидетельство его стиля, его поразительных аналогий и универсальности его знаний.
Безудержное цитирование избранных строк из "Богатства народов", однако, идет в ущерб пониманию. Нередко предложение Смита цитируется с одной целью (что, казалось бы, вполне соответствует самому предложению), но любой, кто прочитает его в оригинальном контексте, увидит, что Смит имел в виду нечто совсем другое. Понимание или непонимание Адама Смита, а также использование отдельных цитат для обоснования своей позиции приобрело статус кустарной промышленности; это началось почти сразу после его смерти. Я принимаю участие в некоторых из этих споров, утверждая, что "Теорию нравственных чувств" и "Богатство народов" следует различать не по времени их написания, а по цели и аудитории, которую имел в виду Смит. (я не утверждаю, что это оригинальная позиция, но трудно иметь оригинальную позицию, когда речь идет о Смите). Этот аргумент представляет не просто антикварный интерес - он имеет важные последствия для нашего восприятия Адама Смита как экономиста, занимавшегося проблемами неравенства.
Стиль Рикардо все же отличается. Это математика, написанная без математических символов. Его стиль был сухим, оригинальным, который Шумпетер знаменито назвал "рикардианским пороком". Но этот сухой и беспристрастный стиль вызывал страсти на протяжении двух столетий после публикации "Принципов политической экономии и налогообложения". Человека одновременно отталкивает сухость изложения и восхищает логическая последовательность, доведенная (порой) до фригидных крайностей. Если Адама Смита читать в основном интересно, а Кесне попеременно восхищает и разочаровывает, то Рикардо никто не считает привлекательным автором. Даже сам Рикардо был довольно невысокого мнения о своих писательских и ораторских способностях, написав Джеймсу Миллю: "Я испытываю трудности с сочинением - облечением своих мыслей в слова - в той степени, которую я редко наблюдаю у других". Трудно сказать, насколько он сам верил в это, а насколько это было просто самоуничижительное жеманство, характерное для британского эпистолярного жанра XIX века. Исторических примеров Рикардо (excursi) очень мало, а те, что он приводит, выглядят просто как иллюстрации и не раскрывают ничего глубокого о реальных странах и их истории. Контраст со Смитом очень силен, особенно если учесть, что интерес Рикардо к экономике начался с внимательного и аннотированного прочтения "Богатства народов". Знание и любопытство Смита об экономических вопросах всего мира - от Римской империи и империи ацтеков до Китая и Шотландии - отличают его от Рикардо.
Но если сосредоточиться на рассматриваемом Рикардо вопросе и следовать аргументации предложение за предложением, то выигрыш будет огромным. Я бы выделил знаменитую главу XXXI, "О машинах", как лучший пример написания Рикардо: это большая тема, аргументация плотная и понятная, и Рикардо совершенно честно отказывается от своего прежнего убеждения, что внедрение машин не может повредить интересам рабочих (Маркс похвалил его за проявление "доброй воли"). Таким образом, глава объединяет Рикардо-человека, ищущего знания, куда бы оно его ни привело, и Рикардо-первоклассного мыслителя.
Числовые примеры Рикардо и Маркса - это отдельная история, не в последнюю очередь из-за частого использования дробей и устаревшей системы фунт-шиллинг-пенс. Интересно, сколько диссертаций было посвящено выяснению смысла и точности числовых примеров Рикардо и Маркса. Безусловно, их достаточно, чтобы занять годы работы. Примеры Маркса часто содержат арифметические ошибки; некоторые из них были исправлены Энгельсом, а для исправления других потребовалось сто или более лет и совместная работа переводчиков и редакторов. Некоторые ошибки, в случае Маркса, до сих пор приводят к путанице, как я заметил (не намеренно, а по необходимости) при сравнении изданий "Капитала" Маркса в Penguin с чрезвычайно полезными, но порой изобилующими ошибками электронными версиями трудов Маркса, доступными на сайте Marxists.org. Учитывая квазирелигиозный статус, который приобрели труды Маркса, возникает также вопрос о переводе его ключевых терминов на английский и другие языки. Хотя английские переводы таких важных терминов и понятий, как отчуждение, прибавочная стоимость, примитивное накопление (хотя в некоторых случаях и первичное накопление) и тенденция к падению нормы прибыли, уже стали стандартными, все еще существуют различия, которые проявляются от одной публикации к другой. Поскольку я не владею немецким языком, Маркс - единственный автор, которого я не читал в оригинале, полагаясь на смесь английских, французских и сербских переводов. К счастью для меня и других экономистов, в экономических трудах Маркса меньше терминологических проблем, чем в его философских трудах. Например, Мартин Миллиган, переводчик одной из версий "Экономико-философских рукописей 1844 года", открывает книгу четырехстраничным примечанием о переводе нескольких ключевых терминов, включая объяснение того, почему estranged ближе к немецкому оригиналу, чем более распространенное alienated.
Целью Маркса при написании первого тома "Капитала" было, по его словам, написать художественное произведение, а не просто книгу по политической экономии или даже критику политической экономии (как сказано в подзаголовке). Он выполнил эту задачу, объединив философию, литературу, историю и политическую экономию. В этом ему помогли обширные знания греческой и римской философии и литературы. (Диссертация Маркса была посвящена натурфилософии Демокрита и Эпикура). Маркс использует иронию в исключительных случаях; в качестве примера можно привести его оценку Луи Наполеона: "Как фаталист, он живет с убеждением, что существуют некие высшие силы, которым человек, особенно солдат, не может противостоять. На первом месте среди этих сил он числит сигары и шампанское, холодное мясо птицы и чесночную колбасу". Его легко узнаваемый стиль повторения антитез, особенно в политических и исторических трудах, столь же блестящ и цитируем - хотя, возможно, он прибегает к нему слишком часто, и временами он становится слишком шаблонным. Один из приятных примеров - его насмешка над британскими либералами XIX века: "Британские виги должны оказаться... деньготорговцами с феодальными предрассудками, аристократами без чувства чести, буржуа без промышленной активности, законченными людьми с прогрессивными фразами, прогрессистами с фанатичным консерватизмом, торговцами гомеопатическими фракциями реформ, поощрителями семейного кумовства, великими магистрами коррупции, лицемерами в религии, тартаурами в политике".
Однако не все были очарованы стилем Маркса, о чем свидетельствует резкая (но не совсем ошибочная) критика первого тома "Капитала" Бенедетто Кроче:
Следует учитывать странную композицию книги, представляющую собой смесь общей теории, ожесточенных споров и сатиры, исторических иллюстраций и отступлений, и расположенную так, что только [Акилле Лориа, итальянский экономист, известный своей беспорядочной прозой] может объявить "Капитал" самой прекрасной и симметричной из существующих книг; в действительности же она несимметрична, плохо скомпонована и непропорциональна, грешит против всех законов хорошего вкуса; в некоторых чертах напоминает "Новую науку" Вико. Кроме того, Маркс любил гегелевскую фразеологию, традиция которой теперь утрачена, и которую даже в рамках этой традиции он адаптировал со свободой, которая иногда кажется не лишенной элемента насмешки. Поэтому неудивительно, что "Капитал" в то или иное время рассматривался как экономический трактат, как философия истории, как сборник социологических законов... как моральный и политический справочник, и даже, по мнению некоторых, как часть повествовательной истории.
Второй и третий тома "Капитала", разумеется, так и не были закончены, их редактировал Энгельс, используя то, что сегодня мы можем назвать методом "вырезать и вставить". Их незаконченный вид имеет как преимущества, так и недостатки. Некоторые важные части (например, обсуждение тенденции к снижению нормы прибыли) явно незакончены. Некоторые части третьего тома - это просто длинные цитаты из бесконечных дискуссий, проходивших в различных комитетах Вестминстерского парламента. Но преимущество их незаконченности в том, что в некоторых частях мы можем видеть и восхищаться блестящим умом на пике его силы и вдохновения. Некоторые отрывки (то же самое можно сказать и о "Грундриссе") - настоящие бриллианты в необработанном виде, и я уверен, что Маркс никогда их не перечитывал и не исправлял. Кажется, что они были опубликованы в том виде, в каком были написаны, одним махом, в порыве вдохновения, в какой бы день это ни было, в захламленной комнате Маркса в Лондоне или за столом, который он считал своим собственным в Британском музее.
