Владычица Хан-Гилена

Глава 14

Вадин уехал. Уехал — и отлично, хотелось думать Элиан. Он чертовски много знал, и все понимал, и отказывался — так непреклонно отказывался — презирать ее за это. Мирейн без него оставался прежним Мирейном. Однако Элиан ловила себя на том, что ищет Вадина. Что ей не хватает его постоянного, приводящего в отчаяние присутствия, его ехидного ума, его умения сказать то, что больше никто не осмеливался сказать. Как бы ни возмущало ее его общество, без него было еще хуже. И это не имело отношения к тому, что Вадин нравился ей. Просто он был ей нужен.

Элиан не провожала его. Не смогла бы. Она долго лежала ночью без сна, глядя на спящего Мирейна, словно он мог внезапно проснуться и закричать: «Выбери меня!»

И если бы он сделал это, она бы сбежала. Раньше, когда она ничего не знала, все было так просто: Мирейн казался довольным тем, что заменяет ей брата, а она была довольна тем, что стала его вассалом. А теперь она должна лгать или сказать ему, что ей все известно, и потерять брата, взамен получив обременительного влюбленного.

«Слишком привычный», — сказал Вадин. Да, Мирейн был слишком привычным. Она с таким же успехом могла бы вожделеть к Халенану. Мирейн знал ее с тех пор, как она родилась. Он был частью ее, плотью и кровью.

«Зиад-Илариос», — прошептала она в темноту и содрогнулась: он был чужим, красивым и возбуждал желание. У Мирейна она видела все, что только можно видеть. У Илариоса — лишь лицо, руки и мельком стройные ноги. Что находилось посередине, она могла только представлять: красота, созданная из слоновой кости с напылением из золота.

Что касается «черного дерева», то он явно спал, упорствуя в своем молчании, а проснувшись, вел себя так, словно она значила для него не больше, чем сестра и служанка. Элиан была душевно рада этому — и ненавидела его за это. Она держала язык за зубами и прятала глаза, решив оставить его в его собственном мире. В благословенно короткий срок она нашла в нем уголок и для себя; она ценила его и приучила себя думать об этом спокойно.

Когда Мирейн начал продвижение на юг, радость Элиан была столь же неподдельной, как и его собственная. Солнце светило во всем великолепии осени, листья деревьев были золотыми, словно Солнце на его стяге. И он ехал под этим золотом легко, как мальчик, а все его нудные свитки были упакованы в повозках писарей, тащившихся в самом конце обоза. Его люди пели походную песню северян, которая показалась забавной и южанам. Бешеный время от времени пританцовывал в такт, и Мирейн смеялся, радуясь тому, что он король и едет под солнцем, сопровождаемый лучшими людьми новой империи.

Взглядом он вовлек в свой восторг и Элиан. Она могла бы сопротивляться, но только не тогда, когда, кажется, вся земля готова была принести ему свои дары. Элиан подарила ему самую лучезарную улыбку и позволила Илхари танцевать подобно Бешеному, повторяя его поступь шаг в шаг. Они достигли реки Илиен и вошли в Порос с Индрионом в авангарде, который вел своего императора через государство своего брата. Это действительно было королевское путешествие, какого и хотел Мирейн. Ночь застала его в самом сердце княжества пирующим во дворце с местной знатью. Элиан заметила, что он очаровал здешних дам. Еще она заметила, что ни к одной из них он не проявил интереса, хотя некоторые были очень красивы, другие — очаровательны, а третьи — и прекрасны, и обаятельны.

С Элиан он вел себя по-прежнему. Даже тогда, когда она заставала его врасплох, улыбкой или взглядом побуждая начать осаду. Даже тогда, когда демон толкнул ее подойти к Илариосу и сесть рядом с ним. Элиан чувствовала, что ведет себя нагло, и была близка к тому, чтобы возненавидеть себя, пока Илариос не поднял на нее свои золотые глаза и улыбнулся, понимая, что она делает, и прощая ей эту выходку. Она поцеловала его, не успев понять, что делает это при всех, и отпрянула. — Я… — начала она.

