Власть

ПРОЛОГ

22 августа 1944 года, в 19 часов 11 минут, в этот уходящий летний, разомлевший от жары день, Гаврилэ Дрэган, осужденный на смерть военным трибуналом, находился на скамье подсудимых кассационного суда.

Вместе с ним сидели здесь все те, кто тоже ожидал решения суда: бородатый крестьянин, во взгляде которого сквозило то смиренное унижение, то хитрость; цыган с фальшиво-доброжелательной улыбкой, за которой он безуспешно пытался скрыть натуру человека, готового в любой момент пустить в ход нож; три дезертира; толстый мужчина с непроницаемым лицом и вставными металлическими зубами; спекулянт сыром и две женщины в одинаковых черных платьях, одинаковых платках, завязанных вокруг шеи, одинаковых нитяных чулках. Эти две тонкие черные фигурки напоминали монашек неведомо какого нищенствующего ордена. На самом же деле они были владелицами галантерейного ларька на рынке, арестовали их за продажу военного имущества.

Внимание Дрэгана больше всего привлекали именно они. Наверное, потому, что с тех пор, как их ввели в казарму, женщины не прекращали всхлипывать, словно им было еще чего бояться, помимо утверждения приговора, содержание которого они уже знали.

В комнате, где они находились, пахло керосином, которым, вероятно, служащие протирали ее, делая уборку после долгих заседаний. Напротив подсудимых в тупом оцепенении застыли члены суда. Подсудимые, находившиеся тут же в комнате, напряженно ждали. Дрэган среди всех выделялся своим независимым видом и непреклонной твердостью. Председатель в красной шапочке тягучим голосом перечислял статьи закона.

Сам не зная почему, Дрэган все время смотрел на двух плачущих женщин. Он пристально разглядывал их до тех пор, пока они, словно под воздействием какого-то импульса, медленно — сначала одна, потом другая — не повернулись в его сторону и не посмотрели на него.

И как же ему было не удивляться! Насколько они походили друг на друга фигурами, движениями и жестами, настолько они оказались непохожими, когда он увидел их лица. У одной глаза были водянистыми, бесцветными, с затаенной горечью, а у другой в глазах отражалась целая гамма чувств: и беспокойство, и наивность, свойственная юности, и страх за свою судьбу. Эти глаза, не скрывая любопытства, прямо смотрели на него. Дрэган чувствовал, как они вглядываются в каждую его черточку. Ему казалось, эти огромные глаза юной девушки задавали один и тот же неразрешенный вопрос: «Почему мы здесь?» Таких больших, живых и выразительных глаз Дрэгану еще не приходилось встречать. Над этими, глазами вырисовывались тонкие, изогнутые, словно крылья чайки, брови. Чистое белое лицо напоминало византийскую икону.

У другой женщины тоже были византийские черты лица, только лицо это приобрело землистый цвет, нос заострился, а губы сморщились.

В ту секунду, когда женщины повернулись в его сторону, мысли Дрэгана, как маятник, метались между жизнью и смертью, прошлым и настоящим. Молодость и старость, день и ночь, настоящее и будущее — все смешалось. Фигуры женщин и их лица слились в единое целое, и он уже не различал их.

А над всем этим звучал тягучий, словно тяжелая, бесконечная, глухо позвякивающая цепь, голос председателя, зачитывающего приговор.

Дрэган не видел, как женщины отвернулись от него и снова застыли, словно два черных тонких изваяния, среди серо-зеленых мундиров дезертиров.

Стояла жара, и Дрэгану было так тяжело в течение всего времени предварительного заключения, что теперь мысль о смерти казалась ему неразрывно связанной с ней. С жарой, которая давит тебя, давит до состояния полнейшего отчаяния. Она как будто только для того и существует, чтобы вызвать желание побыстрее услышать приговор, чтобы притупилось чувство перехода в небытие.

Только иногда она вызывала другую ассоциацию: перед ним возникало нечто напоминающее широкий сверкающий пляж и лениво вздымающиеся и опадающие волны моря. Дрэган то слышал его плеск, то ощущал его медленное колыхание. Его не раздражал запах керосина, распространяющийся от деревянных полов. Там, в порту, где он чаще всего видел море, оно лизало берег своими волнами, переливающимися всеми цветами радуги от разводов масла, и пахло соляркой. Море колыхалось медленно, терпеливо и размеренно, будто дышало.

Он вдруг понял, почему думает о море. Не только жара тому причиной. Сидящая перед ним девушка ритмично качала ногой, выдавая тем самым свое напряженное состояние.

Девушка?.. Да откуда он взял, что это именно девушка?! То был один из силуэтов, не имевших признаков, по которым можно было бы определить, кому он принадлежит. Но Дрэган был убежден, что это девушка. Всякое другое представление он исключал и отвергал. Та, другая, была где-то в прошлом, а ему нужно было настоящее. Его интересовало настоящее, и оно, это настоящее, должно быть красивым, так как это единственное, что ему еще принадлежит.

Да, да, теперь он был убежден, что не могло быть и речи о каких-либо вариантах: речь шла только о настоящем и будущем, об этих больших сверкающих, заставляющих дрожать, трепещущих глазах, о том, что они по мере приближения человека к своему смертному часу станут водянистыми, бесцветными. Речь шла о романтической, возвышающей прозрачности лица и об обостренности его чувств. Для него эта девушка была сейчас как бы олицетворением самой жизни. А ему так хотелось жить! В его полном энергии существе все боролось за жизнь. Ритмично покачивающаяся перед его внимательными глазами нога выдавала страшное волнение девушки. Дрэган заметил, что лодыжка была тонкая, изящная, как гриф скрипки. И ему захотелось погладить ее. Взять в свои большие руки маленькую ножку, прикоснуться к пальцам и ласкать их, ласкать до тех пор, пока девушка не успокоится…

Голос председателя задрожал, но лишь оттого, что горло сдавила духота. Он звучал надорванно, с какой-то странной интонацией, более уместной при объяснении законоположения, чем при чтении, приговора. Слова же, казалось, произносились не губами, а выходили прямо из-под красной судейской шапочки с кисточкой, означавшей для Дрэгана высшую степень юридической власти, обладающей в это мгновение правом решать, жить ему или нет, двигаться его большому энергичному телу или через двадцать четыре часа превратиться в тлен.

Что значит «обладать правом»?.. Никакого права у судьи не было, ибо не может существовать такое право, чтобы человек или группа людей решали, жить другому человеку или нет. Не могут существовать люди, которые создавали такой закон, по которому одни отнимают жизнь у других. Возможно ли такое, чтобы вот этот тип с низким надтреснутым голосом, в красной бархатной шапочке с кисточкой мог решить, жить ему, Гаврилэ Дрэгану, завтра или нет. Единственное, что существует, — это борьба. Та самая борьба, в ходе которой они его схватили, чтобы теперь расстрелять. Вот и все. Если бы в этой борьбе ему повезло, он добился бы, чтобы этих вот свергли. Все остальное — кривлянье и глупые выдумки. Никто не имеет и не может иметь права покушаться на жизнь другого человека, так как человек остается человеком. Все, что читает там этот тип, лишь пустые слова, самооправдание. Реальной остается только борьба. Борьба, о которой он, Дрэган, знает только одно: рано или поздно в этой столь сложной и увлекательной жизни он все равно победит. Не он, так его идеи, которые, даже если уже завтра его не будет на свете, победят непременно. Если бы у него не было такой непоколебимой убежденности, он не боролся бы. А этот суд — это просто торговля. Если бы Дрэган находился на свободе, разве с ним кто-нибудь стал торговаться? Что бы ни случилось, он все равно пошел бы до конца, все равно не отступился бы до тех пор, пока не перевернул существующее положение вверх дном… Это единственная истина. Остальное — болтовня… Суд?.. Какой это суд, если они хотят убить его?!

Ход мыслей резко прервался. Дрэган заставил себя не думать больше ни о чем. Он напрягся, мысли застопорились, он успокоился и снова услышал шум зала, всхлипывания женщин. Это навело его на мысль, что с ней можно заговорить. Не с ними, а с ней, с девушкой, которая заставляла его жить, будила в нем чувства, желания. Потом он подумал о второй женщине, сидящей рядом с девушкой, а затем снова вернулся мыслями к девушке.

Но вот она повернулась. Он увидел ее бледное, осунувшееся лицо, глубокие и ясные, глубокие и грустные, глубокие и вопрошающие, глубокие и недоумевающие глаза. Она застенчиво осмотрела его, словно приласкала взглядом. Дрэган от удовольствия даже зажмурился. У него были резкие черты лица, суровый взгляд. Он это хорошо знал. Ему нравилось быть таким… Вдруг, как по тревоге, он почувствовал, что надо открыть глаза, и едва успел поймать ее взгляд, когда она уже отводила глаза. Делала она это поспешно, так как ее потянула за платье вторая. Фигурки женщин выпрямились и застыли, как два черных каменных столбика.

Совершенно охрипший председатель произнес имя, а теперь должен был прозвучать приговор: за торговлю военным имуществом по одному месяцу тюрьмы и полное запрещение заниматься торговлей.

Они, эти два маленьких черных столбика, были похожи на сожженные деревца. Вдруг та, что была постарше, начала причитать, плакать, метаться, протестовать, в то время как другая старалась сдержать себя, стыдливо поглядывая в зал.

Привычный ко всему, председатель не обратил на них никакого внимания. Он перешел к следующему делу и произнес имя — Гаврилэ Дрэган. Сухим, профессиональным тоном он объявил, что суд отклоняет просьбу о кассации в приговор будет приведен в исполнение через сорок восемь часов.

