Видео Иисус

28

На рис. XII-17 помещена фотография задней стороны обложки инструкции. Прежде всего следует обратить внимание (стрелка) на отчётливо видимую дату.

Профессор Уилфорд-Смит. «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше».

Пока они читали текст, переснятый с истлевшего, древнего листка бумаги, в переговорной комнате царила бездыханная тишина.

– Это всё меняет, – наконец прервал тишину профессор Гутьер.

Каун одобрительно кивнул:

– Я тоже так считаю.

– А не может это быть отвлекающим манёвром? – спросил Бар-Лев. – Ложный путь, на который нас толкает этот Стивен Фокс?

– Может, – согласился Каун. – Но я не думаю, что это так.

– Есть ещё какие-то снимки? – спросил профессор Уилфорд-Смит.

– Есть, их всего двадцать. Но все они изображают один и тот же лист в разных стадиях проявления текста, – сказал Каун. – Остальная плёнка не была заснята.

– Но текст обрывается на середине фразы. Как минимум, должен быть ещё один листок этого письма.

– Да. Мы считаем, что письмо состояло из двух листков, и оба вчера ночью во время инцидента в лаборатории были сожжены кислотой.

– Сожжены кислотой! – в отчаянии вскричал британский профессор. – Боже мой, это непростительная потеря!

– Скажите это Стивену Фоксу.

Профессор Гутьер распрямил массив своего тела, возвещая тем самым, по обыкновению, о начале своего обширного словесного извержения.

– Если это действительно письмо путешественника во времени, то ход наших мыслей должен быть совершенно другим. Значит, через несколько лет ко мне не явится молодой человек, чтобы спросить о надёжном месте в Палестине, где бы некий предмет мог невредимо пролежать две тысячи лет. Судя по тому, как он описывает свою судьбу, это путешествие во времени не было хорошо спланированной акцией. И возникает вопрос: каким образом это могло случиться?

Все взгляды автоматически устремились в сторону писателя, который до сих пор молча сидел у края стола и изучал текст письма.

Эйзенхардт задумчиво положил фото на стол и оглядел присутствующих.

– Естественно, я этого не знаю, – спокойно начал он. – Если и есть такой феномен, то наверняка столь же редкий, как шаровая молния, и так же мало изучен. Но вот что мне при этом приходит в голову – один странный факт, на который я натолкнулся несколько лет назад, когда собирал материал для очередного романа. А именно, что люди время от времени бесследно исчезают – в невероятных ситуациях и в непостижимом количестве.

– Ну, некоторые, положим, именно эту цель и преследуют: исчезнуть, не оставив следа, – вставил Гутьер. – Несколько лет назад так пропал муж одной моей коллеги. Как в анекдоте – вышел за сигаретами и больше не вернулся. Но я уверен, что он жив и здоров, только живёт где-то с другой женщиной.

Эйзенхардт кивнул:

– Да, конечно. Есть и такие, что пали жертвой преступления и так и не были обнаружены. Но есть другие сообщения. Например: идёт дождь. Мужчина открывает перед своей женой дверцу машины, держа над ней зонтик, помогает ей сесть, закрывает дверцу, обходит машину, чтобы занять своё водительское место. Но когда он садится, машина пуста, его жена исчезла. Первое, что приходит в голову – это легенда, придуманная супругом-убийцей. Но всё это происходило перед домом её родителей, вся семья стояла в это время на крыльце, махала им на прощанье руками, а её брат всё это фотографировал.

Каун наморщил лоб:

– Кажется, я где-то об этом читал? Не в Скандинавии ли несколько лет назад?

– Да, в Швеции. Было в газетах. Но это не единичный случай, их сотни. И есть люди, которые исчезали, а потом возвращались. Некоторые не знали, где они были. Кстати, с Агатой Кристи произошёл похожий случай. Другие тоже рассказывают странные истории, которым их близкие не могут поверить. Как бы то ни было, но от представления, что во времени расставлены такие ловушки-западни, через которые можно провалиться, так просто не отмахнёшься. И они могут служить объяснением подобных случаев.

– Не знаю, – недовольно проворчал канадский историк. – Для меня лично это больше похоже на «Секретные материалы».

– Я делаю лишь то, для чего призван сюда, – оправдывался Эйзенхардт, – безудержно фантазирую.

Дом был двухэтажным строением, не представляющим собой ничего особенного, и располагался на узкой улочке в ряду других таких же домов. Решётчатые балконы – либо оснащённые спутниковыми тарелками, либо увешанные мокрым бельём, – нависали над тротуаром, у которого были тесно припаркованы машины.

Хозяин дома был старый араб, занимавший со своим многочисленным семейством первый этаж. Его звали Халил Саад, и он явно обрадовался, увидев Иешуа и его сестру. Когда они представили ему своего друга из Америки, он настоял на том, чтобы беседа велась по-английски, но тут у них возникли большие препятствия для понимания – то ли из-за недостаточного словарного запаса, то ли из-за его сильного арабского акцента.

