Вижу зелёный!

— Я ему еще не то сделаю, вот увидишь! Только ты никому не говори, ты обещал! Никому. Ни маме, ни Сереже.

— Не скажу, — снова пообещал Толик.

А Дима, по-заговорщически придвинулся к нему и возбужденно прошептал:

— Сережа говорил, что убьет его. У него и пистолет есть. Настоящий.

Вот тут-то Толик понял, какую ошибку он совершил, помогая Сергею отремонтировать тот пистолет. Он досадливо крякнул и поднялся.

— Уже уходишь? — огорченно спросил Дима.

— Нужно, брат Димец. Да ты не горюй, я на днях еще к вам зайду. А ты не очень увлекайся. Понял? Злым станешь.

Он вышел из подъезда и задумался. Ситуация складывалась не очень приятная. Пистолет у Сергея... И Димец... Нужно было срочно что-то предпринимать. Ну с Сергеем он сам поговорит. Тетя Лена живет где-то на Старом базаре, найдет. А впрочем, и искать не надо: в воскресенье они играют с ковылкинским «Спартаком». Такой матч Серега ни за что не пропустит, обязательно придет. Вот там он с ним и поговорит. А до воскресенья наверняка пистолет еще не выстрелит.

С Димкой сложнее. Поговорить с его матерью? Бесполезно. Но и оставлять так нельзя. Кто знает, до чего он в своей ненависти дойдет. Нет, жить в одной семье они не смогут. Но как того мордастого убрать? А если через милицию? Вряд ли что получится, но попробовать можно. Так и сделаем! В субботу дежурство в дружине, там он и поговорит.

В субботу после инструктажа он подошел к лейтенанту милиции, который дежурил с ними.

— Поговорить бы нужно

— Сейчас? — удивился тот. — О чем?

— Толик, пошли! — окликнул его Виктор. Борис по-прежнему несколько сторонился его и разговаривал с ним только сугубо официально.

— Идите, ребята, я вас догоню! — ответил Толик.

Дружинники ушли. Толик лаконично рассказал лейтенанту о положении в семье Ивашиных, о ненависти Димы к постороннему в их доме человеку и только о Сергее и о его пистолете не сказал ничего, решил, что это он уладит сам.

Выслушав его, лейтенант задумался.

— Да, случай серьезный. И хотелось бы помочь, но... Он не дебоширит?

— Да вроде бы нет.

— М-да... С матерью, может, поговорить? Наверно, бесполезно. В таких случаях женщины больше о себе думают. Вот как бы парнишке помочь?

— Может, через детскую комнату?

— Попробуем. А, пожалуй, лучше парнишку, как его? Диму отправить на лето в лагерь «Сын полка». Как думаешь, на первое время устроит?

— На первое время — да.

— Вот и ладно. А там посмотрим, что-нибудь еще придумаем. Считай, что договорились.

Лейтенант придвинул лежащий на столе блокнот, записал адрес, фамилию Димы.

Немного успокоившись, Толик отправился на дежурство. Своих он нашел уже в парке возле танцплощадки. Они стояли полукольцом у скамейки, на которой, откинувшись на спинку, полулежала молодая девица в цветастой кофточке и в длинных джинсах, загнутых внизу на целую ладонь. Неестественно черные волосы жгутами свисали на лицо. Глаза под бровями были накрашены грязно-голубоватой краской, отчего выглядели темными провалами на белом лице. Губы, намазанные яркой помадой, резко контрастировали с матовой бледностью щек и подбородка. Она хрипло ругалась, и Толик вдруг с отвращением понял, что она пьяна.

— За что, гады, меня с площадки вывели? — Она с трудом выговаривала некоторые слова. — Чего я плохого кому сделала? Или обидела кого?

— Иди-ка ты лучше домой, проспись, — спокойно уговаривал ее Борис. — Ты же пьяная.

— И ник-какая я не пьяная, — икнула девушка. — С чего мне пьяной-то быть? Ну выпили мы с подругой, как всегда, бутылку краснухи, и все.

— Иди, иди домой.

— Ник-куда я не пойду! Я танцевать хочу!

Она попыталась приподняться, но тут же свалилась обратно на скамейку.

— Куда тебе танцевать, — засмеялся Виктор. — Ты на ногах-то еле держишься.

— А вы гады! — обиделась девица.

— Будешь ругаться — в вытрезвитель отправим, — строго предупредил Борис.

В мутных глазах девицы промелькнул испуг.

— Н-не надо в вытрезвитель. Я д-домой пойду.

Она поднялась, покачнулась, схватилась за Виктора и еле удержалась на предательски подкашивающихся ногах.

— Ты где живешь? — спросил Борис.

— А что? — вскинула она на него глаза.

— Проводят тебя ребята, чтобы по дороге кто-нибудь случаем не обидел.

Та мгновение поколебалась, потом качнула головой.

— Н-не надо. Лучше я одна пойду. Комендантша увидит, подумает, что задержали меня. Начальству доложит.

— Комендантша? Так, стало быть, ты в общежитии живешь? В девятиэтажке?

— Ну да. А где же еще?

Она отцепилась от Виктора и неверной, шатающейся походкой двинулась по аллее к выходу.

— Виктор, Зоя, посмотрите за ней, — распорядился Борис.

— Есть. Зоечка, пошли!

Виктор подставил Зое руку кренделем, она улыбнулась, так же картинно подцепила его под руку, и они пошли вслед за удалявшейся девушкой.

— Противно смотреть, когда мужчина пьяный, — сказал Толик, — а уж когда женщина, особенно девушка, — еще отвратительней. Интересно, давно она пьет?

Вторая девушка, бывшая с ними на дежурстве, неожиданно рассмеялась.

— Ты чего, Татьяна? — покосился на нее Борис.

— Да вон Толик чудак. Говорит: пьет. Да разве это пьет?

— А как же? — изумился Толик.

— Подумаешь, бутылку красного на двоих. Да какая же девчонка пойдет на танцы, не выпив немного? Только школьницы, да и те иногда принимают. А уж работяги — почти все до одной. Знаю я ее. Это Зинка, швея-мотористка с трикотажной. А девчонка хорошая, и работница тоже. Наверное, не пообедала сегодня, вот ее на голодный желудок и развезло.

Толик ошеломленно молчал. Наконец он выдавил:

— Нет, не верю, что все пьют.

— Не все, а большинство, — спокойно ответила Татьяна. — Мне не веришь — спроси у любого.

В это время вернулись Виктор и Зоя.

— Все в порядке! — отрапортовал Виктор. — Проводили до выхода на улицу, дальше доберется одна.

— Вон хоть у Зои спроси, — продолжала Татьяна.

— О чем? — повернулась к ней Зоя.

— Да вон я Толику говорю, что почти все девчонки из работяг перед тем, как идти на танцы, хоть немного да выпьют, а он мне не верит.

— Ну, если не все, то больше половины — это точно, — подтвердила Зоя.

Толик никак не мог прийти в себя от услышанного.

— А зачем? — пробормотал он.

— Для смелости, наверное, — пожала плечами Зоя. — Или глядя на других.

Они пошли вокруг танцплощадки. Эстрадный оркестр вовсю наяривал шейк, и на площадке бушевало настоящее столпотворение. Каждый танцевал, как хотел. Пожалуй, трудно было найти двоих, танцующих одинаково. Одни воздевали руки вверх и крутили там кистями, словно ввинчивали невидимые лампочки, другие, наоборот, опускали их почти до самого пола, третьи сгибали их в локтях и работали ими, как шатунами, вперед-назад, вперед- назад. А уж ноги метались в самых неожиданных направлениях и сгибались, казалось, не только в суставах, но и во всех местах.

— Анатолий! — донеслось вдруг с площадки, и сердце его неожиданно трепыхнулось в груди. Он взглянул на площадку и сразу же в калейдоскопе лиц увидел радостно-оживленное лицо Милы Головановой. Она помахала ему рукой. — Подожди! — и заторопилась к выходу, не пробираясь, а словно скользя между танцующими.

Борис неодобрительно посмотрел на Толика.

— Недолго только, Коваленков, — предупредил он. — Дежурство еще не кончилось.

Толик кивнул согласно и пошел навстречу Миле. А она уже звонко отстучала по приступочкам, на ходу кивнула билетерше.

— Я скоро вернусь, Екатерина Павловна. Хорошо? Вы пустите меня обратно?

— Иди, иди, — добродушно проворчала та, но Мила уже не слышала, она стояла рядом с Толиком.

— Здравствуй, — первой протянула она ему обе руки, и он радостно ответил тем же. Руки их встретились, и Толик даже задохнулся, словно через пальцы Милы в него перелился горячий, животворный поток, и он густо покраснел.

— Ты как здесь? Вроде бы раньше на танцы не ходил, — не замечая его смущения, продолжала она.

— Дежурю, — подавляя смущение, ответил он и неохотно выпустил ее руки.

— Ах да, вижу. Сразу-то я и не заметила твою повязку.

Она просто и свободно взяла его под руку и увлекла немного в сторону, под деревья, где было меньше людей.

Глядя на ее блестящие глаза, возбужденное лицо, Толик никак не узнавал своего бывшего строгого комсорга. И вдруг нелепая мысль пришла ему в голову. Он даже тряхнул головой, чтобы отогнать ее, но она уже засела где-то глубоко. И он решил проверить, так ли это. А Мила не замечала ничего.

— Я так рада, что встретила тебя, — продолжала она оживленно.

— Подожди, — неожиданно остановил ее Толик, повернулся к ней, положил руку ей на плечо и потянулся к ее лицу, решившись проверить, не почувствует ли запах алкоголя

— Ты что? — настороженно вывернулась из-под его руки Мила.

Она, очевидно, подумала, что он хочет здесь, на виду у всех, поцеловать ее.

— Подожди, Мила. Совсем не то, что ты думаешь, — сказал Толик и, помявшись, добавил: — Ты не обидишься?

— Смотря на что, — ответила она. Лицо ее стало привычно строгим и отчужденным. — Если считаешь, что можешь чем-то обидеть меня, то лучше не делай этого.

— Да нет... Понимаешь...

И он рассказал ей все, что услышал от Тани.

Сначала она слушала его нахмурившись, но постепенно лицо ее светлело, брови поднимались выше, а когда он кончил, она открыто и радостно рассмеялась.

— И ты подумал, что я тоже выпила?

Толик смущенно промолчал. Она лукаво прищурилась.

— Может, проверишь? Хочешь, дыхну?

Он протестующе замотал головой. Но она уже поднялась на цыпочки, приблизилась к нему, приоткрыла рот, и он ощутил на своем лице ее легкое дыхание. Пахнуло чем-то знакомым и милым, то ли запахом парного молока, то ли полевых трав и цветов. Совсем рядом он увидел мерцающие темно-синие бездонные глаза, влажные вздрагивающие губы и блестящие зубы.

В ушах у него зазвенело, он закрыл глаза и потянулся к ней навстречу. Руки его сами нежно сошлись на ее спине, и она — он это почувствовал — тоже всем телом подалась к нему, но в последний момент гибким движением освободилась из его объятий.

Он открыл глаза. В голове у него все еще звенело, и он никак не мог понять, показалось ему, что Мила потянулась к нему или было так на самом деле. Вернее всего, что показалось.

Он поглядел на нее. Мила стояла задумчивая, все оживление ее исчезло. Вроде бы она не сердилась. Но Толик решил все же удостовериться.

— Ты не обиделась? — несмело спросил он.

— На что?

— Ну вот... — он хотел сказать, на то, что обнял ее, но засмеялся, — вот на то, что я так подумал.

— Вообще-то надо было бы тебя наказать, — лукаво улыбнулась она. — Это ведь надо заподозрить меня. И в чем! Нет, определенно положение меняет человека. Стоит кому-нибудь надеть повязку дружинника, как он в каждом человеке начинает видеть потенциального преступника. Даже в своих близких знакомых. Но, так и быть, на сей раз прощаю. Хотя нет... В наказание извольте, Анатолий Николаевич, в следующую субботу явиться сюда в это же время. И без повязки дружинника.

Толик вздохнул.

— Увы, товарищ начальник, в следующую субботу никак не могу. У нас массовый выезд на Мокшу. И я уже обещал ребятам.

— От локомотивного депо?

— Да.

— На базу «Мокшанские зори»?

— Вроде бы так.

— В субботу?

— Выезд в пятницу на субботу и воскресенье. Только я на воскресенье не останусь — у нас игра.

Мила на секунду задумалась, потом улыбнулась своим мыслям и задорно тряхнула головой.

— Ладно! Все к лучшему. Может, и увидимся. А теперь иди, твои друзья, наверно, ждут тебя, и начальник у вас куда как строгий! Вон они.

Толик оглянулся и увидел, что в стороне под купой деревьев стоят Виктор с Борисом и смотрят в их сторону.

— До встречи! — помахала она ему рукой и заспешила на танцплощадку.

Толик смотрел, как она поднялась по приступкам, прошла мимо контролерши и, гибко скользя, прошла между танцующими. Потом повернулся и подошел к ожидающим его.

— Красивая деваха, — завистливо-одобряюще проговорил Виктор. — Кто такая?

Толик раньше никогда не думал о том, красива Мила или нет. Он просто не обращал на это внимания, как мы не обращаем внимания на обычное, повседневное, окружающее нас, и не задумываемся о том, красиво это или нет. А сейчас он как бы посмотрел на Милу со стороны, чужими глазами, и вдруг понял, что она действительно очень красива.

— Бывшая моя одноклассница, — с неожиданной гордостью сказал он. — Комсорг наш.

Он еще хотел сказать что-нибудь хорошее о ней, но не успел. К ним подбежали две незнакомые девушки и, запыхавшись, перебивая друг

друга, выпалили:

— Вон в той аллее двое каких-то пьяного грабят!

Расспрашивать и уточнять не было времени. Все трое, не сговариваясь, ринулись в темную аллею. Еще издали увидели две тени, склонившиеся над каким-то бугорком. Если бы их не предупредили девчата, вряд ли бы они догадались, что этот бугорок — лежащий человек.

При их приближении тени выпрямились и показались Толику невероятно большими.

«Здоровые, видно, парни», — успел подумать он, но не замедлил, а наоборот, ускорил бег. Раздался резкий свист, и тени бросились в разные стороны. Толик побежал за одной из них, краем глаза заметив, что Виктор бросился за другой, а Борис бежит за ним.

Он уже настигал убегавшего, слышал его хриплое дыхание.

