Глава 3

Эмери и Гирт быстро бежали через лес. Темная серовато-коричневая одежда позволяла им затеряться среди пышной растительности. Они направились к раскидистым дубам и, вскарабкавшись на них, стали перебираться с дерева на дерево. Остановившись лишь на склоне холма у реки, они наблюдали, как их преследователи бесцельно кружили в отдалении. Эмери пытался отдышаться. Гирт катался по земле от смеха.

– Нормандские свиньи, – шептал он. – Тупые пожиратели дерьма! – Он успокоился и сел, качая головой. – Зачем тебе понадобилось так рисковать?

– Я не мог спокойно смотреть на изнасилование.

Эмери склонился к реке и, зачерпнув ладонью воды, плеснул себе в лицо и на голову, затем встряхнулся, удалив лишнюю влагу. Девушка была так же прекрасна, как он ее видел в своих снах. Ему следовало убить Одо де Пуисси. Мысль, что другой мужчина касался ее…

– Нормандский боров насилует нормандскую свинью, – сказал Гирт. – Единственная неприятность при этом – возможность появления маленьких поросяток.

Эмери с трудом сдержал желание пырнуть Гирта ножом.

– Она женщина и заслуживает защиты.

– Она и есть та маленькая шлюшка, с которой ты встречался у речки? – Взглянув Эмери в глаза, Гирт притормозил. – Значит, ты исполнял свой долг благородного нормандца. Тебя едва не убили.

– Я был вне опасности.

– Скажи это, когда де Пуисси тебя поймает. Это его сына ты свалил.

– Я знаю. Мне знаком Одо де Пуисси. Гирт удивленно поднял брови.

– Хорошенькие же у тебя друзья.

– Он мне не друг, – сказал Эмери. – Он презренный хвастун, а теперь и мой враг.

– Кто же эта симпатичная девушка? Уж точно не служанка, так хорошо одета и с золотыми лентами в косах.

Эмери раньше не обратил внимания на ее внешний вид.

Он рассмеялся:

– Должно быть, она наследница Баддерсли, а я-то чуть не уложил ее в тот день у речки. Ничего удивительного, что она закричала «нет».

– Ну так вот, – глубокомысленно сказал Гирт. – Ты бы мог поступить гораздо лучше, парень. – Уложил бы ее возле речки – после того как женился на ней. Тогда бы Баддерсли оказалось в хороших руках, до тех пор, конечно, пока Гервард не потребовал бы его назад.

Эмери был поражен силой желания, охватившего его. Он мог бы овладеть ею и закончить то, что они начали. И заодно обучить ее, как защитить себя. Неужели она собиралась удержать Одо своим маленьким ножом? Она была отважной, хотя и глупышкой, его маленькая смуглянка…

– Не думаю, чтобы она стала возражать, – сказал Гирт, – после того, как она так на тебя смотрела сегодня.

Тут Эмери пришел в себя.

– Тебе следовало высказать эту заманчивую мысль до того, как ты втянул меня в дела Баддерсли, Теперь уже поздно. Я слишком часто бывал здесь как Эдвальд. Если я явлюсь сюда как лорд, кто-нибудь меня непременно узнает, а в деревне наверняка есть предатель.

– Скоро мы отыщем его и положим этому конец, – возразил Гирт. – Большинство людей скорее умрут, чем предадут тебя. Ты их герой.

– Это было бы безумием, – Эмери, мысленно склоняясь к тому же.

Но затем он покачал головой.

– Она меня узнает. Едва ли было бы честно поставить ее в положение, когда она вынуждена либо обмануть короля, либо предать меня. Как и связать с человеком, идущим по опасному пути. Мое разоблачение погубило бы и ее.