– Мы здесь часто бывали в детстве, – шепнула Стивену Юдифь, когда они спускались вслед за хозяином в подвал. – Он хорошо знаком с моим отцом.

Как Стивен узнал позднее, Халил Саад был одним из того миллиона арабов, которые, несмотря на то, что исповедовали ислам, всё же считались израильскими гражданами. Израильские арабы не подлежали всеобщей воинской повинности, но, как Стивен понял из рассказа старика, один из его сыновей ушёл в армию добровольно.

– Конечно, это хорошо для карьеры. Он хочет сделать карьеру. Ну и окей. Лишь бы не было войны. Мой сын не должен воевать против других арабов. Это нехорошо. Надеюсь, войны не будет.

– Да, – вежливо кивнул Стивен. – Мы все на это надеемся.

Саад погремел своей внушительной связкой ключей у двери подвала, открыл её и зажёг внизу свет. Стивен не поверил своим глазам, когда переступил через порог. До порога пол был вымощен плиткой – а за порогом всё выглядело так, будто кто-то вёл там археологические работы. Под ногами шуршали камешки и песок, а посреди подвала в земле зияла тёмная дыра, местами без всякого ограждения. Стоял затхлый запах сырости. В помещении было пусто, если не считать полочки у входа.

Старик взял с полки мощную лампу, включил её в розетку у двери – наличие этой розетки Стивен внимательно отметил – и подошёл к краю провала.

– Осторожно, – предостерёг он, невольно понизив голос, когда они подошли к нему и заглянули вниз.

В свете лампы поблёскивала поверхность воды, она покоилась на глубине метра в два. Стивен поднял руку, чтобы защитить глаза от света лампы, и попробовал рассмотреть, что находится под водой. Ему показалось, что он видит справа на стенке отверстие приблизительно квадратной формы, которое было чернее, чем всё остальное.

Штольня. Туннель, который начинался здесь и вёл сквозь скалы, чтобы через пятьсот метров закончиться позади Стены плача. Абсолютная фантастика, подумал Стивен.

– На вкус вода плохая, – сказал Халил Саад. – Для кофе или для чая не годится. Но для растений в саду вполне. Воду для полива я беру отсюда. У меня есть шланг и маленький насос. Поливаю огород, и всё растёт великолепно.

Иешуа указал в направлении, где Стивен заподозрил под водой отверстие:

– Штольня начинается на глубине в один метр под водой.

– Да, – кивнул Стивен и огляделся, пытаясь запомнить все подробности. Это и в самом деле вряд ли смахивало на лёгкую прогулку. Резервуар был такой узкий, что в нём хватило бы места только для одного ныряльщика с аквалангом. Если отправляться вдвоём, то первый сначала должен войти в туннель, чтобы второй мог спуститься в резервуар. И непременно потребуется лебёдка и тренога, чтобы спускать ныряльщика. А кроме того, нужен человек, который будет обслуживать лебёдку.

Всё это были важные детали, о которых его наверняка будет расспрашивать тот, с кем он собрался советоваться. С тем, кто уже предпринимал подобные экспедиции. Стивен попытался рассмотреть обстановку с этой точки зрения. Потолок, например. Какой он тут высоты? Нормальная высота комнаты, метра два с половиной. Всё помещение подвала было размером примерно пять метров на четыре. Трудно оценить на глаз. Лучше было бы всё сфотографировать, чтобы потом свериться с фотографией при подробных расспросах.

Он почувствовал, как изнутри у него начала подниматься горячая волна. Фотографии! Черт возьми, а что же стало с фотоаппаратом, которым он снимал первый лист письма?

Он совершенно забыл о нём. Может, он и сейчас стоит в лаборатории, закреплённый на штативе.

Если Каун его ещё не обнаружил. Какой досадный промах! Он попытался вспомнить текст первой страницы. Что там было? Но в любом случае там не содержалось никакого указания на Стену плача, ничего. В принципе, Каун ничего не сможет сделать из одного этого листа. Даже в самом худшем случае у них ещё оставалось преимущество.

Он скорее почувствовал, чем услышал, что Иешуа его о чём-то спросил.

– Что-что?

– Как ты всё это находишь, спрашиваю.

Стивен потёр ладони и ощутил, что они влажные.

– Выглядит впечатляюще, – сказал он. – И очень мне нравится.

– Если всё это было случайностью, – произнёс профессор Гутьер, – если всё это произошло лишь вследствие непостижимой игры природы – или произойдёт, если так уместнее будет выразиться, – то это здорово ухудшает шансы обнаружить тайник видеокамеры путём логических комбинаций. Я бы даже сказал, это делает поиск полностью невозможным.

Эйзенхардт наблюдал за Кауном. А тот в свою очередь с мрачной миной смотрел на Гутьера.