Огромная жажда знаний Маркса, охватывающая все - от публицистики до политики, экономики и философии, - неудивительно, что тысячи людей потратили в общей сложности миллионы часов работы, а некоторые и всю свою жизнь, на изучение его трудов. (Некоторые люди, конечно, даже умерли за Маркса или из-за него - чего нельзя сказать ни об одном другом писателе, о котором пойдет речь в этой книге). В своей недавней статье, комментируя публикацию новых томов собрания сочинений, Хайнц Курц пишет об относительной стерильности последних лет жизни Маркса, которую он объясняет описанием ненасытной жажды познания Маркса. Маркс погрузился в литературу не только обо всех сферах социального бытия человека - включая изучение новых языков, таких как русский, - но и о математике, химии (в зрелом возрасте), геологии и других естественных науках. Создается впечатление, что, если бы можно было заключить соглашение о том, что мир должен быть остановлен на месте, как это было в 1870 году, и дать Марксу два столетия для его анализа, он не смог бы выполнить эту задачу. Стремление впитать в себя все знания мира помешало Марксу закончить многие части своих трудов. Если бы не его неожиданная слава, вызванная тем, что после Октябрьской революции он стал не просто основателем республики или монархии, а основателем нового общественного строя, которому суждено было распространиться на всю Землю, многие из его трудов никогда бы не увидели свет. (Например, его рукописи 1844 года, Grundrisse и большая часть его переписки, скорее всего, не были бы опубликованы в виде книг, за исключением, возможно, некоторых очень специализированных изданий). Как бы то ни было, его собрания сочинений, многие из которых были всего лишь заметками или каракулями, все еще печатаются спустя полтора столетия после его смерти.
Труды Парето пронизаны любовью автора к парадоксам, поиском противоречий и стремлением опровергнуть буржуа, хотя в большинстве своих работ он отстаивал их буржуазные достоинства. Механистическое письмо Парето, чрезмерно упорядоченное по разделам, таким как "3.2A.4" (без особых видимых причин), и его неинтуитивная терминология делают его работу трудной для чтения; она требует от читателя высокого уровня заинтересованности и терпения и часто взывает к разъяснениям. Лучшие части Парето - это когда он забывает о своем обычном желании шокировать парадоксами, или дисциплинировать инженерным делением текста, или впечатлить греческими неологизмами, и позволяет выразить свое мнение более "естественным" способом. Несмотря на недостатки, труды Парето обладают определенной извращенной притягательностью. Жаль, что сегодня его так мало читают, хотя он мог бы так не думать. Как любитель парадоксов, обладающий аристократическим складом ума, он мог бы гордиться отсутствием популярности и привлекательности для масс.
Стиль письма Кузнеца, пожалуй, наименее интересен из шести авторов, рассматриваемых в этой книге. Отчасти он отражает самого человека - осторожный, размеренный, скучный, а отчасти - эволюцию экономики, когда она постепенно превращалась из широкой социальной науки в узкую область, изучающую лишь часть человеческого существования. Кузнец действительно интересовался демографией, часто признавал важность политики, социальных факторов и даже психологии, но не писал в этих областях. Возможно, чтобы сохранить кажущуюся научность, он излагал свои сложные идеи в предложениях, полных оговорок и оговорок, что еще больше усложняло их. Нередко Кузнец начинал предложение, вроде бы аргументируя в пользу А, но к концу нагромождал столько проблем, с которыми сталкивается А, что читатель начинал верить, что А должно быть неправильным, а Б - более правильным. Стили Парето и Кузнеца представляют собой антиподы: один провокативен, а другой старается быть как можно менее провокативным. Однако оба они, рассматривая вопросы неравенства и распределения доходов, старались не преувеличивать свои возможности. Это особенно заметно на примере Парето, который был более склонен делать сильные заявления, чтобы потом отказаться от них, хотя бы частично.
Неравномерная интеграция нарратива, теории и эмпирики
Ранее я изложил свой собственный стандарт того, что представляет собой содержательная работа по неравенству: в ней есть убедительное повествование, хорошо разработанная теория и эмпирические данные. Если рассматривать всех наших авторов с учетом этого стандарта, то можно утверждать, что у Кеснея, Смита и Рикардо были очень сильные и четкие повествования и хорошая связь между повествованиями и теорией (это, вероятно, наиболее очевидно в случае Рикардо), но мало эмпирических данных. Отсутствие эмпирики объясняется тем простым фактом, что большинство необходимых данных в их время не существовало. Поэтому Рикардо пришлось почти полностью прибегнуть к иллюстративным расчетам и числовым примерам. Некоторые данные о ренте, прибыли и заработной плате все же существовали, но их источники были фрагментарны и разрозненны - даже в работах таких авторов, как Мальтус, который был заинтересован в эмпирических данных больше, чем Рикардо, и искал их практически в любой публикации, которую мог найти. Эмпирики было мало по сравнению с тем, что мы ожидаем сегодня.
В работе Маркса, а тем более Парето, присутствуют все три составляющие. Использование Марксом данных и фактов ознаменовало собой значительное улучшение по сравнению с Рикардо и Смитом. Парето вывел это на новый уровень благодаря доступу к фискальным данным о распределении доходов. (Как будет показано в главе 4, Маркс тоже ссылался на фискальные данные о распределении доходов в Англии и Ирландии - те же самые данные, которые три десятилетия спустя составят эмпирическое ядро утверждений Парето). И у Маркса, и у Парето были четкие нарративы и теории. И то же самое верно для Кузнеца: все три компонента "хорошего" подхода присутствуют.
Но с началом холодной войны и с экономикой, которая в то время практиковалась в социалистических и капиталистических странах, все стало иначе. Я не сразу понял это, когда столкнулся с проблемой, как объяснить внезапное затмение исследований распределения доходов примерно после 1960 года на Западе. На Востоке это затмение произошло еще раньше, но в последнем случае объяснение можно найти в убеждении, что социальные классы были упразднены, и в политическом давлении, не позволяющем проводить исследования, которые могли бы опровергнуть это (навязанное) убеждение. Что же касается Запада, то было ли что-то в неоклассической экономике и политическом климате, вызванном холодной войной, что настроило его экономистов против изучения неравенства в их капиталистических и демократических странах?
Загадка разрешилась, когда я понял, что экономическая дисциплина в том виде, в каком ее преподавали и изучали на Западе в 1960-1990 годах, действительно была рассчитана на период холодной войны. Впрочем, политические элементы были не единственными значимыми; был и объективный элемент, поскольку в этот период наблюдалось значительное сокращение неравенства. Неравенство казалось проблемой, которая уходит в прошлое, и это снизило интерес к его изучению. В этом также можно обвинить абстрактный поворот в экономике и финансирование исследований богатыми людьми, но политический климат был, пожалуй, самым важным определяющим фактором. В той экономической теории, которая развивалась на Западе во время холодной войны, не было места исследованиям классового неравенства, а значит, и серьезному изучению распределения доходов - по крайней мере, до тех пор, пока коммунистические страны по ту сторону "железного занавеса" утверждали, что упразднили классы. Каждая сторона должна была настаивать на том, что она более равна и менее классово ориентирована, чем другая.