Дрэган воспринял приговор спокойно. Ему захотелось лишь выругаться. Выругаться как следует, от всего сердца, и этим выразить всю свою ненависть. «Плевать я хотел на ваш суд! Схватили меня и хотят убить — вот и вся ваша правда! Пользуетесь случаем, что у меня нет оружия, а то я бы ответил вам!»

Но вдруг, когда он только что собрался начать говорить, его глаза встретились с глазами девушки, с этими большими и странными глазами. Эти глаза с дрожащими зрачками были фантастическими, в них он увидел столько боли!

А в это время причитания второй женщины становились все более душераздирающими:

— Месяц тюремного заключения, месяц тюремного заключения, месяц тюрьмы!

Дрэган смотрел прямо перед собой, в почти прозрачные глаза, и на душе его становилось все спокойнее.

«Ты же химера моей смерти, — мысленно сказал он ей, продолжая смотреть прямо перед собой. — Стараешься успокоить меня, сделать так, чтобы все для меня стало безразличным. Ты подбадриваешь меня перед тем, как мне уйти из этого мира, или хочешь заставить меня не думать о смерти. Да, ты химера моей смерти!»

Вдруг он необычайно отчетливо услышал:

— Он умрет, он умрет! — Это говорила она. — Он умрет… Он умрет завтра, а ты ревешь из-за месяца тюрьмы!

Дрэган почувствовал, как она падает ему на грудь, обнимает его, ощупывает своими тонкими пальцами его суровые морщины.

А рядом отвратительно хныкала другая:

— Месяц тюрьмы, месяц тюрьмы!..

Он обнял девушку, прижал к своей груди и вызывающе оглядел весь зал.

Вероятно, стражники разъединили их, но Дрэган не обратил на это никакого внимания: он уже не принадлежал этому миру и ничего не мог изменить.

У него отобрали ее, но руки его все еще хранили ощущение ее тепла. Он видел, как старая мегера забрала ее с собой и повела к боковой двери, но мысленно продолжал нести девушку на руках. И даже после того как за ним со скрипом закрылись железные двери, ему все еще казалось, что он несет ее, не чувствуя при этом никакой тяжести. Да, он потерял ее, и ему очень хотелось вернуть ее, но их разъединяли железные тюремные двери и решетки. Однако, несмотря ни на что, ему все еще казалось, что она возвращается к нему, припадает к его груди, нервно дрожа, лаская его своими тонкими пальцами.

И, растворяясь в бездонной прозрачности ее глаз, он мысленно задавал ей одни и те же вопросы:

«Правда, что ты химера моей смерти? Тебя ведь послали, чтобы ты успокоила меня, сделала так, чтобы я не почувствовал своего ухода в небытие?»

И она соглашалась.

«Разве не ты делаешь так, что я не знаю, мгновение это или уже небытие? — продолжал спрашивать Дрэган. — Разве не ты приходишь ко мне, ласкаешь меня своими тонкими пальцами, успокаиваешь своими огромными глазами, чтобы меня не терзала мысль о том, что скоро от живого, сильного существа, которое теперь тебя обнимает, не останется ничего?..»

Она во всем соглашалась с ним, а он, с величайшей осторожностью посадив ее на свое одеяло, мысленно ласкал неискушенную девушку с удивительными глазами, то затуманенными тенью страха, то озаренными светом радости.

Но вот она исчезла, и в этот миг Дрэган словно умер. Видение исчезло, а он очнулся в холодном поту со стоном: «Ты химера моей смерти, ты видение моей смерти!..»

Он мучился до тех пор, пока не поймал ее снова. Но теперь они появились обе — лилия и увядший лист — с поразительно одинаковыми линиями и формами. Однако он прекрасно знал, какая из них — нежный лепесток, а какая — засохшая трава.

Его воображение разделило их, разделило намеренно медленно. Когда Дрэган ощутил девушку на своей груди, он ногой отшвырнул другую женщину и заставил себя больше ни о чем не думать.

Эта душная ночь казалась ему бесконечной, хотя время вело его прямо в могилу.

Его бодрствование на мгновение прерывалось сном; он вздрагивал, видя другую, безобразную женщину, усаживающуюся рядом с его девушкой и бесстыдно обнажающую свое дряблое тело. Ее костлявые руки тянулись к нему, к его груди, животу, голове, отчего ему хотелось кричать изо всех сил: «Да расстреляйте же меня наконец! Снимите с меня эти путы!» Он не мог двинуть даже пальцем, уклониться от нее, от ее теплых дряблых губ.

Его спасла девушка: она бросилась к нему, обняла, защищая своим сильным, упругим телом.

Потом она уложила его, успокоила, и он заснул. Его сладкий сон был недолгим. Дрэган проснулся и недоверчиво произнес:

— Нет, ты не красива, ты не красива, ты лишь красивая химера моей смерти, ласкаешь меня только потому, что хочешь перенести на другой берег…

Но глаза ее говорили, что он ошибается. Она уселась на край его койки и спросила:

— Зачем тебе умирать, Гаврилэ Дрэган?

— Этого я и сам не знаю!

— И тебе не страшна смерть? — продолжала спрашивать она.

— Нет! — упрямо сдвинул он брови.

— Тогда почему же ты терзаешься?

— Да не терзаюсь я, — вызывающе ответил он. — Просто много еще всяких дел осталось в этой жизни.

— Выходит, что умирать-то не хочется?

— А кому, черт возьми, хочется?!

Он с возмущением вскочил, встал прямо перед ней, а вернее, перед пустотой и произнес, словно обращаясь к девушке, ко всему миру или к самому себе:

— Если нужно умереть — умру. Но ведь в борьбе нужно быть готовым к этому. Я пошел на борьбу, значит, я знал, что может быть такой конец. Если бы я остался жив, я многое сделал бы и, умирая, знал бы, что умираю не напрасно.

— Ты убежден в этом?

— Да, — ответил он, сверкая глазами. — Я знаю, что одни из нас должны погибнуть, другие будут жить! Вот и все! И не смотри на меня так: во мне страха не сыщешь!..

Она, вероятно, поняла его, так как перестала мучить вопросами и дала ему возможность забыться спокойным, здоровым сном, словно на следующий день его ожидала работа или любовь.

Во сне ему слышались какие-то крики.

— Ты химера моей смерти, — бормотал он, закутываясь в одеяло. Но крики не прекращались. Порой они становились невыносимо пронзительными.

— Тебе хочется, чтобы моя смерть была красивой, как свадьба, — произнес он во сне и тут же проснулся.

Нет, крики не приснились ему. Они были реальными. В громких голосах звучала радость, а из всех них выделялся очень знакомый голос:

— Дрэган! Дрэган!

Гаврилэ инстинктивно схватил шинель и сел на краю железной койки.

— Дрэган, Дрэган, где ты, Дрэган?! — кричал Тебейкэ в коридоре, куда выходили двери одиночных камер смертников.

— Дрэган, где ты, Дрэган?!

Заключенные задвигались, начали кричать, бить кулаками в двери, так что Тебейкэ не мог ничего разобрать. Он по очереди осматривал каждую камеру, целовался с каждым, кого освобождал, на ходу коротко рассказывал о восстании. В камерах находились несколько дезертиров, двое товарищей, ожидавших решения кассационного суда, и группа партизан. Дрэгана он нашел в предпоследней камере. Тот, несмотря на теплую ночь, не выпускал из рук свою солдатскую шинель.

— Дрэган, почему не откликаешься?

Не сразу Дрэган понял, что перед ним появился тот самый грузчик, с которым они более трех месяцев пробыли в одном отряде. Тебейкэ, не ожидая ответа, схватил друга в крепкие объятия.

— Дрэган, пришел день! Свобода, Дрэган! — Улыбка сияла на его круглом, как луна, лице.

Дрэган, широко раскрыв от удивления глаза, прижимал к груди солдатскую шинель и молчал.

— Постой-ка! — Тебейкэ, о чем-то вспомнив, сунул руку в карман и вытащил продолговатую бутылку пива. Откупорил ее и протянул Дрэгану: — На! Я как услышал, что идем сюда, решил во что бы то ни стало достать ее. Боялся, что товарищи стружку снимать будут, подумают, что я смылся куда-нибудь. А я, видишь, не опоздал. Догнал их, да еще и с пивом в кармане!.. На, Дрэган! Ты же сам меня учил, что завершение каждого дела надо отметить кружкой пива! Давай!..

Когда Дрэган стал жадно пить пиво большими глотками, он вновь преобразился в того Дрэгана, который в дни получки одним духом выпивал по две кружки пива. Он с удовлетворением допил бутылку, обтер обратной стороной ладони губы и, сделав большие глаза, с удовольствием произнес:

— Ох, и пиво! Хорошо промочил горло!

— Да, да, горло, — произнес Тебейкэ. — А я уже было видел тебя в петле.

— Хорошо, что из-за кассации малость пришлось задержаться на этом свете, — сказал Дрэган. — А знаешь, Тебейкэ, — он остановился, выпятил широкую грудь, — после кассации мне хотелось бросить им прямо в лицо: «Не двух немцев я уничтожил, за которых вы меня осуждаете, а целый взвод, взвод!» — Потом, сменив тему разговора, он продолжал: — А как с операцией? Вы ее подготовили?

— Все в порядке! Сообщение по радио передали в десять часов. Сейчас уже за полночь.

— Тогда пойдем!

Дрэган пошел вперед большими тяжелыми шагами. Другие заключенные бежали впереди. Всем хотелось поскорее влиться в ряды участников восстания.