– Мы исходили из того, – продолжал канадский историк, – что всё это было хорошо продуманной, проработанной экспедицией. Другими словами, акцией, исходным пунктом которой была одна идея: где и как можно сохранить до наших дней видеозапись из жизни Иисуса. Наши попытки были направлены на то, чтобы путём детальных рассуждений прийти к такой же мысли. Это известный феномен: всегда легче найти что-то, если точно знаешь, что оно есть. И мы верили, что такая идея существовала – инструкция видеокамеры, которую нашли при мёртвом, казалось, подтверждала это.

Теперь всё это предприятие пойдёт прахом, – подумал Эйзенхардт. – Самое позднее через два дня Каун потеряет охоту к этому делу, и всё порастёт быльём.

– Теперь мы вдруг узнаём: это был своего рода несчастный случай. Путешественник во времени вовсе не был ни подготовлен, ни экипирован, а напротив, ни о чём не подозревал. Через несколько лет в газетах появится крошечная заметка, что некий турист вышел в Бет-Шеариме из автобуса вместе с остальной группой и отправился на экскурсию в Некрополь, но по дороге где-то между старыми могилами исчез. Они всё обыщут, этот случай ещё несколько лет будет висеть на полицейских нераскрытым делом, а потом и его закроют. Из этого письма – если оно аутентично – мы узнаём, что исчезновение не было ни преступлением, ни несчастным случаем, а провалом в трещину во времени. Наш неподготовленный турист оказался в незнакомом мире и выживал как умел. Единственное, что оказалось при нём – это сумка на плече с новенькой видеокамерой, которая была, наверное, самым бесполезным предметом из всего его багажа, если войти в его положение. Он бы предпочёл поменять её на что-нибудь другое – скажем, на плоскогубцы, на перочинный нож, на пару трусов или упаковку аспирина.

Гутьер являл собой впечатляющее зрелище, когда входил в раж. На его лбу начинала поблёскивать испарина, его редкие волосы, казалось, электрически заряжались от его пылкой речи и медленно вставали дыбом, а всё его грузное тело становилось частью размашистой жестикуляции. Наверное, его лекции пользовались успехом и хорошо посещались, и уж скучно на них, совершенно точно, не было никому.

– И вот, – воскликнул он, подняв вверх указательный палец, – он узнаёт, где он очутился и в какое время. Он узнаёт, что не только стал современником Иисуса Назарянина, но что тот даже живёт по соседству, в Капернауме на Генисаретском озере, а это всего в нескольких днях пути. Не расстояние для того времени, когда велась оживлённая торговля между Европой, Северной Африкой и Индией. И, наверное, только теперь ему в голову приходит идея снять Иисуса на видео, а запись передать в наше время. И только теперь он начинает раздумывать, как это осуществить. И что он мог тогда выдумать?

– В принципе, – немилосердно вставил Каун, – всё тот же вопрос.

– В принципе, – согласно кивнул Гутьер. – Только условия другие, чем мы принимали до сих пор. Мы имеем дело не с исследователем, а с потерпевшим крушение во времени. К тому же, судя по всему, американским туристом – я не хочу обидеть никого из присутствующих здесь, но тем не менее должен поставить перед аудиторией вопрос: какой уровень исторического познания мы можем предполагать у среднего американца, который совершает туристическую поездку по Израилю.

Эйзенхардт заметил намёк на насмешливую улыбку на губах Шимона Бар-Лева.

– И что, спрашиваю я, такой человек может знать, что помогло бы ему решить проблему передачи видеокамеры на две тысячи лет вперёд? – продолжал Гутьер.

– Я же всё время вам это говорю, – неторопливо сказал профессор Уилфорд-Смит. – Он наверняка как следует упаковал камеру, поместил её в глиняный сосуд, принёс в какую-нибудь безымянную пещеру и оставил там наудачу. Я бы, например, сделал именно так.

– А в конце своего письма написал, где её следует искать, – добавил Каун. – Другими словами, если Фоксу удалось прочитать письмо полностью, он сейчас единственный, кто знает, где камера. Если же ему не удалось расшифровать второй листок, то этого теперь не знает никто.

– Точно, – кивнул тяжеловес из Торонто.

– А вы как считаете? – обратился Каун к Эйзенхардту. – Что бы вы сделали на месте того парня?

Писатель поднял брови, рассеянно взглянул на могущественного главу концерна и продолжал молчать мучительно долгое время.

– Я бы, – сказал он наконец задумчиво, – попытался стать одним из двенадцати спутников Христа.

– Окей, – сказал Стивен, когда они снова сидели в джипе, – всё это выглядит замечательно. А теперь давайте спросим у вашего отца, что…

– Нет, – тотчас перебила его Юдифь.

– Что?

– Нет!

Он с недоумением посмотрел на неё, потом на Иешуа, который с чувством неловкости пожал плечами. Юдифь озлобленно смотрела перед собой, и желваки её ходили ходуном.

