Вкус любви

Глава 8

Кофе, подумала Кэйт. Она ощутила аромат кофе. Она повернулась на бок, обняв подушку. На кровать падали лучи солнца. Зажмурившись от их яркого света, она нащупала часы возле кровати. Десять тридцать! Закрыв глаза, она натянула простыню поверх головы. Медленно в памяти всплыла вечерняя съемка и утренний разговор с Джулио. Она застонала. И что это нашло на нее, так рассусоливать о Джеке, изумилась она. Видимо, утомление, предположила она.

Кофе. Она по-прежнему чувствовала его аромат. Значит, Джулио все еще здесь! Натянув халат, она распахнула дверь.

Очевидно, он только что принял душ. Полуголый, обернув бедра полотенцем, он осторожно очищал яблоко на ее крохотной кухоньке.

Художник до мозга костей, Кэйт не могла не оценить, как свет с потолка подчеркивает мускулы его груди, она ощутила у довольствие, глядя на его великолепный торс и живот. А как женщина, она была взволнована великолепием завитков его черных волос, спускающихся от его груди к паху.

Длинная, тонкая полоска яблочной кожуры красно-белой лентой спускалась с его ножа. Как загипнотизированная, Кэйт наблюдала, как удлиняется эта спираль, а сама непроизвольно представляла обнаженное, сильное тело Джулио, прижимающееся к ней, его руки, обнимающие ее, в то время как… У нее перехватило дыхание. Ей до боли захотелось прикоснуться к нему, скользнуть ищущими руками по рельефным буграм мышц…

Он взглянул на нее, и она поняла, что он прочитал желание в ее глазах. В его ладони лежало влажное яблоко. Не отрывая взгляда от ее глаз, он сжал его в руке так, как если бы это была женская грудь. Словно завороженная, она смотрела, как он поднес яблоко к губам и слизнул выступивший сок.

Она задохнулась, а он усмехнулся поверх яблока.

— Доброе утро, — выдавила она, голос ее прозвучал нервно и октавой выше, чем обычно.

— Чудесное утро! Быстренько в душ, Кэйт! Нельзя терять такой день.

— Вы всегда такой оживленный и веселый с утра? Я серьезно рассчитывала поспать до полудня.

— Ерунда. Сначала завтрак. Затем я веду вас за покупками.

— Покупками? Какими покупками?

— Для обеда. Я собираюсь приготовить обед, какого вы никогда раньше не ели.

— Шутите.

— Конечно, нет. Я — великолепный повар благодаря маме. А теперь собирайтесь.

Стоя в душе под струящейся водой, Кэйт внушала себе: будь осторожна девочка, это не тот мужчина, которым можно увлечься.

Несмотря на то, что говорила Мелисса, Кэйт не была уверена, что Джулио больше не связан с Лиз. У Мохана они вели себя достаточно откровенно. И от того, что прошедшей ночью он был мил и внимателен, вовсе не следовало забывать, каким властным и безжалостным может быть Великий Фрэзер. Но даже в своем одурманенном эмоциями состоянии Кэйт считала, что у нее должно хватить рассудительности избежать каких-либо отношений с ним. Даже не думай об этом, твердо велела она сама себе.

Но, несмотря на это, она думала. Она снова намылилась, думая при этом о его руках, губах, голосе, о его запахе. Выйдя из-под душа, она решила: этот мужчина превращает меня в такую же сладострастную особу, каким является сам. Вытирая досуха волосы, она критически разглядывала себя в большом зеркале, вделанном в дверь ванной. Ее ноги были хороши, бедра красивы. Груди маленькие, но уверенно вздернутые. Ты неплохо выглядишь, Кэйт, подумала она и озорно подмигнула собственному отражению.

Стоя перед гардеробом, она размышляла, будет ли у нее возможность вернуться и переодеться к обеду. Возможно, нет. Значит, нужно надеть что-то такое, что выглядело бы вполне буднично для похода по магазинам и достаточно элегантно для вечера. Она остановилась на светло-бежевой шелковой блузке, мягкой шерстяной юбке и жакете цвета свежего мха.

Джулио был уже одет, когда она вошла в комнату. Сидя на кушетке, он делал записи в блокноте.

— Я прикидываю меню и список наших покупок. Ваш кофе на плите, а в духовке горячие тосты. Будьте осторожны, когда станете намазывать на них масло — оно у вас пахнет луком. — И снова погрузился в свои записи.