Он испытывал особую привязанность к Баддерсли, а люди здесь страдали. Вот почему, несмотря на благие намерения, он все же вернулся. Эмери откликнулся на призывы наиболее отчаявшихся и согласился помочь им бежать. Они скрывались в лесах поблизости. Эмери собирался сопроводить их на север страны, где власть нормандцев была еще не так сильна, но он отлично знал, что наиболее воинственные из них направятся на восток, на болота, к Герварду. Он видел, как Гирт разговаривал с некоторыми из молодых и вербовал их.

А поставка воинов врагам короля, без сомнения, была настоящей изменой. Это даже шло вразрез с его собственными намерениями отговаривать людей от восстания. Но альтернатива была еще хуже – оставить людей под тиранией Поля де Пуисси.

Убийство нормандцев. Помощь беглым крестьянам. Вербовка бойцов для Герварда. Однажды ему придется заплатить за все. Но он понимал, чем рискует, когда решил встать на этот путь в те страшные дни после Сенлака. Единственное, о чем он сожалел, так это о страшном позоре и боли, которые предстоит испытать его родителям. Так что не надо добавлять еще и наследницу к тем, кто пострадает по его вине.

– Хотелось бы думать, – лукаво промолвил Гирт, – что ты сохранил теплые воспоминания о Баддерсли. Альдреда, так ее звали?

Эмери не мог сдержать улыбки.

– Да, Альдреда с каштановыми волосами и сладким телом.

Гирт усмехнулся:

– Мужчина никогда не забывает свою первую женщину.

«Это правда», – подумал Эмери. Именно здесь, в Баддерсли, он стал мужчиной. Ему только что исполнилось четырнадцать, и Гервард решил, что мальчик готов. Ему нанесли последнюю татуировку – могучего оленя на правой руке, которая должна была наделить его силой и мощью этого животного. Он получил свое кольцо. Он выбрал себе женщину и занимался с ней любовью там, в замке.

Было высокой честью оказаться избранной, и ни Альдреда, ни ее муж, Хенгар, не возражали. После празднования избранная женщина проводила ночь с лордом, и любой малыш, родившийся через девять месяцев, считался ребенком лорда. Его ожидал почет и высокое положение. Альдреда родила тогда девочку, Фриду, но не было никакой возможности узнать, дочь ли это Эмери, или Герварда, или даже Хенгара.

Эмери понимал, что следовало бы проведать Фриду, узнать, как ей живется в это смутное время, но сделать это так, чтобы не встретиться с Альдредой, потому что, если кто и мог узнать его, так это она.

Он улыбнулся. Ей было всего шестнадцать к его четырнадцатилетию, но ему она казалась взрослой женщиной – стройная, с полными бедрами и длинными каштановыми волосами. Она была добра к взволнованному мальчику и восхитительна в его объятиях. Было определенное сходство между Альдредой и наследницей. Возможно, поэтому его мгновенно потянуло к ней. Но Мадлен не для него. К великому сожалению.

Гирт прервал его размышления.

– Ну что, означает ли эта обаятельная улыбка, что ты собираешься попытаться добыть Баддерсли для себя?

– Нет, – резко ответил Эмери. – Займемся своим делом.

Они спустились с дальнего склона холма, направляясь в лагерь, который устроили для крестьян. Люди там спокойно проспали весь день. Ночью всем им предстояло двинуться в путь.

– Почему ты не хочешь заполучить Баддерсли? – настаивал Гирт.

– Потому что мне хотелось бы дожить до конца года.

Когда они приблизились к лагерю, Эмери остановился. Не слышно было обычных звуков, хотя среди тех, кто стремился к свободе, были дети и даже младенцы. Не доносился запах костра, хотя они считали, что в такой глуши можно без опасения разводить огонь. Подав Гирту знак рукой, Эмери осторожно двинулся вперед.

Лагерь был брошен. Костер оказался затоптанным, хотя струйки дыма еще поднимались. Только перевернутый горшок и брошенный узел говорили о том, что здесь совсем недавно были люди. Озадаченные, Эмери и Гирт медленно вошли в лагерь. Послышался шорох. Эмери резко обернулся, выхватив нож. Из подлеска боязливо выполз мальчик.

