Видение неравенства: От Французской революции до конца Холодной войны - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Branko Milanovic (ч. 5)

Рисунок 6.4. Долгосрочная кривая Кузнеца для Англии / Соединенного Королевства 1688-2018 гг.

Источники данных: С 1759 по 1911 год: рассчитано по социальным таблицам, составленным Грегори Кингом (1688), Джозефом Масси (1759), Патриком Колхуном (1801), Дадли Бакстером (1867) и Артуром Л. Боули (1911), переработанных Питером Х. Линдертом и Джеффри Г. Уильямсоном, "Пересмотр социальных таблиц Англии 1688-1812, Explorations in Economic History 19 (1982): 385-408; с 1979 года: LIS Cross-National Data Center; база данных проекта Мэддисона в международных долларах 1990 года.

Рисунок 6.5. Кривая Кузнеца для Китая, 1985-2019 гг.

Источники данных: С 1985 по 2002 год: Ximing Wu и Jeffrey Perloff, "China's Distribution and Inequality," Review of Economics and Statistics 87:4 (2005): 763-775. С 2003 по 2019 год: Национальное бюро статистики.

Дополнительные убедительные исторические доказательства в пользу кривой появились благодаря данным о странах Западной Европы до и во время промышленной революции. Ян Луитен ван Занден, например, смог описать "суперкривую Кузнеца", которая началась в ранней современной Европе около 1500 года; он построил график перевернутой U-образной формы, которую она приняла в течение следующих двух столетий. В своей работе я ранее утверждал, что такие исторические волнообразные изменения похожи на мальтузианские циклы (хотя и более широкие по своим причинным факторам, поскольку они могут быть вызваны такими событиями, как приток золота, эпидемии и войны). Но поскольку они происходили на фоне неизменного среднего исторического дохода, волны Кузнеца можно было увидеть только при построении графика по времени, а не по ВВП на душу населения. В последнем случае точки данных выглядели бы лишь как размытое пятно точек на фоне более или менее фиксированного ВВП на душу населения на горизонтальной оси.

В другом месте я также утверждал, что кривую Кузнеца можно логически распространить на все периоды быстрых технологических изменений, когда растущий сектор и его влияние на состав рабочей силы приводят к росту неравенства. Таким образом, рост неравенства в западных странах в 1980-х и 1990-х годах можно рассматривать как очередную волну Кузнеца, не отличающуюся от той, которую Кузнец описал в середине века. Замените занятость в сфере услуг на занятость в обрабатывающей промышленности, а занятость в обрабатывающей промышленности на занятость в сельском хозяйстве, и вы получите новую версию того, как перемещение рабочей силы в изначально более производительный и разнообразный сектор, предлагающий большее разнообразие ставок заработной платы (в данном случае в сферу услуг), объясняет рост неравенства. Силы, способные переломить это развитие, не столь очевидны, как в первоначальном случае, но можно утверждать, что с течением времени и усилением конкуренции может произойти рассеивание высокой ренты, получаемой компаниями и владельцами компаний, которые возглавляют технологические изменения. Это сдержит дальнейший рост неравенства. Как и в представлении самого Кузнеца, политические требования увеличить социальные трансферты и повысить налогообложение для их финансирования остановят рост неравенства. Или даже уменьшат его.

Таким образом, гипотеза Кузнеца сохраняла свою жизнеспособность благодаря своевременному появлению долгосрочных свидетельств в ее поддержку и замене одной кривой Кузнеца на потенциально неограниченное количество волн Кузнеца, вызванных технологическими революциями. Несмотря на взлеты и падения, гипотеза Кузнеца по-прежнему с нами.

Вклад Кузнеца

Саймон Кузнец внес несколько очень важных вкладов. Впервые в истории экономики его гипотеза четко связала изменения в неравенстве доходов со структурными преобразованиями экономики (или с ростом среднего дохода в качестве косвенного показателя). Это ознаменовало резкий отход от мнения Парето о том, что неравенство доходов остается на фиксированном уровне при всех социально-экономических системах и, следовательно, не подвержено влиянию структурных преобразований.

Как мы видели, все классические авторы, в частности Смит и Маркс, считали, что неравенство доходов развивается в ответ на структурные изменения, но никто из них не дал четкого определения этой связи. Их мысли по этому поводу приходится собирать по крупицам из разрозненных упоминаний. Тем не менее, и Смит, и Маркс считали, что норма прибыли на вложенный капитал, скорее всего, будет снижаться по мере того, как капитал будет становиться все более изобильным, а капиталисты все больше будут конкурировать друг с другом. Что касается заработной платы, то Смит считал, что она будет расти, в то время как Маркс был более осмотрителен. Кузнец, написавший на столетие позже Маркса, ясно видел, что реальная заработная плата действительно растет в процессе развития, и, в отличие от Маркса, он считал, что доля капитала будет снижаться. На самом деле примечательно, что Смит, Маркс и Кузнец сходятся во мнении о вероятной эволюции факторных платежей: заработная плата растет, норма прибыли снижается.

Большой вклад гипотезы Кузнеца заключался в более четком определении того, каких изменений в неравенстве можно ожидать во время структурных изменений, и в достаточно правдоподобном определении механизма, который не сводится к колебаниям факторных доходов (зарплата против прибыли), а включает изменения в урбанизации, возрастной структуре населения, спросе на социальную защиту и многое другое. Введение этих дополнительных элементов может на первый взгляд показаться подходом "кухонной раковины", в которой собраны все возможные факторы, и это было проблемой при некоторых ранних проверках гипотезы Кузнеца. Однако можно ограничить количество дополнительных элементов теми, которые соответствуют первоначальному минималистскому духу Кузнеца (например, снижение доли капитала и старение населения с его более высоким спросом на социальные трансферты), чтобы гипотеза оставалась четко определенной и достаточно конкретной.

Большая конкретность описанной Кузнецом связи между структурными изменениями и уровнем неравенства позволила эмпирически проверить гипотезу и сделать ее фальсифицируемой. Успех, как мы видели, не всегда был гарантирован, и гипотеза Кузнеца вызвала немало споров и даже неприятие, особенно когда неравенство в большинстве развитых стран с 1980-х годов стало безошибочно расти. Это движение также нельзя было легко списать на нерепрезентативность, поскольку оно охватило практически все страны ОЭСР и продолжалось не менее трех, а возможно, и четырех десятилетий. Растущая неудовлетворенность объяснительной способностью кривой Кузнеца привела к более широкому скептицизму в отношении того, что можно разработать какую-либо теорию, связывающую неравенство со структурными изменениями в экономике. Обратите внимание, например, что Тони Аткинсон в 1997 году и Питер Линдерт в 2000 году ссылаются лишь на "эпизоды" роста и снижения неравенства, не приписывая их общим законам. Эту точку зрения до сих пор разделяют многие экономисты. Но, как я буду утверждать в послесловии, модель может оставаться полезной, даже если измеренные изменения не всегда подчиняются ее предсказаниям. Переформулируя гипотезу Кузнеца, уделяя больше внимания предсказаниям Маркса и используя новый подход Пикетти из "Капитала в XXI веке", мы получаем новые и мощные линзы для изучения неравенства - все эти три парадигмы придают полезную структуру нашему мышлению.

Хотя подход Кузнеца решительно отличался от подхода Парето, в судьбе их теорий есть сходство. Ни взгляды Парето, ни взгляды Кузнеца не вышли невредимыми из эмпирической проверки, и ни одна из них не может быть полностью принята в своем первоначальном виде. Но обе теории по-прежнему присутствуют в современных работах по неравенству. Вклад Парето более очевиден в методах, используемых в работе над распределением доходов. Вклад Кузнеца сохраняется в нашем понимании эволюции неравенства в таких странах, как Бразилия и Китай, и даже в странах с развитой экономикой (хотя не все разделяют эту точку зрения). Их вклад в разных формах остается, и он будет жить, хотя, возможно, и в другой модификации.

Локальность и универсальность всех авторов, изученных здесь

Завершая рассмотрение Кузнеца и готовясь перейти к рассмотрению "гигантов", стоит еще раз подчеркнуть, насколько глубокое влияние на этих выдающихся личностей оказал их социальный контекст. Их творчество отражало не только условия своего времени, но и места, где они родились, жили, путешествовали и работали. Кесне интересовался почти исключительно богатством Франции. Его классовая структура и связанное с ней распределение доходов - это приукрашенная копия французской ситуации второй половины XVIII века. Книга Смита "Богатство народов" во многом является кратким изложением британских (или даже шотландских) экономических событий. Случай Рикардо - самый крайний: вся его книга была написана как трактат о современных британских законах. Маркс однозначно считал Британию "образцом капитализма", хотя порой сожалел, что не выбрал Соединенные Штаты или, по крайней мере, не отнесся к ним более серьезно. Для Парето важнее всего были Франция и Италия. А теория Кузнеца, особенно в том виде, в котором она предполагает низкий уровень неравенства в доиндустриальных обществах, была тесно связана с американским опытом.

Однако в то же время каждый из них имел в виду более широкий мир и стремился разработать теории, имеющие универсальное значение. Кесней излагал правила того, как в целом нации становятся богатыми; о его стремлении к универсализму свидетельствует его готовность предложить китайские (или то, что он считал китайскими) решения для страны, исторически и географически отличной от Китая, как Франция. Смит назвал свой величественный труд "Богатство народов", также демонстрируя силы, которые, по его мнению, должны были привести к процветанию наций; он не называл его "Как Британия стала богатой". Универсальные цели Маркса были вполне очевидны, не в последнюю очередь потому, что он был социальным активистом, одинаково хорошо чувствующим себя как во Франции и Бельгии, так и в Германии и Англии, и был основателем "Интернационала" (опять же, название было выбрано не случайно). Его работы, как и работы Смита до него, столкнулись с проблемой применимости к остальному миру. Особенно это проявилось в случае Маркса, поскольку его теории были приняты преданными последователями во всех уголках мира и должны были быть модифицированы в соответствии с местными условиями. Универсальность Парето проявляется, как это ни парадоксально, в его отрицании того, что различия в истории или социальных системах могут привести к различиям в распределении доходов. Наконец, подход Кузнеца, задуманный для богатых стран, выжил благодаря тому, что был перенесен в экономику развития, где смог пережить длительный период глубокой заморозки исследований неравенства в неоклассической экономике и в целом в развитых капиталистических экономиках. (Этому периоду, начавшемуся вскоре после основного вклада Кузнеца, посвящена глава 7.) Таким образом, все наши авторы совмещали свою национальную направленность и даже очень локальные интересы с гораздо более широкими претензиями - и действительно, их более широкие претензии нашли отклик у многих и завоевали им миллионы читателей и последователей по всему миру.

Знаменитое эссе Кузнеца, представленное в 1955 году в качестве его президентской речи в Американской экономической ассоциации, заканчивается следующим предписанием:

Если мы хотим адекватно рассматривать процессы экономического роста, процессы долгосрочных изменений, в ходе которых меняются и сами технологические, демографические и социальные рамки - причем таким образом, что это, несомненно, влияет на действие собственно экономических сил, - то нам неизбежно придется заглянуть в области, выходящие за рамки тех, которые в последние десятилетия были признаны уделом собственно экономики. Для изучения экономического роста наций необходимо более глубокое знакомство с результатами исследований в смежных социальных дисциплинах, которые помогут нам понять модели роста населения, природу и силы технологических изменений, факторы, определяющие характеристики и тенденции развития политических институтов, и в целом модели поведения людей - отчасти как биологического вида, отчасти как социальных животных. Эффективная работа в этой области неизбежно требует перехода от рыночной экономики к политической и социальной.