Ничего себе. Стивен выдохнул и снова вдохнул. Весёленькое семейство.

– Ну хорошо, – сказал он так, как будто ничего не случилось. Он повернул ключ зажигания. – Забудем об этом.

Дискуссия разом оборвалась, когда в дверь мобильного домика постучали. Это была одна из секретарш Кауна, фигуристая, платиново-блондинистая, абсолютно соответствующая идеальному образу секретарши и даже не вполне земного происхождения. Если её и смутило, что на неё молчком уставились пятеро мужчин, будто застигнутых за каким-то гнусным делом, она не подала виду. Ах, да что там смутило? Её скорее смутило бы, если б на неё никто не уставился.

Она протянула своему шефу визитную карточку и что-то шепнула на ухо. Каун изучил карточку и поднял бровь.

– Скарфаро? – шёпотом же ответил он. – Не знаю такого. И чего он хочет?

Она снова что-то шепнула ему.

– Окей, – кивнул он. – Скажите, что я сейчас приду.

Она вышла, оставив за собой лёгкий шлейф аромата, навевающего мысли об элегантных яхтах и дорогих бриллиантовых колье. Эйзенхард уже успел заметить, что Каун привёз с собой трёх секретарш, которые несли в одном из мобильных домиков круглосуточную посменную службу. Жили они в каком-то не очень отдалённом отеле, по крайней мере, каждые восемь часов одна из них подъезжала на маленькой машине, на которой тут же уезжала та, которую она сменяла.

– Господа, – Каун, вдруг снова превратившись в значительного бизнесмена, поднялся, тут же раздавшись в плечах, и на ходу застегнул свой дорогой двубортный пиджак, – прошу вас пока продолжить дискуссию без меня. Я вернусь, как только позволят дела.

Он коротко вскинул подбородок и чуточку выдвинул его вперёд, что сообщало выражению лица некоторую агрессивность, снова кивнул всем собравшимся и покинул комнату переговоров.

Некоторое время было тихо, лишь кондиционер жужжал и пощёлкивал.

– Один из спутников Христа, – наконец прервал молчание профессор Уилфорд-Смит как ни в чём не бывало. – Если он был одним из спутников, то стал бы впоследствии и апостолом. Это значило бы, что в экстремальном случае он мог бы доставить камеру даже в Рим.

– При условии, что он не взял на себя роль Иуды, – вставил Гутьер.

– А вы бы взяли на себя добровольно роль Иуды?

– Нет. Разумеется, нет.

Эйзенхардт с усилием пытался вспомнить, что ему было известно об истории апостолов. Известно было совсем немного. В последние дни он часто заглядывал в Новый Завет – пожалуй, чаще, чем за всю свою предыдущую, не очень религиозную жизнь. Но найти ему удалось только англоязычное издание, и он помучился с четырьмя Евангелиями. А до посланий апостолов так и не добрался.

Мысль пришла ему в голову неожиданно. И что-то в ней было. Как всё это происходило? После смерти Иисуса – или после его Вознесения, если угодно, – на его спутников снизошёл Дух Божий. Этому событию посвящено празднование троицы, или пятидесятницы, насколько он мог припомнить. Во всяком случае, спутники Иисуса, которые во время его жизни были унылыми и несообразительными, внезапно обрели красноречие, воодушевление и харизматическую силу убеждения и пошли в мир, чтобы проповедовать новое учение. Странная трансформация, если подумать. Если бы он допустил такой ход в каком-нибудь своём романе, то его редактор исчеркал бы поля рукописи красными вопросительными знаками и написал: «Немотивированная перемена образа мыслей!»

– Камера не могла попасть в Рим, – резонно заключил профессор Гутьер, – потому что это значило бы, что путешественник во времени… Может быть, нам стоит называть его как-то по-другому? Как назвать того, кто провалился в другое время? Потерпевший времякрушение? Ну, не важно. Итак, это значило бы, что его можно было бы идентифицировать как апостола Павла. В Рим попал Павел. Но Павел никогда не встречал Иисуса.

– Как? – удивился Эйзенхардт. – Разве он не важнейший из апостолов? Ведь от него же исходят все эти апостольские послания, разве нет?

Гутьер посмотрел на него так, будто тот сказал какую-то вопиющую глупость.

– Да. Странно, не правда ли? Но на самом деле Павла изначально звали Савлом, и он был фанатичным гонителем Христа, пока не был обращен в Дамаске.

Своего рода тихое торжество наполнило Кауна, когда он увидел худого человека в сутане священника. Тот стоял в пыли между мобильных домиков. Посланник Ватикана. Магомет пошёл к горе, и это закончилось неудачей. Теперь гора пришла к Магомету.

