Власть

II ВЛАСТЬ

Киру толкнул дверь примэрии, и она резко распахнулась. С автоматом на груди, гордо откинув голову, четко отбивая шаг, он подошел к столу товарища Алексе.

Секретарь фыркнул от смеха:

— Вот шутник! Чтоб тебя!.. Строевой подготовочки захотелось, а?

— Честное слово, захотелось, товарищ Алексе! До всего мне теперь охота! Да и как же… как же не хотеть, если власть теперь в наших руках?! Товарищ Алексе, приказывай! Киру сделает для тебя все! Если надо, бриг «Мирча» на спине притащу прямо на площадь, под самый нос статуи! Как бы там ни было, при моей бедной жизни я не потерял нужного направления. Власть! Вот она, наша власть! Здесь наша власть! — И, став серьезнее, уточнил: — Решено! Призовем спекулянтов к порядку, чтобы у моих близнецов, да и у всех детей в мире, было все!

Секретарь смотрел на него восхищенно. На измученном продолговатом, с острыми чертами лице товарища Алексе засветилась радостная улыбка. Он видел перед собой человека, почувствовавшего свою силу. Этот монолог счастливого, уверенного в себе маленького, приземистого котельщика настолько радовал секретаря, что ему не хотелось прерывать Киру. Ведь Алексе столько лет мечтал о том мгновении, когда каждый человек наконец ощутит в себе вот такую уверенность и душевный подъем!

Когда Киру выговорился, секретарь произнес:

— Так, парень… Ты не знаешь, где Дрэган? Перевязали его?

— Перевязали. Он там внизу, в регистратуре. У моряков был санитар. Когда Дрэгану мазали йодом раны, он стиснул от боли зубы, но ни единого стона не вырвалось у него! Ей-богу, с такими, как он, и сам становишься храбрее! Какой человек этот Дрэган, товарищ секретарь! Знаешь, как он нам помогал на судоверфи?

— Знаю! — Лицо секретаря просветлело. Немного поколебавшись, он решительно спросил: — А что, парень, хороший примарь из него получится, а?

— Примарь?! — Брови Киру взметнулись вверх, губы приоткрылись, глаза сверкнули. — Это же нам как компас кораблю! Это же здорово! Значит, пока я вас охранял, вы там решали… Значит, не зря я вас охранял, — Он бросился вниз по лестнице, громко крича: — Дрэган! Дрэган! Ты где, Дрэган?

Секретарь не спеша вошел в кабинет примаря, не закрыв за собой высокую, обитую красной кожей дверь. Лукаво взглянув на членов комитета, Алексе сказал:

— Извините, товарищи, немного задержался…

В это время в дверях показался Дрэган. Лицо секретаря сразу же стало серьезным. Взволнованно взяв Дрэгана за плечи, Алексе ввел его в кабинет и, глядя ему прямо в глаза, произнес:

— Вот что, парень, перед тобой стоит трудная задача. Никулае убили. Гибель товарища обязывает нас быть еще более твердыми. Примэрию мы захватили. Надо подумать, кем заменить Никулае. Вот мы и решили: ты будешь первым примарем рабочих, а Тебейкэ — твоим помощником.

Когда ему показали на кресло с высокой кожаной спинкой, с рифленой поверхностью, на которой красовались огромные цветы и фигурные шляпки гвоздей, Дрэган со страхом и недоверием посмотрел на секретаря, а потом с неподдельным удивлением и даже с оттенком некоторого неудовольствия воскликнул:

— Как это я?!

— Да так… Ты — и все! — дружно заговорили все сидевшие перед ним члены комитета.

Закусив губу, Дрэган внимательно посмотрел на них, продолжая о чем-то раздумывать, потом обвел всех взглядом и решительно произнес:

— Это невозможно, товарищи!

Все были настолько удивлены, что на мгновение воцарилась тишина. Дрэган сделал неопределенное движение, словно намереваясь уйти, но, видимо, желание как-то объяснить свой отказ остановило его.

— Ищите другого, более подготовленного, товарищи. Я ведь в таких делах не разбираюсь, — проговорил он.

— А ты что думаешь, я уже работал секретарем до того, как меня избрали?! Меня выбрали, мне оказали доверие, и я делаю то, что подсказывает мне совесть. Вот так, браток…

Однако суровый взгляд Алексе не подействовал на Дрэгана, и он продолжал говорить тоном человека, который твердо стоит на своем.

— Нет, меня нельзя! — попытался объяснить он всем собравшимся. — Товарищи, на этом посту должен находиться человек, который будет достойно представлять нашу партию. Должен быть настоящий руководитель.

— Дрэган, а кто в порту организовал нашу оборону? — сердито спросил его Тебейкэ.

Раздосадованный тем, что его слова никто не принимал всерьез, Дрэган продолжал свое:

— Тогда, товарищи, я был в своей стихии. А здесь? Посмотрите! Кругом эти кресла, эти шикарные стекла!

— Что ты хочешь этим сказать? — начал сердиться секретарь. — Ты был осужден на смерть… рисковал своей жизнью…

Дрэган окинул всех взглядом и в нерешительности хотел было взяться по привычке за подбородок. Уж очень ему не хотелось сердить этих уважаемых людей! И все-таки… Из глубины всего его существа рвались слова, полные обиды и душевной боли.

— Так что ж, по-вашему, я боролся и рисковал своей жизнью ради того, чтобы вы мне дали какой-нибудь высокий пост?

— Дрэган! — недовольно воскликнул Алексе. — Ты будешь первым нашим примарем! — И показал ему рукой на кресло.

Дрэган хмуро посмотрел на него, готовый уже согласиться, но, вспомнив, на что он идет, вновь воспротивился:

— Нет, нет, дядя Алексе! Нет, товарищи, вы меня просто не знаете. Я боролся за нашу власть, потому что иначе себе не мог представить жизни. А если и пришлось рисковать головой, то только во имя нашего дела, а не для чего-то другого, поняли?!

Большими тяжелыми шагами к нему подошел секретарь и сурово посмотрел на него:

— Как же так, Дрэган? Что же получается? Мы сейчас в тяжелом положении. Многие из нас ушли на фронт. Того, кого мы хотели поставить примарем, убили. Нам надо мобилизовать весь уезд. И вот в этих условиях мы просим тебя помочь нам, чтобы иметь здесь верного человека, а ты…

Услышав это, Дрэган больше не возражал, а только озадаченно покачал головой. Ни на кого не глядя, он чуть отступил, то поднимая, то опуская свои мохнатые брови. Потом опять хотел было ухватиться рукой за подбородок, но тут же опустил руку и сжал губы так, что они вытянулись в ниточку. Подняв на секретаря свои большие горящие глаза, он произнес медленно, словно взвешивая каждое слово:

— Значит, вы у Гаврилэ Дрэгана просите помощи?! — Он почувствовал, как что-то обожгло его душу. — У меня? — Он пристыженно посмотрел на всех и задумчиво произнес: — Так-то оно так, но ведь… не та голова у меня. Я же понимаю… — Он замолчал, еще раз посмотрел на всех и, опустив голову, медленно направился к креслу примаря. Окинув всех сидящих взглядом, Дрэган тихо сказал: — Если так… товарищи, будьте уверены… Будьте уверены, я скорее умру, чем допущу какую-нибудь промашку! Я постараюсь сделать все, чтобы вам не было стыдно за меня. Я буду работать изо всех сил, пока вы не найдете более подходящую кандидатуру на это место.

В дальнем углу кабинета Дрэгана виднелось беличье лицо газетчика Трифу, который тоже был членом уездного комитета национально-демократического фронта. Как только речь зашла о том, что примарь издает свое первое постановление, которое следует распространить по городу, Трифу тут же уселся за пишущую машинку, чтобы показать, насколько он полезен в данной ситуации.

— Пиши, — сказал Алексе. — «От имени рабочего класса города…»

Продиктовав начало постановления, Алексе притянул к себе Дрэгана и велел ему продолжать. Дрэган покраснел. Растерянно посмотрев направо и налево, он быстро взял себя в руки и сказал:

— Ладно, я буду диктовать, товарищ секретарь.

— А знаешь, что нужно диктовать? — спросил Алексе.

— Знаю. Это я знаю по крайней мере уже лет десять! — ответил Дрэган. — Вот уже лет десять я слышу твои спокойные и разумные наставления… начинающиеся с «а ну, паря».

— Вот и отлично, дорогой мой.

Первое постановление новой власти, первое постановление в жизни Дрэгана обрело конкретную форму на бумаге, вложенной в пишущую машинку. В нем объявлялось о первых мерах, предпринимаемых им, примарем города.

Затем было решено отпечатать постановление о ценах. В тот же вечер группы рабочих и активистов должны были отправиться в город расклеивать текст постановления и зачитать его на собраниях граждан города. Предварительно были вызваны к примарю наиболее видные торговцы, которым сообщили содержание постановления и список новых цен.

Когда Трифу встал из-за пишущей машинки, лицо его сияло от радости. С Дрэганом он прощался так, будто они были старыми друзьями.

— Поздравляю, товарищ Дрэган. Жму руку. Я выпущу о вас специальный номер. — Трифу посмотрел Дрэгану прямо в глаза и даже хотел было фамильярно ударить его по плечу, но не осмелился. Однако все же поучительным тоном произнес: — Только имейте в виду — никакого заигрывания с классовым врагом!

Дрэган от этих слов вскинул брови. Он всегда недолюбливал этого газетчика, а теперь, когда на нем лежала такая большая ответственность, Дрэган стал относиться ко всему более внимательно и требовательно, без каких-либо скидок.

Ему некогда было отвечать, так как остальные члены комитета спешили отправиться прямо в уезд, чтобы провести решения в жизнь, и Дрэган, провожая их, заверил, что в городе будет полный порядок. Когда все разошлись, Дрэган, сурово сдвинув брови, задумался, осмотрел огромный кабинет, куда его поместили, и усилием воли подавил в себе желание ретироваться с этого поста. И Дрэган, Гаврилэ Дрэган, этот невысокого роста широкоплечий человек с крупным лицом, на котором выделялись чуть приплющенный нос и густые, широкие брови над живыми черными глазами, остался один в просторном, до половины стены обшитом дубовыми панелями кабинете.

Он неловко прошелся по нему, затем, привлеченный светом, направился к распахнутому настежь окну.

Площадь, меняющая свое освещение в зависимости от плывущих по небу туч, представляла собой грандиозную картину. Тысячи людей медленно расходились с площади. Три улочки, поднимавшиеся в сторону города, были чрезвычайно узкими и едва вмещали устремившиеся по ним людские потоки. Однако люди шли не спеша. На их просветленных лицах отражалась уверенность, что они передали все в хорошие руки.

Вот это и поразило Дрэгана: сварщики и калильщики, клепальщики и маляры, поденщики и грузчики — все, кто пришли сюда, сейчас покидали площадь в торжественной тишине. Лица некоторых были знакомы Дрэгану. Ему хотелось пожать этим людям руку. Некоторых он видел впервые, а кое с кем встречался всего несколько часов назад на пустыре у порта. Ему хотелось всех обнять, позвать к себе, сказать им что-то очень хорошее. Он смотрел на этих людей, не спешивших покидать площадь в ожидании боя больших курантов, на которых два кузнеца отбивали в колокол каждую четверть часа, и думал: «Сколько народу пришло сюда по единому зову! Вот уже прошло больше часа, как начали расходиться люди, а площадь все еще запружена народом».