Как мы увидим в главе 7, к этой рекомендации не прислушались. В последующие пятьдесят лет не появилось отдельных экономистов, которые обладали бы широтой взглядов шести экономистов, которых мы изучали до сих пор. Напротив, можно сказать, что экономика как область стагнировала или даже регрессировала, по крайней мере в своем понимании распределения доходов при современном капитализме. То, что это произошло, несмотря на значительный прогресс в доступности данных, новые методы манипулирования данными и большую мощность компьютеров, довольно удивительно и требует объяснения. Чтобы найти его, мы можем посмотреть в трех направлениях: геополитика эпохи холодной войны, поворот экономики к абстрактности и финансирование исследований богатыми (которые, следуя своим собственным интересам, не были особенно склонны поддерживать исследования неравенства доходов).

a Это была "слабая" формулировка гипотезы Кузнеца; "сильной" формулировкой была бы та, в которой значение имел бы только доход. Заметим, однако, что в строгой формулировке Кузнеца неравенство менялось не в зависимости от дохода, а в зависимости от структуры экономики (индустриализации и урбанизации). Структуру экономики было сложнее аппроксимировать одной переменной, и она была менее доступна на международном уровне, и ее заменили (на мой взгляд, обоснованно) реальным доходом на душу населения.

Глава 7. Долгое затмение исследований неравенства во время Холодной войны

Для того чтобы работа по неравенству была значимой и соответствовала заявленному в Прологе стандарту интегративного исследования распределения доходов, она должна обладать тремя особенностями. Во-первых, в ней должно быть описано, что порождает неравенство и каковы (по мнению автора) наиболее важные факторы или силы, стоящие за ним. Другими словами, он должен начинаться с политически или экономически мотивированной истории. Во всех рассмотренных здесь классических работах мы находим такие мотивирующие истории. Во-вторых, в соответствии с этой историей автор должен разработать теорию. Теория не обязательно должна быть выражена в математике, и часто это не так - даже у более современных авторов, таких как Кузнец, - но она должна содержать набросок отношений между соответствующими переменными. В-третьих, должна быть эмпирическая "проверка" теоретических и нарративных утверждений. Эмпирика часто отсутствовала в работах классических авторов просто потому, что у них не было необходимых данных. Но сегодня такие данные являются неотъемлемой частью успешного подхода к неравенству. Именно с учетом этих трех элементов я рассмотрю, как изучалось распределение доходов в социалистических и капиталистических экономиках в период (приблизительно) с середины 1960-х по 1990 год.

Для начала я должен привести некоторую историческую справку. Развитие исследований распределения доходов в период между двумя мировыми войнами в первую очередь следовало за превратностями политики и лишь во вторую очередь подвергалось влиянию экономики. Политика того времени была чрезвычайно бурной, с успешными революциями в России и Китае, неудачными революциями в Германии и Венгрии, распадом пяти империй, началом антиколониальной борьбы в Китае, Индии, Вьетнаме и Индонезии, подъемом фашизма в Европе и Японии. Хотя уничтожение имущества и жизней воюющих сторон во время Великой войны привело к росту бедности и возникновению нового неравенства, систематических исследований распределения доходов не проводилось. Более того, интерес к этой теме заметно снизился. Современному наблюдателю кажется, что в период с 1918 по 1937-1939 годы все происходило слишком быстро, один кризис сменялся другим. За гиперинфляцией последовала депрессия, за депрессией - нативистская политика, за нативистской политикой - война, и времени на изучение новых проблем неравенства практически не оставалось - за исключением Советской России, где вопросы классового и, соответственно, неравенства изучались более тщательно и в свое время привели к важным и жестоким политическим последствиям.

Даже Кейнс, чьи знаменитые вступительные абзацы в "Экономических последствиях мира" ясно показали, что он не сомневался в важности неравенства доходов для устойчивости общества, в своей "Общей теории" 1936 года не отводил неравенству практически никакой роли. Как наиболее очевидное место для него в кейнсианской системе, там можно было бы обсудить его влияние на совокупную предельную склонность к потреблению, а значит, определить мультипликатор и эффект от данного увеличения государственных расходов - но даже там неравенство было проигнорировано. Действительно, Кейнс сделал допущение о неизменном распределении доходов для удобства, рассматривая неравенство и совокупную склонность к потреблению как фиксированные или, по крайней мере, как параметры. И только Ганс Штале через год после выхода "Общей теории" в очень хорошей статье с использованием немецких данных указал на то, как сильно меняется распределение заработной платы и как это, в свою очередь, влияет на предельную склонность к потреблению. В ретроспективе одно из оправданий игнорирования распределения доходов исходило (и продолжало исходить после Второй мировой войны) из общего признания так называемого закона Боули - крайне обобщенного вывода, основанного на единственном эмпирическом исследовании одной страны. Артур Боули рассчитал доли факторов производства в Великобритании в первые годы двадцатого века и обнаружил, что они примерно стабильны. Это исследование породило предположение, что доли факторов производства неизменны в долгосрочной перспективе. a И если распределение доходов по факторам не меняется, продолжала история, то распределение личных доходов также должно быть близким к постоянному.

Здесь мы видим начало объяснения затмения исследований распределения доходов после Второй мировой войны, а также более широкий тезис, на котором будет настаивать данная глава: всякий раз, когда предполагается, что классовое деление либо фиксировано, либо не имеет значения, межличностные исследования распределения доходов приходят в запустение. Логических причин для этого нет; распределение факторных доходов может быть стабильным, в то время как происходят изменения в распределении как доходов от заработной платы, так и доходов от собственности (и формирования домохозяйств, связывающих эти два вида доходов). Тем не менее, хотя формально это верно, мы увидим, что минимизация значения классов или принятие желаемого за действительное, что классы перестали существовать, привели к тому, что исследования распределения доходов стали искалеченными, маргинализированными и ненужными. Мы обнаружили это у авторов девятнадцатого и начала двадцатого века и вновь обнаружим у авторов второй половины двадцатого века. Когда классовый анализ и роль доходов от капитала игнорируются, то и исследования распределения доходов тоже.

Именно это и произошло после Второй мировой войны, когда конкуренция между коммунизмом и капитализмом заставила экономику с обеих сторон служить политическим целям правящих идеологий. Оба лагеря разделяли убеждение, что в рамках их собственных систем классы ушли в прошлое, классового деления больше не существует, а работа по распределению доходов практически не имеет значения. По их мнению, изучать было нечего.

В простой таблице, приведенной ниже, Мартин Бронфенбреннер прекрасно суммирует три ведущие позиции по проблемам распределения. И капиталисты (или неоклассики), и марксисты считают, что при наличии необходимых базовых институтов (в случае капиталистов - свободный рынок и неприкосновенность собственности, в случае марксистов - отмена частной собственности) нет причин беспокоиться о высокой дифференциации заработной платы или рассматривать распределение доходов как серьезную проблему. Исчезновение работ по этим темам - это именно то, что произошло во время холодной войны при обеих системах.

Таблица 7.1 Три ведущие позиции по проблемам распределения

Важность распространения

Желательная доля собственности

Желательная дифференциация заработной платы

Капитализм [неоклассический]

Minor

Конечная

Большой

Социал-демократическая

Главная

Инфинитезимальный [маленький]

Маленький

Коммунист [марксист]

Minor

Бесконечно малые

Большой

Источник: Мартин Бронфенбреннер, Теория распределения доходов (Чикаго: Aldine-Atherton, 1971), таблица 1.1, 6, с изменениями Милановича в скобках.

В следующем разделе мы рассмотрим, как эта вера была обусловлена в социалистических странах фактической ликвидацией традиционного рикардианского или марксистского класса капиталистов, который получал свой доход от владения собственностью. Это означало, что все доходы являются продуктом труда, а поскольку (согласно этой точке зрения) фоновые институты теперь делали эксплуатацию невозможной, то существовавшие трудовые доходы были оправданы. Кроме того, различия между доходами были незначительными и не заслуживали исследования.

Исключение классового анализа, таким образом, устранило озабоченность распределением доходов. Правда, на месте старых классов была возведена новая классовая структура, о чем будет сказано ниже, но обсуждение этой реальности не было тем, что коммунистические власти готовы были одобрить или даже потворствовать. Таким образом, сочетание факторов как "объективных" (ликвидация традиционного класса собственников), так и "субъективных" (политическая диктатура, приверженная идее бесклассового общества и рассматривающая изучение неравенства как возможное идеологическое оружие против него) положило конец любым серьезным исследованиям неравенства доходов в социалистических экономиках.

Не намного отличалась ситуация на Западе. Там тоже "объективные" факторы влияли на то, каким экономическим исследованиям отдавалось предпочтение, и преуменьшали значение распределения доходов. Центр тяжести экономики как дисциплины переместился из разделенной на классы Европы в гораздо более текучие Соединенные Штаты, и наиболее влиятельные американские экономисты не воспринимали классовую структуру так, как ее видели в Европе классические экономисты, или как она проявлялась в более старых обществах, таких как Китай, Индия, Ближний Восток и исторически неравная Латинская Америка. Американская мечта, когда каждый мог мечтать о богатстве, независимо от своего происхождения, была частью идеологии страны с момента ее основания. Однако в годы холодной войны ее стали пропагандировать с большей силой, чтобы снизить привлекательность марксизма, сделать неактуальными советские заявления об уничтожении классов и опровергнуть характеристику капиталистических обществ как неустранимо классово разделенных и неравных. Другими словами, пока социалистический лагерь утверждал, что он упразднил классовое деление, американский лагерь должен был утверждать то же самое - что классы не имеют значения в их собственных странах. И в этом случае экономистов удерживало от проведения исследований распределения доходов сочетание "объективного" фактора (менее заметное классовое деление в США) и "субъективного" (идеология, не воспринимающая свидетельства такого деления даже там, где оно существует, например, при расовой дискриминации).

Экономическая дисциплина, в той мере, в какой ее развитие можно считать независимым от вышеупомянутых политических влияний, также стала неблагоприятной для изучения неравенства. Доминирующий подход к анализу общего равновесия был связан с определением относительных цен на конечные продукты и факторы производства. Доходы участников экономики, согласно неоклассикам, по определению равны произведению цен факторов производства (равных их предельным продуктам) и количеств одаренности капиталом и трудом, с которыми они вступают в экономический процесс. Но сами эти количества наделенности находятся вне сферы анализа общего равновесия. Независимо от того, были ли эти блага, и в первую очередь собственность, приобретены в результате предыдущих рыночных сделок, грабежа, эксплуатации наследования, монополии или каким-либо другим способом, они не являются предметом экономики как науки об относительных ценах. Оптимум Парето, который просто подтверждает текущее владение активами тем, кто ими владеет, является прекрасным дополнением к этой теории. Неоклассикам почти нечего было сказать о том, что Маркс называл "первобытным накоплением" и что Смит рассматривал как собственность, приобретенную благодаря политическому влиянию, монополии и грабежу (см. главу 2). В экономике связи с классиками были разорваны.

Это методологическое предпочтение выбило ковер из-под ног классового анализа, поскольку владельцы рабочей силы и владельцы капитала формально рассматривались как равнозначные агенты, различающиеся лишь факторами производства, которыми они владели. Экономика стала наукой о настоящем, слегка связанной с будущим через решения о сбережениях и инвестициях, но полностью оторванной от прошлого. Эта попытка ввести формальную эквивалентность между двумя факторами производства - одним, требующим постоянных трудовых усилий для получения дохода, и другим, не требующим от владельца никакого труда для получения прибыли, - была хорошо отражена в высказывании Милтона и Роуз Фридман: "Каждому по тому, что он и инструменты, которыми он владеет, производят". Это перевернуло классическое (и особенно марксистское) различие между двумя факторами производства и классами. Используя тот же язык, в полунасмешливой манере, он утверждал, что классы не существуют в каком-либо значимом смысле - просто люди владеют разными активами. При таком подходе распределение уже не рассматривалось как распределение между людьми; вместо этого оно происходило между людьми и объектами (капиталом). Он не признавал, что предельная производительность капитала - дело техники и что капитал приносит доход своему владельцу только при наличии "общественного договора" или экономической системы, позволяющей владельцам орудий труда (в том числе и капитала) собирать продукты орудий труда, которыми они владеют. Конечно, наделение трудом не приносило рабу никакого дохода - потому что система не признавала самоприсвоения плодов, принесенных этим наделением. Социальные отношения, лежащие в основе капитализма, полностью игнорировались.

