Во все Имперские. Том 1

Глава 18. Черные колпаки и пылающие короны

ОТВЕТ:

Еще часа три я потратил на то, чтобы найти себе работу.

Ага, работу. Я же больше не магократ, так что мне положено работать.

Наниматься к собственным сестре или дяде я, естественно, не стал. К сестре наниматься не имело смысла, так как у Тани у самой не было ничего, ни денег, ни собственности. А таинственного дядю я так и не разыскал.

Я позвонил Тане и выяснил, что сестра, в отличие от меня, в свою волшебную школу успешно поступила. Правда, Смольный Институт по её словам напоминал помесь СИЗО и нацистского концлагеря, но я был уверен, что сестра преувеличивает. Кроме того, дисциплина явно пойдёт моей сестрице только на пользу.

А вот дяде Таня тоже дозвониться не смогла. Моя семья, как выяснилось, так долго не общалась с этим дядей, давно переехавшим в Питер, что все контакты потерялись. Скорее всего, тот номер, по которому все пытались достучаться до дяди, вообще уже давно был неактивен.

Рассказывать Тане о своих сомнительных успехах, а также о том, что я больше не магократ, я, естественно, не стал. Это и потом успеется. Так что я просто коротко доложил, что у меня всё на мази.

Поговорив с сестрой, я погуглил и нашёл себе отличную вакансию — Царскосельской Управе как раз требовались казаки-патрульные. Патрульные вроде бы сейчас занимались в основном тем, что подавляли восстания холопов в селах рядом с Царским.

Таких восстаний, как я понял, за последние пару дней по всей стране вспыхнуло немало, хотя открыто об этом в интернете никто не писал. В принципе, это не было для меня новостью, сам я столкнулся с восставшими холопами сразу же после попаданства.

А вот о чём в местном интернете совсем не писали — так это о магии или магократии. Новости по этому поводу были очень скупыми и дистиллированными, а обсуждения всего касавшегося магии вероятно вообще были запрещены.

Еще одной запрещенной темой был вопрос престолонаследия. В интернете по этому поводу не было вообще ничего, хотя слушая разговоры людей на улицах города, я обратил внимание, что все только и болтают, что о возможных наследниках престола.

Но меня, понятное дело, это все мало волновало. Как относящийся теперь к сословию боярских детей я должен был, прежде всего, думать о пропитании. И я о нём подумал, нанявшись в Городскую Управу казаком.

Тот факт, что я не могу пользоваться огнестрелом, там особо никого не смутил, поскольку холопов казаки обычно разгоняли водомётами и хлыстами.

Но возникли другие проблемы.

Дело в том, что перестав быть магократом, я теперь стал не выше, а ниже закона. Вся Имперская бюрократия сразу же обрушилась на меня одним мощным потоком дерьма. Бюрократии тут было, конечно, поменьше, чем в моём родном мире, но она присутствовала, и это было довольно неприятно.

Выяснилось, что мне нужны водительские права, игравшие в Империи роль внутреннего паспорта, а еще я должен выбрать себе новую фамилию. А еще нужно пройти медосмотр, получить справку о благонадёжности в полиции и свидетельство о рождении у приходского попа. И все это стоило денег.

Так что на службу я смогу заступить только через неделю, если не позже.

А еще вся страна стояла на ушах в связи со смертью Императора, и половина нужных учреждений, где мне предстояло собрать справки, была просто закрыта.

Без лишних бумажек я, как выяснилось, мог пойти на службу к какому-нибудь клану, но тут нужна была протекция от магократа, которой у меня тоже не было.

Окончательно задолбавшись, я вернулся в парк возле Лицея, где оставил Алёнку и Дрочилу.

Это был не тот огромный парк перед дворцом, а другой. Скорее даже не парк, а небольшой сквер. Он примыкал к Лицею с востока, а Лицейский переулок, где я продал артефакт, шёл как раз вдоль сквера.

Было уже около одиннадцати вечера, совсем стемнело и освещенный фонарями парк был пуст, если не считать моих одиноких холопов. Или уже не холопов? Боярские дети вроде владеть крепостными не могли, это было привилегией магократов.

С одной стороны к скверу примыкала большая дворцовая пристройка, которую занимал Царскосельский Лицей изначально, еще когда дворец использовался царями по назначению. Именно в те времена, двести лет назад, тут учился Александр Сергеевич Пушкин.