Кэйт жевала тост, думая, что он прав. Масло действительно имело привкус лука. Еще повезло, что он не был у нее в январе, тогда масло отдавало селедкой.

— Можете сказать, что вы там запланировали или это сюрприз?

— Сюрприз. Вы готовы? Первая остановка — Маленькая Италия, следующая Сохо. Затем отправляемся ко мне.

Субботние покупатели заполонили тротуары и даже проезжую часть улиц. Двери всех магазинов были распахнуты настежь, а воздух напоен ароматом поджариваемого кофе и свежеиспеченного хлеба. Они проходили мимо рыбных магазинов, овощных и мясных базаров, пекарен и кафе. Отовсюду доносился гул голосов и смеха. Джулио подвел ее ко входу в магазин на Принс-стрит.

Он выглядел так, словно все окрестные магазины были втиснуты в один. Полки были завалены всем, что только европейцы считали стоящим поставлять в Америку, с явным преобладанием итальянских продуктов. У Кэйт зарябило в глазах от одних только названий мест, красиво выложенных на прилавках: Эбели, Модена, Абруцци, Неаполь, Болонья. Она вздохнула. Дальше шли два громадных прилавка-холодильника, протянувшихся почти по всей длине магазина.

— Смотрите, Джулио, перепелиные яйца!

А рядом лежали сами перепелки и фазаны в оперении. В следующей витрине она насчитала четырнадцать видов копченой рыбы и дюжину сортов сушеных грибов из Франции и Италии.

Здесь были также полки, заставленные кофейниками и кастрюлями всех размеров, кофейными мельницами, щетками, черпаками, лопаточками, шумовками, чайниками. Тут имелись крохотные мутовки размером с палец и мутовки с бейсбольную биту, сверкающие аппараты для приготовления загадочных итальянских блюд и сложные кофеварки. Все это венчал медный котел для варки рыбы в ярд диаметром.

Кэйт обнаружила корзины свежих овощей, связанных в маленькие пучки и доставленных самолетом из Франции. Она увидела массу видов макарон из Италии и застряла в изумлении, разглядывая макаронники размером с оливку, начиненные свежей тыквой, когда Джулио прошептал ей на ухо:

— Ваши глаза стали большими, как блюдца. Вы похожи на ребенка в дни Рождества.

— Что за чудесное место. С чего мы начнем?

— С сыров. Это здесь. — Повернувшись к продавцу за прилавком, он попросил горгонзолу. — Два фунта, пожалуйста, вот этот, кажется, хорош. — Он указал на пронизанное голубыми прожилками колесо цвета слоновой кости. — Фунт пармиджане реджиане и фунт нормандского масла. — Еще он выбрал свежей лапши и греческих оливок, после чего повел Кэйт к прилавку с кондитерскими изделиями.

— Выбирайте, что вам понравится, Кэйт. Тут я полагаюсь на вас.

Здесь были торты, похожие на произведения ювелира, печенья, шоколадные трюфели. Кэйт взглянула на Джулио. Он разглядывал невозмутимо что-то грандиозное с этикеткой «Ле Нуаж».

— Что это? — беспомощно спросила она.

— Это называется «Облако», — сказал он мечтательно. — Яблоки, пропитанные бренди, с кремом между тремя тончайшими листиками теста.

— Давайте возьмем это, — сказала она, — у вас при виде сладкого прямо клыки вырастают.

— Этот торт на целую семью, — сказал он спокойно.

На овощном базаре Кэйт катила тележку по забитому людьми проходу, пока Джулио читал ей лекцию, как выбирать фрукты и овощи. Он объяснил, что предпочитает калифорнийские лимоны флоридским, потому что у них тоньше аромат и они не такие сладкие.

Он остановился, чтобы купить три длинных, не толще запястья Кэйт, французских батона.

Когда продавец в мясном отделе предложил ему что-то с прилавка, он покачал головой, и оба погрузились в оживленную дискуссию на итальянском. Потом мясник скрылся в своем закутке и вернулся с куском мяса такого цвета, что он походил на розовый жемчуг.

— Что вы покупаете? — спросила Кэйт.

— Молочную телятину.

Кэйт осторожно несла коробку с десертом, а Джулио — все остальное. Он повернул на Западную одиннадцатую улицу, засаженную по сторонам деревьями, с домами девятнадцатого века, окруженными железной оградой, и остановился у двухэтажного особняка из красно-бурого кирпича.

