Влюбленный Дракула

Глава 15

Графство Слиго, 31 октября 1890.

Черные скалы, громоздившиеся на ирландском побережье, далеко выступали в море, разрезая его на куски. Волны в бессильной злобе набрасывались на шероховатые каменные стены. День выдался погожим и солнечным, но безмятежная голубизна неба не могла успокоить охваченного яростью моря. Чем дальше на север мы плыли, тем более суровым и неприветливым становился пейзаж. Черные скалистые выступы походили на щупальца исполинского чудовища, тянувшиеся в море. Серовато-зеленые гневные волны беспрестанно вскипали белоснежными гребнями пены, лизавшими борта нашего корабля.

Пронизывающий ветер не позволял нам выйти на открытую палубу, поэтому мы наблюдали за разбушевавшимся морем сквозь иллюминаторы просторного холла. Холод проникал даже сюда, поэтому граф закутал мои ноги меховым одеялом. Примерно за час до наступления сумерек корабль наш бросил якорь в гавани Слиго. Две шлюпки подплыли к борту, чтобы доставить нас на берег. По пути мы насквозь промокли под дождем морских брызг, и я начала дрожать от холода. К счастью, на берегу уже ожидала карета, готовая отвезти нас в замок.

В течение последних двух дней морского путешествия я, по настоянию графа, предавалась отдыху. Он ни разу не прикоснулся ко мне, хотя, наделенный способностью проникать в мои мысли, без труда мог понять, как я вожделею его ласки. Иногда он составлял мне компанию за столом, иногда мне приходилось обедать в одиночестве. Вечерами граф посылал мне какие-то отвары и настойки, обладающие снотворным действием. Он постоянно повторял, что я должна набраться сил, ибо они понадобятся мне в самом скором времени. К рассказам о своей прежней жизни он более не возвращался, однако обещал, что в Ирландии непременно найдет случай закончить свое повествование. Часто он брал мою руку и, приложив пальцы к запястью, слушал пульс. Как правило, при этом он довольно улыбался и говорил «отлично, отлично», но иногда хмурился и отправлял меня в постель. Я умоляла его ночевать со мной или же позволить мне перебраться в его каюту, но на все мои просьбы он ответил отказом, мотивируя это тем, что мне необходим спокойный сон. Вышколенная корабельная прислуга выполняла свою работу, оставаясь невидимой и неслышимой. Пока я спала, кто-то успевал побывать у меня в каюте, навести порядок, приготовить мне свежую одежду и оставить на столике поднос с чаем, орехами и фруктами.

И вот теперь, сидя в карете, мы мчались куда-то в туманной мгле, которая, поднимаясь с моря, окутывала окрестности. Фонарь, укрепленный на облучке, лишь слегка разгонял тьму, и когда граф пытался привлечь мое внимание к местным достопримечательностям, я видела только смутные силуэты.

— Посмотри, Мина, это гора Бенбулбин, — сообщил мой спутник. — Своей формой она напоминает наковальню, и когда идет дождь, вода стекает с нее ручьями, и кажется, что гора плачет.

— Сейчас ее невозможно разглядеть, — ответила я, тщетно вглядываясь в сумрак.

— Ах да, я забыл, в отличие от меня, ты плохо видишь в темноте. Но вскоре твое зрение станет таким же острым, как мое, и ты в полной мере сможешь насладиться таинственной прелестью ночи.

Вот и замок! — воскликнул он некоторое время спустя. — Видишь, он темнеет вдалеке, на вершине холма?

Каменная громада, увенчанная высокой сторожевой башней, возвышалась над мысом, падающий из многочисленных окон свет прочерчивал стены желтыми полосами. Карета двинулась по извилистой дороге, ведущей на вершину холма, при каждом новом повороте сверкающее в лунных лучах море представало перед нами в ином ракурсе. Но вот мелькнули массивные ворота, освещенные факелами, и карета свернула на длинную подъездную аллею. Теперь, когда замок был совсем близко, я смогла разглядеть его величественный фасад, соединяющий два длинных крыла со множеством узких стрельчатых окон.

Высокая худая женщина в простом черном платье, с седеющими волосами, убранными в узел, подошла к карете, чтобы приветствовать нас.

— Милорд, — сказала она, сделав графу реверанс.

Тот в ответ вежливо кивнул.

— Мы рады вновь иметь случай воспользоваться вашими заботами, сударыня, — сказал он и представил мне домоправительницу, которую звали миссис О'Дауд. Она была еще не стара, скорее всего, значительно моложе, чем мисс Хэдли. Спину она держала безупречно прямо, кожа у нее была желтоватая, но без единой морщины.

— Эта леди принадлежит к одному из самых воинственных кланов в Ирландии, — пояснил граф.

При этих словах лицо домоправительницы просияло от удовольствия. Возможно, она той же бессмертной породы, что и граф, и живет на этой земле с незапамятных времен, решила я про себя.

Пораженная исполинскими размерами замка, я робко семенила рядом с графом, ведущим меня под руку. В просторном зале, где горел огромный, в человеческий рост камин, нас ожидал чай. Стены зала были сплошь увешаны охотничьими трофеями — головами грозно оскаливших клыки кабанов, свирепых медведей, лосей с ветвистыми рогами и каких-то диковинных животных, которых я никогда прежде не видела. Две широкие лестницы, соединяясь на площадке, украшенной трехстворчатым витражным окном с изображениями английских королей и фамильных гербов, вели на верхние этажи замка.

Внезапно мне захотелось, подобно маленькой девочке, обежать все комнаты и исследовать это удивительное место. Но миссис О'Дауд забрала у меня плащ и жестом указала мне на диван у камина, приглашая садиться. Когда я села, она налила мне чашку чаю. Предлагать чай графу она даже не подумала.

— Быть может, молодая леди проголодалась?

Этот вопрос домоправительница обратила не ко мне, а к моему спутнику. Граф молча кивнул. Миссис О'Дауд подошла к столу, где стояли фрукты и сэндвичи, наполнила тарелку, подала ее мне и вышла из комнаты.

Пока я ела, граф рассказывал мне историю замка. По его словам, замок был возведен в последнее десятилетие двенадцатого века неким французским рыцарем, который вскоре покинул свои владения.

— Замок пришел в разрушение и был отстроен заново уже в эпоху Кромвеля. Пятьдесят лет назад нынешний владелец отремонтировал его, приведя в соответствие с последними требованиями комфорта.

Мне хотелось узнать больше об этом загадочном владельце, но граф заявил, что предпочитает рассказать иную историю. Взяв меня за руку, он направился в гостиную, расположенную в задней части замка. По пути я мало что успела рассмотреть, ибо в комнатах царил полумрак, разгоняемый светом немногочисленных канделябров, огни которых отражались в зеркалах. Выглянув в одно из окон, я увидела озеро, залитое лунным светом, а над ним — каменные руины. Внутри у меня что-то болезненно сжалось. Почувствовав головокружение, я прижалась к своему спутнику.

— Ты узнала эти руины, Мина?

— Нет. И все же они кажутся знакомыми.

— Идем, — сказал он, потянул меня за руку и открыл дверь. Мы вышли на улицу. Ночь дышала холодом, и меня начала пробирать дрожь. Граф обнял меня за плечи.

— Сейчас ты согреешься, — пообещал он.

Граф схватил меня на руки и двинулся к развалинам над озером. В какое-то мгновение мне показалось, что он уже не идет, а почти летит по воздуху, точнее, скользит по какой-то невидимой тропе. Затаив дыхание, я наблюдала, как отдаляется замок, уступая место неведомым пейзажам. В какой-то момент время словно исчезло. Сама не знаю как, мы проникли сквозь темный провал окна и оказались внутри развалин.

Граф опустил меня на землю, но я, испуганная и растерянная, тут же крепко вцепилась в его руку.

— Мы будем часто путешествовать подобным способом, ведь наши тела так безупречно пригнаны друг к другу, — заметил граф.

В комнате, где мы оказались, царила темнота, однако лунный свет, проникающий сквозь дыру в потолке, позволял кое-что разглядеть. Впрочем, никакой мебели в комнате не было, за исключением холодного очага, перед которым лежали поленья. Граф взял несколько, сложил в очаге грудой, закрыл глаза и приложил к поленьям руки. Его длинные пальцы слегка дрожали и испускали свечение. Где-то вдалеке заухала сова, потом раздался шелест птичьих крыльев. Но я была так зачарована представшим передо мной зрелищем, что даже не повернула головы. Граф не двигался, но сияние, исходившее от его пальцев, становилось все сильнее. Поленья начали тихонько потрескивать, руки графа внезапно погасли, но в очаге взметнулись языки пламени. Через несколько мгновений за железной решеткой весело плясал огонь.

Мой спутник снял плащ, бросил его на пол и жестом предложил мне сесть.

— Вызвать духа огня совсем не трудно, — с улыбкой произнес он, заметив мой изумленный взгляд. — Ты не раз делала это сама.

Стоило мне сесть, комната начала кружиться у меня перед глазами. Граф опустился на пол рядом со мной и обнял меня за плечи.

— Меня тошнит, — призналась я.

Желудок мой болезненно сжимался, и я боялась извергнуть на пол его содержимое. Граф коснулся рукой моего живота.

— Дыши глубже, Мина, — сказал он. — Ты просто не привыкла к таким быстрым передвижениям в пространстве.

Я последовала его совету. Рука графа становилась все теплее, и неприятные ощущения в желудке постепенно прошли.

— Эта комната полна воспоминаний, — сообщил он. — Далеко не все события, которые мы с тобой пережили здесь, можно назвать счастливыми. Впрочем, в человеческой жизни хорошее всегда перемешано с дурным.

— А что здесь произошло? — спросила я.

— Мы жили здесь, ты и я. Это было давно, очень давно.

— Я совершенно ничего не помню. Тем не менее это место показалось мне знакомым.

— Иначе и быть не могло, ведь воспоминания по-прежнему здесь, — кивнул граф. — То, что случилось однажды, уже никогда не исчезает. Скоро ты сама в этом убедишься. В этом мире мы можем разлучиться, но за тонкой мембраной, которую ты не можешь увидеть, мы всегда будем вместе.

— Я ничего не понимаю, — вздохнула я. Глаза мои увлажнились слезами досады. — Разобраться в этом выше моих сил. Вся эта путаница не для моих слабых мозгов.

Несколько месяцев назад все мои желания сводились к красивой свадьбе, маленькому уютному домику и ребенку. Теперь он требовал, чтобы я постигла тайны мироздания.

Граф притянул меня к себе и ласково коснулся губами моего лба.

— Не переживай, Мина. Мне самому потребовалось несколько столетий, чтобы понять все это. Уверен, у тебя дело пойдет быстрее. Ты еще не вполне оправилась от шока, пережитого в лечебнице. Наверное, мне следовало подождать, пока ты окрепнешь, и только после этого привести тебя сюда.

— Совсем недавно пределом моих мечтаний была спокойная семейная жизнь, — сказала я. — Мне казалось, ничего другого мне не надо. А теперь мои мечты разбиты и со всех сторон меня окружают неразрешимые загадки.

— Не жалей о рухнувших мечтах, Мина, ибо они принадлежали не тебе. Все твои прежние устремления не имели ничего общего с твоей истинной сущностью.

Он взял мою голову в ладони и заглянул мне в глаза. Как и всегда, взгляд его заворожил меня. Досада и страх улетучились, уступив место одному желанию — принадлежать ему, стать частью его мира.

— Вчера ты просила меня рассказать, как я жил до встречи с тобой, — произнес он. — Я хочу, чтобы ты знала обо мне все, ибо вся моя жизнь представляет собой долгий путь к тебе. Быть может, мой рассказ поможет тебе вспомнить, кто ты на самом деле, осознать свое истинное «я». И тогда ты поймешь, почему мы с тобой неразлучны.

Он выпустил мою голову и встал на одно колено, упершись в него рукой и свесив другую руку, изящную и длинную. В это мгновение он выглядел как обычный человек, но когда он вскинул голову, я убедилась, что сияние, испускаемое его кожей, стало еще сильнее. В неровном свете очага черты его лица казались выточенными из мрамора.

— Прежде чем мы с тобой оказались здесь, произошло много событий, — сказал он и глубоко вдохнул, словно впитывая воспоминания, которыми был насыщен воздух комнаты.

Я, до этого мгновения самозабвенно созерцавшая его красоту, приготовилась слушать.

— Вместе с армией Ричарда Львиное Сердце мы одержали немало побед, разбив сарацинов во многих славных битвах, о которых до сих пор ходят легенды. К этому времени все мы стали беспощадными и неустрашимыми воинами. Тайные молитвы и магические ритуалы, которым мы предавались, оправдывали наши ожидания, и постепенно мы привыкли считать себя неуязвимыми. Слава о нашей воинской доблести распространялась по городам и весям, причем предметом восхищенной молвы была не только наша смелость, но и наша нечеловеческая сила.

Со временем мы присоединились к большому отряду наемников — иными словами, убийц, которых в сарацинских землях называли ассассинами. Они были готовы служить всякому, кто имел возможность им заплатить. Главный их промысел состоял в нападении на христиан-пилигримов, совершавших паломничество в Святую Землю. Ассассины похищали у них все, вплоть до одежды, и убивали их либо оставляли умирать на дороге. Однако когда Ричард Львиное Сердце предложил ассассинам плату за то, чтобы они охраняли пилигримов, они ответили согласием. Хотя ассассины более походили на свирепых хищников, чем на людей, они тоже владели секретами черной магии. Поначалу мы отнеслись к ним с презрением, считая их невежественным сбродом, но вскоре поняли, что у них есть чему поучиться.

До нас дошли слухи, что под покровом ночи ассассины совершают некий древний колдовской обряд, пробуждающий темные силы, которые делают их бессмертными и непобедимыми. Мы дали им понять, что тоже обладаем магическим знанием, и вскоре они позволили нам участвовать в своих тайных сборищах. Выяснилось, что во время своих ритуалов ассассины приносят кровавые жертвы богине воинов, именуемой Кали. Культ этой богини идет из Индии, где ее жрецы пьют из чаш кровь тех, кого считают врагами своей покровительницы. Накануне каждого вторника ассассины употребляли вещество, называемое гашиш. Под действием этого вещества они покидали пределы реального мира и приносили жертвы своей богине, уверяя, что она наделит их способностью останавливать время и побеждать смерть. Согласно их убеждениям, в человеческом теле имелось семь скрытых энергетических центров, являющихся входными воротами жизненной силы. Во время ритуалов они открывали эти центры, самый мощный из которых находился в детородных органах. Они научили нас, как возбуждать эти органы, доводя себя до эйфории. Переживая блаженный экстаз, мы многократно увеличивали собственные умственные и физические возможности. Мы узнали также, что колдовские обряды способны изменять развитие событий, направляя их по нужному нам руслу. Наша уверенность в том, что мы обладаем всей полнотой власти не только над собственными судьбами, но и над тайными силами мироздания, крепла с каждым днем.

— Позднее, узнав о наших оккультных практиках, церковники объявили нас приспешниками сатаны, — продолжал граф. — Однако мы поклонялись вовсе не дьяволу. Мы лишь беспрекословно верили в Слово Христа. Монахи объяснили нам, что Священный Грааль является прямым обещанием бессмертия. Мы верили, что Христос подкрепил это обещание, сказав своим ученикам, что кровь Его является залогом вечной жизни, и завещал вкушать эту кровь во время богослужения.

Исполненные желания испытать наши новые возможности, мы буквально рвались в бой. Но король Ричард утомился от сражений и подписал с Саладином мирный договор. Это случилось второго сентября, в 1192 год от Рождества Христова. Некоторые члены нашего отряда задались целью отыскать священный сосуд, наполненный кровью Христовой, ибо верили, что таковой существует. Другие вернулись во Францию, собираясь вступить там во владения землями, которые были им обещаны за верную службу.

Но были среди нас и те, кто до сих пор находился под впечатлением удивительных рассказов виконта де Пуато. Мы помнили, что дочери, родившиеся от его связи с королевой фей, до сих пор обитают в Ирландии. Исполненные решимости последовать примеру нашего военачальника и познать любовь бессмертных, мы попросили короля пожаловать нам земли в Ирландии. Просьба наша была исполнена. Накануне того дня, когда мне предстояло отправиться в путешествие, виконт предупредил меня о многочисленных опасностях, которыми было чревато мое намерение.