Неоклассический подход стремился "натурализовать" отношения производства. То есть он рассматривал производственные отношения не как специфические для определенного способа организации производства и определенной стадии развития, а как единственно возможный, "естественный" порядок вещей. Капитализма, строго говоря, тоже не было. Следствием такой натурализации, отрицавшей значимость социальных отношений, в которые вступают люди в процессе производства и распределения, стало стирание классовой структуры и излишнее изучение распределения доходов.

Таким образом, исследователи в коммунистических и капиталистических странах одинаково жили и работали в период, который мы можем назвать периодом "холодной войны" в экономике. Политические императивы пересекались с "объективно" уменьшившейся заметностью традиционных классов, чтобы лишить актуальности любую интегративную работу по распределению доходов.

Системы нечастной собственности на капитал: Неравенство в социалистической рыночной экономике

Одно из важнейших открытий Маркса касается исторического характера "нормальной" (или долгосрочной равновесной) цены. В марксистской литературе это обычно обсуждается под заголовком "проблема трансформации", когда нормальные (трудовые) цены в рыночной экономике, основанной на мелкотоварном производстве, по мере развития экономики трансформируются в новые нормальные (капиталистические) цены, "цены производства". Цены производства отличаются от цен, основанных только на затратах труда, способностью капитала перемещаться из одного сектора в другой, что приводит к выравниванию нормы прибыли в разных секторах. Это отличается от формирования стоимости в мелкотоварном производстве, где капитал в значительной степени неподвижен и где нормы прибыли даже в равновесном состоянии различаются по секторам. В последних условиях долгосрочная равновесная цена равна "общественно необходимому" количеству труда. Но при капитализме нормальная цена должна включать одинаковую норму прибыли как в капиталоемких, так и в трудоемких отраслях. Поскольку совокупные затраты труда в капиталоемких отраслях, по определению, относительно невелики, цены на продукцию в таких отраслях будут выше стоимости рабочей силы; обратное, разумеется, справедливо для трудоемких отраслей.

Аналогичная проблема трансформации возникает, когда экономика превращается из капиталистической в социалистическую, при условии, что социализм остается системой товарного производства - то есть системой, в которой товары являются "товарами", а не только "потребительными стоимостями". В качестве лучшего примера такой трансформации можно привести экономику с рабочим управлением, существовавшую в Югославии. Целевой функцией предприятия, управляемого рабочими, является максимизация выработки на одного рабочего, в отличие от максимизации прибыли капиталистической фирмы. Если предположить, что компания платит сбор за пользование капиталом, находящимся в "общественной" собственности (или, проще говоря, принадлежащим государству и используемым компанией), то средняя заработная плата за единицу труда типа i, занятого в компании j, становится равной

W ij = p j q j - rK j

где p j и q j - соответственно цена и количество продукции, произведенной компанией j, r - общеэкономическая норма прибыли или плата за пользование капиталом, а K j - объем капитала, контролируемого компанией. Следует отметить, что в компании, принадлежащей работникам, заработная плата должна быть прописана как по типу труда, так и по типу компании, поскольку работники в каждой компании получают большую или меньшую прибыль в силу специфических особенностей компании. Дополнительный доход может быть обусловлен повышенной производительностью компании, ее монопольным статусом или другими рентными полномочиями, которыми она пользуется и которые не сглаживаются взиманием платы за пользование капиталом (и, наоборот, если бы компания не имела таких преимуществ, то это отрицательно сказалось бы на заработной плате). Таким образом, одинаковые работники будут получать разную зарплату в зависимости от отраслей и компаний, в которых они заняты. В социалистической Югославии было хорошо известно и документально подтверждено в обширной литературе по рыночному социализму, что работники более капиталоемких отраслей производства получали более высокую зарплату, чем работники трудоемких отраслей. Очевидно, что не все преимущества более высокой капиталоемкости "поглощались" за счет платы за пользование капиталом. Работа в отрасли или компании, обладающей монопольной властью, была даже лучше. Ключевой момент заключается в том, что в отличие от капитализма, где дополнительный доход от, скажем, монопольной власти превращается в дополнительную прибыль, здесь он увеличивает заработную плату рабочих. Поэтому одинаковые работники в разных секторах или даже в разных компаний в одном секторе получали разную зарплату. Это происходило потому, что претендентами на остаточный доход при рыночном социализме являются рабочие, а при капитализме - собственники капитала. b

Для распределения доходов разница в остаточном претенденте имеет двоякое значение. Во-первых, при прочих равных условиях заработная плата за определенный вид труда при рыночном социализме будет более диверсифицирована, чем при капитализме. Во-вторых, поскольку нет частного присвоения прибыли на капитал, этот источник неравенства исчезает. Поскольку собственность на капитал в капиталистических обществах всегда очень сильно перекошена, отсутствие частного присвоения прибыли на капитал является элементом, имеющим большое значение для сокращения неравенства. В самом деле, та часть отдачи от капитала или управления, которая не была полностью изъята государством через плату за пользование, при рыночном социализме появится в виде трудового дохода, и ее получат многие люди, в то время как при капитализме она будет включена в доход от капитала и получена немногими (богатыми) людьми.

Этот пример подчеркивает, что в разных социально-экономических системах разница в том, где находится центр предпринимательства, мобилен ли капитал в разных секторах или нет, получают ли прибыль от капитала капиталисты или государство, определяет различия в "нормальных" или долгосрочных равновесных ценах и в распределении доходов между людьми. Вот почему даже на самом абстрактном уровне мы ожидаем, что распределение доходов при рыночном социализме не будет таким же, как при капитализме - не только по общему показателю, такому как коэффициент Джини, но и в отношении индивидов, получающих высокие, средние или низкие доходы. Заработная плата работников за определенный вид труда при рыночном социализме должна быть распределена более неравномерно, чем при капитализме, в то время как общее неравенство, благодаря нечастному присвоению доходов от капитала, может быть меньше. И, очевидно, некоторые социальные классы (например, капиталисты) могут быть очень малочисленными или не существовать вовсе.

Системы государственной собственности на капитал: Неравенство в плановой экономике

Распределение доходов в странах с плановой экономикой также определялось простыми правилами, которые отражали природу системы. Иногда утверждается, что распределение доходов в плановой системе формируется под влиянием "волюнтаристских" или идеологических элементов. В самом общем виде это действительно так. Однако не стоит акцентировать внимание на таких элементах, упуская из виду более важные системные причины. Распределение доходов в плановой экономике было не просто отражением коммунистической идеологии, а объективно определялось основными характеристиками системы (государственная собственность на капитал) и требованиями к ее функционированию - или, выражаясь марксистским языком, к ее "расширенному воспроизводству".

Как уже говорилось, маргинализация (или полное исключение) частной собственности на капитал является силой, уменьшающей неравенство, поскольку в капиталистических экономиках производительное богатство (и, следовательно, доход от капитала) распределяется крайне неравномерно. В социалистическом обществе с государственным капиталом, напротив, можно представить себе ситуацию, в которой все получают одинаковую сумму дохода от капитала. Однако в действительности плановые экономики были иерархическими или даже классовыми обществами, где доход от государственного капитала не распределялся поровну; доход человека увеличивался по мере того, как он поднимался по ступеням государственной и партийной иерархии. Государственная и партийная иерархия, по сути, играла роль, аналогичную капиталистической иерархии (последняя, конечно, определялась количеством капитала, которым владел человек). В принципе, плановая экономика отличается от социалистической рыночной тем, что рабочие, выполняющие определенный вид труда, оплачиваются одинаково, независимо от того, в каких конкретных компаниях или отраслях они заняты. Разумеется, это описание на очень высоком уровне абстракции. На самом деле в СССР и других странах с плановой экономикой существовали значительные различия в оплате труда в разных отраслях и республиках. Межотраслевые различия, однако, были результатом отдельных политических решений, направленных на стимулирование отдельных секторов экономики (например, в известном случае с горнодобывающим сектором в Польше) или на поощрение определенного географического распределения производства. СССР преследовал последнюю цель, когда, чтобы привлечь рабочую силу в суровую и малонаселенную Сибирь, платил рабочим той же квалификации более высокую зарплату, чем в других регионах республики. Но дело в том, что, в отличие от рыночного социализма, в плановой экономике нет системных причин для того, чтобы заработная плата варьировалась в рамках одного и того же вида труда.

Однако идеологическое предпочтение отдавалось устранению различий между интеллектуальным и ручным трудом, а значит, и сокращению разрыва между зарплатой неручных и ручных работников. Это было справедливо для обоих типов социалистических экономик. Отдача от навыков или образования была меньше, чем при капитализме. Учитывая, что эта тема была так подробно изучена, здесь достаточно привести лишь две иллюстрации. В табл. 7.2 сравнивается заработная плата квалифицированных и неквалифицированных работников в одной стране (Югославии) при капитализме и раннем социализме. В табл. 7.3 приведено аналогичное сравнение нескольких европейских капиталистических стран с тремя центральноевропейскими социалистическими странами и СССР. Примечательно, что в последнем сравнении социалистическая страна с самым высоким соотношением неручной и ручной заработной платы была менее неравноправной, чем капиталистическая страна с самым низким соотношением неручной и ручной заработной платы. Эти две системы вообще не пересекались. В таблице 7.3 также показано соотношение средней заработной платы менеджеров и средней заработной платы всех занятых, и опять же, при социализме это соотношение в целом меньше.

Сравнивая квалифицированную и неквалифицированную заработную плату в капиталистической и социалистической экономиках, мы не должны забывать, что бесплатное государственное образование при социализме означает, что даже без идеологических предпочтений, направленных на улучшение относительного положения низкоквалифицированных работников, компенсационная разница между высококвалифицированными и низкоквалифицированными работниками должна была быть меньше. Иными словами, более низкую премию за квалификацию, наблюдаемую при социализме, не следует полностью приписывать идеологическим предпочтениям.

Таблица 7.2 Относительная заработная плата в Югославии при капитализме и раннем социализме

Год

1938

1951

Низкоквалифицированные рабочие

Квалифицированные рабочие

3.30

1.35

Государственное управление (все сотрудники)

1.66

1.03

Белые воротнички (вне государственного управления)

2.00

1.10

Примечание: Низкоквалифицированная заработная плата = 1.

Источник данных: Бранко Хорват, Экономическая теория плановой экономики (Белград: Культура, 1961), 162.

Таблица 7.3 Относительная заработная плата в европейских капиталистических и социалистических экономиках

Отношение средней заработной платы неручного труда к средней заработной плате ручного труда в отрасли

Отношение средней заработной платы менеджеров к средней заработной плате всех занятых

Капиталистические экономики

Бельгия

1.49

1.84

Дания

1.30

Франция

1.70

2.36

Западная Германия

1.38

1.42

ВЕЛИКОБРИТАНИЯ

1.18

1.64

Диапазон

1.18-1.70

1.42-2.36

Социалистические экономики

Венгрия

1.13

1.50

Польша

1.05

1.30

Восточная Германия

1.05

СССР

1.05

Диапазон

1.05-1.13

1.3-1.5

Примечание: Данные по капиталистическим странам приведены за 1978 год; данные по социалистическим странам - за 1980 год.

Источники данных: Объединяет данные из Dominique Redor, Wage Inequalities in East and West, trans. Rosemarie Bourgault (Cambridge: Cambridge University Press, 1992), таблицы 3.4 (61) и 3.10 (71).

Наконец, что касается государственного перераспределения, то, действительно, в странах с плановой социалистической экономикой прямые налоги и социальные трансферты были относительно высокими (табл. 7.4), однако следует отметить два момента. Во-первых, социальные трансферты определялись демографическими характеристиками домохозяйств и , а не оценкой вкладов или потребностей. Во-вторых, прямое налогообложение было пропорциональным - то есть это был плоский налог, налагаемый почти исключительно на трудовые доходы. (Поскольку доходы от капитала были минимальны, их обложение высокими налогами не имело бы большого значения). Это делало социальные трансферты менее перераспределительными, чем при зрелом капитализме, когда выплаты основывались на потребностях - например, пособия по безработице, социальные пенсии, социальные выплаты (см. рис. 7.1). При социализме перераспределительный элемент прямых налогов был гораздо менее важен, поскольку налоги были в целом пропорциональны доходам. В поражает, насколько малую роль прямые налоги играли в выравнивании доходов, и, соответственно, насколько мало они фигурировали в общественном воображении. (См. табл. 7.4.) Это также объясняется тем, что они изымались у источника (автоматически вносились предприятиями при выплате заработной платы) и, таким образом, были "скрыты" от плательщиков, которые в основном думали о зарплате и доходах в чистом выражении.