Его палец остановил ее, почти коснувшись ее губ. — Я знаю, — сказал Илариос и перевел разговор на что-то совершенно другое.

И тогда наконец ей стало совершенно ясно: Илариос победил. Мирейн забыт. Она посмотрела в его сторону, но обнаружила, что он ушел. А она даже и не заметила.

Он лежал в постели. Один. Спал, как дитя, в блаженном забытьи. Элиан стала ругать его, но шепотом, сквозь зубы:

— Ты вовсе не похож на расстроенного влюбленного. Он солгал, этот твой долговязый приятель, твоя тень. Или мне все приснилось. — Мирейн даже не шелохнулся, и она зашипела на него: — Черт тебя возьми, Мирейн! Как я могу понять, нужен ли ты мне, если ты меня даже не спросишь?

Королевская процессия продвигалась дальше, освещенная блеском солнца. Но из-за более яркого дневного света ночи казались вдвое темнее. Элиан снились страшные сны, однако когда она просыпалась, то ничего не могла вспомнить. Она начала бороться со сном.

И дело было не в ее маленькой путанице с влюбленными. Это имело глубокие корни, уходящие в самое сердце силы, где находилось логово предвидения. В нем жил страх, и темные образы души, и еще что-то, страшно похожее на томление. Что-то желало ее. И это что-то добилось бы ее покорности, если бы она ослабила свою защиту, если бы сдалась. Хотя бы чуть-чуть. Совсем немного, чтобы понять, что именно призывает ее к себе.

Но Элиан не поддавалась. И ей снились сны. В них было темное и обманчивое удобство. Сон или борьба со сном — теперь у нее оставалось меньше времени, чтобы мучиться из-за человека, который не мог признаться, что нуждается в ней, и из-за человека, к которому стремилась она, но — пока еще — не всей душой.

Когда осень была в разгаре, но деревья все еще носили свой алый и золотой наряд, Мирейн задержался рядом с границей Ибана, в лесах Куриона. Удостоверившись, что армия благополучно расположилась на огромном поле между лесом и лагерем его приближенных, устроенных в замке князя Куриона, он отправился на охоту. Воздух пьянил как вино, а намеченная жертва — золотой южный олень — оказалась проворной и хитрой. Элиан, сидящая на спине Илхари, осмелилась на выстрел с большого расстояния и попала прямо в сердце. Мясо оленя обеспечило им ужин, а шкуру она преподнесла Илариосу, который с почтительным поклоном принял подарок, выказав восхищение ее меткостью. Белые, словно слоновая кость, рога она сохранила как трофей.

Охота была удачной для всех, но добыча Элиан оказалась лучшей; за это она, как победитель, была удостоена почетного места за столом. Мирейн заставил ее снять форму.

— Мой алый цвет не подходит к твоим волосам, — сказал он и сделал ей подарок: костюм изумрудного цвета, пояс и подол которого были вышиты золотом.

Это была мужская одежда, и тем не менее, когда Элиан надела ее поверх тонкой длинной туники и шелковых штанов, никто не мог бы усомниться, что она женщина.

Первым ее побуждением было сорвать с себя все это и надеть старую форму. Но Мирейн смотрел на нее, взгляд его на мгновение остался незащищенным, и он сказал:

— Сестра, если бы я думал только о тебе, то приказал бы поменять мой цвет на зеленый.

Она ждала. Сердце ее гулко билось. Сейчас, сейчас он заговорит. Но Мирейн только вложил в ее руки шкатулку и пошел переодеваться. Элиан открыла шкатулку. Это был дар короля, но не обязательно подарок влюбленного: тонкий обруч из золота, надевавшийся на лоб, изумрудные серьги в золотой оправе и золотое ожерелье, тоже украшенное изумрудами. Элиан надела все это отчаянно дрожавшими руками. Мирейн уже ушел, и она заставила себя последовать за ним.