— Я полюбил тебя, как сына, и потому открою тебе то, что утаил от остальных, — сказал виконт. — Знай, всякого, кто познал любовь бессмертной женщины, ожидает разлука, а эта разлука влечет за собой великую печаль. Надеяться на иной исход невозможно, ибо страсть бессмертных неминуемо остывает, и они покидают своих возлюбленных. В их природе горячо вожделеть человеческой любви и, добившись желаемого, быстро пресыщаться ею. Смертные неминуемо стареют, поддаваясь власти недугов, а над бессмертными время не властно. Но для того, кто вкусил их любви, все прочие наслаждения жизни теряют всякую прелесть. Пытаясь спастись от печали и одиночества, я посвятил себя войне. Но даже в пылу битв, в окружении боевых товарищей я не переставал тосковать о блаженстве, познанном когда-то. Так что, отправляясь на поиски любви бессмертных, помни, что она дарит не только невыразимое наслаждение, но и бесконечное отчаяние.

В те юные годы я был крайне неопытен в делах любви, и слова виконта не произвели на меня должного впечатления. Поняв, что удержать меня невозможно, виконт дал мне свое благословение и посоветовал отыскать свою младшую дочь.

— Она отличается от своих сестер и особенно дорога мне, — сказал он. — Из всех трех она в наибольшей степени наделена человеческой природой. Верю, сердце ее способно на человеческие чувства.

Виконт дал мне амулет, который его мать подарила ему на прощание, надеясь, что эта вещица оградит ее сына от всех опасностей, и попросил передать дочери. Я с благодарностью принял драгоценность. На следующий день я, в сопровождении нескольких товарищей, двинулся в дальний путь.

Граф смолк, неотрывно глядя в огонь.

— Тебе удалось найти ее? — спросила я, охваченная желанием как можно скорее узнать конец этой захватывающей истории. Граф по-прежнему молчал. — Ты нашел ее? — нетерпеливо повторила я.

Вместо ответа граф сунул руку в карман, достал какой-то предмет, завернутый в носовой платок, и вручил мне. Я была поражена тем, что маленький сверток оказался таким тяжелым. Развязав тесемку и развернув платок, я увидела серебряный кельтский крест, инкрустированный множеством драгоценных камней — аметистов, турмалинов, изумрудов и рубинов. Пораженная такой невиданной красотой, я не сводила с креста глаз. В переменчивых отсветах очага камни переливались всеми цветами радуги.

Чувствуя, как окружающий меня мир исчезает, я прижала крест к груди и упала в объятия своего спутника.

31 октября 1193.

Мы с сестрой помогли друг другу облачиться в черные платья, сшитые для церемонии в честь богини воронов, которая повелевает ночной тьмой, луной и звездами и ведает все их тайны. Она летает над полями сражений, защищая тех, кто пользуется ее покровительством, и поражая их врагов. Мы сшили платья из толстой и прочной ткани, ибо ныне, в период полнолуния, ночи дышат ледяным холодом. Свои длинные волосы — мои черны как ночь, а волосы сестры отливают красной медью — мы распустили, позволив им свободно разметаться по плечам. Покрывая наши спины, они послужат нам дополнительной защитой от пронзительного холода и ветра, который беспрепятственно разгуливает по нашей долине. Нам известно, нынешней ночью рухнет невидимая преграда, разделяющая два мира, и те, кто обитает по ту сторону, явятся на наш зов. В эту ночь смертные и бессмертные, охваченные взаимной страстью, могут дарить друг другу блаженство. В эту ночь люди, смиренный удел которых тяжкий труд и страдания, получают высшую награду, уготованную бытием, — любовь бессмертных. Накануне этой чудной ночи феи открывают свои владения, и буйные, жадные до наслаждений сидхи совокупляются с теми избранными, разжегшими пламя их вожделения. Этой ночью смертные тоже не знают покоя. Короли и рыцари устремляются в наши земли, надеясь завоевать расположение Повелительницы Воронов, которая делает своих возлюбленных непобедимыми и не знающими страха. Те, кому не удалось возбудить страсть богини, довольствуются любовью ее служанок, каждая из которых при случае может замолвить перед госпожой словечко за своего дружка. Другие, оказавшись в объятиях женщин-сидхов, находят у них покровительство и неистовые ласки.

Мы умыли лица и шеи розовой водой, ибо знали, что аромат ее способен привлечь бессмертных принцев, которые сегодня ночью посетят этот мир. Сестра моя обручена с одним из них, и мы обе надеемся, что сегодня ночью я тоже встречу своего суженого. От сладкого благоухания розовой воды голова моя идет кругом. Я славлюсь особой остротой чувств, слуха, обоняния и вкуса, превосходя в этом даже свою сестру, искусную во всякого рода колдовстве. Мы сплели чудные венки из алых роз и, стараясь не уколоться об острые шипы, украсили ими головы. Потом мы надели длинные черные перчатки, к пальцам которых пришиты птичьи когти, превратившие наши дивные белые руки в опасное оружие.

Выскользнув в ночную тьму, мы двинулись вдоль ручья, который привел нас в священную рощу, надежно скрытую от людских глаз. Все прочие уже собрались там. Они разложили два больших костра и сидели вокруг них, мрачные и угрюмые, как вороны. Все они были закутаны в черное, головы старух покрывали капюшоны, головы девушек украшали цветочные венки. Некоторые женщины соорудили из черных птичьих перьев пышные воротники, скрывавшие их шеи. Наша предводительница и верховная жрица облачилась в длинный плащ с капюшоном, украшенным перьями, — наряд ворона, напоминающий о том, что все мы служим нашей Повелительнице. Посреди пещеры стояла чаша с настоем из семени магических лунных цветов, которые мы в течение всего года выращиваем в нашем потайном саду. Каждый год невежественные глупцы, чье праздное любопытство разжигают истории о нашем могуществе, умирают, отведав зерен лунных цветов, по воле случая произрастающих в лесах или на лугах. К счастью, они не ведают о наших заветных садах, где мы растим цветы и травы, необходимые для магических настоев.

Мы с сестрой присоединились к прочим женщинам и тоже испили настоя. Травы и мед делают его весьма приятным на вкус, так что мы не без удовольствия выпили изрядное количество, необходимое для служения богине. Костры, две высокие огненные пирамиды, которые две жрицы питали хворостом, пылали все ярче, бросая призрачные тени на величественные деревья, чьи ветви создавали над нашими головами подобие шатра. Три женщины били в барабаны из козлиной кожи, пока все мы поочередно вновь и вновь подходили к чаше с настоем, дабы испить из нее. Поднялся ветер, заставивший языки пламени исполнять причудливый танец, устремляясь все выше и выше. Подняв голову, я увидела на небесном своде целую россыпь звезд. Когда на темном бархате неба зажегся серебряный серп луны, мы запели:

Взявшись за руки, мы девять раз обошли вокруг костров, выказывая таким образом почтение своим предшественницам, творившим этот ритуал в течение тысячелетий. Теперь каждой из нас предстояло пройти между огненными столпами, дабы очистить свою душу и сделать ее достойным вместилищем божественного могущества. Сестра, как старшая и более искушенная в магии, шла впереди меня. Никогда прежде я не участвовала в этом ритуале, однако не испытывала ни малейшего трепета, ибо магический настой наполнил меня отвагой. Пламя манило меня, мне хотелось, чтобы языки его лизнули мою белоснежную кожу. Я знала, нынешней ночью я неуязвима и огонь не причинит мне вреда. Женщины, приплясывая в такт барабанной дроби, проходили меж костров и отдавались огненным прикосновениям, не испытывая ни малейшей боли. Мы знали, огонь не властен над нами, ибо мы находимся под защитой богини.

Прежде чем войти в огонь, сестра моя повернулась ко мне и прошептала:

— Ты увидишь в огне лицо своего возлюбленного, если сама того пожелаешь.

В ответ я улыбнулась, вселяя в нее бодрость, и принялась медленно покачиваться из стороны в сторону, наблюдая, как сестра моя устремилась в узкий проход меж кострами, рыжие ее волосы слились с языками пламени, руки в черных перчатках взметнулись над головой, словно царапая когтями ночное небо. Я поняла, что она зовет меня, и вслед за ней устремилась в огненную купель, тела наши слились в неистовом танце. Не сводя глаз друг с друга, мы бешено скакали и извивались, словно предлагая себя в жертву пламени. Испепеляющий жар обжигал мои внутренности, не давая дышать, неуверенность в собственной неуязвимости не покидала меня ни на мгновение. Образ Повелительницы Воронов витал над нами, приказывая продолжать танец. Сестра не выдержала первая и, глазами умоляя меня последовать своему примеру, выскочила из пекла. Но я знала, мое время еще не пришло, и, позволяя огненным языкам лизать свое лицо и руки, продолжала стремительное кружение.

До слуха моего донесся отдаленный гул — или нет, сначала я ощутила, как земля слегка содрогается под моими ногами. Я поняла, что к нам приближается отряд всадников, который старается двигаться как можно бесшумнее. Перед мысленным моим взором, а может быть, в жарком мареве костра возникло отчетливое видение. Я видела, как всадники спешиваются со своих коней, привязывают их к деревьям и крадутся к нам. Наверное, воины-сидхи явились к нам из потустороннего мира, решила я. Сквозь рев и потрескивание огня я слышала, как воины продираются сквозь густые заросли, слышала, как они подошли к нам совсем близко и остановились за деревьями. Я ощущала на себе их взгляды, исполненные изумления и любопытства.

Взгляды эти разрушили магический транс, в котором я пребывала, и внезапно я обрела чувствительность к огненным прикосновениям. Боль заставила меня выскочить из огня и устремиться в объятия сестры. Она провела рукой по моим волосам, и я ощутила запах паленого, ибо мои длинные шелковые пряди изрядно обгорели. Едва не теряя сознание, я в полном изнеможении лежала на груди сестры. Глаза мои были закрыты, но я слышала, что другие женщины внезапно разразились пронзительными воплями. Подняв веки, я увидела тебя — обладателя самых чудесных голубых глаз на свете. Ты стоял под сенью деревьев и неотрывно глядел на меня. Ты был один, но вскоре к тебе присоединились остальные — около дюжины воинов, вышедших из зарослей. Все они смотрели на нас, как на великое диво. На тебе и на твоих воинах были широкие плащи, отороченные мехом, куда более роскошные, чем те, что носили в наших краях. Судя по испуганным лицам прочих женщин, никто из них не ведал, к какому из двух миров вы принадлежите.

Одно не вызвало сомнений — ты являешься предводителем, и твои товарищи покорны твоей воле. По-прежнему не сводя с меня глаз, ты медленно направился ко мне. По мере того как ты приближался, я начала ощущать твой запах — мускусный запах пота, обычно распространяемый мужчинами. Товарищи твои не двигались с места, в растерянности наблюдая за тобой. Я заметила, что никто из вас не имеет оружия или, по крайней мере, не держит его наготове. Ты был уже совсем близко, отблески костра освещали твое лицо — глубоко посаженные пронзительные глаза, точеные скулы, высокий лоб. Твои полные губы, красневшие в густых зарослях бороды, свидетельствовали о чувственной и жадной до наслаждений натуре. Плащ твой распахнулся, открыв моим глазам золотой пояс, такой красивый, словно ты похитил его у какого-нибудь бога.

Нашей верховной жрице пришлось не по нраву, что пришелец столь отважно держится в ее священной роще, и она завела магическую песнь воронов. Резкое хриплое карканье разбило тишину ночи. Прочие женщины подхватили нестройную песнь; по мере того как ты приближался ко мне, крики их становились все более угрожающими. Протянув руки, они окружили меня, создав подобие живой изгороди. Все мои чувства были поглощены тобой, однако же я ощущала, как от товарок моих исходит угроза, направленная на тебя и на твоих спутников. Пронзительные вопли, свирепо оскаленные рты и острые когти женщин заставили твоих людей отступить.

Голоса моих защитниц, стоявших вокруг меня плечом к плечу, сливались в неблагозвучный хор, способный отпугнуть всякого смельчака. Однако ты, не дрогнув, сделал еще несколько шагов вперед и остановился, вперив в меня взгляд. По телу моему пробежала дрожь. Я гордо вскинула голову, давая тебе понять, что нахожусь под покровительством и защитой самой Повелительницы Воронов. Ты, не мигая, пожирал меня глазами. Мне казалось, это продолжалось целую вечность. Внезапно ты упал передо мной на колени.

Это так поразило женщин, что они смолкли.

— О, прекрасная принцесса ночи, я пришел, ибо не могу жить без тебя, — произнес ты по-французски, на языке моей родины. — Прошу, иди со мной.

Я пыталась заглянуть в глубь твоей души, понять, каковы твои истинные намерения и не чреваты ли они бедами для меня, но твоя красота лишала меня прозорливости.

— Почему я должна уйти с тобой, чужестранец? — недоверчиво спросила я, хотя голос твой свидетельствовал об искренних чувствах, а взор был исполнен страсти.

— Потому что я всецело принадлежу тебе, желаешь ты того или нет. Ты пленила меня, ибо твои дивные глаза отражают лунный свет, а белоснежная твоя кожа так прекрасна, что даже огонь не смеет к ней прикоснуться. Идем со мной, моя повелительница, и я отдам тебе все, что имею.

Я не сводила с тебя глаз, упиваясь твоими словами. Внезапно в ночной тиши раздался крик ворона. Все стали оглядываться по сторонам, пытаясь увидеть вошедшего в священную рощу. Но вот в темном воздухе раздался шум огромных крыльев. Гигантская черная птица с пронзительным карканьем парила над нашими головами. В свете луны я разглядела, что на шее у нее воротник из черных перьев, а лапы снабжены острыми когтями.

— Она предупреждает нас, — изрекла верховная жрица.

Издалека донесся топот копыт, более громкий, чем тот, что оповестил о приближении возглавляемого тобой отряда. Ватага всадников не собиралась подкрадываться к нам тайком, напротив, ее сопровождала музыка — завывания труб, звон колокольчиков и цимбал. Казалось, всадников нес в рощу ветер, грозно завывавший между деревьями.

— Кто-то мчится сюда, — сказала я.

— Слышу, — ответила моя сестра. — Сердце говорит мне, что это сидхи.

Я видела, как лицо ее просияло от радости, ибо она надеялась увидеть принца, в которого была влюблена.

Женщины пришли в великое волнение. Мысль об опасности, угрожающей тебе, заставила мое сердце болезненно сжаться.

— Уходи и уводи отсюда своих людей, — обратилась я к тебе.

Ты встал с колен, однако и не подумал спасаться бегством. Твои товарищи звали тебя, взывая к твоему благоразумию. Никому из них не хотелось вступать в битву со столь грозным противником, как воины-сидхи. Но ты не двинулся с места, и я поняла, что ты из тех, кому неведом страх.

— Идем со мной.

Ты коснулся моей ладони, но тут же отдернул ладонь, уколовшись о мои когти.

Какая-то часть моего существа желала откликнуться на твой зов, другая была охвачена недоверием. Грозный окрик сестры, приказывающей тебе уйти, донесся до моих ушей. Как это часто бывало, сестра проникла в мои тайные помыслы и поняла, что я готова уступить искушению.

— Ты лишилась рассудка? — спросила она меня.

Прежде мы с ней много говорили о том, что я должна добиться любви принца духов, дабы усилить могущество, которое передалось нам по материнской линии. Нынешняя ночь давала мне такую возможность.

— Уходи быстрей, или тебе придется пожалеть о своей нерасторопности! — крикнула она, метнув в тебя злобный взгляд. — Моя сестра не для тебя! Убирайся прочь!

— Только вместе с ней, — ответил ты, коснувшись ворота своей одежды.

Я подумала даже, что сейчас ты выхватишь оружие и заберешь меня силой.

— Ты даром теряешь время, чужестранец, — сказала я. — Я не знаю тебя и не собираюсь следовать за тобой. Но мне вовсе не хочется видеть, как сидхи тебя зарубят. Если тебе дорога собственная жизнь и жизнь твоих товарищей, уходи!

Но ты не слушал меня. Из-под одежды ты извлек усыпанный драгоценностями крест, висевший на кожаном шнурке. При виде креста я ощутила приступ жгучего гнева. Я вцепилась в шнурок и закрутила его вокруг твоей шеи так, что ты едва не задохнулся. Лицо твое побагровело, и глаза стали вылезать из орбит. Несомненно, ты не ожидал от женщины подобной силы и ярости.