В этот момент послышался легкий, неуверенный стук в дверь. Узкая высокая дверь с позолоченными карнизами открылась, и на пороге появилась девушка лет двадцати с большими неопределенного цвета глазами и крашенными под блондинку волосами.

— Я не помешала вам, господин примарь?

Дрэган вздрогнул и посмотрел на нее так, будто был недоволен, что его отвлекли от размышлений.

— Что вам надо?

— Господин примарь, простите… — произнесла она своим тоненьким голоском, теряясь от смущения. Краешком глаза она взглянула налево, словно желая убедиться, что действительно держится за дверную ручку и при случае может немедленно удрать отсюда. — Простите, господин примарь, я ваша секретарша…

— Ну и что? — удивленно спросил Дрэган, не найдя ничего лучшего, как задать такой вопрос.

Девушка прижалась к двери.

— Поскольку я ваша секретарша, то подумала, что, может быть, я понадоблюсь вам для чего-нибудь. Вот я и осталась, когда остальные служащие ушли. А теперь… если я вам не помешала, пришла сказать…

Испуг девушки вызвал недоумение у Дрэгана. Он посмотрел на свою шинель и подумал: «Неужели у меня такой страшный вид?» Потом спросил:

— А почему вы можете помешать?

Девушка, казалось, не поняла его.

— Почему вы можете помешать мне? — повторил Дрэган. — Почему вы все время говорите так, будто думаете, что это сердит меня?

Секретарша, уловив теплые нотки в его голосе, заговорила смелее:

— Не знаю. Наше дело секретарское. Шефы могут сердиться, когда захотят, и нам это надо крепко зарубить себе на носу.

Дрэган серьезно взглянул на нее и с досадой спросил:

— Да что вы такое говорите?! Теперь надо знать кое-что другое!..

Оправившаяся было от страха девушка окончательно растерялась.

— Значит… господин примарь, вы меня увольняете? Господин примарь, прошу вас… у меня три брата, один меньше другого. Вот почему я так всего боюсь…

У Дрэгана сразу отлегло от сердца. Он спокойно взглянул на девушку. Она не знала, куда девать свои маленькие руки.

— Я не увольняю вас, барышня, — ответил он чуть сердито. — Зачем вас увольнять? И почему я должен вас уволить? Идите домой и приходите завтра.

На башне примэрии пробили куранты. Обменявшись многозначительными взглядами, в кабинет примаря вошли Тебейкэ и Киру. У Тебейкэ, как обычно, был озабоченный вид. Повернувшись к Киру, он кивнул в сторону двери:

— Закрой!

Потом оба решительно подошли к Дрэгану и сели рядом с ним. Дрэган медленно поднял глаза, вопросительно взглянул на них.

— Дрэган… — торопливо заговорил Тебейкэ таким тоном, который не предвещал ничего хорошего.

Дрэган молча ждал, что будет дальше, но, видя, что Тебейкэ запнулся, спросил:

— Ну, чего?

— Дрэган, — решительно продолжал Тебейкэ, — посмотри на нас. Дрэган…

— А я на кого смотрю?

Зная, что можно ожидать от Дрэгана, Тебейкэ опустил глаза и как можно спокойнее поспешил сказать:

— Дрэган, на мою куртку…

Киру с нескрываемым любопытством краешком глаза следил за происходящим. Не выдержав, он рассмеялся при виде озадаченного примаря.

— Ну, как?.. Дрэган!.. Не сердись, Дрэган! Подумай, Дрэган, — подпрыгивал на месте маленький смешной Киру. — Дрэган, возьми, Дрэган. Надень ее, Дрэган!

Дрэган смотрел на них с недоумением. Он хотел было что-то сказать, но запнулся и замолчал. По его лицу было видно, что он вот-вот разразится самыми страшными ругательствами. Тебейкэ уже хотел было отступиться от задуманного, но в это время Киру положил руки на плечи примаря и, наклонившись к самому его уху, начал уговаривать:

— Дрэган, бери, Дрэган! Мы ж тебя просим, твои товарищи, Дрэган!

— Вы что?! — Дрэган вырвался из рук Киру и встал. — Почему я должен ее брать?! Я что, не нравлюсь вам в том виде, как есть?!

— Да нет, Дрэган, но…

Тебейкэ смутился, не зная, что сказать в ответ. В сущности, Дрэган был прав: он им больше не нравился таким, каким они видели его до сих пор. Однако Тебейкэ не хватало смелости сказать это, и он продолжал бормотать что-то бессвязное:

— Да нет, Дрэган… Ей-богу, Дрэган, — и, не зная, что говорить, он снял быстро куртку и подошел ближе. — Бери, Дрэган. Посмотри, как она идет тебе. Отец, ей-богу, был точно такого же роста, как ты… Бери, Дрэган! — И Тебейкэ попытался сунуть куртку Дрэгану.

А Дрэгана одолевали противоречивые чувства. Его это и сердило и смущало. И в тот момент, когда его друзьям уже казалось, что он дал себя уговорить, Дрэган вдруг опять вскипел:

— Хватит! Оставьте меня в покое! — и одним махом оттолкнул обоих от себя.

Тебейкэ ничего не сказал. Со свойственной ему серьезностью он упрямо уставился на Дрэгана, обдумывая новый план своего наступления. Киру же не на шутку рассердился. Скривив губы, он с горечью произнес:

— Ты чудак, Дрэган! Ты что, не видишь? В своей шинели ты похож на пугало огородное! — наконец подыскал он подходящее сравнение.

Лицо Дрэгана покрылось пятнами. Он невольно сжал кулаки. Дрэган, казалось, готов был разнести все и вся: настольное стекло, массивную, сверкающую гранями чернильницу, блестящий подсвечник, резную мебель, дверь с позолоченными карнизами, кресло примаря, обитое гвоздями с фигурными шляпками… все!..

Однако Дрэган быстро взял себя в руки. Он взглянул на свои ботинки — единственное, что еще было в приличном состоянии, а потом на старую армейскую шинель и с огорчением в голосе констатировал:

— Вам стыдно за меня.

Он медленно, тяжелыми шагами подошел к ним.

— Нет, Дрэган, но… — умоляющим тоном, чуть слышно проговорил Тебейкэ, держа на руках куртку, как подношение.

— Ну чего «нет»? Что, я не вижу?! — крикнул на него Дрэган, быстро двигая тонкими губами, потом вдруг протянул руку и, простонав, словно подавляя собственную волю, вырвал куртку из рук Тебейкэ.

Оба смотрели на него с нескрываемым недоумением, а потом тот и другой заулыбались: Дрэган своими большими пальцами сердито расстегивал пуговицы шинели… Делал он это быстро, морщась от болевшей еще раны на плече и от той досады, которая никак не покидала его.

Киру, осознав наконец все происходящее, подскочил к Дрэгану, обнял его широченные плечи и поцеловал в обросшие щетиной щеки.

— Да здравствует Дрэган! Ты настоящий человек, Дрэган! Клянусь своей Смарандой и моими близнецами, которых она мне подарила! Ты настоящий человек… Умеешь прислушиваться к своим товарищам!

Все еще чувствуя себя несколько оскорбленным, Дрэган отстранил Киру и стал натягивать рукав куртки на здоровую руку.

— У меня ведь было пальто… Новое! Зимой только справил, а тут меня и схватили… В тюрьме мне пришлось обменяться с одним дезертиром. Когда меня били, то разорвали всю мою верхнюю одежду и рубашку. Вот я и отдал новое пальто за эту шинель, фуфайку и две рубашки… Потом, когда я спасся от сигуранцы и стал обыкновенным заключенным, мне прислали из Красного Креста вот эту одежду… — Дрэган говорил быстро, словно боялся молчать, так как если бы он замолчал, то невольно бы вспомнил, как он только что капризничал. Однако буквально через минуту с присущей ему искренностью он признал правоту товарищей, а потом сказал: — И все же одежда здесь не главное! Вот стою, думаю и переживаю: надо же показать этим людям, что я достоин их доверия. Посмотрите в окно! Именно вот этим людям, которые покидают сейчас площадь!

— Покажи им себя, Дрэган, покажи! — подбадривал его Киру. — Ведь ты мировой парень! — И, пользуясь моментом, пока Дрэган несколько пообмяк, он быстро сменил ему шапку на свою, которая была поновее. Потом, не давая ему возможности возразить, принялся его уговаривать: — Покажи им себя! Пусть узнают о тебе и мои несчастные близнецы! Что поделаешь? Жена у меня такая худенькая! — словно оправдываясь, говорил Киру. — Но ничего!.. Не будет спекуляции, будет еда, и я накормлю их… накормлю… правда, Дрэган?..

Дрэган улыбнулся, продолжая сосредоточенно обдумывать что-то.

— Да, да. Надо сразу же поставить на место спекулянтов! — проговорил он. И теперь все, что окружало его в этом кабинете, перестало смущать Дрэгана. Он теперь чувствовал себя в своей стихии, и не потому, что его уже не раздражало убранство комнаты, а потому, что его захватили насущные проблемы.

— Надо немедленно с ними покончить! Давай набросаем план, как нам сказал Алексе!

Киру тут же подскочил к столу, преисполненный сознания важности наступившего момента. Тебейкэ, однако, продолжая стоять на месте, произнес:

— Какой план, браток? Какой? Разве у нас есть время составлять планы? Арестуем всех буржуев, а потом начнем составлять планы!

— Тебейкэ, ты идешь по пути Кокорича!..

Тебейкэ вздрогнул и посмотрел в черные глаза Дрэгана. Какое-то время он не отводил глаз, пытаясь все свести к шутке, но взгляд нового примаря был настолько серьезным и решительным, что долговязый Тебейкэ медленно опустил глаза и попытался оправдаться:

— Это я так, ей-богу… Может, поручите мне спекулянтов?

— Вот будет дело! — заметил Киру, который вдруг представил себе, что наделал бы Тебейкэ.

— Не забывайте, что мы у власти находимся всего считанные часы!.. Мы должны действовать так, как этого требует настоящий момент! — сказал Дрэган. Нахмурив лоб, опустив глаза, он некоторое время собирался с мыслями, а потом решительно произнес: — Сначала заставим их продавать товар по минимальным ценам, а если не захотят, конфискуем и продадим сами.

Он взглянул в упор на Тебейкэ и Киру. Их явно удивляли происшедшие в нем перемены. Однако Дрэган не обратил на это никакого внимания. Ему было ясно лишь одно: у него есть дело, и он должен постараться как можно разумнее, серьезнее и основательнее осуществить его.

— А ну, посмотрим, на каких улицах больше всего магазинов.

Он подошел к письменному столу, взял лист бумаги и сел в кресло с высокой спинкой, обитой гвоздями с фигурными шляпками. Дрэгана больше ничто не смущало. Все принялись за дело.

— Центральная пресса приветствует вас!.. Позвольте представиться: Катул Джорджеску, специальный корреспондент независимой газеты «Сигнал».

Экстравагантный, пестро одетый корреспондент вихрем ворвался в комнату и, не умолкая ни на мгновение, быстро прошел от двери к столу, возле которого находились трое рабочих. Его смутило, но не особенно сильно, недоброжелательное недоумение на их лицах. Однако хитрый газетчик, набрав воздуха в легкие, продолжал в самых изысканных выражениях:

— Находясь в вашем очаровательном городе в поисках впечатляющего репортажа, я узнал про ваши нашумевшие события и, горя нетерпением газетчика, немедленно отправился к месту событий, чтобы лично побеседовать с лидерами народного восстания и вместе с ними провозгласить: «Да здравствует свобода!» Извините, кто из вас господин примарь?