Ага. Именно так. Александр Сергеевич Пушкин существовал и в этом мире, только тут он был магократом из клана Пушкиных. Но стихи тоже писал, как и в моём родном мире.

Памятник Пушкину располагался в центре сквера, бронзовый поэт, отлитый в натуральную величину, задумчиво восседал на бронзовой же лавке, а лавка в свою очередь стояла на огромном куске гранита.

Вокруг Пушкина помещалась аккуратно огороженная клумба, вокруг клумбы — скамейки, а на одной из скамеек меня ждали Алёнка и Дрочило.

— Ужин, — сообщил я холопам, передавая им два огромных бумажных пакета из «Ижоры-Обжоры», местной сети финских закусочных.

Сами себе холопы еду купить не могли, им вообще было запрещено совершать операции по купле-продаже. Немногочисленным городским холопам, которые ходили делать покупки для своих хозяев, как я выяснил, ставили на руку или на лоб специальный QR-код.

И только тогда они могли приобрести что-либо, без QR-кода любой холоп, которых продавцы сразу опознавали по их старинной одежде и говору, не мог купить даже пирожка.

В «Ижоре-Обжоре» я закупился на два рубля и семнадцать копеек, и закупился неплохо, так что теперь с удовлетворением смотрел, как Алёнка и Дрочило поглощают рыбу по-карельски, уху, калитки с сыром, свежие ягоды в меду и запивают это всё квасом и киселём.

Когда крепостные насытились, я наконец сказал то, что должен был сказать уже давно:

— Ладно. У меня плохие новости. Или хорошие, это как посмотреть. Дело в том, что я больше не барин. А вы соответственно больше не мои холопы, а свободные люди.

Дрочило вроде официально Прыгуновский, но я уверен, что Прыгуновым сейчас не до него. Учитывая, что только за последние сутки одного Прыгунова повесили Кабаневичи, а второго хочет прямо сейчас убить Охранка.

А Алёнка вообще продана без надлежащего оформления, как мне сказал писарь в Пскове. Так что по факту вы оба свободны. И теперь относитесь к сословию вольных крестьян. И я нашёл вам обоим работу. Алёнке — официанткой в «Ижоре-Обжоре», а Дрочиле — грузчиком на автобазе казаков.

Только там очень попросили Дрочилу сменить имя, но я думаю, с этим проблем не возникнет. Так что всё. Наслаждайтесь правами и свободами.

Закончив свою речь, достойную самого Императора Александра II, освободившего крестьян в моём родном мире, я замолчал, ожидая реакции.

Но реакцией стало полное непонимание. Алёнка похлопала глазёнками, как она любила это делать, а потом расплакалась. Дрочила, дожёвывавший карельскую калитку (не заборную калитку, калитка — это такой пирожок), тупо уставился на меня, явно не поняв ни слова.

— Всё. — объяснил я проще, — Я больше не барин. А вы с завтрашнего дня холопы закусочной и автобазы соответственно. Так понятнее?

Алёнка совсем разрыдалась, а Дрочило пробасил:

— У, продал барин! Али плохо служили?

— Да хорошо вы служили, — разозлился я, — Только мне больше кормить вас нечем. Сечёшь? Обнищал твой барин. Вот этот ужин — он последний и, считай, прощальный.

— Не пойду в закусочную, — совсем, как дитё, заныла Алёнка, — Позор это. Мне бабка говорила, в городе работать — позор для девки. Испортят, погубят!

Алёнка сейчас была особенно милой, плача, она теребила платок на шее и постоянно поправляла свой крестьянский длинный сарафан. Наряд моей сестрицы, который был на Алёнке во время нашей первой встречи, холопка переодела еще вчера, еще до угона самолёта.

Я присел рядом с девушкой на лавку и приобнял её за талию. От Алёнки сладко пахло девичьим потом, а еще чем-то теплым и родным, как будто парным молоком.

— Не бросай, барчук, — ласково пропела Алёнка, а потом неожиданно бросилась прямо на меня и жарко стала целовать, или скорее даже кусать мои губы своими пухленькими губками.

— Дрочило, иди погуляй, — приказал я Дрочиле, который уходить от меня на автобазу очевидно тоже не собирался.