Искоренение социальной или классовой градации во время холодной войны становится очевидным, когда мы смотрим на историческую эволюцию, которую претерпели сами исследования распределения доходов. Кесней, Смит, Рикардо и Маркс использовали социальные классы как способ организации своего мышления об экономике. Классы были естественными понятиями, вокруг которых "строилось" распределение доходов. Парето перешел к межличностному неравенству, но не забывал о социальной структуре. Место социальных классов заняла элита (высший класс), а место остального населения - точнее, в зависимости от политической системы, элитой могли стать разные социальные слои. Капиталисты в одной системе, бюрократы в другой. Только с появлением Кузнеца социальные классы и элиты исчезли, и внимание переключилось на индивидов, социально дифференцированных по месту жительства (сельские и городские), по роду занятий (сельское хозяйство, промышленность или сфера услуг) и по уровню образования (квалифицированные и неквалифицированные). Но ни одна из этих групп не представляла собой социальный класс в том смысле, в каком его рассматривали классики, - играя определенную роль в процессе производства, - и не составляла элиту. Тенденция к снижению роли социальных маркеров как первичных категорий, через которые мы понимаем неравенство, началась с Кузнеца и продолжилась после него еще сильнее, и, на мой взгляд, это одна из причин регресса исследований распределения доходов во второй половине XX века.
Были и другие причины, по которым исследования распределения доходов отошли на второй план под эгидой экономики холодной войны. Этому посвящена глава 7. Однако здесь стоит отметить, что желательная трехсторонняя структура распалась. Чисто эмпирические исследования (которых было множество) стали не связаны с нарративом, будь то политическим, классовым или международным. Чаще всего нарратив вообще отсутствовал. А там, где нарратив был, как в "теории мировых систем", эмпирики было очень мало. Теоретические исследования, тем временем, становились чрезмерно упрощенными и нереалистичными в своих предположениях, а также телеологическими, поскольку сами предположения диктовали конечные результаты. В таких теоретических исследованиях не было ни нарративной, ни эмпирической части. Ситуация развалилась также из-за чрезмерной специализации в работе над распределением доходов, где ни одно из многочисленных направлений не смогло охватить все три измерения.
Версия экономики холодной войны существовала и в социалистических странах. Эта версия представляла собой упрощенный догматический марксизм, лишенный классового анализа в применении к социалистическим обществам. Как и в западной экономике, неравенство и его причины игнорировались. Нарративные и теоретические части были вытеснены нормативными взглядами на распределение доходов, а эмпирические исследования (в отличие от западных) были немногочисленны из-за отсутствия данных, а если данные и существовали, то были окутаны тайной. Таким образом, исследования распределения доходов в социалистических странах имели в лучшем случае некоторое, часто слабое, эмпирическое содержание, но практически не содержали описаний и теории.
В некоторых странах третьего мира, в частности в Латинской Америке, ситуация была лучше. В течение долгого времени латиноамериканские авторы проводили эмпирические исследования неравенства доходов в своих странах. Но их главное преимущество перед западными экономистами времен холодной войны заключалось в способности привязать эти исследования к структуралистскому нарративу, который связывал международное экономическое и политическое положение этих стран с анализом их внутренних (классовых) структур. Таким образом, теория была гораздо богаче, чем в неоклассической экономике времен холодной войны.
А как насчет исследователей? Кейнс знаменито писал о "редком сочетании даров", которыми должен обладать великий экономист. На мой взгляд, исследователи неравенства доходов должны хорошо знать политику и историю общества, которое они изучают, а также владеть математикой и эмпирическими методами. Они также должны обладать широким "видением" изучаемой темы и знать экономическую историю зарубежных стран, включая их экономическую литературу. Такие качества, объединенные в одном авторе, были в дефиците, возможно, из-за системы образования, которая делала чрезмерный упор на разделение труда и необоснованную специализацию.
Взгляд на наши собственные видения
Преимущество данного подхода заключается в том, что он позволяет нам понять не только авторов, но и наши собственные предубеждения, когда мы рассматриваем неравенство сегодня. Он также позволяет нам лучше понять историческую специфику наших сегодняшних проблем, связанных с неравенством. Наши собственные взгляды не имеют универсального значения, а являются выражением того, что мы видим сегодня в качестве наиболее важных сил, определяющих равенство. Историчность" должна помочь нам осознать, что силы, формирующие неравенство, могут быть разными в разных обществах и в разные времена.
При этом я должен признать, что в этой книге я иногда буду называть наблюдаемый эффект законом - например, упоминать закон Маркса, согласно которому норма прибыли имеет тенденцию к снижению, или закон Парето, или закон, подразумеваемый перевернутой U-образной кривой Кузнеца. Во всех этих случаях правда заключается в том, что это гипотезы и, в лучшем случае, когда они кажутся подтвержденными, тенденции. Термин "закон" заимствован из естественных наук и используется для удобства, но претендует на слишком многое; очевидно, что социальные явления не поддаются столь же предсказательным утверждениям.
Каждое поколение фокусируется на том, что оно считает основными чертами неравенства или его главными причинами. Рассматривая, как наиболее важные экономисты размышляли об этом в прошлом, мы изучаем историю и косвенно задаемся вопросом - или, скорее, отмечаем, - что наш собственный подход ограничен как нашим представлением о современном обществе, так и тем, что мы сегодня считаем ключевыми маркерами неравенства.
Авторы XVIII и XIX веков (как отмечалось выше) почти не занимались вопросами расового и гендерного неравенства, а также тем, как они пересекаются и влияют на общее неравенство. И то, и другое упоминается лишь вскользь. Даже неравенство между нациями, о котором они явно знали (и которое все больше играло роль в мышлении Маркса), не занимало того места, которое оно занимает сегодня. На протяжении большей части XVIII и XIX веков равенство перед законом было лишь желаемой целью.
Хотя почти все обсуждаемые здесь писатели лично сталкивались с юридическим неравенством, оно не играло существенной роли в их творчестве. Кесней считал само собой разумеющимся, что юридическое равенство социальных классов не может существовать; Смит не имел права голоса в Шотландии; Рикардо не постеснялся купить место в парламенте и, по-видимому, никогда не посещал свой избирательный округ; отец Маркса был вынужден перейти в протестантизм, чтобы продолжать работать адвокатом; Парето не мог жениться на женщине, которую любил, пока, почти в конце жизни, ему не удалось найти место в Истрии, где разведенным разрешалось снова жениться; Кузнец был мигрантом, который первоначально, после прибытия в Соединенные Штаты, счел разумным изменить свою фамилию с русской Кузнец на английскую Смит (семантически они одинаковы).
Суть в том, что восприятие неравенства меняется со временем, и на каждого автора, рассматриваемого на этих страницах, влияли условия времени и места. Осознание этого позволяет нам понять важную истину: любое неравенство - это исторический феномен; его движущие силы меняются в зависимости от общества и эпохи, а восприятие неравенства зависит от идеологии, которой мы придерживаемся. Таким образом, мы не можем говорить о неравенстве в общих или абстрактных терминах; мы можем говорить только о специфических чертах каждого неравенства.
Цель этой книги - выявить эти особенности, характерные для конкретного времени и места, и дать читателям возможность осознать, как наши собственные представления о неравенстве зависят от ключевых особенностей наших обществ. Принятие того факта, что наша собственная концепция неравенства формируется под влиянием исторического и географического контекста, может улучшить нашу способность мыслить перспективно, ориентируясь на проблемы, которые принесет будущее.
Глава 1. Фран с Франсуа Кесне. Социальные классы в «богатом сельскохозяйственном королевстве»
Франсуа Кесне и физиократы по праву могут считаться основателями политической экономии. Это была группа ученых, среди которых наиболее известны Кесней и Мирабо-отец, которых первоначально называли "кономистами" (les é conomistes) - это был первый случай использования такого названия. Лишь позднее они стали известны как физиократы - термин, вероятно, придуманный самим Кеснеем и относящийся (как следует из подзаголовка его книги) к "естественным законам управления, наиболее выгодным для человеческого рода": уважение свободы и частной собственности, основанной на создающей богатство силе сельского хозяйства.