— Вот мой дом, — сказал он. Держа пакеты в руках, он откинул локтем край пиджака и выпятил обтянутое джинсами бедро. — Если вы залезете в мой карман, то найдете ключ.

Кэйт заметила, что его джинсы очень плотно прилегают к телу. Она попыталась засунуть пальцы в карман, но легче было втиснуть их в створку раковины.

— Попробуйте нагнуться, — сказала она, — и не дышите.

Она с трудом извлекла ключ со дна его кармана. Когда она взглянула на него, он имел загадочный вид человека, производящего в уме сложные вычисления. Она глубоко вздохнула и быстро повторила таблицу умножения.

Сияющая черная дверь была окружена маленькими стеклянными панелями, молоток и ручка были из старой полированной латуни, блестевшей под лучами солнца.

— Какой чудесный дом, — выдохнула она.

— Мой прадед купил его в 1872 году, а мой дед родился здесь через два года. Отец тоже родился здесь. Он был первым художником в длинной-длинной веренице банкиров. Сейчас он на пенсии, они с матерью живут в Италии, поэтому я не пользуюсь цокольным этажом.

Когда они проходили к кухне через центральный холл, Кэйт успела заглянуть в раскрытые двери и заметить гостиную, библиотеку, столовую, спальню, кухню и всюду — камины.

— Джулио, это огромный дом. Как вы с ним управляетесь?

— Это заботы Серафины. Когда родители уехали в Италию, а я вернулся сюда, то унаследовал ее вместе с домом. На самом деле, она моя троюродная сестра или что-то в этом роде. Серафина чистит, пылесосит, полирует, следит за стиркой моих вещей, гладит мои простыни, пришивает пуговицы к моим рубашкам, делает покупки на неделю и время от времени готовит мне ужин. Она — моя миссис Винг.

— И сколько лет этому образцу совершенства?

— О… — он взглянул на нее дразнящим взглядом, — за шестьдесят. Она живет в нашей семье еще с тех пор, когда я был ребенком.

— И что вы делаете со всем этим пространством?

— Когда-нибудь оно будет заполнено, — заявил он. — Не хотите ли осмотреться, пока я буду распаковывать всю эту ерунду и готовить что-нибудь нам на обед?

Кэйт прошлась по длинному холлу, тянущемуся по всей длине дома от двери до задней стены, вошла в библиотеку, заранее улыбаясь от предчувствия ее традиционности. Конечно же, длинный ряд портретов Фрэзеров-банкиров, переплеты из телячьей кожи с золотым тиснением, поблескивающие на полках из красного дерева, занимающих все стены. Массивный дубовый стол и виндзорские стулья в центре комнаты. Кожаный диван и два клубных кресла перед камином, на каминной доске портрет предка Фрэзера в шотландском кильте, сурово взирающего сверху вниз. Хотя его глаза были голубыми, как небо, а волосы представляли массу золотых кудрей, Кэйт показалось, что она видит в нем какое-то сходство с Джулио, — его взгляд и постановку челюсти.

Из темной пышности библиотеки она перешла через холл в гостиную напротив. Бледный старинный китайский ковер устилал большую часть пола из светлого дуба. Стены были обтянуты шелковыми обоями цвета сжатой пшеницы, все деревянные предметы и потолок были цвета слоновой кости. Золотистый диван, два гармонирующих с ним кресла и китайский кофейный столик на изогнутых ножках были единственной мебелью, и, как и стены, казалось, были погружены в какую-то полутьму. Они, очевидно, существовали лишь для того, чтобы создавать фон для картин.

Кэйт почувствовала, как у нее перехватило дыхание. Не веря своим глазам, она подошла ближе к камину, чтобы лучше разглядеть картину над ним. Это был Боннар! Подлинник! Картина изображала блистательную жену художника, выходящую из ванны под знойные стрелы солнечных лучей. Кэйт обошла комнату по кругу, здесь были еще только две картины — очень большое полотно Моне — мерцающий свет и влажные гиацинты в его саду в Дживерни, и огромное, во всю стену полотно Ротко — туманные пятна сада, который никогда не существовал, медитация по поводу воображаемого пространства во времени, которого никогда не было. Кэйт застыла, охваченная восторгом.