Киру показал на колючее лицо Дрэгана и, заранее предвкушая возможный эффект, улыбнулся в усы.

— Этот? Это… вы? — газетчик несколько оторопел и, чтобы скрыть смущение, попытался медленно освободиться от тесно завязанного шарфа в кричащих тонах и невероятно глупых рисунках. От неожиданности он поперхнулся, пошевелил своими золотистыми бровями, и его цветущее лицо покраснело. — Центральная пресса просит вас ответить на кое-какие вопросы, — невинным тоном гимназистки произнес он фразу, которая обычно придавала его голосу повелительную интонацию, и, улучив подходящий момент, чтобы почувствовать себя равным, он продолжал: — Но прежде примите мои личные поздравления!

Дрэган с оттенком недоверия пожал протянутую ему руку и, нахмурившись, раздумывал, как себя вести в этой ситуации. В конце концов он пришел к выводу, что первому посетителю в кабинете примаря надо предложить сесть.

Окончательно освоившись, газетчик осмелел и, если бы не помешал стол с лежащим на нем огромным стеклом, похлопал бы Дрэгана по плечу. Судя по всему, Катул принадлежал к такой категории людей, которые могут быть или униженными, или хамами. Обретя самоуверенность, он начал с классического приема: достал блокнот, авторучку и торжественно посмотрел на Дрэгана.

— Прошу вас помочь центральной прессе и ответить на вопросы. В момент моего прихода вы, видимо, обсуждали чрезвычайно важную проблему?..

На мизинце у него красовалось большое кольцо из черненого серебра — грубая имитация античного украшения. Однако ни цветущий вид Катула, ни его попытки держаться солиднее не могли скрыть той щемящей грусти бедняка, который любым способом старался казаться обеспеченным человеком.

С удивлением рассматривая контрастные детали его одежды — желтую рубашку, апельсиновый галстук с черными лошадиными головами и костюм в зеленых и кофейных сердечках, — Тебейкэ решил поставить его на место:

— Конечно, важную проблему.

Удовлетворенный тем, что первый испытанный прием удался, газетчик воскликнул:

— Да, я это сразу понял! — Глаза его сияли от счастья. Вероятно, из-за яркой одежды они казались многоцветными. — Центральная пресса должна знать все! Так… — И он потер от удовольствия руки, сверкая кольцом на пальце. — Речь идет о вопросах, касающихся города, не так ли?..

Киру ответил ему в том же тоне:

— Уж не хотели бы вы, чтобы речь шла о Галапагосских островах?

— Вот видите, — улыбнулся ему Катул Джорджеску, радуясь тому, что с ним ведут разговор. — Центральная пресса должна знать все, для того чтобы информировать читателей. Прошу вас совершенно официально: помогите мне и ответьте на мои вопросы. Господин примарь, я с пером в руке жду ваших ответов.

Немного подумав, Дрэган, уставший от говорливого газетчика, ответил:

— У нас нет никаких секретов. Обсуждаем вопрос, как быть со спекулянтами.

— Очень интересно! Теперь эта проблема в моде, — машинально выпалил журналист и поднял на Дрэгана свои неопределенного цвета глаза. — Так что же вы собираетесь с ними сделать?

У Дрэгана мелькнула мысль: «А что, если этого паяца подослали торговцы, чтобы разузнать, что мы здесь замышляем?» И тут же на его лице появилась хитрая улыбка.

— На это вам ответит товарищ Тебейкэ, — сказал Дрэган.

Представитель центральной прессы повернулся к Тебейкэ и протянул ему руку:

— Очень рад! Катул Джорджеску из «Сигнала»… Прошу вас, скажите, что вы собираетесь с ними делать?

То ли в шутку, то ли всерьез Тебейкэ самым равнодушным тоном ответил:

— Позвать сюда, накинуть петлю на шею и повесить.

Катул Джорджеску, внимательно записывавший слово в слово все, что ему говорили, мгновенно изменился в лице. Он испуганно откинулся на спинку стула, а глаза его чуть не выкатились из орбит.

— Как вы сказали?

Чувствуя молчаливую поддержку Киру, Тебейкэ повторил тем же равнодушным тоном:

— Повесим.

Лицо газетчика сначала побледнело, потом стало желтым.

— Я… знаете, — пролепетал он, потеряв вдруг всю свою говорливость, — журналист-демократ… И я вам прямо скажу: я никогда еще не видел насильно занятую примэрию и не знаю, как поступают в подобных случаях… Я… знаете. Когда я смотрю на вас, вы мне кажетесь обыкновенными людьми, похожими на моего отца. Он был у меня сапожником…

Дрэгану стало вдруг жаль этого человека, с которого сразу же слетела вся его псевдоученость, и он мягко ответил ему:

— Да не бойтесь. Мы так не поступаем. Пригласим их сюда, вот вы тогда и посмотрите на все. — Взглянув на Тебейкэ и Киру, Дрэган спросил: — Вы готовы?

— Готовы!

— Хорошо. Жду вас через час. Возьмите с собой несколько парней и позовите ко мне Трифу, если он здесь.

Куранты на башне пробили четверть часа. Прошло всего лишь два с половиной часа с тех пор, как сюда пришли манифестанты, а Дрэгану казалось, будто прошла целая вечность. Сквозь желтые занавески проникал мягкий полуденный свет. Трифу вошел с фотоаппаратом в руке.

— Вы оба журналисты и скорее договоритесь между собой, — сказал им Дрэган.

— Оба? — удивился Трифу и с решительным видом повернулся к человеку в пестрой одежде. — От какой газеты вы будете?

Они смерили друг друга взглядами, как два петуха, прикидывавшие, кто чего стоит.

— Это журналист из местной газеты, не так ли? — спросил Катул Дрэгана, самим тоном обращения подчеркивая свое превосходство. И только проговорив это, он небрежно бросил Трифу: — Уважаемый коллега, центральная пресса приветствует вас. Катул Джорджеску из «Сигнала».

Трифу внимательно посмотрел на протянутую ему руку, а потом сделал вид, будто не замечает ее.

— «Сигнал»? — спросил он с сожалением и, взяв одно из тяжелых кресел, демонстративно громко придвинул его к письменному столу, а потом обратился к Дрэгану: — Товарищ Дрэган, я оплакиваю судьбу тех коллег, которые не знают, что такое настоящее и будущее! Они близоруки и слепы…

— Как вы думаете, он прав?! — спросил Дрэган Катула.

У того лицо помрачнело. Он сидел с разочарованным видом. Обращаясь к Дрэгану, он проговорил:

— Я полагал, господин примарь, что и в местной газете работают серьезные люди. Ведь мы, журналисты, не должны ссориться между собой! — И развел руками. — Вот она, провинциальная пресса!

— Пусть так, господин хороший, но она честная! — энергично парировал Трифу. — Да, да… Мы вычищаем то, что вы загаживаете! Общественное мнение вводят в заблуждение вот такие журналисты, которые сами заблуждаются…

— Хорошо, хорошо! Оставь это. Теперь не до того… — прервал его Дрэган.

— Я об этом напишу статью! — ответил Трифу, словно собираясь заявить протест.

— Хорошо, это твое дело… А сейчас помоги ему. Он хочет написать о том, что мы сейчас делаем. Очень хорошо! Пишите, господин журналист, — обратился он к Катулу. — Пишите честно обо всем, что вы видите, попытайтесь понять все это и сами убедиться в нашей правоте.

Катул встал, глядя на своего коллегу победителем.

— Вы настоящий человек, господин примарь!.. Честное слово, не вру… Центральная пресса поздравляет, приветствует и благодарит вас!

Вспомнив о Василиу, Дрэган нахмурился. «Нужно ему все разъяснить, а то подумает, что я все это делал для того, чтобы стать примарем», — подумал Дрэган и тут же поднял телефонную трубку.

Из полка ему ответили, что Василиу находится дома, но военная бдительность соблюдалась настолько строго, что Дрэгану не дали адреса, Дрэган что-то недовольно проворчал и бросил трубку. «Вот бараны! Все в него». Он сунул руку в карман и вытащил бумажник. Это было потрепанное портмоне с многочисленными кармашками, в которых за неимением денег Дрэган обычно держал разные документы, бритву, английскую булавку, которой он закалывал платок во время погрузок, огрызок карандаша, фотографии и несколько листов чистой бумаги, на которых были записаны слова революционных песен. На одной из бумажек он нашел записанный им адрес капитана. Дрэган удовлетворенно кивнул головой. Василиу жил совсем близко.

И тут же возник вопрос: «Как мне уйти из примэрии, чтобы встретиться с ним? Может, послать кого-нибудь за ним?..» Но Дрэган тут же устыдился этой мысли: «Как это, позвать его?.. Уж не зазнался ли ты, Дрэган?» Напрасно он пытался убедить себя, что это не зазнайство, а лишь нежелание покидать примэрию. Выходило, что он оправдывал самого себя. Ему стало грустно, и он опять сказал про себя: «Он определенно подумает, что все было сделано для того, чтобы мне стать примарем».

Дрэган окинул взглядом пустые залы примэрии в часы затишья и пошел.

— Через десять минут приду, — сказал он Тасе Мустэчиосу. — Будьте готовы, пойдем к Танашоке, так как он вот уже тридцать лет не выходит из дому!

Дрэган шел тяжелым размеренным шагом. Выставив вперед свою огромную грудь, он с шумом вбирал воздух и с силой его выдыхал. Ветер с моря нес мелкие брызги с запахом морской соли и травы. Стены домов казались фиолетовыми.

Он завернул за угол и оказался перед домом, где жил капитан. Открыл старенькую, почерневшую от времени калитку, осторожно пробрался среди кустов роз. На этой улице был один-единственный палисадник, содержавшийся в завидном порядке. Дверь открыла старушка. Она не проявила никакого желания посторониться и казалась чем-то напуганной. Старушка отошла в сторонку лишь тогда, когда поняла, что речь идет о капитане.

— А, господина Василиу!.. Пожалуйста… Я думала, вам нужен мой муж. Моего мужа следует оставить в покое. Он слишком много позволяет себе вмешиваться в разные дела. Только что, полчаса назад, директор лицея передал ему, чтобы он не ввязывался в то, что сейчас происходит… Пожалуйста, сюда… Господин Василиу, вас кто-то спрашивает!

В холле, обставленном чистой, но вышедшей из моды мебелью, открылась дверь, и Дрэгану стало не по себе от взгляда капитана. Казалось, он вот-вот спросит его: «Ну, что еще?!»

— Я искал вас в казарме, — сказал Дрэган, не зная, как начать.

Василиу внимательно рассматривал Дрэгана, словно желая убедиться, насколько тот правдив. Капитан посторонился, давая Дрэгану пройти в комнату, потом тщательно прикрыл дверь. Вид у него был странный. Искаженное изображение в зеркале шкафа делало его еще выше, чем он был. Вокруг зеркала было воткнуто одним углом множество фотографий. С присущей ему внимательностью в обращении с людьми Василиу пригласил Дрэгана сесть в старенькое кресло, а сам принялся искать для себя табуретку. Найдя ее и взяв в руки, он вдруг заговорил:

— Я хочу вам сказать: все, что мною тогда было сделано, я сделал по убеждению, а не потому…

— А я разве прошу вас что-либо объяснять мне? — Дрэган насупился, не зная, как продолжать разговор.

Капитан, ни на что не обращая внимания, упрямо продолжал говорить о своем:

— Я сделал это ради людей!