«Не спортсмен, уже задохнулся, — мелькнуло у него в голове. — Значит, не уйдет!».

Расстояние между ними все сокращалось, оставалось самое большее шаг, как вдруг он споткнулся о какой-то корень и упал. Грабитель отпрыгнул в сторону и повернулся на шум. Бежавший за Толиком Борис споткнулся о тот же корень, но не упал, а только коснулся руками земли и на четвереньках, сделав два шага, поравнялся с грабителем, словно подставляя ему свою беззащитную спину.

— А-а, гад! — хрипло выдохнул тот и взмахнул рукой. Блеснуло что-то в неясном свете далекого фонаря.

Но тут Толик, не поднимаясь земли, как не раз приходилось ему в игре с мячом, сделал бросок, схватил ногу грабителя и резко дернул ее на себя. Тот нелепо взмахнул руками и грохнулся на землю. В стороне звякнуло что-то металлическое. Толик навалился на упавшего, ухватил его руку и начал выворачивать за спину.

— Больно, гад! — заорал тот, переворачиваясь вниз лицом. — Отпусти!

— Ничего, потерпишь! — ответил Толик, не отпуская его руки.

К ним подошел оправившийся Борис, включил фонарик и осветил лежащего.

— Отпусти его, Коваленков, — сказал он.

Толик все еще удерживал руку, завернутую за спину.

— Уйдет.

— Никуда он теперь не уйдет.

Толик отпустил, поднялся.

— Вставай! — сказал Борис задержанному.

Тот сел и, растирая левой рукой правую, противно заныл:

— Сладили вдвоем на одного, да?

Что-то знакомое почудилось Толику в его голосе и фигуре. И, приглядевшись, он узнал. Это был тот самый плюгавый, с которым они столкнулись в первое дежурство.

«Тоже мне, богатырь, — усмехнулся Толик. — Видно, правду говорят, что у страха глаза велики».

Подошел Виктор.

— Задержали? — спросил он, хотя и сам прекрасно видел, что задержали. — А мой ушел, — виновато закончил он.

— Кто второй с тобой был? — спросил Борис у плюгавого.

Тот безразлично взглянул на него.

— А почем я знаю! Встретились у входа в парк, попутчиками оказались, вместе шли, а познакомиться не успели, вы тут налетели и помешали.

— Не Трифонов?

— Это какой-такой Трифонов?

— Не знаешь?

— Первый раз слышу.

— Тот, с которым вы тогда выпивали, когда мы вас на Маяковской застали.

— Не выпивали, а ужинали, — уточнил плюгавый.

— Ладно, предположим, что ужинали, — усмехнулся Борис.

— Ладит да не гудит! — перешел в наступление по блатной привычке плюгавый. — Ты сначала докажи, а потом говори. Ты доказал, да? Доказал?

— Ладно, не шебарши! — остановил его Толик, и плюгавый послушно сник. — Так Трифонов с тобой был?

— Разве его фамилия Трифонов? — все еще продолжал хорохориться плюгавый. — Спасибо, буду знать. Только на этот раз не он со мной был. Совсем даже не похож.

Он отряхнул землю с пиджака, воровато озираясь в поисках возможности побега. Увидев, что пока никаких надежд на успешный побег нет, он неуверенно сказал:

— Ну, я пошел.

— С нами в милицию, — добавил Борис.

— За что же в милицию? — взвился плюгавый. — Напали, гады, сами вдвоем на одного, избили, руки повыворачивали! Да еще в милицию! У меня вон синяки на руках!

— Вот там на нас и пожалуешься.

— Да, пожалуешься на вас, как же! Вам вера, вы с красными повязочками, мать вашу... — и он грязно выругался.

— Дать ему разочек, чтобы не матерился? — деловито осведомился Виктор.

Плюгавый испуганно зыркнул на него.

— Не стоит, — равнодушно ответил Борис. — Руки еще об него пачкать.

Толик подошел к Борису.

— Тут где-то ножик должен валяться. Надо бы поискать.

Борис согласно кивнул и, освещая землю фонариком, стал ходить кругами возле места, где Толик боролся с плюгавым. В пучок света попадали то корень, о который споткнулся Толик, то какие-то камни. Наконец сверкнуло металлическое. Борис нагнулся и поднял с земли самодельный финский нож с красивой наборной рукояткой.

— Твой? — показал он нож плюгавому.

— Первый раз вижу, — криво усмехнулся тот.

— Ну и дурак. На ноже твои отпечатки пальцев остались, доказать нетрудно.

— А ты умник! — огрызнулся плюгавый. — Там и твои отпечатки теперь есть. Может, это твой.

— Верно, есть, — спокойно согласился Борис. — Только видишь: я нож за лезвие держу, а твои отпечатки — на рукоятке.

Он вынул из кармана платок, аккуратно обернул рукоятку ножа и положил его в карман.

— Надо бы посмотреть, жив ли тот, которого они грабили, — обеспокоенно проговорил Виктор.

— А мы и не грабили никого, — снова взвился плюгавый.

— Пошли, — не обращая на него внимания, сказал Борис и зашагал впереди. Виктор подтолкнул задержанного, и они пошли вслед за Борисом. Толик замыкал шествие.

Они подошли к лежащему пьяному — тот безмятежно спал. Попытались поднять его — бесполезно, он только мычал и отмахивался.

— Останешься с ним, Виктор, — распорядился Борис. — Мы пришлем машину. Погрузишь его, найдешь наших и придешь с ними в штаб. Время дежурства уже кончается.

— А где остальные? — вспомнил Толик.

— Да тут же где-то в парке, — сказал Виктор. — Пошли к аттракционам посмотреть, а мы тебя ждали.

Они оставили пьяного на попечение Виктора, а сами пошли к выходу. По аллее, не то что по тропке, можно было идти втроем, и они пошли рядом. На всякий случай Толик придерживал плюгавого за рукав.

— Не бойся, не побегу, — хмуро сказал тот.

— А чего мне бояться? — отмахнулся Толик. — Если и побежишь, все равно догоню.

— Надо бы мне от тебя отмахнуться, — прошипел плюгавый, — да Петух...

Он не договорил. Они уже вышли из парка на улицу и встали на обочину дороги. Прошло несколько машин, но все грузовые. Наконец яркий свет фар разрезал темноту. Борис сделал шаг вперед и поднял руку. Водитель «Жигулей» притормозил было, но, очевидно, заметив красную повязку на рукаве Виктора, прибавил газу и объехал его. Плюгавый злорадно захохотал.

— Вас, видать, и честные люди боятся!

Борис ничего не ответил, но когда снова появилась легковая машина, он решительно шагнул на середину дороги и требовательно поднял руку. На сей раз это был «Москвич». Водитель остановил с явной неохотой, почти упершись бампером в Бориса.

— В чем дело? — высунувшись в открытую дверцу, спросил он.

— Отвези в милицию, — подошел к нему Борис.

— Некогда мне, — недовольно ответил тот. — Ножками дойдете!

И попытался закрыть дверцу. Но Борис не отступил.

— Коваленков, запиши номер машины, — распорядился Борис.

— Так тут Коваленков? — высунулся подальше водитель, чтобы увидеть Толика. — Так бы и сказал сразу. Садитесь.

Толику могло бы польстить, что водитель знает и уважает его, но скорее всего на него подействовала не фамилия Коваленков, а угроза записать номер и ожидаемые вследствие этого неприятности.

— Садитесь! — водитель перегнулся через спинку сиденья и открыл заднюю дверцу.

Борис сказал Толику:

— Садись первым, пусть он между нами сядет.

Толик забрался в машину. Плюгавый зло сплюнул и, залезая вслед за Толиком, сказал Борису:

— Второй раз наши дороги пересекаются. Смотри, третий раз мне не встреться.

— Ладно, не грози, — ответил Борис, — мы не из пужливых. И запомни: чем реже мы с тобой встречаться будем, тем лучше для тебя, а не для меня.

Водитель довез их до отделения милиции. Там их провели в кабинет дежурившего старшего лейтенанта.

— Ну, что у вас? — спросил он.

— Вот задержали при попытке ограбления пьяного.

Борис коротко пересказал, что произошло в темной аллее парка. В заключение достал из кармана финку и передал ее старшему лейтенанту. Тот развернул платок, профессиональным движением взял нож пальцами за края лезвия и рукоятки, несколько раз повернул его, внимательно осматривая, затем отложил финку в сторону и взглянул на задержанного.

— А-а, старый знакомый. Что же это ты, Лазарев, опять за грабеж пьяных взялся. Ведь сколько раз зарекался, слово давал!

— Никак нет, гражданин начальник, никакого грабежа не было. Я слово свое держу.

— Так вот же они говорят!

— Так мало ли что они наговорят! Может, им это померещилось, а может, нарочно выдумали, чтобы героев из себя сделать. Дру-жин-нич-ки! — презрительно, словно выплевывая каждый слог, проговорил задержанный.

— Ну расскажи ты, как было дело, — снисходительно согласился старший лейтенант.

— Так вот. Иду я спокойно себе домой. Решил парком пройти, воздух там почище. Сами знаете, на улице от автомобильной гари не продохнешь. Да и поближе через парк-то. У самых ворот какого-то парня догнал, тоже туда идет. Ну пошли вместе, вместе-то завсегда веселей. Идем, анекдоты травим. Он один про марсиан интересный выдал, — хихикнул Лазарев. — Рассказать?

— Нет уж, давай без анекдотов, — остановил его старший лейтенант. — Хватит одной твоей сказочки.

— Да я же не сказочку рассказываю, а истинную правду, — возмутился Лазарев настолько искренне, что если бы Толик не видел все своими глазами, он бы, наверное, поверил в его невиновность.

— Ну, выкладывай свою правду.

— Конечно, правду, — подхватил Лазарев. — Так вот, идем мы, видим: человек лежит. Подумали, больной или ударил кто. Нагнулись, чтобы поднять или помощь оказать...

— А заодно и по карманам пошарить, — вставил Борис.

— А ты видел, да? Видел? — взвился Лазарев. — Ты мою руку в его кармане поймал?

— Ну ладно, ладно, успокойся, — сказал дежурный.

— Успокойся, — остывая, пробурчал Лазарев. — Налетели, стали руки заламывать. Надели повязки, так думают, им все можно.

— А зачем же ты от нас побежал? — не вытерпел Толик.

— Побежишь, когда на тебя из темноты три лба выскочат, один здоровее другого.

— Твой? — осторожно, двумя пальцами старший лейтенант взял нож за конец лезвия и показал его Лазареву.

Тот у же давно понял бесполезность голого отрицания очевидных фактов и по дороге придумал новую версию.

— Как вам сказать? И мой вроде, и не мой.

— Ты не крути, а отвечай на вопрос.

— Я и отвечаю. Нашел я его, гражданин начальник. Шел опять-таки через парк, гляжу: под кусточком блестит что-то. Кусточек раздвинул — нож! Хотел его вам принести, думаю, может этим перышком кто пырнул кого. Да вот не успел: днем-то некогда было.

— А зачем вынул его и замахивался?

— А попугать хотел. Оборониться. Я же говорю, напугался очень. Налетели, ну, я бежать. Слышу, догоняют, не убежать. Ну, думаю, прибьют сейчас, до смерти прибьют. Я и вспомнил про ножик. Думаю: покажу им, может, напугаю, отстанут. Я ж не знал, что это дружинники. В темноте-то их повязок не видно. Вы бы им какие-нибудь светящиеся значки давали, чтобы издали было видно.

Старший лейтенант повернулся к Борису.

— Вы его обыскали?

— Нет, — виновато ответил он. Лейтенант поморщился.

— Надо было посмотреть, нет ли у него в карманах чего-нибудь из вещей потерпевшего. А теперь бесполезно. Он по дороге мог все выбросить.

— А у меня и не было ничего, — радостно подхватил Лазарев. Он шагнул к столу и вывернул карманы брюк. — Вот только сигареты и спички. Так это мои.

Он положил их на край стола. Из свисающих карманов на пол посыпались крошки табака и хлеба.

Старший лейтенант нажал кнопку на столе. Через несколько секунд в комнату вошел милиционер.

— Заберите его, — сказал старший лейтенант.

— Куда? За что? — рванулся плюгавый. — Правов таких не имеете! Я прокурору жаловаться буду!

— Пойдем, пойдем! — взял его за рукав милиционер. — Дам тебе и бумагу, и чернил, пиши жалобу.

Лазарева увели.

— Что ему будет? — поинтересовался Толик.

— Задержим по подозрению до утра. Может, потерпевший проспится, вспомнит что-нибудь. Кстати, кто он такой? Адрес его вы записали?

— Да он лыка не вяжет! В вытрезвитель его должны доставить, мы там с ним человека оставили.

— Вот утром и спросим. Только вряд ли он что-нибудь вспомнит. Так что придется Лазарева отпустить.

— Как отпустить?

— Очень просто. Доказательств нет никаких. Чужих вещей у него нет.

— Но ведь мы видели!

— А что вы видели? Можете ли вы утверждать, что видели, как он грабил?

— Нет, но...

— Вот то-то и оно, что но, — старший лейтенант вздохнул. — Вы меня поймите правильно. Я тоже убежден, что он грабил. Но для суда нашего убеждения недостаточно, нужны доказательства, а у нас их нет.

— Значит, выходит по старой пословице: «Не пойман — не вор»?

— Не совсем так, но примерно. Точнее сказать: если нет прямых улик и существенных доказательств, то не вор.

— Значит, пока нет улик, Лазарев может и дальше спокойно воровать?

— Ну, я думаю, за уликами дело не встанет. Это ему сегодня так повезло: может, успел выкинуть по дороге, может, у того пьяного ничего не было.

— А, может быть, вещи или деньги были у другого, того, который убежал от нас? — сказал Борис.

— Может быть, — согласился старший лейтенант. — Кстати, вы его не рассмотрели?

— Нет, — виновато сказал Толик. — Темно было. А он сразу в сторону сиганул.

— Жаль, жаль.

— Если бы я знал, я бы за ним, а не за Лазаревым побежал, — сказал Толик.

— Тогда бы Лазарева упустили, — вмешался Борис.

— И так, и так плохо, — согласился дежурный.

— Я думаю, это Трифонов был, — неожиданно выпалил Толик.

— Какой Трифонов? — насторожился лейтенант. — Петр?

— Он самый.

— Почему ты так думаешь?