Вклад физиократов важен в трех отношениях. Во-первых, они (в частности, Кесне) первыми стали рассматривать экономический процесс как кругооборот, подчиняющийся регулярным ритмам. Во-вторых, они первыми увидели, что излишки создаются в рамках экономического процесса, а не за счет торговли, как утверждали меркантилисты. Хотя они действительно считали, что излишки возникают только в сельском хозяйстве, где силы природы ("неисчерпаемые силы почвы", по выражению Адама Смита) объединяются с трудом рабочих для производства продукции, их основная идея о том, что излишки создаются в процессе производства, оказалась чрезвычайно важной и до сих пор сохраняется в наших современных концепциях добавленной стоимости и валового внутреннего продукта. Более того, некоторые экономисты видят в работах физиократов предшественников современного национального счетоводства. В-третьих, и это нас интересует больше всего, физиократы создали "Экономическую таблицу" (Le Tableau économique), которая отображает числовые отношения в экономике и определяет социальные классы и их доходы таким образом, что сегодня мы имеем эмпирическую основу для изучения неравенства доходов в дореволюционной Франции. Это было первое четкое определение социальных классов в экономике и, возможно, первое определение классового конфликта.
Неравенство во Франции во времена Кеснея
Кесне был личным врачом мадам де Помпадур при дворе Людовика XV в те времена, когда Франция была самой густонаселенной страной в Европе. Франция была большим сельскохозяйственным королевством с королем во главе и формальным юридическим различием между тремя сословиями: духовенством, дворянством и высшим сословием. К последнему относились все остальные: буржуазия, рабочие, крестьяне, нищие и бродяги. Эта формализованная классовая структура повлияла, как будет показано ниже, на собственное представление Кеснея о классовых различиях.
Неравенство доходов во Франции, как мы можем судить по налоговым данным и социальным таблицам, было очень высоким. Французское неравенство считалось более высоким, чем неравенство в Англии. Коэффициент Джини для Франции, рассчитанный на основе современных источников, включая данные, предоставленные самим Кеснеем, колеблется между 49 и 55, в то время как английский коэффициент Джини, по оценкам, в то время был меньше или около 50. Уровень неравенства, на который указывает показатель Джини выше 50, конечно, не является неизвестным сегодня; именно такой уровень неравенства мы наблюдаем в таких латиноамериканских странах, как Колумбия, Никарагуа, Гондурас и Бразилия. Как следует из этих современных примеров, это очень высокий уровень неравенства. Морриссон и Снайдер в подробном исследовании французского неравенства за два столетия оценивают долю доходов верхнего дециля в 1760-1790 годах в 56 % (см. также главу 5 ниже). Поскольку богатство обычно распределяется более неравномерно, чем доход, люди, входящие в верхний дециль по уровню благосостояния, могли владеть до 70 % национального богатства.
Более того, средний доход в дореволюционной Франции был гораздо ниже, чем в современных латиноамериканских обществах, а значит, и дореволюционное "реальное" неравенство было гораздо больше. Более высокий показатель Джини в более бедном обществе по отношению к более богатому означает, что элита способна приблизить фактическое неравенство к максимально возможному неравенству. ("Максимально возможное неравенство" определяется как неравенство, при котором все, кроме крошечной, а в пределе - бесконечно малой элиты, живут на уровне прожиточного минимума). Это делает более бедное общество с тем же Джини более "эксплуататорским". Коэффициент извлечения неравенства" - отношение фактического уровня неравенства в обществе к максимально возможному уровню - в дореволюционной Франции, по оценкам, достигал 70 процентов. Тот же показатель Джини в современной Бразилии означает, что коэффициент извлечения неравенства составляет около 55 %. Другими словами, французская правящая элита доводила неравенство до максимально возможного уровня - конечно, не до 100 %, как это было во многих колониях, но и не очень далеко от него.
Уровень доходов во Франции был ниже, чем в Англии. По оценкам (основанным на тех же источниках, что и при оценке неравенства), средний доход французов составлял от 3,3 до 3,8 раза больше прожиточного минимума. Средний доход англичан в то же время был примерно в шесть раз выше прожиточного минимума. Аналогичным образом, по оценкам проекта Мэддисона, основного источника исторических данных по национальным счетам, в обновленной версии за 2020 год английский ВВП на душу населения в 1760 году составлял около 3 000 долларов (в международных долларах), а французский ВВП на душу населения - 1 700 долларов. Это согласуется с мнением Кеснея: "Уровень процветания, который мы предполагаем [для Франции], гораздо ниже того, что является реальностью для нации, о которой мы только что говорили [Англия]". Разница в доходах хорошо отражена во впечатлениях Франса-Рена де Шатобриана по возвращении во Францию в 1800 году после периода изгнания в Англии:
Меня поразил вид нищеты в стране: в порту виднелось лишь несколько мачт. ... На дороге почти не было видно мужчин; женщины... с темной от загара кожей, босыми ногами, непокрытыми головами или только закутанными в платки, пахали поля: их можно было принять за рабынь".
Этот контраст неоднократно отмечал и британский писатель Артур Янг, который путешествовал по французским городам, поселкам и сельской местности в годы, непосредственно предшествовавшие революции. Впечатления Янга о Франции, возможно, излишне негативны, но, тем не менее, рисуют устойчивую картину бедности, сосуществующей с огромным богатством, как в этой цитате (которая довольно забавно касается родового замка Шатобриана в Нормандии):
Я сказал господину де ла Бурдоне, что его провинция Бретань, как мне кажется, не имеет ничего, кроме привилегий и нищеты, он улыбнулся и дал мне несколько важных объяснений; но ни один дворянин никогда не сможет прозондировать это зло, как оно должно быть сделано, в результате чего привилегии достаются им самим, а нищета - народу.
Интересно отметить, что всего два поколения спустя ситуация изменилась. Хотя Англия продолжала считаться лидером в промышленном прогрессе и даже в политическом развитии, и ею восхищались многие французские мыслители, включая Алексиса де Токвиля, возникла загадка. Англия, будучи экономически более развитой страной, в то же время отличалась гораздо более глубокой бедностью, чем Франция. Так, в 1835 году Шербурская академия поручила Токвилю отправиться в Англию и изучить британскую бедность. Он написал небольшой черновик "Mémoire sur le pauperisme", но так и не завершил эссе; оно было передано в Академию и опубликовано только после его смерти (на французском языке в 1911 году, а на английском - только в 1968 году). Хотя Токвиль не смог дать полностью удовлетворительного объяснения причин столь глубокой и повсеместной английской бедности (возможно, это объясняет, почему эссе не было официально опубликовано при его жизни), ясно, что он считал, что ситуация в основном была вызвана перемещением рабочей силы из сельского хозяйства в промышленность: люди, которые раньше занимались земледелием и пользовались умеренным благосостоянием (включая достаточное питание), были вытеснены из сельской местности и втиснуты в новые промышленные центры. Первородство, энтитеты и "импровизационное" поведение нового пролетариата, лишенного имущества, были, по мнению Токвиля, главными причинами бедности.
Тяжелое положение британского пролетариата во время промышленной революции произвело впечатление на многих наблюдателей, включая, конечно, Фридриха Энгельса, который опубликовал свой знаменитый памфлет на эту тему в 1845 году. Аналогичным образом она повлияла на Карла Маркса и его собственные взгляды на углубление классовой поляризации и пауперизации рабочих во время Промышленной революции (эта тема будет рассмотрена в главе 4). Напротив, французское крестьянство, получившее землю после революции, теперь выглядело относительно благополучным, а британский пролетариат - обнищавшим и перегруженным работой.
Но это было не так в середине XVIII века, когда главной целью физиократов было повлиять на экономическую политику и помочь Франции стать "богатым сельскохозяйственным королевством" и догнать Англию. Их главной целью было не создание новой науки, а влияние на политику, хотя они считали себя "учеными", а свой подход - научным. Они выступали за "laissez-faire, laissez-passer" - выражение, придуманное Кеснеем. Laissez-faire означало, как и сегодня, свободу предпринимательства без вмешательства государства. Laissez-passer означало свободу от внутренних тарифов, которые ограничивали перемещение товаров и, в частности, зерна внутри Франции.