Проходя через двор тюрьмы, Дрэган вдруг о чем-то вспомнил:

— Нет, надо сначала зайти в канцелярию! — И он потянул Тебейкэ за собой в канцелярию, где находились несколько тюремщиков, не знающих, как себя вести в сложившейся обстановке.

— Мой пистолет! — произнес Дрэган, войдя в канцелярию. — Мой пистолет! Вы его включили в опись вещей при обыске.

Пожилой плутоньер[1] недоуменно пожал плечами.

— А кто знает, где он сейчас?!

— Ты знаешь, — произнес Дрэган, — ты же его у меня забрал. Оружие мне нужно сейчас!

Плутоньер опять пожал плечами, но уже с некоторой опаской. Потом с видом человека, которому все надоело, полез в нагрудный карман, расстегнул его и вынул оттуда маленький никелированный пистолетик с бакелитовыми щечками на рукоятке.

— На, возьми мой! Что я могу еще сделать?

Но Дрэгана это разъярило еще сильнее. Он, подбрасывая на руке эту игрушку, зло добавил:

— Из этого мне стрелять теперь в немцев?! У меня был большой, в кобуре… с деревянной рукояткой… с левой стороны была царапина! — И, бросив пистолетик на стол, он посмотрел такими страшными глазами, что находившийся рядом молодой старший сержант испуганно произнес:

— Может, он в оружейной мастерской вместе с нашими? — И тут же исчез в узкой двери. Вскоре он появился, неся какие-то пистолеты, положил их на стол и пошел, чтобы принести другие. Дрэган сделал два шага, остановился, сурово нахмурившись, поглядел на заваленный пистолетами стол. Вдруг он повернулся к Тебейкэ и взял его за руку:

— Знаешь, Тебейкэ, именно так я мечтал встретить день освобождения… А теперь возьмем оружие — и за немцами вдогонку. В нашей башке не так уж много всяких теорий, а как очистить страну — это мы знаем! Это теперь важнее всего, это наша цель! Хватит! — крикнул он старшему сержанту. — Я нашел! Пошли, Тебейкэ!

Но в последнее мгновение он передумал. Остановился перед плутоньером, который не смел положить обратно в карман свой пистолетик, и протянул руку.

— Давай и этот, тебе все равно с ним нечего делать… Хорош и места занимает мало.

Они вышли на улицу, догнали колонну освобожденных узников, идущих быстрым шагом к центру города.

— Мы выбрали себе помещение, — рассказывал ему Тебейкэ, — там, наверху, в промышленной школе… Два наших отряда уже ходили резать телефонные провода немцев. А теперь король приказал в немцев не стрелять.

— Так и будем ожидать его приказов! — иронически заметил Дрэган и, остановившись на мгновение, добавил: — Положение осложняется… Ладно, партия скажет, как поступать с ними, а насчет очистки города мы как-нибудь сами сообразим, не зря же мы были в партизанах… Руки чешутся, Тебейкэ, скорее бы за дело! Ну, пошли! Смотри, уже рассветает.

В штабе дивизии царила сутолока. Отдавались приказы, выслушивались доклады, увязывались вопросы взаимодействия, сводились воедино сведения о существующих складах, чтобы чуть позднее обеспечить снабжение войск, звенели телефоны и впервые в нашей истории военное командование получало распоряжения и просило указаний от областной организации Коммунистической партии Румынии, которая всего день назад находилась в глубоком подполье. Для некоторых это было неожиданностью, но большая часть военных понимала, что эти распоряжения являются следствием хорошо подготовленного плана. Для них, таким образом, становилось ясно, что в суровые годы войны существовала сила, которая подготовила это событие.

— Ох, как чешутся руки! — доносился сильный баритон какого-то долговязого лейтенанта с длинными руками, вылезающими из рукавов выцветшего мундира. — Никак не дождусь, когда мы прижмем этих фрицев…

Офицеры и солдаты сновали по залам, мелькали у входов. Воинские подразделения сосредоточивались во дворе и на ближайших улицах. Около ворот резко останавливались или срывались вперед мотоциклы, машины.

— Василиу, вы установили ориентиры?

— Установил, господин майор, до южной заставы.

— Хорошо! Идите сюда! Какой приказ вы отдали солдатам?

Долговязый лейтенант, посмотрев в глаза командиру, без колебаний ответил:

— Господин майор, я отдал приказ, который продиктовало мне мое сердце. — И он попытался это объяснить: — Вы мне приказали поступать по обстоятельствам…

Майор сжал ему руку у локтя и голосом, не терпящим возражений, произнес:

— В такой час я не нуждаюсь в объяснениях, Василиу. Ясно, что вы поступили в соответствии с приказом.

И хитрая улыбка на секунду заиграла в уголках его губ.

— В соответствии с приказом, господин майор! Единственная задача — покончить с немцами! — радостно произнес лейтенант, довольный, что его поняли с полуслова. Такую же радость не могли скрыть перед этим его солдаты, когда он отдавал такой же приказ.

— Хорошо, теперь у вас будет другая задача, — сказал майор. — Надо разыскать одного университетского профессора и спрятать его понадежнее.

Лейтенант выслушал майора, а потом мягко произнес:

— Понятно… Но я не могу наступать на собственное сердце, если вы, господин майор, считаете, что именно я…

— Василиу, мы давно знаем друг друга.

В голосе майора звучали упрек и порицание. В нем было нечто официальное и одновременно дружественное. Это, вероятно, и прибавило лейтенанту смелости:

— Именно потому, господин майор, только потому, что мы знаем друг друга давно, я позволил себе доложить вам; вы же знаете, что мы давно ждем момента, когда двинемся против гитлеровцев, и именно теперь…

Майор улыбнулся его горячности, но поощрять лейтенанта не стал.

— Только потому вам и ставится эта задача. Представители патриотической гвардии попросили у нас верного человека, который шел бы от имени командования. Вероятно, профессор представляет какой-то особый интерес в связи с восстанием. Вы учились в политехническом институте и, полагаю, знаете профессора… Но самым важным в этом выборе является то, что профессор живет в квартале, наводненном немцами, а вы умеете выпутываться из подобных обстоятельств. Лейтенант Василиу, вы знаете этот квартал или нет? — И он хитро посмотрел на него, потом дружески хлопнул по плечу.

Лейтенант пробормотал:

— Конечно… Но почему такой большой интерес проявлен к профессору именно теперь, когда началось вооруженное восстание?

В глазах майора светилось радостное чувство удовлетворения.

— Вот именно поэтому, Василиу! Постарайтесь побыстрее выполнить это задание и возвращайтесь. Обещаю оставить несколько эсэсовцев специально для вас! — пошутил он. — Пойдете с ним… — показал он на кого-то в углу комнаты.

Только теперь лейтенант заметил чернявого человека с шапкой в руке, невысокого, но крепко сложенного, внешне сдержанного, с живым, несколько ироническим взглядом.

— Гаврилэ Дрэган, — солидно представился человек и протянул руку с растопыренными пальцами.

— Лейтенант Василиу, — произнес офицер без особого восторга.

— Господин лейтенант, вы знаете этого профессора?

— Знаю!.. — Но это «знаю» прозвучало в низком и звучном голосе военного как «а ну его!..»

Дрэган окинул лейтенанта дерзким взглядом, словно говоря: «Трудновато поддаешься, батенька! Коль у тебя что не клеится, так чего же дуться на весь свет?» И, словно угадав его мысли или, может быть, только почувствовав его взгляд, сухощавый, словно нехотя двигавшийся лейтенант произнес тоном, в котором угадывалась манера говорить все напрямик:

— Милостивый государь, у вас в таких обстоятельствах, кроме как ходить за стариками вроде этого профессора, нет никаких более важных дел? Восстание продолжается вот уже несколько часов. По всей стране люди воюют. А мы вдвоем…

Дрэган удивленно посмотрел на него. Он ожидал услышать слова раздражения, но отнюдь не такой прямой вопрос, который ему самому хотелось бы задать. И это взбесило его. Он решил поставить лейтенанта на место. Где-то в глубине души ему нравилась манера лейтенанта говорить то, что думаешь. Да, по всей стране развертывается восстание! Но поскольку и ему самому это первое после освобождения задание не пришлось по сердцу, он мягко ответил:

— Господин лейтенант, я человек простой, необразованный, но знаю одно: задачи, которые ставит мне партия, для меня самые главные.

Было видно, как за стеклами очков у офицера сверкнули глаза, он смерил взглядом Дрэгана и язвительно произнес:

— Восхищаюсь вашим доверием к партии, в которую вы входите! — Лейтенант говорил с чувством превосходства, словно оценка была его исключительной прерогативой. — Если бы наш народ в самом деле имел партию, заслуживающую доверия людей, он давно вышел бы из того тягостного тупика, в котором пребывает вот уже десятки лет, но это… это не меняет моего мнения о том, насколько бессмысленно посылать двух человек терять время на поиски какого-то старика, будь он даже профессором университета, именно теперь, когда каждый румын обязан убить хотя бы одного гитлеровского солдата. — Он произнес это с едким высокомерием, полагая, что его мнение безапелляционно.

Дрэган не ответил ему. Да и что ответишь на это? По правде говоря, заносчивость этого офицера, с которым ему пришлось идти через город, раздражала Дрэгана.

Однако в ту минуту, как они вышли из уездного управления, у него возник тот же самый вопрос: «Почему именно мне поручили найти профессора?» Это задание, первое после освобождения, не очень-то радовало его.

В утренние часы первого свободного утра город выглядел то особенно светлым, то каким-то растерянным. Закрытые черными маскировочными шторами окна свидетельствовали о том, что город еще подчиняется законам войны, в то время как распахнутые настежь окна показывали, что городу уже известно об освобождении. Воздух в городе казался каким-то необыкновенно свежим и чистым. Спешно отпечатанные маленькие листовки сообщали о том, что Коммунистическая партия Румынии призывает весь трудовой народ к оружию, чтобы бороться против немцев.