Он некоторое время рассматривал внушительный герб Ватикана, который красовался на визитной карточке рядом с именем – Луиджи Баттисто Скарфаро, член Конгрегации вероучения. Действительно впечатляет. Много бы он отдал за то, чтобы иметь такой герб на собственной визитной карточке.

– Чему я обязан честью, эм-м… Как мне, собственно, к вам обращаться? – спросил Каун.

– Я священник, – ответил посетитель на удивительно чистом, лишённом акцента английском. – Вы можете называть меня патер. Патер Скарфаро.

– Ну, хорошо, патер – чем могу служить?

Он старался подольше продержать разговор в области неопределённости, чтобы собраться с силами и мыслями. Эта встреча пришлась на весьма неблагоприятный момент, поскольку в последние часы он растерял всю свою уверенность в том, что непременно сможет найти камеру и видео.

Хуже! Всё кончено. Ничего нельзя сделать. Этот сопливый мальчишка всё погубил. Сперва он похитил важнейшую находку – и что он только себе думал, действуя на свой страх и риск? Неужто ему никто не внушил, что это значит – быть взрослым? Затем из-за него погибло это письмо. Понятно, почему он теперь прячется. Но надолго его не хватит. Сидит, наверное, где-нибудь в норке и дрожит, пока до него медленно начинает доходить, какую кашу он заварил: теперь до конца жизни ему не выпутаться из судов. Он, Джон Каун, натравит на него целую свору адвокатов и выставит ему такую сумму возмещения ущерба, что у того в глазах потемнеет. Свора его адвокатов, среди которых были одни из лучших, ехиднейших, агрессивнейших адвокатов мира – люди, которые стали адвокатами только потому, что иначе никак не могли дать выход своей страсти к массовым расправам над слабоумными придурками, – эта свора будет преследовать его до конца его дней. О да, так или иначе, но Джон Каун одержит свою победу. Пусть маленькую, но победу. Как знать, может, из этого ещё можно будет сконструировать миф? Так сказать, Титаник археологии?

– Нам, – начал патер с жёстким, худым лицом и сделал незаметную маленькую паузу, достаточную для того, чтобы стало понятно, кого он подразумевает под этим местоимением: Папу, весь Ватикан, может, даже самого Господа Бога, – стало известно, что вы обнаружили некий чрезвычайный артефакт из времён Иисуса Христа…

Каун кивнул:

– Это верно.

– Мне было велено лично явиться и участвовать в этом деле. Могу я увидеть находку?

Оп-па. Прорезался аппетит?

– Хм-м. Честно признаться, патер, я пока не вполне уверен, тот ли вы на самом деле, за кого себя выдаёте. Здесь указано, что вы член Конгрегации вероучения. Звучит солидно. Но будем откровенны, ведь вы можете оказаться и журналистом, представляющим интересы наших конкурентов. Сутану можно купить, визитные карточки может напечатать каждый. Хотя бы и с гербом Ватикана.

Священник осторожно кивнул. Он стоял, склонившись в лёгком поклоне и казался почти бледным, но Каун не мог отделаться от чувства, что тот лишь притворяется, что под маской покорности и мягкого послушания притаилась стальная змея.

– Мистер Каун, – сказал священник тихим, мягким голосом. – В вашем положении вам приходится чаще и глубже, чем обыкновенному человеку, заглядывать за кулисы мировой политики. Я не открою вам ничего нового, если скажу, что Святой престол располагает такой информационной службой, которой могут позавидовать все государства мира. Я здесь потому, что до нас дошла информация, согласно которой вы сейчас занимаетесь поиском видеозаписи Иисуса Христа, которую сделал путешественник во времени и спрятал в неизвестном месте.

Кауну пришлось приложить усилия, чтобы не раскрыть карты. Откуда, ради всего святого, об этом мог узнать хоть кто-нибудь в мире? Кто-то из его людей, наверное, проболтался. Это дело так нельзя будет оставлять.

С другой стороны – если они и без его усилий теперь убеждены в находке, ему это только на руку.

– Я должен признать, что вы хорошо осведомлены.

– Вы её уже нашли?

– Я рассчитываю, что она будет у нас в течение этой недели.

Прозвучало это хорошо, Каун остался доволен собой. Он излучал спокойную уверенность, а другой мог понять это и так, что им уже известно, где спрятана камера.

– Что вы намерены сделать с видеозаписью, когда она будет у вас в руках?

– Я намерен сделать с ней то, чего акционеры моей компании вправе ожидать от меня: извлечь из неё максимальную прибыль.

Тень пробежала по лицу Скарфаро.

– Мог бы я переубедить вас передать видеозапись и камеру Церкви?

– Не знаю, насколько сильно ваше искусство переубеждения.