Физиократы, в нарушение традиций, также считали богатство бедных слоев населения лучшим показателем богатства страны и были обеспокоены недостаточным потреблением, если доходы бедных слишком низки. Это проявляется в "Максиме XX" Кеснея (одном из тридцати в его списке "максим экономического правления"): "Пусть благосостояние [ aisance ] низших слоев граждан не уменьшается, потому что сокращение потребления ими продуктов нации приведет к сокращению воспроизводства и доходов нации". Забота о благосостоянии низших классов была новой идеей и заметным отступлением от прежних меркантилистских взглядов, согласно которым богатство высшего класса или богатство государства, выраженное в запасах золота и положительном торговом балансе, было барометром экономического успеха. По мнению физиократов, которое, как мы увидим, еще более решительно выразил Адам Смит, условия жизни большинства населения являются ключевым показателем богатства страны и правильности ее экономической политики.
На физиократов оказала большое влияние идея Китая (как его понимали в Европе того времени) по понятным причинам: как и Франция, это было сельскохозяйственное королевство, управляемое абсолютным правителем, который, в принципе, был благосклонен и заинтересован в благополучии своих подданных. Кроме того, предполагалось, что для проведения политики в интересах общества этот император содержит орган знатных ученых, которые не только консультируют его, но и коллективно, в определенной степени, ограничивают его самодержавные полномочия. Неудивительно, что физиократы представляли себе ту же роль, что и китайский мандариат. В монографии под названием "Деспотизм Китая" Кесне посвятил восемь глав самым разным темам - от религии до отчетности по государственным расходам в Китае - и подверг критике Монтескье и других, утверждавших, что деспотизм Китая противоречит прогрессу.
Не все были согласны с тем, чего добивались физиократы. В книге "Древний режим и Французская революция", опубликованной через шестьдесят лет после Французской революции, Токвиль весьма критически отзывался о физиократах. Он презирал их догматизм и стремление переделать все институты общества и навязать свой образ мышления всем остальным, равнодушно относясь к политической свободе: "По мнению экономистов [физиократов], функция государства заключалась не только в управлении нацией, но и в переделке ее по заданному образцу, в формировании менталитета всего населения в соответствии с заранее определенной моделью и в привитии всем идей и настроений, которые они считали желательными". Самое важное, что идеологически либеральный Токвиль, поклонник британской системы, считал физиократов интеллектуально "заточёнными" в рамках традиционной и иерархической монархической системы. Обратите внимание на сильную долю сарказма в описании Токвилем восхищения физиократов Китаем, чья система его особенно не привлекала:
Они впадали в экстаз от страны, чей правитель, абсолютный, но свободный от предрассудков, отдает дань уважения утилитарным искусствам, вспахивая поле раз в год; где кандидаты на государственные должности должны сдавать конкурсный экзамен по литературе; где философия заменяет религию, а единственная аристократия состоит из литераторов.
Помимо интереса к Китаю, Кесней нашел подтверждение важности сельского хозяйства и пагубности высокого неравенства и показного городского потребления в историческом опыте упадка и падения Римской республики. Господство сельского хозяйства и мелких крестьянских хозяйств было славой Римской республики и основой ее могущества. Но когда богатство накопилось и крупные землевладельцы покинули сельскую местность, чтобы собраться в Риме и потратить свои деньги на "искусства роскоши и произведения изобретательной промышленности" (вместо того чтобы вкладывать их в сельское хозяйство), они оставили завоеванные земли обрабатывать наемным рабочим и рабам, и урожаи пострадали. Поскольку Рим стал зависеть от поставок зерна из-за границы, а сельскохозяйственные знания и обычаи были забыты, упадок был неизбежен:
Таково было плодотворное происхождение Римской республики, которая сначала состояла из разбойников и злоумышленников, более чем непродуктивного класса, но вскоре по необходимости преобразовалась и посвятила себя исключительно сельскому хозяйству; благодаря продуктам сельского хозяйства, которые всегда были в большом почете, и благодаря тому, что в течение более пятисот лет она была защищена внутри страны, ее население и слава постоянно увеличивались, и она стала самым счастливым, самым богатым и самым могущественным государством известного мира. ... Но когда крупные землевладельцы собрались в Риме и тратили там свои доходы, когда провинции были отданы под тиранию налоговых фермеров, а сельскохозяйственные работы оставлены в руках рабов; когда для пропитания капитала, который был вынужден полагаться на торговый флот, приходилось обращаться к кукурузе Египта; Когда искусство роскоши и труды изобретательной промышленности сделали горожан важными, а capita censi [низшее сословие] - ценными людьми, когда это множество причин, отступив от естественного порядка вещей, привело к разрушению нравов, государство, ослабленное на всех фронтах, просто ждало - не могло и не должно было не ждать - разорения и порабощения.
В соответствии со своими заботами о сельском хозяйстве, физиократы демонстрировали сильную антигородскую направленность, порой с едва скрываемым презрением к городским обывателям. Это было несколько странное отношение, учитывая, что их труды были направлены на городскую литературу или двор, элиту французского общества (хотя некоторым членам этой группы, возможно, нравилось воображать себя "сельскими жителями", а Версаль служил диснейлендовской версией французской деревни).
Социальные классы и источники их доходов
В классовой структуре, введенной физиократами, мы впервые в экономической науке видим очень четкое разграничение основных экономических классов. В таблице 1.1 показано распределение доходов по факторам, представленное в книге "Деревенская философия", опубликованной в 1763 году. Книга была написана в основном Мирабо, но автором седьмой главы, посвященной распределению доходов, был Кесне. В отличие от "Экономической таблицы", где количественные показатели носили лишь иллюстративный характер, здесь целью было отобразить реальное положение дел во французской экономике. Мирабо и Кесне, прежде чем выбрать окончательное название книги, думали назвать ее Le Grand Tableau Économique. Сама книга была амбициозным проектом, возможно, самым амбициозным из всех, когда-либо предпринятых экономистами. Это было "изложение, чистое и простое, магическое и полное, ... высшей истины, принципы которой должны быть применимы ко всем странам и всем временам". Это должно было стать Пятикнижием будущей секты.
Физиократы определяют четыре источника дохода - заработную плату, прибыль, процент и чистый излишек - и (как минимум) четыре социальных класса (см. табл. 1.1). Если разделить правящую элиту на составные части (помещики, государственные чиновники и духовенство), то получится шесть социальных классов. 31 Рабочий класс состоит из сельскохозяйственных рабочих и низкоквалифицированных работников вне сельского хозяйства (gagistes inférieurs), которые в совокупности составляют 70 % активного населения. Их доходы составляют от половины до 60 процентов от общего среднего уровня. Далее следуют самозанятые, составляющие 10 процентов населения и относящиеся к двум группам. Одни - сельскохозяйственные рабочие, причем Кесне предполагает, что все виноделы владеют землей и используют собственный капитал. a Другие - производственные рабочие, ремесленники и мастера (gagistes supérieurs). b Виноградари первой группы живут не намного лучше обычных рабочих, но ремесленники второй группы намного богаче, их средний доход в 2,3 раза превышает средний. Капиталисты или фермеры-арендаторы, получающие вознаграждение за управление хозяйством (то есть прибыль) и процент на капитал, который они авансируют рабочим, все заняты в сельском хозяйстве. Они имеют самый высокий доход среди всех классов (в 2,7 раза выше среднего) и составляют 8 процентов населения.