— Этот крест принадлежит моей матери, — прошипела я, приблизив свое лицо к твоему. — Ты похитил его, чужестранец.

Мы с сестрой с ранних лет обладали способностью обмениваться мыслями и сейчас одновременно пришли к одному и тому же выводу: ты один из смертных, преследовавших нашу мать в лесу и добивавшихся ее любви, один из отвергнутых возлюбленных, который из мести похитил ее крест.

— Всякий, укравший вещь, принадлежавшую бессмертным, проклят на веки вечные, — бросила сестра, смерив тебя взглядом.

Неожиданно она расхохоталась. Проследив за направлением ее взгляда, я невольно зарделась румянцем. Накручивая шнурок все туже, я притянула тебя так близко, что тела наши почти соприкасались, и эта близость заставила твой член напрячься от возбуждения.

— Этот крест дал мне твой отец, — с усилием прохрипел ты. — Он просил меня отыскать тебя и отдать тебе крест.

Оторопев от изумления, я ослабила шнурок, и ты получил возможность отдышаться. С отцом я не встречалась много лет, но внутренним взором видела, что он покинул Аквитанию, дабы принять участие в Священных войнах. Я не знала, где он сейчас, знала лишь, что он жив. Меж тем звуки, свидетельствовавшие о приближении сидхов, становились все громче. Топот копыт, лай собак, которые неизменно сопровождали всадников, и пронзительная музыка сливались в оглушительную какофонию. Теперь до нас доносились голоса всадников, распевавших буйные песни, исполненные жажды наслаждения.

Я понимала, настало время принимать решение. Моя сестра была так потрясена, увидав крест матери, что не могла помочь мне ни советом, ни предостережением. Сердце говорило, что я должна идти с тобой, человеком, который пользовался особым расположением моего отца и сумел выполнить его просьбу. Но в этой священной роще последнее слово принадлежало верховной жрице. Прочтя мои мысли, она махнула опахалом из вороньих перьев и произнесла:

— Иди с ним. И поспеши.

Твои товарищи, сознавая, что воины-сидхи уже совсем близко, повскакали в седла. Один из них устроился позади другого, предоставив в мое распоряжение своего скакуна с длинной шелковистой гривой. Прежде чем помочь мне сесть в седло, ты сорвал с моих рук перчатки с когтями и зашвырнул их в заросли. Едва мы пустились вскачь, в рощу ворвались сидхи, разогнавшие сумрак своим потусторонним свечением. Они проходили сквозь кусты и деревья с такой легкостью, словно тела их состояли из эфира. Бросив прощальный взгляд на этих прекрасных воинов в блестящих зеленых плащах, я невольно восхитилась их сияющей кожей и волосами цвета бронзы. При мысли о том, что кто-то из них мог стать моим возлюбленным, я испытала мгновенный приступ сожаления.

Но для того чтобы предаваться сомнениям и колебаниям, времени уже не оставалось. Ты хлестнул моего жеребца, заставив его пуститься вскачь. Твои товарищи пустили коней во весь опор, мы следовали за ними. Лошади чувствовали опасность и мчались так стремительно, что окружающий нас пейзаж расплывался перед глазами. Сознание мое все еще было затуманено настоем из лунных цветов, поэтому я опустила веки и отдалась плавному покачиванию. Мне казалось, мое собственное тело слилось с телом моего скакуна. Я чувствовала, как присущая коню мощь передается мне, в то время как ему передается моя сила. Открыв глаза, я разглядела лишь звезды, изливающие на землю голубоватое сияние.

Через некоторое время перед нами выросла каменная громада замка, окруженного глубоким рвом и освещенного светом факелов. На сторожевой башне я увидела нескольких стражников. Послушные приказу одного из твоих товарищей, они опустили подъемный мост, дав нам возможность въехать в кованые железные ворота. Во дворе замка ты помог мне спешиться, и я тут же рухнула тебе на руки, о голубоглазый чужестранец, взявший меня в плен. Твои объятия были мне так хорошо знакомы, словно ты тысячу раз носил меня на руках во все времена. Кто-то распахнул перед нами двери замка, ты вошел внутрь, миновал огромный зал, где у очага собралось множество воинов, глядевших на нас без малейшего удивления или любопытства. Пройдя по освещенному свечами коридору, ты внес меня в комнату, вся обстановка которой состояла из зажженного очага. Два узких окна, расположенных под самым потолком, были снабжены железными решетками. Ты опустил меня на медвежью шкуру, лежавшую у очага, и я вскрикнула от боли, ибо голову мою по-прежнему венчал венок из роз, и один из шипов впился мне в кожу. Ты осторожно снял венок и припал губами к глубокой ссадине. Но когда ты коснулся венка, другой шип оставил на твоем пальце царапину, мгновенно покрасневшую от крови. Несколько мгновений мы оба словно зачарованные смотрели на тонкую красную полосу. Потом я поднесла твой палец к губам и принялась слизывать кровь, упиваясь неведомым прежде вкусом, отдававшим солью и железом.

Мне хотелось показать тебе все, на что я способна. Чувствуя, как охватившее тебя желание становится нестерпимым, я вынула твой палец изо рта и вновь показала тебе глубокую царапину. Затем я несколько раз провела по ней языком, медленно и сосредоточенно. На тебя я не смотрела, но чувствовала, что ты, несмотря на сжигавшее тебя нетерпение, с изумлением наблюдаешь за мной.

Но вот я прекратила лизать твой палец. Взглянув на него, мы оба убедились, что царапина исчезла и на коже не осталось ни малейшего следа.

Я полагала, что магические мои способности поразят тебя, но вместо многословных восторгов ты приник губами к моему рту. Проворные твои пальцы развязали серебряный пояс и проникли под платье, жадно лаская мое тело. Я чувствовала, ты одержим грубым человеческим вожделением, которое я всецело разделяла. То был не первый раз, когда я отдавалась смертному. Мне нравилось ощущать жар, исходящий от охваченного желанием мужского тела, нравился запах и вкус живой человеческой плоти и крови. Земное время исчезло, мы оказались за пределами его существования. Наши ненасытные губы не знали отдыха, словно каждый из нас не хотел оставить на лице и шее партнера ни единого неисследованного местечка. Ты сбросил с себя рубаху и кожаные штаны для верховой езды, помог мне избавиться от платья и принялся пожирать мое обнаженное тело глазами. Заметив на одном из моих бедер родимое пятно, формой напоминавшее бабочку, ты осторожно обвел его пальцем.

— Это знак сидхов, — сказала я.

Некоторые невежественные люди считали мое родимое пятно меткой сатаны, и я надеялась, что ты не разделяешь их мнения. Взгляд мой подсказал мне, что ты испытываешь не страх, а удивление. Впрочем, я не могла с уверенностью судить о твоих чувствах. Страсть ослепляла меня и лишала возможности читать в твоей душе.

— Почему ты не живешь среди сидхов? — спросил ты.

— Потому, что какая-то часть моего существа жаждет земных удовольствий, — ответила я. Это было чистой правдой. Мне нравится отчетливое биение человеческих сердец, аромат жареного мяса и нежное прикосновение дождевых капель к моей коже.

— Я не похожа на свою мать, которая часто влюбляется в смертных, но быстро охладевает к ним, — сказала я. — У меня совсем другая натура, а какова она, пока что не знаю даже я сама.

— Значит, ты бессмертна?

— Возможно, — ответила я. — Пребывая в королевстве сидхов, я могу продлить собственную жизнь. Но мне не известно, буду ли я жить вечно.

Разговаривая с тобой, я вдыхала твой запах и ощущала, как растет мое возбуждение. Несколько капель твоей крови, которые я слизнула языком, разожгли мою жажду. Но менее всего мне хотелось убить тебя или же причинить тебе вред. О, знай моя мать, что я так беспокоюсь о смертном, она пришла бы в ярость. Различия, существующие меж нами, порой заставляли мать ненавидеть меня.

— Привезя меня сюда, ты подвергал себя опасности, — заметила я.

Твои обнаженные ноги притягивали мой взгляд подобно магниту. Я протянула руку, раздвинула твои бедра и скользнула пальцами по шелковистой коже. Предвкушая твой упоительный вкус, я облизала пересохшие губы. Широко раскрытыми глазами ты наблюдал за мной. Казалось, мое прикосновение парализовало тебя. Без предупреждения я припала губами к внутренней стороне твоих бедер, прикусила сочную плоть и принялась лизать и целовать ее, поднимаясь все выше к твоим чреслам. Ты раздвинул ноги шире, полностью отдаваясь в мое распоряжение. Я продолжала лизать и покусывать твои бедра, при этом щека моя касалась твоей мошонки, которую я ласкала одной рукой, в то время как другая моя рука гладила твои обнаженные упругие ягодицы. Закрыв глаза, ты тихонько постанывал от наслаждения. Понимая, что сейчас ты совершенно беззащитен, я прокусила твою кожу и ощутила на языке вожделенный вкус твоей крови. Ты громко вскрикнул, от удивления или же от неведомого прежде блаженства. Удовлетворив наконец сжигавшую меня жажду, я подняла голову. Ты тяжело дышал, тело твое покрывали бисеринки пота.

Но, в отличие от смертных, с которыми мне доводилось иметь дело прежде, ты быстро пришел в себя.

— Ты не похож на других, — бросила я.

— Я привык к опасности и поднаторел в мистических ритуалах, — сообщил ты. — Но даже если бы за ночь с тобой мне пришлось заплатить ценой своей жизни, я не стал бы об этом жалеть.

Я обняла тебя и жадно припала к твоим губам, так что языки наши сплелись. Ты ответил мне страстным поцелуем, и я поняла, что потеря крови не умалила твоей мужской силы. Твой напряженный член касался моих бедер в поисках входа. Ты отличался от всех прочих смертных, в этом не оставалось никаких сомнений. Вкус твоего языка сводил меня с ума, мне хотелось до крови прокусить твою губу, но я удержалась от этого желания. Обхватив твои бедра ногами, я приглашала тебя войти внутрь. Ты проник в меня медленно и неспешно, как это подобает мужчине, который заботится не только о собственном удовольствии, но и об удовольствии женщины. Я ожидала, когда ты войдешь глубже, зажигая во мне ответный огонь, но ты не двигался. Тело твое сотрясала крупная дрожь. Я догадалась, что прежде ты имел дело лишь с обычными женщинами, и теперь обилие истекающей из меня влаги привело тебя в замешательство. Ты так крепко прижал мои бедра к своим чреслам, словно хотел, чтобы тела наши слились воедино. Я чувствовала, как дыхание твое выровнялось, а биение сердца стало более ровным. Теперь ты был готов к предстоящей тебе битве. Читая обрывки воспоминаний, проносившиеся в твоей голове, я видела, что ты был бесстрашным и беспощадным к врагам воином. Но вот ты начал свой победный штурм. Упоительный ритм твоих движений заставлял меня стонать от восторга. Ты проникал все глубже, и наконец я ощутила, словно внутри у меня что-то взорвалось, и сладостный туман окутал мое сознание. Охваченные экстазом, мы были неразделимы, словно превратились в одно существо. Но вот туман развеялся, и ты прошептал мне на ухо:

— Я хочу отведать твоей крови.

Я уперлась руками в твои плечи, чтобы заставить тебя поднять голову и заглянуть тебе в лицо.

— Ты сам не знаешь, о чем просишь, — произнесла я.

Мало кому из смертных ведомы секреты крови, и я не представляла, где ты мог получить эти тайные знания.

Ты взглянул на меня так, словно мои слова уязвили твою гордость.

— Прежде я не раз пил кровь других людей, и она сделала меня сильнее, — заявил ты, и в голубых твоих глазах вспыхнул огонь негодования.

— Ты говоришь о человеческой крови, а в моих жилах течет кровь сидхов, — напомнила я. — Неизвестно, какое воздействие она окажет на тебя. Возможно, она сделает тебя сильнее, но очень может быть, испив моей крови, ты умрешь. Даже гадалки и прорицатели не могут предугадать, кто из смертных найдет свою гибель, узнав нашу любовь и отведав нашей крови.

— Я смогу остаться с тобой, лишь став бессмертным, — заявил ты. — В противном случае ты быстро охладеешь ко мне.

Я знала, что слова твои соответствуют истине. Я горько сожалела о жестокости земных законов, согласно которым красота неизменно превращается в уродство, расцвет сменяется гниением, а всякая жизнь заканчивается смертью. Глядя на тебя, я содрогалась при мысли, что эта прекрасная телесная оболочка разрушится под влиянием времени. Я знала, мне невыносимо больно будет наблюдать, как кожа твоя покрывается сетью морщин, мускулы становятся дряблыми, спина сгибается дугой, а огонь, полыхающий в глазах, гаснет. Мне было также известно, что дряхлость станет и моим уделом, если человеческая часть моей натуры одержит верх. Однако найдя прибежище во владениях моей матери, я могла оставаться вечно молодой. Должно быть, ты прочел мои мысли, ибо ты обнял меня за плечи и произнес:

— Любовь моя, отбрось все опасения. Испытай мою силу. Если я выкажу слабость, я заслуживаю смерть.

Благодаря своему магическому искусству я легким касанием ногтя вскрыла кожу в выемке меж собственных ключиц. Разрез был достаточно велик, чтобы ты мог приникнуть к нему ртом. Я чувствовала, как ранка наполняется моей кровью. Кровь сидхов намного ярче, чем человеческая, цветом она напоминает давленую клюкву, и к тому же испускает свечение. Заметив, что ты замер в нерешительности, я, не давая тебе шанса передумать, прижала твою голову к ранке и заставила тебя пить.

Глава 16

31 октября 1890.

Каждая клеточка моего тела полыхала огнем, когда он, прокусив нежную кожу меж моих ключиц, припал к ранке губами. Я откинула голову назад, чтобы ему было удобнее пить, пальцы мои перебирали его густые волосы. Рука его проникла меж моих ног, пальцы скользнули внутрь, приводя меня в экстаз. Его губы продолжали свое дело, высасывая мою кровь и доставляя мне такое наслаждение, что мне хотелось лишь одного — отдать свою кровь до последней капли. Я безраздельно предалась его власти и мечтала, что это владычество будет длиться вечно. Опытные руки и губы действовали заодно, и когда плоть моя напряглась, сжимая его палец, он крепче прикусил мою шею. Все поплыло у меня перед глазами, мне казалось, я умираю, но мысль эта не доставила ни малейшего страха. Напротив, сердце мое сладко замирало, предвкушая, как волна страсти вынесет меня из этого мира и доставит в иной. Даже если в ином мире не окажется ничего, кроме темноты, смерть — весьма умеренная цена за неземное наслаждение.

Я извивалась под его прикосновениями, дарующими мне блаженство. Мощные финальные конвульсии сотрясли мое тело, и оно бессильно обмякло.

— Ах, Мина, ничто на свете не сравнится с твоим вкусом, — прошептал он, прижимая меня к груди и поглаживая по волосам.

Прижавшись друг к другу, мы долго лежали на полу у очага. Наконец холод, исходивший от каменного пола, стал проникать через плащ и пробирать меня до костей. Ранка на шее начала причинять боль. Она ныла и горела, словно языки полыхающего в очаге пламени ухитрялись до нее дотянуться. Несколько капель моей крови упали на его рубашку.

— Я знаю, тебе больно, — произнес он. — Но ты можешь исцелить ранку.

Я приложила к шее руку и ощутила края разорванной плоти, медленно сочившейся кровью.

«Прежде ты делала это не раз», — беззвучно напомнил он.

«Да, но как?»

Как соединить искушенную в магическом искусстве фею, которой я была в прошлом, с обыкновенной женщиной, ныне обитающей в этом теле — человеческом теле, столь уязвимом и хрупком? Подобное соединение не представлялось мне возможным.

Он приложил кончик пальца к моему лбу и нарисовал подобие маленького круга. Странное это действие успокоило меня, заставив закрыть глаза. Вскоре темнота под моими сомкнутыми веками сменилась видением. Перед мысленным моим взором возникла маленькая кровавая ранка, и тут же древние слова, не употребляемые в течение столетий, вырвались из плена забвения.

— О, Повелительница, заклинаю тебя, надели меня хотя бы малой толикой своего могущества! Дозволь мне припасть к озеру Памяти, испить его прохладной воды и восстановить свои силы. Дозволь мне войти в это дивное озеро, дабы вспомнить о своей истинной сущности.