– Камера принадлежит не вам, мистер Каун, – сказал посол из Ватикана. – Даже если вы её найдёте, она предназначалась не вам. Да и зачем она вам нужна, если не считать её использования в интересах чистой сенсации? В лучшем случае вы станете обладателем видеозаписи, на которой некий человек говорит по-арамейски, и вы даже не будете знать, то ли это Нагорная проповедь, то ли призыв к восстанию против оккупантов. Допустим, эта видеозапись существует, и допустим, вы её нашли, всё равно она естественным образом находится в компетенции Святой Церкви. Мы – организация, учреждённая самим Иисусом для того, чтобы проповедовать Его слово. Никто, кроме нас, не компетентен проверять видеозапись на предмет подлинности и распоряжаться её корректным использованием.

Каун едва мог поверить в происходящее. Этот человек был убеждён в существовании камеры, и он хотел ею обладать. Если он имеет хоть малейшее влияние в Ватикане, то это не что иное, как начало переговоров, которые могут быть намного интереснее, чем поиск самой камеры.

Беречь нервы! Теперь надо беречь нервы.

Улыбка, наполовину лукавая, наполовину неодобрительная:

– Как вы мило, однако, выразились, патер: «В интересах чистой сенсации». Действительно, очень мило. Но я полагаю, вам так же хорошо известно, как и мне, о чём здесь идёт речь на самом деле. Мы говорим о сенсации, как таковой. В молодости я был знаком с одним человеком, который в середине семидесятых годов предлагал распавшейся группе «Битлз» пятьсот миллионов долларов за их один единственный концерт, который он хотел транслировать на весь мир. Пятьсот миллионов – и он сделал бы бизнес-бомбу. Я уверен, что времена, когда «Битлз» были популярнее Иисуса Христа, давно миновали, – вздох, из самой глубины его сердца. – Но, с другой стороны, я не могу не принять и ваши аргументы. Да, это видео должно оказаться в руках церкви. Однако я вынужден настаивать на том, чтобы, с учётом уже предпринятых, далеко не малых усилий, я получил при этом хотя бы небольшое, почти символическое возмещение расходов.

– Разумеется, это подлежит обсуждению, – сказал Скарфаро. – Из какой суммы вы при этом исходите?

– Позвольте мне сказать так, – ответил Каун. – Неудавшаяся попытка снова объединить «Битлз» была тридцать лет назад. В наши дни за рекламу, за лицензии на трансляцию важных спортивных событий и так далее платят такие суммы, какие в те далёкие времена и представить было невозможно. Один единственный блокбастер Голливуда в первую неделю показа даёт такие сборы, каких не имел весь кинематограф в целом за первую половину столетия. И вот приходите вы и хотите получить фильм, в котором снят Иисус Христос… – Он даже замахал руками: да полноте! – Но вы должны получить этот фильм. Вы получите всё. Я передам вам полностью сохранившийся скелет путешественника во времени, радиологически датированный возрастом в две тысячи лет, но с безупречными современными пломбами в зубах и с переломом ноги, залеченным по медицинской технологии восьмидесятых годов двадцатого века. Сам по себе скелет – это археологическая сенсация, но к нему вы ещё получите инструкцию по пользованию видеокамерой SONY, которая появится на рынке только через три года. Бумага этой инструкции, согласно экспертизе, проведённой двумя независимыми институтами, также имеет возраст две тысячи лет. И, кроме того, – он поднял конверт с оставшимися фотографиями, – я покажу вам письмо путешественника во времени.

В глазах священника сверкнул странный блеск:

– Письмо? – эхом повторил он.

– Письмо, – Каун мягко кивнул. – И всё, что я за это хочу, – нежно добавил он, – это десять миллиардов долларов.

Эйзенхардт, который слышал этот разговор через приоткрытую матовую форточку туалета, вздрогнул, когда Каун назвал сумму. Как у него язык повернулся произнести такую цифру! У Эйзенхардта выступил пот – и не только потому, что туалет был единственным помещением в мобильном домике, не подключённым к кондиционеру, отчего в нём целый день стояла нестерпимая жара.

Священник отреагировал на предложение крайне несдержанно. Эйзенхардт украдкой выглянул в форточку и увидел, как тот ожесточённо жестикулирует, упрекая Кауна в том, что тот безоглядно хочет выбить максимальную выгоду из открытия, которое ему не принадлежит.

– Я просто сделал вам предложение, патер. Под вами я подразумеваю католическую церковь. Вы можете его принять, и тогда вы получите всё, чем я располагаю в данный момент, и сможете вырыть видеокамеру или оставить её там, где она есть. Как хотите. Или вы его не принимаете – и тогда вам придётся потерпеть, пока я добуду видео, пока договорюсь со всеми заинтересованными телеканалами относительно условий передачи и первой трансляции, пока не распродам всё рекламное время и пока не определятся все спонсоры. И только после этого вы сможете наконец увидеть то, что там снято. Как хотите. Решать вам.

– Десять миллиардов долларов – это совершенно неприемлемая сумма за видео.