Она энергично распахнула двойные двери, ведущие в столовую, и увидела великолепную комнату восемнадцатого века, которой соответствовал полированный стол из красного дерева, чиппендейловские кресла, высокий комод и белые деревянные детали на фоне стен цвета бледного абрикоса.

— Джулио! — воскликнула она, вернувшись в кухню, — Это настоящий замок сокровищ. Я нигде в жизни не ожидала увидеть такие картины, кроме как в музее. Я ошеломлена.

Джулио усмехнулся.

— Мой дед только раз в жизни совершил путешествие в Европу: он считал, что каникулы — это пустая трата времени и потому смертный грех. Работа и кирха были семейным девизом. Ему было пятьдесят четыре года, когда он впервые увидел полотна импрессионистов, и это произвело на него впечатление кирпича, упавшего на голову. Он вернулся из Парижа с этим Боннаром и этим Моне. Неплохой глаз для банкира.

Кэйт покачала головой.

— Прямо не верится.

— Время обеда. Мне кажется, достаточно тепло, чтобы обедать в саду, вы не возражаете? Я понесу поднос, а вы попридержите дверь. Вот сюда… — указал он на лестницу в конце холла, который отделял кухню от спален напротив.

Крыша дома была превращена в благоухающий зимний сад. Повсюду были кадки с декоративными деревцами и цветами. Ломонос и плющ вздымались вверх шпалерами, а вьющийся виноград целиком покрывал одну сторону. Рододендроны были в алых и оранжевых цветах. Примулы в низких ящиках образовывали колористический ряд от темно-багрового и фуксинового к розовому и белому. Здесь было множество азалий и горшков с кизилом. Около вьющегося винограда Джулио высадил массу пряных трав и подвязанных к колышкам томатов.

— Это словно отдельный мирок, — пробормотала Кэйт, — такое впечатление, что город находится за тысячу миль отсюда.

— Он требует массы времени, но того стоит. А теперь давайте есть. — Он поставил поднос на столик между двумя стульями.

— Настоящий деревенский ленч в саду.

Перед ними были нарезанные огурчики и весенний лук, политые оливковым маслом и уксусом, кубики пармезана и ломтики хрустящего батона, пикантные оливки, тарелка с дольками апельсинов, посыпанных сахарной пудрой, и бутылка белого вина.

Когда они съели все, что было на подносе, Кэйт счастливо вздохнула и откинулась в своем шезлонге, закрыв глаза. Она подставила лицо солнцу, наслаждаясь его теплом, и томно вытянулась. У нее было ощущение, что она выбралась из тесной зимней раковины.

На что это было бы похоже, размышляла она, жить в этом прекрасном доме с этим темпераментным человеком? Сколько еще противоречивых черт она обнаружит в нем? А в себе? Все, что он делал, он делал с одержимостью. Это, должно быть, опустошало всех, кто целый день находился бы рядом с ним… Но это так заразительно… А еще в нем столько нежности, подумала она, вспомнив, как он сжал ее руку, когда они разглядывали фотографию бабушки Полли.

— Вы спите? — спросил он шепотом. Она раскрыла глаза:

— Нет, бодрствую. — Но, должно быть, она все же отключилась на какое-то время, потому что он уже переоделся в широкие брюки и белый свитер, а поднос исчез.

Он склонился над ней.

— Я очень рад, что вы здесь. — Он взял ее за руку, чтобы помочь встать, но никто из них не сдвинулся с места. Ее глаза встретили его настолько пронзительный взгляд, что у нее перехватило дыхание. Словно жизненная энергия, поддерживающая ее существование, была вытянута из ее тела и перелилась из ее глаз в его. Но в следующее мгновение она ощутила, как эта энергия, усиленная во множество раз, вернулась к ней. Ее рука стиснула его руку. С бесконечной осторожностью, словно она была так же хрупка, как шейка стеклянной ложечки, его губы коснулись ее губ в поцелуе невообразимой нежности и продолжительности.

Потом он чуть откинулся назад, взял ее лицо в ладони и, неотрывно глядя в ее глаза своими темными глазами, прошептал:

— О, Кэйт! Хотите стать моей Кэйт?

— Да, Джулио, — сказала она, целуя кончики его пальцев, когда они коснулись ее губ. — Да…

Он привлек ее ближе к себе и погрузил свое лицо в ее волосы. Он ощутил запах сандалового дерева и папоротника. Она чувствовала, как напряглось его тело, отяжелело от желания, когда он прижался к ней. Его рот впитывал ненасытно ее губы, его язык проникал между ними.