— Да в прошлое дежурство застали мы их... В общем, распивали они на улице, — пояснил Борис. — Ну мы их предупредили, а забирать не стали.

— Может быть, может быть, и Трифонов, — задумчиво сказал старший лейтенант. — Но теперь, если они с Лазаревым сошлись, то хорошего не жди.

Он что-то записал на листке перекидного календаря.

— Надо будет заняться этим. Ну, спасибо, хлопцы!

Толик с Борисом вышли из отделения милиции и остановились на крыльце. Борис неожиданно спросил:

— Ты куда сейчас?

Толик удивился. Впервые Борис заговорил с ним не официально, а по-товарищески. Сам Толик никогда на него зла не держал.

— Домой, наверно, — ответил он.

— А я в штаб, запишу в журнале дежурства.

Они еще немного постояли. Толик чувствовал, что Борис что-то хочет ему сказать, и не ошибся. Негромко и смущенно Борис проговорил:

— Спасибо тебе.

— За что? — искренне удивился Толик.

— Если бы не ты, этот Лазарев мне наверняка бы ножик в спину вонзил.

— А-а, ерунда! — отмахнулся Толик.

— Ничего себе ерунда! Считай, что ты мне жизнь спас.

Толик не любил громких слов и излияний чувств, поэтому постарался перевести разговор на другое.

— Знаешь, я думаю, мало мы боремся с пьянством. Вот взять хотя бы и сегодняшний случай. Из-за чего все было? Один напился и свалился, а другие решили за счет пьяного поживиться. Ну взяли бы у него деньги или часы сняли. А куда бы все это пошло? Опять на водку.

— Пока водку официально продают, мы с этим бороться не можем, — пожал плечами Борис.

— Официально с двух! А ты не замечал, сколько пьяных с самого утра на улицах?

— Может, у них вчерашние запасы?

— Да какой же пьяница утерпит до утра, если у него хоть чуть-чуть в бутылке осталось? Да он не уснет, пока не допьет! Свалится, и то среди ночи встанет!

— Так где же они берут?

— Вот то-то и оно!

И Толик рассказал, как Корин на собрании поучал «постучаться рублем».

— Вот против таких спекулянтов мы и должны бороться!

— А как?

— Этого я пока еще не придумал, — честно признался Толик. — Но, думаю, можно возле их домов дежурство установить. Как только выйдет кто с бутылкой, так и останавливать.

— Надо будет с лейтенантом обсудить, — сказал Борис. — Если он одобрит, в следующее дежурство мы и провернем!

Он протянул Толику руку, и тот с удовольствием крепко, по-товарищески пожал ее.

В субботу вечером, ложась спать, Толик решил, что завтра, в воскресенье, раньше десяти часов утра ни за что не поднимется — отоспится за всю неделю. Но ровно в семь его словно кто в бок толкнул, и сколько он ни пытался, заснуть больше не мог. Он поднялся, прежде чем сделать зарядку выглянул в открытое окно (с первых чисел мая он спал с открытым окном) и огорченно присвистнул: все небо было затянуто серыми тучами. Судя по мокрому асфальту, совсем недавно прошел дождь. Толик высунул подальше руку — на ладонь упало несколько капель, значит, дождик еще продолжал идти. Да это было видно и по редким прохожим: они или держали зонтики над головами, или торопливо шагали, нахохлившись, втянув головы в плечи.

В другое бы время такая погода не очень расстроила Толика, но сегодня встреча с ковылкинским «Спартаком». Мало приятного играть в такую погоду. Поле раскисло, перед воротами лужи. Толик представил себе, как он, бросившись за мячом, скользит метров пять по мокрой траве, и поежился. Да, кроме того, мяч мокрый, тяжелый, скользнет по рукам — и в сетке. Изваляешься, форму потом не отстираешь. Одна надежда, что до игры дождь пройдет и поле подсохнет. Недаром народная мудрость говорит, что летом день мочит — час сушит.

Но пока не видно, чтобы разведрилось, ни одного просвета в облаках. А игру не отложат, тут действует старый футбольный закон: матч состоится при любой погоде. Да, приятного мало.

Но Толик одернул себя: не хватало еще расстраиваться из-за плохой погоды. Все равно изменить ничего нельзя — погода от нас не зависит. Кроме того, ковылкинцам так же трудно по этой погоде играть, а может, еще труднее: они-то в гостях. Так будем верить старому правилу: все, что ни делается, — все к лучшему!

Он быстро сделал зарядку и «перешел к водным процедурам», как говорили дикторы радио, то есть отправился под душ. Пустил сначала тепленькую воду, потом холоднее, еще холоднее и совсем холодную. Бодрый выскочил из-под душа, докрасна растерся махровым полотенцем. На кухонном столе его ждал завтрак, заботливо завернутый в старое одеяло, и записка:

«Завтракай, сын, меня не жди. Вызвали к тяжелому больному. К обеду постараюсь вернуться. Если не смогу, разогрей обед: в холодильнике, в зеленой кастрюльке, суп, в сковороде котлеты и картошка».

Толик огорченно вздохнул: тяжелый больной — это, значит, надолго. И хорошо еще, если ему полегче станет. А если нет — мать опять переживать будет, словно виновата в том, что нельзя помочь.

Внезапный звонок в дверь насторожил его: он никого не ждал, а у матери был свой ключ. Значит, кто-то чужой. Но кто бы это мог быть?

Звонок повторился, видимо, тот, кто стоял на площадке, был нетерпелив. Толик открыл дверь и отступил на шаг — на пороге стоял Сергей.

— Искали, синьор? — спросил он, шагнул вперед и протянул, здороваясь, руку.

— Как сказала блоха, прыгнув с воротника камзола на нос вельможи, — пожимая ему руку, привычно пошутил Толик.

— Хорошо, — оценил шутку Сергей и, немного помедлив, добавил: — хотя и не блеск. Так зачем ты меня искал?

Толик хотел ответить, что он его вовсе не искал, но вспомнил, что на днях встретил Игоря Брагина и в разговоре с ним упомянул, что ему надо бы встретиться с Сергеем Мотылем. Конечно, ни о пистолете, ни о Диме он не упомянул, да и о Сергее сказал лишь вскользь, и забыл об этом. А вот Игорь не забыл. И Сергей сразу же пришел, словно на зов о помощи. Нет, что ни говори, а старая дружба, действительно, не ржавеет.

Только вот как вести разговор?.. Напрямую о пистолете спрашивать, конечно, нельзя: Сергей насторожится, а то еще, чего доброго, и взъерепенится. И Толик решил идти в обход.

— Слушай, старик, — начал он, — ты помнишь, что обещал? Забыл уже, конечно.

— Что? — обеспокоенно спросил Сергей — он, действительно, не помнил.

— Так я и знал, что забыл. Ты же обещал нам с Олегом, что дашь шмальнуть несколько раз из твоей пушки. Она у тебя цела? Вот сегодня в выходной и пошли бы в овраги...

Сергей смущенно полез рукой в затылок.

— Понимаешь, Толик, сегодня не выйдет...

— Зажал, значит, — констатировал Толик.

— Да ты что! — вскинулся Сергей. — За кого ты меня принимаешь? Просто нет у меня ее сейчас.

— Куда ж ты ее сплавил?

— Дал тут одному на время.

— Так я и поверил, — насмешливо протянул Толик.

— Не веришь? — оскорбился Сергей. — Ну ладно. Слушай, тогда все расскажу.

— Ты завтракал? — перебил его Толик. — А то пойдем со мной.

— Спасибо, — коротко ответил Сергей, — сыт. А ты ешь.

Они прошли на кухню. Толик уселся за стол, а Сергей, прислонившись к двери, стал рассказывать:

— Помнишь, я тебе рассказывал про «контору»?

Толик кивнул. Действительно, Сергей еще весной рассказывал ему про эти «конторы», что нисколько его не насторожило. Ну подумаешь, собираются ребята вечерами в подвале — а где же им еще собираться? В подворотнях? Или в квартире? Так родители не разрешают, дескать, натопчут, наследят. Заведут парни свои маги — взрослые чуть не на стену лезут. А в подвале — красота! Крути, что хочешь! Хоть «Битлсов», хоть «Аббу», хоть буги-вуги, хоть рок.

Участковый милиционер как-то приходил в подвал, посмотрел, послушал, ничего подозрительного не обнаружил, пригрозил на всякий случай, чтобы не было чего такого, и ушел.

Ну втихаря разопьют там бутылочку-другую, в картишки перекинутся, не по крупной, а так, по мелочи. Рассказывал Сергей и о вражде и драках между разными «конторами», но и это не обеспокоило Толика. На его памяти и без «контор» вечно происходили стычки между группами, объединявшимися по месту жительства. Заовражные вечно враждовали с теми, кто жил наверху, ребята из Гнилого угла в одиночку не осмеливались показываться на Старом базаре, а если какая нужда и заставляла их идти туда, то чаще всего они возвращались с синяками и шишками. Само собой, что и старобазарников ждало то же самое, когда они появлялись наверху или в районе Гнилого угла.

Но чаще всего такие стычки между разными группами возникали в парке, на танцах, на различных вечерах и дискотеках, в школах или в клубе.

Толика эти междоусобицы не касались. По неписаным мальчишеским законам футболисты пользовались правом «экстерриториальности». Да иначе и не могло быть. Ведь в одной команде играли рядом ребята и со Старого базара, и из Пишли, и из Гнилого угла, так что любая внутренняя вражда обязательно сказалась бы плачевно на результатах игры.

— Ну вот, — продолжал рассказывать Сергей. — Перешел я жить на Старый базар к тете Лене, меня однажды из их «конторы» и прищучили, дескать, раз теперь тут, то из той «конторы» выходи. Я было сунулся, а они отступного заломили... ой, ой! А где такие деньги взять? Мне и те и эти грозят, мол, худо будет. Одни предателем считают, другие отпускать не хотят. Что делать? А тут подвернулся один кореш, он и у тех и у других в авторитетах ходит. Потолковал он с ними, ну они и отстали.

— И кто же этот «авторитет»? — дожевывая кусок булки, спросил Толи к.

— Да ты его знаешь, он когда-то в нашей школе учился. Петух его кличка.

— Петька Трофимов? — насторожился Толик.

— Ага.

— Ты бы лучше с ним не вязался.

— А я и не вяжусь. Только прослышал он от кого-то про «пушку» и попросил на несколько дней.

«Прослышал от кого-то! — подумал Толик. — Сам, поди, и нахвастался».

— Ну, сам понимаешь, — продолжал Сергей, — не мог я ему отказать, после того, как он за меня заступился. Да ты не беспокойся, я на неделе обязательно его найду и заберу. Так что в следующее воскресенье обязательно пошмаляем. Лады?

— Лады, — ответил Толик, раздумывая, сказать или не сказать Сергею о предполагаемой поездке на Мокшу, но потом решил, что ни к чему, он все равно не поедет. — Ты на футбол сегодня придешь?

— А как же!

— Да, Серега, чуть не забыл. Я разговаривал тут насчет Димки. Обещали мне устроить его в лагерь «Сын полка» на лето. Ты как, не против?

— Так это, значит, ты? — расцвел Сергей. — Ну спасибо тебе. Димец уже прибегал ко мне, хвастался. Рад по самые уши. В среду отправка, а он уже уложил рюкзак. Хоть немного отдохнет от этого…

Он помолчал, а потом негромко душевно добавил:

— Спасибо тебе, дружище!

Рабочая неделя пролетела для Толика очень быстро, так, что он почти и не заметил. Вроде только вчера был понедельник, а уже пятница наступила.

— Так ты на Мокшу-то поедешь? — несколько раз спрашивал его Олег.

— Поеду.

— А не обманешь?

— Сказал же!

— Ну смотри. Ждем у электрички.

Честно говоря, Толику ехать не очень хотелось по двум причинам. Первая — в среду во время очередной тренировки он столкнулся с правым защитником Колей Митиным. Не поняли друг друга, не поделили мяч, а в результате у него один синяк под глазом, а другой на правой ноге повыше колена. На ноге ладно, не привыкать, а вот под глазом такой фингал, на улице все оборачиваются. Наверно, думают, что в драке... Мать свинцовую примочку прикладывала, но синяк из темно-синего превратился только в фиолетовый, а вовсе проходить вроде и не думал.

А вторая причина... Почему-то всю неделю ему припоминались встреча с Милой Головановой и ее приглашение прийти в субботу в парк. Но с таким фингалом... Да к тому же раз слово дано, надо ехать. Толик не привык не исполнять своего обещания. Поэтому минут за десять до отправления электрички он был уже на перроне. Снаряжение его нехитрое: кеды, шерстяные носки, теплый спортивный костюм, рюкзак, в котором на самом дне, под старой отцовской телогрейкой, лежала банка с червями, накопанными накануне в овраге за городом, а еще немудреный запас продуктов. В руках две складных бамбуковых удочки да карбидный фонарь, взятый на поездку у соседа — осмотрщика вагонов.

Ему навстречу уже бежал Олег.

— Сюда, сюда! Михаил там места занял!

Они поднялись в вагон. Народу в нем было достаточно много, но ни толкотни, ни давки не было. В основном, ехали свои, деповские. Толик знал, что охотники и рыбаки ездят в первом вагоне, вот и сейчас они занимали лавок десять. Среди них он увидел Ивана Алексеевича с мальчишкой лет десяти-одиннадцати и подошел к ним.

— Вот внучок мой, — сказал мастер.

Толик хотел потрепать мальчонку по голове, но у того был такой строгий вид, что он на такую фамильярность не решился и ограничился тем, что спросил:

— Как тебя зовут?

— Игорь, — серьезно ответил тот, глядя на него большими серыми глазами. — А я вас знаю. Вы Коваленков, вратарь нашего «Локомотива».

Толик усмехнулся.

— Вообще-то говоря, я ученик твоего дедушки.

— Это в депо, — все так же серьезно сказал Игорь. — А я про футбол говорю.

— Серьезный у вас внучок, — сказал Толик Ивану Алексеевичу.

— Серьезный, — подтвердил тот. — Но вот футбол любит до невозможности. Ни один матч не пропускает.

— А сам-то играешь? — снова обратился к Игорю Толик.

— Я тоже вратарь, но только в хоккей. Мы на приз «Золотой шайбы» играем, — ответил Игорь и вздохнул. — Но я много шайб пропускаю.

— Ничего, — постарался утешить его Толик. — Я тоже сначала много пропускал. Тренироваться надо побольше, и все в порядке будет. У тебя время еще есть.