– Что случилось? – спросил Эмери, все еще готовый к опасности.

– Пришли люди, – со слезами ответил мальчик. – На конях. С собаками. Они всех окружили. Потом пришел он.

– Кто?

– Дьявол. – Мальчик задрожал. – Он сказал, что они напали на его сына. Их всех должны засечь до смерти. Всех!

Малыш разрыдался. Эмери ласково обнял его, понимая, что среди захваченных была и семья мальчика. Еще несколько человек, обезумевших от ужаса, выбрались из густого кустарника.

– Но они преследовали нас! – сказал Эмери.

Вперед вышла женщина, прижимая младенца к костлявой груди.

– Они были так же удивлены, наткнувшись на нас, господин, как мы – тому, что нас нашли. Вот почему многие из нас сумели ускользнуть. Будь ты проклята, нормандская сука! – Она смачно плюнула в погасший костер.

Эмери мгновенно отметил это.

– Здесь была женщина?

– Она появилась потом, вместе с дьяволом, и явно просила его наказать нас всех. Я не понимаю их варварского языка, но любой в Баддерсли имел случай выучить французское слово «пороть». «Пороть их, пороть их!» – повторяла она.

– Кто это был?

«Это, должно быть, мадам Селия, – говорил он себе, – должно быть, она».

– Это была племянница дьявола, господин.

Эмери не мог этому поверить.

– Каштановые волосы, карие глаза? – с сомнением спросил он, молясь, чтобы женщина ответила «нет».

Она кивнула. Он похолодел. Что же это за женщина, если могла так поступить? Ведь она знала, что эти люди невиновны.

Он задумался, не имела ли сцена насилия, которую он наблюдал, совсем другой смысл. Возможно, девушка развлекается, раздразнивая мужчин. В лице Одо де Пуисси она в конце концов напоролась на человека, лишенного благородства, и чуть было не поплатилась за это. Эмери почувствовал даже слабую симпатию к Одо.

– Ты уверена, что это была леди Мадлен? – снова спросил он.

– Ясно как день, – ответила женщина.

– И она просила, чтобы людей выпороли кнутом?

– Будьте уверены в этом.

Надежда покинула его. Девушка оказалась лживой, похотливой, вероломной и жестокой. Мысль о том, что его тянуло к такой твари, вызывала в нем отвращение.

– Она заплатит за это, – обещал он стоявшим перед ним людям.

Глаза женщины прояснились.

– Хвала Золотому Оленю! – Это было подобно ушату холодной воды. Женщина коснулась татуировки на его правой руке, словно это была священная реликвия.

– Мы так называем вас, господин.

Эмери взглянул вниз. Могучий олень, изображенный в прыжке на его правой руке от локтя до пальцев, был нарисован так витиевато и условно, что многие не могли распознать животное, но, видимо, не все. Выполненный в красных, коричневых и желтых тонах, он вполне мог быть назван «золотым». Но это новое имя было для него катастрофой. Как мог кто-нибудь увидеть эти знаки? Он тщательно скрывал их под грязью или повязкой, но теперь они ясно видны. Был ли рисунок виден, когда он находился в рабстве у д'Уалле? Или при других обстоятельствах? Сколько человек в Баддерсли помнили знаки, нанесенные на кожу Эмери де Гайяра много лет назад? Очень мало, но и одного достаточно, если бы тот замыслил предательство. Альдреда, безусловно, помнила.

– Вы не должны называть меня так, – сказал он остальным крестьянам. – Иначе нормандцы очень скоро найдут меня.

– Да, господин, – ответили они.

Эмери встретился взглядом с Гиртом и увидел в его глазах те же сомнения. Они постараются сдержать слово, но им очень нужен мифический герой-предводитель, а он вполне подошел на эту роль.