Руки мои начали гореть, словно наполняясь электрической энергией. Пальцем левой руки я коснулась ранки.

— О, могущество Воронов, стань моим! Забери мою боль, излечи мою рану, дабы она более не досаждала мне!

Горение, исходящее от моих рук, и ощущаемое в ранке жжение слились воедино. В какое-то мгновение мне показалось, что я превратилась в живой факел. Прижигая ранку собственными пальцами, я причиняла себе жгучую боль. При этом внутренний голос приказывал мне продолжать. Мысленным взором я видела, что плоть моя покрывается пузырями, точно кипящая вода. Боль, которую я испытывала сейчас, многократно превосходила ту, что прежде доставляла мне ранка на шее. Наверное, пора прекратить это бессмысленное истязание, решила я. Наверное, я безвозвратно утратила свои прежние способности.

«Терпи. Продолжай», — донесся до меня беззвучный приказ.

Внезапно боль пошла на убыль, руки мои, мгновение назад обжигающе горячие, обрели приятную теплоту. Приложив палец к тому месту, где только что была ранка, я ощутила лишь гладкую кожу. Напрасно ощупывала я свою шею в поисках малейших следов. Ранка исчезла, не оставив даже намека на рубец.

Я резко села. Он тоже сел и обхватил меня за плечи. Долгое время мы молчали, сжимая друг друга в объятиях. Я неотрывно смотрела на полыхающий в камине огонь. В пляске пламени оживали картины и образы, связанные с началом нашей любви, с теми давними, невероятно давними временами, когда мы с ним впервые познали друг друга в этой самой комнате. Тогда, столетия назад, нас связала любовь, чувство, которое невозможно ни объяснить, ни описать, ибо в этом мире не существует слов, выражающих природу ее тайной власти. Даже самая обычная любовь двух смертных — если только любовь может быть обычной — непостижима и полна загадок. Что же говорить о любви, которая сумела пережить эпохи, вновь и вновь возрождаясь в тленной телесной оболочке?

— Как же так получилось, что я, дочь феи сидхов, обречена умирать и рождаться, а ты, смертный от природы, обрел вечную жизнь? — наконец отважилась спросить я.

— То был твой собственный выбор, — ответил он, устремив взгляд куда-то в сторону. — Я пытался отговорить тебя, но ты была непреклонна.

— Но какие причины могли побудить меня выбрать смерть? — удивилась я. — Ведь смерть означала разлуку с тобой, любовь моя.

— Любовь моя, — эхом повторил он. — О, как долго я ждал, когда слова эти вновь слетят с твоих губ и прозвучат для меня сладчайшей музыкой.

Внезапно на лицо его набежала тень грусти.

— Окончание этой истории будет не столь счастливым, как начало, — произнес он.

— Если это так, я не желаю его слушать, — откликнулась я. — Давай забудем прошлое и будем любить друг друга — здесь, сейчас и в вечности. Я так надеюсь, что впредь мы сумеем избежать разлук.

Я ожидала ответных признаний в любви, но вместо этого он приложил два пальца сначала к моей шее, потом к моему запястью и принялся считать пульс.

— Как ты себя чувствуешь? — озабоченно спросил он. — Может быть, ты испытываешь головокружение или тошноту?

«Нет, нет, я совершенно здорова, — мысленно ответила я. — Любовь наполнила счастьем все мое существо. У меня одно лишь желание — никогда не расставаться с тобой».

— Знаю, — бесстрастно проронил он. — Но то, что произошло сейчас, могло нанести тебе физический урон. Тебе пришлось вернуться в прошлое, а после пережить значительную кровопотерю. Мало кто из смертных способен перенести подобные испытания без ущерба для своего физического состояния.

— Мы и в самом деле вернулись в прошлое? — спросила я.

Все события минувшего я переживала с остротой, свойственной лишь реальности. Однако прежние мои сны тоже отличались невероятной отчетливостью красок, запахов и вкусов.

Он перевернул руки ладонями вверх.

— Прошлое никуда не исчезает. Оно всегда живо для тех, кто знает, как туда проникнуть. Да, мы с тобой вместе вернулись в прошлое. То был не сон, не галлюцинация. Именно поэтому я не смог сдержать свою страсть. Когда ты открылась мне, преграда, разделяющая два мира, рухнула, и они соединились через наши тела. В момент возвращения в настоящее я пил твою кровь и не мог остановиться. Это не входило в мои намерения, но вожделение, охватившее нас, оказалось сильнее всего. Теперь я должен удостовериться, что не причинил тебе вреда.

— Как ты можешь причинить мне вред? Ты открыл для меня целый мир. Только благодаря тебе я смогла вспомнить, кто я. Вспомнить, что наши жизни слиты воедино. Все остальное не имеет значения.

— Пора возвращаться в замок, — сказал он. — Тебе необходимо согреться и отдохнуть.

«Я хочу напоить тебя своей кровью и испить твоей, — мысленно откликнулась я. — Если в твоих жилах будет течь моя кровь, я останусь с тобой до скончания времен».

— Я ждал этого момента семь столетий и могу подождать еще, — произнес он. — Мы должны быть очень осторожны, Мина, и не забывать, что ты все еще смертна.

Неожиданно я почувствовала острейший голод, который буквально сводил меня с ума. Внутри словно разверзлась пропасть, которую необходимо как можно скорее наполнить. Я не представляла, какая пища мне необходима, чтобы насытиться. В какой-то момент я поняла, что это не голод, а жажда, ибо я жаждала его каждой клеточкой своего тела.

«Я хочу тебя, — безмолвно взмолилась я. — Я умираю от желания. Позволь мне насытиться тобой».

Он не ответил на мой молчаливый призыв, лишь окинул меня изучающим взглядом доктора, в точности так, как это делал Джон Сивард. Взяв меня за руку, он проверил пульс и произнес:

— Уверен, миссис О'Дауд приготовит ужин к нашему возвращению.

Свет свечей, горевших в многочисленных бронзовых канделябрах, отбрасывал на стены столовой причудливые тени. Поданный нам ужин оказался весьма обильным — ирландская похлебка, горячий салат со свеклой, сельдерей, картофель, тушенный в сливочном соусе, жареная пикша с рисом, а также огромный кусок сыра, лежавший в окружении разнообразных приправ и аппетитных рогаликов. Пришлось приложить усилия, чтобы насыщаться неторопливо и без особой жадности. Наконец голод мой утих и нервы успокоились.

Говорили мы мало. Граф внимательно наблюдал, как я ем, и время от времени наполнял вином мой стакан.

— Сейчас ты выглядишь намного лучше, — удовлетворенно заметил он.

«Почему ты остановил меня?» — мысленно спросила я.

— Не думай, что это решение далось мне легко, — ответил он вслух. — Но если ты хочешь обрести вечную жизнь, мы должны учитывать все обстоятельства.

— Ты сказал, в моих жилах течет кровь бессмертных, и на протяжении столетий ты убеждал меня не расставаться с тобой и обрести вечную жизнь. Но когда я согласилась, когда я жаждала тебя всем своим существом, ты отказал мне.

Я более не испытывала голода, но сознание того, что я полностью нахожусь в его власти, жгло меня изнутри. Когда ему это требовалось, он пробудил во мне неистовое вожделение, а после счел, что может погасить его по собственному усмотрению.

— Ты хочешь знать то, что тебе не следует знать, — молвил он.

— Я знаю все, что мне необходимо, — отрезала я. — И о тебе, и о себе самой. Меня совершенно не интересует, что случилось семь столетий назад, после того как мы с тобой познали друг друга. Меня даже не интересует, что произошло семь лет назад. Прошлое осталось в прошлом, любовь моя. Меня волнует лишь настоящее и будущее.

Граф взглянул на меня так, словно я сказала невероятную глупость.

— Посмотрим, будешь ли ты завтра придерживаться того же мнения, — изрек он.

— Никогда прежде я не чувствовала себя такой живой, — сказала я, вскакивая из-за стола и усаживаясь к нему на колени. Он прижал меня к себе, и я опустила голову к нему на плечо.

— Любовь моя, если мы способны возвращаться в прошлое, быть может, в наших силах изменить его? — с надеждой спросила я. — Мне бы хотелось возвратиться в тот момент, когда мы с тобой расстались, и изменить свое решение.

Он сдержанно рассмеялся.

— Знала бы ты, сколько раз я пытался сделать это, Мина. Имей я власть изменять прошлое, я никогда не смирился бы с разлукой. Я вновь и вновь возвращался бы в тот день, когда ты приняла роковое решение, до тех пор, пока не сумел бы переубедить тебя. Но, увы, нам дарована лишь способность возвращаться в прошлое, снова переживая то, что мы пережили когда-то.

— Значит, мы подобны актерам на сцене, которые послушно повторяют строчки знакомой пьесы, — печально произнесла я. — Мне удалось вселиться в мое прежнее тело, однако я не могу распоряжаться им по собственному усмотрению.

— Могу сказать тебе в утешение, что наше могущество растет, — заметил он. — Возможно, в будущем мы обретем способности, которыми не обладаем сейчас.

«Но почему, почему я решила стать смертной?» — мысленно повторила я вопрос, который не переставал меня мучить.

— Наберись терпения, любовь моя. Со временем ты узнаешь все.

На следующее утро я проснулась поздно и, попытавшись встать с постели, выяснила, что не могу этого сделать. Несколько раз я спускала ноги на пол, но, чувствуя себя совершенно разбитой, вновь падала на подушки. Наконец я оставила бесплодные попытки и смирилась со своей слабостью. Граф, зашедший в мою спальню, окинул меня обеспокоенным взглядом и приказал миссис О'Дауд подать мне легкий завтрак и чай. Судя по тому, как сильно встревожился граф, он никак не ожидал, что небольшая кровопотеря так изнурит меня. Я догадывалась, что его уверенность в моей способности постепенно преодолеть собственную смертную природу несколько поколебалась. Граф велел приготовить для меня чрезвычайно крепкий мясной бульон, который мне пришлось выпить до последней капли. Вечером он вновь заглянул ко мне и принес бокал подогретого вина с пряностями, сказав, что этот напиток успокоит меня и поможет расслабиться.

— Но мне не нужно расслабляться, — возразила я. — Я и так целый день дремала.

— Слабость и расслабленность — это совсем не одно и то же, — заявил граф.

Я сочла за благо не спорить и осушила бокал, после чего проспала четырнадцать часов.

Столь продолжительный сон подкрепил меня, и на следующий день мне удалось встать. Правда, ноги мои дрожали, и я ощущала легкие приступы тошноты, которые не прошли даже после того, как я выпила три чашки имбирного чая и съела несколько тостов. Но золотистые солнечные лучи, впервые со дня нашего приезда пробившиеся сквозь тучи, помогли мне воспрянуть духом. Одевшись, я отправилась на поиски графа.

Однако его нигде не оказалось. Заглянув в кухню, я увидела миссис О'Дауд, и спросила, не известно ли ей, куда отправился граф. В ответ она пожала плечами.

— Откуда мне знать, сударыня.

Я выжидательно смотрела, надеясь, что у нее есть хоть какие-то предположения на этот счет, но домоправительница молчала, как камень. Я догадывалась, она знает о графе куда больше меня, но не считает нужным делиться со мной своими знаниями. Держалась она почтительно, но, судя по краткости, с которой она отвечала на мои вопросы, я не вызвала у нее доверия. Не исключено, я далеко не первая женщина, которую граф привозил в этот замок, пронеслось у меня в голове.

— Миссис О'Дауд, я родилась в Ирландии и хотела бы выяснить, остались ли у меня какие-нибудь родственники в этой стране, — сообщила я, решив, что подобный разговор поможет мне сблизиться с домоправительницей и завоевать ее расположение.

Я рассказала, что мать моя не имела ни братьев, ни сестер, а о семье отца мне ничего не известно. Но после того, как я перечислила все имена, сохранившиеся в моей памяти, миссис О'Дауд заявила, что ни одно из них ей не знакомо. Несмотря на мой приветливый и дружелюбный тон, от нее по-прежнему веяло неприязнью. Оставив все попытки разговорить суровую домоправительницу, я попросила подать мне карету с кучером, объяснив, что хочу взглянуть на дом, где прошло мое детство, и отыскать могилу матери.

— Вам надо посетить старое кладбище в Драмклиффе, — посоветовала миссис О'Дауд. — Скорее всего, ваша матушка похоронена там.

Она холодно взглянула на меня, и я ответила ей столь же ледяным взглядом. В то же мгновение перед мысленным моим взором домоправительница предстала в виде молодой женщины, какой она была когда-то. В той же самой кухне, где мы находились сейчас, граф, опрокинув ее на грубый сосновый стол, покрывал жадными поцелуями ее лицо и шею. Он выглядел в точности так, как сейчас, в отличие от миссис О'Дауд, которую прошедшие годы изменили почти до неузнаваемости. Открывшееся мне зрелище так поразило меня, что я едва не лишилась чувств. Должно быть, я побледнела, потому что во взгляде миссис О'Дауд мелькнуло беспокойство.

— Я почувствовала минутный приступ слабости, который уже прошел, — заверила я, предупреждая ее вопрос. — Вероятно, все это — последствия успокоительного средства, которое приготовил мне граф.

— Подобные последствия хорошо мне знакомы, — проронила домоправительница. — Вам нет нужды что-нибудь мне объяснять. А сейчас прошу меня извинить, я должна вас оставить, чтобы позаботиться о карете.

К тому времени, как кучер привез меня на кладбище и помог выйти из кареты, солнце уже клонилось к закату. Высокая сторожевая башня, стоявшая у входа на кладбище, бросала длинную тень на могилы. Древние каменные ворота венчал большой ирландский крест, украшенный изображениями библейских сцен. Должно быть, с тех пор как был установлен этот крест, прошло не меньше тысячелетия, подумала я. В глубине кладбища виднелась маленькая церковь в готическом стиле, резные двери которой были гостеприимно распахнуты. Мне хотелось заглянуть внутрь, но я понимала, что должна обойти кладбище, прежде чем сумерки начнут сгущаться.

Приказав кучеру ждать в карете, я двинулась по узкой дорожке между двумя рядами надгробий. Взгляд мой скользил по надписям, выискивая знакомые имена, в первую очередь имена моих родителей, Джеймса и Мейв Мюррей. Фамилии своей бабушки с материнской стороны я не помнила, знала лишь, что ее звали Уна. Мох и древесные грибы, наросшие на могильных плитах, затрудняли чтение надписей, многие из которых почти стерлись под действием времени. Ни на одной из могил я не увидела фамилии Мюррей, хотя в этих краях она является весьма распространенной. Я уже собиралась покинуть кладбище, когда взгляд мой упал на выбитое на камне имя, показавшееся мне знакомым. «Уинифрид Коллинз, 1818–1847», гласила надпись. Мне никак не удавалось вспомнить, где я видела нечто подобное.

Подойдя к могиле, я закрыла глаза и положила руку на камень. Разыгравшийся ветер дул в лицо, словно хотел помешать мне сосредоточиться. Тем не менее перед мысленным моим взором всплыла строчка, выведенная на медицинской карте, которую мне показал Джон Сивард. «Уинифрид Коллинз, год рождения 1818». Неужели передо мной могила Вивьен? Но она умерла в Лондоне, в 1890 году. Внутри у меня все болезненно сжалось, словно от дурного предчувствия. Нет, нет, это всего лишь совпадение, сказала я себе, пытаясь успокоиться.

Если это совпадение, значит, в 1818 году в графстве Слиго родились две девочки, имена и фамилии которых полностью совпадали. С другой стороны, Вивьен говорила, что родилась в Ирландии, но ни разу не упоминала о графстве Слиго. В любом случае почему у нее не могло быть полной тезки и к тому же ровесницы? В этом нет ничего невероятного. Уж кого-кого, а людей с фамилией Коллинз в Ирландии предостаточно. Правда, имя Уинифрид никак нельзя отнести к числу распространенных.