– Это деньги действительно немалые, согласен. Однако не забывайте, что я продаю вам гораздо больше, чем просто видео. Я продаю вам контроль над его содержанием. И я продаю вам своё молчание о том, что это видео вообще существует, на тот случай, если там окажется нечто, что не вписывается в церковные догмы. Наконец, с этим молчанием я продаю, если говорить без обиняков, одновременно и мою журналистскую безупречность. А она за чечевичную похлёбку не продаётся.

Только что, во время дискуссии в переговорной комнате, был такой момент, когда Эйзенхард полностью отключился от темы. Как будто кто-то у него внутри переключил рубильник в другое положение. Профессор Уилфорд-Смит раскрыл Библию, чтобы вычитать в Евангелиях все упоминания о спутниках Иисуса и, может быть, наткнуться на какое-нибудь указание, что один из них действительно был путешественником во времени, и если да, то кто. А Эйзенхардт просто сидел без дела и спрашивал себя: А что я тут, собственно говоря, вообще делаю?

Всё это изощрённое хитрое комбинирование – что оно до сих пор дало? Ровным счётом ничего.

Когда была обнаружена инструкция по применению, Каун и Уилфорд-Смит извлекли из этого факта отточенные, убедительные заключения. Сегодняшнее письмо показало, что почти всё в этих заключениях было ошибочно. Не изобретут в ближайшем будущем способ путешествия во времени, не будет разработан хорошо продуманный план. Они, правда, пришли к нескольким правильным результатам, опираясь на ложные предпосылки, – но лишь случайно.

Тогда-то Эйзенхард и почувствовал, что должен уйти. Он пробормотал что-то насчёт туалета и вышел, тщательно закрыл за собой раздвижные двери между кухней и переговорной комнатой и прошёл в свою спальню. Оттуда он заметил, что кто-то стоит у мобильного домика, и тогда он всё-таки дошёл до туалета – тихонько, чтобы подслушать.

Итак, Кауна действительно интересовали только деньги. И то, что он сейчас сделал, было форменным обманом. После того, что произошло сегодня ночью, надежда когда-либо найти камеру и видео в ней почти пропала. И теперь он хочет продать церкви какие-то кости и обрывки бумаги, спекулируя на том, что церковь предпочтёт стереть следы всего, что произошло. И так никто никогда не узнает, что на самом деле никаких следов к камере и не было.

И её никогда не найдут. У него закружилась голова. Разве не это самое он предсказал несколько дней назад? Что бы там ни было, а вы не покажете это видео по телевизору раньше, чем путешественник во времени стартует. У Эйзенхардта вдруг возникло чувство, что он стоит рядом с самим собой, парит над самим собой, видит сам себя, как фигуру в большой, сложной игре – как он обычно разглядывал фигуры на своих диаграммах, когда планировал новый роман и сводил в нём концы с концами. Оказалось, что и жизнь тоже своего рода роман, и он как раз взирает на то, как в нём подгоняются друг к другу разные части, как всё приходит в единое целое.

– Вы не отдаёте себе отчёта, что я могу обратиться к израильским властям, – перешёл священник к угрозам. – Они приостановят все ваши действия, и это не будет стоить нам ни цента. Ибо то, что вы пытаетесь сделать – не что иное, как нелегальный вывоз археологических находок за пределы страны.

Каун даже бровью не повёл.

– Во-первых, мы ничего не вывезли за пределы страны. Во-вторых, видео совсем не нужно вывозить из страны для того, чтобы показать его по всему миру; у меня есть для этого мобильные передающие станции, которые через несколько часов могут быть здесь. – Голос его стал тише, и в нём появилась угроза: – В-третьих, я могу представить себе всё что угодно, но не думаю, что вы всерьёз хотите передать государству Израиль контроль над видеосъёмками Иисуса.

– Может, нам лучше поговорить в другом месте, – предложил после небольшой паузы уполномоченный Ватикана.

– С радостью, – услышал Эйзенхардт ответ председателя правления Kaun Enterprises. – Идёмте в мой кабинет напротив. Там я смогу записать вам номер своего банковского счёта в Швейцарии.

Он услышал, как шаги удалились, и остался стоять с чувством полной растерянности.

– В библиотеке ты не найдёшь про этот туннель ничего, поверь мне, – сказал Иешуа, взявшись за ручку дверцы. – Пустая трата времени, если не знаешь даже еврейского алфавита. Лучше идём с нами.

Они остановились перед зданием библиотеки Еврейского университета на очень неудобном месте: каждая вторая машина, объезжая их, неодобрительно сигналила.

– Нет, сделаем, как договорились, – возразил Стивен. – Вы ищете все материалы, какие только сможете найти, а я обшариваю библиотеку. Мне и кроме этого надо кое-что сделать. В пять я за вами заеду. – Он поднял свой мобильный телефон, который подзаряжался от прикуривателя, и проверил состояние его батареи. – Если будет что-то срочное, звоните мне. Я оставлю телефон включённым.