— Очень хорошо. Так и нужно. Я очень доволен, если дело обстоит именно так. Потому я и зашел к вам.

Капитан некоторое время смотрел на него с удивлением и недоверием, почти убежденный в том, что Дрэган смеется над ним. Однако по всему было видно, что тот говорил серьезно. И все же Василиу подозрительно и с некоторым оттенком недоверия продолжал пытливо рассматривать Дрэгана. Его большие, обрамленные густыми бровями глаза, чуть приоткрытые губы между двумя продолговатыми, шедшими вниз морщинами выражали откровенное любопытство. Ему хотелось вести себя искренне, без какой-либо величественной позы, быть самим собой.

— Господин Дрэган, вы это серьезно? — спросил он, подходя ближе.

Дрэган посмотрел ему прямо в глаза и ответил:

— Поверьте, прежде чем прийти сюда, я много думал. Я пришел к вам рассказать о том, как я стал примарем. Я хочу, чтобы вы были с нами… А примарем должен был быть дядя Никулае, но его убили.

— Знаю, знаю, — ответил Василиу. — Вы не тот человек, который стал бы меня просить, если была бы предложена ваша кандидатура. Но я повторяю: все, что я сделал, я сделал по своему убеждению, а не потому, что этого хотели вы…

Дрэган на мгновение остолбенел, не понимая, что к чему, и неожиданно выругался.

— Как вам такое могло прийти в голову?.. Как раз тогда, когда вами восхищаются?..

— Нет, нет, — слабым голосом запротестовал офицер. — Не знаю, как вам это объяснить… С вами мне хочется быть искренним до конца. Когда я вижу вас, мне кажется, я вижу те бесконечные толпы людей, которые презрительно на меня смотрели и ненавидели. А они были неправы! Ну ладно, вы один из тех, и все-таки вы единственный, кто, я полагаю, меня понимает. Они не имели права меня ненавидеть.

— Не имели права?.. Не имели права ненавидеть офицера, который мог отдать приказ солдатам стрелять в них?

— Хорошо, но я не сделал этого!

— Да, но вы это смогли понять лишь после того, как не стали стрелять, после того как увели солдат. Только тогда люди увидели все.

— Знаете, как я переживал?..

В этот момент Василиу походил на застенчивого юношу, который решил выложить все начистоту.

— И вам не стыдно? Такой человек, как вы, и вдруг столько сомнений!

— Разумеется.

Лицо Дрэгана посуровело.

— Вот что, господин капитан. Я говорю вам серьезно: тот факт, что вы переживали, доказывает, что вы честный человек, что вы выбрали правильный путь. А вам, видите ли, стыдно! Ерунда!

Дрэган умолк, ругая себя за то, что опять не смог удержаться от резкости. С некоторых пор он стал все больше контролировать себя и считал это одной из своих важнейших обязанностей. Вот почему он внезапно осекся и тяжело вздохнул.

— Думаете, что это так и есть? — грустно спросил капитан.

— Господин Василиу, извините, я не пришел вас судить, я пришел для того, чтобы вы поверили мне, чтобы поняли, что тогда я просил не для себя.

Василиу сел на край постели, на которой еще оставалась вмятина, свидетельствующая о том, что хозяин лежал на ней до прихода Дрэгана, и заговорил:

— Да, так вот. У меня тоже были переживания, сомнения, но я выбрал свой путь. Это ясно. Я перешел на вашу сторону. — И с чувством брезгливости к самому себе он добавил: — Я дошел до того, что ввязался в политику!

— Я же вам говорил, что без политики нельзя.

Василиу показалось, что Дрэган произнес эти слова с особенным внутренним удовлетворением. Однако стоило ему взглянуть на Дрэгана, как он тут же отметил про себя, что тот стал по-прежнему сдержанным в разговоре.

— Хорошо, но я никогда не занимался политикой, — пытался оправдаться Василиу. — Я отказался стрелять в людей, которые в конечном счете были правы.

Дрэган оживился: это ему уже нравилось.

— Точно. Но вы и в будущем откажетесь, если от вас это потребуют, не так ли?

— Конечно!

— Но если придут стрелять в этих людей другие, у вас не появится желание защищать тех, кто прав? Перейти на их сторону?

— Перейти на их сторону? Зачем?

— Зачем?.. А разве это не одно и то же — стрелять вам или кому-то другому?

Василиу испытующе посмотрел на Дрэгана и, словно защищаясь, произнес:

— Господин Дрэган, мне не хотелось бы заниматься политикой. Понимаете? Я не хочу заниматься политикой.

— Очень хорошо, господин капитан!

В дверях появилась худенькая фигура профессора. Дрэгана это очень обрадовало:

— Господин профессор!

— А, господин примарь. — Профессор в свою очередь тоже был рад этой встрече. — Примите, прошу вас, мои поздравления… Я восхищен, просто восхищен… — Однако, увидев, что Василиу и Дрэган заняты личной беседой, профессор поспешил извиниться: — Простите меня, я постучал в дверь, но вы были настолько увлечены разговором, что, вероятно, не услышали. Капитан, мне хотелось бы вас поздравить. Вы поступили великолепно! Я сделал бы точно так же. Это исторический момент, и мы не должны противиться ему. Напротив!.. Представьте, наш странный директор передал мне, чтобы я вел себя более сдержанно. В ответ на это я иду в примэрию, чтобы предложить свои услуги отрядам, которые станут контролировать спекулянтов! Сейчас же иду…

— Прошу вас, в этом нет никакой необходимости.

Однако профессор стоял на своем:

— Нет, нет, я иду. Такой же поступок, какой совершили вы, капитан, обязан сделать любой честный человек. Привет! — В дверях он что-то вспомнил и повернулся: — Сегодня я слышал по радио… У нас великий день, и не только здесь, но и на фронте!.. Освобожден Клуж, господа! Клуж — само великолепие! Советские войска и наши части вошли в город. Их встретили с триумфом. По радио назвали имя одного генерала, который жил у меня на квартире, вот в этой комнате. Иван Петрович. Моя жена его знает. Большой человек, господа! У Ивана Петровича была мечта — дойти до Берлина. «В Берлин, а потом — мир», — говорил он. Такие дойдут! Трудности войны их так закалили, что непременно дойдут. Они борются с фашистами не только для себя, но и для всего человечества! Это мне в них нравится больше всего. Они непоколебимо верят в победу гуманности. Я со свойственной мне любознательностью хорошо изучил их. Это исторический феномен! Они удивительно человечны и верят в свою гуманную освободительную миссию так, как никто ни в одной из существовавших до сих пор армий. Это великая сила! Это великая власть! И как бы ни старались враги, их моральное превосходство служит гарантией победы. Будучи студентом, я изучал историю человечества и войн. Я всегда выбирал армии, в которых мне хотелось бы быть. Но такой армии, так сильно истерзанной войной и все-таки сохранившей в своих людях особую моральную красоту, я представить себе не мог. Когда я воочию увидел их, то понял, что сила этих людей в чем-то особенном. Это великий секрет! Они непременно дойдут до Берлина, и тогда на земле установится мир, как говорил Иван Петрович… Это же говорю и я: мы должны отстоять свою свободу! И ни шагу назад!.. Ну, а теперь я пошел.

Через приоткрытую дверь Дрэган видел, как профессор направился к выходу. За ним робкой тенью скользнула к двери старенькая жена. Дрэган не видел ее лица, но по жестам понял, с какой озабоченностью она провожала мужа. При всем своем страхе за него она не решалась ему перечить и останавливать. Послышался стук закрывшейся двери.

Дрэган поднялся.

— Слышали? — сказал он офицеру. — Ясно, как думают люди?

Василиу пристально посмотрел на него.

— Ясно. Вот сниму форму и приду к вам.

— Зачем же снимать военную форму?

— Ну а как же? Так я — ответственное лицо и обязан выполнять приказы.

— И разве они важнее, чем то, что приказывает вам ваше сердце?

— Вот именно поэтому.

— Лучше сделайте так, чтобы ваши солдаты понимали все так же, как понимаете вы, — сказал Дрэган и, улыбнувшись, добавил: — Только, возможно, они поняли все уже раньше вас.

Василиу все еще продолжал колебаться.

— Как же это так? Воспользоваться своим положением, чтобы политические идеи… — не закончил он свою мысль.

— Так что же вы замолчали? Продолжайте!.. — В голосе Дрэгана послышалось раздражение. — Для того чтобы политические идеи обрели силу? Это вы хотели сказать? Да? Не беспокойтесь, они обретут ее и без вас!

И Дрэган вдруг почувствовал, как рассеиваются сомнения капитана, колебания которого уже начали его раздражать. Перед ним был сейчас нерешительный, неуверенный человек, и это не нравилось Дрэгану. Он решил, что пора уходить, иначе он непременно скажет все, что думает о Василиу.

— Ладно, дело ваше. Хорошенько подумайте… До свидания…

«Вот как получилось, — думал он, уходя от капитана. — Я пришел для того, чтобы он мне поверил, что у меня ни в чем не было личной заинтересованности. Хотел просить его не думать обо мне как-то иначе, и вместо этого судьею ему был я, а не он!»

Когда Дрэган вышел на площадь, ему повстречался вице-председатель национально-либеральной партии Сегэрческу.

— А, мои поздравления, господин примарь, мои поздравления!..

Дрэган недоверчиво окинул взглядом его маленькую фигурку, похожую на восклицательный знак.

— Мои поздравления! — продолжал настойчиво повторять тот. — Имейте в виду, я не из тех, кто расточает любезности. Вы достойны этого места. Ваш предшественник был тупица. Типичный дуб. Во времена Антонеску он занимал пост помощника примаря. Одно слово — кавалерист. Из тех, у кого на сапогах впереди пришиты пуговицы, чтобы ненароком не надеть их наоборот. Ха-ха-ха!

Дрэган никак не прореагировал на его попытку пошутить. Когда тот умолк, Дрэган сухо уточнил:

— Мы не по этой причине взяли штурмом примэрию.

— А, разумеется!.. Я не имел в виду ничего подобного! Мне хотелось лишь сказать вам, господин Дрэган: если этого не сделали бы вы, сделали бы мы. Этого недоумка надо было гнать.

Дрэган неопределенно пожал плечами:

— Я его не знаю!

— Это я вам говорю, господин Дрэган!

— Я его не знаю, и лично у меня с ним ничего не было…

Сегэрческу пустился в пространные рассуждения о принципиальности борьбы, но Дрэган остановил его:

— Мы взяли примэрию для того, чтобы вы не смогли уволить рабочих с верфи.

На властном, с чеканным профилем лице Сегэрческу появилось выражение досады.

— Господин Дрэган, речь идет об административном совете, о Танашоке. Он — председатель и голова всему! Мы — лишь исполнители, мы…

— Вы будете выполнять то, что скажем мы. Вы обязаны дать работу людям, чтобы у них был кусок хлеба.

Сегэрческу при этих словах всего передернуло. Он встал в нарочито вызывающую позу и попытался посмотреть Дрэгану прямо в глаза.