Таблица 7.4 Состав валового дохода в социалистических, капиталистических и развивающихся экономиках, 1980-е годы (средневзвешенное значение; валовой доход = 100)

Социалистические экономики

Капиталистические экономики

Развивающиеся экономики

Основной доход

Трудовые доходы

Доход от самозанятости

Доход от недвижимости

Профессиональные (частные) пенсии

Социальные трансферты

Пенсии

Детские пособия

Прочие денежные переводы

Прочие доходы

Валовой доход

100

Всего налогов

н.д.

Прямые налоги

н.д.

Налог на заработную плату (работник)

н.д.

Налог на заработную плату (работодатель)

н.д.

ВВП на душу населения в тысячах долларов США (примерно в 1988 году)

5.5

14.0

1.8

Примечание: ссылки на исходные данные см. в источнике. Все средние значения являются невзвешенными. Социалистические страны - Чехословакия, СССР, Болгария, Венгрия, Югославия и Польша. Капиталистические страны - Австралия, Канада, Франция, Западная Германия, Израиль, Новая Зеландия, Норвегия, Испания, Швеция, Великобритания и США. Развивающиеся страны - Кот-д'Ивуар, Гана, Иордания, Перу, Мадагаскар и Вьетнам.

Источник данных: Миланович, "Доходы, неравенство и бедность в период перехода от плановой к рыночной экономике", таблица 2.3, 14.

Теперь мы можем написать упрощенное уравнение для располагаемого дохода на душу населения y i в странах с социалистической плановой экономикой следующим образом:

где w - заработная плата человека i при уровне квалификации s (для простоты можно предположить, что она принимает только два значения - для квалифицированного и неквалифицированного труда); α i - иерархический коэффициент, который увеличивается с ростом положения человека в государстве и партийной структуре; b i - размер социальных трансфертов, который зависит от демографических характеристик человека или домохозяйства ( d i ); и - заданная (плоская) налоговая ставка, применяемая только к трудовым доходам. Становится очевидным, что неравенство доходов будет в значительной степени зависеть от иерархического коэффициента α i, который играет здесь ту же роль, что и собственность на капитал при капитализме. При прочих равных условиях, чем более иерархична плановая экономика, тем выше общее межличностное неравенство - лучшим примером этого, вероятно, является сталинская экономика 1930-х годов. По сути, существует только один дополнительный элемент к α i, который может играть значительную роль в распределении доходов: премия за квалификацию. Но, как уже отмечалось, в социалистических экономиках премия за квалификацию, как правило, была невелика. Как показано на рисунке 7.1, социальные денежные трансферты также не могли сильно повлиять на распределение, поскольку они были демографически обусловлены и, следовательно, довольно равномерно распределялись по доходам. Они могли играть выравнивающую роль в менее развитых социалистических экономиках, например в Центральной Азии, где пособия на детей получали крупные и (в расчете на душу населения) бедные домохозяйства, но в более развитых экономиках с небольшими домохозяйствами их перераспределительная роль была невелика. Наконец, налоги зависели от доходов от заработной платы и, будучи пропорциональными, не влияли на общее неравенство.

Рисунок 7.1. Распределение социальных денежных трансфертов по децилям дохода

Примечание: На графике показан размер социальных трансфертов на душу населения по десяти децилям распределения доходов. Равное распределение на душу населения = 1. ЧССР - Чехословацкая Социалистическая Республика.

Переформатировано из Branko Milanovic, Income, Inequality, and Poverty during the Transition from Planned to Market Economy (Washington, DC: World Bank, 1998), fig. 2.1, 17.

Можно считать, что уравнение охватывает только монетизированные доходы; поэтому следует добавить три важных источника дохода, которые оно не учитывает: немонетизированное собственное производство, которое было важно для сельских домохозяйств и которое в некоторых частях социалистического мира было значительным; субсидии на потребление, которые были эгалитарными, поскольку они в значительной степени субсидировали продукты питания, энергию и другие товары первой необходимости; и специфические нерыночные преимущества, которыми пользовалась верхушка государственной и партийной иерархии (номенклатура). Последние принимали форму доступа к дефицитным товарам, предоставляемых государством квартир и домов, субсидируемых отпусков и т. п. и могут быть включены в наш иерархический коэффициент α i, делая его больше.

На основе такого обобщенного подхода трудно сказать, обязательно ли при социализме неравенство будет меньше, чем при зрелом капитализме, учитывая социальные трансферты, основанные на потребностях, и прогрессивное налогообложение. Социализм, даже теоретически, имел двойственное отношение к экономическому равенству. Целью социализма было упразднение классов, а значит, и наемного труда, а не ликвидация неравенства доходов. (Как писал Энгельс, "действительным содержанием пролетарского требования равенства является требование уничтожения классов. Всякое требование равенства, выходящее за эти рамки, неизбежно переходит в абсурд". И как он объяснял в другом месте, еще более категорично:

"Устранение всякого социального и политического неравенства", а не "ликвидация всех классовых различий", также является весьма сомнительным выражением. Между одной страной, одной провинцией и даже одним местом и другим условия жизни всегда будут свидетельствовать об определенном неравенстве, которое может быть сведено к минимуму, но никогда не будет полностью устранено. Условия жизни жителей Альп всегда будут отличаться от условий жизни жителей равнины. Концепция социалистического общества как царства равенства - это односторонняя французская концепция, происходящая от старой "свободы, равенства, братства", концепция, которая была оправдана тем, что в свое время и в своем месте она означала фазу развития, но которая, как и все односторонние идеи ранних социалистических школ, должна быть теперь вытеснена, поскольку она не производит ничего, кроме путаницы в умах, и были найдены более точные способы представления этого вопроса.

Поэтому высокие различия в доходах не являются поводом для беспокойства, когда "справедливые" институты (составляющие бесклассовое общество) достигнуты. Логика здесь идентична логике либертарианцев или рыночных фундаменталистов: для либертарианцев, когда существует полностью рыночная система, доход может быть получен только путем предоставления ценных богов и услуг другим, и поэтому неравенство несущественно. c Или, как считал Хайек, при системе, основанной на правилах, говорить о "справедливом" распределении бессмысленно: "В свободном обществе, в котором положение различных индивидов и групп не является результатом чьего-либо замысла или может быть изменено в рамках такого общества в соответствии с общеприменимым принципом, различия в вознаграждении просто не могут быть осмысленно описаны как справедливые или несправедливые". Однако ни коммунисты, ни либертарианцы не задаются вопросом, может ли неравенство в свою очередь подорвать институты, которыми дорожит каждая из сторон.

Как правило, неравенство при социализме было меньше, чем при капитализме, причем настолько, что во многих межстрановых исследованиях 1970-х и 1980-х годов для корректировки регрессионных анализов (при контроле уровня доходов и других характеристик) применялась "переменная социализма". Более низкий уровень неравенства при социализме объяснялся более низкими премиями за квалификацию, гораздо меньшими доходами от собственности и широкими субсидиями на потребление. Конечно, сомнительно, чтобы иерархический коэффициент α i предполагал столь же высокое неравенство, как и неравенство, возникающее в результате неравномерного распределения собственности при капитализме, но в некоторые периоды (например, в 1930-е годы, в эпоху высокого сталинизма в СССР) оно, несомненно, увеличивалось за счет натуральных преимуществ, которыми пользовалась элита, и "выплат в конвертах", предоставляемых людям при различных обстоятельствах. Настоящей проблемой является то, что для этого периода у нас мало эмпирических данных. Тем не менее, Р. В. Дэвис приводит некоторые свидетельства поразительно неравномерного потребления, доступного разным слоям населения и собранного из официальных источников: например, пятистам делегатам сентябрьского пленума Коммунистической партии 1932 года на две недели пленума было выделено по 1,33 кг мяса на человека в день, в то время как максимальная индивидуальная норма мяса для простых граждан составляла 3 кг в месяц. Неравенство в распределении заработной платы, по данным официальной статистики, увеличилось в период с 1928 по 1934 год (хотя оно все еще было меньше, чем в 1914 году, перед войной).

Уравниловку, которая под русским термином "уравниловка" стала синонимом чрезмерного эгалитаризма, критиковали за то, что она ослабляет стимулы и делает рабочих ленивыми и незаинтересованными в повышении своей квалификации. В 1931 году Сталин выступил перед группой руководителей промышленных предприятий и поднял вопрос о том, что является причиной высокой текучести кадров в их коллективах. По его словам, этот вопрос был важен потому, что слишком большая мобильность работников подрывает производительность труда и внедрение новых технологий. Причины, по его словам, были самые разные:

Причина - неправильная структура заработной платы, неправильные тарифные сетки, "левацкая" практика выравнивания зарплат. На ряде заводов шкалы заработной платы составляются таким образом, что практически стирается разница между квалифицированным и неквалифицированным трудом, между тяжелой и легкой работой. Следствием уравнивания зарплат является то, что у неквалифицированного рабочего нет стимула стать квалифицированным рабочим, и он лишается перспективы продвижения по службе; в результате он чувствует себя "гостем" на фабрике, работающим лишь временно, чтобы "заработать немного денег", а затем уйти, чтобы "попытать счастья" в другом месте. В результате ... квалифицированный рабочий вынужден переходить с завода на завод, пока не найдет тот, где его мастерство оценят по достоинству".

Неравенство стало гораздо ниже в Советском Союзе после периода "высокого сталинизма" и всегда было довольно низким в других социалистических странах. Тем не менее, факт заключается в том, что членство в государственной и партийной бюрократической иерархии играло в социалистических системах ту же роль (в плане распределения доходов), что и владение капиталом в капиталистических системах. Исходя из этого, можно сделать всего один шаг вперед, чтобы утверждать, что функционально социалистические общества были классовыми, даже если господствующий класс отбирался и управлялся по-другому и, что важно, не мог передавать большинство своих приобретенных преимуществ из поколения в поколение. d Милослав Янич Иевич в 1977 году сообщил о выводе, который не был удивительным. Чем выше было положение человека в государственной иерархии - как члена коммунистической партии и по уровню доходов, - тем больше вероятность того, что он верил в бесклассовость общества (см. таблицу 7.5, столбец 3). Лишь 27 % опрошенных из высшей группы по уровню доходов считали, что система носит классовый характер, в то время как 44 % опрошенных из беднейшей группы. Идеи, оправдывающие существующую систему, были наиболее популярны среди тех, кто получал от нее выгоду.

Таблица 7.5 Представления о классовом характере социалистической системы

Уровень дохода (на душу населения)

Социальная система:

(3)

Соотношение (1) / (2)

(1)

На основе класса (%)

(2)

Не на основе класса (%)

Менее 500 динаров

1.38

501-1,000

1.22

1,001-1,500

1.00

1,501-2,000

1.00

Более 2 000

0.52

Члены LCY

0.63

Не члены

1.43

Примечание: Респондентам был задан вопрос: "Есть ли в нашем [югославском] обществе различные социальные классы?". Числа, ответившие "не знаю", здесь не показаны. Обратите внимание, что в опросе участвовали только жители городов. ЛКЮ - Лига коммунистов Югославии.

Источник данных: Miloslav Jani ć ijevi ć , "Klasna svest i dru š tvena struktura" [Классовое сознание и социальная структура], in Društveni slojevi i društvena svest [Social groups and social consciousness], ed., Mihailo Popovi ć , Silvano Bol č i ć , Vesna Pe š i ć , Milosav Jani ć ijevi ć , and Dragomir Panti ć (Beograd: Centar za sociolo š ka istra ž ivanja, 1977), 214-215.