А он, Дрэган, вместо того чтобы сражаться, идет рядом с этим офицером и, надо же, готов обсуждать с ним данное партией задание… «Браво, Дрэган! И ты еще хочешь, чтобы тебе поручили что-нибудь поважнее!» Сердясь на самого себя, он с отвращением плюнул в сторону. Потом посмотрел на офицера и несколько резковато, словно желая дать ему понять, что он не тот человек, перед которым следует выказывать свое недовольство, спросил:

— А нельзя ли идти побыстрее, господин лейтенант?

Лейтенант не ответил и только прибавил шагу.

Их встретила девушка с византийскими чертами лица. Тряхнув своими пышными черными волосами, она подняла голову. Лейтенант и Дрэган остолбенели, увидев ее. Глаза у нее были большие, чуть удивленные, словно чем-то испуганные, лицо узкое, смуглое, тонкое. Держалась она настороженно, словно была готова немедленно отступить назад.

Вокруг нее громоздились кипы бумаг, вынутых из ящиков письменного стола. Через открытую дверь в комнату проникали длинные тонкие лучи солнца, и тени от фигур мужчин ложились на пол, на старинную мебель, на разбросанные бумаги.

На какое-то мгновение Дрэган словно забыл о своей свободе. А ведь он, возможно, был сейчас самым свободным человеком, потому что чувствовал себя не просто свободным, а свободным и активно действующим человеком. И вдруг видение только что перенесенных страданий вновь возникло в его сознании. Ему захотелось сказать: «Ты… ты химера моей смерти!»

Но он то ли испугался, то ли застыдился, опасаясь, как бы не произнести эту мысль вслух. Потом, не в силах удержаться, поглядел на девушку, в ее вопрошающие, притягивающие глаза, и подумал: «Кажется, она выглядит куда взрослее, чем вчера; лицо у нее стало более суровым».

Она тоже смотрела на него с подозрительным вниманием и напряженным удивлением, не спуская глаз.

— Чего вы на меня так смотрите? — громко спросил Дрэган.

— Вы?.. — пролепетала девушка.

— Да, я. Разве вы меня знаете? — недоброжелательно, сдавленным голосом спросил Дрэган, чтобы резко прервать разговор.

— Конечно знаю. Я вас видела вчера, ну конечно вчера!..

— Ну, если вы друг друга знаете, — галантно вмешался лейтенант, — тем лучше; надеюсь, барышня будет настолько любезна, что объяснит нам…

Но Дрэган перебил его, занятый своими мыслями:

— Так где же вы меня могли видеть вчера?

— В суде. Вас осудили на смертную казнь, — ответила она с покоряющей естественностью и чистосердечием.

Лейтенант посмотрел на нее так, словно она была не в своем уме. Но Дрэган, чтобы избавиться от впечатления странности встречи, похожей на галлюцинацию, словно желая положить конец всем неясностям и недоумениям, воскликнул своим зычным голосом:

— Да, вчера!

— Вчера, — повторила она, обращаясь к удивленному лейтенанту. — Вчера после полудня.

— Вас вчера осудили на смерть? — спросил лейтенант.

Дрэган, чтобы избежать прямого взгляда больших глаз девушки, оглядел комнату.

— Не вчера, — словно отрицая, ответил он. — Вчера вечером мне только отказали в кассации, отказали в пересмотре приговора. Сегодня должны были расстрелять. Может, как раз в этот час или чуть позже. Не знаю, обычно осужденных на смерть расстреливают после полуночи…

Он говорил только для того, чтобы избавиться от ее взгляда, от ее присутствия. Он, не переставая, рассказывал, все время добавлял что-нибудь новое, чтобы заставить себя не замечать ее. Он говорил так, обращаясь к лейтенанту, словно бы она и не присутствовала при этом. Сам не зная почему, он хотел, чтобы ее не было там, чтобы она вообще не существовала.

Но она, положив ему на плечо руку, вдруг оказалась так близко, что Дрэган почувствовал теплый запах ее волос.

— Вы наш герой, — сказала она ему. — Я всю ночь проплакала, вспоминая, какое суровое лицо было у вас вчера в зале суда. Всю ночь плакала, а утром первой моей мыслью было: «Спасется ли он?»

Дрэган чуть отстранился, так как если бы он поддался охватившему его в это мгновение настроению, то не удержался бы от ласки, позволил бы ей положить голову на свою грудь и вновь почувствовал бы запах ее волос, женскую теплоту.

— Она была со мной рядом в суде, — внезапно сказал он лейтенанту, словно желая тем самым оправдаться перед ним.

— Мы были в одном и том же зале, — продолжала девушка. — Я все время смотрела на вас, — продолжала она, будто делая официальное заявление на допросе.

— Кажется, так!

Но вдруг Дрэган разозлился. Возможно, из-за того, что этот разговор привел его в замешательство. Он не дал ей закончить фразу:

— Хорошо, мы еще поговорим об этом. А теперь у нас дела к господину профессору. Профессор дома?

Девушка посмотрела на него удивленно. Дрэгана это начинало выводить из себя. Ему показалось, что девушка старается тянуть время, чтобы найти подходящий ответ.

— Я спрашиваю, дома ли профессор? — повторил он настойчиво, словно желая тем самым сказать ей: «Видали мы таких блаженных, на меня это не действует».

— Я понимаю вас, поняла с первого раза, чего уж тут не понять, — заговорила она снова очень быстро и легко.

Ее тон еще больше взбесил Дрэгана: «Болтает много, чтобы ничего не сказать».

— Извините меня, что я вам не сразу ответила, но ваше появление меня так взволновало. Я совсем одна в этом доме…

— Значит, здесь нет профессора? — продолжал настаивать Дрэган.

— Нет, разумеется, нет… Ах, какая я невнимательная! Разве я вам не сказала это с самого начала?!

И теперь в ее глазах он увидел недоумение.

— Значит, нам придется терять время на его поиски! — воскликнул лейтенант.

Дрэган посмотрел на лейтенанта. Он досадовал на самого себя, но что делать: так уж сложилось. И Дрэган ворчливо ответил:

— Ничего не поделаешь, господин лейтенант!.. Мы с вами получили одно задание. Надо его доводить до конца!

По лицу лейтенанта скользнула тень недовольства. А поскольку он был человеком, не привыкшим прятать в себе то, что думает, то ответил, не скрывая желчи:

— Военные люди понимают и знают, как выполнить задачу, поставленную командованием, лучше. — Лейтенант произнес это резко, предельно отчетливо.

Дрэган не ответил. Под полным превосходства взглядом лейтенанта он почувствовал себя маленьким человечком.

«Он прав, — подумал Дрэган виновато, — я ему сделал замечание в присутствии девушки». И он утвердительно кивнул головой в знак согласия, недовольный собственным поведением.

А девушка тем временем подошла к лейтенанту. На его обветренных и обожженных солнцем щеках выступил легкий румянец. Говорил лейтенант с любезной учтивостью, словно боясь обидеть девушку тем, что его интересует лишь ее хорошая фигурка:

— Милая барышня, не могли бы вы нам помочь и сказать, где все-таки можно разыскать господина профессора?

Дрэган смотрел на него, не скрывая презрения. Ему не нравилась старомодная утонченная манера ухаживания офицера, его жеманство, искусственная напряженность и притворство. И все-таки, в своих сильно увеличивающих очках лейтенант казался теперь симпатичным и молоденьким. Как-никак это был первый человек, с которым Дрэгану сразу же после тюрьмы пришлось идти на задание. В какой-то степени Гаврилэ должен был считать его своим товарищем. Но Дрэгану хотелось бы видеть лейтенанта в лучшем свете, особенно из-за этой странной и неожиданной встречи с девушкой.

Девушка подошла к двери и выглянула на лестничную клетку. Как истинный влюбленный, лейтенант с поспешностью, показавшейся Дрэгану смешной, пошел за ней. Однако он остался в полнейшем недоумении, когда увидел, что девушка тут же повернулась и принялась за свою болтовню.

— Одну минутку, извините, пожалуйста, я выглянула потому, что мне показалось, что идет моя подружка, которую я жду… Вся семья профессора находится на ферме у племянника — инженера, работающего на металлургическом заводе. Найдите его на заводе, и он отведет вас к профессору…

«И она была химерой моей смерти?» — подумал Дрэган. Но в это самое мгновение сильный, столь хорошо знакомый людям гул повис над городом. Где-то в восточной части города, разрывая предрассветную утреннюю тишину, загрохотали взрывы.

Завыли сирены. Они выли долго, надрывно. Одновременно раздались первые выстрелы зенитной артиллерии, перекрывшие своим грохотом рокот самолетов и тишину города.

— Немцы перешли в наступление!

Дрэган и лейтенант подбежали к двери. Над центром города пикировали два самолета. Потом они исчезли, но послышались разрывы бомб.

— Ну и дела, черт возьми!

Слова лейтенанта прозвучали резко и неожиданно, словно следующие один за другим разрывы зенитных снарядов.

— Идите на металлургический завод и спросите инженера Поповича! — крикнула девушка, пробегая мимо них. — Я иду в бомбоубежище. Идите и вы, тут совсем рядом, за углом! — И она исчезла в узкой улочке, на которой, скрытые старыми толстыми деревьями, стояли изящные виллы.

Дрэган хотел сказать ей что-то вслед, но не успел и взглянул в глаза офицеру. Они были строгими.