— Господин Дрэган, — произнес он, — я современный политик. Мои взгляды на политику и социальные проблемы ни для кого не секрет. Но что поделаешь, если многие из моего окружения — политики старой закалки? — Инженер взбодрился и перешел на патетический тон: — Вы знаете, господин Дрэган, как во время первой мировой войны господин Танашока разрешал политические проблемы?.. Вы знаете его виллу — огромную территорию, окруженную толстыми стенами? Так вот, одни утверждают, будто он завлекал туда своих политических противников или конкурентов и убивал там. У него там есть прямой канал в море. Туда, мол, он и спускал убитых. Через несколько дней их выбрасывали волны на какой-нибудь пляж… Другие считают, будто он их продавал каким-то туркам, которые забирали их на лодках возле его личного дебаркадера, того самого, возле виллы. На лодках их отвозили якобы на какие-то острова, где те работали как рабы. В любом случае люди исчезали. Это его политика — террор и насилие… А у меня… у меня глубоко обдуманные взгляды, тесно увязанные с современным характером политической ситуации, и мне вот приходится работать с такими партнерами.

— Выходит, он преступник? — спросил Дрэган, сделав знак Тасе Мустэчиосу, который появился на ступеньках здания ратуши.

— Преступник?! Нет!.. — Инженер вновь напустил на себя важный вид и с возмущением в голосе, словно он порицал Танашоку от имени всего человечества, проговорил: — Такова политика. Это политика старорежимная. Не взыщите, но и вы практикуете такую же политику. Ваша политика — террор. Приходите с толпой для того, чтобы взять штурмом примэрию! Это не по-современному, господин Дрэган!

— А как же надо по-современному?

— А вот как. У меня на этот счет совершенно ясная теория. Я считаю, что у нас, потомков римлян, коммунизм не приживется. Вы понимаете? Коммунизм не приживется у народов латинской расы, что бы вы ни предпринимали. Вот почему вы и прибегаете к акту навязывания своей воли, как это случилось сегодня!

Сегэрческу смотрел зло и угрожающе, а Дрэган взглянул на собеседника с недоумением человека, который решал, то ли поколотить его, то ли посмеяться над ним. Подошедшему к нему Тасе Мустэчиосу Дрэган сделал знак подождать и, повернувшись к инженеру, с угрожающей хрипотой в голосе произнес:

— Вот пока мы выясним, приживется или не приживется у нас коммунизм, вы примете людей на работу, господин Сегэрческу.

Инженер принялся было возражать, всей своей маленькой фигуркой подчеркивая несогласие:

— Вот видите! Диктатура, террор, ультиматумы, угрозы! Почему мне тогда не согласиться с моими сторонниками, которые применяют те же самые методы?! — выкрикивал он в расчете, что его услышат люди, собравшиеся неподалеку. — Имейте в виду, господин Дрэган, коммунизм у нас, людей латинской расы, не приживется! — И он торжественно и важно зашагал прочь. — Я опоздал, — проговорил Тасе Дрэгану. — Ну, что говорит Тебейкэ?

— Все в порядке. Он говорил с Алексе. В примэрии никаких затруднений.

— Тогда созывай людей — и пошли. Тебейкэ скажи, что я не приду.

Он пошел задумчиво и медленно, дожидаясь, когда, его нагонят остальные. Надо было непременно встретиться со старым Танашокой…

Они шли по узким, кривым улочкам, между маленькими, выкрашенными в разные блеклые тона греческими домиками, крутые крыши которых были покрыты одинаковой серо-коричневой старинной черепицей.

Их было двенадцать здоровенных мужчин. Они шагали тяжело, как грузчики. Может быть, среди них и не все были грузчиками, но тон всем задавал Дрэган. В куртке Тебейкэ Дрэган казался намного моложе и симпатичнее. Перед тем как они тронулись в путь, Дрэган крикнул:

— Нам надо идти к Танашоке. Тебейкэ остается за меня. Кто пойдет со мной?! — И он начал торжественно выкрикивать каждого по имени. По всему было видно, что его занимали очень важные мысли. Борьба с такой акулой, как Танашока, не могла оставить его равнодушным.

Они вышли на широкий бульвар, по которому туда-сюда сновали люди. Те, кто собирались группами, о чем-то горячо спорили, а одиночные прохожие проскальзывали мимо, подозрительно, с опаской и любопытством оглядываясь по сторонам.

— Эй! — окликнул кто-то шедших с Дрэганом. — Взяли примэрию, теперь давайте еду!

— Жратву! — насмешливо проговорил верзила в белом берете, которого нетрудно было заметить, так как он на голову возвышался над всеми. Дрэган окинул взглядом собравшихся и, положив руку на плечо высокой женщины в черном платке, стоявшей от него справа, спросил:

— Мать, за какое время можно испечь хлеб?

— Зависит от закваски, — ответила она сердито.

— Плохая закваска. Откуда теперь возьмешь хорошую?

— Четыре часа на все, — ответила женщина, слегка удивленная серьезным тоном Дрэгана.

Тот потянул за ремешок и вытащил из кармана огромные тяжелые часы.

— Четыре часа? — Он посмотрел на тех, кто сгрудился вокруг него. — Прошло два часа и сорок минут, как меня поставили примарем. Будьте уверены: через четыре часа у вас будет хлеб! — И рассмеялся, показав свои крупные зубы. — У нас сейчас нет закваски, но надо немножко потрясти торговцев, чтобы продали по минимальной цене…

Людей вокруг становилось все больше. Человек с большими черными глазами явно был не в восторге.

— Да, но откуда взять деньги и для минимальной цены, если тебя уволили с работы? — спросил кто-то из толпы.

— Сегодня же вас вновь примут на работу, — заверил Дрэган. — Подождите, сегодня будет вывешено на улицах наше первое постановление. Будет также объявлен список обязательных цен.

— Да, да! — проговорил футбольный тренер из толпы. — Если не забьешь гол, не выиграешь встречу! — И, потянув за собой маляра в военной каске, испачканной известью, пошел рядом с Дрэганом. — Эй, браток, — обратился он к Дрэгану, — мы ведь не коммунисты…

— А я разве тебя об этом спрашивал?

— Нет, но чтоб ты знал…

— А зачем?

— А вот зачем! Знай, мы еще не разобрались во всем, но вы ближе к нам, чем другие. Дайте нам работу. Сейчас нет желающих учиться играть в футбол…

— Но ты можешь учить людей разоблачать спекулянтов.

— Спекулянтов?! — выпятил грудь, словно принимая мяч, тренер. — Это по мне… Я их обштопаю в момент!

С другой стороны Дрэгана тянул за рукав старичок с худым суровым лицом.

— Послушайте меня! Я тоже помогал захватывать примэрию, но… не вздумайте закрывать церкви! Господь отвернется от вас, хоть он всегда и с бедняками!

— Не беспокойся, отец, не закроем. У нас без господа бога дел по горло.

Они уже с трудом продвигались вперед. Сзади, со стороны бульвара, постепенно подходили все новые группы людей, принимавших участие в демонстрации.

— Люди добрые, не считайте, что мы со всем покончили. Идите в свои кварталы, окажите помощь отрядам, которые будут проводить в жизнь наши постановления.

— Это мы знаем. Нам об этом секретарь еще в примэрии сказал.

— Ну и что же вы?! Собирайтесь группами и идите на рынки.

Толпа становилась все больше и больше, напоминая собой армию.

Вдруг в середину толпы ворвалась долговязая женщина в грязно-белом халате, похожая на огородное пугало.

— Помогите, помогите! Утихомирьте этих молокососов! Их натравили на меня! — Она говорила не переставая, быстро шевеля губами и ошалело тараща глаза то на одного, то на другого. — Захватывайте примэрию, сиротский приют, захватывайте салон жены префекта, но не натравливайте на меня этих бездельников! Хотите выгнать меня?..

— Да что с вами? Что случилось? — наконец кому-то удалось спросить ее.

— А вы посмотрите, — ответила она тем же раздраженным, визгливым тоном, быстро шевеля губами. — Они взяли штурмом кладовку и теперь все перепачкали повидлом.

— Да кто же это?

— Как кто? Черти! Молокососы! Их подобрали на улице. Я заботилась о них… Дети из сиротского приюта, вот кто!.. — И, сказав: «Ах, я больше не могу!» — это огромное огородное пугало упало без чувств на руки долговязому мужчине в белом берете…

Когда они добрались до ворот сиротского приюта, то увидели следующую картину. Продавец газет Костикэ, взобравшись на два ящика с мармеладом, выкрикивал, как будто бросал лозунги из газетных статей:

— Граждане, мы захватили то, что по праву принадлежит нам! Вы насытились сахаром и мармеладом?! Благодарите за это трудовой народ!

Около тридцати худеньких, бледных, нестриженых детишек, одетых в одинаковое отрепье, так что нельзя было отличить девочку от мальчика, с перепачканными мармеладом щеками и носами, слушали его с некоторым недоверием, и в их грустных глазах нетрудно было прочитать, что все это они делают, надеясь получить еще что-нибудь из еды. Время от времени то один, то другой вытаскивал из карманов грязный, крепко сжатый кулачок и, запрокинув голову, сыпал в рот сахарный песок.

— Я им отдала ключи от склада, я им отдала все… Но чтобы прогнать меня?.. — кричала надзирательница.

Когда Костикэ увидел собравшуюся возле ворот толпу, он воскликнул:

— Да здравствует трудовой народ, ура!

Однако, оказавшись среди такого множества взрослых, тщедушные ребятишки струхнули. Инстинкт голодного, беззащитного сироты, которого может побить кто угодно, проявился немедленно. Одни попытались было бежать, другие не знали, куда спрятать глаза, и пытались как-нибудь выкрутиться обманом, на лицах третьих виднелись упрямство и ненависть к тем, кто в конечном счете должен их победить.

Дрэган, заметив это, обратился к ним со словами:

— Ну говорите, что вы тут наделали?

— Мы завоевали свои права собственными силами, — с полной уверенностью в себе ответил Костикэ. — Мы захватили комнату жены префекта, а мадам Матильду вышвырнули вон. Пусть проваливает отсюда, прислужница хозяев!

— Хорошо. Мне нравится, что ты честно говоришь о том, что вы наделали. Но как же вы себе позволили такое обращение со взрослым человеком?

Услышав столь суровый вопрос, дети поспешили принять меры предосторожности. На лицах некоторых из них появилось одно-единственное желание — спрятать куда-нибудь оставшийся в карманах сахар.

— Они меня выпихнули на улицу! — страдальческим голосом хныкало огородное пугало.

Дрэган взглянул сначала на нее, а потом на испуганных детей, привыкших к побоям, и ему захотелось сказать: «И правильно поступили с такой ведьмой!» Он посмотрел на Костикэ: надрать бы мальчишке уши! Однако Дрэган не мог сделать ни того ни другого и потому громко расхохотался. Он смеялся заразительно, от всей души. Вместе с ним засмеялись и пришедшие с ним люди.

По бульвару, расположенному ниже, промчались три пролетки. В первой жители города сразу признали двух оптовых торговцев продовольственными товарами. Впереди них с суровым видом сидел паровозный механик Олару. Во второй пролетке под охраной Киру ехали рыботорговец и братья Василиаде — торговцы сырами. В третьей пролетке находились несколько спекулянтов под охраной двух рабочих. С ними сидел профессор. Он был преисполнен сознания, что осуществляет очень важную миссию, и казалось, изучал реакцию на происходившее по лицам спекулянтов и рабочих, которые их охраняли.

Окружив Дрэгана, толпа шла вместе с ним. Молва быстро разнесла по городу слух, что двенадцать грузчиков во главе с Дрэганом идут к Танашоке. И толпа росла. В нее вливались все новые и новые люди из близлежащих улиц и домов. Напрасно Дрэган обращался к ним мягким, почти упрашивающим тоном, словно перед ним была не толпа, а любимая девушка:

— Люди добрые, расходитесь! Люди добрые! Сегодня после полудня было совсем другое. После полудня вас призывала партия… У нас сейчас совсем другая задача. Мы не организуем новую демонстрацию. Мы идем мирно поговорить, чтобы добиться осуществления ваших прав. Новая демонстрация совсем не нужна. Понимаете, люди добрые?