Рассмотрение формирования и распределения доходов позволяет обойти трудоемкие идеологические исследования, которые в прошлом пытались определить точную классовую природу социалистической экономики и провести различие между социальными классами (нежелательными) и социальными слоями или социальными стратами (приемлемыми). Это по-прежнему остается задачей социологов, но экономисты могут рассматривать бюрократическую иерархию доходов как сходную с капиталистической иерархией. Как сказал Бранко Хорват, "в то время как капиталист участвует в распределении социальной прибавочной стоимости пропорционально своему капиталу, бюрократ участвует пропорционально своему статусу в иерархии власти".

Заметка о Китае. Ситуация в Китае в период социализма отличалась от ситуации в СССР и странах Восточной Европы. Если в тех и других "желанным" итогом революции было упразднение классов и отношение ко всем как к государственным рабочим, а отступления от этого "идеального" типа (например, частное сельское хозяйство) рассматривались как временные аномалии, то в китайской революции формально сохранялось существование четких социальных классов. Это были рабочие, крестьяне и, что немаловажно, мелкая буржуазия (мелкие собственники) и "патриоты-капиталисты". Эти четыре класса были определены в речи Мао Цзэдуна "О народно-демократической диктатуре" в 1949 году. На китайском флаге они представлены четырьмя маленькими звездами, окружающими большую звезду (обозначающую Коммунистическую партию). До начала 1960-х годов бывшие капиталистические собственники, которые не считались контрреволюционерами и чья собственность не была конфискована, имели право на ежегодную выплату дивидендов в размере от одного до шести процентов от оценочной стоимости национализированных активов. Такое допущение, по крайней мере формальное, существования классовой структуры означало, что исследования распределения доходов в принципе могли связать функциональное и межличностное распределение доходов. Такие исследования в Китае проводились, однако, очень робко; источники данных, необходимые для такой работы, стали появляться только с созданием централизованной статистической системы в 1950-х годах, и, вероятно, политическое давление также препятствовало этому. Китайская статистика, как и советская, была сосредоточена на различиях между сельской и городской; в Китае даже доходы домохозяйств обследовались отдельно для двух районов и были объединены в единое национальное обследование только в 2013 году.

С другой стороны, Китай, особенно в период Культурной революции, являл собой один из самых эгалитарных примеров: заработки рабочих, занятых на ручном и неручном труде, были в целом уравнены, а во многих случаях заработки рабочих, занятых на ручном труде, превышали заработки рабочих, занятых на неручном труде. Как описывает Генри Фелпс Браун, попытка "создать нового человека", который будет работать независимо от стимулов, привела к появлению необычных схем оплаты труда. Схема вознаграждения, применявшаяся в Пекине в середине 1960-х годов, примерно во время Культурной революции, включала в себя функцию, по которой все мужчины получали зарплату в соответствии со средним количеством единиц продукции, произведенной мужчинами, а все женщины - в соответствии со средним количеством товаров, произведенных женщинами. Таким образом, гендерный разрыв в оплате труда был введен намеренно. Но поскольку всем представителям определенного пола платили одинаково, ни у кого не было материального стимула работать усерднее и производить больше. Фелпс Браун объясняет причину этого:

Эта история высвечивает то, что для западных наблюдателей может показаться противоречием в китайской структуре оплаты труда: если правильно и корректно платить мужчине больше, чем женщине, потому что мужчина сильнее, то почему бы мужчине, который напрягается и производит больше, чем другой мужчина, не платить больше? Для китайцев ответ прост: последний дифференциал апеллирует к собственным интересам, а первый - нет. Странно, но вполне понятно, что китайцы относятся к оплате пропорционально количеству выполненной работы как к самоочевидному принципу естественной справедливости, пока различия в этом количестве не зависят от самого работника, но когда они зависят от него, то являются злонамеренными.

Таким образом, антистимулирующая структура оплаты труда была полной противоположностью тейлоризму сталинской сдельной системы оплаты труда, где зарплата была пропорциональна индивидуальной выработке и очевидным стимулом было производить больше. Антистимулирующий подход соответствовал взглядам Маркса на распределение доходов при коммунизме, где труд будет осуществляться из личного интереса и ради удовольствия ("самореализация"), а не ради оплаты, и где заработок будет распределяться в соответствии с "потребностями". Хотя заработок в приведенном здесь китайском примере не определялся потребностями (среди групп, мужчин и женщин, наверняка были те, чьи потребности превышали средние), первая часть требования Маркса - а именно, чтобы труд не был обусловлен материальными стимулами - была удовлетворена.

Таким образом, Китай на этапе социализма представляет собой необычное сочетание эгалитарного экстремизма и формального сохранения классового общества.

Три социалистических равенства. Только что мы рассмотрели формирование заработной платы в условиях китайской культурной революции - одного из самых радикальных эгалитарных экспериментов в истории - и теперь, возможно, считаем это подходящим моментом для того, чтобы перейти к вопросам идеологии и, в частности, противопоставить три (в широком смысле) концепции равенства, выдвинутые различными разновидностями социализма: социал-демократией, традиционным марксизмом и марксизмом с маоистскими характеристиками.

Социал-демократическое равенство - самое известное и самое простое для объяснения. Большинство его авторов были воспитаны на британском утилитаризме, фабианстве и профсоюзной деятельности. Эта концепция равенства начинается с признания капиталистических отношений производства и классового деления общества. Это очень важное отличие от традиционного марксистского подхода. В капиталистическом обществе социал-демократия пытается свести значение того, что Джон Ромер называет "обстоятельствами" (например, богатство и наследство родителей, пол и раса), к доходу за всю жизнь и мириться только с тем неравенством, которое проистекает из различий в усилиях, "эпизодической удаче" и эффективности инвестиций (причем, что касается последнего, только если инвестированные средства были приобретены за счет сбережений, а не по наследству). В рамках этого подхода желательны любые меры, которые сделают образование более доступным для всех, повысят переговорную силу труда по отношению к капиталу или будут способствовать прогрессивному налогообложению и тем самым сокращению неравенства. Эти меры, как мы знаем, были основой политической и социальной деятельности профсоюзов, левых партий и различных братских ассоциаций на протяжении более чем столетия в развитых капиталистических экономиках.

Однако марксистская концепция равенства не такова. Для Маркса и его последователей важнейшим равенством является то, которое упраздняет социальные классы и прекращает частную собственность на капитал. Фундаментальное неравенство, по мнению Маркса, заложено в самой сути капиталистических производственных отношений: владельцы капитала нанимают рабочих и присваивают прибавочную стоимость. Если бы из прибавочной стоимости большая доля доставалась рабочим, марксисты приветствовали бы это, но они не считали бы это своей политической целью или даже важным моментом. Как утверждает Шломо Авинери (см. главу 4), виды деятельности, которыми занимаются профсоюзы, рассматриваются Марксом лишь как тренировочные площадки, готовящие людей к будущему, когда отношения сотрудничества между рабочими распространятся на все общество. Равенство, по мнению Маркса, является нормальным состоянием в мире, где социальные классы упразднены. Но на первом этапе будущей системы социализма нет ничего принципиально неправильного в том, чтобы допускать значительные различия в оплате труда, если они обусловлены различиями в усилиях и, следовательно, индивидуальным выбором. Конечно, ни один марксист не верил, что такие различия в доходах могут быть столь же велики, как при капитализме, потому что другие инструменты, приведенные в движение революцией (бесплатное здравоохранение и образование и надбавки за низкую квалификацию), естественно, будут стремиться к их сокращению. На самом деле, как мы убедились эмпирически, различия были невелики. Не было частной собственности на капитал, который во всех капиталистических обществах (включая современные социал-демократические) был чрезвычайно сконцентрирован; не было значительного наследования; образование было бесплатным и доступным для всех. Однако, и на этом необходимо настаивать, выравнивание экономических результатов не было целью как таковой. Это было то, что естественным образом вытекало из общества без капиталистического класса, а не то, к чему нужно было специально стремиться, когда классы были упразднены. Таким образом, теоретически социализм был совместим с относительно высоким неравенством доходов.

Третья социалистическая концепция равенства - та, примером которой стала Культурная революция. В то время как марксистская и социал-демократическая концепции признают роль стимулов, то есть различий в оплате труда, которые мотивируют работников и создают неравенство, маоистский подход был прямо противоположным. Социализм с этой точки зрения - это система, в которой труд должен выполняться из социальных обязательств, желания помочь другим, альтруизма, любви к своей стране и так далее, а не в ответ на материальные стимулы. Следовательно, во время Культурной революции все доходы должны были быть уравнены. Тот факт, что китайцы смирились с гендерным неравенством в оплате труда в эту эпоху, дополнительно подчеркивает уникальность подхода. Вознаграждая обстоятельство, связанное с более высокой производительностью (пол, предпочтение мужчин перед женщинами), а не признавая различия в индивидуальных усилиях, он прямо противоречил принципу равенства возможностей Джона Ромера.

Таким образом, мы видим три совершенно разных взгляда на то, что представляет собой реальное равенство, отстаиваемое тремя (в широком смысле) левыми идеологиями. Это важно подчеркнуть в сегодняшней левой среде с ее преобладающим, почти неоспоримым, сближением только на одном подходе: признание частной собственности на средства производства и работа над сокращением неравенства в доходах, обусловленного "обстоятельствами". Возможно, это самый эффективный и самый распространенный подход, но идеологически он не является единственно верным.

Недостаток исследований неравенства доходов при социализме

Исследования неравенства доходов при социализме были сопряжены с множеством проблем и, в конечном счете, не принесли практически никакой пользы. Для современных ученых эти исследования вызывают лишь антикварный интерес, подобный тому, который сегодня проявляется к историческим исследованиям неравенства. На самом деле работа с советскими данными о распределении доходов, даже в период расцвета социализма (то есть в режиме реального времени), была сродни работе с историческими данными Рима или Византии. У человека был доступ лишь к некоторым отдельным точкам данных и анекдотам. В условиях, когда государственные органы и исследователи практически не публиковали систематизированную информацию, оставалось лишь устанавливать связи между разрозненными данными. Можно было прийти к, казалось бы, разумным выводам, но можно было представить и совершенно другие, не менее разумные выводы. Человек всегда работал в статистическом "тумане".

Для удобства мы можем сгруппировать множество факторов, препятствующих изучению неравенства доходов при социализме, в четыре большие категории: идеологическое давление; одержимость секретностью данных при авторитарных (а до 1953 года - тоталитарных) режимах, которые также не гнушались фальсификацией данных; отсутствие хороших методологических основ для изучения распределения доходов; отсутствие убедительных политических нарративов относительно неравенства. Я рассмотрю их по очереди.

Идеологическое давление. Как мы видели в предыдущих главах, большая часть исторических работ по неравенству была построена вокруг социальных классов. Даже если изучать межличностное неравенство без привязки к социальным классам, как это делал Парето, элиты в его социологических работах присутствовали в значительной степени. Только с появлением Кузнеца и доминированием американской школы в экономике исчезли и классы, и элиты. И только в начале XXI века элита, переименованная в верхний один процент, появилась вновь.

Социализм, как преддверие бесклассового общества, упразднил традиционную классовую структуру. Национализация земли в 1917 году, а затем важнейших промышленных предприятий в 1918 году положила конец классу капиталистов в Советском Союзе: нельзя было быть капиталистом, если у человека не было собственности. Только в сельской местности (в СССР) классовая структура сохранилась. Стихийный захват крупных помещичьих хозяйств привел к широкому распространению мелкого землевладения, по сути, как это произошло во Франции после революции 1789 года. Однако были и более зажиточные крестьяне, которые либо уже владели большими участками земли ("модернизация" или "капитализация" землевладения в России началась со столыпинских реформ 1906 года), либо купили землю у других крестьян после революции. Это были так называемые кулаки. Поэтому понятно, что уже в 1920-е годы классовая структура советского общества выглядела очень просто: с одной стороны, государственные служащие, к которым относились практически все жители городов (даже государственные и партийные бюрократы), с другой - сельские районы, где существовала определенная классовая дифференциация. Именно на последние большевики и направили свое внимание. Сталин в 1928 году, накануне коллективизации, представил данные о классовой структуре в сельской местности на основе долей в производстве зерна (рис. 7.2). Доля бедных и средних крестьян была намного больше, чем до революции, что отражало "расчленение" земли на множество мелких хозяйств. Доля государства была минимальной, гораздо меньше, чем доля помещиков перед Первой мировой войной.