— Я так хочу тебя, Кэйт, — бормотал он, обнимая ее на узком шезлонге.

— И я хочу… хочу… — начала она.

— Чего ты хочешь, моя Кэйт? Она была не в состоянии продолжать. Его пальцы нащупали пуговки ее блузки, а она погрузила свои руки в его вьющиеся черные волосы, прижимая его голову к своей груди, ощущая, как жесткие кудри щекочут ее соски.

— О, Кэйт, — простонал он, его дыхание, казалось, клокотало в горле, — я обожаю тебя!

Он сжимал ее бедра, и уже не было времени для нежных поцелуев и медленных ласк. Его жадные руки и алчущий рот обшаривали ее груди, погружая ее в неподконтрольный вихрь желания и страсти, заставляя ее тело трепетать. Она подалась к нему, она жаждала его рот, его руки, его прильнувшее к ней тело. Его рот обволакивал ее губы, язык требовательно и ищуще ласкал его изнутри. Он стянул с ее бедер колготки. Она рвала ремень его брюк, прижимая его сильные, мускулистые бедра к себе. Их тела мгновенно слились в одно, словно два пылающих солнца, излучая вырвавшуюся наружу страсть. Они соединились в диком объятии, сплавились воедино и замерли, задыхаясь.

— Кэйт, дорогая, — наконец вымолвил он, — я не думал, что это случится так.

Она нежно прижала его голову к ложбинке между грудей.

— Мягкий полумрак и тихая музыка? Она обмотала прядь его волос вокруг пальца, как кольцо.

— Что-то в этом роде. — Он сжал ладонью ее грудь.

Словно яблоко, подумала она.

— Я не захотела ждать, — заверила она его и поцеловала в макушку.

— Я понял это сегодня утром, — признался он. Его большой палец нежно коснулся ее соска.

— Это было так заметно?

— Как флаги и знамена, Кэйт. Тебя видно насквозь. Твое простодушие дико возбуждает такого старого соблазнителя, как я.

— Ты вовсе не старый, дорогой, а я совсем не так простодушна, как ты думаешь. А позднее у нас будет мягкий полумрак?

— Хм… — произнес он, целуя ее грудь. — Я обещаю. Но теперь… — он сел, — ты поможешь мне готовить.

— Сейчас?

— Сейчас! — он поправил растерзанную одежду: сочно поцеловал ее в губы, помог подняться на ноги и повел вниз по лестнице.

На кухне он протянул ей длинный белый фартук.

— Закатай рукава, — сказал он, завязывая лямки фартука и целуя сзади ее в шею. — Для начала мы приготовим жаркое.

— Не раньше, чем ты одаришь меня настоящим поцелуем, — запротестовала Кэйт, повернувшись в кольце его рук.

— Это последний до ужина, — пригрозил он, — иначе мы никогда не поедим. Его губы были нежными и наполнили ее предвкушением блаженства. — А теперь, сказал он, отступив на шаг, — этот рецепт передавался в семье моей матери из поколения в поколение. Он не из поваренной книги, это фамильное блюдо никаких отвратительных соусов. Итальянская пища усугубляет жизнь, а не скрывает ее…

— Дорогой, ты снова читаешь лекцию. И как мы сможем готовить, если ты не отрываешь от меня своих рук?

— Не сможем, — признался он и вздохнул.

Потом положил несколько розмариновых листочков в мраморную ступку. Разотри их, пока я накрошу чеснок.

Когда обе задачи были выполнены, он сделал в куске телятины единственный разрез и раскрыл его, словно книгу.

— Теперь тщательно посыпь его розмарином, — сказал он, целуя кончики ее пальцев, — а я добавлю сюда чеснок. Передай мне эту мельницу для перца… я кручу ее… завязываю, а теперь мне нужен один из твоих нежных пальчиков, чтобы сделать узелки, пожалуйста. Отлично! Это начало для арросто ди вителло. Можешь повторить!

— Арросто, — начала Кэйт и запнулась.

— Произнеси со вкусом. Ты должна прозвенеть «р» кончиком языка. Аррррррррр!! Арррррр! Попробуй!

— Арррросто! Арросто ди вителло!

— Отлично! — Он быстро чмокнул ее, коснувшись кончиком языка ее губ.