Таким же удивительным, как и ее настроение, оказалось то, что ее появление в зале вызвало пристальные взгляды всех собравшихся. Это было почти как в былые времена: жадные глаза, изумленные лица. Не многие прежде догадывались о том, что скрывает форма оруженосца.

По лицу Мирейна ничего нельзя было прочесть. Когда Элиан села рядом с ним, он улыбнулся, но не теплее и не холоднее обычного, и приветствовал ее ничего не значащими словами. Он был очень близко, и это обжигало ее как огонь.

Должно быть, впервые с тех пор как она приехала к нему, Элиан выглядела и чувствовала себя женщиной. А он был так близко, и он был мужчиной; до этого она и не задумывалась, насколько он был мужчиной. Это делало его чужим, незнакомым, почти пугающим.

Мирейн потянулся за кубком и слегка коснулся ее. Элиан задрожала. Сегодня он был одет в алое, но фасон соответствовал моде юга и очень хорошо сочетался с ее одеждой — рубин с изумрудом. Его воины-северяне постепенно учились не вздрагивать, видя его одетым не в килт, а в штаны.

Она постаралась отвлечься. Сам он не делал попыток заговорить с ней ни прежде, ни сейчас. Элиан тоже молчала. Не могла же она сказать: «Будь моим возлюбленным». И тем более не могла произнести: «Ты никогда не будешь для меня больше, чем брат».

Его профиль завораживал ее своей чистотой и какой-то неистовой инородностью, которая тем не менее была чрезвычайно близка ей. Рубины в его темных ушах ярко сверкали на фоне темной кожи, искушая Элиан прикоснуться к ним.

Она отвела глаза от лица Мирейна. Теперь она начинала постигать общий удел всех мужчин: укол страсти, внезапной, настойчивой, мучительной при отказе. В этом вовсе не было логики и очень мало здравомыслия; это не зависело ни от часа, ни от времени года. К тому же это был ее час и ее время года. Это была весна ее становления женщиной, когда кровь взывает к крови, а пламя разжигает оберегаемое и скрытое щитом пламя.

Элиан нашла отдохновение на лице Халенана. Вид у него был великолепный, однако его красота лишь согревала ее, но не жгла. Халенан с рассеянным видом беседовал с князем Куриона, улыбаясь очередной остроумной шутке. Рядом с ними, у края стола, сидел Илариос. По счастливой случайности, его место оказалось далеко от Элиан. А возможно, в этом и не было случайности. Его глаза поймали ее взгляд и потеплели. Она не смогла выдержать это и отвернулась, не в состоянии успокоиться, не зная, на что отвлечься, не в силах найти удобное положение. Или хотя бы его подобие.

Кутхан был ее другом, во всяком случае, так она считала, прежде чем правда о том, что она женщина, не воздвигла между ними стену отчуждения. Почувствовав, что она смотрит на него, Кутхан поднял глаза. Без ослепительной улыбки его лицо казалось таким же надменным, как лицо любого воина Янона. Своими черными, как у его брата и у Мирейна, спокойными глазами он смотрел на Элиан как на чужую. Она не могла сказать, что он думает о ней.

Внезапно и глаза, и лицо его изменились. Он улыбнулся и приветствовал Элиан так, как делал это в бою, сторицей возвращая ей в эти короткие мгновения все, что она потеряла.

Ком встал в горле. Но она поступила так, как поступала и раньше: вернула ему улыбку. Мужество вернулось к ней, хотя это стоило больших усилий. И наилучшим, образом отвлекло ее.