А дальше будет еще хуже. Любое известие об английском сопротивлении будет связано с Золотым Оленем. Убийство четырех нормандцев было только первым шагом. Золотой Олень окажется исполином, восьми футов ростом, вооруженным огненным топором. Он будет вырывать деревья с корнем и швырять их в своих врагов. Вся страна всколыхнется под влиянием мифа. И стоит только одному-единственному нормандцу рассмотреть рисунок на его коже, как все будет ясно.

Судьба, похоже, уготовила ему короткую жизнь и насильственную смерть, но он был в достаточной степени англичанином, чтобы безропотно принять это. Он обратил свои мысли к практическим делам и приказал уцелевшим крестьянам собрать пожитки. Нужно было выбираться отсюда, пока Поль де Пуисси не организовал облаву. Но в последний момент он отправил их в путь с Гиртом.

– Что ты собираешься делать, парень? – спросил Гирт. – Сейчас рискованно оставаться в этих местах.

– Я должен узнать, что случилось с теми, кого схватили.

Гирт нахмурился:

– Ты хочешь выяснить, действительно ли маленькая сучка оказалась такой стервой? Она тебя околдовала. Брось ее, пока можешь!

– Ты вроде хотел, чтобы я на ней женился?

– Больше не хочу. Если подберешься к ней достаточно близко, перережь ей глотку.

* * *

Мадлен сидела в господских покоях на верхнем этаже старого замка в Баддерсли, орудуя иглой под критическим взглядом своей тетушки и пытаясь не обращать внимания на звуки, доносившиеся снаружи, – удары хлыста, пронзительные крики и не прекращавшиеся стоны наказанных. Все это продолжалось уже слишком долго. Ее дядя захватил около двадцати беглецов и пригнал их в замок. Он приказал выпороть их всех.

Мадлен, натренировавшаяся в монастыре, шила лучше, чем ее тетушка, что не мешало Селии постоянно ругать и поправлять ее. Но сегодня тетка имела все основания для недовольства, потому что руки девушки дрожали и стежки ложились неровно. Селия наклонилась и злобно ущипнула племянницу.

– Сейчас же распори все! – раздраженно закричала она. – Какая же ты неумеха! Такая же ни к чему не годная, как все эти несчастные саксы.

Тетушка Селия была тощей и костлявой, с вечно поджатыми губами и таким выражением лица, словно она надкусила незрелое яблоко. Она с раздражением воткнула иглу в шитье, как будто хотела пронзить ею саксов или Мадлен. Девушка отодвинулась подальше от тетушки, чтобы та не могла дотянуться до нее своими жесткими пальцами, и принялась переделывать неудачные стежки. Она трудилась над новым плащом для дяди, и что до нее, то чем хуже он получался, тем лучше. Она и подумать не могла, что он настолько жесток.

Мадлен оглядела комнату. Одна женщина, по имени Альдреда, работала за ткацким станком. Другая, Эмма, пряла. Обе были охвачены горем. Рядом с ними сидели их дочери и шили. Одна темноволосая, другая – белокурая, как ангел. Слезы струились по их лицам, а руки дрожали.

Мадам Селия работала иглой так, словно звуки, доносившиеся со двора, были музыкой, а не стонами страдания. Одна из ее нормандских служанок, Лиз, во всем подражала своей госпоже. Мадлен все еще не оправилась от потрясения. Тело ее не гнулось и болело от жестоких побоев Одо, голова шла кругом. Зачем она произнесла эти роковые слова? Почему не сказала, что Одо ударился головой о ветку и свалился с лошади?

Она говорила дяде, что эти люди не имеют отношения к нападению, но ему было наплевать. Кто-то должен ответить за происшествие с сыном, а эти люди заслуживали наказания за то, что сбежали. Мадлен произнесла благодарственную молитву Пресвятой Деве. Ей удалось уговорить дядю ограничиться поркой. Она спасла мужчин от потери ноги, а женщин – от клейма на лице.