— А разве допускается, чтобы повар вмешивал в свое дело посудомойку? — Она поцеловала его в подбородок. — Я думала, что должна дожидаться конца обеда.

— Ах, но это прерогатива повара. Кэйт почистила и нарезала картофель, а затем уселась на высокий табурет и стала наблюдать, как Джулио готовит лук и мясо. Он привносил в готовку ту же страстную энергию, что и в работу.

Они вместе накрыли стол в столовой и поставили подносы и блюда нагреваться у пылающего очага. Потом они отдыхали на кухне, окруженные ароматами запекающейся телятины и медленно закипающего лука. Каждые несколько минут Джулио вскакивал, чтобы подрегулировать пламя, полить жиром телятину, помешать картофель. Он двигался по кухне так умело, так экономно тратя энергию, что Кэйт подумала, что он, должно быть, самый элегантный повар в мире.

Он откупорил охлажденную бутылку граве.

— Это для начала… — Потом он повернулся, чтобы снять жаркое с огня и поместить его в нагретую духовку, и поставил на плиту чайник с водой. — Ты проголодалась?

— Умираю от голода. Когда я наблюдаю, как ты готовишь, у меня, кроме всего прочего, разыгрывается аппетит.

— Вот это уже моя Кэйт! — Он снова торопливо чмокнул ее, прежде чем обратил свое внимание на кусок горгонзолы, который он в кастрюльке растер со сливками. — А теперь мы отправимся в столовую. Зажги свечи, я приду через минуту.

Кэйт чинно уселась за длинный стол, накрытый сейчас только для них двоих. Как много поколений, размышляла она, сидели здесь при свете свечей? Если начинать от его прапрадеда, получается четыре, подсчитала она.

Неожиданно рядом с нею очутился Джулио. Он поцеловал ее в голову и поставил перед ней тарелку с макаронами.

— Это феттучине ал горгонзола, — сказал он, наливая в ее бокал вино и садясь напротив. — А теперь ешь.

Она взяла вилку и попробовала. Свежесваренные макароны были политы острым соусом из сыра и сливок.

— Нравится? — спросил он озабоченно.

— Это божественно. Думаю, что могла бы есть их всю жизнь. Во всяком случае, все, что я попробовала, мне нравится. Сливки снимают остроту сыра, не так ли?

Она закончила пробу в благоговейной тишине, а когда подняла взгляд, увидела, что он внимательно наблюдает за ней.

— Возможно, ты никогда не научишься готовить, как итальянцы, но уж ешь ты точно по-итальянски.

— А как едят итальянцы?

— С удовольствием, с жаром, с любовью. Кон аморе.

Он встал, чтобы убрать со стола, и положил руку на ее плечо, удерживая ее на месте.

— Сиди. Я подам.

Через несколько минут он вернулся с блюдом нарезанной ломтями телятины, маленькими кубиками поджаренного картофеля и миской кислосладкого лука.

— В этом доме, — сказал он, — мы подаем посемейному.

Он положил еду на ее тарелку и наполнил бокалы для них обоих.

— Все очень вкусно, — сказала она, — это самая замечательная пища, которую я когда-либо ела, а ты еще и раньше угостил меня такими блюдами…

Он счастливо улыбнулся.

— Вкусно, не правда ли? Хочешь еще кусочек телятины?

— О, я не в состоянии.

— Съешь это сенса пане, — сказал он, накладывая ей еще понемногу с каждого блюда.

— Что это означает?

— Сенса пане — без хлеба. Когда твоя итальянская мама так говорит, это значит, что ты можешь всегда справиться с добавкой, если будешь есть без хлеба.

Кэйт начала ощущать себя вовлеченной в какой-то древний ритуал, вкушая пищу, приготовленную с такой любовью этим феерическим человеком, который словно выложил перед ней все плоды земли. Казалось, он так свободно обращается с дарами всех времен года, словно пользуется покровительством матери-земли. И Кэйт даже почудилось, что они едят в фермерском доме.

Когда он сменил тарелки и принес салат, ей показалось, что он прочитал ее мысли.

— Теперь, когда мои родители живут в Италии, — сказал он, — моя мать получила возможность развести настоящий огород. Это именно то, по чему она остро скучала, после того как вышла замуж за моего отца и переехала в Нью-Йорк. Мой отец ухаживал за фруктовыми деревьями и, конечно, рисовал. Он тридцать лет преподавал здесь в «Лиге студентов искусства» рисунок. Через неделю после выхода на пенсию он купил у одной из кузин мамы крохотный фруктовый сад, а еще через два месяца они собрали вещи и переехали туда. Там очень красиво, вокруг живет еще много семей, так что они не одиноки.