Рисунок 7.2. Классовая структура в советском сельском хозяйстве до Первой мировой войны и до коллективизации

Источник данных: Иосиф Виссарионович Сталин "О зерновом фронте: Беседа со студентами Института красной профессуры, Коммунистической академии и Университета имени Свердлова, 28 мая 1928 года", Вопросы ленинизма (Москва: Партийное издательство, 1933).

Когда в 1928 году началась коллективизация, ее явной целью было превратить простых и бедных крестьян в государственных рабочих, а кулаков (которые во многих случаях были лишь так называемыми кулаками, то есть не были по-настоящему богатыми) лишить собственности. Коллективизация полностью уничтожила все классовые различия. Можно было действительно утверждать, как это сделала сталинская конституция 1936 года, что антагонистические классы перестали существовать в Советском Союзе. Существовал только один класс - рабочий класс. Кто бы ни был занят на производстве, в сфере услуг, в правительстве, на транспорте или в сельском хозяйстве, все работали на государство; формально социальное положение всех было одинаковым.

Однако разрыв между городскими и сельскими доходами сохранялся. Ранние советские обследования домашних хозяйств (почти все из которых были утрачены) уделяли ему особое внимание, и в городских районах эти обследования проводили различие между работниками ручного и неручного труда. Но было понятно, что это удобные классификации, не отражающие реальных классовых (или антагонистических) отношений. Таким образом, тот факт, что идеология не признавала возможности существования классов при социализме (за исключением некоторых капиталистических остатков), и тот факт, что изменения, произошедшие в Советском Союзе к концу 1930-х годов, в целом соответствовали тому, что подразумевала марксистская идеология, ограничивали возможность изучения неравенства в советском обществе с помощью существовавших инструментов. Это справедливо независимо от тоталитарного контроля, который был наложен на такие исследования (к чему мы обратимся далее).

В Восточной Европе после смерти Сталина ситуация была иной. В Польше и Югославии большая часть сельского хозяйства оставалась в частных руках, и во всех странах существовал небольшой частный сектор в сфере услуг и вспомогательной деятельности (очень редко в промышленности). Хотя частный сектор был ограничен как перечнем видов деятельности, которыми он мог заниматься, так и количеством наемных работников, и никогда не производил более 20 % добавленной стоимости в стране, некоторые остатки традиционной классовой структуры сохранились. Это, а также оттепель после "секретной речи" Хрущева в 1956 году, сделало изучение распределения доходов возможным и более значимым. В Восточной Европе опросы домохозяйств были введены в начале 1960-х годов (примерно в то же время, что и на Западе), и, когда власти разрешили, они использовались в качестве ключевых источников для исследования неравенства доходов. Такие социологи, как Иван Шель и Бранко Хорват, начали более серьезно писать о классовой структуре социалистических обществ (или, как их называл Хорват, "этатистских" обществ), где бюрократия взяла на себя роль свергнутого капиталистического класса. И таким образом идеи Парето - даже если участники дебатов никогда не проявляли к нему особого интереса или симпатии - были подтверждены.

Авторитарная одержимость секретностью данных. Авторитарные, а вплоть до 1953 года тоталитарные политические системы делали исследования неравенства доходов и богатства очень трудными, а в некоторых случаях и невозможными. В какой-то степени "объективные" условия затрудняли использование обычных инструментов изучения неравенства, но решающими были политические ограничения. Часто соответствующие данные не собирались. А когда они собирались, то рассматривались как конфиденциальные или секретные и не предоставлялись ни исследователям, ни общественности. Даже если крохи таких данных попадали в руки исследователей, было опасно публиковать результаты, которые противоречили официальной идеологии или не устраивали важного руководителя. Информация о стагнации сельских доходов в Советском Союзе всегда рассматривалась не только как завуалированная критика коллективизации, но и как критика тех, кто отвечал за сельское хозяйство (что, кстати, было наименее желательным портфелем в советском правительстве или в Политбюро). Таким образом, возможное использование информации в междоусобных политических боях еще больше ограничивало возможности для публикации.

Политические ограничения действовали во всей системе: не только исследователи должны были опасаться того, как их работа может быть интерпретирована; их начальники также боялись, что ее публикация может бросить негативный свет на руководимые ими подразделения и привести к понижению их в должности. Для производителей данных (работающих в статистических управлениях) было гораздо безопаснее не публиковать никаких данных или даже не собирать их. Во всей структуре, необходимой для работы над проблемой неравенства, существовал сильный, неотъемлемый стимул выпускать, публиковать и обсуждать как можно меньше данных. Редко случалось, а во многих странах и никогда не случалось, чтобы кого-то понижали в должности или сажали в тюрьму за бездействие. То же самое нельзя сказать о действии. Любой человек, знакомый с первыми принципами экономики, может догадаться, что в странах, где информация скудна или ее намеренно делают скудной, политическая ценность любой информации высока. Поэтому ее использование в этих авторитарных системах было гораздо более политизированным, чем в демократических.

В конце концов, возникает вопрос, зачем вообще проводились такие мероприятия по сбору данных, как обследования домохозяйств, которые едва ли увидели свет. Распространенный ответ заключается в том, что они позволяли руководству или политически надежным лицам лучше понять, что происходит на самом деле. Но это не могло быть правдой в отношении обследований домохозяйств, поскольку, насколько мне известно, они никогда серьезно не использовались ни одним коммунистическим правительством. Лучшее объяснение может заключаться в том, что существовало некое желание казаться обладателем информации в условиях типичной инерции и бюрократической склонности считать все тайной. Два противоречивых импульса привели к тому, что, с одной стороны, информация собиралась, а с другой - скрывалась как конфиденциальная и никогда не использовалась властями или исследователями. В итоге время и энергия были потрачены впустую.

По сути, такое же скрытное отношение к данным сохранялось в СССР почти до конца правления и распада страны. Тем не менее, обследования продолжались все эти годы. Данные собирались в отдельных республиках и отправлялись в Москву в Государственный комитет по статистике (Госкомстат), который являлся единственным уполномоченным "обработчиком" и пользователем объединенных данных. Затем сводки данных по конкретным республикам возвращались туда под грифом "совершенно секретно", показывая несколько десятков фракций населения с их средними доходами, но в таком формате, который делал эти данные совершенно непригодными для использования. Трудно было понять, что именно в этой информации было таким секретным. (Конечно, если бы можно было получить данные, например, за десять лет, то можно было бы построить график динамики реального дохода и его распределения, и такие графики могли бы смутить власти).

В Советском Союзе существовала дополнительная проблема, которая сохранялась до самого конца и в определенной степени присутствовала и в Восточной Европе. Это связано с историческим происхождением обследований домохозяйств. Первоначально предполагалось, что они будут отслеживать условия жизни "стандартного" или среднего промышленного рабочего по сравнению с условиями среднего фермера (или условия в городах по сравнению с условиями в сельской местности), а также средние условия жизни работников ручного труда по сравнению с неручными работниками или пенсионерами. В этих исследованиях основное внимание уделялось тому, что является репрезентативным или средним для данной группы (например, для городских промышленных рабочих - условия жизни семьи из двух родителей, занятых в государственном секторе, с двумя детьми, проживающих в квартире среднего размера), а не рассмотрению условий по всему распределению группы, которое включало бы и крайние точки. Если изучение какого-либо типа неравенства и было целью, то это был именно такой тип неравенства - среднее против среднего (который технически называется горизонтальным неравенством, чтобы отличить его от вертикального неравенства, включающего все распределение). Усекая крайние значения, опросы искажали ситуацию, занижая неравенство. Акцент на репрезентативном домохозяйстве или индивиде - это тот же подход, который используется в неоклассической экономике, и он, несмотря на более утонченный вид последнего, столь же неадекватен для изучения неравенства (как будет показано ниже).

Отсутствие хороших методологических рамок. Сейчас уже очевидно, что трудности понимания социальной структуры новых социалистических обществ, недостаток данных, секретность и явное препятствование (или даже хуже) проведению таких исследований породили интеллектуальную пустоту, в которой не могли быть разработаны методологические рамки для изучения неравенства. Изучать социалистические общества как классовые общества было и сложно с марксистской точки зрения, и крайне опасно для собственного благополучия. Чисто эмпирические исследования (подобные тем, что проводятся, как мы увидим, на Западе) часто было невозможно проводить из-за отсутствия данных. С конца 1950-х годов ситуация изменилась; в Польше, Венгрии, Югославии и Чехословакии стали проводиться эмпирические исследования распределения доходов, публиковаться работы, а в некоторых случаях удалось получить даже микроданные. Но эта работа, при самых благоприятных обстоятельствах, не поднималась выше стерильного эмпиризма (который также характерен для исследований распределения доходов в капиталистических странах), не была привязана к какой-либо методологической базе, не могла изучить (или не была заинтересована в изучении) движущие силы неравенства в системном плане, не высказывалась по поводу эволюции неравенства, которую можно ожидать в будущем, и боялась упоминать социальные классы. В общем, она просто выдавала ряды цифр и соотношений. Это было лучшее, на что могли надеяться студенты, изучавшие неравенство в социалистических странах в эпоху холодной войны.

Отсутствие убедительного политического нарратива. Как отмечалось в Прологе, хорошее исследование распределения доходов должно иметь убедительный нарратив, прочный теоретический фундамент и богатую эмпирику. Мы уже видели, что в большинстве случаев при социализме доступ к данным был затруднен, а эмпирические исследования ограничивались несколькими странами и временными периодами. Теоретическая или методологическая основа была квазинесуществующей, поскольку социальная структура была новой и "объективно" сложной для анализа. Отсутствие возможности свободно обмениваться мнениями и писать на эту тему также препятствовало развитию теоретической базы. Когда исследователям не разрешают писать то, что они думают, критиковать или обмениваться своими работами с другими, в этой области, как и в любой другой, развитие тормозится. Все это привело к тому, что не было разработано убедительной версии распределения доходов при социализме.

В отличие от этого, убедительные политические нарративы были разработаны на тему авторитаризма как диссидентами в Восточной Европе и Советском Союзе, так и политологами в капиталистических странах. Возможно, многие считают политические вопросы более важными, или ученые-диссиденты стремились развивать эту область больше, чем экономисты, которые зацикливались на распределении доходов, или анализ политических вопросов меньше зависел от данных. Возможно, изучение распределения доходов страдало от своеобразного недостатка: для противников системы эта тема была гораздо менее привлекательной, чем те разделы экономики, которые касались стимулов и эффективности (и где можно было легко показать, что социализм уступает капитализму), а для защитников системы эта тема была "ненадежной", поскольку данные могли показать истину, отличную от того, что должно было происходить. Таким образом, ни противники, ни сторонники не нашли большой пользы от изучения распределения доходов.

В последнее десятилетие существования коммунистических режимов эмпирические работы о распределении доходов стали гораздо более распространенными. Данные стали более доступными, исследователи получили свободу писать то, что хотели, и дискуссия оживилась. Этому способствовало привлечение видных западных исследователей с гораздо большим опытом эмпирической работы. Энтони Аткинсон и Джон Миклрайт опубликовали почти энциклопедический обзор распределения доходов в Польше, Чехословакии, Венгрии и СССР. В него вошли результаты многочисленных обследований домохозяйств и доходов, начиная с середины 1950-х годов, и в нем широко обсуждались вопросы неравенства в доходах, перераспределения через налоги и социальные трансферты, неформальных доходов и т. д. На каждом этапе анализа результаты сравнивались с данными по Великобритании - стране, которой Аткинсон уделял особое внимание. Это позволило получить дополнительные сведения как о сходствах, так и о различиях между распределением доходов при коммунизме и капитализме. Особенно важным, учитывая, что многие советские обследования домохозяйств были утеряны по небрежности, стало приложение к книге, содержащее почти 150 страниц и представляющее в табличной форме распределение доходов и заработков в четырех странах, а также многочисленные статистические данные о неравенстве. Однако в этой работе проявилась уже упомянутая слабость - она полностью обходит стороной политические и социальные события, которые привели к столь искусному исследованию распределений. Это были общества, пережившие десталинизацию, колебания между прорыночными реформами и ужесточением экономики, Пражскую весну, забастовки 1970 и 1980 годов в Польше и многое другое - и все это не упоминается в книге, а их взаимосвязь с неравенством доходов остается неисследованной. Такое же отсутствие политического нарратива и методологических рамок характерно для моей собственной книги 1998 года, документирующей изменения доходов в процессе переходного периода. Для ясности, темой этой книги было распределение не при социализме (за исключением одной главы), а в ранний постсоциалистический период, но все же ее подход был идентичен тому, который использовали Аткинсон и Миклрайт, а ранее Гарольд Лидалл: чистая эмпирика и ничего больше.