Этот сон Элиан запомнит, должна запомнить. Темнота, и кружение, и лицо женщины по имени Кияли. Она была близко и продолжала приближаться, несмотря на отчаянное сопротивление Элиан. Глаза Изгнанницы в мире сна были не слепыми, а ужасными, жестокими, они пронзали Элиан до самого сердца. Они проникали в самые потаенные уголки ее души, в самые глубины ее секретов, чувствовали ее ложь, ее жестокость, ее глупость. Они все понимали и прощали. — О родственница, — сказал тихий голос. — Кровь от крови моей. Почему ты боишься меня? Почему ты избегаешь меня?

— Никакого родства, — задыхаясь, заставила себя сказать Элиан. — Никогда. Только враг… — Я тебе не враг. — Ты враг Мирейна.

Голос Элиан окреп, сопротивление стало сильнее. Потому что она должна была сопротивляться. Кровь знает родную кровь. Род взывает к роду, несмотря на мучительный раскол.

— Я должна противостоять ему. Меня обязывает закон, хотя его сторонники пытаются низвергнуть меня.

— Какой закон? Закон Храма? Он никогда не менялся. Жрица никогда не знала мужчины. Она родила сына бога, как предсказывали все пророчества.

— Она солгала. Она была магом, и очень сильным, а ее любовник был еще сильнее.

— А как же Солнце на руке Мирейна? Разве ты можешь отрицать это? — Магия, — сказала Изгнанница. В этой простоте Элиан почувствовала отчаяние. Она попыталась отодвинуться, но оказалась еще ближе к этой женщине. Меховой воротник на ее плечах открыл глаза, полные злобы, и оскалил ядовитые зубы. Шрамы Элиан запульсировали болью.

— Это правда, — сказала Изгнанница, и здесь не могло быть лжи. — Король Янона — чудовище, порожденное магией, оружие света против цепей, которые связывают и скрепляют миры. Он уничтожит их, назовет это победой и никогда не познает содеянного. Ибо Солнце великолепно и любимо многими, но его полная сила может ослепить и разрушить. А твой юный король выпустит эту силу против всех нас. — Он повергнет тьму во прах. — А разве тьма никогда не восставала? Родственница моя, это необходимо. Ведь это же обратная сторона силы света. Ночь наступает после сияющего дня; зима пожинает зерна лета, а лето порождает зиму. — Нет, — сказала Элиан.

Изгнанница замолчала. Ее спутник принялся мурлыкать.

— Нет, — снова сказала Элиан. — Мирейн — сын бога. Я знаю это. Моя плоть знает это. Даже… даже если его тело и не… — Язык ее заплетался от смущения. Не это она хотела сказать. — Бог делает то, что угодно его воле. Он отец Мирейна.

Изгнанница высоко подняла голову. Годы смягчили ее манеры, но не уменьшили гордость.

— Ты отрицаешь то, с чем не можешь смириться. Ты играешь мыслью о его любви. Ты не способна вынести то, что он может оказаться сыном твоего отца.

Спутник ее зашипел. Он смеялся. Он знал больше, чем сказала его хозяйка. Брат и сестра сочетаются браком: что в этом ужасного? Асанианцы признавали это. Иным способом не могли продолжать род их императоры. Сам Зиад-Илариос…

Элиан прижала руки к ушам, хотя и безбольшой пользы, и закричала, чтобы прекратить все это. Ложь, которую эта отверженная называла правдой, и правду, которая необъяснимым образом переплеталась с ложью.

— Иди, — сказала Изгнанница. — Иди ко мне. Я открою тебе чистую правду. Я освобожу тебя от всех твоих уз. Тебе нет нужды выходить замуж, или покоряться королям, или подчиняться капризам твоего отца. Элиан била дрожь.

— Будь свободной. Иди со мной спасать мир. Он не должен пасть под мечом света. Встань рядом со мной, как повелевает тебе твоя сила. Она могущественнее, чем ты думаешь, и мудрее. Прислушайся к ней. Элиан не хотела слышать это. Но голос заглушил все: — Иди со мной. Иди.

Она протянула руки. Она хотела… желала… — Нет!