— Толик! — окликнул его Олег. — Иди же!

Михаил занял целую скамейку и успешно отражал атаки всех покушающихся. Толик подошел, снял рюкзак, забросил его на багажную полку, положил туда же удочки. Ребята оставили ему место у окна. Электричка уже отошла от вокзала, за окном мелькали дома Тат.-Пишли. В соседнем купе раздавались взрывы смеха — это охотники и рыбаки рассказывали свои бывальщины и небывальщины.

— А расскажи-ка нам, Иван Петрович, — вкрадчиво начал один, когда смех от предыдущей истории несколько стих, — как ты на зайцев охотился?

— Когда это?

— Прошлой зимой со Скворцовым. Мне сам Скворцов рассказывал.

— Он расскажет! — махнул рукой Иван Петрович.

— Ружьем своим клялся, что все так и было.

— Так расскажи, Михал Михалыч, — попросил один из охотников, и все дружно поддержали.

— Скворцов мне рассказывал, — начал Михал Михалыч. — Пошли они раз с Иван Петровичем на зайцев. Гончак у Скворцова, Славный по кличке, да вы все знаете его, так вот поднял он зайца и гонит. Выскочил заяц прямо на Ивана. Тот ружье поднял, хлоп — осечка! А заяц вот он, рядом, шапкой докинешь. Иван из второго ствола щелк — опять осечка! Заяц ему воздушный поцелуй послал и был таков!

— Бывает, — сказал один из слушавших. — Порох подсырел. Или капсюли.

— А вот и не порох, и не капсюли, — повернулся к нему Михал Михалыч. — У Ивана вместо пороха, оказывается, в патронах бумага была натолкана. Тут даже Славный на него лапой махнул, нет, дескать, для таких охотников я больше зайцев гонять не буду!

— Это меня внук подвел, — сконфуженно пояснил Иван Петрович, когда все отсмеялись. — Он в Доме пионеров в ракетном кружке занимается, ракеты делают. Весь порох у меня перетаскал. Ну я от него порох стал прятать. Дак он, стервец, до чего додумался: взял патроны, порох высыпал, а вместо пороху бумаги натолкал. Ну, а насчет Славного ты, конечно, приврал немного.

— Ни единого словечка!

— Ладно, ладно. Ты лучше расскажи, как это ты додумался сома удочкой пороть.

— Как это? — заинтересовался один из рыбаков.

— А вот так. На прошлой неделе это было. Иду я утром на зорьке над обрывом Мокши. На свое место пошел. Есть у меня там одно заветное.

— Знаем его, — кивнули слушающие.

— Ну вот. Иду я это, значится, вдруг слышу: что такое? Словно бы кто белье полощет да что-то приговаривает. Кому бы, думаю, здесь белье полоскать? Заглянул под обрыв, а там Михал Михалыч удочкой по воде хлещет и приговаривает: «Ворть тяста³! Ворть тяста, окаянная душа!» — «Кого, спрашиваю, это ты, Михал Михалыч, порешь и гонишь?» А он мне говорит: «Да вот сом проклятущий, всю рыбу распугал!»

Казалось, вагон подпрыгнул на рельсах от взрыва смеха. Смеялись все, даже сам Михал Михалыч. Отсмеявшись, он отер глаза от выступивших слез и сказал:

— Было, однако, такое. Сел я на зорьке у омута. Рыба, понимаешь ли, дуром идет. Что ни заброс — поклевка. Кажись, на голый крючок клюнет. И вдруг скажи — как отрезало. Ну не единой поклевки, даже мелочь червя не теребит. Ну, думаю, это неспроста. И вдруг вижу: со дна омута подымается сомище, спина — как камера от машины, черная, блестящая и такая же толстая. Ну я и хлестнул со зла удочкой. А он как даст хвостом, брызги аж на берег выскочили. И ушел. Ну а рыбалке, само собой, конец, так больше ни одна и не клюнула.

— Да уж это точно. Если сом появился — рыбы не жди, — согласились рыбаки.

Толик оглядел вагон. В дальнем купе тоже раздавались взрывы хохота. Там играли в карты, в подкидного дурака, и кто-то кому-то навесил погоны.. В соседнем Иван Алексеевич что-то объяснял своему серьезному внуку Игорю. Чем-то он напомнил Толику Диму, и чувство недовольства царапнуло ему душу. Сережка так на неделе и не появился. Говорили ему ребята, что видели его будто бы выпившего и вроде с Петькой Трифоновым. Вот уж эта дружба совсем ни к чему хорошему не приведет. Что может их объединять? Они и в школе-то никогда друзьями не были, а теперь и вовсе ничего общего между ними быть не должно. И как эту дружбу разбить.

Толик откинулся на спинку скамейки и закрыл глаза. В соседнем купе рыбаки завели очередную байку, но он уже не слушал их. Под убаюкивающий стук колес мысли его приняли другое направление. Он начал думать о том, что через месяц или через два сдаст экзамены на разряд и будет работать самостоятельно. Потом его мысли стали путаться. Он увидел себя за правым крылом электровоза, на месте машиниста. Честно сказать, Толик уже давно примерялся к нему. Иногда поднимался в кабину стоявших на ремонте электровозов, садился на место машиниста и, представляя себе, что он ведет эту огромную машину, передвигал контроллер, нажимал на кнопки, расположенные на щитке приборов.

Вот и сейчас он вроде бы сидел на месте машиниста, и не просто сидел, а вел тяжеловесный состав. Ветер бил ему в лицо! Навстречу неслось что-то темное, но совсем не страшное, и с ревом пролетало мимо.

А потом вдали появилось лицо Милы Головановой. Она была в косынке, надвинутой на самые глаза, такой, в какой была тогда, в совхозе. Лицо ее росло, приближалось, как это бывает в кино на экране, и наконец заполнило все видимое пространство. Потом снова налетело что-то темное, и лицо Милы исчезло, Шум сменился монотонным жужжанием, словно вся кабина наполнилась мухами. Одна из них села к нему на щеку и поползла к уху. Он мотнул головой. Муха взлетела и переместилась на шею. Он поднял руку и хлопнул себя по шее. Рядом раздался сдавленный смех, а муха снова села на щеку. Уже просыпаясь, Толик понял, что никакая это не муха, а просто Олег или Михаил забавляются.

— Перестань! — буркнул он, но муха продолжала свой путь к кончику носа. Тогда он резким движением схватил руку шутника и крепко стиснул ее, кто-то ойкнул. Рука была маленькая и мягкая, совсем не мужская. Толик открыл глаза и увидел совсем близко, как во сне, лицо Милы Головановой.

— Милка! Откуда ты? — с искренней радостью воскликнул он. — Подумать только! Сейчас я тебя во сне видел, а ты — вот она, здесь, наяву!

— Правда? — тоже обрадованно спросила она. — И в каком же образе я тебе снилась?

— А как тогда в совхозе, помнишь? — он вдруг смутился, подумав, что она может посчитать это намеком на тот поцелуй.

— Ой, что это у тебя? — внезапно воскликнула Мила, увидев его синяк.

— Где? — не сразу вспомнил Толик про синяк. — А-а, это. В среду на тренировке с защитником столкнулся.

Он потрогал синяк.

— Больно? — участливо спросила Мила.

— А-а, ерунда, — махнул он рукой и по привычке добавил: — До свадьбы заживет. А ты как здесь очутилась?

— В соседнем вагоне еду с отцом.

— Куда?

— Туда же, куда и ты.

— На Мокшу?

— Ну да.

— Как это? У нас массовый выезд от депо...

— А ты забыл, что у меня отец тоже в локомотивном депо работает? — улыбнулась Мила.

— А он у нас вообще забывчивый, — влез в разговор стоявший рядом Олег. — Вот, например, всегда забывает знакомить своих друзей с интересными девушками. Приходится знакомиться самим. Разрешите представиться: Олег Князев, токарь четвертого разряда, друг и в некотором роде учитель Толи.

— Людмила Голованова, — серьезно ответила Мила, но в глубине ее глаз попрыгивали бесенята. — Интересно бы узнать, в каком же это роде вы его учитель?

— Он учит Толика нахальству и пустобайству, но пока безуспешно, — вмешался Михаил и протянул руку, представляясь. — Михаил.

— Мила, — ответно протянула она руку.

— Хорошенькое дело! — возмутился Олег. — И этот человек еще говорит о нахальстве! Когда девушка подошла к нам, кто-то вежливо встал, — он картинно показал на себя, — и уступил ей место, а кто-то, — палец его не менее картинно уперся в грудь Михаила, — остался сидеть на скамье! Так спрашивается, кто же из нас нахал, а кто воспитанный человек?

— А это я в интересах самой девушки, — спокойно возразил Михаил. — Представь себе, что это бы я поднялся. Ну скажи, какой интерес Миле сидеть рядом с тобой? А так она сидит между порядочными людьми.

— О боже! — возопил Олег. — Ты, всевидящий и всеслышащий, покарай лицемеров, которые при первой встрече с красивой девушкой продают своих друзей!

Толик улыбался, слушая перепалку друзей. Улыбалась и Мила. Потом поднялась с места.

— Пойду я. Увидимся еще.

— Вот видишь, из-за тебя девушка вынуждена покинуть нас, — упрекнул Олег Михаила.

— Нет, нет. Просто, наверное, отец уже беспокоится. Я же сказала, что на минутку, и пропала. До свидания, Анатолий.

Удивительное дело, она всегда называла его полным именем, но сегодня оно прозвучало так ласково и нежно, как никогда не звучало в устах других людей уменьшительно-ласкательное «Толик».

Все трое проводили ее взглядами. Она, наверное, чувствовала это и держалась несколько напряженно. Когда скрылась за дверью тамбура, Олег вздохнул:

— Везет тебе, Толик, на красивых девушек! Не успел в депо появиться, Вера глаз положила и Жирнова своего забыла. Но Вера ни в какое сравнение с этой не идет.

— Да у меня с Милкой ничего нет, — почему-то покраснев, возразил Толик. — Просто мы с ней старые друзья! Вместе учились.

— Ладно, толкуй! Старые друзья! — усмехнулся Олег. — А то я не видел, какими глазами она на тебя смотрела, пока ты тут на лавках дрых!

Толик промолчал. Обычно он возмущался, когда вот так намекали на его симпатии к кому-либо или, наоборот, на чьи-то к нему. Но на сей раз ему почему-то было приятно слышать намеки Олега. Радостное настроение охватило его, и поездка на Мокшу сразу стала привлекательной и желанной.

Поезд остановился у моста через Мокшу. Они спрыгнули на высокую насыпь. Щебенка глухо зашуршала, осыпаясь под их ногами. Толик поглядел вдоль состава. Милы и ее отца не было видно. Заметив, что он все время оглядывается, Олег сказал:

— Они, наверное, с левой стороны на платформу сошли. Там удобнее.

Зашипели пневматические двери, электричка дала сигнал и тронулась, набирая ход. Вот она звонко простучала по мосту — фермы ответили ей гулким эхом — и скрылась на той стороне Мокши за лесом, а мост все еще продолжал гудеть ей вслед, словно был недоволен тем, что его потревожили.

Самой реки не было видно, но она угадывалась по всему: по свежему, влажному ветерку, несущему запах волны; по крутым поворотам темного леса, бегущего, очевидно, вдоль берега и повторяющего все изгибы и излучины реки; по особой, разлитой в воздухе торжественной тишине, какая бывает только на берегах рек средней полосы России.

Толик снова оглянулся: Олег был прав, Мила сошла с другой стороны на платформу. Вон она стоит рядом с отцом и тоже разыскивает его взглядом. Нашла, улыбнулась и приветственно помахала рукой.

— Воздух-то, воздух! — гудел над его ухом Михаил. — Хоть режь его на куски и вези в город продавать.

— Озон! — подхватил Олег. — Вдыхай кубометрами! Только на ходу, мальчики, на ходу! А то я хоть и забронировал на базе у Николая Константиновича палатку, но сами видите, сколько сегодня народу прикатило, могут и перехватить.

— Да там же на базе целый дом и палаточный городок, — возразил Толик.

— Очумел! — возмутился Олег. — На Мокшу ехать и в доме жить! Нет, милый, только в палаточке, на берегу, подальше от всех! Так что шевели, шевели ножками!

Толик послушно прибавил шагу. Они шли прямо по лугу, обгоняя группы и одиночек, знакомых и незнакомых.

— Эй, Толик, куда торопитесь? — окликнул его из одной такой группы Саня Чубчик. — Или боитесь, что на берегу места не хватит?

— Свидание лещам назначили у мостков, — ответил за него Олег, на секунду задержавшись. — А они, сам знаешь, капризней девушек, могут и не дождаться.

— Покормите их, чтобы они не похудели к нашему приходу! — крикнули ему уже из другой группы, с которой они поравнялись.

— Если вы такими темпами двигаться будете, мы к вашему приходу уже и уху из этих лещей съедим! — ответно пошутил Олег.

Луг кончился, начались кусты. Теперь Толик с друзьями шли первыми, спускаясь в овражки, перепрыгивая через небольшие ручейки, перебираясь через большие ручьи и овраги по шатким дощечкам.

Вдруг кусты расступились, и их взглядам открылась широкая водная гладь. Темно-серая вдали, она чем ближе, тем казалась светлее; в ней отражалось бездонное голубое небо, и поэтому она тоже казалась бездонной. Величественная тишина разлилась над нею, все было неподвижно: и вода, и лес на том берегу, и лодка на воде, и даже рыбак, сидящий в ней, согнувшись над удочкой.

И Толик подумал, что все это он видел уже в прошлом году, когда они приезжали с классом: и этот высокий берег, и эту лодку, и даже вроде этого самого рыбака.

— Мокша! — восторженно выдохнул Михаил.

— Пошли, пошли, — снова заторопил Олег. — А то смотри, уже догоняют.

И снова побежала тропинка через кусты, чтобы круто оборваться перед высокой железной аркой с надписью «База отдыха «Мокшанские зори» и плакатом «Добро пожаловать!»

От стола, стоявшего прямо под высокой ивой, поднялся пожилой статный мужчина с медным от солнца и ветра лицом, с большими сильными руками, чуть сутуловатый, с широкими плечами. Вся его фигура излучала спокойствие и силу. Левую щеку пересекал шрам, но он не делал лицо безобразным, а придавал ему своеобразную мужественность, невольно вызывающую уважение.