Бедная, бедная Вивьен, жертва жестоких и бессмысленных медицинских экспериментов. С поразительной отчетливостью я представляла ее мертвой и никак не могла избавиться от этого видения. Если бы доктора осуществили свои планы в отношении меня, я разделила бы ее участь. Я тоже лежала бы в подвале, покрытая простыней, ожидая, пока мое измученное тело предадут земле. Мысли о Вивьен, как живой, так и мертвой, выводили меня из душевного равновесия, но я ничего не могла с собой поделать. Я снова видела ее зеленые глаза, цветом поразительно напоминавшие мои собственные, слышала ее голос. Причудливая история, которую она рассказала, произвела на меня сильнейшее впечатление, недаром следующей ночью история эта ожила в моих снах, причем главной героиней была уже не Вивьен, а я сама. Наутро, разговаривая с Джоном Сивардом, я призналась, что вижу в несчастной старухе свое будущее и боюсь с возрастом утратить рассудок. Но возможно, я уже нахожусь в плену безумия? Совсем недавно я пережила события давнего прошлого, которые показались мне такими же реальными, как события сегодняшнего дня. Но, может быть, в моем сознании всего лишь проросли образы, которые заронила туда Вивьен, и я приняла чужие фантазии за собственное прошлое?

Я долго сидела на могиле неведомой Уинифрид Коллинз, уронив голову на руки. Рассудок мой пасовал перед обрушившимися на него загадками, и мне оставалось лишь сожалеть о том, что я не обладаю более рациональным аналитическим умом. Обладай я способностью мыслить логически, быть может, мне удалось бы найти более или менее внятное объяснение произошедшему. А сейчас мне никак не удавалось понять, кто я на самом деле, и обрести твердую опору в реальности, ибо все мои представления о себе и об окружающем меня мире оказывались зыбкими и текучими.

Чувствуя, как в голове моей теснятся бесчисленные вопросы, на которые невозможно было найти ответ, я медленно двинулась к кладбищенским воротам. Ожидавший меня кучер помог мне сесть в карету. Я рассказала, где находится дом, в котором я провела первые семь лет своей жизни. Быть может, решила я, побывав там, я сумею лучше разобраться в происходящем.

— А, понятно, надо свернуть со старой Объездной дороги, — кивнул головой кучер, выслушав мои объяснения.

Мы долго ехали по сельской дороге. Глядя на тянувшиеся с обеих сторон ряды облетевших деревьев, я вспоминала свое детство. Тогда я думала, что густые переплетения голых ветвей — это гнезда гигантских птиц. Мы миновали каменный мост через узкую, но бурную реку и свернули на другую дорогу, вдоль которой стояли небольшие домики, пребывавшие в явном запустении — обвалившиеся трубы, заросшие травой лужайки. Подъехав к коттеджу, который служил целью моего путешествия, я убедилась, что он сохранился не лучше. Сад, в котором я играла ребенком, сплошь зарос кустарником, окна и двери были заколочены досками, так что я не могла ни войти в дом, ни даже заглянуть в него.

Обогнув дом, я уселась на ступеньках заднего крыльца. Пронзительное чувство разочарования и неприкаянности овладело мною. Не могу сказать, какого рода находки и открытия я рассчитывала совершить, знаю лишь, что надеялась — они помогут мне обрести связь с прошлым. До слуха моего доносился шум реки, несущей свои воды по огромным черным камням. А может, это шумел разгуливающий в долине ветер. Еще не успело стемнеть, и я решила пройтись до реки.

«Мина, Мина, Вильгельмина, волосы черны как ночь!»

Вокруг не было ни души, однако хор девичьих голосов донесся до меня с поразительной отчетливостью. Голоса эти были мне знакомы. Я слышала их прежде.

«Мина, Мина, Вильгельмина, изумрудные глаза!»

Голоса доносились со всех сторон, словно невидимые певицы водили вокруг меня хоровод. Понимая всю тщетность подобных усилий, я вертелась на месте, пытаясь их разглядеть. Оступившись, я потеряла равновесие, неловко взмахнула в воздухе руками и упала. Точнее, не упала, а полетела куда-то в бесконечной и непроглядной темноте.

Я хохотала и кружилась в хороводе вместе со своими подругами. Наверное, мы пригласили их на чай, решила я, увидев на столе маленькие чашки и блюдо с пирожными. Обычно, сидя за этим столом, я играла со своими игрушками. Мое зеленое шерстяное платье своей скромностью и простотой разительно отличалось от нарядов других девочек. На них были платья удивительно насыщенного рубинового оттенка, украшенные драгоценными камнями, и в этих ярких нарядах они походили на стаю светлячков. Волосы у меня были черные, цвета воронова крыла, а у всех прочих девочек — рыжевато-золотистые. Лучи солнца, пробиваясь сквозь завесу туч, неизменно скрывающих небо Ирландии, играли на лицах моих маленьких подруг, и их потрясающе нежная кожа казалась почти прозрачной.

Взявшись за руки, мы пели и водили хоровод до тех пор, пока у меня не закружилась голова. «Мина, Мина, Вильгельмина!» — распевали мои подруги. Это бесконечное повторение моего собственного имени невероятно веселило меня, так веселило, что я с хохотом упала на землю. Три других девочки, смеясь, протянули мне руки. Они хотели вновь затащить меня в хоровод, но я слишком устала и запыхалась, чтобы танцевать. Пока я лежала на траве, пытаясь отдышаться, мои подруги выпили весь чай и исчезли. Неожиданно я увидела склоненное надо мной лицо матери. Я спросила, куда исчезли девочки, и на лицо матери набежала тень досады.

— Ты одна играла в саду, Мина, — отрезала она. — Откуда у тебя эта скверная привычка вечно что-то выдумывать? Ты же знаешь, твои фантазии сердят отца. Тебе пора понять, что врать нехорошо.

— Я никогда не вру, — заявила я.

Мне трудно было смириться с обвинением матери. Я ведь и в самом деле только что кружилась, взявшись за руки с тремя другими девочками, слышала, как они поют, повторяя мое имя своими чистыми высокими голосами. У меня не было причин лгать, и я не понимала, на каком основании взрослые называют меня лгуньей.

— Мне придется тебя наказать, — заявила мать. — Будешь стоять на коленях в углу до тех пор, пока не вернется отец.

Мать схватила меня за руку и потащила в дом. Там мне пришлось встать на колени лицом к стене. Сердце мое тревожно сжималось, ибо я знала, что отец, вернувшись домой, непременно задаст мне трепку. За окном сгустились сумерки, а я все стояла в углу, изнывая от боли в коленях. Наконец мать сжалилась надо мной и позвала меня ужинать. Отец до сих пор не вернулся, и это обстоятельство заставляло мать обеспокоенно хмуриться. Когда мы, сидя за столом, ели остывшую похлебку, мать сверлила меня обвиняющим взглядом.

— Отец старается как можно реже бывать дома, потому что не хочет видеть свою дочь — ведьму, — заявила она. — Если ты не изменишься, он оставит нас.

Картины прошлого потухли перед моим мысленным взором. Очнувшись, я обнаружила, что лежу на влажной земле, свернувшись калачиком. Мне было холодно, конечности мои затекли, и я не представляла, что делать теперь. Некоторое время я не двигалась, ожидая, что в воздухе вновь зазвенят девичьи голоса. Но тишину нарушал лишь отдаленный шум реки. Быть может, небольшая прогулка поможет мне преодолеть царивший в душе сумбур, подумала я. Быть может, глядя на стремительные воды реки, я почувствую, что они уносят прочь тягостные воспоминания.

К счастью, на мне был подходящий для пеших прогулок наряд — толстая шерстяная юбка и крепкие ботинки высотой до щиколоток. Я решительно двинулась по заросшей тропе, по которой часто ходила в детстве. Юбка моя зацепилась за куст чертополоха, и нагнувшись, чтобы освободить ее, я увидела маленькую рыжую лисицу — интуиция подсказала мне, что это именно лисица, а не лис, — с любопытством смотревшую на меня. Неожиданно для себя я вступила с лисицей в разговор, объяснив ей, что вовсе не заблудилась и не нуждаюсь в провожатой. Она повернулась и скрылась в зарослях, взмахнув на прощание пушистым рыжим хвостом. Березы и дубы, старые, с поломанными ветвями и дуплистыми стволами, теснились вдоль тропы. Солнце уже садилось, и я ускорила шаг, понимая, что должна вернуться до наступления темноты.

Берега реки поросли высокой пожухлой травой. Течение в этом месте было даже более сильным, чем под мостом. Река несла свои мутные воды в море так быстро, словно хотела как можно скорее избавиться от плена берегов. Клочья желтоватой пены вертелись вокруг громадных камней, сохраняющих неподвижность под бешеным натиском. Я подошла к самому берегу, так что до меня долетали брызги, сняла перчатку и опустила руку в воду. Обжигающий холод заставил меня отдернуть руку, но я успела разглядеть в воде странное отражение. Помимо собственного лица я увидела двоих мужчин, стоявших за моей спиной. До меня донеслись их злобные голоса, пыхтение и сдавленные выкрики. Я резко обернулась и вновь, как недавно в саду, ощутила, что теряю равновесие. Мне пришлось закрыть глаза, но перед мысленным моим взором тут же возникло пугающее видение — двое мужчин пустились на берегу врукопашную, катаясь по земле и нанося друг другу удары кулаками. Я поспешно подняла веки. Одежда моя пропиталась влагой, я дрожала, как будто меня вновь подвергли водолечению.

На берегу рядом со мной сидел граф. Зубы мои выбивали дробь, глаза, по непонятной мне самой причине, увлажнились слезами. Граф раскрыл объятия, и я упала ему на грудь, ощущая, как ворсистая шерстяная ткань пальто царапает мне кожу.

«Ты помнишь?» — беззвучно спросил он.

«Я не хочу вспоминать».

«Ты должна, Мина».

Образы, которые я не хотела видеть, звуки, которые я не хотела слышать, овладели моим сознанием. До меня доносился тошнотворный хруст костей; я видела, как один из мужчин, вцепившись в шею другому, все крепче сжимал руки, лишая противника возможности дышать, видела, как вода подхватила и унесла обмякшее тело.

— Нет, нет, нет! — закричала я, молотя кулаками по груди графа. Наконец, осознав бессмысленность своей яростной вспышки, я бессильно уронила руки и взглянула ему в глаза.

— Зачем? — спросила я. — Зачем ты сделал это?

— В течение семи длинных и томительных лет я наблюдал за твоей жизнью, воздерживаясь от какого-либо вмешательства, — последовал ответ. — От рождения ты была наделена удивительными способностями. Ты не походила на всех прочих детей и страдала от этого. Ты была так мала, так беззащитна, и порой, желая поговорить с тобой и помочь тебе, я принимал вид разных животных. Нередко мы с тобой встречались на этом самом месте. Но по своей детской наивности и доверчивости ты рассказывала о наших встречах матери, а она, узнав, что дочь ее беседовала с лисой или зайцем, всякий раз приходила в ярость.

С самого твоего рождения отец твой относился к тебе с подозрением, но когда он убедился, что дочь его способна изменять собственное обличье, им овладел настоящий ужас. Наверняка ты помнишь тот вечер. Мать твоя пыталась убедить отца, что ему с пьяных глаз мерещится всякая чушь. Но он-то знал, что ему ничего не померещилось. Он решил добиться от тебя признания, что ты состоишь в сговоре с духами зла, привязал тебя к кровати и в течение двух дней морил голодом. Но, разумеется, никаких признаний он так и не дождался.

Тогда он решил, что ты подменыш — детеныш ведьмы, которого она подсунула в колыбель, забрав его настоящую дочь. Ему был известен надежный способ убедиться в собственной правоте. Для этого требовалось бросить тебя в огонь — ведь подменыши, в отличие от человеческих детей, неуязвимы для пламени. Конечно, я не допустил бы этого, но на этот раз мне не пришлось вмешиваться, ибо твоя мать сумела отговорить мужа от этой жестокой затеи. Ей удалось внушить ему, что проживающая неподалеку знахарка подскажет, как поступить с тобой. Знахарка заявила твоим родителям, что ведьмы навели на их дочь порчу. Для того чтобы избавить девочку от этой порчи, твоему отцу следует в течение семи дней на рассвете дважды окунать ее в воды реки, призывая Святую Троицу. Только так он сможет избавить свое дитя от власти злых сил. Отец твой принялся рьяно выполнять наказ. Но после двух омовений ты заболела и едва не умерла.

— Господи боже, водолечение! — воскликнула я. — Значит, я и правда уже проходила через нечто подобное!

Не случайно мне казалось, что все это уже было в раннем детстве — мучительный страх, ощущение своей полной беспомощности, холодная вода, проникающая мне в нос и уши.

— Несмотря на то, что ты была при смерти и губы твои посинели от удушья, отец твой не счел возможным отказаться от очистительного ритуала. Он завернул тебя в одеяло и понес к реке. Я знал, что очередное омовение окажется для тебя роковым. Подойдя к твоему отцу, я пытался отговорить его, но он ничего не хотел слушать.

— Кто ты такой, чтобы давать мне советы? — рявкнул он. — Проваливай отсюда и не лезь в мои дела.

Полагаю, он принял меня за сидха, явившегося на помощь своей протеже. С тобой на руках он подошел к самому берегу, намереваясь осуществить свое намерение. Я понял, что должен остановить его во что бы то ни стало.

Графу не было необходимости завершать свой рассказ, ибо страшная картина ожила в моей памяти. Я видела двух дерущихся мужчин, видела, как один из них нанес другому смертельный удар и швырнул тело в буйные воды реки.

— Я отнес тебя домой, — сообщил граф. — Твоя мать так никогда и не узнала, каким образом ты смогла вернуться, и это заставляло ее относиться к тебе с еще большей настороженностью. Я стер из твоей памяти все, связанное с этим событием. Сделать это оказалось нетрудно, ибо ты была мала, впечатлительна и к тому же страдала от лихорадки, во время которой бредовые видения сливаются с реальностью. Вечером того же дня тело твоего отца было обнаружено в нескольких милях отсюда, вниз по течению.

Я покачивалась из стороны в сторону, охватив себя за плечи, словно боялась, что тело мое развалится на куски.

— Но почему отец так ненавидел меня?

— Он знал, что твоя бабушка с материнской стороны навлекла на свою семью великий позор. И боялся, что ты пошла в нее.

— Тебе известно что-нибудь о моей бабушке? — спросила я. — Мать никогда о ней не рассказывала, говорила только, если я не одумаюсь, кончу так же плохо, как и она.

— Ты встречалась со своей бабушкой, сама того не зная. История, которую она тебе рассказала, запала тебе глубоко в душу.

Граф смолк, давая мне время осознать правду.

«Вивьен?» — безмолвно вопросила я.

— Нет, это невозможно, — тут же сказала я вслух. Мысль о том, что моя бабушка провела много лет во власти безумия, отнюдь не улучшила мне настроения. — Мою бабушку звали Уна. Зачем ты рассказываешь мне все это? Зачем вынуждаешь делать открытия, которые сводят меня с ума?

Я вскочила и бросилась наутек, но, сделав десять шагов, остановилась как вкопанная, ибо передо мной вырос граф. Он сжал меня в объятиях, и я опустила голову ему на плечо, чувствуя, что он — моя единственная защита и прибежище. Но в то же самое время он собирался рассказать мне то, что мне вовсе не хотелось услышать. Как и всегда, граф прочел мои мысли.

— От правды невозможно ни убежать, ни спрятаться, Мина. Пытаясь сделать это, мы обрекаем себя на поражение. Правда так или иначе сумеет отыскать или нагнать нас. Так что тебе лучше сесть и спокойно выслушать то, что я намерен тебе рассказать.

Хотя я пробежала всего несколько шагов, сердце мое бешено колотилось, а в висках шумела кровь. Несмотря на все доводы графа, мне хотелось избежать тягостного прозрения, но я слишком ослабела, чтобы повторить попытку бегства. Мы уселись на большом сером камне, на котором я часто сидела в детстве, наблюдая за течением.

— Когда Вивьен была девочкой, ее звали Уна, что на старом ирландском языке означает «единство», — приступил к рассказу граф. — Уинифрид — всего лишь английская форма этого имени. С младых ногтей она отличалась непокорным нравом и чувственностью. Она не желала подчиняться своему суровому и властному отцу и пренебрегала всеми запретами, которые налагают на женщину религия и мораль. Когда она забеременела, это стало для ее родных сокрушительным ударом. Впрочем, надо полагать, они были готовы к подобному повороту событий, ведь в округе почти не осталось мужчин, не познавших любви Уны. Так что никто, в том числе и сама Уна, не знал, кто отец ребенка. Что касается отца самой Уны, твоего прадедушки, он решил отослать дочь-блудницу с глаз долой, предварительно объявив ее умершей. Он происходил из англо-ирландской семьи и обладал состоянием, которое позволило ему поместить Уну в одну из лондонских клиник и оплачивать ее содержание там. Ребенка, твою мать, он воспитал в самых строгих правилах, надеясь таким образом избавить девочку от власти дурной наследственности.