Таким образом, социологический и политический анализ коммунистических режимов так и не удалось интегрировать с эмпирической работой по распределению доходов. Они продолжали существовать в двух разных сферах. Вероятно, для их объединения требовалось больше времени (в течение которого была бы возможна открытая дискуссия). Но распад режимов происходил быстрее, чем кто-либо ожидал, и обогнал способность исследователей дать более полное представление о социалистических обществах. Таким образом, мы оказались в несколько парадоксальной ситуации, когда сегодня социалистические общества, которые практически являются современными обществами, приходится изучать с помощью методов экономической истории. Разрыв между детерминантами современного распределения доходов в бывших социалистических странах и детерминантами распределения доходов при социализме настолько велик, что к совсем недавнему прошлому приходится подходить почти как к другой эпохе. Это сказывается и на внимании к подобным исследованиям, поскольку они рассматриваются почти как интерпретации "старины", не имеющие особого отношения к современным капиталистическим экономикам. Исследователи, изучавшие социалистические экономики, как правило, переключались на изучение "переходного" и капиталистического распределения доходов в этих странах, или же они просто старели и умирали.

Ряд ограничений, как мы видели, сильно затруднял первоначальную работу по изучению неравенства при социализме. К тому времени, когда эти ограничения исчезли, вся система рухнула. И ее изучение превратилось из важного для политики и идеологии в вопрос исторической летописи. Добьемся ли мы когда-нибудь удовлетворительного понимания того, как политика и экономика взаимодействовали при социализме и какое влияние они оказывали на распределение доходов между гражданами, будет зависеть от готовности молодых исследователей заниматься архивной работой и изучать тему, которая кажется не слишком перспективной для их карьеры.

Исследования неравенства доходов в условиях развитого капитализма

Писать об исследованиях неравенства в период пика господства неоклассической парадигмы на Западе, примерно с середины 1960-х по 1990 год, - занятие неблагодарное. Это верно по двум причинам. Во-первых, количество литературы на сайте, в большинстве своем лишь по касательной касающейся неравенства, огромно, и ни один человек не в состоянии прочитать ее всю, усвоить и сделать все по справедливости. Далее следует не обзор литературы, а обсуждение некоторых работ, которые, на мой взгляд, отражают дух времени или важны для будущего развития исследований распределения доходов. В выборе присутствует сильный субъективный элемент.

Во-вторых, большинство работ, за исключением нескольких, поддерживающих непрочные связи с классической экономикой, не имеют большого значения для интеллектуальной истории этой дисциплины. Это засушливая область, которую мы пытаемся здесь исследовать. Вспоминается суждение Колаковского об огромном количестве марксистской квазифилософской литературы в Советском Союзе - о том, что большую ее часть можно смело выбрасывать. Точно так же, как те советские философские книги были написаны партийными замами, большая часть того, что считается неоклассической литературой о неравенстве, была написана теми, кого Маркс называл "наемными борцами за приз".

Для многих, в том числе и для студентов, эти годы были потрачены впустую.

Причины дезинтеграции

Существует несколько причин распада исследований неравенства на Западе в рассматриваемый нами период. Но в каждой области мы должны отличать негативные события от позитивных - работ, которые поддерживали разговор с классической экономикой и в конечном итоге обеспечили расцвет исследований распределения доходов на рубеже веков и в первые десятилетия XXI века. Без них мост не был бы построен, а разрыв был бы гораздо более значительным.

"Объективные" факторы. Период после Второй мировой войны до середины 1970-х годов характеризовался на Западе необычайно высокими темпами роста, возникновением государства всеобщего благосостояния, повышением социальной мобильности, снижением доли капитала в доходах и сокращением межличностного неравенства в доходах. Все пять факторов, но особенно два последних, "объективно" снижали интерес к исследованиям распределения доходов, поскольку предполагали, что классовые различия уходят в прошлое, что власть капитала ослабевает, и что западные общества продолжат свой путь к богатому, быстрорастущему и бесклассовому будущему. В такой точке зрения была доля желаемого; реальный мир, чреватый забастовками, безработицей и инфляцией, был не столь радужным. Тем не менее, новая ситуация была огромным улучшением по сравнению с довоенными классовыми конфликтами, которые переросли в уличные бои (в Веймарской Германии), подъем фашизма в Италии и гражданскую войну в Испании. Этот гораздо более спокойный политический ландшафт с высокими темпами роста убаюкивал многих экономистов, которые верили, что "восходящий поток поднимает все лодки". Действительно, в экономической литературе того периода поразительно видеть, насколько широко распространялись подобные убеждения. Несогласных было мало, и их отбрасывали в сторону.

Экономическая теория. Вторая причина распада исследований неравенства связана с типом экономической теории, которая стала доминировать на Западе после Второй мировой войны, а точнее, с анализом общего равновесия. Сосредоточившись в основном или даже единственном фокусе на ценообразовании, он оставляет без внимания классовую структуру и наделенность капиталом или навыками, с которыми люди приходят на рынок. Приобретение богатства происходит за сценой. Использование неоклассической экономикой репрезентативного агента еще больше исключает рассмотрение неравенства; это происходит по определению, поскольку для того, чтобы говорить о распределении доходов и неравенстве, мы должны иметь множество и разнообразие "агентов". Таким образом, математически сложные модели общего равновесия оказались лишь очень отдаленным подобием реальных явлений. Иронично, что эта засушливая область теории на некоторое время стала ведущим направлением в экономике. Ее основатель Л. Вальрас рассматривал чистую экономику как теоретическое пособие для понимания политической экономии и написал два сопроводительных трактата по социальной экономике и прикладной политической экономии. Оба трактата были практически проигнорированы в пользу его более абстрактного и математического подхода.

От полного исчезновения теорию распределения доходов спасло то, что некоторые разделы экономической теории, облаченные в неоклассические одежды, сохранили связь с прошлыми работами по политической экономии. Кейнсианская экономика сыграла здесь важную роль, в основном благодаря использованию предельной склонности к потреблению. Это было, пожалуй, неожиданно, поскольку сам Кейнс не устанавливал четкой связи между изменениями в распределении доходов и изменениями в совокупной склонности к потреблению. Почему Кейнс не сделал этого - когда казалось очевидным, что государственная политика, подобная той, за которую он выступал, повлияет на распределение доходов и, в свою очередь, на совокупную склонность к потреблению, - возможно, объясняется тем, что он тщательно избегал вставать на сторону сторонников недостаточного потребления. Он часто приближался к их позиции, но, похоже, опасался, что за этот "грех" его вместе с ними могут отправить в "преисподнюю экономики". Калецки, между тем, действительно связывал распределение доходов и потребление, но лишь мимоходом, в конце статьи, посвященной в основном монополистической конкуренции и связанному с ней росту доли капитала. Однако если допустить, что распределение влияет на совокупную склонность к потреблению, и если предположить (как это сделал Калдор в 1956 году) классическую функцию сбережений, при которой рабочие потребляют все, что зарабатывают, а сберегают только капиталисты, то классовая структура общества вновь проявляется.

Такая работа, часто выполнявшаяся в рамках популярной в 1960-1970-е годы экономики роста, естественно, привела к множественной классовой дифференциации и к ранним представлениям о гетерогенных агентах (домохозяйствах, которые различаются по степени владения капиталом и трудом и в результате могут демонстрировать разное поведение и сталкиваться с разными диапазонами возможных вариантов). Хотя эта работа была лучше предшествующих, ее недостаток заключался в том, что она, как правило, избегала рассмотрения институтов, власти и политики. По этой причине, как будет сказано ниже, не удалось создать интегративные исследования распределения доходов.

Существует два типа предполагаемых исследований неравенства доходов, которые, на мой взгляд, внесли минимальный вклад. Первый - это стохастические модели распределения доходов, в которых предполагались определенные соотношения (скажем, соотношение между зарплатами на разных бюрократических уровнях: зарплата на уровне n будет в n 2 раза больше, чем на уровне 1, и так далее) и описывалось определенное поведение людей без предоставления каких-либо убедительных доказательств этих утверждений. Сделав это, авторы этих исследований, манипулируя параметрами, моделировали распределение, которое имитировало наблюдаемое логнормальное распределение или, в верхней части, распределение Парето. Авторы делали вид, что таким образом они объясняют распределение доходов. На самом деле ничего подобного они не делали. Они просто взяли "черный ящик" индивидуального и социального поведения, наделили его некоторыми константами и параметрами и создали имитацию фактических распределений, не осознавая, что количество таких же слабо мотивированных "черных ящиков" и параметров, которые также могут дать логнормальное распределение или распределение Парето, бесконечно. Подобные исследования были бы полностью отвергнуты как ювенильные упражнения, если бы не их привлекательность для некоторых представителей экономической профессии, склонных верить, что они дают более глубокое понимание сил, формирующих распределение доходов, или даже что они коренят неравенство в человеческой природе.

Второй тип исследований неравенства доходов, вносящих минимальный вклад, - это неорикардианские исследования, которые часто имеют в названии слово "распределение", но, похоже, полны решимости использовать экстраординарные абстрактные методологии, чтобы превзойти Рикардо. Их единственный вклад в изучение распределения реальных доходов заключается в том, что они подчеркивают важный, но уже хорошо известный факт: существует компромисс между заработной платой и прибылью, и точное положение в этом компромиссе может экзогенно определяться относительной властью работников и работодателей. Кроме этого общего наблюдения о долях факторов производства, в подобных работах нет ничего интересного для студентов, изучающих распределение доходов.

Подполя. Разделение экономики на множество подполей, в которых неравенство является производным явлением, также способствовало распаду исследований неравенства. Международная торговля, например, имеет дело с неравенством, но только с неравенством зарплат и только зарплат в отраслях, на которые влияет торговля. Наиболее известными примерами последнего времени являются дебаты о роли торговли с Китаем в эволюции заработной платы в США и дебаты о росте премии за квалификацию. Вопросы расовой и гендерной дискриминации также часто связаны с неравенством в оплате труда. Но и здесь внимание уделяется лишь одному аспекту неравенства, причем зачастую несколько ошибочному, поскольку в таких исследованиях неравенство часто сводится к необъяснимой разнице в средних заработках между представителями разных рас или полов, при этом игнорируется распределение заработков - то есть неравенство - внутри каждой группы получателей.

Во многих таких исследованиях обсуждается неравенство того или иного типа, но было бы очень неправильно принимать коллекцию случайных исследований неравенства за теорию распределения доходов.