Он упрашивал их на ходу и все время ускорял шаг, словно хотел как можно быстрее уйти от них. Дрэган шел, стараясь говорить как можно спокойнее, но про себя прекрасно сознавал, что похож в этот момент на ворчливую бабу. Время от времени он оглядывался. Люди продолжали идти за ним. Толпа становилась все монолитнее, все больше. Никто не реагировал на слова Дрэгана. Наоборот, по мере того как слова его приобретали все более просительный оттенок, на лицах людей, насколько это можно было заметить в наступавшей темноте, появлялось или любопытство, или полное безразличие к его словам. Люди, казалось, думали: «Говори, говори, товарищ Дрэган, мы-то знаем, что ты и сам не веришь в то, что говоришь. Так, по долгу, теперь же ты примарь!.. Человек ответственный… Говори, руби свое и иди вперед, мы ведь все равно пойдем за тобой, а там, глядишь, и другие подойдут… Ты что, думаешь, мы не пойдем к этой шишке?.. Думаешь, только тебе предоставим это удовольствие?»

Люди все прибывали. И не трудно было себе представить, что можно сделать, когда люди вот так идут все вместе.

«Теперь их никто не сможет остановить!» — внезапно с удовлетворением подумал Дрэган про себя, и вдруг его пронзила мысль, что это по его вине возникло это необычное шествие. Тогда он крикнул:

— Да поймите же, люди добрые, зачем эта демонстрация?

— Ты что, боишься, что она не запланирована? — сказал кто-то из шедших справа. — Ничего, видишь, мы и это хотим сделать!

— Хорошо, мы-то хотим, а его-то Алексе отчитает за это! — хитровато ответил другой.

Дрэгану хотелось выругаться, но он лишь проворчал:

— Не Алексе я боюсь, а не годится так. Мы уже провели одну демонстрацию, и хватит!

— Мы еще с десяток их проведем, вот увидишь! Пока ты не станешь примарем в полном смысле этого слова, пока власть не будет в твоих руках — не успокоимся!

— А что, разве я не примарь? — недовольно пробормотал Дрэган.

— Не примарь. Если бы ты был им, то вызвал бы к себе Танашоку, к себе, в примэрию!

— Так-так-так! Если я сам иду, то я перестал быть примарем?

— А ты не ерепенься, Дрэган, оно так и есть!

— Совсем не так. И вот почему… — начал сердиться он. — Потому что мы прикинули: прийти он все равно не придет. Он стар и не выходит из дома. Может сказать, что уехал или болен. Поняли? А тогда что будем делать? Если это его прихоть, значит, дадим ему лазейку?! Его надо привести к порядку этим же вечером! Если он подчинится нам, подчинятся и все мелкие торговцы. Поняли? — Дрэган шел, глядя вперед и продолжая говорить. Потом он вдруг остановился, так как почувствовал, что все молчат, и повернулся: — Молчите, а?

— Может, ты и прав.

— Так… Тогда вот что сделаем. Остановитесь здесь, так как мы уже пришли. Дальше идти не стоит. Побудьте тут и подождите нашего возвращения. Пойдет нас только шесть человек. — И, не обращая внимания на реакцию людей, он с озабоченным видом стал назначать пятерых, кто пойдет с ним. Потом, подумав, сказал: — Нет! Двое из тех, кто пришел со мной, останутся здесь. Пусть пойдут со мной двое из тех, кто присоединился к нам на улице. Кто пойдет со мной? — крикнул он. — Но только двое!

К нему подошли тренер и маляр.

В ночи, из-за черных, увитых плющом старинных стен, окружавших огромный парк и владения Танашоки, казалось, за ними следили десятки глаз.

Они позвонили в дверь, и прошло довольно много времени после звонка, прежде чем перед ними неслышно открылись хорошо смазанные в петлях железные ворота. Раскрылись беззвучно, но резко, и в них появился абсолютно лысый слуга, похожий на пирата.

Ни о чем не спрашивая, он заговорил первым:

— Придется подождать, господин Танашока кушает.

Из глубины аллеи виднелся слабый свет. Шаги по каменным плитам отдавались гулким эхом. Справа и слева теснились мрачные заросли кустарника и каменные статуи собак. Шагая в полном молчании, Дрэган насчитал около двадцати каменных собак. За кустарником, как ему показалось, послышались едва различимые шаги, заглушаемые шумом моря, рокочущего где-то в конце парка.

Всему городу было известно, что дом Танашоки можно рассмотреть только с моря, да и то под определенным углом.

Море грозно шумело разбушевавшимися волнами, и оттого, что его не было видно, оно казалось еще более грозным.

Огромные часы в деревянном корпусе, инкрустированные перламутром, пробили девять раз.

Вот уже полчаса шестеро пришедших ожидали Танашоку в отделанной черным деревом комнате, обставленной мебелью с плюшевой обивкой ядовитого цвета.

Никто не появлялся. Слуга с маленькими глазками, похожий на пирата, исчез. Дом хранил зловещее молчание. Слышался лишь приглушенный шум моря.

Никто не проронил ни слова. Дрэган тоже молчал, задавая себе один и тот же вопрос: «Что замышляет теперь Танашока?»

Предстоящая встреча волновала Дрэгана. Ему не приходилось еще встречаться с Танашокой. Однажды ему представился случай встретиться с ним — на судебном процессе над Алексе, однако из соображений конспирации Дрэгану запретили быть там. И сейчас это было не волнение, а, скорее, нечто вроде нервного возбуждения. Его беспокоило, чем все это кончится, что он скажет людям. Это и было причиной его озабоченности, а не сама встреча. Дрэгана выводило из себя, что старик не выходил к ним, что их держали в неведении. Дрэган подумывал о том, что может случиться в примэрии за время его отсутствия. Его волновало и то, что он не успел зайти в типографию. Правда, дело там все равно готово было лишь наполовину, так как список минимальных цен еще не составили. Однако, несмотря на то что воедино собралось столько причин для волнения, Дрэган внешне сохранял невозмутимый вид и уже в который раз пересчитывал нагревательные трубки терриконовой печи, похожей на сложный музыкальный инструмент. И каждый раз избегал при этом смотреть на висевший портрет в овальной раме. Лицо женщины с большим разрезом глаз напоминало ему ту… точнее, не напоминало, а заставляло задаваться вопросом: как он мог потерять девушку, после того как столько разыскивал ее? Как он только мог ее потерять?! От этой мысли Дрэган расстроился еще больше. Он весь кипел. Казалось, еще одно мгновение — и он взорвется: «Старая свинья!.. У нас столько дел, а ты!» А потом начнет крушить все и вся.

Он едва сдерживал себя, мрачно думая: «Правы были те, кто советовал позвать его к себе и как следует припугнуть!»

В это мгновение неслышно, как и все, что делалось в этом доме, открылась дверь и в ней появился «пират» с маленькими глазками. Он демонстративно, сохраняя полное молчание, распахнул еще одну дверь и едва заметно кивнул им. Они переступили порог и оказались в комнате, похожей на оранжерею. В глаза сразу бросились извивающиеся кактусы и агавы с толстыми листьями. На зеленом фоне растительности вошедшие увидели блеклое, почти прозрачное лицо, сквозь которое, казалось, просвечивали находившиеся сзади него растения.

На сухом, пергаментном лице с набрякшими веками, в неопределенного цвета глазах не появилось никаких эмоций при виде вошедших.

— Добрый вечер. Садитесь, — сказал старик, и голос его, казалось, прозвучал совсем с другой стороны. Голос был низким, гортанным и совсем не гармонировал с этим мертвенно-бледным человеком. Лишь движения нижней челюсти свидетельствовали о том, что это говорил он.

Танашока поднялся из соломенного кресла. Это был костистый, худой, высокий мужчина в костюме из серой фланели с накинутым на плечи коротеньким пледом. Он протянул свою сухую, жилистую, с желтоватой кожей руку, на пальцах которой виднелись два толстых золотых перстня.

— Работаете в порту? — спросил Танашока.

— Не все, — ответил Дрэган. — Вот он — железнодорожник, он — маляр, а это футбольный тренер…

— Ах, вот как! — произнес старик, словно открывая для себя нечто важное. Глаза его загорелись. Теперь они казались черными, а лицо перестало быть столь монашеским. Глубокие морщины на щеках, у основания носа, над бровями немного расправились, однако движение ноздрей и губ свидетельствовало о большой воле.

Терпение Дрэгана лопнуло.

— Господин Танашока! — решительно сказал он. — Мы пришли к вам потому, что вы человек старый и уже давно не выходите из дому. Мы ставим вас в известность, что четыре часа назад население города и близлежащих сел штурмом взяло примэрию и изгнало бывшего примаря…

И вдруг в этот самый серьезный момент раздался басистый смех Танашоки. Казалось, голос его звучал опять из какого-то дальнего угла этого удивительного, с тропическими растениями помещения, если бы не вставные зубы Танашоки, которые защелкали, как у аиста.

— Знаю, дорогой мой!.. Сейчас уже ночь, а вы сообщаете мне о событиях, происшедших после полудня, — произнес он с оттенком упрека, и сейчас звук его голоса исходил откуда-то из-под краешка маленького пледа, закрывавшего ему грудь. И в тот момент, когда Дрэган хотел уже ответить с полным достоинством, Танашока заговорил утонченно вежливо: — Прошу вас, присядьте. Жан, принеси для всех стулья. Прошу вас извинить меня за небольшую задержку, но я как раз кончал свой ужин. Я ожидал, что вы придете немного раньше. Я знал, что вы придете, и задержался с ужином. Потом, видя, что вы опаздываете… Одним словом, надеюсь, вы извините меня, если я…

— Извиняем, извиняем!

Голос Дрэгана был мрачен и неприветлив. Он готов был ко всему, только не к такой обходительности и, не находя, что бы противопоставить ей, чувствовал себя униженным. Дрэган огляделся: поскольку он не садился, то и все остальные продолжали стоять. Танашока имел весьма представительный вид. Лицо его теперь светилось кротостью, тонкие черты прозрачного лица выражали полную благосклонность.

Дрэган присел, не скрывая того, что все это ему не нравится, и сделал знак остальным последовать его примеру. А чтобы подавить неприятное ощущение от обходительности Танашоки, он без обиняков произнес:

— Так, значит, вы ждали нас?

Старик сделал утвердительный жест и, как внимательный хозяин, стоял до тех пор, пока все остальные не сели. После этого он сделал знак слуге с маленькими глазками пододвинуть ему стул. Танашока сел и, дав поправить на себе плед, произнес:

— Да, я ждал вас. — Помолчав, он тем же любезным тоном спросил: — Извините, не хотите ли чаю или кофе? Жан, будь добр. — И, продолжая играть роль внимательного хозяина, проговорил: — Я ждал вас, так как…

Дрэган, не успевший отказаться от угощения, весь кипел: «Что ему надо?! И почему, черт побери, он принял нас среди этих колючих растений?!»

— …так как все только что назначенные примари за последние пятьдесят лет просто приходили ко мне… Пожалуйста, угощайтесь… — продолжал Танашока.