— Мать рассказывала мне, что наследство, оставленное дедушкой, дало ей возможность поместить меня в школу, — заметила я.

Все мои помыслы были поглощены Вивьен. Я пыталась представить, какое впечатление произвела бы на меня безумная старуха, знай я, что она доводится мне бабушкой.

— Нет, за твое обучение платил я, — донесся до меня голос графа. — Твоя мать, убежав из дому и обвенчавшись с человеком низкого звания, привела своего деда в ярость. Он немедленно лишил ее наследства, так что после его смерти она не получила ничего. Мне пришлось похлопотать, чтобы убедить ее: дед оставил ей капитал, предоставив право пользоваться процентами. Сумма была невелика, так что ни у кого не возникло ни подозрений, ни желания прибрать деньги к рукам.

— Значит, учиться в школе мисс Хэдли я смогла лишь благодаря тебе?

— Я счел эту школу наиболее безопасным местом для тебя, — кивнул граф. — Оставаться и дальше с матерью тебе было ни к чему, а забрать тебя я не мог. Ты была слишком мала и не готова к подобным потрясениям.

Мысли мои упорно возвращались к Вивьен и ее рассказам.

— Скажи, Вивьен и в самом деле водила знакомство с феями? Или она выдумала все это, лишившись рассудка?

Быть может, я тоже лишилась рассудка и живу в плену своих фантазий, хотелось спросить мне.

— Все, о чем тебе рассказывала Вивьен, происходило в действительности, только не с ней. Она всю жизнь слушала истории о сидхах и в конце концов вообразила себя их героиней. Но сами рассказчики ничего не выдумывали.

«А я, что я пережила наяву и что — во сне?»

— Как ты думаешь, откуда Уна узнала о сидхах? — продолжал граф, не ответив на мой беззвучный вопрос. — От своей матери, которая обладала большим могуществом. Магический дар нередко проявляется через несколько поколений. Уна страстно желала обладать им, но дар сам избирает достойных. Он пренебрег Уной, но избрал тебя.

— От всего этого у меня голова идет кругом, — призналась я, соскальзывая с камня. В чувствах моих царил полный сумбур, и я не представляла, как от него избавиться. — За каких-то полчаса мне пришлось узнать, что мой прадедушка запер свою дочь в сумасшедшем доме, а мой отец пытался меня убить. Славная у нас была семейка, ничего не скажешь!

— Твой отец тебя боялся. А ты долгие годы боялась сама себя.

К обуревавшему меня ужасу примешивалось облегчение, ибо тайны прошлого, так долго меня томившие, наконец были раскрыты. Но потрясение было столь сильным, что я опустилась на землю, уронила голову на колени и разразилась рыданиями. Некоторое время граф молча наблюдал за мной, потом подошел, осторожно поднял мне голову и отер слезы с моего заплаканного лица. Но этого было слишком мало, чтобы меня успокоить.

— А миссис О'Дауд, кто она такая? — дрожащим голосом спросила я. — За ней ты тоже наблюдаешь с тех пор, как она появилась на свет? Может, с ее отцом ты тоже разделался?

В ответ на все мои выпады он лишь улыбнулся с невозмутимостью святого.

— Неужели ты ревнуешь, Мина? В те времена, когда я вступил с этой особой в непродолжительную связь, ты еще не появилась на свет.

Я почувствовала себя полной идиоткой. В самом деле, не могла же я рассчитывать, что он будет хранить мне верность на протяжении семи столетий? Избегать женщин все то время, пока я была мертва?

— Да, я вступал в связи с женщинами, но ты была и будешь единственной, с кем я хочу остаться навечно, — молвил граф. — Я был свидетелем твоих бесчисленных воплощений, во время которых ты рождалась, старела и умирала, дабы родиться вновь, и каждая новая разлука с тобой уносила частицу моей души. Моя любовь к тебе останется неизменной. Но прежде чем ты сделаешь выбор, ты должна узнать правду — правду о моем прошлом и о прошлом своей семьи.

— Сегодня мне пришлось сделать слишком много открытий, — вздохнула я.

— Не пытайся постигнуть все то, что тебе довелось узнать, при помощи логики, — посоветовал граф. — Ты владеешь даром, многократно превышающим возможности рационального сознания. В твоих руках — ключ к постижению всех тайн, но до сих пор ты не желала им пользоваться.

Я не могла не признать его правоты. До сих пор мои удивительные способности были мне в тягость, и мне самой, и окружающим меня людям они внушали страх. Я мечтала избавиться от своего дара и найти себе место в простом и обычном мире, где все предметы и явления можно объяснить с рациональной точки зрения. В этом мире жил мой отец и доктора клиники, едва не уморившие меня, — все те, от кого меня спас граф. Этот мир не желал меня принимать, он был мне враждебен и стремился от меня отделаться. Граф открыл мне множество неприятных истин, но из всех людей на земле лишь его одного я могла не опасаться.

Солнце село, ранние ноябрьские сумерки стремительно сгущались.

— Есть еще одно обстоятельство, которое до сих пор остается для меня загадкой, любовь моя, — произнесла я. — Не представляю, что заставило меня предпочесть разлуку с тобой вечной жизни.

— В то время у тебя были причины для подобного выбора. Признаюсь, мне эти причины представлялись несущественными, и я делал все, чтобы переубедить тебя.

— Ты мой спаситель, моя защита и опора. Лишь благодаря тебе этот мир до сих пор не сумел погубить меня. Впредь мы никогда не расстанемся, верно?

Граф встал и протянул мне руку.

— Я хочу кое-что показать тебе, — сказал он. — Здесь поблизости есть место, которое ты очень любила прежде.

Я уже собиралась идти к карете, но граф остановил меня.

— Если мы воспользуемся каретой, мы пропустим время сумерек.

Подхватив меня на руки, он зашагал по тропе, ведущей к дому. Вскоре ноги его перестали касаться земли, и мы полетели, так быстро, что окружающий нас пейзаж сливался в размытые полосы коричневого и зеленого. Ветер свистел у меня в ушах; к восторгу, который я испытывала, примешивался испуг. Хотя у меня уже был опыт подобных путешествий, мы впервые мчались с такой скоростью и на столь длительное расстояние. Судя по сверканию воды, которое я различила, глянув вниз, мы летели вдоль реки. Вдали виднелась бескрайняя поверхность моря, казавшаяся сверху стеклянной, впереди возвышалась внушительная горная гряда. С замиранием сердца ожидая, что мы вот-вот врежемся в скалу, я закрыла глаза. Неожиданно свист ветра у меня в ушах стих. Мы оказались в одной из горных пещер, откуда открывался вид на побережье.

Сердце мое бешено колотилось под ребрами. Полет доставил мне несколько упоительных мгновений, но я была рада вновь ощутить под ногами твердую почву. В пещере царил сумрак, но, насколько я могла судить, она была не слишком глубока. Я повернулась и замерла от ужаса, увидав, что стою на самом краю обрыва. С губ моих сорвался испуганный вскрик, я потеряла равновесие и неминуемо свалилась бы с горной кручи, если бы граф не подхватил меня. Припав к его груди, я окинула побережье взглядом. На востоке уже взошла луна, золотистая и безупречно круглая, а на западе еще можно было разглядеть верхушку почти утонувшего в море солнечного шара, бросавшего на небо последние алые отблески.

Граф крепче сжал меня в объятиях и спросил, касаясь губами моего уха:

— Ты помнишь это место?

Я закрыла глаза и мысленным зрением увидала, как лежу на меховом одеяле в этой самой пещере. Небольшой костерок, горевший в углу, разгонял сумрак, освещая шершавые стены и низкий свод.

— Конечно, помню, — ответила я. — Это наш тайный приют, который мы называли гнездом орла. Ты приносил меня сюда, когда мы хотели укрыться от дождя или просто побыть в одиночестве.

— Ты права. А ты помнишь, чем мы здесь занимались?

Он сжал руками мои виски.

«Это происходит сейчас, здесь, в этом самом месте, — донесся до меня его беззвучный голос. — Мы никогда не покинем его. До скончания времен мы будем заниматься здесь любовью».

Я прижималась к нему все крепче, позабыв обо всем, кроме своего неутоленного желания. Не помню, каким образом я оседлала его чресла и, глядя в его помутившиеся от наслаждения голубые глаза, начала неистовую скачку. В неровном свете костра лицо его казалось почти прозрачным. Длинные мои волосы, рассыпавшись по плечам и груди, покрывали меня подобно черному плащу, и он отбросил их назад, чтобы видеть мое тело. Внезапно я увидела его таким, каким он жил в моих воспоминаниях, — молодым и неискушенным. Я видела, как он запрокидывает голову, открывая свою белую гладкую шею.

«Сделай это».

Память рисовала мне, как я, коснувшись пальцем его шелковистой кожи, делаю небольшой разрез, моментально покрасневший от крови, и припадаю к нему.

Он ворвался в мои воспоминания, покрывая мою шею поцелуями, нежными, но настойчивыми. Он слегка сжимал мою кожу зубами, не прокусывая ее, но до крайности распаляя мое вожделение. Глядя ему в лицо, я поняла, что он проник в мое сознание и увидел то, что видела я. Не сказав ни слова, он расстегнул ворот рубашки, обнажая шею, крепкую и мускулистую, как у античной статуи. Мне не пришлось пускать в ход свой острый ноготь, ибо мы совершили разрез совместным мысленным усилием. Показалась кровь, более яркая, чем человеческая. Он не двигался и хранил молчание. Я знала, он не станет ни препятствовать мне, ни ободрять меня. Мне предстояло самой сделать выбор.

Я приникла к ранке губами, и весь мир тут же перестал существовать для меня. Я не просто ощущала вкус его крови, я сливалась с ним воедино, впитывая в себя все его существо без остатка. Казалось, я никогда не смогу утолить обуревавшую меня жажду, которая становилась все сильнее по мере того, как живительный поток проникал внутрь меня, заставляя каждый мой нерв трепетать от восторга. Я все настойчивее прижималась губами к ране, а мой возлюбленный, опустив руки мне на затылок, давал понять, что я могу пить еще и еще. В какой-то момент я осознала, что изнемогаю от наслаждения, но продолжала сосать, словно дитя, насыщающееся из материнской груди. Отчаянное желание сделать его частью себя самой, соединив его кровь со своей собственной, не давало мне остановиться. Я с поразительной отчетливостью ощущала, как кровь его, входя в меня, изменяет мой телесный состав. Два наших тела превратились в два сообщающихся сосуда, соединенных навечно. Наверное, я никогда бы не оторвалась от него и, охваченная эйфорией, высосала бы его кровь без остатка, но он, вцепившись в мои волосы, заставил меня поднять голову.

Я попыталась освободиться и вновь припасть к упоительному роднику, но вырваться из его хватки было невозможно. Рубашка его была разорвана, из раны на шее стекали кровавые ручейки. Но стоило ему провести по ране пальцами, она закрылась, и кожа его вновь стала гладкой и безупречной.

В море, 15 ноября 1890.

С тех пор как я отведала его крови, до того момента, когда два дня спустя мы покинули Ирландию, граф не спускал с меня глаз. Он возился со мной, как с ребенком, сам купал и одевал меня, заставлял есть, считал мой пульс, прислушивался к биению моего сердца и потчевал лечебными настоями. Все эти заботы казались мне совершенно излишними, ибо я испытывала такой прилив энергии, что не знала, как ею распорядиться. Внутри меня словно вспыхнул какой-то запал, и я не знала, как погасить его. Я была одержима одним желанием — вновь припасть к источнику на шее моего возлюбленного. Однако на все мои просьбы граф отвечал отказом.

— В слишком больших количествах моя кровь будет для тебя ядовита, — заявил он. — Нам следует соблюдать осторожность.

— Я соблюдала осторожность всю свою жизнь, — сказала я и удивилась звучности собственного голоса. Его кровь, соединившись с моей собственной, заставила ее быстрее бежать по жилам, согревая и укрепляя мое тело. Никогда прежде я не чувствовала такой бодрости уверенности в своих силах.

— Тем не менее, Мина, мы не должны спешить, — непререкаемым тоном изрек граф. — Мы должны посмотреть, как будет реагировать твой организм.

— А как он должен реагировать?

— Я уже говорил себе, реакции бывают весьма различны. Некоторые люди, испив крови бессмертных, тяжело заболевают, для других подобный опыт оказывается смертельным. Ты от рождения наделена Даром, так что мы можем не опасаться за твою жизнь. Однако же у тебя могут появиться некоторые весьма неприятные симптомы. С другой стороны, это вовсе не обязательно. Так что сейчас нам необходимо понаблюдать за твоим состоянием. Если ты почувствуешь себя нездоровой, это будет означать, что первая порция была слишком велика.

— А скоро я обрету бессмертие?

— Не торопи события, Мина. Наберись терпения. Для того чтобы понять, стареешь ты или нет, потребуется время.

— Но я не хочу набираться терпения, — с пылом возразила я. — Сейчас, когда мы наконец вместе, я хочу наслаждаться жизнью. Хочу брать у нее все, что она может нам дать.

Моя горячность заставила графа рассмеяться.

— Любовь моя, нам принадлежит вечность, — напомнил он. — Зачем же спешить? Для того чтобы отведать всех удовольствий, предлагаемых жизнью, у нас достаточно времени.

Пасмурным субботним утром мы взошли на пароход, отплывающий в Саутгемптон, и, стоя на застекленной прогулочной палубе, бросили прощальный взгляд на землю, где впервые встретились. Темное дождевое облако, подобно огромной шляпе, венчало вершину горы, возвышавшуюся над зелеными берегами. Пароход наш вышел из гавани и направился в открытое море, но с нашего наблюдательного пункта еще долго были видны серые скалы, охранявшие побережье подобно суровым часовым. Когда берег наконец растаял в тумане, взгляды наши устремились на серебристую морскую гладь, покрытую сплошной дождевой рябью.

В наши намерения входило, заглянув в свой лондонский дом, совершить путешествие по всему свету. Граф сказал, что прежде мы проводили много времени не только в Ирландии и Англии, но и во Франции, и в Италии. Он донельзя разжигал мое любопытство, сообщая лишь самые краткие и отрывочные сведения о том, что мы пережили вместе.

— Ты сама сказала, прошлое осталось в прошлом и тебя волнуют лишь настоящее и будущее, — повторял он в ответ на все мои расспросы.

— Но сейчас я хочу вспомнить то, что было со мной когда-то, — возражала я. — Хочу вернуть утраченное время.

— Вернуть утраченное время невозможно, и тебе придется с этим смириться. Но твои воспоминания оживут, когда ты вновь посетишь места, где происходили важные для тебя события. Именно так случилось в Ирландии. Надеюсь, Мина, тебя ожидает много радостных открытий. — Граф помолчал и добавил с печальной улыбкой: — Тех мест, где между нами царило несогласие, я постараюсь избежать.

— Придет время, и я вспомню все то счастливое и несчастливое, что было в моей жизни, — заметила я. — Но теперь, когда мы снова вместе, наши прежние размолвки более не имеют значения.

Волны яростно бились о борт корабля, дождь становился все сильнее. Усадив меня в шезлонг, граф закутал мои колени пледом и уселся рядом.

— Знала бы ты, любовь моя, как часто, путешествуя по миру в одиночестве, я мечтал показать тебе удивительные страны, которые мне довелось увидеть, — Индию, Аравию, Египет, Россию. О, Мина, если бы я вздумал рассказать тебе о своих приключениях, мой рассказ длился бы годы. Будет намного лучше, если ты все увидишь собственными глазами. Лишь тогда ты сумеешь понять, каков я сейчас.

— У тебя не должно быть тайн от меня, — сказала я. — Правда, сейчас, после того, как в меня вошла твоя кровь, мне кажется, я знаю тебя так же хорошо, как себя.

— Мне довелось побывать купцом, военным, дипломатом, ученым и испробовать множество других ремесел, — сообщил граф. — Я поступал на службу к королям, принцам, военачальникам и завоевателям. И в то же время единственным человеком, которому я служил, оставался я сам. У меня было несметное количество знакомых, я завязывал тысячи связей, и любовных, и деловых, но сердце мое изнывало от одиночества. Лишь надежда на встречу с тобой помогла мне выжить в этой пустыне.