Сначала она стояла и наблюдала за поркой, ломая голову над тем, как бы остановить наказание, но тут заметила, как люди смотрят на нее. Ненависть в их взглядах хлестала ее. Она проскользнула в дом. Среди пленников ни у кого не было зеленых глаз и рослой фигуры, как у Эдвальда. Попались ли эти люди случайно? Имеют ли они к нему отношение?

Вскоре ее заметила тетушка – «гоняющую лодыря», как она выразилась, и засадила за работу. Но ставни были открыты, и ничто не могло заглушить страшных звуков порки.

При каждом крике ее пальцы судорожно вцеплялись в ткань. Хорошо, что она не работала с тонким льняным полотном или шелком, иначе у нее в руках осталась бы рваная тряпка.

В комнату, поглядывая на нормандцев, словно они были дьяволами, боязливо проскользнула служанка с кипой одежды, чтобы уложить ее в сундук. Свист хлыста и стоны продолжались, и Мадлен прижала ладонь к голове, которая нестерпимо болела.

– Скоро это кончится? – спросила она на своем скудном английском, медленно выговаривая слова.

Тетушка Селия недовольно фыркнула.

Служанка взглянула на нее и кивнула, затем опустила глаза, но Мадлен успела заметить в ее взоре вспышку все той же ненависти. Почему? Только потому, что она нормандка? Вполне достаточное основание, вынуждена была она признать. Только Мадлен принялась за работу, как крики возобновились.

– Что происходит? – спросила она служанку. – Просто дети, леди, – пробормотала девочка.

Мадлен застыла от потрясения и уронила плащ на пол.

– Он собирается пороть детей?

Служанка, съежившись, скрылась. Тетушка Селия сказала:

– О чем ты говоришь, глупая девчонка? Подними свою работу, она же испачкается!

Не обращая на нее внимания, Мадлен выбежала в холл, где дядя сидел за выпивкой, уставившись на копоть, покрывавшую стену. У его ног лежали две злобные собаки. Селия поспешила за ней и ухватила за руку.

– Что ты делаешь? – воскликнула она, затем добавила шепотом: – Не беспокой его, безмозглая раззява.

Мадлен вывернулась из рук тети, но предостережение приняла к сведению. Скрепя сердце она подавила свой гнев и прибегла к дипломатии:

– Порка должна бы уже закончиться, дядя.

– Уже скоро, – сказал он без всякого интереса. – А в чем дело? Ты сама на этом настаивала. Несколько отрубленных ног послужили бы лучшим уроком и более скорым. А клеймо не позволило бы им снова бежать.

– Как бы они смогли обрабатывать землю без ноги? – возразила она. – У нас и так не хватает людей. Если ты избил их слишком жестоко, кто будет работать на полях?

– Они здоровые как быки, – воспротивился он.

– А как же дети? Ты же не станешь их тоже бить?

– Их надо учить заблаговременно. – Он посмотрел на девушку, как разъяренный медведь, сжав здоровенные кулаки.

Собаки подняли головы и оскалились. – Иди и займись своими делами, племянница.

«Это мои дела. Не твои. Мои».

Слова чуть не сорвались с языка. Слезы наполнили глаза Мадлен, когда пронзительные детские крики достигли ее ушей. Самое страшное в жизни – ощущение бессилия.

Словно солнечный луч, пробившийся сквозь пыльный воздух зала, перед Мадлен засияла истина. Ей необходимо покровительство короля и муж, иначе Баддерсли ждет разорение. Одна она ничего не может сделать. Нужно только, чтобы он был справедливым и умелым. Высокий или низкий, худой или толстый, молодой или старый – все это больше не имело значения. Она искренне полагала, что король даст ей мужа, способного управлять имением.

Если, отсылая ее сюда, Вильгельм давал ей возможность осознать именно это, то он добился своего. Но как поставить его в известность? Она не могла отправить послание без разрешения дяди. У Мадлен возникло жгучее желание убежать в лес, найти построенную римлянами дорогу, которая проходила где-то поблизости, и по ней добраться до Лондона.