— Очень уж подозрительна эта девица! И ее появление здесь…

Дрэган почувствовал себя одураченным, услышав это, и даже вроде бы оскорбленным.

— Это почему же? — спросил он.

Лейтенант сделал жест, приглашая Дрэгана в прихожую, подошел к распахнутой настежь входной двери и, посмотрев на ее обратную сторону, показал на лист картона, прикрепленный к двери кнопками.

— Вот откуда она взяла адрес профессора.

Горящий самолет прочертил на небе черную линию. Шесть бомбардировщиков, словно гуси, летели в северо-западном направлении, к центру города. Дрэган некоторое время с ненавистью следил за их полетом, не отдавая себе отчета в том, кому адресована его ненависть: самолетам или сложившейся запутанной обстановке, в которой они оказались.

Выйдя на ступеньки входной лестницы, он в сердцах захлопнул за собой дубовую дверь. Она так сильно ударилась, что заглушила едва слышные, доносящиеся с северо-востока разрывы и закрылась на защелку. Картонка, прикрепленная кнопками к двери, выгорела и размокла от частых дождей, что говорило о ее давности и не подтверждало слов девушки. На картонке было написано:

В стороне порта поднимался к небу столб черного дыма.

— Смотри, смотри, что делают, гады! — воскликнул лейтенант, злой не столько на тех, кто атаковал, сколько на тех, кто в данный момент заставил его быть здесь, а не на боевых позициях.

— Давайте-ка лучше займемся нашим профессором, — сказал Дрэган сурово, желая тем самым убедить и самого себя в необходимости поисков профессора.

Во взгляде лейтенанта горела ненависть.

— Вы, кажется, вчера были осуждены на смертную казнь, так неужели вы можете заниматься такими пустяками, как поиски какого-то профессора?

Дрэган молчал. Отвечать лейтенанту означало бы сказать такое, чего тот никогда не понял бы. Да он и сам начинал чувствовать, как ему становилось не по себе оттого, что в данный момент он занят таким бесполезным делом, как поиск профессора. Это раздражение становилось еще сильнее, когда он вспоминал нелепую встречу с девушкой.

Со стороны лесочка, где была замаскирована немецкая авиация, послышался приближающийся гул другой эскадрильи самолетов.

— Вот гады, надо уничтожать их! Уничтожить всех до одного! — зло проговорил Дрэган.

Лейтенант молчал. Они тронулись в путь, до боли сжав от гнева челюсти. Шли торопливо, словно кто-то подгонял их сзади. Время от времени, лейтенант недовольно поправлял очки, подталкивая их пальцем вверх. В глазах лейтенанта отражалось его негодование. В уголках выразительных губ застыло полнейшее презрение ко всему.

Всякий раз, когда до Дрэгана долетало эхо боя, идущего на окраине города, он вздрагивал, что-то бормотал и бранился. Он чувствовал, что и лейтенант испытывает то же, что и он. В какой-то степени это сближало его с офицером. Долговязый лейтенант, шагавший так, словно топтал своими каблуками головы эсэсовцев, начинал ему нравиться.

«Тебе, браток, не по себе, — мысленно обращался к лейтенанту Дрэган, — тебе не по себе из-за того, что немцы атакуют, а ты не можешь им ответить! Ничего, ответят другие, будь спокоен. Партия сумеет мобилизовать людей. А ты честолюбив: тебе хочется повести людей за собой, но это твое личное дело…»

Теперь он смотрел на лейтенанта с нескрываемым удовольствием. Дрэган был натурой цельной, и завладеть его расположением было нетрудно, если он имел дело с человеком искренним.

Дрэган бессильно сжимал кулаки, идя за лейтенантом и тяжело дыша на подъемах в узких улочках. Из осторожности они пошли окольными путями, так как большая часть этой стороны города была занята немцами. Дрэган шел не отставая от офицера; нужно было отдать должное офицеру: он прекрасно знал места расположения немецких частей, а путь выбирал точно и умело. Со слов товарищей Дрэгану было известно, что в армии достаточно найдется людей, которые, не зная точно целей борьбы, тем не менее помогали партии в ее работе.

Для того чтобы проверить свое предположение, Дрэган догнал лейтенанта и спросил его:

— Зачем мы идем дальними закоулками, разве нельзя идти напрямик?

Лейтенант ответил четко, точно выстрелил словами:

— Вот что, господин Дрэган, я знаю эту часть города и могу пройти по ней с закрытыми глазами. — Он остановился, взглянул на Дрэгана с чувством превосходства человека, который уверен в том, что знает больше; потом лицо его выразило непонятное волнение, он уже более не смог сохранить прежний желчный тон и заговорил быстро и страстно: — Знаете, сколько дней мне пришлось разведывать, размерять и помечать эти улицы? Тогда это было лишь выполнением приказа, смысл которого мне никто не объяснял. Несомненно, я нюхом чувствовал, что здесь идет какая-то подготовка и фрицам от нее не поздоровится. На этих улицах я уже видел себя во главе взвода. И вот пришло время. Как я его ждал! Ждал вместе с солдатами, они мечтают увидеть своих детей и свою страну вышедшей из войны… А теперь вот… Вчера вечером король отдал приказ не стрелять в немцев. Черт бы его побрал, вот дурень! А вы спасаетесь от петли и тут же вынуждены таскаться со мной в поисках какого-то старикашки… Просто уму непостижимо!

Дрэган ответил ему хитрым взглядом и захохотал.

— А знаете, почему я смеюсь? Вы-то ведь короля благословили от всей души, а меня — нет!

Заразительный смех Дрэгана еще сильнее распалил лейтенанта:

— Можете смеяться сколько угодно. Это ваше дело! Но когда я изучал эти места, мне и в голову не приходило, что все это выльется в прогулку по ним… Мне противно! — И вдруг, овладев собою, добавил: — Ладно, прошу вас, не раздражайте меня! Черт возьми, оставим в покое мое недовольство и давайте побыстрее кончим с этим профессором…

Во взгляде его было столько гнева, что у Дрэгана отпало всякое желание о чем-либо говорить. Он понял, что его спутник — честный человек. И он не сомневался, что офицер то же самое думает о нем. Он почувствовал, что лейтенант готов отправить его на поиски профессора одного, чтобы самому пойти от всей души пострелять по серым мундирам, кишевшим всего в какой-то сотне метров от железной дороги, проходившей через предместье города. Да, с каким удовольствием он стрелял бы, перебегал от ворот к воротам, увлекая за собой товарищей!

Они прошли вверх по склону и добрались до плато, с которого открывалась широкая панорама освещенного солнцем города, лежащего на берегу моря. Оно сверкало, переливаясь голубыми, золотыми и зелеными красками. Но некогда было разглядывать все эти красоты. Лейтенант и Дрэган шли среди редких домов по улочкам, ведущим к заводу. Дорога приближалась к железнодорожному полотну. На рельсах одна за другой стояли платформы с орудиями. Люди в мышиного цвета мундирах возились около пушек, поворачивали их стволы, чтобы начать стрельбу по городу.

В узких, беспорядочно расходящихся по городу улочках и на огромных пустырях, которые отделяли дома на окраине города от вилл буржуазного квартала, Дрэган заметил солдат в серо-зеленой форме. Это были румынские артиллеристы, копошащиеся у орудий, связные, сновавшие, как на фронте, с какими-то поручениями. Он с удовлетворением констатировал, что немцы все-таки жмутся больше к своим позициям, не осмеливаясь проникнуть в близлежащие улицы, где находились рабочие отряды. Он почувствовал, как в нем закипело желание принять участие в схватке.

Инстинктивно он сунул руку в карман и снял с предохранителя свой красивенький пистолетик с бакелитовыми щечками, который забрал у плутоньера. Потом потрогал висящую сбоку кобуру со своим надежным длинноствольным револьвером, без которого он не хотел уходить из канцелярии тюрьмы.

Ему припомнились тренировки, которые он проводил со своими товарищами, по нарушению связи, уничтожению машин и ликвидации немецких часовых. Это были всего лишь простые тренировки перед восстанием. Теперь же полученный опыт надо было применить на практике! Он посмотрел на лейтенанта, и ему захотелось взять его за руку, на мгновение остановить и сказать: «Ты прав, браток! И я сейчас повоевал бы!»

— Дядя Дрэган! — С близлежащей улицы донеслись торопливые шаги. Сердце Дрэгана забилось часто-часто. Не может быть! Просто ему послышалось!

Но, повернувшись, он увидел черные живые глаза на перепачканном маслом лице подростка. Приоткрытые губы Дрэгана задрожали, глаза заволокло туманом. Словно слепой, он ощупывал руки, плечи мальчишки под грязной, промасленной рубашкой.

— Николка! Никушор!

Дрэган ласково прижался виском к горячей щеке парнишки. Так они простояли несколько секунд. Потом, словно вспомнив, кого он обнимает, Дрэган чуть отодвинул парнишку от себя, чтобы как следует разглядеть его.

— Вон ты какой вымахал! Смотри, как нос-то задрался. Весь в отца! — И он снова помял его своими жилистыми руками, продолжая с улыбкой рассматривать.

Но как только он перехватил взгляд офицера, улыбка сразу же исчезла с его лица. Лейтенант при всем старании быть безразличным одним только видом показывал, что он спешит и недоволен неожиданной задержкой.

— Это я парнишку растил, господин лейтенант, пока отец его сидел в тюрьме. Он теперь учеником на здешнем вагоностроительном заводе. Ну, что скажете, какова встреча?!

— Да я сразу понял, что он вам родня, — ответил лейтенант несколько сухо, и Дрэган понял, что офицер недоволен задержкой.