— Но прежде мы уже были вместе, — напомнила я. — Мы проводили вместе десятилетия.

— Да, но что такое десятилетия в сравнении с вечностью? Ожидание неизбежной разлуки всегда омрачало мое блаженство. Я знал, скоро твое время истечет, и я вновь останусь один. О, какое счастье, что на этот раз ты избрала бессмертие!

— Любовь моя, больше я никогда тебя не покину, — сказала я и вновь поразилась тому, что когда-то предпочла смерть и разлуку с ним. Граф так до сих пор и не сказал, какие причины и обстоятельства побудили меня сделать подобный выбор.

— Я не изменю своего решения, — заверила я. — Мы всегда будем вместе.

Уже в первые дни нашего морского путешествия я заметила, что мои органы чувств стали совершеннее. Ночью я теперь видела почти так же хорошо, как и днем, слух мой улавливал малейшие оттенки звуков. Даже стоя на верхней палубе, я слышала звяканье посуды на кухне. Когда кто-нибудь из слуг размешивал сахар в чайной чашке, мне казалось, что ложка, касаясь хрупкого фарфора, производит оглушительный лязг. Осязательные мои ощущения стали такими отчетливыми, что нередко я вздрагивала, едва коснувшись какого-нибудь предмета.

Обоняние мое тоже обострилось до чрезвычайности. Обилие неприятных запахов, неизбежных на корабле, стало для меня источником постоянных страданий. Поначалу все эти запахи — машинного масла, влажных канатов, досок, которыми был обшит корпус судна, лака, покрывающего мебель, — казались мне волнующими и экзотическими. Но вскоре они начали меня раздражать, став причиной постоянной головной боли. Даже мускусный аромат смолы, которой были пропитаны швы между досками, вызывал у меня отвращение. Я не могла сидеть в гостиной и библиотеке, ибо воздух там насквозь пропах затхлостью. Что касается запаха плесени, он преследовал меня повсюду, доводя до приступов тошноты.

На третий день плавания выяснилось, что я не могу есть, так как мне отвратительны вид и аромат пищи. В столовой три раза в день накрывались обильные трапезы, но я, стараясь не глядеть на разнообразные кушанья, довольствовалась чаем и тостами. Граф ничем ни выдавал своего беспокойства, но я обладала способностью проникать в его скрытые помыслы и понимала, что отсутствие у меня аппетита не на шутку тревожит моего спутника. По вечерам мне становилось лучше, острота ощущений несколько притуплялась, и тошнота успокаивалась. Я устраивалась на широкой кровати в каюте графа, и он развлекал меня историями из своей жизни. Хотя я по-прежнему находилась во власти его очарования и не представляла себе жизни без него; желание, которое он возбуждал во мне, в результате моего болезненного состояния ослабело, и я уже не жаждала его прикосновений и поцелуев с таким неистовством, как прежде. По моим наблюдениям, граф вообще обходился без сна, в то время как я часто засыпала посередине его рассказа, и он на руках относил меня в каюту и укладывал в постель.

Однажды утром меня разбудил сильнейший приступ тошноты. Я едва успела добежать до таза, стоявшего перед умывальником, и извергнуть содержимое своего желудка. Тошнота не проходила. Возможно, к моему нездоровью примешалась морская болезнь, решила я. Однако выглянув в окно, я убедилась, что небо сегодня ясное и на море царит почти полный штиль. Вернувшись в постель, я с грустью подумала о том, что организм мой отказался принять кровь моего возлюбленного и она стала для меня отравой, такой же, как кровь доноров для Люси и Вивьен. Вероятно, граф на расстоянии услышал мои печальные мысли и поспешил меня утешить.

— Я не раз говорил тебе, кровь бессмертных может вызвать у людей токсическую реакцию, — заявил он, входя в каюту. — В том, что с тобой происходит, нет ничего удивительного.

«Ничего непоправимого не случится», — беззвучно добавил он.

Однако слова эти прозвучали в моем сознании не столько как утверждение, сколько как просьба, обращенная к богам. Неуверенность графа усугубила мои страхи. Неужели я умираю, пронеслось у меня в голове.

Испуг мой не укрылся от внимания графа.

— С этой минуты я всегда буду рядом. Я не потревожу твой сон, но буду ночи напролет проводить у твоей постели.

Я благодарно кивнула. Слабость, овладевшая мной, была так велика, что я боялась остаться одна даже на недолгое время. Но, вспомнив о способности графа проникать в мои мысли, я невольно вздрогнула. У меня не было от него тайн, и все же я предпочла, чтобы мое сознание принадлежало лишь мне одной.

Разумеется, стоило мне об этом подумать, граф понял, что меня смущает.

— Со временем ты разовьешь в себе способность скрывать от меня свои помыслы, — с улыбкой пообещал он. — В конце концов, скрывать правду от любовника — неотъемлемая прерогатива женщины.

— Я ничего не хочу от тебя скрывать, — возразила я.

Всю свою жизнь я притворялась и изворачивалась, скрывая от окружающих свои пугающие способности и изображая из себя заурядную молодую особу. Зачем же мне хитрить с тем, кому известна моя истинная природа?

— Рад это слышать, — вновь улыбнулся граф. — А теперь позволь мне тебя осмотреть.

Я опустилась на кровать, и он посчитал мой пульс, послушал сердцебиение, пощупал лоб, проверяя, нет ли у меня жара, и, заставив меня высунуть язык, долго его разглядывал. Затем граф положил обе руки мне на грудь и заставил меня несколько раз глубоко вдохнуть и выдохнуть. Опустив руки ниже, на мой живот, он закрыл глаза, словно к чему-то прислушиваясь. Я с интересом вглядывалась в его сосредоточенное лицо. Вне всякого сомнения, он обладал немалыми сведениями по части медицинской науки, хотя я ничего не знала о том, когда и при каких обстоятельствах он сумел их получить. Я уже собиралась спросить, где он изучал медицину и была ли у него врачебная практика, но тревожная тень, набежавшая на лицо графа, заставила меня прикусить язык. Трясущимися руками он все сильнее сжимал мой живот. Во взгляде, только что отрешенном, как у всех докторов, вспыхнуло отчаяние. Он не произносил ни слова, но я чувствовала, что внутри у него бушует буря. Даже воздух в каюте стал тяжелым и душным, как будто перед грозой.

— Проклятье, — прошипел граф и прикусил губу, словно пытаясь сдержать рвущуюся наружу ярость.

— В чем дело? — дрожащим голосом пролепетала я. Сердце мое упало. Я уже не сомневалась в том, что граф обнаружил у меня смертельную болезнь. Он старался не смотреть мне в глаза, но по-прежнему не убирал рук с моего живота. Страшные предположения проносились в моем мозгу, подобно кометам. Похоже, события приняли наихудший оборот, и, отведав крови своего возлюбленного, я обрекла себя на медленное и мучительное угасание. Напрасно мы уповали на то, что кровь его вернет мне бессмертие; явившись в мир на этот раз, я обладаю обычной человеческой природой, и рискованный опыт оказался для меня смертельным. Судя по отчаянному выражению, исказившему лицо графа, он горько укорял себя за произошедшее.

Как все-таки странно, что неземное блаженство, которое я испытала, насыщаясь кровью своего возлюбленного, обернулось смертельным недугом, подумала я. Встретив графа, я так долго не могла понять, что он мне готовит, спасение или погибель. Теперь ответ предстал передо мной с пугающей ясностью.

Граф открыл глаза и устремил на меня взгляд, который, против всех моих ожиданий, был исполнен жгучего презрения, а отнюдь не печали и раскаяния.

— Проклятье всем богам и проклятье тебе, — процедил он сквозь зубы. Несколько мгновений он не двигался, словно с трудом удерживаясь от желания наброситься на меня с кулаками, затем резко повернулся и опрометью вылетел из каюты.

Я поднялась с кровати и, переждав приступ головокружения, оделась и сунула ноги в туфли. Несмотря на слабость, я решила во что бы то ни стало разыскать графа. Мне казалось, что причина гнева, который он обрушил на мою голову, кроется в невыносимом чувстве вины. Я хотела утешить его, напомнить, что сама приняла роковое решение. Граф не пытался держать меня в неведении, напротив, открыл мне все темные обстоятельства моего прошлого, не утаив даже, что является убийцей моего отца. Тем не менее я уступила обуревавшему меня страстному желанию отведать его крови. Я сама избрала свою судьбу, и, какая бы участь меня ни ожидала, мне некого винить, кроме себя.

Непредсказуемый ветер изменил направление, и море, столь безмятежное с утра, снова разволновалось. Когда я шла по палубе, меня шатало из стороны в сторону, так что я то и дело хваталась за перила. Решив прибегнуть к помощи внутреннего зрения, я закрыла глаза и попыталась определить, где находится граф. Душевное смятение, несравненно более сильное, чем стихийное буйство волн, захлестнуло меня, и я поняла, что источник этого смятения — мой возлюбленный. Позволив интуиции направлять мой путь, я поднялась по лестнице, ведущей на крытую прогулочную палубу, и, выглянув в окно, увидела его. Он стоял под дождем и смотрел на штормящее море. Пароход отчаянно качало, но он стоял неколебимо, как каменное изваяние.

Позабыв о собственном нездоровье, я выскочила под проливной дождь и устремилась к нему. Он ощутил мое приближение и обернулся. По щекам его стекали дождевые струи, но они не помешали мне разглядеть застывшую на его лице гримасу жгучего страдания. Судно, качнувшись под натиском очередной волны, заставило меня потерять равновесие и упасть к нему на руки. Я припала к его груди, замирая при мысли, что могу навсегда утратить его любовь.

— Мы знали, что идем на риск, — крикнула я, борясь с шумом волн. — Поверь мне, я не буду жалеть, если умру этой ночью. Дни нашей любви стоят целой жизни.

Он схватил меня за плечи и отстранил от себя. Грубая его хватка не имела ничего общего с прежними объятиями, а взгляд полыхал неприкрытой яростью. Уж не собирается ли он бросить меня за борт, с ужасом подумала я. Быть может, я, сама того не желая, разочаровала его так глубоко, что он более не в силах выносить мое присутствие.

— Уходи отсюда, иначе повредишь себе, — бросил он.

Я с облегчением поняла, что убивать меня он не собирается. Тем не менее каждой клеточкой своего тела я ощущала, что стала причиной его гнева.

— Я уйду только вместе с тобой, — заявила я. — Мы больше никогда не расстанемся.

— Мина, не надо строить из себя идиотку. Ты не отравилась моей кровью, и твоей жизни ничего не угрожает. Ты беременна.

Я не поверила бы своим ушам, не произнеси он последнее слово с особой брезгливой отчетливостью. Прежде чем я успела хоть как-то отреагировать, он добавил:

— Это мальчик. Насколько я могу судить, здоровое и крепкое человеческое дитя. Сын Джонатана Харкера.

Дождь хлестал по нашим лицам, волны швыряли судно то вверх, то вниз, словно ореховую скорлупку, но граф ничего не замечал. Рука его сжимала мое запястье подобно железным тискам. Я не знала, что сказать, и стояла, понурив голову, ощущая, как дождь барабанит по моей склоненной макушке. Исполинская волна, налетев на палубу, обдала нас фонтаном брызг. Внутри у меня все испуганно сжалось. Бросать меня за борт граф не стал, но может, мы будем стоять здесь до тех пор, пока нас обоих волной не смоет за борт, и морская пучина поглотит меня вместе со злополучным ребенком. Ощутив мой страх, граф, увлекая меня за собой, устремился на крытую палубу.

— Я боялась, ты хочешь меня убить, — дрожащим голосом призналась я, оказавшись наконец в защищенном от дождя и ветра месте.

— Я думал об этом, — просто ответил граф. — И решил, что подобный поступок лишен смысла. Я покидаю тебя, Мина. Пароход и команда остаются в твоем полном распоряжении.

— Прошу, не покидай меня, — взмолилась я. — Без тебя мне не жить.

— Черт бы побрал тебя и твою утробу.

Он произнес это с такой ледяной ненавистью, что мое и без того продрогшее тело сковало холодом. Я пыталась проникнуть в его сознание, понять, какие чувства владеют им сейчас, но он словно выставил перед собой невидимый щит. В следующее мгновение он исчез, буквально растворившись в воздухе. Щемящее одиночество пронзило меня насквозь.

Я со всех ног побежала в каюту и, оказавшись там, поспешно сорвала с себя насквозь промокшее платье. Несмотря на то, что, узнав о своей беременности, я пережила настоящий шок, многократно усугубленный яростью графа, я понимала, что теперь должна особенно заботиться о собственном здоровье. Для того чтобы как можно скорее согреться, я улеглась в постель и укрылась двумя одеялами. Руки мои инстинктивно поглаживали живот, словно хотели защитить крошечное уязвимое существо, обитающее там, и ощутить его слабые движения. Хотя известие о моей беременности привело графа в бешенство, я понимала, что ни мне, ни ребенку он не причинит вреда. Быть может, успокоившись и все обдумав, он поймет, что погорячился, решившись на разрыв со мной. Я всей душой надеялась на восстановление наших отношений, но с другой стороны, даже если граф захочет вернуться ко мне, имеет ли он моральное — да и законное — право разлучить Джонатана с его сыном. Совсем недавно я ощущала, что принадлежу своему возлюбленному и душой и телом. У меня не было сомнений в том, что наш удел — навечно оставаться вместе. Но теперь, когда я вынашиваю ребенка от другого мужчины, гармония, царившая между мной и графом, не может не нарушиться.

Душа моя разрывалась от противоречивых чувств. Какая-то часть моего существа ликовала при мысли, что во мне зарождается чудо новой жизни. Но мое сердце сжималось от тоски, стоило мне вспомнить, что это чудо разрушило дивный мир, исполненный любви и желания. Целый рой вопросов, на которые я не могла ответить, теснился у меня в голове. Что, если кровь моего возлюбленного повредила ребенку? По словам графа, это человеческое дитя. Но означает ли это, что ребенок смертен? Граф не раз говорил, что энергия, исходящая от бессмертных, бывает губительна для их возлюбленных. Мог ли плод, принадлежащий к слабой человеческой породе, выдержать столь мощный поток энергии?

А что, если Джонатан, узнав о ребенке, попытается забрать его у меня? С помощью докторов он без труда сумеет доказать в суде, что я сумасшедшая, сбежавшая из клиники для душевнобольных, и, следовательно, ребенка нельзя оставлять на моем попечении. Если события примут подобный оборот, мне остается уповать лишь на помощь графа — которой он, возможно, меня лишит — и на собственную сверхъестественную силу, которой я пока не ощущаю.

Все эти вопросы приводили меня в полное смятение. Хрустальная мечта о материнстве, которую я так долго лелеяла, разбивалась вдребезги под гнетом безрадостных соображений. Со сладким замиранием сердца я представляла себе будущего сына и тут же горько сожалела об утраченной любви, которая могла длиться вечно. Предположим, граф будет тверд в своем намерении расстаться со мной навсегда. Сумею ли я выжить без всякой помощи и поддержки, с ребенком на руках? Каким образом я буду зарабатывать на жизнь? Кейт часто повторяла, что я прирожденный журналист. Но ни один издатель не примет на работу беременную женщину. Возможно, мне стоит встретиться с мисс Хэдли и попросить ее вновь принять меня на должность учительницы. Но добрая старушка, разумеется, пожелает узнать, почему я, замужняя женщина, оказалась одна в таком положении. А я вряд ли смогу предложить ей хоть сколько-нибудь вразумительные объяснения. К тому же состоятельные родители отдают своих дочерей в школу мисс Хэдли, ибо свято верят — здесь девочки получат все знания, необходимые для успеха на брачном рынке и безоблачной семейной жизни. Одинокую беременную женщину никак нельзя счесть достойным примером для будущих счастливых жен. Так что, хотя я была любимицей мисс Хэдли, она вряд ли ответит на мою просьбу согласием. Надо исходить из того, что найти себе работу я не смогу. У меня останется один-единственный источник дохода — небольшая рента, которую я получаю с тех пор, как мне исполнилось семь лет. Однако недавно выяснилось, что наследство покойного прадедушки — миф, и все эти годы ренту мне выплачивал граф. Не исключено, теперь он решит прекратить выплаты. Тогда я останусь без средств к существованию. Увы, в пансионе благородных девиц я не получила навыков и умений, при помощи которых можно заработать на жизнь себе и ребенку.