Он посмотрел на них внимательным взглядом усталых, но добрых серых глаз и улыбнулся широко и ласково, отчего сразу разгладились морщины, лицо помолодело и потеряло свою суровость. Так хорошо стало на душе, словно кто-то погладил по голове большой и теплой рукой, и невольно каждый ответно улыбнулся.

— Прилетели первые ласточки, — добродушно пробасил мужчина. — Значит, считай, скоро все нагрянут.

— Точно, Николай Константинович. Слышите, вон они, в кустах шумят, пробираются.

В кустах раздавались голоса и смех приближающихся людей.

— И много вас приехало?

— Сотни три.

Николай Константинович бросил испытывающий взгляд на Олега — не врет ли, тот сохранял серьезность, тогда Николай Константинович перевел взгляд на Толика.

— Да слушайте вы его! — махнул тот рукой. — Ну с сотню, от силы полторы будет.

— Мы сможем и триста человек принять, — с достоинством ответил Николай Константинович. — Места всем хватит.

— Снаряжение мое, надеюсь, цело? — нетерпеливо перебил его Олег.

— Кто ж его возьмет без твоего разрешения? Иди и забирай. У нас, как в швейцарском банке: целость вклада гарантируется до скончания века.

— Я потом возьму. А сейчас бы палаточку нам, Николай Константинович. Четырехместную.

— А здесь, на базе, не хотите располагаться? Хоть в доме, хоть в палаточном городке.

— Да что вы, Николай Константинович! Из города от людей и от шума уехали! Нет уж, мы куда-нибудь на бережок, на первозданную природу, так сказать.

— Оно, пожалуй, и верно. Сегодня здесь будет шумновато. Идите к Антонычу, скажите, что я разрешил, пусть он выдаст. Да матрасов парочку возьмите подстелить, а то земля после дождей сыроватая, еще простудитесь.

— После, после! — отмахнулся Олег.— Сейчас главное — палаточку.

Они отыскали Антоновича. Тот, покашливая, пошел в кладовку. Олег шагнул туда вслед за ним.

— Только ты, Антоныч, нам старую не давай. А то подсунешь, как в прошлый раз, дырявую. Ты дай нам синюю, немецкую.

Антоныч внимательно посмотрел на него, словно сомневался, достоин ли тот хорошей палатки.

— Нам Николай Константинович разрешил, — поспешно вмешался в разговор Михаил.

Антоныч ничего на это не ответил, повернулся к полкам, снял аккуратный синий сверток с высовывающимися металлическими шестами.

— Вот это порядок! — ликующе выкрикнул Олег.

— Это вам как первым, — пояснил Антоныч.

— Спасибо! А остальное мы после заберем.

В кладовку нетерпеливо заглядывали новые желающие, да и вся территория базы уже заполнилась приезжим народом. Большинство располагались в самом доме рыбака или в палаточном городке, особенно те, кто приехал семьями. Кто-то уже тащил котелок с водой, кто-то разжигал костер.

Толик снова огляделся — Милы с отцом нигде не было видно. Наверное, еще не подошли. А может, уже устраиваются в доме или в палатке.

— Пошли, пошли! — торопил их Олег, вскинув на плечо сверток с палаткой.

— А куда спешить? Мы же первые, — возразил ему Толик.

— Ха, первые! Да уже некоторые туда ушли, пока мы в кладовке копались.

Видимо, Олег хорошо знал здешние места, поэтому уверенно вел товарищей.

Тропинка то убегала от реки, то снова выбегала на берег. Вернее, тропинка шла прямо, это река делала повороты и уходила от нее. Наконец, шедший первым Олег остановился.

— Нам на ту сторону надо перебраться.

Михаил недовольно посмотрел на него.

— Надо было лодку взять на базе. А до совхозного моста здесь километра три, не меньше.

— Когда бы мы на лодке сюда добрались! — возразил ему Олег. — Тут раньше брод был, надо его поискать.

Он быстро разделся и вошел в воду. Течение здесь, видимо, было сильное, около его ног моментально образовались маленькие водовороты. Осторожно ступая, Олег медленно шел вперед, нащупывая ногами дно. Вот вода ему стала выше колен, потом поднялась до груди, и вдруг он, ухнув, скрылся с головой. Вынырнул, отфыркнулся, снова встал на ноги и закрутил головой, видимо, вода попала ему в ухо.

— Здесь яма! — крикнул он. — Левее надо брать!

Он дошел до самого берега и повернул обратно. На сей раз перешел спокойно, ни разу не оступившись, взял палатку, свою одежду, поднял все над головой.

— Шагайте за мной!

Толик с Михаилом быстро разделись, скрутили свои вещи в тугие свертки, тоже подняли их на вытянутых руках над головой и пошли вслед за Олегом. Вода показалась Толику холодноватой, ему захотелось побыстрее окунуться с головой — он знал, тогда озноб проходит, — но с вещами этого сделать было нельзя, и он подумал, что Олег, наверное, не провалился в яму, а просто окунулся.

Наконец они выбрались на берег и поднялись наверх.

— Тут, — сказал Олег.

Толик огляделся. Место, действительно, было чудесное. Река изогнулась крутой дугой, как туго натянутый лук, ударяясь в берег, который почти отвесно высился над водой. Вековые дубы отступили в глубину, а дубки помоложе подошли вплотную к обрыву, словно заглядывали в воду, один даже навис над водой, цепляясь за обрыв переплетением оголенных корней. Было непонятно, как он еще держится над обрывом, и ждала его скорее всего такая же участь, как и его товарища, лежавшего полузатопленным внизу, в воде.

Противоположный берег, пологий и песчаный, кое-где поросший ивняком, представлял собою идеальный пляж. Он так и манил полежать после купания на горячем песочке.

— Ну как, что скажете? — осведомился Олег.

— Шик, — коротко определил Михаил.

— Что и говорить, место княжеское, — поддержал его Толик.

— Не княжеское, а князевское, — гордо уточнил Олег, намекая на свою фамилию.

Они быстро разбили палатку под кронами двух развесистых дубов.

— А теперь, — продолжал распоряжаться Олег, — ты, Михаил, займись организацией ужина. Ты, Толик, — за сушняком! Да не забудь две рогатины для костра. А я смотаюсь на базу за матрасами и своими вещичками.

— Тебе не донести одному.

— Я лодку возьму, по реке сплавлю.

— Говорил, сразу бы надо лодку взять.

— Да, а потом пришли бы сюда, а тут занято. Слышишь, сколько по лесу бродят!

В лесу, и правда, раздавались голоса, стук топоров, видно, не одни они были любителями уединения.

Толик взял топор и углубился в лес. Сушняка было много — целые деревья лежали кое-где на земле, но все это были дубы, и ему пришлось изрядно попотеть, махая топором, прежде чем он заготовил достаточное количество дров для костра. Вскоре к нему присоединился и Михаил, и дело пошло вдвое быстрее. Они натаскали целую кучу хвороста и дров.

— И куда столько? — недовольно сказал Толи к.

— Ничего. Пусть лучше останется, чем не хватит, — ответил практичный Михаил.

Закончив хозяйственные дела, они стали ждать Олега. Вскоре с реки донесся плеск весел.

— Плывет, — сказал Толик.

Они подошли к обрыву.

— И не один, — уточнил Михаил.

Действительно, в лодке было три человека: на веслах Олег, на корме Иван Алексеевич, а на носу маленькая фигурка его внучонка Игоря.

— Принимайте до своего табору, — сказал Иван Алексеевич, когда лодка причалила к берегу.

— Милости прошу к нашему шалашу, — гостеприимно ответил Михаил. — Всегда вам рады.

— Совсем было уже устроились там, на базе, да вот Олег соблазнил, — продолжал Иван Алексеевич. — Дескать, природа здесь, рыбалка. Ну мы с внучком и соблазнились...

— И правильно сделали, — поддержал Толик.

Они быстро разгрузили лодку, и вскоре рядом с их палаткой встала палатка Ивана Алексеевича, поменьше, и не синяя, а желтая. Весело затрещал костер, отвоевывая у наступающей темноты несколько метров пространства, забурлила вода в подвешенном над огнем котелке.

— Так, значит, — сказал Олег. — Уха планируется на завтра. А сегодня на ужин каша из концентратов. Дежурным по кухне назначается Михаил.

— А ты? — вскинулся тот.

— А мы с Толиком пойдем на ночь закидушки поставим, может, что к утру и уловится.

Он взял заготовленные снасти, и они с Толиком спустились с обрыва к реке.

— Там, ниже по течению, у меня мостки. Не видал? — спросил Олег.

Толик отрицательно качнул головой.

— Вон там, пройдешь по берегу метров тридцать. На утренней зорьке здесь рыба хорошо берет.

Они забросили закидушки, но уходить от реки не хотелось. В воздухе заметно похолодало, но от воды тянуло теплом, — это река отдавала то, что забрала днем от солнца. Толик опустил руку в воду.

— Как парное молоко! Искупаться бы сейчас, — сказал он.

— Завтра накупаешься, — утешил его Олег. — Да, кстати. Видел твою знакомую. Они с отцом тоже на берегу палатку поставили.

— Далеко? — повернулся к нему Толик.

— С полкилометра будет. А ты что, уже бежать туда наладился, на ночь глядя?

Толик не ответил, но на душе у него стало радостно и тревожно почему-то.

— Я помахал ей рукой, она ответила, — продолжал Олег. — Завтра с утра сплаваю туда на лодке, покатаю ее по реке.

Толик опять промолчал. Он понял, что Олег говорит нарочно, чтобы подзавести его.

Река мирно журчала у их ног, задевая ветви полузатопленного дерева и ударяясь о берег. Высоко в небе, прямо над ними, повисла голубовато-желтая звезда, как дальний маяк для космических кораблей. Над самой водой бесшумно пронеслась большая тень — какая-то ночная птица, наверное, сова, — подумал Толик.

Вдалеке раздавался мерный перестук колес — катился поезд. Вот он въехал на мост, фермы загудели, как провода под сильным ветром, поезд проскочил дальше, и перестук колес стал удаляться, стихать, наконец совсем стих.

Толик удивился: ведь от моста они отошли никак не меньше, чем на пять километров, а так все слышно!

— Товарняк. На Рузаевку пошел, — прокомментировал Олег, а Толик подумал, что там, на электровозе, на месте машиниста кто-нибудь знакомый, может быть. Костя Сергеев. Он, кстати, сейчас в поездке, а иначе обязательно бы на Мокше с ними был — рыбак заядлый.

На верху обрыва что-то зашуршало, посыпалась земля, и на фоне неба четко, словно вырезанный из бумаги, появился силуэт человека.

— Вы там целы? Не утонули? Водяной вас не унес? — раздался голос Михаила.

— Соскучились нешто? — насмешливо откликнулся Олег.

— Пошли ужинать. А то Игорьку спать пора. Он зевает, рот не закрывает.

— И ничего я не зеваю, неправду вы говорите, дядя Миша, — послышался в ответ возмущенный голосок Игоря, и на фоне неба рядом с большим появился второй силуэт, поменьше. — Просто я хочу пораньше лечь спать, чтобы завтра утром пораньше встать. Меня деда обещал взять с собою на утреннюю зорьку порыбачить.

Каша пригорела и попахивала дымком, но это только придавало ей особую прелесть, и довольно-таки большой котелок выскребли до дна. А потом залезли в палатки, долго укладывались, возились и уснули почти все разом.

Проснулся Толик около четырех часов. Он выбрался из палатки. Уже рассветало, но солнце еще не показалось. Было свежо. Толик поежился. Обильная предрассветная роса смочила все вокруг: земля, трава, палатки были мокрыми, как после дождя.

«Это хорошо, — подумал Толик. — Старые люди говорят: обильная роса к погожему дню».

Он осмотрел приготовленные с вечера удочки и решил идти половить. Накинул на плечи фуфайку — хорошо, что взял ее сюда, а то на речке совсем замерзнешь — и спустился к воде. Сполоснул лицо, прополоскал рот. Потом проверил закидушки: на одной был судачок, приличный, граммов на пятьсот потянет, на другой — окунишка граммов на двести. Судачок уловился, видимо, еще с вечера, он был уже неживой, а окунек еще бился. Толик надел их на кукан. Но на уху для пятерых того явно было маловато, надо было еще подловить. Он взял удочки и отправился вниз по течению на те мостки, о которых вечером говорил Олег. Нашел он их без особого труда, сразу же за поворотом. Расположился, забросил удочки.

Рыба брала хорошо. За какие-нибудь полчаса Толик вытащил добрый десяток подлещиков и окуньков. Сзади затрещали дощечки под чьими-то шагами, зашатались мостки.

— Ну как? — шепотом спросил Олег, присев сзади него на корточки.

Толик молча указал на кукан. Олег вытащил его и тихонько присвистнул:

— Хорош! Молодец, Толик. Пойду отнесу Михаилу. На уху хватит. Да еще, наверно, мастер добавит.

— А он тоже рыбачит?

— Недавно с внуком пошли. А ты, видать, с самого ранья поднялся. Я и не слыхал, когда.

Олег ушел, а клев словно рукой сняло. Это всегда так бывает. Толик уже не раз замечал: ловится хорошо, но стоит прийти кому-нибудь да еще похвалить — и все, прощай, рыба, можно сматывать удочки, клев пропал.

Но вот поплавок слегка дернулся, потом замер, снова дернулся и поплыл немного в сторону. Толик замер: так обычно берет крупный лещ. Сначала примеряется, словно пробует наживу на зуб. Впрочем, может быть, это мелочь червя теребит? Но на всякий случай он покрепче ухватился за удилище, готовый резким движением подсечь рыбу.

В это время мостки снова зашатались под чьими-то шагами. Он предостерегающе поднял руку.

— Тс-с! — прошипел он, не сводя напряженного взгляда с поплавка. Но тот снова замер неподвижно. Видимо, это все- таки была мелочь. Или червяк чем-то лещу не понравился. Толик отложил удилище и хотел обернуться, думая, что это снова вернулся Олег, и намереваясь сказать ему бранное слово. Но вдруг две маленькие холодные ладошки закрыли ему глаза. Сначала он решил, что это Игорек хочет с ним пошутить, вдруг догадка жаркой волной обдала его.

— Мила!

Он взял маленькие ручки, отвел их от своих глаз и обернулся. Перед ним, действительно, сидела на корточках Мила Голованова, в спортивном трикотажном костюме, в кедах, с мокрыми почти до колен ногами — видимо, шла по траве.