Между толстыми листьями и колючими кактусами появился человек с маленькими глазками, которому больше подходило быть убийцей, чем слугой. Он толкал перед собой небольшой столик на колесиках, уставленный чашками, тарелочками с бисквитами, чайниками и сахарницами.

Дрэган взглянул на спутников. За своих он был спокоен, но вот как поведут себя маляр и тренер?!

Поерзав на стуле и приняв решение, Дрэган заговорил чуть охрипшим голосом:

— Господин Танашока, мы пришли к вам сообщить, что намерены искоренить спекуляцию, хотим дать всем работу и помочь осуществить аграрную реформу в селах.

Старик, казалось, на мгновение даже смутился. Он сделал жест, словно хотел сказать: «Я приглашаю вас на чашку кофе…», но, взяв себя в руки, чуть слышно спросил:

— А мне что надо сделать?

— Во-первых, все, что есть на складах, пустить в продажу по ценам, которые мы установим завтра вечером. Во-вторых, пошлите господина Сегэрческу в примэрию с тем, чтобы он пообещал нам завтра утром принять на работу всех уволенных…

На монашеском лице старика отразились недоумение, досада и полнейшая растерянность.

Дрэган взглянул на своих спутников. Они оживились, и их больше не смущал запах чая. По всему было видно, что все готовы перейти к решительным действиям.

— Значит, завтра утром? — смущенно повторил старый Танашока.

— Завтра утром! — отчетливо произнес Дрэган.

Однако тут произошло нечто совершенно удивительное. Фигура старика вдруг затряслась от беззвучного смеха. На лице появилась злая усмешка. Глаза сделались колючими, нижняя челюсть вдруг стала похожей на челюсть Мефистофеля, а искусственные зубы сверкнули фосфорическим блеском.

— А если к утру от вас останется лишь мокрое место? — В голосе его прозвучала плохо скрываемая ненависть. Он вскочил на ноги. Плед упал с его плеч. Тыча своим сухим, как у скелета, пальцем в сторону кактусов и огромных агав, он воскликнул: — А знаете ли вы, что, помимо своих людей, я привел сюда и солдат?!

Дрэган усилием воли подавил в себе ярость, чтобы не взорваться. Он набрал в легкие побольше воздуха и стиснул зубы, как это делал в суровые дни подполья, когда шел на риск, когда оказывался в ловушке или принимал на себя сильнейший удар.

— Об этом знает весь город, — проговорил Дрэган и сразу почувствовал, как к нему возвращается уверенность. Он собрал все свои силы, чтобы сохранить самообладание.

— Знаю, — ответил Танашока. Теперь его глаза горели ненавистью, которую раньше он усердно скрывал за вежливостью и возрастной усталостью. Старик, обращаясь к спутникам Дрэгана, продолжал: — Что, думаете, я не знаю, какую толпу вы привели сюда? Сколько народу ждет вас за изгородью моего дома? Я знаю все, что происходит в этом городе! Все!

Он метался от одного к другому, подходя вплотную к каждому. Неожиданно в глубине помещения началось какое-то движение. Старик резко махнул рукой — движение прекратилось, однако ощущение присутствия кого-то, скрывавшегося в тени, осталось.

— Здесь вы не в примэрии, — сказал Танашока, подойдя вплотную к Дрэгану. — Здесь вы у меня дома! И я имею право защищаться, как мне заблагорассудится, даже оружием, если кто посмеет насильственно переступить порог моего дома. Понимаете?! Так что у меня нет необходимости бросать вас рыбам в свой канал, о котором люди говорят, будто он выходит прямо в море. Я, законно обороняясь, просто застрелю вас и передам ваши трупы жандармам! — Внимательно наблюдая за тем, какое впечатление производят его угрозы на спутников Дрэгана, старик продолжал: — Уж не думает ли господин примарь, что его сопровождающие полны решимости умереть? В конце концов, я могу заставить их убить вас, чтобы они смогли унести отсюда ноги!

— Меня уже осуждали на смерть, — спокойно ответил Дрэган, лихорадочно соображая, как спасти остальных, как сообщить о случившемся.

— Хорошо, поговорим и об этом. Но я могу сообщить вам… Мне передали, что толпа у ворот ведет себя спокойно. Ведь можно пустить слухи, будто вас тут и не было!

Дрэган больше не мог себя сдерживать:

— В конце концов, какую цель вы преследуете этой игрой, господин Танашока?!

— А, наконец-то резонный вопрос, — произнес старик, не скрывая удовольствия. — Садитесь, я объясню вам… — И вдруг старик опять стал предупредительно внимательным человеком, который не смог бы сесть, прежде чем этого не сделает его гость. — Вы люди Алексе? — спросил он равнодушным тоном.

— Его товарищи.

— Почему не пришел сам Алексе?

— Так ведь пришел я, примарь!

— Мне это нравится. Как вас зовут?

— Я примарь города, господин Танашока, и этого достаточно.

— Вы знаете, что я спас Алексе от смертной казни?

— Да, потому что вы не знали, что он коммунист.

Дрэган следил за тем, как тот отреагирует на его ответ. Старик злобно затаился, словно готовясь сам перейти в нападение.

— Откуда вам знать, что, помимо принадлежности к моей партии, он не оказывал мне иных услуг? — спросил он.

— Я знал все, так как он советовался с нами и от нас получил задание создать впечатление, что он ваш человек.

— Как?! Вы хотите сказать, что все, связанное со мной, Алексе обсуждал с вами?

Старик хотел подняться, но не смог. Нервным жестом он потребовал плед. От Дрэгана не ускользнула его реакция.

— Да, господин Танашока, дела обстоят не так, как того хотелось бы вам: вы не знаете всего, что происходило и происходит в этом уезде!

— Алексе был моим человеком. То, что он был двойником, — это другое дело, но со мною он был честен!

— Мы знаем, что вы заявили это в день освобождения, когда узнали, что он руководитель коммунистов. Но сделали это только для того, чтобы смягчить удар…

— Послушайте! Не комментируйте мои слова! — гневно воскликнул старик. Пальцы его дрожали, вставные зубы стучали, а бледное, почти прозрачное лицо приобрело фиолетовый оттенок. — Я знаю, что вы пришли просить у меня продукты. Я не дам их вам. Мне безразлично, кто у вас примарь, но я скомпрометирую вас. Вы ничего не получите! Ничего! И через две недели голода те, кто вас поставил в примари, и выгонят вас, так как увидят, что вы просто болтуны и не способны управлять. Сейчас мои люди говорят тем, кто собрался перед домом, что вы неспособные к руководству болтуны и что вы сами хотите получить для себя кость. Понимаете, господин примарь?! Я мог бы вас арестовать здесь и сделать с вами все, что захочу, но я не сделаю этого хотя бы ради того, чтобы скомпрометировать вас. Через две недели все, кто пришел сегодня с вами, лишат вас власти! Я пятьдесят лет руковожу этим городом! — И он мрачно рассмеялся. — Вы человек неглупый и должны понимать: все, что вы задумали, зависит от меня, от моих складов продовольствия. Я — единственный человек, который может утолить голод этого города! Понимаете? Господин… примарь!

Танашока опять рассмеялся. Это был смех садиста. Смеялся он с нескрываемым удовольствием. Вероятно, ему были необходимы такие моменты, которые подчеркивали бы его всевластие. Он смеялся с таким наслаждением, что появившийся вновь слуга не посмел приблизиться.

— Вы свободны, господин примарь! Все свободны. Я заявил всем, что не буду арестовывать вас. Я вас освобождаю, так как вы уже начали себя компрометировать. Никто, кроме меня, не может утолить голод этого города!

Сквозь приоткрытую дверь послышался бой часов. Дрэган не знал, как долго они пробыли в этом доме, возле этого старика с изменчивым, как у хамелеона, лицом, схимника и вампира одновременно. Дрэган сделал шаг к двери и, остановившись, сказал:

— Завтра утром, как я уже вам сказал, нам нужны продукты. Мы сообщаем это вам официально!

— Я это знал, дорогуша! Как только взяли власть, я понял, что вы обратитесь ко мне.

Дрэган попытался поймать бегающий взгляд старика. Наконец ему удалось пристально взглянуть в глаза Танашоке с увядшими белками, пронизанными множеством красных склеротических сосудиков. Выдержав взгляд старика, Дрэган спокойно, словно увесисто шлепнув широкой массивной ладонью, произнес:

— Ну что же, придется нам самим взять продовольствие. Когда мы сюда пришли, отряды из сотен рабочих окружили ваши склады.

— Как?

Старик сделал такой жест, словно звал тех, кто прятался в тени, прийти ему на помощь с оружием в руках. Но к нему подошел слуга с маленькими глазками и что-то, как бы извиняясь, сказал на ухо.

Толстые листья агавы вдруг задрожали от крика, который вырвался у старика:

— Но это же моя собственность! Только я, только я имею право… — Вдруг он замолчал. Глаза его налились кровью. Он бросил на Дрэгана полный ненависти взгляд: — У вас нет на это права!

— О праве мы еще поговорим, а пока ваши склады блокированы.

Дрэган сделал знак своим товарищам следовать за ним, но в этот момент в помещении, уставленном причудливо изогнутыми кактусами, произошла еще одна удивительная метаморфоза.

Старик протянул свою тощую, как у скелета, руку, увешанную перстнями, и заговорил вдруг точно так же, как в первые минуты встречи:

— Хорошо, завтра утром вы будете иметь все, что хотите. До свидания!

Он запахнул свой плед вокруг шеи. «Пират» с маленькими глазками открыл им дверь в темную аллею, по бокам которой стояли каменные изваяния собак. Дрэган услышал, как позади них большие часы пробили еще четверть часа. «И почему, черт возьми, так быстро летит время?!» — мелькнуло у него в голове. Ему уже больше не хотелось раздумывать над тем, чего он добился.

Людей скопилось еще больше, чем было в тот момент, когда они вошли в дом Танашоки.

Дрэган приближался медленным шагом. Он старался охватить взглядом собравшихся. От волнения у него перехватило дыхание. Он попытался взять себя в руки. Примарь обязан быть по-мужски стойким, несентиментальным. И Дрэган как можно спокойнее объявил:

— Завтра будет продовольствие по нормальным ценам. Уволенные будут вновь приняты на работу.

Люди подхватили его и понесли на руках. Все кричали от радости. Опомнившись, Дрэган стал умолять их:

— Люди добрые, у нас нет времени для демонстрации. У нас есть дела, много дел… Прошу вас… Теперь нам надо идти в примэрию, а вам домой…

И люди поняли, поняли сразу же. Они опустили Дрэгана на землю и виновато посмотрели на него, как бы извиняясь за свое детское проявление радости. Многие, кто нес его, молча протягивали ему руки. Это было теплое братское пожатие.

Сквозь расходившуюся толпу к нему пробрались две фигурки, казавшиеся необыкновенно тоненькими в ночной темноте.

— Что вы здесь делаете? — спросил он их, слегка насупившись.

— Мы ждали вас, ведь Танашока хотел убить вас… — ответила девушка.

— Откуда вы узнали?

— Все знали, поэтому и собрался народ.

— И она знала? — спросил Дрэган, стараясь избежать взгляда другой, пожилой женщины.

— Конечно знала, — с оттенком покровительства проговорила девушка. — Моя сестра — самый близкий мне человек.

— И когда вы сюда пришли?

— Когда стала собираться толпа.

Он попытался мысленно угадать момент их прихода. Вероятно, это произошло тогда, когда он почувствовал движение людей Танашоки за толстыми листьями растений.