Но поведение спутника не могло рассердить Дрэгана. Перед ним стоял Никушор, и ему от этого показалось, что он снова находится на своем узеньком утрамбованном дворе, где мальчишка обычно гонял голубей или мастерил что-нибудь из железного хлама.

Не зная, как поступить, он улыбнулся ему снова.

— Как поживает мать? С твоим отцом я встречался этой ночью в штабе… Знаете, господин лейтенант, его отец — секретарь нашей уездной организации. Он меня вырастил, а я — его сына! Как поживает мать, Никушор?

— Не знаю, — ответил паренек. — Я дома не был. — И солидно уточнил: — Нас мобилизовали товарищи еще вечером.

Дрэган от удивления сделал большие глаза:

— Что, тебя приняли в отряд?

— Э, нет! — паренек смущенно опустил глаза. — Меня отослали домой. Сказали, что я слишком… молод. Но я не пошел домой. Не пошел, и все тут! — И вдруг он решительно поднял глаза. — Я сказал, что ни за что не пойду! Теперь, по всему видно, они поняли. Мне дали задание — посмотреть, куда двигаются немцы.

— Так уж и доверили?!

— А почему бы нет? Они же поняли, с кем имеют дело. Пообещали даже пистолет дать, если бой будет. — И паренек радостно подмигнул: Дрэган был его хорошим другом.

— Ну и как, готовы вы, Никушор?

— Готовы. С вечера готовы. Пришли ткачи, рабочие из депо. Товарищи достали из потайных мест винтовки. Ей-богу, я сам удивился, где они только их прятали в мастерских! А теперь починили пулеметы, что были у нас в ремонте.

Дрэгану не хотелось уходить, так приятно ему было слушать парнишку, который мужал, становился взрослым.

— А ты, дядя Дрэган, что делаешь? Организуешь отряды? Мне так и сказал дядя Киру, мой мастер, тот, что живет на улице Роз. Он мне сказал, что этой весной дал тебе взрывчатку… А я узнал об этом от него только вчера вечером. Я так понял, что это теперь не секрет. А жаль, что не меня он послал принести ее тебе. Так ты чем сейчас занимаешься? У тебя что, какое-нибудь дело к нам?

Сердце Дрэгана сжалось, но перед этим парнишкой он не мог быть неискренним.

— Нет, не к вам, Никушор. Мы идем искать одного университетского профессора!

— Профессора?

Даже парню это показалось выдумкой. Дрэган озадаченно сглотнул слюну. Хорошо, что в это время вмешался лейтенант:

— Слушай, паренек, ты случайно не знаешь, куда немцы угодили во время бомбежки?

Парень несколько обиженно ответил ему:

— Это почему же не знаю? Они бомбили нефтеперегонный завод…

— Вот! — возмущенно прогудел голос лейтенанта. — А мы…

Это известие и невысказанная мысль разозлили Дрэгана.

— Да, вы правы! Иди, Никушор, выполняй задание.

Он остановился: ведь как-никак перед ним был ребенок, которого он давно не видел. Надо же было дать ему что-нибудь! Дрэган пошарил по карманам, но там, кроме пистолета с бакелитовыми щечками, ничего не было. Дрэган нахмурился.

— Так ты говоришь, обещали тебе? — спросил он вполголоса. И, увидев отвагу на лице парнишки, решил: «В конце концов, ему уже пятнадцатый год». Он достал из кармана пистолет, в раздумье подержал его зажатым в руке, а потом протянул парнишке: — На, Никушор, бери! Отцу не говори, что я его тебе дал… Пали в них, чтобы ни одного не осталось!

Парнишка был на вершине счастья. Он пошел медленно, разглядывая пистолет, потом вдруг бросился бежать. Но Дрэган не смотрел ему вслед. Он повернулся и решительно пошел рядом с лейтенантом. У него из головы не выходил удивленный вопрос паренька: «Профессора?» Словно мальчишка бросил ему: «А я думал, что ты серьезный человек, дядя Дрэган!»

Так они дошли до окраины города. Отсюда можно было увидеть всю западную часть города: здание электростанции, мельницу, железнодорожные линии, жилые кварталы богачей с огромными отелями и рабочие кварталы с покосившимися хибарками. Как он ждал того момента, когда сможет посмотреть на город с этого места, увидеть хорошо ему известную улочку, где он жил столько лет!

Но сейчас у него не было ни малейшего желания смотреть туда. Досадуя на свою судьбу, он шел, желая лишь одного: поскорее покончить с делом, которое начал.

Через некоторое время раздался иронический возглас лейтенанта:

— Кажется, тот сорванец делает дела более интересные, чем мы!

Дрэган зло посмотрел на него, но ничего не ответил и лишь выругался сквозь зубы.

Когда послышалась первая пулеметная очередь, Дрэгану до боли захотелось обернуться и посмотреть назад, хотя с тех пор, как они расстались с Никушором, прошло уже четверть часа.

Потом на огромном пространстве вокруг них затрещали выстрелы. Одиночная стрельба пистолетов перемежалась очередями автоматов. Их перекрывали крики «ура». Дрэган хорошо знал, что это стреляют его товарищи. Он не оборачивался и, стиснув зубы, спешил за лейтенантом. Его больше ничто не интересовало, кроме желания преодолеть любое препятствие, которое могло бы возникнуть на пути, чтобы как можно быстрее найти профессора.

Тяжело переводя дыхание, они подошли к часовому, охранявшему ворота металлургического завода.

— Кто начал стрелять? — спросил лейтенант солдата в то время, когда тот открывал маленькую дверку в больших воротах.

— Наши, господин лейтенант, — ответил пожилой, с характерной для резервистов выправкой солдат. — Сюда идут немецкие части. Они расположились вдоль железной дороги и заняли товарную станцию, чтобы принимать поезда. Наши потребовали от них, чтобы те отдали вокзал, немцы ответили огнем. А теперь открыли огонь наши…

Полковник, директор завода, оказался в самом большом, литейном, цехе. Он стоял на постаменте из ящиков и кричал нескольким сотням рабочих:

— Это неподчинение власти. Имейте в виду, никто не давал приказа относительно военных заводов! Мы еще находимся в состоянии войны! Я не разрешаю вам выходить с завода!

Около него стояли пожилой плутоньер, младший лейтенант, который старался выглядеть равнодушным ко всему, чтобы скрыть свой страх, и взвод недоумевающих немолодых солдат-резервистов, не годных для фронта.

Дрэган сразу же оценил сложившееся положение. Он оглядел собравшихся рабочих, чтобы найти кого-нибудь из своих знакомых.

— Что будем делать? — спросил лейтенант, который был удивлен не менее Дрэгана.

— Выполнять свой долг!

Впервые с той минуты, как эти два человека встретились, они поняли друг друга. Жест лейтенанта был коротким, но ясным и понятным. Он поправил пояс и большими шагами направился к полковнику.

— Почему вы не дадите по шапке этому типу в погонах? — спросил Дрэган, нагнувшись к уху стоявшего рядом рабочего.

Тот без колебаний ответил:

— Пусть поорет немножко, пока товарищи не придут с оружием.

— А откуда оно у них?

— Принесли из соседнего полка, у нас с ним установлена связь.

Пройдя по пыльному песку от вагранок, лейтенант остановился перед низеньким полковником с бледными от пьянства щеками и злыми глазками.

— Господин полковник, имею честь представиться! Лейтенант Василиу из штаба дивизии!

Взгляд полковника остановился на продолговатом лице лейтенанта.

— Не видишь, что я говорю, скотина?

— У меня важное задание, господин полковник, — произнес Василиу угрожающим тоном.

— Подожди!

Но Василиу не стал ждать:

— Господин полковник, этим людям вы не сможете помешать участвовать в боях, это я вам гарантирую. Вы не даете мне выполнить приказ штаба!

«Вот это да, Василиу! Браво, молодец!» — мысленно говорил Дрэган, внимательно следя за лейтенантом.

В цехе наступила полнейшая тишина. Рабочие, до сих пор нервно напряженные или необычайно настороженные, теперь внимательно наблюдали за происходящим.

Полковник от неожиданности вытаращил глаза. Он с негодованием глядел то на лейтенанта, то на собравшихся рабочих, от которых ему не приходилось ждать ничего хорошего. И вдруг из его груди вырвался хриплый возглас:

— Арестовать его, арестовать! Это не военный, это провокатор!

С одной стороны Василиу схватил плутоньер, с другой ухватили два солдата. Видя, что его приказ выполняется, полковник угрожающе добавил:

— Ну, что теперь скажешь? Русские войска еще далеко! Они не успеют тебя освободить!

— Что касается освобождения, мы уже успели освободиться. А вот вы от советских войск не спасетесь. Как бы там ни было, мы, как военные, не можем не восхищаться таким мощным наступлением, их отличной стратегией! Это невиданное наступление армии, которую нельзя остановить! — громко произнес Василиу.

— Провокатор! — злобно закричал полковник. — Взять его!

Василиу вытянулся во весь свой огромный рост над окружившими его военными и яростно выпалил, вложив в свои слова накопившийся за это время гнев:

— Я не провокатор! Вы думаете, что ход событий можно изменить, так как немцы еще дерутся?! Но нет, господин полковник! Это конец! Конец!

Находясь на некотором отдалении, рабочие не сразу уловили разговор двух военных. Они поняли, в чем дело, лишь тогда, когда высокого офицера схватили за руки.

Кто-то радостно воскликнул:

— Смотрите, смотрите, братцы! А ведь среди офицеров есть такие, которые разделяют наши взгляды!

И вся людская масса в темной литейной задвигалась, закричала, навалилась на импровизированную трибуну.