— Ты как здесь очутилась?

— Вот решила вместо физзарядки утреннюю прогулку сделать, да заодно и на рыбаков посмотреть. Ну как, поймал что-нибудь?

— Олег весь улов забрал.

— Я его видела. Он и сказал, что ты здесь.

Она обняла себя руками за плечи и вся как-то сжалась, стала похожа на подростка-шестиклассницу.

— Озябла? — спросил Толик.

Она кивнула. Конечно, как же он не догадался раньше.

Он решительно расстегнул фуфайку и хотел накинуть ей на плечи, но она отвела его руку.

— Сам замерзнешь, — посиневшими губами шепнула она и улыбнулась.

— Что ты! Не замерзну! — бурно запротестовал он и снова попытался набросить телогрейку ей на плечи.

— Давай вместе, — неожиданно предложила она, и Толик немного растерялся, еще не представляя, как это будет, но уже очень желая этого.

А Мила села рядом с ним на край мостков, свесив вниз ноги, и, придерживая одной рукой на своем плече ворот телогрейки, другой рукой накинула половину на плечо Толику. На мгновение он почувствовал прикосновение упругой девичьей груди и нежную руку на своем плече, и снова жаркая волна обдала его, дыхание перехватило. Ему хотелось ответно обнять ее, но он боялся спугнуть, нет, не ее, а то удивительное чувство взволнованности и нежности, которое заполнило его грудь.

Мила сняла руку с его плеча и теперь сидела рядом с ним примолкшая, доверчиво прижавшись к нему мягким округлым плечом, прислушиваясь то ли к щебетанию птиц, приветствующих зарю, толи к журчанию воды у свай мостков, то ли к биению своего и Толиного сердца.

А сердце, ему казалось, стучало так оглушительно, что, наверное, этот стук могли услышать ребята у палаток. А слышала ли его Мила?

Толик осторожно повернул голову, чтобы взглянуть на нее, и вдруг встретился с таким радостным и ласковым взглядом, что, забыв обо всем, потянулся навстречу зовущим полуоткрытым губам, на которых отразились алые краски зари.

— Дядя Толя, у вас клюет! — раздался вдруг наверху взволнованный голос Игорька.

Толик резко отшатнулся, словно его застали за чем-то недозволенным и постыдным, и повернулся. Он увидел соскальзывающее с мостков удилище, потянулся за ним левой рукой (ближней к удочке, правой, он все еще придерживал на плечах телогрейку) и, потеряв равновесие, вслед за удочкой полетел с мостков в воду.

Когда вынырнул, первое, что увидел, было тревожное лицо Милы, склонившейся над мостками. Он хотел подурачиться, закричать: «Тону! Спасите!» или что-нибудь подобное, но почему-то раздумал, подхватил плавающую рядом с ним телогрейку, потом в несколько взмахов догнал уплывающую по течению удочку. А по берегу уже бежал неизвестно откуда взявшийся Олег.

— Давай, давай быстрей сюда! — кричал он.

— Сам вылезу, — ответил Толик, уже нащупавший дно и вставший на ноги.

— Нужен ты мне! — отмахнулся Олег. — Удочку давай. — Но Толик выбрался на берег и сам вытянул удочку. На крючке, конечно, уже ничего не было, даже червяка.

— Так зачем же ты в воду сиганул? Или тебя столкнули? — и Олег подозрительно покосился на подходившую Милу. Но на ее лице было написано такое искреннее беспокойство, что он забыл о своих подозрениях и снова взглянул на удочку. — Я уж думал, что не иначе как сом уловился.

Пока Толик был в воде, холода он не замечал, вода казалась ему теплой. Но теперь, на берегу, когда мокрая одежда прилипла к телу, под свежим утренним ветерком почувствовал, что озноб пробирает его до самых костей. Олег тоже заметил, что у него зуб на зуб не попадает.

— Беги скорее к костру, там обсушишься, — приказал он. — А то еще простудишься.

Толик взглянул на Милу, и они, не сговариваясь, протянули друг другу руки. Маленькая ладошка Милы утонула в его ладони, и они, смеясь от нахлынувшей беспричинной радости, побежали вверх по обрыву.

Через несколько минут он уже сидел около костра в одних плавках, накрытый гремящим, как жесть, брезентовым плащом Ивана Алексеевича. Его одежда, распятая на кольях, сушилась рядом, воздев рукава к поднимающемуся солнцу, словно в просьбе или в молитве.

Мила помогала Михаилу и Ивану Алексеевичу готовить уху. Толик откровенно любовался ею. Она сосредоточенно хмурилась, засыпая в ведро крупу и специи, смешно вытягивала губы, пробуя уху, время от времени ловя на себе взгляды Толика, оглядывалась на него, улыбалась быстро и ласково и снова склонялась над ухой.

А Толик смотрел на нее удивленно и восторженно. Его радовало все: и это прекрасное утро, и милая сосредоточенность Милы, и ее ласковая улыбка, и каждое ее движение. Радовало и удивляло: как же это он не видел раньше, какая прекрасная девушка была рядом с ним?! А ведь целых девять лет он с ней вместе учился и даже какое-то время за одной с ней партой сидел. Где же были его глаза? А вот Сергей — тот разглядел.

При воспоминании о Сергее он на секунду испытал угрызение совести: не отбивает ли он девушку у товарища. Но тут же поспешил успокоить себя: не раз уже ему говорили, что Сергей «крутит любовь» с той девушкой, с которой Толик видел его в парке. Да и потом он не раз встречал их вместе, так что тут он Сергею — не соперник. И все-таки эта мысль о Сергее была, пожалуй, единственным темным облачком на фоне светлого, радостного дня.

День был светлым и радостным, как песня. И хотя они все время были на людях, ему казалось, что они только вдвоем, он и Мила. И когда играли на пляже в волейбол, и когда шумной компанией катались на лодке, и когда в Доме рыбака угощали их «тройной» ухой, сваренной по лучшим рыбацким рецептам, и вечером, когда с ребятами под гитарный перезвон пели песни у догорающего костра — везде он видел только ее то голубые, то темно-синие глаза, сверкающие радостью и каким-то торжественным вызовом всему окружающему, ее ярко-розовые губы, ее горделиво вскинутую голову, обрамленную светлыми пышными волосами.

А когда поздно вечером Толик пошел ее провожать и они остались одни, он неожиданно почувствовал необъяснимую робость. Они шли над обрывом по берегу реки. Внизу, журча у коряг, о чем-то негромко разговаривала Мокша. От реки поднимался теплый воздух, вода отдавала накопленное за день тепло, и стоило только тропинке чуть отвернуть в сторону, огибая кусты, как сразу же становилось заметно холоднее.

Они шли рядом, и когда узенькая тропинка ныряла в кусты, им поневоле приходилось касаться друг друга. И каждое такое прикосновение плеча Милы к его плечу заставляло сердце Толика бешено ускорять свой бег.

Единственное, что мучило Толика, это молчание. Он лихорадочно искал слова и темы для интересного — обязательно интересного! — разговора, но, как назло, ничего подходящего в голову не приходило. Рассказать о работе? Вряд ли ей интересно. О футболе? Тем более. Толик всегда завидовал ребятам, которые чувствовали себя непринужденно в обществе девушек и могли болтать, о чем угодно. А он вот ну никак! Все слова казались ему какими-то стертыми, неинтересными. И все же, когда тропинка в очередной раз вынырнула из кустов на опушку и они увидели невдалеке огонь костра у палатки Головановых, Толик с ужасом подумал, что они сейчас расстанутся, а он так ничего и не скажет. И он решился.

— Подожди, Мила, — придержал он ее за руку.

Мила остановилась, но не повернулась к нему, а продолжала смотреть вперед, и отблески костра играли на ее лице, отражались в ее глазах. Толик снова залюбовался ею, и все нужные слова никак не приходили ему в голову. Молчание казалось ему тягостным. Он кашлянул и начал:

— Вечер какой сегодня... Теплый...

Мила продолжала молчать.

— А в городе сейчас пыльно, душно, — все еще пытался он найти тему для разговора.

Неожиданно маленькая ладошка Милы легла на его губы.

— Не надо. Не говори ничего, — прошептала она. — Лучше помолчим.

Толик задохнулся, словно эта ладошка закрыла путь воздуху. Он схватил ее, прижал к пылающей щеке. Ее вторая рука сама легла на его другую щеку, и он зарылся лицом в эти ласковые ладони. Потом ее руки скользнули выше, нежно прикоснулись к его волосам, легли на его плечи. Веря и не веря, что это происходит с ним наяву, а не во сне, он осторожно обнял ее за плечи, привлек к себе и почувствовал, как доверчиво потянулась к нему и она. Ее голова спряталась у него на груди, он наклонился над ней и почувствовал пока еще незнакомый, но такой близкий и родной запах ее волос, нежно коснулся их губами. Он слышал, чувствовал биение ее сердца, ее грудь прижималась к его груди, и на каждый стук его сердце отвечало одновременным ударом, и этот стук их сердец заглушил для них все остальные звуки в мире.

Так стояли они, может быть, минуту, а может быть, час или вечность — время потеряло для них всякое значение. Наконец Толик, все еще снедаемый червяком сомнения и желая все окончательно выяснить, спросил негромко:

— Тебе хорошо со мной?

— Очень, — даже не сказала, а из самой глубины груди выдохнула она.

— И мне тоже, — поспешил заверить ее Толик.

Мила подняла голову, и он увидел в глубине ее темно-синих глаз мерцающий огонек. Наверное, это было отражение костра или далекой звезды, а Толику подумалось, что это огонек их разгорающейся любви. Он нагнулся и коснулся своими губами ее теплых вздрагивающих губ. И она ответила на его поцелуй.

Это был отнюдь не первый поцелуй в его жизни. И он уже целовал девушек, и они его целовали. Но никогда до этого он не испытывал такого острого, пронизывающего чувства счастья. И, как ни странно, дело было совсем не в умении или неумении. Нет, Мила не умела целоваться, это он понял сразу. Вероятнее всего даже, это был ее первый поцелуй в жизни. И тем не менее Толик понял, что никогда не забудет его, не забудет удивительного чувства счастья, охватившего его.

Мила легонько уперлась ладонями в его грудь и отстранилась.

На тропинке раздались гулкие шаги, и чья-то черная тень загородила огонь костра.

— Мила, ты? — раздался мужской голос.

— Да, папа, — ответила она. Толик в замешательстве хотел освободиться из кольца ее рук, но она удержала его.

— Куда ты запропастилась?

— Я же сказала тебе, что буду с ребятами.

— А-а, ну да.

Он постоял, помолчал, кашлянул.

— А сейчас кто с тобой?

— Анатолий Коваленков, — ответила она и с вызовом вскинула голову. Толику был знаком этот жест, не раз он видел подобное в школе, когда она в чем-то не соглашалась с преподавателями или думала, что не согласятся с ней.

— А-а, — снова протянул отец, потоптался на тропинке, шумно вздохнул. — Спать пора, дочь.

— Сейчас иду, папа.

Отец медленно пошел к палатке. Когда его тень скрылась, Толик сильно и смело припал к ее губам. Она уперлась ладонями в его грудь, пытаясь освободиться, но он крепко держал ее в объятиях, и она покорилась сначала и со вздохом явного сожаления отстранилась.

— Надо идти, а то отец сердиться будет. Ты когда уезжаешь, Анатолий?

— В семь утра, с электричкой.

— Ну, значит, до встречи в Рузаевке.

Толик снова потянулся к ней, но она увернулась, махнула ему рукой и побежала по тропинке к костру.

У самого костра обернулась и снова помахала ему прощально рукой.

Он еще немного постоял, все еще переживая необъяснимое чувство счастливого полета. Раньше читал в какой-то книге: «В душе у него все пело», — и смеялся над этим, считая не очень удачной выдумкой, а сейчас сам испытывал нечто подобное, словно кто-то тронул в его груди невидимую струну, и она звенит, звенит, не переставая, на высокой радостной ноте.

Неторопливо шагал он обратно по тропинке, не замечая ни ночной свежести, ни цепляющихся за одежду кустов, ни сонного бормотания Мокши. Он еще чувствовал теплоту девичьих плеч, мягкость и податливость губ, помнил запах волос, нежность маленьких ласкающих ладоней Милы. Оглянулся — далеко позади яркой путеводной звездочкой светил костер у палатки Головановых. Он вздохнул и широко зашагал к своим палаткам.

Толик думал, что ребята уже спят, но спал лишь один Игорек, а Михаил, Олег и даже Иван Алексеевич сидели у костра и явно поджидали его. Михаил задумчиво ворошил палкой угли и время от времени подкладывал в костер дрова, Иван Алексеевич подстрагивал ножом какой-то сучок, а Олег маленьким топориком рубил в стороне довольно-таки толстое дубовое полено. Все трое молча посмотрели на него, и Толик смутился, непроизвольно провел тыльной стороной ладони по губам, словно боялся, что на них остались следы от поцелуев. Ему даже показалось, что его губы немного опухли, и Олег или Михаил, заметив это, начнут над ним подсмеиваться. Он уже приготовился внутренне к отпору, но все трое промолчали и продолжали заниматься своими делами. Толик подсел к костру и тоже молчал, испытывая необъяснимое смущение, словно он был чем-то виноват перед товарищами.

Иван Алексеевич еще раз ковырнул ножом и, отставив сучок на вытянутую руку, чтобы лучше рассмотреть, стал поворачивать его то так, то эдак. Толик взглянул и ахнул: это был уже не просто сучок, а оскаленная морда волка из популярнейшего мультфильма «Ну, погоди!»

— Как это вы сделали, Иван Алексеевич?

— Это не я, а природа. Я только чуть-чуть помог ей, — ответил Иван Алексеевич, еще раз осмотрел фигурку и удовлетворенно хмыкнул. — Будет Игорьку радость завтра. — Он поднялся, сунул волка в карман пиджака. — Пора, пожалуй, и на боковую. Да и вы долго не засиживайтесь, Анатолию рано утром в обратный путь.

Покряхтывая, он откинул полог палатки, залез внутрь, повозился там; раздалось сонное бормотание Игорька, которого он, вероятно, потревожил, и все стихло.

Подошел Олег, бросил рядом с костром охапку дров и остановился возле Толика.

— Беда с этими влюбленными, — проговорил он. — И сами не спят, и другим не дают.