Девушка смотрела на него мягко и тепло, будто лаская его взглядом. И Дрэган вдруг почувствовал себя оробевшим. Он бросил короткий взгляд из-под бровей на пожилую женщину, но не смог удержаться, чтобы не сказать:

— Я сегодня вас видел, побежал за вами, но потерял из виду.

— И я тебя видела. Как раз когда начали стрелять.

— Ты убежала.

— Да.

— Не надо было. Не могут они в меня попасть. Надо было постоять, и мы увиделись бы.

— Вот мы и встретились теперь. Мы специально пришли.

В этот момент заговорила пожилая женщина. Этот голос он после суда больше не слышал.

— Мы тебя искали, у нас к тебе дело.

— Какое дело?

— Есть… — И она сделала жест, как бы говоря, что тут не место вести о нем разговор.

— Тогда приходите в примэрию, — сказал Дрэган.

— Обязательно приду, — ответила девушка. Она хотела сказать ему еще что-то, но сестра потянула ее за собой, повторяя своими сморщенными губами:

— Ну пошли, пошли…

Девушка опять хотела что-то сказать. Да и Дрэгану было что сообщить ей, но между ними встала старшая сестра, постоянно повторявшая:

— Ну пошли, пошли, пошли…

Идя к примэрии, Дрэган буквально купался во взгляде ее больших лучистых глаз, которые околдовывали его своею кротостью и мягкостью.

Когда Дрэган вошел в кабинет примаря, находившийся там Тебейкэ уже беседовал с каким-то толстеньким господином, фигура которого показалась Дрэгану знакомой, хотя он никак не мог припомнить, где видел этого человека.

— Господин уездный префект, — представил ему Тебейкэ незнакомца. Потом, хитро улыбнувшись, продолжал: — Наш господин примарь.

Теперь Дрэган узнал топорщившиеся брови префекта и понял, почему он никак не мог припомнить, где видел его. Префект, кадровый полковник, теперь был одет в гражданский костюм нежно-голубого цвета в полоску.

— Что, и его привели? — удивленно спросил Дрэган, опасаясь, как бы Тебейкэ не натворил какой-нибудь глупости.

— Что вы, господин Дрэган! — взял его за руку префект. — я пришел по собственной инициативе. Пришел вас поздравить.

— Спасибо! — пробурчал грузчик.

— Я очень обрадовался, господин Дрэган, узнав, что вы стали примарем. Само собой разумеется, мне хотелось бы… сотрудничать с вами самым плодотворным образом… Вы как примарь, я как префект. Уверен, что у нас дело пойдет хорошо.

— Как сказать… — неопределенно проговорил Дрэган.

— Вы что-то сказали? — спросил префект.

— Нет, нет, продолжайте, — сказал Дрэган.

— Я говорил, как вы, господин Дрэган, слышали, — продолжал он, напрасно пытаюсь обрести прежнее душевное равновесие, — что мне хотелось бы плодотворно сотрудничать с вами. Ваш предшественник был размазня, я даже думал попросить Бухарест сменить его… Вы очень хорошо сделали, что сменили его… Очень хо-ро-шо!

Последовала томительная пауза. Дрэган молчал. Он смотрел на префекта с откровенным презрением, недоверием и настороженным вниманием. Префект смутился, сделал неопределенный жест, открыл было рот, чтобы сказать еще что-то, потом, словно делая последнюю попытку, отступил чуть назад, чтобы, в случае если ему дадут затрещину, легче было улизнуть, и взял большую руку Дрэгана в свои руки.

— Я поздравляю вас еще раз! Я, как префект, хотел бы сказать: меня радует тот факт, что мне придется иметь дело с людьми действия… Я, уважаемый господин Дрэган, так понимаю: если не поставили другого префекта, то это означает, что я… я остаюсь… — Он смущенно пошамкал губами, не осмеливаясь произнести: «Остаюсь префектом», словно, опустив эти слова, получил бы больше шансов им остаться.

Подумав хорошенько, Дрэган пожал плечами и сказал скорее самому себе:

— Да, так оно и есть, если нет другого…

Только это и нужно было префекту: его торчащие в разные стороны брови вскинулись, и он заговорил ласковым голосом:

— Знаете… мои убеждения всегда были демократическими. — Он быстро взглянул направо и налево, словно желая удостовериться, не слышал ли его кто-нибудь, кроме тех, к кому были обращены эти слова, и решительно продолжал: — Господин Дрэган, прошу вас, скажите, чем я могу быть вам полезен? Мне хочется быть вам полезным, вы увидите, что я… я…

Но не успел он договорить, как дверь раскрылась и в кабинет в сопровождении Киру вошли несколько торговцев. Это были мужчины и женщины, одетые кто в перепачканные, кто в выглаженные костюмы. Одни смотрели хмуро, другие смиренно.

— И за какие мои прегрешения, я ж ведь всю жизнь честно зарабатывала свой кусок хлеба! Ну, чего меня толкаете? — запричитала вдруг женщина. — Я ж ведь честно трудилась!

Лысый, маленького роста торговец с восточным типом лица незаметно ткнул ее локтем в бок.

— Да помолчите же вы! Если здесь находится господин префект, не так уж это плохо для нас! — И, заглядывая префекту в глаза, добавил: — Здравия желаю, господин генерал!

Несмотря на то что такое повышение в чине всегда щекотало самолюбие префекта, он счел необходимым выдержать характер.

Киру по очереди стал представлять вошедших:

— Этот — колбасник, продавец яиц и сыров, три магазина!

Торговец уточнил:

— Два, один — моего зятя.

— Этот — глава шайки торговцев мясом «Вергу и сыновья». Вот этот — рыба и консервный завод, у этого — склады муки на рынке, эти — братья Василиу, у них мануфактура… — Пересчитав таким образом всех, как овец, Киру вдруг стал необычайно почтительным. — Пожалуйста, господа, присаживайтесь. Надеюсь, вы будете себя чувствовать здесь, как на… мысе Доброй Надежды… — Говоря это, Тебейкэ делал знаки глазами Дрэгану, указывая на префекта.

Дрэган сразу же сообразил, в чем дело.

— Господин префект, вы меня спрашивали, чем вы могли быть нам полезным? — спросил он.

— Да, да, конечно, — ответил префект.

— Вот и хорошо, объясните им, что с сегодняшнего дня они не имеют права спекулировать продовольствием и обязаны продавать его по нормальным ценам…

— Да, конечно! — Префект был в восторге от того, что ему уделили внимание. Он кашлянул, приосанился и произнес: — Люди добрые! — Префект проговорил это с чувством особой серьезности, как в лучшие времена, по привычке легко и с достоинством покачиваясь на носках. — Люди добрые, разумеется, вы ее должны спекулировать в ущерб народу! — Он быстро посмотрел на Дрэгана и его товарищей, словно желая удостовериться, хорошо ли начал. Потом вскинул голову и воскликнул: — Народ должен иметь возможность доставать продовольствие по умеренным ценам! Поэтому… в качестве… разумеется… — Он посмотрел направо и налево, но начатая фраза заставляла его продолжить мысль: — Разумеется, я, как префект, сегодня и впредь более не разрешаю…

Торговцы смотрели на него с удивлением и недоумением. Сзади Дрэган, Тебейкэ и Киру обменивались улыбками.

— Вот посмотрите, — показывал Тебейкэ друзьям бумагу. — Мы работали со специалистами. Это наши предложения по ценам. Если вы согласны, сообщим в уезд, а потом — этим… Надо побыстрее послать в типографию.

— Я сказал, не позволю, само собой разумеется, спекулировать никаким продовольствием, — продолжал тем временем префект.

— Да это просто здорово — по старинному обычаю далеких королей заставлять вождей побежденных славить победителей! — проговорил профессор, входя вместе с Тасе Мустэчиосу. Видя эту сцену, профессор улыбался от удовольствия. Он легко ступал в своем черном плаще, глаза его блестели. — Фотографируйте, фотографируйте, господа журналисты! История должна фиксировать все.

Катул и Трифу, шедшие сзади, приготовили свои фотоаппараты. По всему было видно, что их противоречия сгладились. Теперь они довольно хорошо ладили друг с другом.

— Как дела, господин журналист? — спросил с чувством симпатии Дрэган, встретившись глазами с чудаковатым представителем центральной прессы.

— С охотой регистрирую все аспекты революции, господин примарь! — произнес тот в ответ.

Тасе подошел к Дрэгану, держа в руках небольшой пакет. Он хотел положить его на стол, потом передумал и потихоньку перенес на телефонный столик.

— Я встретил твою сестру Аурелию.

— Аурелия!

Дрэган подумал: «Как хорошо было бы, если она пришла бы сюда! И все-таки… Бедная Аурелия!» Когда ему пришло в голову спросить Тасе, как она выглядит, о чем они говорили, усача уже не было рядом… Дрэган вздохнул и постарался казаться веселым.

— Тебейкэ, — показал он на пакет, — пусть будет по-твоему — пойдем поедим где-нибудь в городе!

— Простите, пожалуйста, — раздался голос профессора. — Я пришел. Пришел просить вас позволить мне только понаблюдать за происходящим. История, я думаю, не должна вмешиваться.

— Даже если вы так думаете, она все равно сама вмешивается, — ответил Дрэган. — Ну, как ваши дела теперь?

— Я убедил господ журналистов все фотографировать. Вы нам позволите побродить по помещениям примэрии и посмотреть, как они выглядят после того, как свершился исторический акт?

— Да, конечно, профессор, пожалуйста, — ответил Дрэган и положил руку на телефон, возле которого на столике лежал пакет, принесенный Тасе. От пакета восхитительно пахло жареной рыбой.

Префект угрожающе двинулся вперед, загоняя торговцев в угол.

— Вы должны превратиться в скромных муравьев и бескорыстно заняться снабжением общества без каких-либо прибылей для себя…

— Так, господин префект! Пусть славят нас даже наши враги! Пойдемте, господа журналисты. — И профессор вышел бодрым шагом.

Нахмурившись, Дрэган стучал по телефонному аппарату.

— Надо понимать, что мы живем в период демократии и нар-род, самой собой разумеется, нар-род должен иметь все необходимое! — разошелся префект, сознательно выделяя букву «р».

— Чтоб тебя черти задрали! Подался на их сторону, двуличный пес, — прошептал, разозлившись, плешивый торговец с лицом восточного типа и коротенькими ручками.

— Киру, Тебейкэ, а ну-ка подойдите! — сказал Дрэган, стоя у окна. — Что случилось? Посмотрите-ка туда, в конец улицы. Кажется, там солдатские кордоны?

— Не позволю никому спекулир-ровать! — продолжал демагогично восклицать префект.

— Да, это солдаты, — подтвердил Тебейкэ, вглядываясь в темноту.

Все трое хмуро и подозрительно переглянулись. В этот момент с шумом вошел какой-то моряк и направился прямо к ним. Его узнали. Это был Дину, секретарь партийной ячейки эскадры, тот самый, который вырвал у командора револьвер.

— В порт прибывает еще одна эскадра. На кораблях объявлена тревога. Моряки получили полное снаряжение.

Увидев, что все трое повернулись и смотрят на него с большим вниманием, префект закричал на торговцев еще сильнее:

— Само собой разумеется, нар-р-род…

Обитая кожей дверь осталась приоткрытой. В ней появился надменный маленький инженер Сегэрческу.

— Я пришел! — обратился он к ним. — Вы заставили Танашоку прислать меня сюда! — упрекнул он их. — Могли бы позвать и без его помощи.