Влюбленный призрак

Мирэ РАМБЕЛЛИНО

В газетах появилось странное объявление:

«Чудо! Изобретен автоматический человек. Его зовут Рамбеллино. Он может ходить и в совершенстве воспроизводить все человеческие жесты. Но самое поразительное: он дает концерты! Техника его изумительна. В игре его чувствуется вдохновение великого артиста. Надеемся, что всякие комментарии излишни. Идите и удивляйтесь! Вы, наверное, не замедлите прийти к убеждению, что Жизнь слишком сложна и загадочна. С почтением, изобретатель автоматического человека, американец Д*. У*. В*.» Затем следовал адрес.

Маленькая графиня вздрогнула, прочитав объявление.

— Как это интересно! — сказала она.

Она задумчиво посмотрела на малиновую портьеру, очевидно, о чем-то соображая, что-то взвешивая, принимая какое-то решение. Потом она поставила чашку с недопитым шоколадом на стол, прищурила глаза, поправила каштановые букли и равнодушно сказала мужу:

— Надеюсь, ты возьмешь мне билет. Мое любопытство сильно затронуто.

За окнами, выходившими в сад, первые осенние листья кружились в воздухе, подобно золотым печальным птицам.

— Осень, напоминание о смерти, — подумала маленькая графиня. — Если я иногда не понимаю, зачем смерть, раз ничего еще не сделано, то чаще я не понимаю, зачем жизнь, раз нечего делать… Когда наши души находятся под гипнозом Красоты, это хорошо; но если их гипнотизирует мелкое, пошлое, грязное зло…

Она подошла к окну, посмотрела на поредевшую листву, сквозь которую местами — направо от окна — уже виднелись уродливые пятна высокой каменной ограды. Сад обнажался. Мокрые, усыпанные желтым песком дорожки уходили в серебристо-лиловатой грусти сумерек в безвестную даль. Не к замку ли верного рыцаря? Маленькая графиня резко засмеялась безжизненным, холодным смехом. Ее любимая собачка насторожила уши.

Дело было в том, что маленькая графиня никак не могла примириться с действительностью. Ее безумно тянуло к средним векам, к эпохе турниров, крестовых походов, удивительных замков, удивительных приключений, к мрачному, невыразимо гордому величию угасших человеческих страстей… Притом ее мало заботила отдаленность этой эпохи; ей не приходилось останавливаться на мысли, что ее склонность могла показаться чем-то искусственным, насильственно привитым. Она думала — безусловно признавая законность любви к современности, — что История — не что иное, как воплощение в строго определенных формах бессмертных идей, в свою очередь, являющихся ничтожной каплей в бездонном море Вечности, — и что эти идеи, во всей их совокупности, могут быть близки всякому, принадлежащему к человеческой семье.

— Если бы любовь… настоящая… Любовь как прообраз, как символ…

Она вздохнула. Отошла от окна, шурша сиренево-розовым шелком, полюбовалась альбомом изысканно-нежных гравюр и исчезла за портьерой, как тоскующее, странное видение.

В ее комнате была мебель с перламутровыми инкрустациями, зеленые ткани, забавные фигурки из слоновой кости, широкие листья оранжерейных растений. Она сняла платье; на минуту остановилась перед зеркалом с обнаженными руками. Эти руки были тонки и невинны. Нежные плечи казались плечами девочки. В немного резких, прямых линиях рта таилось странное нетерпение, ожидание трагедии. Большие глаза были преступными и чистыми одновременно. Это были глаза существа, способного на Любовь и не боящегося смерти, если Любовь захочет скрыться под маской смерти. В ее существе уживались кроткая нежность полевого голубого цветка и откровенная жестокость туберозы. Разве это не она стояла у окна круглой башни в трепетном ожидании юного жениха? Разве это не она бросила перчатку на арену, наполненную зверями, желая, чтоб ее возлюбленный поднял перчатку? Она обещала любовь, но могла поднести, как дар, смерть.