— Это чем же, интересно, я тебе спать помешал? — обиженно спросил его Толик.

— И он еще спрашивает! — картинно взмахнул руками Олег. — Старшие товарищи о нем заботу проявляют, а он...

— Не очень-то я нуждаюсь в такой заботе, — несколько раздраженно пробурчал Толик, но Олег, не обращая внимания на его бурчание, продолжал:

— Мы же по собственному опыту знаем, что на первое свидание идти иногда страшнее, чем в клетку со львом, вернее с львицею.

— То-то я смотрю, что ты по понедельникам оцарапанный на работу приходишь, — весело вставил Михаил. — Видно, тебе всякий раз свирепые львицы попадаются.

— Да не обо мне речь! — возопил Олег. — Я же о Толике беспокоюсь.

— Нечего обо мне беспокоиться, — снова буркнул Толик. — Я из детских штанишек вырос...

— Ты не ворчи, Толик, — повернулся к нему Михаил. — Сам знаешь, сколько на выходные сюда народу приехало. А люди разные. Одни — отдохнуть, порыбачить, другие — выпить да пошуметь, а то и похулиганить. Тут им раздолье: ни милиции, ни дружинников, гуляй — не хочу! Так что одному в лесу опасно.

Недовольство Толика сразу растаяло. А он-то было подумал... Он потянулся и счастливо улыбнулся. Нет, хорошо иметь таких верных и преданных друзей.

— Спасибо, ребята, — искренне сказал он.

Михаил взглянул на него и поднялся.

— Ну, пошли спать! Олег, утренняя уха за тобой.

— Будет сделано! — дурашливо вытянулся тот по стойке «смирно». — Слушаюсь, товарищ командир!

Все так же радостно улыбаясь, Толик залез в палатку, лег и сразу же словно провалился в небытие. Он не слышал, как рядом возились, укладываясь, его друзья, как утром они поднялись еще до рассвета. Разбудили его странные, даже дикие звуки, словно перед палаткой грохотал по стыкам рельсов бесконечный товарный поезд. Он высунул голову из палатки и, щурясь от ударивших прямо в глаза солнечных лучей, увидел Олега, колотившего большим половником в дно алюминиевой чашки. Увидев Толика, Олег закричал:

— Вставайте, сударь, кушать подано! Как в лучшем лондонском ресторане, обед из трех блюд! На первое — уха, на второе — рыбьи потроха, а на третье, в удовольствие, — облизывание собственных пальцев!

Уха, действительно, получилась замечательная: душистая, наваристая. Даже Игорек, про которого дед говорил, что он дома почти ничего не ест, и тот дважды протягивал свою миску Олегу для добавки, а уж про взрослых и говорить нечего, все только отдувались после такого завтрака.

Не хотелось Толику уезжать. Остаться бы с ребятами еще на целый день, купаться, загорать, играть в мяч, ловить рыбу. И, конечно же, с Милой... Но его ждали ребята, команда. Их подводить нельзя. А уехать позднее нет никакой возможности. Следующая электричка не скоро, а другие поезда у моста не останавливаются.

Толик собрал свои нехитрые пожитки. Олег и Михаил сочувственно поглядывали на него. И когда он, приторочив к рюкзаку отцовскую телогрейку, вскинул его на плечо, Олег вдруг предложил:

— Пойдем, перевезу тебя на другую сторону.

Толик заколебался. Путь до моста по другому берегу был гораздо короче, но он втайне надеялся, проходя мимо палатки Головановых, увидеть Милу. Хотя они вряд ли поднялись, да и на разговор нет времени — опоздаешь на электричку. Но отказаться от предложения Олега... Ребята сразу поймут причину, и если не высмеют, то все равно начнут подшучивать да подсмеиваться, на это они мастера. Хлебом их не корми, дай только позубоскалить. Родного отца не пожалеют. И хотя их шутки безобидные, зачем лишний раз давать повод?

Он согласно кивнул. Олег взял весла, вскинул их на плечо. Толик простился с остающимися, и они с Олегом спустились к реке, уселись в лодку.

— Пожалуй, я тебя до Дома рыбака доставлю, — сказал Олег. — Все поменьше по песочку шагать.

Он сел на весла, Толик устроился на корме. Солнце уже довольно высоко поднялось над рекой и стояло огромным золотым шаром прямо по их курсу, и Толику подумалось, что они плывут в круглые золотые ворота счастья.

Стояла особая тишина: поскрипывали уключины да хлюпала под веслами вода, а с берегов, из леса, из кустов доносился веселый птичий гам — пернатые радовались прекрасному солнечному утру. Толик потянулся, расправляя мышцы. Тело требовало работы, движения.

— Дай погребу, — попросил он Олега.

Балансируя в качающейся на воде лодке, они поменялись местами. Толик навалился на весла и резкими рывками погнал лодку вперед. Приятно было в это свежее утро чувствовать свою молодость, и он вкладывал в каждый гребок всю силу, сгибаясь так, что чуть не касался подбородком коленей, и откидываясь назад почти параллельно воде.

— Глубоко весла топишь — силу зря расходуешь, — заметил Олег. — Ты веди весла так, чтобы вода чуть-чуть закрывала их лопасти.

Но Толик не слушал его, продолжал грести все в том же темпе и приговаривая в такт рывкам:

— Ха-а-рош! Ха-а-рош!

На последнее «о» у него уже не хватало воздуха.

Но кончился прямой участок реки, она начала вилять, и скорость поневоле пришлось сбросить. Олег время от времени командовал:

— Левой табань! Правое навались!

Толик греб теперь спокойнее, поглядывая на левый берег, узнавая и не узнавая места. Вроде вот здесь шли они вчера вечером с Милой. Точно, здесь. Вот тропинка выбежала на самый обрыв, и они долго стояли здесь, слушая вздохи и бормотание реки у берега. А вот тут тропинка опять нырнула в кусты. Здесь у них под ногами что-то зашуршало и Мила испуганно схватила его за руку. Но откуда этот великан-дуб? Толик готов был побиться об заклад, что ночью его здесь не было. Не мог пройти он мимо него, не заметив такого красавца.

А вот тут, в этой излучине, вроде бы и находится палатка Головановых. Жаль, с воды не видно. Вот тропинка к реке. Наверное, по ней спускается Мила умываться и мыть посуду. Толик невольно замедлил взмахи весел, но берег оставался по-прежнему пустынным. Он вздохнул и снова налег на весла, не заметил, как сзади остались и мостки рыбаков, и сам Дом рыбака, опомнился только перед самым мостом.

— Ой, прости, Олег, куда заплыли!

— Да мне-то что, — усмехнулся в ответ Олег. — Вниз по течению река меня сама донесет.

Толик повернулся к берегу, резкими гребками разогнал лодку, так что она, проскрипев днищем по песку, почти на метр вылезла носом на берег. Накинув на одно плечо лямку рюкзака, он выскочил на прибрежный песок.

— До завтра! — помахал рукой Олегу.

— До завтра! — ответил тот, безуспешно пытаясь оттолкнуться веслом от берега. — Ишь, чертушка, силу-то ему некуда девать, куда лодку загнал. Помоги, что ли.

Толик сбросил рюкзак на траву, оттолкнул лодку, долго стоял на берегу и смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом. Потом поднял рюкзак и пошел к мосту, на железнодорожную платформу.

Электричку долго ждать не пришлось. Она выскочила из-за леса на противоположном берегу Мокши, огласила пронзительной сиреной окрестности, прогрохотала по переплетам моста и, зашипев сжатым воздухом, распахнула перед Толиком двери. Едва он успел подняться в вагон, как она тронулась с места и, стремительно набирая скорость, помчалась дальше.

В вагоне было всего человек пять — электричка шла от Ковылкина и пассажиры еще не успели заполнить ее. Да и день был воскресный, а обычно в воскресенье едут не в город, а из города.

Толик устроился в середине вагона, у окна, и откинулся на спинку, рассчитывая хотя бы немного подремать. Но стоило ему чуть закрыть глаза, как он сразу же увидел извилистую тропинку, убегающую в темноту кустов, и неправдоподобные синие сверкающие глаза Милы. Он хотел увидеть ее лицо, ее волосы, ее всю и не мог — все заполнили ее глаза.

Потом Толику вспомнилось, как он всего лишь позавчера ехал в таком же вагоне, а может быть, в этом же самом, на Мокшу, и к ним подсела Мила. Она щекотала его травинкой, а он так смешно пытался поймать несуществующую муху.

Мила... Все его мысли были теперь заняты только ею. И о чем бы он ни думал, снова возвращается к ней. Но ведь он знает, что Сергей Ивашин, его лучший друг, давно влюблен в Милу... Как же теперь быть? Отойти в сторону? Как это в песне поется: «Ну а случится, что он влюблен, а я на его пути — уйду с дороги, таков закон...» Значит, отойти в сторону? Нет, никогда! Мила теперь стала частицей его самого, и расстаться с ней он уже никогда не сможет. Но как же он посмотрит завтра в глаза Сергею? Как будет с ним говорить? И как отреагирует Сергей на эту измену дружбе и товариществу?

Хотя почему измену? Разве он виноват, что полюбил Милу, а она его?..

Полюбил... Впервые он подумал так о своих отношениях с Милой и заколебался. Неужели полюбил? Но по тому, как откликнулось учащенным биением его сердце на это слово, понял: да, полюбил! И готов объявить об этом кому угодно, на весь мир, и готов защищать свою любовь перед всеми...

Ему вспомнилось вдруг, как, застеснявшись, что ее отец увидит их, он попытался высвободиться из ее объятий, но Мила удержала его. Значит, и она не боится, что об их любви узнают...

Но почему же его так тревожит чувство неосознанной вины перед Сергеем? Может быть, потому, что он оказался более счастливым и Мила предпочла его? Но разве он в этом виноват? И он решил при первой же встрече честно и открыто поговорить обо всем с Сергеем. Может быть, он напрасно переживает и Сергей давным-давно и думать о Миле забыл? Все равно поговорить надо.

Но при первой встрече поговорить не пришлось. Они встретились в тот же день перед игрой в раздевалке. Вокруг было полно народу: игроки, болельщики, какие-то пацаны, которых постоянно выгоняли и которые тем не менее как-то снова пробирались в раздевалку. Конечно же, говорить в такой обстановке о столь деликатном деле было бы просто неразумно, и Толик отложил разговор на потом. Они перекинулись несколькими ничего не значащими фразами и разошлись. А когда после игры Толик вышел из раздевалки, Сергея на стадионе уже не было. Наверное, его увели дружки — Толик во время игры мельком видел, что Сергей сидит на трибуне в центре какой-то шумной компании. Но Петьки Трифонова среди них не было, это Толик хорошо видел.

Честно говоря, он даже рад был, что разговор не состоялся. Настроение у него было чудесное — игру они выиграли, в чем была и его заслуга, причем немалая, так, во всяком случае, говорили и игроки, и многочисленные поздравлявшие его болельщики, да и сам Толик чувствовал, что игра ему удалась. Портить такой замечательный вечер не совсем приятным разговором просто не хотелось. Конечно, можно было бы поискать Сергея в парке, расспросить знакомых — далеко они все равно не ушли. Но опять же Сергей в компании, а о таких делах надо говорить только наедине. Да и кто знает, чем может кончиться такой разговор.

«В следующий раз поговорю», — решил Толик и зашагал через парк, отвечая налево и направо на приветствия многочисленных знакомых.

Издали, от вокзала, донесся сигнал электрички.

«Мила приехала! » — дрогнуло у него сердце, и он невольно ускорил шаг, хотя прекрасно знал, что все равно не успеет, и когда доберется до вокзала, все уже разойдутся. Еще он знал, что сегодня они встретятся, не могут не встретиться!

Сполоснувшись под душем и наскоро поужинав, он выскочил на улицу и пошел к дому, в котором жила Мила.

Дом был обычный, пятиэтажка, построенная в шестидесятые годы, так называемая «хрущевка». Толик жил в таком же — такие дома и даже целые кварталы, «местные Черемушки», были, наверное, в каждом городе России и, если честно признать, во многом помогли решению жилищной проблемы в те времена, когда многие стали переселяться из деревень в города.

Толик зашел во двор — туда выходили двери подъездов. И двор был такой же, как и другие. Несколько фруктовых деревьев, оставшихся еще от индивидуальных садов, на месте которых был построен этот дом; американские клены, подсаженные позднее, и буйно, как сорняки-захватчики, разросшиеся вкривь и вкось в самых неожиданных направлениях, в их тени стояло несколько скамеек и небольшой столик, за которым расположились любители домино. Они азартно стучали костяшками, время от времени выкрикивая только им понятное: «Дуплись, несчастный, а то отрублю!», «Пошел дежурный с фонарем!», «Рыба!», «Вот это балычок, сразу на полкозла!», «Вмазали сухача» и тому подобное.

Толик сел на лавочку в стороне от них и стал следить за дверью в подъезде Милы. На каждый стук сердце его откликалось тоже стуком. Он уж начал отчаиваться, когда в очередной раз дверь распахнулась и из нее вышла Мила.

Толик поднялся со скамейки и пошел ей навстречу. Она нисколько не удивилась, увидев его, словно заранее знала, что он здесь, во дворе.

— Давно ждешь? — спросила она, взяв его под руку.

— Да нет, — ответил Толик. Ему теперь представлялось, что он действительно не долго ждал ее, хотя раньше, когда ее не было, ему казалось, что прошла целая вечность.

— Куда пойдем? — деловито осведомилась она.

— Куда хочешь! — искренне воскликнул он. Ему казалось, что, опираясь на эту маленькую, но такую властную руку, он готов следовать за ней хоть в огонь, хоть в ад, хоть на край света. И жизнь ему показалась огромным сверкающим колесом, мчащимся по дороге к счастью так, что захватывало дух и не было возможности не только остановиться, но даже просто оглянуться.

И хотя Мила вскоре уехала вместе с родителями отдыхать на юг до начала учебных занятий, он все равно чувствовал ее рядом. И знал, что это теперь всегда с ним, на всю жизнь. Мила и работа вот что теперь определяло всю сущность его жизни.

А разговор с Сергеем все же состоялся, правда, не совсем так, как он себе представлял. Слухи о том, что Толик «ходит» с Милой, быстро распространились среди общих их знакомых, тем более, что они и не думали ни от кого таиться, и, конечно же, достигли и Сергея. Толик стал замечать, что Сергей вроде бы отдалился, во всяком случае, на футбольных матчах сидел на трибунах, но к Толику не подходил. Самому Толику искать с ним встречи и вовсе не хотелось: он все еще чувствовал себя немного виноватым перед ним.