— Это звучит, словно мечта стала явью.

— Так и есть. Мой отец всегда сохранял необычайно ясное представление о том, какой должна быть жизнь. А он очень настойчивый человек.

— Я бы сказала, что его сын тоже.

— Он встретил мою мать, когда занимался на каникулах живописью в Италии, а через неделю предложил ей выйти за него замуж. Он всегда утверждал, что сделал бы ей предложение еще раньше, но ему потребовалось так много времени, чтобы достаточно изучить итальянский, чтобы быть понятым. И, во всяком случае, он никогда не сомневался в своем отношении к работе. Я думаю, что этим он в чем-то похож на твою мать. Талант для него означал дар. Нужно обладать мужеством, чтобы следовать туда, куда он влечет тебя. Он всегда говорил: «Ты должен выхаживать свое предназначение так же, как ты заботишься о своей жене».

— Очень здраво.

— Я хочу когда-нибудь тоже обзавестись таким местечком, как они, — сказал он.

— Я тоже. Когда продвинусь достаточно успешно вперед, то сделаю основной взнос на небольшое поместье в Вудстоке, которое присмотрела несколько лет назад. Но почему ты не купил себе загородное убежище?

— Я не хочу убежища от мира, местечка, где можно забиться в норку и разыгрывать из себя отшельника. Мне нужно место, которое я смог бы когда-нибудь разделить со своей семьей.

— Понимаю, — задумчиво протянула она. — А чего еще тебе бы хотелось?

— Хочешь, я признаюсь тебе в самом большом моем секрете?

— Хочу.

— Мне бы хотелось уметь петь, — он залился хохотом, — но я не в состоянии и одну ноту взять правильно.

— Я тоже… так что могу составить тебе компанию.

— Позволь, я принесу сыр. Я должен чуть-чуть подогреть его на плите.

У горгонзолы был выдержанный и пикантный вкус. Они мазали ломти хрустящего хлеба сладким французским маслом, а сверху сыром.

Когда они допили вино, он принес ей кусок чудесного торта.

Она попробовала немного и зажмурила глаза, чтобы лучше ощутить вкус пропитанных бренди яблок, пышность крема, хрустящую нежность вафельных прокладок.

— Должно быть, это то, что едят ангелы.

— Теперь ты знаешь, почему путти, эти ангелочки на картинах Ренессанса, всегда улыбаются.

— И все такие пухленькие. Не думаю, что я справлюсь с этим куском.

— Моя дорогая, не переживай. Могу ручаться, что Злые ведьмы Запада не утащат тебя, если ты не подчистишь свою тарелку.

Он принес поднос с кофейными чашками и маленький кофейник-эспрессе.

— Кофе будем пить в библиотеке перед камином?

— Хорошо. Я возьму поднос, — предложила Кэйт, — а ты разожги огонь.

Вскоре они уже сидели на диване в библиотеке перед пылающим камином. Джулио обнял ее рукой, а она прислонилась головой к его плечу. Так они потягивали кофе и наблюдали за языками пламени.

Он снова поцеловал ее в голову.

— Расскажи, как ты видишь в своих мечтах этот загородный домик. На что он похож? И почему ты выбрала Вудсток?

— У меня там друзья — супружеская пара. Этот старый, полуразрушенный фермерский дом — их собственность. Его можно видеть из их жилища на другой стороне холма. За ним небольшой лесок, а перед ним — лужайка. Они его используют временами для приема гостей, но надо приложить много сил, чтобы превратить его в настоящее жилище. В лесу бьет ключ, который изливается в маленькое озерцо, где много прекрасной, но очень юркой форели.

— Только не говори мне, что ты рыбачишь, — сказал он, пощипывая ее за ухо.

— Именно так, сэр. И тебе будет приятно это услышать, я умею готовить рыбу. Мой отец научил меня удить рыбу на мушек, когда я была моложе Полли. И мух ловить я тоже умею.

— Разумеется. — Его пальцы играли с завитками волос на ее шее. — Ты и меня научишь?

— Ловить рыбу?

— А почему нет? Ты забываешь, что я городской парень, городом рожденный и вскормленный. А это как раз то, чего я всегда хотел делать.