Маленькая графиня надела амазонку и шляпу, взяла хлыстик и вышла через боковую дверь на небольшой внутренний двор.

Когда она, ловко держась на лошади, очутилась за городом, ее окружили голубые угасающие горизонты, жемчужная вуаль еще теплого вечера окутала ее, темные очертания молодых перелесков поджидали ее, как насторожившаяся толпа людей и зверей. После часа бешеной езды она увидела еле уловимый, словно намеченный серебряным мазком волшебной кисти полумесяц. Она подобрала поводья и громко сказала дрогнувшим голосом, прозвучавшим в прозрачном воздухе, как торжественная клятва: «Если любовь, то — навеки…»

После концерта никто не мог дать себе отчета в том, что такое был этот таинственный пианист: человек или автомат… Все были страшно взволнованы и заинтригованы. Дыхание вечного Загадочного коснулось душ всех присутствовавших. Маленькая графиня, подойдя к эстраде, бросила к ногам феноменального пианиста очень красную, почти кровавую розу. Их взгляды встретились. У него были необыкновенные черные глаза. Содрогнувшись всем телом, она инстинктивно поняла, что «да… да… да…» Этот человек — или автомат — обещал ей не банальную историйку, но поэму вечной любви. Насильственно улыбнувшись, она отошла, побледневшая, играя веером.

Маленькая графиня подошла к большому, высокому дому, ничем не отличавшемуся от других домов. Это было грубое, убогое произведение современной архитектуры. Она остановилась у подъезда, охваченная сомнением: неужели он живет в этом доме? Рука ее — без перчатки, похожая на белый странный цветок — все же прикоснулась к звонку. Ей отворил чопорный американский слуга.

— Кого вам угодно? — спросил он.

Она ответила:

— Рамбеллино.

Он спросил опять:

— Как прикажете доложить?

Она гордо выпрямилась и сказала, с слегка удивленной улыбкой:

— Я — возлюбленная Рамбеллино.

Бритое лицо лакея скорчило гнусную гримасу:

— Господин Рамбеллино — автомат, изделие моего барина. Впрочем, я — только слуга…

Он распахнул перед ней дверь.

Маленькая графиня, приподняв вуаль, пошла за ним. Где она? Ее путь лежал по бесконечным залам необычайных размеров. Высокие потолки исчезали во мраке. Она видела только голые, мрачные, строгие стены. Кое-где на стенах висело древнее оружие. В одной зале топился камин: черные тени, с высунутыми языками и когтистыми крыльями, прыгали по стенам. Красное пламя, с вкрапленным в него золотом, казалось выходившим из чудовищного жерла. За одной дверью послышались тяжелые шаги закованных в железо людей. Маленькая графиня дрожала, но продолжала мужественно следовать за лакеем. «Путь к Любви идет не по тропинкам, украшенным розами, но по хрупким мостам над безднами, — подумала она. — Я теперь это знаю. И я… не боюсь».

Вдруг лакей с особой торжественностью растворил дверь.

Маленькая графиня вскрикнула. Комнату затопляли голубые лучи. На пороге стоял Рамбеллино. Лицо его было — как и во время концерта — бледно и неподвижно. Черные глаза сияли ослепительным блеском.

Когда лакей исчез, маленькая графиня сказала:

— Мой возлюбленный! Я пришла…

Он ничего не ответил, но она поняла, что он подумал:

— Я тебя ждал!

Потянулась вереница удивительных дней. Маленькая графиня, наконец, близко соприкоснулась со Счастьем — чудесной звездой, золотым неуловимым мотыльком… О, теперь этот мотылек трепетал своими волшебными крыльями в ее очарованном сердце. Она стала жить двойной жизнью: скучной и ненужной — среди людей, сверкающей, как молнии — в объятьях Рамбеллино. Она поняла теперь, что внешняя «материальная» жизнь вещей и людей отделяется от их истинной бессмертной жизни тонкой хрустальной дверью, которую нужно уметь отворить.