Сначала Василиу заметил лишь их грязные и мокрые рубахи. Потом перед ним возник Дрэган, который ткнул полковника стволом пистолета под ребро.

— Свинья! Ты думаешь, мы и теперь тебя боимся?

По-прежнему ничего не понимая, пожилые солдаты мрачно смотрели, держа винтовки наперевес, а когда испуганный младший лейтенант приказал им взять винтовки на плечо и не вмешиваться в происходящее, резервисты охотно исполнили его приказ.

— В карцер его! В карцер, куда он сажал нас столько лет! — кричали рабочие.

Нелепо, как марионетка, размахивая руками, полковник, упираясь, шел к двери. Сзади его подталкивали все, кому не лень. Солдаты с недоумением смотрели на происходящее.

Вдруг на заводском дворе, около ворот, в сторону которых все время оборачивались люди, послышался топот ног. Кто-то закричал:

— Прибыло оружие! К оружию!..

— Господин лейтенант, господин лейтенант, какой будет приказ для нас? — спросил младший лейтенант.

Он окончательно растерялся и стоял не шелохнувшись, по стойке «смирно», перед Василиу.

Лейтенант смерил его взглядом с головы до пят:

— Еще спрашиваете. Присоединяйтесь к рабочим!

— Ясно, будет исполнено! — воскликнул младший лейтенант, довольный, что так легко отделался.

Дрэган возвращался с группой рабочих. Вероятно, они только что отвели полковника в карцер.

— Вот так-то, батенька Дрэган, — сказал ему лейтенант удовлетворенно. — Правильно сделали! Такие вот и издевались над бедными солдатами.

Дрэган смотрел теперь на мягко улыбающегося, довольного лейтенанта как на старого товарища. Он почувствовал, как его охватывает чувство уважения к лейтенанту. Дрэган подошел к нему; показывая на рабочих, которые бежали строиться, улыбнулся в ответ и спросил:

— Что будем делать, пойдем с ними? — И так как лейтенант опять готов был проклинать свою судьбу, не дающую ему пострелять в немцев, Дрэган по-приятельски похлопал его по плечу: — Ничего, старина Василиу, ребята сами все организуют! Слышишь, автоматные очереди раздаются по всему городу.

Они медленно тронулись в путь, завистливо глядя на выходящую из ворот колонну. Автоматные очереди стали слышнее.

Тяжело дыша, за лейтенантом и Дрэганом шел пожилой плутоньер.

— Вызови сюда машину полковника! — приказал ему лейтенант. Старый солдат бросился выполнять приказ. Лейтенант прислушался и удовлетворенно улыбнулся. — Это наши! — прогудел он своим мощным баритоном.

Когда Дрэган и Василиу влезли в старую машину полковника, они уже казались старыми друзьями.

— В конечном счете этот профессор, вероятно, ваш верный человек, если вокруг него такая заваруха? — спросил лейтенант.

Дрэган доверительно и честно ответил:

— А черт его знает!.. Говорят, ученый. Наука — это ведь дело великое. Я получил задание беречь его как зеницу ока. — Он медленно повернулся к лейтенанту, посмотрел ему прямо в лицо. Если бы не очки, Василиу выглядел бы куда моложе. Офицер казался ему все симпатичнее. Дрэган заметил, что вопреки своему надменному виду лейтенант, в сущности, был хорошим человеком, и ему очень захотелось поговорить с ним по душам, как со старым товарищем, о своих невзгодах.

— Одно из двух: или вы не хотите отвечать, или вам нечего ответить… Тогда уж лучше было бы походить по заводам да посмотреть, сколько еще таких тварей, вроде полковника, ставят палки в колеса рабочим. Тогда почувствовали бы себя причастными к борьбе за победу восстания.

Дрэган внимательно посмотрел на лейтенанта. Ему захотелось дружески обнять его.

— Да, господин лейтенант, так нам и надо было сделать. — Потом, рассердившись, мрачно добавил: — Но у нас своя задача.

— Да? — лейтенант иронически взглянул на Дрэгана. — Знаете, когда я смотрю на вас и думаю, что вы только вчера были осуждены на смертную казнь, я восхищаюсь вами. Но когда понимаю, что вы конформист… Я спрошу прямо: разве вам не подошла бы иная задача?!

Дрэган посмотрел ему в глаза сурово и решительно. Его собеседник был достаточно умен, чтобы понять истину, если Дрэган попытался бы убеждать его в том, в чем он сам не был уверен. И Дрэган откровенно ответил:

— Да, подошла бы, чего греха таить. Именно поэтому, поверьте, независимо от того, что мне сейчас хочется делать, я скорее умру, чем не выполню задание, которое мне поручено. — Он тяжело вздохнул и, не зная, как себя вести дальше, поплевал на руки, словно собирался взяться за какое-то дело.

Ответом на искренность Дрэгана была светлая улыбка лейтенанта. Такую улыбку на суровом и высокомерном лице лейтенанта Дрэган меньше всего ожидал увидеть.

— Настоящий вы человек!

Дрэган был теперь более сдержан и невозмутим. Он снова улыбнулся и сказал:

— Вот что, браток. Мне приказали: «Иди ищи этого человека». Он написал какой-то ученый труд или что-то изобрел…

Лейтенант продолжал смотреть на него не отводя глаз, и Дрэган счел себя обязанным дать подробное объяснение…

Автомобиль двигался неимоверно медленно, делая большие крюки и часто останавливаясь. Лейтенант почувствовал в голосе Дрэгана стремление к самооправданию, желание педантично уточнить каждое сказанное им слово и перебил его:

— Нет, нет, не подумайте чего-либо дурного! Я заметил вашу живость, дисциплинированность, веру в свои силы. И они восхитили меня. Вы, как герой, могли бы товарищам сказать: я не для этого получил смертный приговор! — И чтобы подтвердить, что они приблизились к рубежу взаимных признаний в своих отношениях, лейтенант попытался оправдать свое поведение: — Знаете, для человека вроде меня коммунисты всегда означали «красную опасность». Я уже вам говорил: если у Румынии была бы партия, в которую могли бы верить люди, страна вышла бы из того тупика, в котором мечется вот уж десятки лет.

Дрэган, сам не желая того, взглянул на него иронически:

— Будьте уверены, такая партия есть…

— Очень хорошо, я ценю это. — Лейтенант, казалось, не обратил внимания на замечание Дрэгана, а тот не стал мешать лейтенанту по-своему выразить значение, которое Василиу придавал этому факту. Дрэган понял, что этот человек в основе своей лучше, чем казалось с первого взгляда. — Я отдаю должное даже тому факту, что в какой-то момент независимо по какой причине кто-то из вас просто подумал о профессоре, — продолжал лейтенант.

— Вы его знаете лучше… — вспомнил Дрэган о ранее прерванном разговоре. — Расскажите что-нибудь о нем!

— Видите ли, — начал Василиу, — он не был моим профессором, он преподавал на третьем или на четвертом курсе, я же кончил всего два, а потом ушел в армию: знаете, тяжелое семейное положение, война… О профессоре говорили, что в молодости он был интересным человеком, но несколько романтичным: он разработал совершенно нереальный проект электростанции; может быть, об этом вам уже говорили…

— Может быть…

Дрэган уловил тон, каким к нему обращался лейтенант. И чтобы скрыть охватившее его волнение, он, подумал: «Видишь, умник Дрэган!.. А тебе хотелось получить другое задание!» — спросил:

— Так, значит, говорите, нереальный проект?

— Да, все так говорят…

И Дрэган взволнованно произнес слегка охрипшим голосом:

— Так вот что, господин лейтенант: гарантирую, что проект этот вполне реален!

Лейтенант посмотрел на него оторопело и удивленно. Этот простой человек, за которым он наблюдал, поражал его силой своей убежденности. Василиу пытался понять, откуда в нем такая уверенность.

Теперь свои собственные убеждения не казались лейтенанту единственно правильными.

Когда же они снова проезжали мимо дома профессора, то увидели, что его дверь открыта, хотя хорошо помнили, что оставили ее закрытой. Остановили машину, вышли из нее и быстро вошли в дом.

Посреди вороха бумаг сидела все та же девушка. Она, внимательно рассматривая бумаги, рылась в документах. На лоб ее спадали черные волосы. Весь облик девушки гармонировал со строгой обстановкой холла.

— А, так нам, барышня, судьбой было предназначено вновь увидеть вас, — ехидно сказал Дрэган. На него больше не действовали ее удивленные, невинные взгляды.

Почувствовав, что она имеет дело с немилосердным противником, девушка поднялась на ноги. Совершенно иным было ее лицо, когда она взглянула на них снова. Оно стало суровым, а в глазах ее они увидели вызов.

— А почему бы нам и не свидеться снова? — спросила она охрипшим от волнения голосом.

«Потому что ты химера моей смерти, — хотел было ответить ей Дрэган. — Потому что твои глаза смотрят на меня оттуда, откуда не возвращаются и откуда не вернулся бы я, если бы не Тебейкэ, постучавшийся в дверь моей камеры».

Но ему стало стыдно, и он из-под бровей взглянул на офицера, стараясь узнать, не угадал ли тот, что именно хотелось сказать Дрэгану. Не думает ли лейтенант, что Дрэган все еще смущен и сбит с толку этим странным поведением девушки.

И он, не отдавая себе отчета, почему-то произнес:

— Вы не могли смотреть на меня все то время, пока сидели впереди! Это я все время смотрел на вас… Я сидел сзади. Я следил за каждым вашим жестом.