– В библиотеке-то? Это не приветствуется, – сказал Иешуа.

– Его можно поставить на очень тихий звонок. Он делает только тик-так, когда кто-нибудь звонит. Библиотека – единственное место, где такой сигнал вообще имеет шансы быть услышанным. Не беспокойся.

Юдифь открыла дверцу и вышла из машины.

– Мне не показалось, ты вроде бы очень торопишься? – спросила она. – Весь в лихорадке.

Стивен заглянул в её тёмные, бездонные глаза.

– Что, заметно? Я бы очень хотел завтра в это же время нырнуть в туннель.

Автомобиль, стоящий на обочине напротив жилого дома, припарковался там ещё в утренних сумерках. С того времени двое мужчин, сидевших в машине, не пошевелились и не спустили глаз с входной двери, рядом с которой разместились почтовые ящики и кнопки квартирных звонков. Была там и кнопка с именем Иешуа Менец, и это было причиной, почему мужчины сидели в машине. На приборной доске были прикреплены три маленьких фотографии с лицами двух молодых людей и девушки.

Улица была оживлённая, никто не обращал на них внимания. Время от времени кто-нибудь из них поглядывал на часы; в последнее время всё чаще.

Наконец позади них остановилась другая машина, в которой тоже сидели двое мужчин. Оба из первой машины обернулись. Увидели своих сменщиков. Их вопросительные взгляды. Они показали новоприбывшим простой знак, подняв руку и сложив большой и указательный палец буквой О, или, если угодно, цифрой ноль. Это означало, что ничего не произошло. Никто из тех троих, чьи фотографии торчали у них перед глазами почти десять часов, так и не появился.

Один из приехавших в задней машине кивнул, и передние завели мотор. Задняя машина проехала немного вперёд, на место, где только что стояла первая.

– Теперь скорее есть! – сказал обращаясь к соседу один из уехавших. – Я умираю от голода.

Эйзенхардт закрыл за собой дверь туалета, с тяжёлым чувством откинулся на неё всем своим корпусом и уставился на дверь напротив. Прошло время, прежде чем он понял, что совершенно не знает, что делать. Куда идти?

Что говорить? И что это может изменить? Будущее стояло впереди, непоколебимое, как камень. Неизменимое, прочно вписанное в книгу жизни. Фаталисты были правы.

Он позавидовал персонажам своих романов: они обладали энергией и находчивостью в самых безвыходных ситуациях. Будь он сам такой, как они, у него бы сейчас не завязывались узлом кишки.

Он вернулся в кухню. Сквозь дверь в переговорную комнату было слышно, как оба профессора дискутируют, часто упоминая слово апостол. Эйзенхардт остановился, взявшись за ручку двери. Нет, он не сможет переступить порог этой комнаты, как ни в чём не бывало. Нет.

Он пошёл назад в свою спальню, упал на кровать и закрыл руками лицо. Ничего не слышать, ничего не видеть. Всё затемнить. Но вскоре он убрал с лица руки и уставился в потолок.

Было ещё что-то. Это что-то смутило его в разговоре Кауна с гостем из Ватикана. Была какая-то фраза, которая запустила его мыслительный процесс, заставила работать его воспоминания, взволновала его подсознание. Он привстал, опираясь на локоть, и посмотрел на маленький письменный стол, на котором постепенно скопились все книги, которые он нашёл в шкафу. Лидия недаром говорила, что для него это типично: все его спальни имеют тенденцию быстро превращаться в библиотеки.

Как это было? Джон Каун прочитал вслух визитную карточку этого худого господина из Рима. Он называл его патер Скарфаро. Член какой-то Конгрегации… Хм-м. Эйзенхардт встал, переложил несколько книг в стопках и нашёл то, что искал. Книга о римско-католической церкви и о Ватикане. Он заглянул в оглавление и открыл на искомой странице. Всего было девять Конгрегаций, высших управляющих органов с законодательными и судебными полномочиями во всех сферах церкви. Эйзенхард поднял брови: принцип разделения властей, казалось, прошёл мимо церкви, не коснувшись её. Он читал дальше. Конгрегация вероучения описывалась самой первой.

В своих романах Эйзенхардту часто приходилось описывать, как люди в моменты внезапного испуга чувствовали, что кровь застывает у них в жилах. Теперь он впервые испытал это на собственной шкуре.

Конгрегация вероучения, было написано в книге, является очень древней организацией. Её основал ещё Папа Грегор IX в 1231 году, то есть почти восемьсот лет назад. Правда, тогда она называлась иначе, не так, как теперь. Вплоть до 1908 года эта организация носила имя, которое на протяжении сотен лет внушало ужас и трепет, которое стало синонимом огня и пыток, потоков крови и мрачного средневековья. Он и не догадывался, что эта организация всё ещё существует.

Конгрегация вероучения – таково было сегодняшнее название Святейшей Инквизиции.