Я завалил Алёнку на лавку. Красавица больше не плакала, теперь она принялась хихикать самым ехидным образом.

Интересно, разрешено ли в Империи предаваться любви на лавках?

Я быстро окинул взглядом сквер, но увидел только Пушкина и Дрочилу. Дрочило уже пошёл бродить по переулку, а Пушкин был бронзовым, так что с ними проблем быть по идее не должно.

Я распустил Алёнке длинную косу, а другой рукой стал мять её роскошную грудь. Красавица больше не хихикала, теперь она только часто и жарко дышала.

Моя рука скользнула по внушительному бедру Алёнки, я задрал ей подол. Мы слились в блаженном единстве звуков наслаждения…

Проснулся я от мерного боя барабана и завывания свирели.

Это было настолько странно, что я, возможно впервые в жизни, не сразу вспомнил, где я нахожусь, когда открыл глаза.

Ну, посудите сами. Ты просыпаешься в парке на лавке, на часах три часа ночи, город пустой и темный, а где-то играют на свирели и долбят в барабаны.

Причём, эти звуки еще и приближаются.

Алёнка спала рядом, завернувшись в цветной крестьянский платок и используя собственные роскошные светлые волосы вместо подушки.

К музыке тем временем примешались крики. И это были не радостные возгласы пьяниц, а крики боли и ужаса.

Так.

Что-то не то происходит этой ночью в Царском селе.

Алёнка тоже проснулась и испуганно захлопала глазами.

— Всё в порядке, я здесь, — успокоил я девушку, как мог.

Из-за памятника Пушкину появился Дрочило, этот заспанным не выглядел.

— Дрочило, что там?

— Не знаю, барин. Ходют.

Я хотел спросить, кто именно ходит и куда, но в этот момент увидел издававших странные звуки людей своими глазами.

Толпа вывалила в Лицейский переулок из какого-то двора за лавками и магазинами. Выглядела толпа жалкой и оборванной, человек десять, явно холопов. Среди них трое баб. Холопы в ужасе кричали и явно бежали от чего-то.

То, от чего они бежали, вскоре появилось из того же двора. Это тоже была толпа, но меньше, я насчитал семерых. Выглядели семеро пришельцев настолько зловеще, насколько это вообще было возможно.

Все они были в длинных черных одеяниях, полностью скрывавших тело, и в высоких черных же колпаках с масками, закрывавшими лица. Один из черных мерно стучал в барабан, второй играл на свирели. За исключением этого, толпа неизвестных в черных одеждах двигалась совершенно молча, остальные не издавали ни звука.

Третий шёл в центре толпы колпаков и нёс в руках длинный деревянный шест, оканчивавшийся резной короной, тоже деревянной.

У четвертого в руке был старинный топор, у пятого — пила. Шестой тащил флаг, такой же, как тот, что развивался над Лицеем — изображавший золотой трон и корону на серебряном поле, ниже которых располагалась надпись арабской вязью.

Седьмой, шедший последним, двигался важнее и медленнее остальных, он единственный в руках ничего не держал. На его черном балахоне была намалёвана огромная белая цифра «12».

Это еще что такое? Какие-то сектанты?

— Спрячьтесь за Пушкиным, — приказал я Алёнке и Дрочиле.

Я осмотрелся в поисках полиции или казаков, но, как всегда и бывает в таких случаях, представителей власти поблизости не оказалось.

Я пригнулся и под прикрытием кустов, которыми был засажен сквер, подобрался ближе к переулку.

Барабан и свирель тем временем разом замолкли, басовитый голос провозгласил:

— Стоять!

Крик был обращен к десятку холопов, бегущих по переулку. Те действительно замерли, как заколдованные. Может их и правда заколдовали, хрен его знает.

Я подполз ближе и теперь разглядел, что у сектанта, грудь которого украшала цифра «12», имелась еще и надпись на спине. И не просто надпись, а латинские буквы «V. P. A. R.».

Те же буквы, что были намалеваны кровью на стене рядом с трупами моих родителей.

— Во имя Государя! — провозгласил тем временем басом человек с цифрой и буквами.

От его рук метнулись огни, корона на деревянном шесте, который нёс один из сектантов, загорелась, объятая пламенем.

Холопы ахнули, несколько из них упали на колени.