Таблица 1.1 Краткое описание структуры классов в "Деревенской философии
Социальный класс
Более подробные социальные группы
Доход в пересчете на среднее общее значение
Доля населения (в %)
Рабочие
Сельскохозяйственные рабочие
Производство низкоквалифицированных рабочих
( gagistes inférieurs )
0.5
0.6
48
22
Самостоятельная работа
Самостоятельная работа в виноградарстве
Ремесленники и мастера на производстве
( gagistes supérieurs )
0.8
2.3
6
4
Капиталисты
Капиталисты (фермеры-арендаторы)
2.7
8
Элита
Собственники (помещики, духовенство, государственные служащие)
2.3
12
Всего
1
100
Примечание: Категории и значения отражают распределение зарабатывающих (людей с положительным чистым доходом), а не всего населения.
Важно отметить, что единственными капиталистами в физиократической системе являются фермеры-арендаторы, арендующие землю у лендлордов. c Классовый конфликт происходит, как и у Рикардо (см. главу 3), между фермерами-арендаторами и лендлордами. Рабочие не участвуют в этом конфликте, поскольку предполагается, что их заработная плата равна или близка к прожиточному минимуму, независимо от того, как распределяется рента арендодателя и прибыль фермеров-арендаторов. Как пишет Вагги, Кесней поначалу был склонен встать на сторону фермеров-арендаторов, поскольку считал их деятельность крайне важной для расширения сельскохозяйственного производства. Он выступал за более долгосрочную аренду земли и большую стабильность в отношениях между двумя классами, поскольку, очевидно, если фермеры-арендаторы не могли рассчитывать на прибыль от своих инвестиций, они вряд ли стали бы их делать. Он даже рассматривал фермеров-арендаторов и дворян как совладельцев земли: "В сельском хозяйстве владелец земли и владелец средств, необходимых для ее обработки, являются в равной степени собственниками, и в этом отношении достоинство каждой стороны одинаково". Это было не что иное, как призыв к изменению французской правовой системы, которая проводила резкое различие между духовенством и дворянством и всеми остальными. Это не могло понравиться ни могущественной аристократии, к которой принадлежал сам Кесне, ни королю, и постепенно Кесне стал выступать в защиту капиталистов все более мягко.
Примечательно, что капиталистов вне сельского хозяйства в этом мире не существует. Вне сельского хозяйства существуют только самозанятые ремесленники и мастера и, конечно, наемные рабочие. Как пишет Вейлерзе:
Физиократы, считающие промышленность "наемным работником" сельского хозяйства, не представляют себе, что этот порядок вещей может быть обращен вспять; что предприниматели-производители получат реальную чистую прибыль, а крестьяне и сами собственники будут низведены до состояния, более близкого к наемному труду, чем к их прежнему экономическому первенству. Гипотеза общества, в котором богатые производители будут поддерживать сельское хозяйство, кажется им неправдоподобной и, так сказать, чудовищной, по крайней мере, в стране с такой обширной и плодородной территорией, как Франция.
Три класса, которые не были непосредственно вовлечены в процесс производства (помещики, чиновники и духовенство), Кесней называет "собственниками" (propri é taires). В целом они совпадают с первым и вторым государством - формально двумя высшими социальными классами Франции. Собственники получают свои доходы из излишков: домовладельцы получают ренту, правительственные чиновники получают зарплату из налогов, а духовенство - из другого налога (десятины). Собственников довольно много (12 % населения), и в среднем их доход в 2,3 раза выше среднего. Как легко заметить, классовая структура, определенная физиократами, в точности соответствовала официальной классификации классов, существовавшей в дореволюционной Франции.
Теперь рассмотрим более подробно состав и уровень доходов каждого класса, начиная с рабочих. Есть три типа рабочих: наемные работники в сельском хозяйстве; женский сельскохозяйственный труд ( servantes de basse cour ), чья очень низкая зарплата составляет лишь четвертую часть зарплаты неквалифицированных рабочих; и неквалифицированные рабочие в обрабатывающей промышленности. d Мы можем предположить, что зарплата последних находится на уровне прожиточного минимума, хотя это никогда не указывается четко. Двусмысленность в вопросе о прожиточном минимуме - черта, которая, как мы увидим, присуща многим классическим авторам. Разумеется, под прожиточным минимумом следует понимать, как утверждал в своих многочисленных работах Роберт Аллен, не только прожиточный минимум для работника, но и прожиточный минимум для работника и его семьи.
Капиталисты или фермеры-арендаторы, согласно "Таблице" Кеснея, владеют разным количеством капитала, поэтому различия в доходах проистекают непосредственно из различий в их богатстве. Они получают доход как от капитала, которым владеют (процент), так и от плодов своего хозяйствования (прибыль). Капиталисты также применяют капитал в различных отраслях производства, но везде они получают одинаковую норму прибыли - 10 процентов в год. Не стоит слишком серьезно относиться к этой конкретной норме прибыли; важно отметить выравнивание нормы прибыли, которое распространяется не только на различные сферы сельского хозяйства, но и на торговлю и производство. Иными словами, капитал мобилен.
В принципе, большая часть неравенства доходов может быть обусловлена различиями внутри класса капиталистов (фермеров-арендаторов). На рисунке 1.1 представлена более подробная картина неравенства доходов, в которой различаются разные капиталисты. Как видно из рисунка, самый богатый класс - это капиталисты, вкладывающие деньги в производство зерна, лесное хозяйство и торговлю; их доход в среднем примерно в 3,8 раза выше среднего. Поскольку мы уже приняли предположение о том, что норма прибыли одинакова для всех сфер инвестиций, более высокий доход этих капиталистов просто обусловлен большими объемами капитала, вложенного в производство зерна, лесное хозяйство и торговлю. Предположительно, Кесней счел эти отрасли более капиталоемкими, чем другие.
Доходы собственников одинаковы. Отсутствие дифференциации доходов среди трех высших классов (если не принимать во внимание дифференциацию доходов внутри каждого из этих классов, которая также должна была быть значительной) является, вероятно, самым большим и самым неудачным упрощением Кеснея. Высший класс, включающий в себя как очень богатых аристократов, так и довольно скромных или даже бедных бюрократов и священников, был неоднороден. В этом объединении "элиты" мы видим главный источник общей недооценки Кеснеем неравенства доходов французов.
Если взять все классы, показанные на рисунке 1.1, то разница в доходах между самыми богатыми и самыми бедными составляет более семи к одному. Но хотя в целом классы ранжированы по уровню доходов: рабочие находятся внизу, капиталисты - в середине, а собственники - наверху, при более детальном рассмотрении эта ранжировка не всегда выдерживается. Капиталисты могут иметь как большие, так и меньшие доходы, чем собственники, а самозанятые в производстве (ремесленники), которые неплохо зарабатывают сами, получают больше, чем некоторые группы капиталистов. Существует также внутриклассовое неравенство: капиталисты, как мы видели, зарабатывают разные суммы в зависимости от того, сколько капитала они вложили, а среди рабочих (если мы включим служанок) одни получают больше, чем другие.
Рисунок 1.1. Более подробная социальная структура (двенадцать классов)
Примечание: TF означает фермеров-арендаторов, или земельных капиталистов. Классы ранжированы слева направо по уровню дохода. Доли населения показаны столбиками. Относительный доход (к среднему значению) показан линией. Это распределение всего населения, поэтому доли классов не обязательно такие же, как в таблице 1.1. Например, слуги и крестьяне составляют 44 % всего населения на рисунке 1.1, но 48 % всех зарабатывающих в таблице 1.1.
Источник данных: Мирабо и Кесне, "Деревенская философия".