Но это было бы безумным поступком несмышленого ребенка. Отправиться одной через незнакомую территорию, населенную враждебно настроенными людьми, язык которых она едва разбирает? Это верное самоубийство. Ей следует найти другой способ передать послание…

– Что ты стоишь? Тебе нечем заняться? – спросил ее дядя. Мадлен захотелось пронзить мечом черное сердце этого человека.

– Не надо разговаривать со мной так, будто я прислуга, дядя.

Гнев загорелся в его глазах, и он судорожно сжал кулаки. Собаки глухо зарычали. Селия тревожно застонала, но Мадлен решила твердо стоять на своем. Ведь она была здесь хозяйкой.

– Детей не должны пороть, – заявила она. – Прекрати это. Он медленно поднялся на ноги, массивный и достаточно сильный.

– Мне поручено управлять Баддерсли, племянница. Эти дети скоро узнают, какова цена неповиновения. Как и ты, если будешь разговаривать со мной в таком тоне.

Мадлен ничего не оставалось, как отступить на шаг назад. Собаки поднялись и встали у него по бокам, злобно скалясь.

– Это моя земля, дядя. И это мои люди. Прекрати порку.

Он сгреб ее спереди за блузку и подтащил к себе. Она оказалась притянута к его обрюзгшему телу, в нескольких дюймах от его лица. Обдавая ее дурным запахом изо рта, Поль сердито прорычал:

– Захлопни рот, а то вслед за ними отправишься к столбу!

Он не шутил. Он совсем сошел с ума. Селия решила разрядить обстановку.

– Глупая девчонка! – зашипела она. – Ты не смеешь разговаривать с мужчиной подобным образом!

Поль де Пуисси свирепо взглянул на жену, но ничего не сказал. Затем презрительно оттолкнул племянницу. Мадлен старалась убедить себя, что смолчала из благородных побуждений, ведь она ничем не смогла бы помочь людям Баддерсли, если бы погибла. Но понимала, что ее остановил смертельный ужас. Впервые в жизни она почувствовала, что значит оказаться во власти порочного человека.

Отправить сообщение королю, подумала она; Теперь это должно стать ее главной целью. Послать сообщение королю и навсегда избавиться от Поля и Селии. Это вполне возможно – с помощью странствующего торговца или одного из селян, который рискнет согласиться на поездку. Но нужно соблюдать осторожность. Мадлен пересекла холл и подошла к открытому окну, выходившему во двор.

О Боже милостивый, к столбу был привязан ревущий ребенок. Ему было не больше восьми лет. Хорошо хоть, что они пороли его легким хлыстом, но при каждом ударе он вскрикивал и звал мать. Все, что ей оставалось, с горечью подумала Мадлен, – это ждать. Разгневанная до слез, она наблюдала, как с полдюжины детей подтаскивали к столбу и пороли, причем каждый следующий был моложе предыдущего.

Господи, помилуй, не будут же они пороть и грудных младенцев?

Наконец все закончилось на ребенке около трех лет.

Страх покинул Мадлен или, вернее, растаял в пылу ее ярости, как утренний туман исчезает под лучами солнца. Она чувствовала себя такой же твердой, холодной и решительной, как мощный меч. Беззаконие необходимо остановить, и она покончит с этим!

Укрывшись позади гневной, молчаливой толпы, Эмери смотрел на Мадлен де Л'От-Виронь, стоявшую у окна замка. Как можно сохранять спокойствие в такой ситуации?

Какой прекрасный день она, должно быть, провела! Раздразнила Одо до сумасшествия и ускользнула невредимой. Теперь она наслаждалась зрелищем несчастных детей, истошно вопивших под ударами хлыста. О, если бы она попала ему в руки на час или два!

Загрузка...