— Во имя Белых Рыцарей! — провозгласил человек с топором в руках, выступая вперед. У этого голос был мальчишеским, не таким солидным, как у главаря.

Неожиданно из двора, откуда только что появилась странная процессия, в переулок метнулась крупная и жуткая тень.

В свете фонарей и горящей короны на шесте я увидел, что это молодой медведь, причем неслось животное галопом.

За несколько мгновений медведь добрался до холопов, бросился на совсем еще юную бабу и оторвал ей голову.

— Во имя Перводрева! — провозгласила фигура в балахоне с пилой. У этой голос оказался женским.

После этого началась резня.

Двое холопов разом заорали, подожженные магией. Они обуглились до костей за считанные секунды. Третьего холопа сектанты забили топором. Еще двух сожгли, но уже не огнём, а каким-то чистым потоком света.

Оставшихся растерзал медведь, перепуганные холопы даже не пытались бежать, некоторые из них так и остались стоять на коленях до последнего.

Переулок теперь был завален обугленными и изуродованными трупами.

Вы наверное скажете, что я должен был помочь этим несчастным. А вот не факт. Во-первых, всё случилось так быстро, что среагировать я просто не успел. А во-вторых, эти семеро в балахонах явно были мощными магами, а я теперь магом не был совсем.

Полицию вызывать было очевидно бесполезно, магократы выше любого закона.

Можно, конечно, было позвонить в Охранку, но Охранка вроде бы занималась только политическими преступниками, а эти сектанты открыто тащили с собой штандарт правящего клана, а еще недвусмысленно провозглашали здравницы Императору.

Так что Охранка ими вряд ли заинтересуется. Это уже не говоря о том, что убитых холопов они могли честно купить, а потом убить, что вообще было на сто процентов законным.

Еще меня напрягало то, что рядом не было ни полиции, ни казаков, хотя днём они тут торчали. Вполне возможно, что эта своеобразная акция сектантов была согласована с властями.

Деревянная корона на шесте тем временем все пылала. Сектанты успели нашуметь, но лавочники, жившие на вторых этажах домов в переулке, даже не выглядывали в окна. Видимо, то ли боялись, то ли такой движ был для них привычен.

Вновь застучал барабан, заиграла свирель, люди в черных балахонах чинно двинулись вперед по переулку, прямо сквозь ошмётки, плоть и кровь холопов, размазанные по брусчатке. Медведь шёл чуть поодаль и жадно принюхивался.

Сектанты остановились напротив лавки с надписью:

«ХЕНДРИК ЯН ВАН ДЕР ВЕРФ

АРТЕФАКТЫ

ВХОД ТОЛЬКО МАГОКРАТАМ»

Главарь с цифрой и латиницей на балахоне молча указал пальцем на дверь.

Трое сектантов ворвались в лавку, в ту самую, где я вчера вечером продал артефакт. Ворвались они даже не через дверь, а тупо разбив магией стеклянную витрину и войдя через неё.

Один из сектантов опрокинул стоявшее в витрине чучело рыбы-свиньи, и оно упало на брусчатку. В стеклянных мертвых глазах чучела отражался свет фонарей и горящей короны, будто рыбу-свинью тоже убили, вместе с холопами.

Я сначала было подумал, что сектанты явились сюда за неким артефактом, возможно даже за тем, который продал я. Но вскоре я убедился, что рукояти древних мечей их не интересуют. Нет, люди в балахонах пришли за другим.

Через минуту на втором этаже лавки, где жил владелец, раздались крики, а вскоре в переулок прямо через разбитую витрину трое сектантов выволокли одетого в пижаму Ван Дер Верфа вместе с его семьей — женой и дочкой лет семи.

Сектантка с пилой, кроме своего странного орудия, тащила что-то еще, взятое в магазинчике Ван Дер Верфа. Присмотревшись, я увидел, что это портрет усатого мужика в мундире, тот самый, который я видел в лавке, когда заходил в неё вечером.

Девушка с пилой передала портрет главарю сектантов в нумерованном балахоне. Голландца и его семью поставили на колени, прямо на брусчатку.

Ван Дер Верф и его жена испуганно молчали, их дочка что-то бормотала по-голландски.

Главарь сектантов поднял вынесенный из лавки портрет высоко над головой, по лицу черноусого дворянина на портрете метались блики от света горящей деревянной короны.