— У меня такое ощущение, что я все время смотрела на вас, и только это имеет значение, — упорно стояла на своем девушка. Она вышла из-за стола. Лейтенант тем временем подошел к бумагам и стал с интересом их рассматривать.

— А почему вы там оказались? — спросил Дрэган.

— Вы же хорошо знаете, что меня отдали под суд за продажу военного имущества…

— Ага… А почему вы на меня смотрели?

— Потому что вы были героем, потому что вы должны были умереть. — Она подошла к нему. — Умереть за наше дело, понимаете?

— Наше дело?.. А какое вы имеете отношение к нашему делу? — Дрэган недоверчиво посмотрел на нее. Ее слова показались ему подозрительными. Инстинкт подпольщика заставил его насторожиться. «Она меня провоцирует», — подумал он и взглянул на лейтенанта. Тот сидел за столом, внимательно разглядывая лежащие на нем бумаги. — Так какое вы имеете отношение к нашему делу? — повторил Дрэган. — В конце концов, кто вы и что вам здесь надо?

— Из-за меня была арестована моя сестра, — ответила она.

— Как это произошло?

— Я проводила у нее собрание в лавочке.

— И что же?

— Пришли полицейские. Людей они не застали, никакого конспиративного материала не нашли, но зато при обыске обнаружили пуговицы от шинелей и отдали нас под суд «за торговлю военным имуществом».

Сам не понимая почему, Дрэган сразу как-то обмяк. Он ласково наклонился к девушке, которая говорила с ним теперь так откровенно. Он готов был обнять ее, защитить, утешить и долго-долго нежно ласкать.

Скупые слова девушки напомнили Дрэгану о его подпольной работе среди групп молодежи, тайно собиравшихся в различных уголках города. Это были парни, которые могли остаться его друзьями на всю жизнь, или девушки, которые ему очень нравились, но в целях конспирации он обязан был расставаться с ними, чтобы более никогда их не встретить. Может быть, и эту девушку он видит в последний раз? Ему захотелось сказать ей: «Нет, нет, ты не химера моей смерти! Ты символ моей жизни!.. Вчера я не понял этого, но теперь знаю, что говорят мне твои большие глаза. Они говорят, что я буду жить, что я обниму тебя со всей силой и живым трепетом, как я хотел сделать это вчера, когда ты смотрела на меня…»

В этот момент из-за стола медленно начал подниматься лейтенант. Видно было, что он чем-то сильно заинтересовался.

— Вы любопытно говорите, барышня, — произнес он. — Однако вы так и не ответили на вопрос, что вы тут делаете?

Она испуганно посмотрела на Дрэгана, а потом снова перевела взгляд на лейтенанта.

— Вы меня в чем-то подозреваете? — спросила она.

— Я лишь спросил, почему вы здесь?

Лейтенант перестал быть галантным, и она это сразу почувствовала.

— Можете быть уверены, что у меня честные намерения.

— Но мы должны знать их…

Дрэган решил вмешаться. Он резко придвинулся к лейтенанту и взглянул на девушку. Но в то мгновение, когда он услышал ее решительный голос, его поразили уверенность девушки, полное отсутствие страха.

— Я скажу вам все. Если вы настоящие люди, вы не можете не понять и не помочь мне. Особенно если учесть, что мне потребовалось много времени, чтобы самой во всем этом разобраться. — Она посмотрела на них, уверенная, что все сказанное ею не может не взволновать их, и быстро-быстро заговорила взволнованным голосом: — Перед первой мировой войной этот человек, в доме которого вы находитесь, создал проект огромной гидроэлектростанции, которую можно построить в нашей стране. Знающие люди высоко оценили ее назначение, но правительство сочло все это несбыточной мечтой. Оно посмеялось над ним, когда он обратился с просьбой практически осуществить проект. После войны он вновь представил свои разработки. Восемь лет тянули с ответом. Потом его проект был просто отвергнут как нереальный. Не-ре-аль-ный! — подчеркнула она, в упор глядя на них. Говорила она с ожесточением и гневом, словно защищала его дело, в которое сама твердо верила. — Единственными, кто тогда серьезно отнесся к этому проекту, были коммунисты. Но, обескураженный в течение многих лет ироническим отношением к себе и отказом властей, профессор сжег все чертежи и уехал в провинцию, сюда, в политехнический институт. Мы обсуждали это дело на заседании нашей ячейки и решили спасти то, что еще можно спасти. Нам стало известно, что жена профессора спрятала и сохранила черновики некоторых его расчетов… Она абсолютно доверяет мне. Мы обе мечтали о том времени, когда эта гидроэлектростанция будет построена. — Девушка виновато, по-детски, им улыбнулась, что не шло ей, поскольку нарушало ее строгую красоту. — Вот почему я здесь. Поверьте, в этом доме я свой человек. Я хотела найти бумаги и спрятать их в укромное место, пока они не понадобятся.

— И это все? — хмуро и мрачно спросил Дрэган.

— Все, — ответила она. Девушка почувствовала, как к ней протянулись большие сильные руки. Она ощутила, как они обхватили ее, увидела перед собой светящееся радостью лицо Дрэгана, его умные, живые, полные радости глаза, губы, услышала чуть осипший от волнения голос:

— Вот хорошо! Да будет тебе известно, милая ты моя, дорогой ты мой товарищ, что принято решение… Вот почему меня послали сюда!.. Чтобы я спрятал профессора!

Дрэгану, однако, некогда было обращать внимание на ее приятное удивление. Его огромные ладони слегка задрожали, ощутив мягкое тепло девичьих плеч. А ее волосы, ее черные волосы, пахнущие чем-то приятным, коснулись щек. «Какая глупость — продолжать говорить таким официальным, назидательным тоном, словно воспитатель», — подумал он. Но ничто иное не приходило ему в голову. И он, взволнованный, отошел.

— Что же вы будете делать после освобождения? — спросил он ее через минуту.

— Мечтала пойти в университет. Попытаюсь поехать в Бухарест, чтобы…

— Но зачем?!

В голосе Дрэгана прозвучала такая досада, что девушка и лейтенант удивились. Впрочем, девушка вряд ли. Вероятно, она поняла, откуда эта досада, его отчаяние, недовольство.

— Я была студенткой, — начала она объяснять, — почти два года была. Потом не смогла учиться, пришла и нанялась в канцелярию порта, но… — Закончить она не успела. Совсем рядом раздался сильный взрыв и началась артиллерийская дуэль.

— Пошли! — крикнул лейтенант. — Надо доложить о выполнении задания, а потом мы сможем принять участие в бою.

Он бросился бежать. Дрэган что-то крикнул девушке и поспешил следом за лейтенантом, время от времени оглядываясь.

— Найдешь ее, найдешь, не бойся! — сказал ему Василиу, по-приятельски хлопнув его по плечу, когда Дрэган догнал лейтенанта. Дрэган грустно кивнул головой в знак согласия, пытаясь робко возразить:

— Да разве в этом дело?

— Вы с ней прошли такое испытание за последние двадцать четыре часа, что…

Дрэган мрачно и недовольно взглянул на него. Ему было не до интимностей. Он устыдился того, что человек, с которым он иногда вел себя грубо, увидел его столь неожиданно проявившуюся слабость. И он заставил себя не думать больше о девушке. Позже, в машине, лейтенант не смог удержаться, чтобы не сказать:

— Господин Дрэган, я восхищен вами! Первый шок вы получили, когда узнали, что спаслись от казни. А теперь вот с этим профессором…

— Вы удивлены, что делом профессора заинтересовались?

— Пожалуй, нет. Я ведь понимаю: чтобы построить гидроэлектростанцию по хорошему проекту, нужны большие средства и время. Ни того ни другого не было, поэтому к исполнению брали всякого рода сомнительные проекты, из которых можно было выжать побольше денег. Я понял, почему мы ищем профессора сейчас: вы накануне взятия власти думаете о будущем. Но думать о чем-либо подобном перед войной, думать, как бы это сказать, о втором будущем — это восхитительно, господин Дрэган, просто восхитительно!

Дрэган дружелюбно взглянул на него и положил свою большую ладонь ему на колени.

— Вы честный гражданин. Вы всегда были готовы бороться, чтобы сбросить приспешников Гитлера, не так ли?

— Да, — скромно ответил лейтенант.

— А после, когда с ними было бы покончено, что вы стали бы делать?

Василиу посмотрел на него в недоумении:

— Не знаю, главное — покончить с ними. Потом было бы видно…

— Ну вот! — с явным удовольствием сказал Дрэган. — Для нас важно прежде всего то, что мы хотим сделать. Поэтому мы боролись, чтобы покончить с ними…

Ему теперь очень нравился этот человек в выцветшей форме, который смотрел на него с таким вниманием. Он чувствовал себя учителем, который показывает ученику, как создается какая-либо ценная вещь.

Ему всегда было очень приятно ощущать себя в роли человека, передающего свои знания другим. И не потому, что ему нравилось нянчиться, нет! Он привык смолоду помогать ближним, учиться у них и учить их.

— Да, господин Дрэган, — произнес с восхищением лейтенант, — а эта история с девушкой превосходит все остальное!

При упоминании о девушке Дрэган снова несколько смутился. Но этот длинный тощий лейтенант стал ему настолько близок, что Дрэгану было уже не стыдно откровенно признаться в своей слабости.

— Знаете, эта девушка… — сказал он неуверенно.

— Так что с ней?

— Я даже не знаю, существует ли она реально.

— Ого, а что может быть реальнее? Красивейшая реальность, господин Дрэган, реальность, которая может приносить лишь одну радость!

Дрэган не согласился с ним и мысленно сказал себе: «Кто знает! У меня до сих пор такое ощущение, что она химера моей смерти!»