Политика и правое финансирование исследований. Другая причина распада может быть найдена в неявном, а иногда и явном политическом давлении, которое делало тему неравенства "нежелательной" и неполезной для авторов, надеявшихся подняться по нормальной лестнице в своей академической карьере или получить общественное или политическое влияние. Это давление было наиболее интенсивным в Соединенных Штатах во время короткого периода маккартизма, который привел к чистке марксистских экономистов из ведущих университетов в 1950-х годах. Впоследствии это давление продолжалось в более мягких и изощренных формах. Классовый анализ (или "классовая война", как его называли оппоненты), как правило, не приветствовался. Многие из этих давлений не были "спонтанными" и не возникали исключительно в политической сфере. Бизнес-интересы постоянно поддерживали, посредством финансовых вливаний в институты и отдельных людей, такие виды анализа, которые сводили к минимуму или оставляли в стороне проблемы распределения. Существует долгая история такого "вмешательства", начиная с торговых палат, которые щедро финансировали основанное в 1947 году Общество Монт-Пи-Лерин. В 1968 году Центральный банк Швеции стал спонсором Нобелевской премии по экономике и получил влияние на выбор лауреатов. «Темные деньги» были печально известны тем, что миллиардеры использовали их для преобразования экономических факультетов и аналитических центров так, как они считали нужным. Либертарианский Институт Катона был основан в 1977 году в Вашингтоне, округ Колумбия. В начале 1980-х годов я посетил несколько лекций в его скромном офисе в таунхаусе недалеко от Дюпон-Серкл. Менее чем через десять лет институт стал занимать одно из самых блестящих и больших зданий в Вашингтоне, недалеко от Конгресса США, благодаря щедрому финансированию братьев Кох.

Взносы богатых людей и фондов в неоклассические или консервативные экономические аналитические центры и отделы стали еще более частыми в пострейгановские десятилетия по мере роста числа миллиардеров. Можно провести прямую линию от контроля над развитием экономики как науки к "формированию" общественного мнения по экономическим вопросам и к политическим решениям, которые служат интересам богатых. В последние годы эта тенденция только усилилась, но поскольку она выходит за рамки данной книги, я не буду обсуждать ее далее. Я хочу лишь выделить успешно выстроенную цепочку, первым звеном которой является финансирование экономических факультетов и отдельных исследователей (то есть производителей знаний), что прекрасно показано в фильме Inside Job. Второе звено - финансирование аналитических центров, которые играют ключевую роль в переводе заумных исследований в более понятные широкому кругу людей формы. И третье звено - средства массовой информации, которые "подают" эти знания общественности и принадлежат тем же людям, которые в первую очередь финансируют исследования (например, Джефф Безос и Washington Post; Майк Блумберг и Bloomberg News; Лорен Пауэлл Джобс, вдова Стива Джобса, и The Atlantic). Таким образом, правые финансисты создали интегрированную систему создания, распространения знаний и влияния на политику.

Против всего этого идеологического политического давления и денег миллиардеров действовали различные противодействующие силы, которые существуют в демократическом обществе (и отсутствуют в авторитарных системах). Были люди, которым удавалось противостоять политическому давлению или притяжению денег; были те, кто был достаточно богат, чтобы заниматься любимым делом; были университетские факультеты, обладавшие академической честностью; наконец, были люди и организации (например, социал-демократические и другие левые партии и их фонды, профсоюзы), которые пытались уравновесить давление богатой бизнес-элиты. Неизбежно, что при капитализме такие противодействующие силы будут слабее. Высокое неравенство доходов - то есть большая экономическая мощь богатых - обеспечивает большее влияние на политику, направленную на борьбу за неравенство, за бизнес или на то, чтобы отодвинуть на второй план вопросы распределения доходов. Это происходит потому, что у богатых (по определению) больше денег, и они больше теряют от политики, которая ограничивает их богатство. Таким образом, у них больше средств и стимулов бороться за то, что им выгодно. Интеллектуальная гегемония" в неравноправных капиталистических обществах всегда будет за богатыми. Наивно ожидать изменений в этом отношении - если только, вопреки всему, радикальному эгалитаризму не удастся прорваться вперед. В большинстве случаев такие прорывы происходят только в результате политических революций.

Этот особый тип неоклассической экономики, поддерживаемый политическими требованиями и финансируемый деньгами миллиардеров, можно назвать "экономикой холодной войны". Это термин, который более точно раскрывает истинную природу и цели предприятия, чем традиционные ярлыки "неоклассическая" и "мейнстримная" экономика. Возможно, интеллектуальной основой была версия неоклассической экономики, но ее успех был обусловлен внеакадемическим давлением денег и политики.

Эмпиризм. Четвертая причина снижения значимости распределения доходов - эмпиризм - сама по себе не является негативным явлением; в сочетании с более совершенной теорией и политическим нарративом он незаменим для интегративных исследований распределения доходов. Но сам по себе эмпиризм, лишенный поддержки политического анализа, дает очень ограниченную, а порой и необъективную картину реальности. Чисто и исключительно эмпирические исследования (которых было немало) не сильно продвинули наше понимание современного капитализма. Неоклассические работы, которые, однако, были открыты для классовых и доходных различий (например, работа Джозефа Стиглица 1969 года и эмпирические исследования Энтони Аткинсона, Гарольда Лайдалла, Ли Солтоу, Генри Фелпса Брауна, Яна Пена и некоторых других), предоставили ингредиенты, необходимые для синтеза теории-эмпирики-политики, который вернет исследования распределения доходов с холода. Эмпиризм в сочетании с хорошей теорией может творить чудеса, но эмпиризм сам по себе никогда не станет великой экономикой или великой социальной наукой.

Критика неоклассического подхода к распределению доходов

Чтобы понять, как экономика времен холодной войны отразилась в исследованиях неравенства 1970-1980-х годов, лучше всего начать с личного воспоминания о методологическом подходе, использованном в двух книгах, опубликованных на английском языке почти в одно и то же время, в 1974 и 1975 годах, на сайте . Десятилетие 1970-х годов стало периодом моего наибольшего воодушевления работой по неравенству, а также наибольшего разочарования в ней.

Самир Амин открыл мне глаза на огромную пропасть в доходах между богатыми странами и "третьим миром", а также на исторические корни этого разрыва. Ранние работы Амина (о которых подробнее будет сказано ниже) примечательны своим холизмом, столь отсутствующим в неоклассической экономике. Недостаточно представить эмпирические данные (которые Амин в изобилии представил для Египта, Магриба и ряда стран Африки к югу от Сахары); эти данные должны быть помещены в исторический контекст, как это сделали Амин и теоретики зависимости. Следующий шаг - изучить, исходя из такого взгляда на мир, сохранится ли неравенство и почему, и как оно будет развиваться. Амин считал, что капиталистический догоняющий рост невозможен, поскольку система, регулирующая отношения между метрополией и периферией, устроена таким образом, что постоянно дискриминирует периферию. Хотя эта часть рассуждений Амина и теоретиков зависимости не подтвердилась фактами (сейчас можно перечислить несколько стран, которые перешли из периферии в ядро), большой урок, который я получил в 1970-е годы, заключался в том, что важно рассматривать неравенство доходов эмпирически и исторически, а не просто как набор цифр или ряд уравнений.

С другой стороны, мое самое большое интеллектуальное разочарование было связано с неоклассической экономикой, в которой отсутствовали оба элемента, которые я нашел столь привлекательными в Амине. С большим нетерпением я отправился в библиотеку, чтобы взять книгу Алана Блиндера "К экономической теории распределения доходов", опубликованную в 1975 году, название которой обещало так много. Возможно, я ожидал слишком многого - возможно, откровения или объяснения того, как различные теории связаны друг с другом. В книге Блиндера я нашел теоретический трактат, полный довольно бессмысленных уравнений, где каждый был агентом, оптимизирующим на бесконечном временном горизонте с полным знанием того, что принесет будущее, включая его собственный доход. Джан Сингх Сахота в обзоре теорий распределения доходов, опубликованном в 1977 году, похоже, разделяет это разочарование. С легкой иронией он тщательно перечисляет предположения Блиндера:

Все следующие переменные модели являются экзогенными и точно известны индивидууму в начале его экономической жизни: ставка процента; продолжительность экономической жизни; унаследованное материальное богатство и образование примерно до 18 лет, подразумевающее экзогенно заданную заработную плату в этом возрасте; трендовый темп роста реальной заработной платы; вкусы, которые не связаны ни с богатством, ни с доходом. Семь параметров вкуса принимаются как "данность": субъективное дисконтирование времени, относительные веса потребления, досуга и завещанного имущества, а также скорость снижения предельных полезностей потребления, досуга и завещанного имущества.

В их защиту часто говорят, что абстрактные методы, используемые неоклассиками, не следует критиковать за нереалистичные предположения, поскольку абстрактные методы - это всего лишь притчи: они рассказывают историю, выхватывая из нее наиболее яркие и важные элементы. В этом есть доля правды, но не слишком большая. Проблема с подходом Блиндера и аналогичными неоклассическими работами заключается не только в том, что предположения нереалистичны и уж точно не имеют ничего общего с жизненным опытом 99 процентов населения планеты. Гораздо хуже то, что, рассматривая мир как населенный взаимозаменяемыми "агентами", неоклассический анализ игнорирует реальные различия в обеспеченности людей и масштабах их возможных действий. Спектр решений, с которыми сталкиваются поденные рабочие, не знающие, будет ли у них работа на следующий день или на следующей неделе, не только гораздо более ограничен, чем спектр решений богатого капиталиста, но и сам процесс оптимизации отличается: приемлемый риск другой, дисконтирование будущих доходов другое, временной горизонт короче. Практически все параметры, которые Блиндер использует для "гомогенизации" людей, на самом деле неоднородны в разных классах индивидов. И внутри классов они также меняются в зависимости от индивидуальных обстоятельств, которые меняются (довольно очевидно) непредсказуемым образом.

Более того, такой подход игнорирует суть неравенства доходов: властные структуры. Отношения между работодателем и работником - это не просто числовое соотношение, выраженное разницей между их доходами; это еще и разница во власти, которая так четко прослеживается в анализе капиталистического производства у Смита и Маркса. Один командует людьми, другим командуют. Один вносит изменения в политику, другой узнает о них. Как справедливо отмечает Себастьян Конрад, нежелание замечать властные структуры вводит в заблуждение, "наделяя агентством каждого, кто вовлечен в обмен и [экономические] взаимодействия". Чтобы избежать этой ошибки, работа по неравенству должна вписывать теоретический и эмпирический анализ в исторический контекст. Однако Блиндер даже не пытается этого сделать: его мир - это чужой, абстрактный мир, который имеет такое же отношение к жизни на Земле, как теории, разработанные астробиологами, к жизни на Марсе.

Работа Блиндера провалилась по всем трем параметрам хорошего исследования распределения доходов: в ней не было исторического или иного повествования, в ней не было теории, которая соответствовала бы реальности, и в ней не было полезных цифр. Пустота работы Блиндера (которая в целом представляет неоклассическую экономику времен холодной войны) равна пустым советским описаниям неравенства доходов при социализме: ни в той, ни в другой работе не было ничего полезного, что могло бы рассказать нам об исторических детерминантах неравенства, классовой структуре, дискриминации, разрывах в доходах или о чем-то еще из реальной жизни.

Другие примеры. Книга Пола Самуэльсона "Экономика" была чрезвычайно влиятельным учебником во всем мире. Она также свидетельствует о неспособности интегрировать исследования распределения доходов в неоклассическую парадигму. Хотя вопросам долей факторов производства, определяющих заработную плату и прибыль, уделено много места - более ста страниц в шести главах, - они так и не "объединены" в распределение доходов. Таким образом, мы подробно изучаем, как определяется заработная плата, видим взаимосвязь между предпринимательством и прибылью и т. д., но никогда не собираем эти факторные доходы вместе, объединяя заработную плату, процент, прибыль, ренту и т. д., чтобы выяснить, как они формируют совокупный доход домохозяйства, или узнать, как распределяется этот совокупный доход, или увидеть, какие политические и социальные силы влияют на него, или понять, как это распределение влияет на общество и его политику. Неравенство изучается на двух страницах книги, которая насчитывает более девятисот страниц, в одной из последних глав, которая, что показательно, открывается словами "Человечество живет не только за счет ВНП". Очевидно, что, по мнению Самуэльсона, неравенство следует рассматривать как одно из тех дополнений к экономике, которые, хотя и не являются совершенно неважными, должны упоминаться лишь в конце - подобно тому, как в новостных программах американского телевидения ведущие в последние минуты эфира обращаются к какой-нибудь общеинтересной истории, которую они комментируют в фальшиво-расслабленной манере.