Элиан вскочила, все еще громко крича. Она почувствовала, что ее обнимают чьи-то руки, и услышала тихий голос. Но не тот голос из сна. Нет, во имя бога, не тот ужасный голос.

— Элиан! Элиан, проснись, это только сон. Мучительно медленно сон отступил. Элиан села, дрожа и задыхаясь, словно ей пришлось далеко и долго бежать от ужаса, который невозможно было побороть. Она прижималась к теплому сильному телу, с трудом сознавая, что это Мирейн.

Реальность возрождалась, успокаивая ее. Он — Солнцерожденный. Он не позволит мраку забрать ее.

Дыхание ее успокоилось, голова опустилась на грудь Мирейна, и она почувствовала спокойное и сильное биение его сердца. Он прижимал ее к себе, не говоря ни слова, позволяя тишине излечить ее. Спустя некоторое время Элиан сказала: — Это было больше чем сон. Это была сила.

Мирейн нежно коснулся ее волос, ничего не говоря. — Сила, — повторила она. — Предвидение. Это преследует меня, я боролась с ним. Но силу отринуть нельзя. Против нас ополчается враг. Она очень, очень сильна. Сильна, насколько это возможно, ибо она — моя родственница, искушенная во всех искусствах силы, в белом и в черном. — Элиан напряглась, выпрямляясь в его объятиях, — Мы были глупцами, наслаждаясь солнечным светом, словно тучи больше никогда не появятся на небе. И она заставит нас заплатить за это.

— Нет, — сказал он. — Не заставит. Я не позволю. Она не может войти в мое королевство. Элиан долгим взглядом всмотрелась в его лицо. — Она не может, но ей это и не требуется. Потому что она уже здесь.

Мирейн не стал возражать, и это испугало ее больше всего. Но он сказал:

— Она не тронет тебя. Клянусь рукой моего отца. Было так легко оставаться в его надежных объятиях. Элиан все еще прижималась к нему и чувствовала, как он силен. И тем не менее разум уже побуждал ее к спору.

— Я буду сама сражаться за себя, мой господин. — А разве это только твоя битва? Она отпрянула.

— Ты не можешь защитить меня от моего дара предвидения. Это под силу сделать только мне. — Приняв его?

— Нет! — быстро сказала Элиан. Но спустя мгновение, очень медленно, словно каждое слово вытягивали из нее силой, добавила: — Да. Если я… если я позволю ему прийти. Когда мы прибудем в Хан-Гилен… там есть способы и ритуалы… О Аварьян! Почему я должна быть одной из них?

Мирейн сел на корточки возле ее постели и снова протянул к ней руки, на этот раз чтобы взять ее ладони и удержать их в своих.

— Элиан, сестренка, бог дарует свои милости тем, кого выбирает. Ты наделена ими в изобилии, потому что бог знает: ты достаточно сильна, чтобы выдержать их тяжесть. Я сам помог бы тебе в этом, если бы мог или если бы он или ты позволили мне сделать это.

— Но мы не позволим. Я не могу. Точно так же, как я не могу стать тем, кто ты есть. Он слабо и болезненно улыбнулся. — Ты и не захотела бы этого. — Тогда не пытайся стать мной. И не будь так самоуверен. Твой враг — смертная женщина, но она могущественна и служит мраку. Достаточно ли ты силен, чтобы встретиться с ней?

Пальцы Мирейна сжались крепче. Он так же сильно, как и Элиан, ощущал поток видений, подхвативший ее и отразившийся в ее голосе.

— Кто знает? — сказал он. — Кто может знать это, пока я не попытаюсь? — Ты не можешь. Не сейчас. Не этой ночью.

— Конечно, — согласился Мирейн. — Не этой ночью. — Он поднял ее руки и поцеловал каждую ладонь. — Теперь отдыхай. Видение исчезло, теперь оно оставит тебя в покое.

Знал ли он это или просто его собственная сила подействовала на нее, но Элиан заснула почти сразу же, глубоко и без сновидений.