Весь день я не выходила из каюты, предаваясь тревожным размышлениям, и ночью смогла лишь ненадолго забыться сном. Утром я поняла, что должна во что бы то ни стало поговорить с графом. Решившись на разрыв, он закрыл мне какой-либо доступ в свой внутренний мир — я не могла прочесть его мысли, проникнуть в его чувства, не могла даже определить, где он находится. Не представляя, какой будет ответная реакция, я через стюарда послала ему записку, где говорилось, что мне необходим его совет. Иного выхода у меня не было. Оставалось надеяться, что, несмотря на все свои сверхъестественные способности и мудрость, накопленную на протяжении веков, граф клюнет на мою маленькую женскую уловку.

Ответ пришел скоро. Тем же самым четким остроугольным почерком, которым было написано письмо, полученное мной в Уитби, граф сообщал, что будет ждать меня в библиотеке. Несмотря на свое волнение, я оделась с величайшим тщанием. Руки мои дрожали, когда я натягивала чулки и завязывала ботинки. Кожа моя была холодной и липкой, тем не менее на лбу и висках выступали бисеринки пота, которые мне приходилось постоянно промокать. Хотя я знала, что истинное мое состояние не укроется от графа, читавшего в моей душе как в открытой книге, мне хотелось выглядеть спокойной и невозмутимой.

Опустившись на стул, я попыталась обрести душевное равновесие. Как бы ни складывались обстоятельства, у меня нет оснований считать себя беспомощной, говорила я себе. С помощью графа мне удалось преодолеть время и увидеть свою истинную сущность. Пусть нынешняя моя телесная оболочка уязвима и смертна, я остаюсь той самой женщиной, некогда наделившей своего возлюбленного даром бессмертия, искушенной в магическом искусстве чародейкой, приворожившей его на века. Я закрыла глаза, и перед мысленным моим взором возник дивный золотистый плащ, от которого исходил ослепительный блеск. Я закуталась в этот плащ, чтоб он, подобно щиту, оградил от всех опасностей меня и мое нерожденное дитя. Я знала, что в прошлом делала это многократно, и всякий раз плащ помогал мне скрыть свои намерения, обрести новые силы и преодолеть угрозы. Окруженная его чудным сиянием, я вспомнила старую истину, женская душа должна оставаться для мужчины тайной за семью печатями. Этот афоризм часто повторяла мне мисс Хэдли, но теперь я ощущала, что мой многовековой опыт подтверждает его справедливость. Сила женщины — в ее непостижимости. Так было всегда, и так будет впредь. Несмотря на то, что меня по-прежнему слегка мутило, я ожила и воспрянула духом. Взглянув на себя в зеркало, я улыбнулась своему отражению, накинула на плечи шелковую шаль, покрытую затейливыми узорами, и решительно вышла из каюты.

Граф ожидал меня, разглядывая корешки стоявших на полках книг. Когда я вошла, он слегка вздрогнул, и я с радостью убедилась, что мой щит меня не подвел. Теперь граф не мог заранее знать о моем приближении.

— Чем могу служить? — спросил он так официально, словно мы с ним были едва знакомы.

— Я бы хотела узнать, какая участь ожидает меня, то есть нас обоих.

— Когда вы говорите про «нас обоих», вы имеете в виду себя и будущего ребенка?

— Я прежде всего имею в виду себя и вас, — молвила я, стараясь не уступать ему в холодной официальности.

— Какой смысл спрашивать об этом меня? Разве вы до сих пор не знаете, что каждый из нас сам выбирает свою судьбу? Разве вы не мечтали о ребенке с тех самых пор, как встретили Джонатана Харкера?

Это имя граф произнес с таким отвращением, что я невольно поморщилась. Мне странно было видеть, что он может так заблуждаться насчет моих истинных намерений. Он полагал, я хочу вернуться к Джонатану, в то время как я даже не рассматривала такую возможность.

— Почему вы так уверенно говорите о том, что у меня будет мальчик? Неужели уже сейчас можно понять, что он принадлежит к человеческой породе? Откуда вы знаете, что ребенок не сможет обрести бессмертие? — обрушила я на него лавину вопросов.

Граф, слушая меня, раздраженно хмурил брови.

— Я ощутил вибрации Джонатана Харкера, которые мне слишком хорошо известны, — бросил он, когда я наконец смолкла. — Ребенок вибрирует с той же самой частотой, что и его отец. Твои вибрации отличаются большей остротой и напряженностью, Мина. По ним сразу можно понять, что ты ведешь свое происхождение от бессмертных. Но теперь это не имеет никакого значения.

— Что ты хочешь этим сказать? Откуда ты знаешь? — пролепетала я.

На встречу я явилась, исполненная сознания собственной силы и могущества, но он быстро заставил меня утратить самоуверенность.

— Мне ли не знать, какое будущее тебя ожидает, Мина, — пожал плечами граф. — История твоей жизни много раз разворачивалась у меня на глазах. Увы, ты не способна измениться. Неужели ты думаешь, что нечто подобное происходит впервые? Нет, с каким-то поразительным упрямством ты вновь и вновь делаешь выбор, губительный для нашей любви.

Он говорил негромко и спокойно, но слова его были исполнены такой горечи, что по спине моей пробежали мурашки.

— Не понимаю, в чем ты меня обвиняешь, — пробормотала я, обхватив себя за плечи. — Я не делала никакого выбора. То, что я забеременела от Джонатана, — это всего лишь случайность.

Лицо его побледнело, глаза вспыхнули на долю мгновения и тут же потухли вновь.

— Твои маленькие женские хитрости изрядно меня утомили, Мина, — процедил он. — Тем более на протяжении столетий они остаются удручающе неизменными. Удивляюсь, как тебе не надоест изображать из себя беспомощную простушку, в то время как ты способна осуществить любое свое желание. Каждый раз, вместо того чтобы признать собственную силу, ты списываешь все на долю случайности.

— То, что ты говоришь, не имеет ко мне никакого отношения, — отрезала я.

Его слова задели меня за живое своей очевидной несправедливостью. Все, что случилось со мной до сих пор, включая новое обретение моего вечного возлюбленного, никак нельзя было назвать осуществлением моих желаний. Как я могла желать встречи с графом, если не знала о его существовании?

— С тех пор как ты похитил меня из клиники, я думать забыла и о Джонатане, и о всей моей прежней жизни, — заявила я. — Мной владело одно желание — быть рядом с тобой, любить тебя и не расставаться с тобой никогда. Я отведала твоей крови, потому что надеялась, это поможет нам впредь избежать разлуки. Неужели ты думаешь, я по своей воле избрала беременность и разрыв с тобой?

Я закрыла лицо руками, не желая, чтобы он видел мои увлажнившиеся от слез глаза и дрожащие губы.

— Не сомневаюсь, сейчас ты искренне веришь в то, что говоришь, — изрек граф. — Но неужели ты не способна устремить взгляд в прошлое и увидеть, какие уроки оно нам преподносило?

Сердце мое сжалось от томительного предчувствия. Я догадывалась, сейчас мне предстоит узнать то, что я предпочла бы не знать. О, если бы только мой возлюбленный сжалился надо мной и оставил меня в неведении!

— Вскоре после нашей встречи ты забеременела. Появление на свет ребенка стало великим счастьем для нас обоих. Но, так как я лишь начал путь своего преображения, а твой отец принадлежал к человеческой породе, ребенок оказался смертным.

Я смотрела на графа, отчаянно желая, чтобы он смолк, и еще более отчаянно желая услышать продолжение его рассказа. Взгляд, который он устремил на меня, был исполнен печали.

— Nous l’avon appele Raymond. (Мы назвали его Реймонд.)

Стоило мне услышать имя нашего ребенка, произнесенное на языке, на котором мы говорили в ту пору, тело мое обмякло и ослабело.

— Ah, tu te souviens. (А, ты все помнишь.)

— Я ничего не помню и не хочу вспоминать, — помотала я головой.

Но против воли прошлое начало оживать в моей памяти. Пелена забвения по-прежнему скрывала факты и лица, но чувства, которые я испытывала когда-то, вновь завладели моей душой.

— Что ж, если ты не хочешь вспоминать сама, тебе придется сделать это с моей помощью, — изрек граф. — Иначе ты так и не поймешь, почему твоя нынешняя беременность повергла меня в такой гнев. Я никогда не отличался жестокостью, но все на свете имеет пределы, Мина, в том числе и мое терпение. Итак, я продолжаю. Ты готова?

Я покорно кивнула. Все, что я сейчас узнаю, было в другой жизни, с другой женщиной, мысленно твердила я. Прошлое осталось в прошлом.

Полагаю, мысль моя не ускользнула от графа, потому что на губах его мелькнула горькая улыбка.

— On verra. Посмотрим.

Реймонд был здоровым и сильным ребенком, — продолжал граф. — Внешне он напоминал твоего отца, и мы надеялись, он унаследует телесную и душевную крепость этого отважного воина, который, помимо всего прочего, выдержал испытание длительной любовью королевы фей. Мы верили также, что с течением времени с нашей помощью сын наш сумеет обрести бессмертие. Но когда ему было три года, в стране, где мы жили, разразилась эпидемия чумы. Недуг поразил наше дитя, и ты не сумела его спасти, хотя и была искусной целительницей. После этого удара ты так и не сумела оправиться. Проведя год в тоске и терзаниях, ты упросила свою сестру открыть тебе секрет приготовления ядовитого настоя, отнимающего бессмертие. Настой сделал свое дело, и ты меня покинула.

— А ты остался жить вечно?

— Ко времени нашей встречи я уже обладал немалым могуществом. Отведав твоей крови, я обрел последний элемент, необходимый для того, чтобы жить вечно, или, по крайней мере, так долго, как мне того хочется.

«Разве бессмертие можно назвать благом? Ведь всякий, кто наделен этим даром, вынужден бессильно наблюдать, как те, кого он любит, покидают этот мир».

Я не произносила этих слов вслух, но они прозвучали у меня в голове так отчетливо, что мне казалось, я слышу их эхо. Руки мои инстинктивно потянулись к животу, защитить дитя, еще не пришедшее в этот мир, но уже обреченное на смерть.

Лицо графа оставалось абсолютно безучастным.

— Прости меня, Мина, что я не могу разделить твою печаль, — молвил он. — В течение столетий острота моего горя изрядно притупилась. Ведь мне пришлось мириться с болью утраты много лет, в то время как ты, охваченная женским эгоизмом, возжаждала быстрого избавления. Прости меня также за то, что, вновь оказавшись в подобной ситуации, я не смог сдержать гнева и досады. Полагаю, теперь ты понимаешь мои чувства.

Он подошел ко мне, взял меня за руку и устремил на меня пронзительный взгляд, лишенный даже малой толики сострадания.

— Что ты хочешь, Мина?

Каждое его слово звучало как удар. Я подавленно молчала. Готовясь к встрече с графом, я надеялась, он сумеет найти выход из создавшегося положения. Теперь я ясно видела — он не намерен давать мне ни советов, ни наставлений.

— Если ты думала, что я буду утешать и подбадривать тебя, ты ошибалась, — заявил граф, откликаясь на мои невысказанные мысли. — Всякий раз, когда ты приходила в этот мир, я занимался лишь тем, что пытался оградить тебя от всех возможных неприятностей. Награды за свои заботы и попечения я так и не дождался. Настало время дать тебе возможность самой избрать свой путь.

«Что ты хочешь, Мина?»

Вопрос, изреченный безмолвно, прозвучал даже более настойчиво и требовательно, чем произнесенный вслух. Я закрыла глаза и несколько раз напомнила себе, что ситуация в любом случае разрешится согласно моему желанию.

— Да, да, Мина, именно это я и пытаюсь тебе сказать, — вслух подхватил граф. — Ты привыкла осуществлять свои желания, и нет никакой необходимости разыгрывать передо мной беззащитную жертву.

Голос его слегка дрогнул, и я поразилась тому, что он не сумел скрыть эту дрожь.

«Вспомни, кто ты на самом деле, вспомни, вспомни, вспомни», — мысленно твердила я.

Я не сомневалась, что обладаю мудростью, вполне достаточной для того, чтобы сделать правильный выбор. Но стоя под прицелом его пронзительных глаз, я ощущала такой душевный трепет, что не могла воспользоваться собственным могуществом. Я опустила веки и вновь увидела, как сверкающий золотистый плащ накрывает меня с головы до ног и делает неуязвимой.

— Напрасно ты думаешь, что можешь стать непроницаемой для меня, — заявил граф, но то обстоятельство, что ему пришлось сказать это вслух, убедило меня в обратном. Я поняла, достаточно лишь приложить усилие, и я сумею оградить свои мысли от его влияния. Открыв глаза, я увидела, что он всматривается в мое лицо с любопытством, естественным для всякого мужчины, которого женщина привела в замешательство.

— До вчерашнего дня я хотела одного — быть с тобой, — негромко произнесла я. — Но после того, как я узнала, что буду матерью, мои прежние желания утратили для меня смысл. Сама я была необычным ребенком, который внушал своим родителям страх и неприязнь. Ты утверждаешь, что сын мой имеет смертную природу, что в жилах его течет кровь его смертного отца и тело его вибрирует с частотой, свойственной лишь смертным. Как мне следует поступить?

Несмотря на все мои попытки создать между нами преграду, граф по-прежнему разбирался в моих душевных устремлениях быстрее, чем я сама.

— Ты хочешь сообщить Харкеру, что у него будет сын? — спросил он, выпуская мою руку. — Я прав?

— Я не хочу этого делать, но, полагаю, таков мой долг.

В какой-то момент решив наконец, как мне следует поступить, и сказав об этом вслух, я ощутила облегчение и умиротворенность. Мне показалось даже, граф одобряет мое намерение и поможет мне исполнить его. Но взглянув в его искаженное горечью лицо, я поняла, что ошиблась.

— Что ж, вашу встречу не стоит откладывать, — злобно процедил он. — Не будем долго томить ни тебя, ни Харкера. Необходимо решить вопрос раз и навсегда.

Он вперил в меня долгий взгляд, однако, несмотря на свою недавно обретенную проницательность, я не могла понять, что творится у него на душе. В отличие от меня, он умел оградить себя действительно непроницаемым щитом. Я видела, он охвачен гневом, но причины этого гнева были мне не ясны.

Граф не произнес ни слова, однако в комнату вошел стюард с двумя теплыми плащами в руках. Он повесил плащи на спинку дивана, поклонился и бесшумно выскользнул прочь. В один из плащей граф закутался сам, другой бросил мне. Я ощущала, как вокруг него кружатся вихри, невидимые, но столь же осязаемые физически, как все прочие находившиеся в комнате предметы. Эти вихри вызывали в воздухе столь сильное колебание, что, надевая плащ, я с трудом удерживалась на ногах. По всей видимости, течение времени убыстрилось, ибо комната стала расплываться у меня перед глазами. Прежде чем я успела понять, что происходит, он отработанным движением поднял меня на руки. Тело мое безвольно обмякло, подчиняясь исходившей от него силе. То была не просто физическая сила, которой он обладал, как здоровый и крепкий мужчина, но мощный энергетический поток, примчавшийся по его зову из глубин мироздания.

Осознав себя мелкой частицей, увлекаемой неистовым потоком, я испытала странное возбуждение. В какое-то мгновение я со страхом подумала, что эта бешеная энергия может повредить ребенку, но в следующее мгновение беззвучный голос в моем сознании ответил «нет». Стены перед нами расступились, мы оказались на крытой палубе и, скользя над полом, устремились к стеклянной двери, которая распахнулась перед нами настежь. Влажный морской воздух ударил мне в лицо, и мы понеслись над водой, так высоко, что до нас не долетали даже брызги. Дождь прекратился, но ветер по-прежнему разгуливал над морем. Он подхватил нас и понес так стремительно, что, сталкиваясь со встречными воздушными потоками, мы проходили сквозь них, как нитка сквозь игольное ушко. Припав к груди графа, я наблюдала, как вокруг серый простор пасмурного неба сливается с серой безбрежностью моря. Полет наш становился все более стремительным, и казалось, он не кончится никогда. Но вот впереди замаячила кромка земли.