Встретились они несколько неожиданно. Толик торопился на работу, но решил взять в киоске «Союзпечать» свежий номер «Советского спорта» — его раскупали быстро и застать можно было только рано утром. Киоскерша, тетя Поля, была ему знакома. Он протянул деньги, взял газету, повернулся и вдруг очутился лицом к лицу с Сергеем: тот подошел к киоску купить сигарет. В первое мгновение оба немного растерялись. Первым пришел в себя Толик.

— Привет, старик, — радушно проговорил он и протянул руку.

— Привет, — сдержанно ответил Сергей, но руку пожал. Толик подождал, пока он купил сигарет, раскрыл пачку и закурил. Они стояли и молчали, не зная, с чего начать разговор.

— Что-то тебя давненько не видно было, — начал наконец Толик. — Даже на футболе не появляешься.

Сергей только пожал плечами. И тогда Толик решился:

— Вот что, старик, — твердо сказал он, — давай поговорим честно, по-мужски. Обиделся на меня?

— Не то слово, — ответил Сергей и поднял на Толика глаза. — Понимаешь, Милка для меня... — он рукой поискал слово, но не нашел и продолжал: — В общем, я давно понял, что рассчитывать мне не на что, и отступился...

— Другими утешился, — вставил Толик.

— И это тоже, — согласился Сергей. — А когда услышал, что ты... что она... — он махнул рукой, помолчал и потом докончил: — В общем, горько мне стало. И больно. А вот сейчас думаю: лучше уж, что она с тобой, а не с кем-нибудь другим...

— Знаешь, Серега, — тихо и душевно сказал Толик, — я и сам не понимаю, как все это получилось. Вот как-то налетело, закружило и так взяло за сердце... И нет для меня теперь дороже человека. Ради нее я на все готов.

— Понимаю, — так же тихо сказал Сергей. Он еще раз сильно затянулся сигаретным дымом, выплюнул сигарету на землю и растер окурок ногой. — Будьте счастливы! — Он резко повернулся и пошел прочь. Но, отойдя шагов десять, обернулся и весело крикнул: — Смотри, меня не забудь на свадьбу пригласить!

— Первым гостем будешь, — так же шутливо ответил Толик. На сердце у него полегчало.

В тот же день на работе у Толика произошло еще одно необычное событие. Он и раньше несколько раз замечал, что когда был занят какой-нибудь работой, к нему подходил Иван Алексеевич, останавливался за спиной и молча наблюдал. А когда Толик оборачивался и удивленно взглядывал на него, он все так же молча отходил. Но сегодня не отошел, а взял с верстака губки быстродействующего выключателя, которые зачищал Толик, забавно шевеля губами, осмотрел их со всех сторон и положил снова на верстак.

— Вот что, Анатолий, — наконец проговорил он. — Вот что я скажу: хватит тебе, пожалуй, в учениках-то мытариться. Пойду к начальству, пусть экзамены на разряд назначают.

Иван Алексеевич отошел, а у Толика сразу как-то ослабли ноги. Он положил напильник на верстак и растерянно оглянулся. Олег одобряюще подмигнул ему от своего станка, потом, заметив, что с Толиком творится что-то необычное, отвел резец от обрабатываемой детали, выключил станок и подошел к нему. С другой стороны уже спешил Михаил.

— Что с тобой? — почти в один голос проговорили они.

— Да вот, понимаете... Иван Алексеевич сказал... Ну, чтобы комиссию... на разряд.

— И только? Так что же ты запаниковал? — искренне удивился Олег. — Давно пора бы. Мы уж и так все удивлялись, до каких пор он тебя в учениках мурыжить будет?

— Не трусь, Толястый! — хлопнул его по плечу Михаил. — Точно тебе говорю: все в порядке будет!

— Вот-вот, — подхватил Олег. — Придет комиссия, оценит твою работу и в восхищении, проливая слезы умиления, немедленно присвоит тебе седьмой разряд и назначит главным мастером цеха.

— Что ты, цеха! — испуганно замахал на него руками Михаил. — Бери выше: всего депо!

— А нас, грешных, передаст тебе в вечное подчинение, чтобы ты нами «володел и княжил».

— А что, князь Анатолий — неплохо звучит, а? Вроде в истории государства Российского ни одного князя или царя Анатолия еще не было. Вот и станешь ты князь Анатолий Первый!

Толик не обиделся на их «подначку». Он понимал, что они не разыгрывают его, а просто за шутками скрывают свое беспокойство за товарища.

На сердце у него потеплело, и тревога несколько отступила. Но когда на другой день в цех неожиданно вошла небольшая группа людей и он понял, что это и есть комиссия, ему снова стало тревожно, почему-то сразу вспотели ладони, и он стал вытирать их мохрястыми концами, которые лежали у него на верстаке.

— Вот это и есть Анатолий Коваленков, — представил его Иван Алексеевич.

Членов комиссии, не считая Ивана Алексеевича, было трое. Инженер по технике безопасности — его Толик не раз видел в цеху на различных инструктажах. Он был, пожалуй, самым молодым из них, но держался с такой уверенной снисходительностью, что сразу становилось ясно — он самый главный в комиссии. Второй член комиссии — пожилой рабочий с сухим буроватым лицом, с кустистыми бровями, в которых прятались удивительно светлые, будто выцветшие глаза, с большими, жесткими и даже на взгляд шершавыми ладонями. Впрочем, все это Толик рассмотрел позднее, а в первые минуты ему было не до этого.

Пожилого рабочего он тоже знал — это был представитель совета ветеранов, частенько появлявшийся в цеху. А вот третьего члена комиссии он видел впервые, да и не обратил на него особого внимания, тот все время держался несколько сзади. Позднее Иван Алексеевич пояснил Толику, что это был представитель местного комитета профсоюзов.

Члены комиссии смотрели на Толика более или менее доброжелательно, и только в ясных глазах старого рабочего проглядывало некоторое недоверие.

Первым Толиком занялся инженер по технике безопасности. Но вопросы его показались Толику нетрудными, он отвечал легко и спокойно, и волнение его постепенно проходило.

— Что ж, по теории он подготовлен основательно, — признал наконец инженер. — Посмотрим, как на практике. Пожалуйста, Василий Егорович, ваш черед.

Пожилой рабочий подошел к верстаку, перебрал лежащий на нем инструмент, время от времени задавая вопросы о назначении того или другого. Волнение Толика прошло, и он отвечал коротко и точно. Иван Алексеевич, сначала тоже изрядно нервничавший, теперь то и дело довольно потирал затылок и улыбался. Наконец Василий Егорович обратил внимание на лежавшие на подоконнике фарфоровые пустотелые цилиндры, похожие на большие детские игрушки-калейдоскопы.

— Это что за детали? — спросил он.

— Вставки на семьдесят пять ампер, — ответил Толик.

— А где они употребляются?

— Предохранителями на электровозах.

— Ну вот и зарядите-ка нам эту вставочку, — предложил инженер, выслушав его ответ.

Толик недоуменно взглянул на Ивана Алексеевича. И это называется экзамен? Да он таких вставок по доброму десятку в день заряжает.

— Что, затрудняет вас этот экзамен? — спросил инженер, уловив его растерянность.

— Да нет, скорее наоборот, — ответил Толик. — Может, что потруднее дадите?

— А вы сначала с этим справьтесь.

Толик пожал плечами и повернулся к верстаку. Он взял корпус предохранителя, цепким взглядом оглядел его, подчистил контакты и отложил в сторону. Потом открыл ящик верстака, достал оттуда две катушки провода.

— Какого сечения должен быть провод? — быстро спросил его инженер.

— Ноль целых тридцать одна сотая, — так же быстро ответил Толик.

— А у вас?

— Этот, — взял Толик в руку одну катушку на ноль целых тридцать одну сотую, — а на этой вот катушке — ноль целых четыре десятых.

Василий Егорович достал из нагрудного кармашка спецовки штангенциркуль, замерил диаметр проводов и удовлетворенно кивнул.

Толик отрезал три недлинных конца и начал спаивать, в середине тонкий, а по краям — потолще.

— А это зачем вы делаете? — внимательно наблюдая за его действиями, спросил инженер.

Толик спокойно объяснил, что по краям он ставит провод с большим сечением для того, чтобы в случае замыкания или другого повреждения провод сгорал в середине, а не по краям.

— А зачем? — по-прежнему настаивал экзаменатор.

Толик снова удивленно оглянулся на Ивана Алексеевича.

Неужели и это надо объяснять? Тоже мне, инженер, самых простых вещей не понимает!

Иван Алексеевич снова погладил себя по голове, словно успокаивал, и кивнул Толику, дескать, объясни, раз спрашивают.

Толик пожал плечами.

— В следующий раз, когда перегорит, не нужно будет контакты зачищать, меньше времени на ремонт затратить придется.

— И часто к вам на повторный ремонт эти самые предохранители приходят?

— Да вот пока я тут работаю, еще ни разу такого случая не было, — ответил Толик. Он кончил паять и теперь уверенными движениями свивал в пружину на металлическом стержне спаянную проволоку.

— Позвольте, позвольте, — вмешался представитель месткома. — Насколько я понял, в следующий раз эту вставку будет ремонтировать кто-то другой? И даже не в вашем депо?

— Ну да.

— Но вы же затрачиваете лишнее время на спаивание проводов?

— Ну и что? Я на пайку минут пять лишних затрачу, а если контакты подгорят, их и за полчаса не отчистишь.

— Выходит, что вы за счет своего труда экономите время кому-то другому?

— Выходит, так.

— И вы всегда так делаете?

— Конечно.

— А к вам какие поступают? Только чистые?

— Разные.

— Вот видите!

— А что «видите»? Может, ему там просто не объяснили, а он сам не догадался, вот и делает, как умеет.

— Но ведь вы свою фамилию на деталях не ставите?

Толик постепенно начал закипать.

— Существует еще и такое понятие, как рабочая честь! — довольно-таки резко проговорил он.

— Правильно, парень, — неожиданно вступился Василий Егорович, и его ясные глаза одобрительно сверкнули из-под кустистых бровей. — Самое святое звание на земле — рабочий, и ты высоко неси его марку. А то ведь, и верно, некоторые из-за рубля стали свою совесть терять.

Представитель месткома отступился, и Толик заканчивал свою работу молча. Он припаял свернутую пружиной проволоку к контактам, засыпал корпус песком, закрыл колпаком и пропаял его. Затем сходил к Михаилу за тестером, проверил целостность цепи и протянул готовую вставку Василию Егоровичу. Тот оглядел ее со всех сторон и передал инженеру.

— Готово, говоришь?

Инженер повертел вставку в руках и вдруг неожиданно предложил:

— Пойдемте проверим ее на стенде на восемьдесят ампер.

— Да ведь она сгорит! — вырвалось у Толика.

— Вот и посмотрим, сгорит ли, можно ли надеяться на предохранители, изготовленные вами.

И он, держа впереди себя вставку, как иногда бегуны держат эстафетную палочку, пошел к Михаилу за перегородку. За ним направился представитель месткома, а затем и Иван Алексеевич. Толик не пошел за ними — в своей работе он был уверен. Рядом с ним задержался Василий Егорович.

— Что, парень, переживаешь?

— Да нет, я понимаю, что это испытание, — отвернулся Толик. — А все-таки обидно, — вырвалось у него. — Ведь делал, делал, а тут просто взять и сжечь.

Василий Егорович положил ему руку на плечо.

— Значит, ценишь работу рук своих? Молодец, парень! Должен из тебя настоящий рабочий получиться!

А от испытательного стенда уже возвращались остальные экзаменаторы, и по довольной улыбке Ивана Алексеевича, по тому, как он поглаживал свой затылок, было понятно, что и там проба прошла успешно.

— Ну что же, — сказал инженер, когда все снова собрались у верстака. — Пожалуй, можно сказать, что экзамен Коваленков выдержал успешно и можно присвоить ему разряд. А какой? Спросим сначала у мастера. Как вы считаете, Иван Алексеевич?

Мастер кашлянул, погладил себя по затылку, оглянулся вокруг, словно искал поддержки, и, вероятно, нашел, потому что сказал уверенно и решительно:

— Второй разряд!

— А не рано?

— Это он еще скромничает, — вмешался Василий Егорович. — Я на его бы месте третий запросил.

— Нет, на третий он пока еще не тянет, — рассудительно произнес Иван Алексеевич. — Но через месяц-другой будет у него и третий разряд.

Толик слушал ошеломленно. Неужели это о нем идет речь? Второй разряд, третий... Да он и на первый-то не надеялся!

— Ну, будем считать вопрос решенным, — подвел итог инженер. — По итогам экзамена присваиваем Анатолию Коваленкову второй разряд. Готовьте документы, Иван Алексеевич, и приносите мне. Я подпишу — и в приказ! А вас, молодой человек, я поздравляю с началом самостоятельной работы.

Он крепко пожал руку Анатолию и вышел из цеха. За ним потянулись и остальные. В дверях Василий Егорович обернулся и весело подмигнул Толику. Когда они вышли из цеха, к виновнику торжества подошли Олег и Михаил.

— Ну, что мы тебе говорили? — весело воскликнул Олег. — Комиссия в диком восторге от слесаря — золотые руки Коваленкова Анатолия, и только его природная скромность, а также скромность его высокочтимого наставника Ивана Алексеевича заставила их ограничиться вторым разрядом.

— Хватит трепаться! — счастливо засмеялся Толик, по-настоящему поверивший в реальность всего происходящего.

— Обмыть бы надо нового слесаря, — деловито предложил Михаил. — Как-никак и мы к его производству в разряд руки приложили.

— Это в чем же? — покосился на него Толик.

— Я, например, лично, как говорится, своею собственной рукой сжег вставку, изготовленную этим талантливым слесарем. Только искры во все стороны полетели!

— Вы же знаете, ребята, я непьющий, — почему-то виновато произнес Толик.

— О боже, он еще и непьющий! — в притворном ужасе взметнул руками Олег. — Сущий ангел во плоти! И таких людей принимают в рабочий класс да еще присваивают им сразу второй разряд. Боже, где же твоя справедливость?

— И если мы с тобой, Олег, сопьемся, то авторитетно заявляю, что виноват в этом будет он, Анатолий Коваленков, — мрачно пробасил Михаил.