Доходы в сельском хозяйстве дифференцированы, но за его пределами классовая структура довольно примитивна. Несельскохозяйственная сфера считается "стерильной", поскольку не приносит излишков трем высшим классам. Предполагается, что несельскохозяйственное производство не приносит духовенству ни налогов, ни ренты, ни десятины; оно просто покрывает затраты на труд и среднюю норму прибыли на капитал. Нет никаких остаточных претендентов, то есть помещиков, государственных чиновников или духовенства, претендующих на излишки. В качестве альтернативы, и, возможно, более точной, можно сказать, что важна не внутренняя продуктивность сельского хозяйства (земля работает вместе с рабочим, перефразируя Кеснея), а тот факт, что в производстве не существует институционализированных иерархических отношений, которые позволили бы кому-либо, не участвующему непосредственно в производстве, получать от него доход. Мы можем просто представить, что производство в мире Кеснея платит нулевые налоги (и действительно, Кесне выступал за единый налог на землю) и свободно от любой институционализированной силы, стоящей над ним и заставляющей его передавать часть своего дохода людям, не вовлеченным непосредственно в производство.
Важность излишков
Важно понимать, что для Кеснея целью экономической деятельности было производство прибавочной стоимости (как и сегодня), но эта прибавочная стоимость определялась гораздо более узко, чем сегодняшняя добавленная стоимость, поскольку не включала в себя заработную плату и доход на капитал. Это кажется странным с сегодняшней точки зрения, но не с точки зрения Кеснея: заработную плату и процент можно рассматривать как просто необходимые издержки производства (учитывая, что ни один юридически свободный рабочий не предоставляет труд без оплаты, и ни один капиталист не дает деньги в долг или авансирует капитал без компенсации). Но для Кеснея этого было недостаточно. Чтобы общество существовало и процветало, оно должно было генерировать излишек, достаточный для поддержания правящих классов, члены которых, хотя и не участвовали непосредственно в производстве - то есть не работали и не авансировали капитал, - играли незаменимую роль в функционировании общества. Ибо без достаточного излишка не могло быть никакой деятельности, выходящей за рамки "рука об руку": ни отправления правосудия, ни обороны или защиты собственности, ни идеологии (религии) для поддержания всей структуры. Прибавочная стоимость может рассматриваться как необходимое условие существования цивилизованного общества, не иначе, чем сегодня рассматриваются налоги. e
Три высших класса здесь играют, как заметил Маркс, ту же роль, что и класс капиталистов у Рикардо. Они претендуют на остаточный доход, и их доход жизненно важен для экономики. Для Рикардо чистый доход капиталистов необходим для инвестиций и, в конечном счете, для роста. f Для Кеснея чистый доход собственников необходим для экономики и дальнейшего функционирования общества: для обеспечения закона и порядка, а также духовной поддержки, предположительно обеспечиваемой духовенством. Общество, не способное платить собственникам за их функции, распадется, прекратит свое существование и погрузится в гоббсовскую анархию и хаос.
Рост, о котором физиократы никогда не говорили прямо как о цели экономики, должен был происходить за счет прибыли на капитал, получаемой капиталистами, которая затем реинвестировалась. Однако это предположение не является общепринятым. Исаак Рубин, например, утверждает, что Кесней в действительности имел в виду только стационарную экономику (систему простого, а не расширенного воспроизводства) и что прибыль на капитал - это просто компенсация за амортизацию.
Точно так же Кесне не представлял себе, что излишек может быть использован для повышения заработной платы выше прожиточного минимума или для выплаты более высоких прибылей капиталистам. Он считал, что он по определению достается высшим классам: землевладельцам, государственным чиновникам (таким, как сам Кесне) и священникам. "Чтобы получать доход с земли, - писал он, - сельскохозяйственный труд должен приносить чистый доход, превышающий заработную плату, выплачиваемую рабочим [и проценты, выплачиваемые фермерам-арендаторам], ибо именно этот чистый продукт позволяет существовать другим классам".
Кесне дает нам лишь статичную, одномоментную картину классовой структуры в преимущественно традиционном обществе до промышленной революции. Он не предлагает никаких прогнозов относительно того, как на эту классовую структуру может повлиять экономическое развитие или как могут измениться доходы классов. Это один из главных недостатков статичного представления о неравенстве, которое мы унаследовали от физиократов. Может быть, физиократы просто не были заинтересованы в динамическом анализе? Или, может быть, они не понимали, насколько важно проследить эволюцию социальных классов по мере того, как общество становится богаче?
Скорее всего, я думаю, потому, что целью всей их работы было подвести читателя к заранее сделанному выводу. Структура общества, которую они описывают, и цифры доходов, которые они приводят, представляют собой несколько приукрашенную версию французской экономики того времени. Это объясняется тем, что скрытой целью физиократов на протяжении всех их исследований было продемонстрировать правителям - то есть королю и окружающим его людям - процветание, которое могло бы принадлежать Франции при правильной политике. Правильной политикой, разумеется, была та, за которую выступали физиократы. Таким образом, физиократы молчаливо передавали социальную структуру идеального общества. Именно его они в точности нарисовали: богатое и, возможно, неподвижное сельскохозяйственное королевство. Если идеал достигнут, необходимость в динамике отпадает.
a Не объясняется, почему именно в виноградарстве существует такая структура собственности.
b Как и во многих других терминах Кеснея (возможно, потому, что они были новыми), здесь есть некоторые двусмысленности, требующие переопределения. Например, ремесленники и мастера, которые в основном работают на себя, называются gagistes supérieurs - термин, чье "gage" имеет то же этимологическое происхождение, что и английское "wage", что заставляет думать, что это должны быть наемные рабочие, а это не так.
c Фермеры-арендаторы приносят с собой плуг, животных, семена и прочее (то есть капитал), на который они рассчитывают получить прибыль.
d Негласно предполагается, что у женщин-служанок нет семей, которые нужно содержать. Поэтому их средняя зарплата в 125 ливров в расчете на душу населения соответствует 500 ливрам, которые получает наемный сельскохозяйственный рабочий, имеющий в среднем семью из четырех человек.
e Однако она имеет некоторое сходство с меркантилистской точкой зрения, согласно которой главное - это доходы и власть высших классов.
f У Рикардо капиталисты получают свой доход только после того, как арендная плата взята землевладельцами, а рабочим выплачена заработная плата. (Формально, по Кеснею, заработная плата выплачивается еще раньше, в качестве аванса).
Глава 2. Адам Смит: «Прогресс изобилия» и неявная теория распределения доходов
В современном понимании Адама Смита можно считать экономистом по вопросам развития. Его целью в "Богатстве народов" было описать и аргументировать государственную политику, которая приведет к максимальному "изобилию" для населения. Он одним из первых разработал стадиальную теорию развития, предложив, чтобы общество развивалось от примитивного состояния ("грубого состояния общества") к пастушескому, затем сельскохозяйственному или феодальному и, в конце концов, к торговому состоянию. Аналогичным образом он разделил общества на прогрессирующие, стационарные и упадочные по уровню богатства. В его время Северная Европа и Северная Америка относились к первой группе, остальной мир - ко второй, и, возможно, только Китай - к третьей.
В первой книге "Богатства народов" (примерно 340 страниц из 1200 в издании, которым я пользуюсь) речь идет об улучшении производительных сил, то есть о теме роста. Книга II (130 страниц) посвящена накоплению капитала. Книга III (менее 60 страниц) посвящена истории организации экономики различных обществ, начиная с римской эпохи и заканчивая временами Адама Смита. В этих трех обширных темах современные экономисты по вопросам развития легко узнают свою область. Нетрудно понять, почему интересы Адама Смита были схожи с интересами современных экономистов развития: Англия и Шотландия в его время были развивающимися экономиками. Действительно, они (вместе с Нидерландами) были впереди того длинного пелотона стран, которые попытаются развивать свои экономики в течение следующих двух столетий. Их проблемы - поиск правильного сочетания индивидуальной инициативы и государственной политики, нахождение правильного баланса между капиталом и трудом, увеличение инвестиций для ускорения "изобилия" - были теми же самыми, с которыми экономисты по развитию столкнулись в Африке, Латинской Америке и Азии в 1960-х годах и позже. Стадиальная теория экономического развития Смита в разных формах была повторена другими, начиная с Маркса, Рудольфа Гильфердинга и Ленина и заканчивая Уолтом Ростоу и его модернизационной теорией стадий экономического роста.