Рамбеллино никогда не говорил, но она все же понимала его мысли. Они струились изумительными световыми токами. Они переливались в ее благодарном, потрясенном любовью сердце, как огни бриллиантов, как яркая кровь рубинов, как прелестный жуткий соблазн изумрудов. Иногда же его мысли передавались ей, подобно опьяняющей волшебной музыке. Она наслаждалась симфониями мыслей. Это было прекрасней слов. Она, не помня себя, бросалась в его объятия и понимала, что мучительная и чарующая пытка страсти — когда тело касается вечных завес бессмертия — нездешнего происхождения.

Их любовь была восхитительной розовой жемчужиной.

Однажды, сидя в своей комнате, с сердцем, полным любовью, маленькая графиня увидела, что на опалово-серой драпировке окна качалась тусклая тень. Это был, понятно, пустяк, обман зрения, но все же глядеть на нее было невыразимо тягостно.

В ту же минуту маленькой графине пришла в голову грубая, жесткая мысль. Почему Рамбеллино никогда не говорит? В эту минуту она забыла, что знала все его мысли. Почему он никогда не говорит? Он ее не любит? Он — жалкий автомат, подражающий «человеческим» жестам! Она заплакала от ужаса и боли, она больше ему не верила, она ломала руки, металась по комнате, крича диким, пронзительным криком. Перед ее окном медленно и зловеще пролетела большая летучая мышь. Совсем оголившиеся деревья жалобно и тревожно качнулись. Ветер скользнул над крышей и свистнул в трубу. Кто-то печально засмеялся… — оборвалась струна лютни, висевшей на белой ленте?..

— Нужно, чтоб он меня ревновал, — прошептала маленькая графиня помертвевшими губами.

Она пошла к мужу и сказала ему:

— Я хочу, чтоб Рамбеллино играл у нас: это будет забавно! — Она засмеялась чужим, странным смехом.

Ее муж повел стеклянными глазами и на другой же день исполнил ее желание.

Дом сверкал огнями. Когда Рамбеллино, кончив играть, проходил мимо одной ниши, — притаившаяся там маленькая графиня, поджидавшая его, разговаривая с очень скучным юношей, быстро упала в объятия этого юноши. Рамбеллино, ничего не сказав, прошел мимо.

На другой день маленькая графиня стояла возле двери комнаты Рамбеллино, дрожа и плача. Он был не один в комнате. Американец Д.* У.* В.*, с растрепавшейся шевелюрой, с красным от гнева лицом, потрясал кулаками.

— Это невероятно! — кричал бесстрашный изобретатель. — Я вас выдумал и сделал. Вы — автомат, движущаяся машина. Я ведь не мог одарить вас «волей». Вы не смеете покидать меня. Я получил на вас патент! Я привлеку вас к судебной ответственности!

Рамбеллино, не обращая на него никакого внимания и оставляя его в полном отчаянии, подошел к двери и, увидев маленькую графиню, сказал ей — сказал удивительно чистым, мелодичным голосом:

— Отчего у тебя нет веры?.. Моя жизнь на земле теперь кончена.

Он исчез.

Маленькая графиня, шатаясь, прошла по залам и, очутившись на улице, с душой, терзаемой невыразимым страданьем, подумала, что и ее жизнь на земле тоже кончена.

И в ту же минуту она стала смут но и радостно на что-то надеяться…

Американец Д.* У.* В.* поместил в газетах новое объявление. Вот несколько слов из него:

«…Мой автомат, изготовленный моими человеческими руками, исчез. Он меня разорил! Обращаюсь к властям! Но все же случившееся со мной превышает мое понимание. Это из области сверхъестественного. “Воля” развилась у него самостоятельно, без моего участия».

Он добавлял, не без меланхолии:

«Должно быть, “воля” — самозарождающийся микроб… Или… Я отказываюсь от дальнейших предположений. Я сейчас болен… У меня расстроены нервы…».