— Почему?

— Чтобы я мог когда-нибудь научить этому моих сыновей.

Он встал, чтобы подбросить еще одно полено в камин, и долго стоял перед ним, вглядываясь в языки пламени.

Когда он снова сел и повернулся к ней, она увидела, как всполохи огня отражаются в его глазах.

— Так ты научишь меня, Кэйт?

— Да, Джулио, — сказала она, проведя пальцем по его щеке.

Он дотронулся до ее лица, и это походило, как будто два человека встретились после долгой разлуки.

Медленно, с любовной взвешенностью, без единого торопливого движения он снял с нее блузку. Он улыбался от предвкушения удовольствия, глаза светились восторгом.

— Ты само совершенство, кара миа, само совершенство. — Его пальцы легко пробежали по ее плечам, потом ладони накрыли груди. — Ax, — сказал он, улыбаясь удовлетворенно ее грудям.

Кэйт взглянула вниз. Ее соски поднялись от возбуждения, словно ягоды клубники, молящие, чтобы их поцеловали. Где-то в глубине себя она ощутила, как по ее телу пробегает огонь. Она попыталась прошептать его имя, но смогла издать только стон.

С такой же неспешностью, как и он, Кэйт расстегнула его рубашку. Под ней была мускулистая грудь, покрытая завитками черных волос, сбегающих к низу его живота. Она задержала пальцы в этих завитках и подняла ему навстречу глаза с мольбой во взоре. Но он слегка отстранил ее от себя. Внутри нее разгорелся огонь, и эта пауза ввергла ее в безумие.

Когда наконец он снял с нее последнюю одежду, быстро сбросил свою и медленно привлек к себе, когда наконец она ощутила его упругий торс своими трепещущими грудями, когда жар его тела встретился с разгорающимся огнем внутри нее, в ней запылала страсть, сильнее, чем когда-либо испытанная раньше. Она обхватила его шею, а когда его рот накрыл ее губы, она втянула в себя его язык. Она неистово хотела обладать им, и чтобы он обладал ею.

Куда бы ни прикасался его рот, там тут же возникали сладостные ощущения и появлялось желание отвечать на его поцелуи. Его губы проследовали по изгибу ее шеи и оставили след пламени на ее горле. Когда он поочередно охватил ими оба ее соска, она вскричала от наслаждения. Она покоилась в его руках, пока он ласкал ее тело, словно творил, создавал, придавал ему форму из первозданного хаоса. Он покрывал поцелуями ее живот, в то время, как его руки разжигали пламя в ее чреслах. Он поцеловал ее под коленями, и она начала трепетать, словно язычок пламени желания, разгорающийся все сильнее и сильнее и неутоленнее. Когда она почувствовала, что больше не в силах выносить это, она стала снова и снова выкликать его имя и молить, пока он крепко не прижал ее к себе.

Кэйт была взята им, как море своим богом. Ее конечности свело тяжестью волн, которые лишили ее сил сопротивляться. Шум волн врывался в ее уши, морская вода заливала глаза, попадала в каждую клеточку тела, увлекая ее все глубже и глубже, в темноту бушующих потоков. Сверкающие фосфоресцирующие струи взорвались под ее веками.

Медленно, медленно… она всплывала, вращаясь в центре водоворота, где поверхностные воды плескались томно о ее тело, а поразительные анемоны срывались с кончиков ее пальцев. Она лежала, не ощущая своего веса, превратившись в разлившееся, дающее жизнь море, подвластное луне, приливам и отливам, величественному богу, который, захватив ее, несет по водной глади, изменив ее навсегда.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

— Я люблю тебя, кара миа, — прошептал он в ответ. Он встал над ней, его тело казалось бронзовым в отблесках умирающего пламени. Она окинула взглядом его тело и неожиданно задрожала трепетно, вспомнив и его силу, и его нежность.

Нагнувшись, он легко поднял ее на руки и отнес в спальню. Она провела языком по его горлу, оно имело вкус моря.

Его поцелуи теперь стали еще более жадными, руки откровеннее. Их тела снова соприкоснулись, словно следуя морскому приливу, он увлек ее дальше, в глубину, ввергая в неисследованные пучины, где светились отраженным светом кораллы и раковины-жемчужницы.

И она снова медленно вверглась в водоворот…

— Я люблю тебя… Я люблю тебя, — выдохнул он, а затем она словно погрузилась в небытие.