Смит начинает с заявления о том, чего, по его мнению, мы все желаем. Это богатство как средство улучшения нашей жизни: "Увеличение состояния - это средство, с помощью которого большая часть людей предлагает и желает улучшить свое положение". Он чувствовал себя счастливчиком, обнаружив, что система "естественной свободы" - это та, которая максимизирует экономическое богатство, то есть наилучшим образом удовлетворяет человеческие страсти. Это, в свою очередь, означало, что существует естественное совпадение между свободой человека и экономическим ростом.
Смита часто трактуют слишком узко, считая, что он выступает против практически любого вмешательства государства в экономические дела. Это не так: сам Смит приводит множество примеров, когда участие государства необходимо (в вопросах национальной безопасности, например, в Навигационном акте, защите младенческой промышленности, предотвращении монополии, ограничении эксплуатации труда, введении финансового регулирования и проведении политики борьбы с сговором, особенно в отношении работодателей, совместно замышляющих против работников). Но кроме этих конкретных случаев, Смит выступал за то, чтобы правительство "не лезло на рожон" к участникам экономической жизни. Эта знаменитая цитата отражает основную идею:
Чтобы довести государство до высшей степени изобилия из самого низкого варварства, требуется совсем немного, кроме мира, легких налогов и сносного отправления правосудия; все остальное - естественный ход вещей. Все правительства, которые препятствуют этому естественному ходу вещей, которые заставляют их течь по другому руслу, или , которые пытаются остановить прогресс общества в определенной точке, являются противоестественными и, чтобы поддержать себя, вынуждены быть деспотичными и тираническими.
Еще одна цитата, ставящая на место высокомерие и чванство правительства, делает его точку зрения еще более ясной:
Поэтому для королей и министров является высшей наглостью и самонадеянностью претендовать на то, чтобы следить за экономией частных лиц и сдерживать их расходы либо с помощью законов о роскоши, либо путем запрета на ввоз иностранных предметов роскоши. Сами же они всегда, без исключения, являются самыми большими транжирами в обществе. Пусть они хорошо следят за своими расходами, а свои они могут спокойно доверить частным лицам. Если их собственная расточительность не погубит государство, то расточительность их подданных никогда не погубит".
Книга "Богатство народов" (гораздо больше, чем "Теория нравственных чувств") изобилует ссылками на остальной мир (то есть за пределами Британских островов). Именно исторические знания о других странах и эпохах, как мне кажется, позволили Смиту создать стадиальную теорию экономического развития и привести ее примеры от Древней Греции и Рима до Китая, Голландии, Польши, Османской империи, Индостана, Бенгалии, Анголы, Северной Америки, Испании, Португалии, России, Перу, империи ацтеков и многих других стран. Он был свидетелем - и участником, учитывая его должность комиссара шотландской таможни (1778-1790), - блестящего экономического развития Шотландии в XVIII веке. Перемещаясь между Англией и Шотландией, он мог сравнивать правила в двух частях королевства (например, правила, касающиеся гильдий, корпораций и свободного перемещения рабочих в Шотландии, по сравнению с ограничениями на перемещение между приходами в Англии) и соотносить их с различиями в результатах. Франция также сыграла особую роль в формировании мировоззрения Смита, не в последнюю очередь благодаря его поездке туда с 1764 по 1766 год (в возрасте сорока одного - сорока трех лет) в качестве воспитателя юного (восьми-десятилетнего) герцога Баклюха. Именно там он познакомился с теориями физиократов и встретил Франсуа Кеснея.
В сферу интересов Смита входили вопросы управления и бесхозяйственности в колониях, и неудивительно, что, поскольку его целью было найти "секрет экономического роста", он был особенно язвителен в отношении купеческих компаний, управляющих колониями, поскольку судьбы купцов были не просто оторваны от судеб граждан "несчастных стран", которыми они управляли, но и шли прямо в противоположном направлении: "Это очень необычное правительство, в котором каждый член администрации желает убраться из страны и, следовательно, покончить с правительством как можно скорее, и для интересов которого на следующий день после того, как он покинул его и унес с собой все свое состояние, совершенно безразлично, поглотило бы всю страну землетрясение". Обсуждение европейской колониальной практики занимает более ста страниц в четвертой книге "Богатства народов" (это около 8 % всего тома) и почти единообразно негативно, за исключением нескольких случаев, когда Смит утверждает, что колонистам следует позволить делать то, что им нравится (как в континентальной части Северной Америки) - то есть там, где они не рассматриваются как злодеи по умолчанию. Стоит подчеркнуть (особенно потому, что это часто игнорируется), что взгляд Смита на империализм - включая его взгляд на крестовые походы, организованные, по мнению Смита, этими заклятыми злодеями - торговыми республиками Венеции, Генуи и Пизы - почти полностью отрицательный. В некоторых отношениях он был более критичен к империализму, чем Маркс, который иногда, особенно в своих работах об Индии, изображал его как подручного капиталистического развития и, следовательно, в конечном счете, социализма.
Удивительно, но одна практика, которую Смиту не удается прямо осудить, - это рабство. В нескольких случаях он выражает косвенное или неявное осуждение рабства, но никогда не занимает прямой позиции. Можно предположить, что он воздерживается от этого, поскольку это поставило бы его в прямое противоречие с интересами многих влиятельных людей, владевших рабами - не в последнюю очередь, многих представителей шотландской аристократии. Это тем более интересно, что во многих случаях он не совсем точно управлял своими словами в отношении богатых и влиятельных людей.
Учитывая широкие исторические и географические интересы, проявленные в "Богатстве народов", вполне уместно, хотя и случайно, что книга была опубликована в 1776 году, а части, посвященные Северной Америке, вероятно, были завершены в 1775 году. Последние страницы книги Смит посвящает обсуждению требований мятежников (которых Смит в целом не поддерживал). a "Богатство народов" заканчивается пророческой нотой:
Если ни одна из провинций Британской империи не может внести свой вклад в поддержку всей империи, то, несомненно, Великобритании пора освободиться от необходимости защищать эти провинции во время войны и поддерживать какую-либо часть их гражданского или военного устройства в мирное время, и постараться приспособить свои будущие взгляды и замыслы к реальной посредственности своих обстоятельств".
Интересы Смита, как и исследования лучших экономистов в области развития, охватывали весь земной шар, поэтому полезно разделить упоминаемые им страны на несколько широких категорий в соответствии с его представлениями об их богатстве и уровне развития. Это сделано в первых двух колонках таблицы 2.1. Нидерланды находятся на первом месте, потому что они часто рассматривались Смитом как наиболее развитое торговое общество, даже если, основываясь только на уровне заработной платы, можно было бы склониться к тому, чтобы поставить североамериканские колонии выше любого другого современного общества. (Смит неоднократно упоминал о высоком уровне заработной платы в этих странах). Рейтинг других стран Смита более или менее ясен: периферийные европейские страны, такие как Португалия и Польша, считаются наименее развитыми в Европе. Он также довольно пренебрежительно отзывается об испаноязычных странах Америки, а тем более о доколумбовых цивилизациях: "Все древние искусства Мексики и Перу не дали Европе ни одного изделия". Индия обсуждается часто, но в основном в контексте неэффективного управления Британской Ост-Индской компанией, одной из bêtes noire Смита, а что касается Китая, то даже если Смит не уверен, является ли он просто стационарным обществом или движется назад, он далек от того образцового королевства, каким его считал Кесней. В одном из своих самых уничтожающих отрывков о стране Смит пишет: "Нищета низших слоев населения в Китае намного превосходит бедность самых нищих народов Европы. В окрестностях Кантона многие сотни, как принято говорить, многие тысячи семей не имеют жилья на земле, но постоянно живут в маленьких рыбацких лодках на реках и каналах. Пропитание, которое они там находят, настолько скудное, что они охотно вылавливают самый мерзкий мусор, выброшенный за борт любого европейского корабля".
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги